VI

В Лондоне

«Хотя масса его интерасов была за границей, но он все время думал о России и все события примерял к ней, и его главным образом интересовало, как эти события могут отразиться на судьбе России».

Из воспоминаний Н.Т. Кропоткиной
о П.А. Кропоткине

Теоретическая разработка проблем анархизма была главным, но не единственным занятием Кропоткина в период его жизни в Англии. И хотя он говорил впоследствии, что активно участвовать в революционной деятельности можно лишь до 40 лет, однако сам не оставлял ее еще долгие годы.

Энергичную натуру Кропоткина не удовлетворяли только исследования за письменным столом. Он хотел многое знать, видеть на месте. Так, для своих экономических и социальных построений он предпринял практическое ознакомление с хозяйственной жизнью Англии: изучал крупную промышленность в Манчестере, Шеффилде, Бирмингеме, посещал угольные шахты и судоверфи, вел продолжительные беседы с рабочими, а иногда и с фабрикантами или владельцами копей. Для дальнейшего углубления теории революции Кропоткину нужно было реально представлять себе степень развития современного ему рабочего движения.

В 80-х годах, в условиях затянувшегося экономического кризиса, рабочее движение в Англии приняло боевой характер. Многочисленные демонстрации, митинги, стачки, столкновения с полицией стали почти повседневным явлением. Реформистские тред-юнионы, господствовавшие в рабочем движении ранее, потеряли свое влияние. В борьбу вступали широкие слои неквалифицированных рабочих. Число профсоюзов росло с невиданной быстротой, усиливалась социалистическая пропаганда. Однако идеи научного социализма сталкивались с пропагандой так называемого «муниципального социализма», которую вело Фабианское общество [1] с оппортунистическим отношением к политике [2] и с проявлениями анархизма [3].

«В 1886 году социалистическое движение в Англии было в полном ходу» [4] — так характеризовал обстановку того периода Кропоткин. Естественно, что он сразу же включился в него. Выступления на рабочих митингах и собраниях, пропаганда устная и печатная занимали значительную часть его времени. Для последней цели Кропоткин с группой английских друзей основал первую анархистскую газету в Англии «Freedom» («Свобода»).

Пропаганда здесь имела свои особенности. «„Англия — страна левого центра; мы всегда живем компромиссами“, — заметил мне раз один старый член парламента — Джозеф Коуэн, который из долгого опыта хорошо знал свою страну» [5], — писал Кропоткин. Вскоре он сам убедился в этом. Если во Франции или Швейцарии рабочих занимали общие принципы, если они стремились добиться в своей борьбе сразу решающих результатов, то в Англии, «наоборот, больше всего заботились о том, чтобы получить ряд уступок и паллиативов. Но с другой стороны… больше всего их интересовала созидательная деятельность рабочего движения, а равно и средства, которые могли бы привести к осуществлению их желаний» [6]. Такое направление интересов рабочих отвечало направлению мыслей самого Кропоткина, и он с увлечением конкретизировал применительно к английской действительности те или иные положения своей теории.

***

В Англии Петр Алексеевич поселился с женой в небольшом коттедже в Гарроу под Лондоном. При доме был маленький участок, и Софья Григорьевна с увлечением занялась огородничеством. Английские и русские друзья часто навещали Кропоткиных. Особенно близок в это время стал Петр Алексеевич со старыми друзьями, так же как и он, эмигрантами — С.М. Кравчинским и Н.В. Чайковским.

Однако первый же год жизни на свободе, в обстановке внешнего благополучия принес большое горе Петру Алексеевичу. В конце июля 1886 г. он узнал о смерти брата, Александр Алексеевич покончил с собой. До рокового шага довели его крайне тяжелые обстоятельства. Истекал срок 12-летней ссылки, но средств к существованию семьи, состоявшей из жены и трех маленьких детей, не было никаких. Моральных сил, необходимых для того, чтобы без денег, без крыши над головой — начать новую жизнь, он не имел. Получить место в провинции, а тем более в столице, ему вряд ли удалось бы. Оставалась одна соломинка — брат Петр, который вместе с Элизе Реклю мог подыскать работу для него за границей. Через Джорджа Кенана, путешествовавшего по Сибири, Александр Алексеевич направил письмо брату и Элизе Реклю. Ответ последнего вначале вселил в него некоторую надежду.

