Тихону Савельеву
Мих. Констант-ву
Туголук[овскому] старш[ине]
Тугол[уковскому] свящ[еннику]
Петру Ник-чу
Долж[но] остав[аться]
Стокгольм 9/21 июля 1871
Вот уже 4 дня, как я живу в Стокгольме; сегодня пошел наведаться в «Hôtel Rydberg», нет ли писем, и получил 2 письма, — твое от 3/15 июля, пришедшее сегодня (адресованное в Гельсингфорс), и одно от Остен-Сакена [1]. Ты спрашиваешь насчёт квартиры. Место мне решительно всё равно. Если я буду ходить в университет, то только раза 2 в неделю слушать Чебышева [2], и то сомнительно. Следовательно, это решительно все равно. Главное — чтобы ход ко мне и выход были совершенно свободны, чтобы мои гости могли приходить и сидеть, без этого уж никак не обойдешься, мало того, сношения будут еще разрастаться.
Приехали мы в Стокгольм хорошо. Хотя в этот день Парижская обсерватория и предсказывала бурю, но до нас дошел только свежий ветер, и притом пароход все время шел в шхерах (т.е. среди архипелага маленьких островков, низеньких, большею частью в виде roches moutonneés [3], с жиденьким лесом, — я представлял их себе красивее). Открытого моря мы и не видели, всего 2 часа продолжается переход в довольно открытом месте, и там на горизонте видны 2 маяка: финский и шведский. Впрочем, ветер был силен, но качка слабая, барынь, некоторых, слегка укачивало. Я выдерживал бодро, но когда началась боковая качка в этом открытом месте, то сперва спустился в каюту, потом как-то очутился на постели и крепчайшим образом уснул; то же случилось и с некоторыми другими, и к обеду (качка унялась) все были в сборе.
На пароходе все перезнакомились: ехал россиянин артиллерист с женою, целое семейство из Ost-See Provinzen [4], предпринявшее Lüstreise [5]; их было… дивно: папаша, барышни разных возрастов, одни с художественным направлением (пустой альбом подмышкой), другие — веселого нрава, с молодыми, здоровыми парнями, довольно, даже очень довольно, тупоумными парнями вокруг, был и германский студент, — чистый ксендз или пастор, бритый, в серебряных очках. Мы с артиллеристом сразу решили его профессию — пастор, действительно, оказался пастор, вернее, ксендз, in Werden, теолог, должно быть, баварский. С Дерптскими студентами (один оказался поначитаннее) я сцепился по поводу [Парижской] Коммуны, спорили весь обед, а здесь обед на пароходе битый час. Всего лучше был финал. Умеряя его патриотизм, я ему напророчил то же, со временем, когда поумнеют немцы, в Германии. Нужно было видеть гонор, с которым он произнес, что в Германии ничего подобного не будет. Вечером же в Стокгольме я, впрочем, читал, что германские рабочие только и ждали успеха Коммуны, чтобы начать волнения, что волнение теперь выразилось в грандиозном увеличении стачек (это и есть начало распространения идей International’я, — оно так шло всюду в 1864–1869 гг.), наконец в сборищах, в агитации для представления петиции об уничтожении косвенных налогов, в пении «Марсельезы» на всех сходках. Ça ira! Но немцы были превосходны: они всю дорогу считали долгом восхищаться: wu-undervoll, prachtvoll, [6] — только и слышалось; но за глаза и составить себе нельзя понятия о том, как сыплются эти слова из всех уст, эти слова так же часто слышались среди других слов, как, например, буква а среди других букв, всё wunderschön; самое ничтожное появленьице лужицы среди деревьев — wunderschön, prachtvoll, wie wunderschön, aber sehen die doch wie wunderschön [7].
Я потом встречался с ними в музее, в одном саду. Вот истые туристы, ни минуты покоя, с 7 часов утра на ногах, рыскают в Упсалу, на Bennueps и т.д., пишут в свои Notizbuch [8] восторженные письма an Mama, прелесть. Я, впрочем, мало беседовал с ними, только давал требуемые разъяснения относительно того, за сколько дней можно предсказать погоду, как это такой длинный ртутный барометр можно уместить в мой маленький анероид и носить в кармане (это студентам), — надо сказать, что на грех папаша любитель естествознания, и действительно делал полезные указания Шмидту. Я всё больше беседовал сперва со студентами, а когда надоело, — с россиянами, да с одной очень миленькой маленькой финкой, всё больше о Финляндии, об их литературе, об женской эмансипации, женском труде (тут сошлись) и т.д. Расстались большими друзьями, хотя финка и не совсем владеет немецким языком, но в совершенстве владеет зелеными глазками, — сейчас видно, понимает ли, что говоришь, или нет.