«Несомненно, что если кто заслуживает быть счастливым, так это, конечно, Вы, — писал Реклю — Судьба должна была Вам благоприятствовать, но сколько несправедливости и странных бессмыслиц в жизни человеческой». Далее он сообщал, что считает вполне возможным устройство Александра Алексеевича в окрестностях Лондона у брата и нахождение там же какого-либо издательского дела [7].

Однако спустя месяц (7 июля 1886 г.) от Реклю пришло новое письмо. Он советовался «с Вашим лучшим другом» (под этим псевдонимом скрывался Петр Алексеевич), который высказал следующее мнение: «Было бы, конечно, очень затруднительно устроиться Вам в Лондоне, в Париже или в Швейцарии с женой и детьми… Нужно было бы прежде, чем приехать сюда, поискать хорошенько в России… возможно, Вы найдете что-нибудь; если нет, то приезжайте в Лондон, но один» [8]. Далее следовал совет выписать семью тогда, когда он устроится сам.

16 июля Александр Алексеевич писал жене, выехавшей вперед с детьми из Томска к родным: «Я получил сегодня письмо от Элизе Реклю. Самое неутешительное… Сносился он с братом; брат видит только один исход: исчерпав все возможности в России, приехать мне одному в Лондон… Брат, хотя и читал мое письмо к Реклю, не мог усвоить этой именно безобразной по своей нелепости подробности, — что у нас уже в середине октября ровно никаких капиталов не будет и что не одному же мне лично надо будет жить зимой» [9].

Переписка через третье лицо, отсутствие личных контактов с Петром Алексеевичем создали атмосферу, в которой Александр Алексеевич впервые испытал сомнение в готовности брата сделать для него все возможное. Его психика, надломленная годами ссылки, не выдержала одиночества и, как казалось ему, полной бесперспективности. 25 июля он застрелился.

Вера Себастьяновна, узнав о смерти мужа, тяжело заболела. Заботливо ухаживала за ней сестра Людмила Себастьяновна Павлинова. А из Гарроу от Петра Алексеевича ежедневно шли телеграммы, приглашавшие ее с детьми непременно приехать в Лондон. В октябре, несколько оправившись, Вера Себастьяновна направилась в Англию. Однако и в Гарроу порой на нее находили приступы страшной тоски, когда она не могла видеть своих детей, считая их косвенной причиной гибели мужа.

«Какая же она несчастная. Я в жизни не видела такой несчастной женщины» [10] — писала Софья Григорьевна Петру Алексеевичу 1 ноября 1886 г. во время его кратковременного отъезда из Гарроу.

«Туча мрачного горя висела над нашим домиком несколько месяцев, до тех пор покуда луч света не прорезал ее, — вспоминал Петр Алексеевич. — В следующую весну на свет явилось маленькое существо, носящее имя брата. И беспомощный крик ребенка затронул в моем сердце новую, неведомую до тех пор струну» [11].

***

Из Гарроу Кропоткины вскоре переехали в другой пригород Лондона — Бромли, где прожили вплоть до 1907 г. Тихие, чистые улицы Бромли, застроенные почти одинаковыми двухэгажными домиками, походили друг на друга. Перед каждым был разбит палисадник, а позади домов располагались небольшие сады.

Один из таких маленьких домиков и приобрел Петр Алексеевич. Из прихожей лестница вела наверх, где находились спальня, комната дочери и кабинет, внизу же, помимо кухни, размещалась столовая, где постоянно тлели угли в камине, посредине стоял большой стол, у стен — диван и пианино; имелась и еще одна комната для приема посетителей.

Большую часть дня Петр Алексеевич проводил наверху, в кабинете, куда Софья Григорьевна не допускала никого. Посетителей же вообще приходило много. С годами слава лондонского изгнанника росла все больше и больше. «Это была, конечно, самая популярная фигура среди лондонской эмиграции» — свидетельстввовал И.М. Майский [12]. Чуть ли не каждый образованных русский да и иностранец, приехавший в Лондон, спешит посетить Бромли.

Жена племянника Петра Алексеевича — Надежда Тимофеевна Кропоткина, гостившая в Бромли в 1903 г., писала: «По своей доброте он принимал всех, говорил с ними без конца, увлекался своими мыслями и не замечал, что его собеседники часто даже не в состоянии оценить значение этих разговоров и его мыслей» [13].

Несмотря на солидный возраст, по воспоминаниям той же Н.Т. Кропоткиной, глаза у него были «совершенно молодые, живые, быстрые легкие движения, он мог хохотать, дурачиться, развлекаться пустяками, как совсем молодой», после долгого и серьезного разговора неожиданно перейти «к безудержному веселью… рассказывать анекдоты, комические случаи из жизни, изображать их в лицах. Он все время точно кипел внутри себя, в спорах горячился, бывал, несмотря на свою доброту, даже резок н нетерпим».

Когда во время беседы он нуждался в той или иной книжной справке, «он срывался с места, мчался наверх в свой кабинет и с такой же быстротой, с треском слетал с лестницы» [14].

В 1892–1901 гг. Кропоткин постоянно помещал в «Девятнадцатом столетии» обозрения о новых достижениях в самых разных областях науки [15]. Научный авторитет Кропоткина в Англии был столь велик, что в 1893 г. «Британская научная ассоциация» избрала его своим членом.

В 1897 г. очередной съезд «Ассоциации» состоялся в городе Торонто, в Канаде. В этой связи Петр Алексеевич впервые совершил путешествие в Америку. После конгресса Кропоткин много ездил по стране, с увлечением, как в далекие сибирские годы, вел геологические изыскания. Его канадский дневник напоминает его дневник сибирского периода. Тот же широкий круг наблюдений природы во всех ее проявлениях, людей, их быта. Кропоткина поразило сходство геологического строения Канады со строением Сибири. Уже 5 августа 1897 г. он отметил: «Шли по заливу Св. Лаврентия… Так и напоминает Сибирь с ее горами… хвойными лесами… Строение берегов в высшей степени интересно» [16]. В дальнейшем Кропоткин пришел к мысли о геологическом родстве двух континентов — Азии в Америки.

Путешествие Петра Алексеевича имело и еще один неожиданный практический результат.

В конце 90-х годов западноевропейская пресса много писала о религиозно-сектантском движении «духоборов» [17] в России, которое давно привлекало внимание Кропоткина. Еще живя на Амуре, он знакомился с бытом сосланных туда «духоборов», о чем и рассказал впоследствии в одной из глав «Всемирной географии», издававшейся Э. Реклю. Движение «духоборов» интересовало и русских социал-демократов. Занимался им, в частности, В.Д. Бонч-Бруевич. Прочтя у Реклю очерк Кропоткина, он захотел познакомиться с ним лично и в 1899 г. посетил его в Бромли. Знакомство это затем было прервано и возобновилось лишь спустя 20 лет, уже в революционной России.

Но вернемся к «духоборам». Преследуемые царским правительством, в 1898 г. они решили переселиться на «землю обетованную», где никто не мешал бы им исповедовать свою веру.

Узнав об этом, Кропоткин в журнале «Девятнадцатое столетие» опубликовал статью о том, что северо-западная часть Канады по климатическим условиям и политическим свободам могли бы быть постоянным местом жительства для «духоборов».

Лев Николаевич Толстой, прочтя эту статью, обратился к Кропоткину с просьбой помочь «духоборам» перебраться в Канаду. Петр Алексеевич тут же направил в Торонто профессору Мевору письмо, прося его переговорить с канадским правительством. Вскоре разрешение последнего было получено, и в 1899 г. около 8 тыс. человек переселилось в Америку.

В 1901 г., вторично путешествуя по Америке в связи с чтением курса лекций по русской литературе в Бостоне, Кропоткин снова посетил Канаду и побывал в общинах «духоборов». Петр Алексеевич писал: «Духоборческие общины поразительно успешны как экономические предприятия. Они доказывают, как невероятно производителен коммунистич[еский] труд против единоличного.

Но и только. В остальном они доказывают… безобразие „религиозного вдохновения“ и общества теократического вообще» [18].