Въезд в Стокгольм — действительно нечто замечательное. Он лежит в глубине залива с зеленоватою водою, берега не высоки и не круты, — тоже шхеры, только к самому городу немного повышаются горки, но зато дачки, самые фантастические, мелькают беспрестанно по берегам, масса пароходов, судов. Наконец мало-помалу всё суживается, темнеет (въезжают вечером), и открывается Стокгольм, тесно застроенные ряды высоких домов, амфитеатром почти, масса шпицев и т.д. Действительно живописно и — ново. Впрочем, в этом отношении едва ли не живописнее один вид в Або. Мы приехали часов в 6, дождь ливмя, потом к 8 прояснило, но кругом тучи, местами дождь. Я пошел шляться, добрался до высокого здания на горе, обсерватории по виду. Смотрю — нет пассажного инструмента, хотя ширмы его я как будто заметил раньше, ну и обошёл раза два вокруг здания. Вышел сторож и повел показывать. Оказалась навигационная школа, прежде [была] обсерватория астрономическая, теперь только метеорологическая. И повел он на самый верх, — высокое здание, 2 этажа, мезонин и башня, да еще на высоте, которая значительно командует над городом. Ну, действительно роскошь. Верст на 30 кругом видно всё во все стороны: 2 залива предлинных и преизвилистых, один в Финский залив, другой в Ботнический, и на горизонте горы. Что особенно эффектно, это то, что превосходно возделанная почва перемешивается с дикою. Поля с мягкою, мягкою зеленью среди темных хвойных лесов. Наконец, здесь гор собственно нет, — нет сплошных цепей, а низкие горки, с пологими скатами, и далеко друг от друга: в отверстии видны следующие горы, за ними еще следующие и т.д. — планов 5 или 6. Сибирские виды, конечно, в 1000 раз лучше финских, но подобного, — смесь искусственной обработки с дикою природою я нигде никогда не видал.
Стокгольм славный город. Чрезвычайно оживлен, не менее Петербурга, вплоть до поздней ночи, красивые постройки и т.п. Старый город, собственно staden [9], чрезвычайно оригинален, улицы — только для одной телеги, две проедут, зацепив осями за дома, и то благодаря своей особой конструкции (длиннейшие и узкие, на 2-х низеньких колесах и на рессорах). Тут собственно рабочий, гаваньский, квартал, — ну это то же, что петербургские закоулки, и то еще поискать. Вонь, грязь порядочная, оборванные ребятишки, торговля поношенным товаром в темных лавчонках, те же апраксинцы [10], не зазывают, но настойчиво, назойливо навязывают товар и т.д. Но другие части города очень хороши. Улицы, правда, узки, но увешаны вывесками. Гельсингфорс без вывесок казался мне скучным, много площадей, и куча статуй с медными болванами для поддержания падающего королевского авторитета. Я остановился в дешевенькой гостинице, род chambres garnies [11], — в главной, Rydberg, и других, не было ни одного номера. Оказалось, что я живу на самой ученой улице (Академия, Технологический институт, Горный, Геологическое Бюро и пр., и пр.). Все дешево, — во второстепенных гостиницах. В одной, по-нашему весьма хорошей, но второклассной, (Phoenix), например, обед из закуски, супа, ростбифа, рябчика и пирожного, кофе, хорошей сигары и ½ бутылки пива (здесь везде ½ бутылки пива) всего 1,75 Rd, т.е. с «на чай» около 80 копеек. И это, заметь, à la carte, а не table d’hôte [12]. Извозчикам я заплатил дань только в первый день, потом купил дешевенький путеводитель и карту и теперь знаю город, да здесь и совестно как-то ездить на извозчике, пара лошадей в коляске, хотя цена и невелика, 45 к. в час.
Из ученых я нашел здесь (т.е. в 20 верстах отсюда, так что пришлось заночевать там) только Норденшильда[13], молодого, шпицбергенца, и представителя радикальной партии в Reichsdag'e. Славный парень. Он был профессором в Гельсингфорсе, но за либерализм должен был удалиться, теперь в Швеции. Он член рабочих союзов и проч., но, странно, отрицает, чтобы рабочий вопрос становился серьезным в Швеции. Здесь де всякий может пользоваться избирательным правом, особенно когда проведут новый избирательный закон (теперь ценз 800 Rdl, т.е. 360 р. (бумажных) годового дохода), но не пользуются, потому что оценивают свой доход менее, чтобы платить меньше налога. Не знаю, так ли это, но швея против моих окон так же сидит за швейной машиной с 7 утра до 9 вечера и рабочие, которых мало видно, не смотрят живущими в довольстве.
Кстати, вчера я видел интересную картинку в Strömparterre, довольно шикозное место, куда собираются всегда посидеть, послушать музыку, выпить стакан toddar и т.д.