Впрочем, сам вождь «духоборов» П.В. Веригин, с которым Кропоткин познакомился в 1902 г. в Лондоне, ему очень понравился. «Просто умный, практичный прежде всего, общинник. Только бунтовать не согласен, а так глубокий анархист» [19].

Как видим, и «духоборов» Кропоткин пытался рассматривать с анархистских позиций, связывать с тем направлением, которое считал главным в общественной жизни людей.

***

«Такая тоска этот Лондон, — писал Кропоткин 28 октября 1903 г. — Сердечно не люблю я это английское изгнание, а тут еще вся мразь и пакость империализма и реакции…» [20]. Петру Алексеевичу все мучительнее хотелось вернуться на родину. Н.Т. Кропоткина рассказывала о своих впечатлениях от бесед с Петром Алексеевичем в том же 1903 г.

«Хотя масса его интересов была за границей, но он все время думал о России и все события примерял к ней, и его главным образом интересовало, как эти события могут отразиться на судьбе России. Он мечтал вернуться туда… Он даже наивно нас спрашивал: «Ну как вы думаете, смогу я вернуться или нет?» И когда мы с уверенностью заявляли, что скоро в России будет революция и он вернется, то он по-детски радовался этому. Хотя что мы могли знать об этом? Во всяком случае меньше, чем знал он сам» [21].

С конца 90-х годов Кропоткин неоднократно предпринимал практические шаги к сближению с русским читателем. В 1897 г. началась его переписка с Марией Исидоровной Гольдсмит, до того мало знакомой ему молодой женщиной, которая стала вскоре не только близкой помощницей во всем, что касалось переводов работ Кропоткина, но и сотрудницей во многих издательских делах, связанных с Россией.

Кропоткин считал, что лучшим видом пропагандистской работы в тех условиях могло явиться издание анархистской библиотеки для России. Развивая эти мысли в одном из первых писем Гольдсмит (от 3 апреля 1897 г.), он рассказывал ей о своем опыте с «Le Révolté», когда без всяких средств, лишь с двумя малограмотными помощниками он наладил выпуск газеты и обеспечил ей известный успех.

«Два–три товарища, да хороших — чего только не наделаешь! — восклицал он — Мало-помалу и денежная поддержка явилась. Деньги всегда найдутся: были бы человеки» [22].

«Человеки», т.е. Мария Исидоровна и друг и единомышленник Кропоткина Варлаам Николаевич Черкезов, настаивали, однако, на издании журнала, а не библиотеки. Полемика по этому вопросу продолжалась два года, пока не восторжествовала точка зрения Кропоткина. Аргументы он выдвигал в этом споре следующие: «Каждый месяц надо поставить главу мемуаров [23], стр. 16 больших. Я пишу по-русски вполне; потом сокращенно по-английски, и это берет решительно все время; настолько, что ничего не могу делать — так устал. Журнал же, по крайней мере 2–3 первых номера, надо сделать, т.е. написать, самому, а для этого придется бросить мемуары» [24].

Но не личные обстоятельства играли главную роль в этом вопросе для Кропоткина. Анархистская библиотека, считал он, нужна для тех, кто захочет познакомиться с системой взглядов анархистов, журнал же — серьезное пропагандистское мероприятие, которое можно предпринять лишь в том случае, если есть в нем потребность.

Как четко и рационально мыслящий человек, Кропоткин понимал, что русские рабочие сами прекрасно ведут свои дела. 8 июля 1900 г. он писал Гольдсмит: «Так вот я себя и спрашиваю, нужна ли им наша анархистская литература. Покуда что-то запроса не видно…

Конечно, хорошо было бы создать уже теперь анархистское ядро. Но ядро это должно бы создаться в России, а до сих пор, если и видишь кого-нибудь приезжего из России, то нас просто обегают…” [25]. Об отсутствии потребности в широкой анархистской пропаганде в России говорил он и год спустя: «До сих пор касательно русского движения у меня есть только одна идея, единственная — и вот она. Покуда социал-демократизм, как его поняли в России, не был помехою. Напротив. Он по плечу большинству…

Русские соц[иал]-дем[ократы] делали… именно то, что нужно: помогали рабочим сплотиться, давали им веру в свое дело и шли за ними. И мы бы то же делали, — если бы были на месте. К чему же вносить еще теоретич[еские] споры, подрывать, м[ожет] б[ыть] веру, говоря им о высшем идеале, об анархии?..

Вы в Париже хоть русских видите; я же — никого. Если кто и приезжает, то по той или другой причине я их и не вижу, кроме „литераторов“. Мне кажется, что нас, анарх[истов], просто боятся и предпочитают не иметь с нами дела. Насильно мил не будешь» [26].

Шло время, а положение не менялось. Миновал еще год, и в августе 1902 г. Кропоткин снова писал Гольдсмит: «…Не горюйте, голубушка, что мы так одиноки в русском движении… Будем сеять революционную мысль и бунтовской дух, и когда то и другое приведет к актам политического, крестьянского, революционного, фабричного или интеллигентного протеста — мы не станем требовать их „упорядочения“ и будем против всякого order» [27].

Для того чтобы «сеять революционную мысль», Кропоткин и хотел распространять анархистскую библиотеку, которая начала выходить с конца 1900 г. Среди организаторов ее были Ж. Грав, Фанни Степняк, В.Н. Черкезов, М.И. Гольдсмит.

Название всей серии брошюр долго вызывало сомнения и споры. 30 сентября 1901 г. Кропоткин просил Черкезова: «Подумай об общем заглавии: „Издание группы… „Свобода“ что ли? или „Воля“?»

А 5 ноября того же года сообщал Гольдсмит: «За неимением лучшего, мы думаем поставить так: „Издание Группы русских анархистов“» [28].

Брошюры писались, конечно, не только Кропоткиным, но и его друзьями В. Черкезовым, Ж. Гравом, Э. Реклю и др., на русский же язык их переводила Гольдсмит. Петр Алексеевич тщательно следил за качеством перевода. После первой не вполне удачно выполненной работы он писал Марии Исидоровне: «Много можно улучшить издание, изгоняя ненужные иностранные слова (они ведь затруднение для рабочих) и упрощая там-сям обороты… Не браните меня за пуризм. Чем лучше мы издадим наши вещи, тем больше будут нас читать и больше любить» [29].

Читали пока очень мало. Связей с Россией по существу не было, и брошюры распространялись главным образом среди эмигрантов. Неуспех пропаганды Кропоткин объяснял тем, что «анархизму, по-видимому, время еще не приспело. Вот и издания есть, и мемуары вышли, а ни одна живая душа еще не откликнулась» [30].

***

Начало 90-х годов ознаменовалось подъемом революционного рабочего движения в России. Наряду с передовыми слоями рабочего класса, организованными социал-демократами, участие в нем принимали различные категории рабочих, и в том числе наиболее отсталые слои, работающие в кустарно-ремесленном производстве. В.И. Ленин в тезисах «Анархизм и социализм» писал, что в основе идеологии анархизма лежит «защита мелкой собственности и мелкого хозяйства на земле» [31].

Мелкие кустари, ремесленники, а также часть рабочих небольших промышленных предприятий, доведенные до отчаяния безудержным ростом эксплуатации и стихийно стремившиеся к немедленным революционным акциям, стали социальной базой анархистской пропаганды в России.

Первые группы анархистов появились, как считает В.В. Комин [32], в 1903 г. на западных окраинах России, в Белостоке. Вскоре анархистское влияние распространилось на Гродно, Бельск, Волковыск, Орел, Житомир, Одессу, Нежин и другие города запада и юга России. За границей пропаганда среди эмигрантской русской молодежи концентрировалась главным образом в Женеве и Лондоне.

К Кропоткину новое поколение анархистов относилось с почтением, однако в практических акциях молодежь предпочитала обходиться без него. Так, без его участия была создана первая русская анархистская группа за рубежом «Хлеб и Воля», выпустившая в августе 1903 г. первый номер журнала под тем же названием. В передовице этого номера кратко излагалось кредо издателей: «„Хлеб и Воля“! Не только хлеб, но и воля, не только воля, но и хлеб. Мы, конечно, знаем, что не только хлебом одним жив будет человек, и слово „хлеб“ нужно тут понимать в самом широком смысле. Обездоленным — хлеб, угнетенным — воля!

Таково во всей своей простоте содержание всего социального вопроса; потому-то мы и поставили на нашем знамени два эти слова, ясно резюмирующие требования рабочих масс. Борьба за хлеб, борьба за волю!

Вот какова была и есть неизменная программа рабочего с тех пор, как он начал узнавать своих врагов: собственность и государство» [33].

Выход журнала чрезвычайно обрадовал Кропоткина. 16 августа 1903 г. он писал Черкезову: «Ты видел, конечно, „Хлеб и Воля“. Очень хорошо. Все хорошо — и мысль, и язык… Чем ответственнее, тем лучше для молодежи. Мы им только мешали бы. А помогать будем» [34].

В письме Гольдсмит, говоря о том, что, «конечно, надо их поддержать», он вместе с тем просил Марию Исидоровну съездить в Женеву и узнать, что они за люди. Однако в ближайшие месяцы ей не удалось выбраться из Парижа, а в январе 1904 г. вышел пятый номер журнала, вызвавший вместо похвал Кропоткина совсем обратную реакцию. 8 января он отправил письмо Гольдсмит: «Дело с Х[лебом] и В[олей] меня очень беспокоит. Дело в том, что их последняя статья о терроре должна произвести в России на молодежь просто отталкивающее впечатление… Тон статьи возмутительный… В какие стать к ним отношения? Кто эти они? Кроме Г., Ц. и 2-х докторов, есть, по-видимому, около них другие люди. По-видимому, есть и якобинцы бурцевского типа».

Прося опять свою корреспондентку съездить на 10–15 дней в Женеву, он писал в заключение: «Я даже вывожу мнение, что им вовсе неинтересно с нами по-товарищески вести дело» [35].

В редакцию же «Хлеба и Воли» он направил следующее письмо: «Мне кажется, мой долг прямо и откровенно высказать вам то, что я думаю о статье о терроре в № 5 „Хлеб и Воля“. Мне она крайне не понравилась, местами просто возмутила меня…

Начать с того, что если якобинцы еще могут взывать к возрождению террористической партии из Швейцарии, то анархисту звать людей на террор непозволительно, раз он не находится на месте и не ведет свою пропаганду личным примером…

Возводить террор чуть ли не в систему вообще, по-моему, ошибочно…

Но уверять читателей, что люди несут голову на плаху, чтобы «изъять из обращения с педагогической целью» — просто возмутительно. Такого тона в анархической прессе никогда не было. Так говорили только буржуи… чтобы блистать ницшеанским цинизмом…

Я глубоко сожалею, что вы решились печатать нечто подобное» [36].

«Якобинцами» Кропоткин называл всех революционеров, признающих неизбежность революционной власти. В данном случае он имел в виду эсеров, недавно (1902 г.) оформленная партия которых провозгласила террор одной из первоочередных своих задач. Познакомившись с их программными требованиями, Кропоткин писал тогда: «Я так доволен, что мы не связаны ни с одной из копошащихся за границей групп. Поведение „соц[иалистов]-рев[олюционеров]“ с их „боевою группою“ и желанием руководить отсюда террором… оттолкнет многих в России. Это — не в русском духе, да и не в „заграничном“» [37].

Но год назад речь шла о чужой партии. Теперь же Кропоткин столкнулся с этим явлением в рядах тех, кого признал своими товарищами-единомышленниками. Очевидно, молодежь и в анархистском лагере не восприняла этической стороны учения Кропоткина, очевидно, пример «Боевой группы» партии эсеров показался им более привлекательным, чем призывы к постепенной подготовительной работе в народе.

«…В данную минуту в России прежде всего нужна тихая, подготовительная идейная работа, — писал он в октябре 1904 г. — И человек, желающий сделать что-нибудь глубоко полезное в России, лучшей услуги оказать не может… как отдаться этой работе на месте в России» [38].

Однако как бы ни стоял вопрос с разногласиями между «Хлебовольцами» и Кропоткиным, выбора у Петра Алексеевича не было. Приходилось налаживать работу именно с ними, ибо к этому времени Кропоткин счел своевременным начать создание ядра анархистской партии. В мае 1904 г. в ответ на письмо Георгия Гогелия [39] Кропоткин направил большое послание, адресованное Г. и Л. Гогелия, Ж. Граву, Корнелиссену и Гольдсмит. Тон письма на этот раз был весьма умеренным, советы же касались широкого круга проблем тактики, которой должна придерживаться группа анархистов. Речь шла прежде всего об отношении к другим партиям. Критикуя социал-демократов и социал-революционеров, Кропоткин отдавал некоторое предпочтение последним. Социал-демократов он обвинял на этот раз в их «основной ошибке», в том, «что они не понимают основного принципа всех революций: Всякая революция есть дело нескольких партий — никогда не одной».

Полемику, которую собирались развернуть «хлебовольцы» с другими партиями, Кропоткин отверг как «дело бесплодное».

«Во всяком случае, у меня есть такая анархическая гордость, если хотите: у нас свое воззрение — и я излагаю его, — пишет он… Но в чем я с вами безусловно согласен: это — надо резко отмежеваться от социал-революционеров, «чтобы и повода не было никакое смешение учинять… В статье „Мирный исход или революция“ я постараюсь начать. Попытаюсь и дальше».

В весьма деликатной форме прося прислать на просмотр программный материал, прежде чем публиковать его, Кропоткин продолжает: «Создание анархистской партии в России — дело серьезное, и от начала зависит многое. Тридцатилетняя опытность чего-нибудь да стоит. И следовало бы серьезно обдумать многое, раньше чем вести дело, в котором некоторые ошибки, как показал опыт Бакунина, ничем нельзя исправить» [40].

Говоря о тактике, рекомендуемой Кропоткиным друзьям, следует привести еще один документ — его письмо от 11 мая 1897 г. М.И. Гольдсмит. Преподнося своей тогда еще начинающей последовательнице урок «политической грамоты», он объясняет, что в разных политических ситуациях перед партиями, группами или отдельными революционерами встает альтернатива: «стой особняком» или «валяй во все стороны». «Удержать чистоту принципов, стоя особняком, не мешаясь ни в какие общечеловеческие дела, — заслуги нет никакой и пользы нет никакой…

Мы должны заранее предвидеть, что вокруг нас будут сотни разных движений. Всех обратить в анархизм мы не можем, оттого мы и анархисты, что всех под один колпак не подведешь. Но все эти движения имеют свою причину, свое основание. И во всех этих движениях мы должны… высказать наше мнение и, если возможно, оказать наше влияние.

Для нас есть один предел: никогда мы не станем в ряды эксплуататоров, правящих и духовных наставников; и никогда мы не станем выбирать или назначать себе эксплуататоров… Никогда мы руки не приложим к созданию какой бы то ни было пирамидальной организации — экономической, правительственной или учительски религиозной (хотя бы даже революционной)… А затем во все остальное мы должны соваться и везде вносить наше отрицание и наше построение» [41].

Судя по этим словам, тактика, предлагаемая Кропоткиным, отличалась как известной гибкостью, так и частой для его практических советов долей наивности.

Руководствуясь правилом «везде вносить наше отрицание и наше построение», Кропоткин пытался прививать принципы анархии действительно везде, где находил для этого лишь малейший повод. Так, еще в конце 90-х годов он с этой целью обратился к движению кооператоров. «Сущность, идея их движения — создать группы производителей и потребителей, обменивающихся своими произведениями, плодами своего труда». Исходя из этого, он решил, что «пробудить в кооператорах коммунистические, а тем более безгосударственные идеалы — возможно» [42].

Но если в случае с кооператорами надежда на их «коммунистическое, безгосударственное» перевоспитание еще имела хоть какое-то подобие основания, то уж никакого даже призрачного основания не имели попытки внесения духа «отрицаний и построений» в работу Государственного совещания в 1917 г. Но об этом речь пойдет ниже. Сейчас же вернемся к тем контактам, которые постепенно налаживались у Кропоткина с «хлебовольцами».

Нарастание революционного кризиса в России было для него очевидным. «Дела в России принимают серьезный оборот, — писал он М.И. Гольдсмит 1 декабря 1904 г.— и либо здесь, либо в самой России… нам придется работать сообща… Гог[елия] — наша единственная литературная сила, и сила, крепнущая воочию… Поэтому важно было бы столковаться именно с ним» [43].

Свидание Кропоткина с представителем «Хлеба и Воли» Георгием Гогелия состоялось уже во время первой русской революции. «Гогелия был здесь, — сообщал Кропоткин — Много говорили, очень дружно. С ним легко бы ладить. Беспокойный дух - это Л[идия] В[ладимировна]» [44].

Казалось, договорились о совместной дальнейшей работе: следующие три номера газеты выпустить за границей, а затем перебазироваться в Россию, где и развернуть агитацию за создание анархистской партии. Однако планам этим не удалось осуществиться.

Примечания

1. Основано в 1884 г. группой буржуазной интеллигенции (С. и Б. Вебб и др.).

2. В социал-демократической федерации (основана в 1881 г.) эту линию проводили Г.М. Гайдман и др.

3. Анархистские тенденции возобладали в Социалистической лиге, основанной в 1884 г. и пытавшейся в первое время связать пропаганду научного социализма с рабочим движением.

4. Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1966. С. 437.

5. Там же. С. 438.

6. Там же. С. 439.

7. Письмо Элизе Реклю А.А. Кропоткину от 26 мая 1886 г. приведено в воспоминаниях В.С. Кропоткиной (см. РОБЛ. Ф. 410).

8. Там же.

9. Там же.

10. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 1467.

11. Кропоткин П.А. Записки революционера. С. 437.

12. Майский И.М. Путешествие в прошлое. М., 1960. С. 126.

13. РОБЛ. Ф. 549 Н.Т. Кропоткиной, карт. 1, ед.хр. 5, стр. 34.

14. Там же, л. 30, 31.

15. Общий объем его статей превышает 30 п.л. (см. Лебедев Н.К. П.А. Кропоткин. М., 1925. С. 59).

16. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 1, ед. хр. 37. Канадский дневник П.А. Кропоткина, ч. 1, л. 67.

17. Христианская секта, сложившаяся в России в середине XVIII в. «Духоборы» считали себя борцами за «дух», объявляя веру делом внутренних убеждений, отрицали церковные обряды, проповедовали общность имуществ, неподчинение местным властям. Значительная часть «духоборов» отказывалась исполнять воинскую повинность.

18. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 43, л. 59.

19. Каторга и ссылка. 1926. № 25. С. 14.

20. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 87.

21. РОБЛ. Ф. 549, карт. 1, ед.хр. 5, л. 41, 42.

22. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 4.

23. Речь идет о «Записках революционера», над которыми тогда работал Кропоткин.

24. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 20. Письмо от 14 декабря 1898 г.

25. Там же, л. 24.

26. Там же, л. 50, 51.

27. порядок (англ.). — ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 74.

28. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 64.

29. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 39. Письмо от 28 декабря 1900 г.

30. Там же, л. 78. Письмо от 12 декабря 1902 г. Интересны также и другие строки из этого письма Гольдсмит: «Хотелось бы так и врезаться в русские дела. Тут у нас лекции из социал-демократического лагеря, Ленин, скоро Дейч! Все светила, и все, чтобы мужика пробирать… Но ведь в это нельзя втесываться по-дилетантски. Нужно всем сердцем и всеми силами».

31. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 5. С. 377.

32. Комин В.В. Анархизм в России. Калинин, 1969. С. 57.

33. Хлеб и Воля. 1903. № 1. С. 1.

34. Каторга и ссылка. 1926. № 25. С. 15.

35. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 89–90.

36. Там же. Ед.хр. 39, л. 41–42.

37. Там же. Ед.хр. 41, л. 54. Письмо М.И. Гольдсмит за 1902 г. (без указания числа и месяца).

38. Там же, л. 98.

39. Георгий и Лидия Гогелия — главные представители группы «Хлеб и Воля».

40. ЦГАОР. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 39, л. 5–7.

41. Там же. Ед.хр. 41, л. 15, 17.

42. Там же, л. 14.

43. Там же, л. 99.

44. Там же. Ед.хр. 42, л. 52. Лидия Владимировна — жена Г. Гогелия.