Сюда пришло американское военное судно из Кронштадта, и матросы пришли выпить. Выпили сильно, но старались держать себя чинно, по крайней мере не задевать за столы на ходу, — впрочем, жестикулировали сильно, гонялись друг за другом, чтобы дружески потаскать за шиворот, не для драки, так, в шутку, или шапку нахлобучить и т.д. Пришли 2 норвежских кавалериста, чрезвычайно изящно одетые, перетянутые в рюмочку, совсем франты. Один из матросов сейчас подошел: «tyska?» («немцы?») (конечно, не говорит по-шведски, но это знает) — и начал жестикулировать кулаком под самым носом. Норвежцы ужасно обрадовались, не знаю, что они им сказали, только матрос опять проревел: «Frensk?» и начались рукопожатия, сейчас подошли прочие матросы, норвежцы с чрезвычайно изящною вежливостью и ловкостью натаскали стульев, и — пошла кутежка. Объяснения знаками, часто по пальцам, кажется, — это для счета хороших наций. Но американец — свояк нам, не выдержали матросы, пошли чокаться и перебили все рюмки. Куча публики кругом, и все очень довольны. Словом, tysk eller frensk [14] — чисто лозунг.
Сегодня я еду в Упсалу с циркулярами от Nordenskjöld’а к разным господам (эти, впрочем, все консерваторы, как он пояснил). Из Упсалы проеду не знаю куда, но 30-го вернусь с пароходом в Або. Теперь уж и не знаю, куда адресовать письма, разве в Finland, Brahertad, Poste restante. P. Kr[o]p[otkin]. Restande. Напиши туда на всякий случай. Твое письмо и письмо О[стен]-С[акена], адресованное в Стокгольм, переслали в «Hôtel Rydberg» сюда. На почте же нет писем.
Поздравляю Верочку и Людмилу. Хотел выслать им каких-нибудь гельсингфорских редкостей, но там ничего не нашел интересного, — вообще торговля ничтожная. Отсюда уже высылать не стоит, все равно не дойдет вовремя, а возня большая. Уж привезу сам какую-нибудь specialité de Stockholm. Ну, прощайте.
Теперь не скоро напишу.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 97, л. 499–503.
Переписка. Т. 2. С. 239–244 (с купюрами и многочисленными неточностями; выправлено по рукописи).
1. Федор Романович Остен-Сакен — секретарь Географического общества, корреспондент Кропоткина.
2. Пафнутий Львович Чебышев (1821–1894) — профессор Петербургского университета, известный математик. П.А. Кропоткин числился в это время студентом Петербургского университета.
3. Курчавые скалы — (фр.).
4. Остзейские провинции — (нем.), т.е. Прибалтика.
5. увеселительную поездку — (нем.).
6. замеча-ательно, славно — (нем.).
7. красиво, великолепно, о, как красиво, посмотрите, как это выглядит, просто красиво — (нем.).
8. записные книжки — (нем.).
9. город — (швед.).
10. Т.е. торговцы с Апраксина рынка в Петербурге, где продавались съестные припасы, а также поношенные вещи, старые книги и т.д.
11. меблированные комнаты — (фр.).
12. на выбор, а не табльдот — (фр.).
13. Нильс Адольф Эрик Норденшельд (1832–1901) — известный путешественник и ученый, исследователь полярных стран. В 1879–1881 гг. совершил знаменитое плавание на пароходе «Вега» вдоль северных берегов Европы и Азии и таким образом открыл так называемый Северо-восточный проход из Атлантического океана в Тихий.
14. немец или француз — (швед.).
Göteborg 16/28 июля 1871
Вот уже второй день как я сижу в этой второй столице Швеции, на берегу Каттегата, всего несколько часов езды до Дании, прямое сообщение с Америкой и т.д., — и тоска порядочная. Не даются мне здешние геологи, да и только. Поехал в Упсалу, приехал туда около полудня, с рекомендацией от Норденшильда, которого везде знают и любят. Приняли прекрасно, — но только химики и метеорологи, да еще химик безногий, от goutte, [1] — забыл по-русски; самый геолог (Post) живет в нескольких верстах от Упсалы; решили ехать завтра, а пока я занялся озом, исследовал его под звуки хорошенького оркестра, трубного, которые долетали из ботанического сада; просто раззадоривает эта музыка. Пока еще занят, — ничего, но хотелось бы поговорить, по«беседовать» — не идти же к безногому химику. На другой день отправился я в Ultuna, к геологу, — уехал в Göteborg на выставку; с рекомендацией химика, другой химик и ботаник приняли, конечно, на себя обязанность не дать мне скучать. Осматривали мы коров, лошадей (свиньи были в поле), молочное хозяйство; всё это весьма обыкновенно, ходили по полям, унавоженным разными навозами, т.е. всё пересмотрели; но на грех, химик едва говорит по-немецки. Ну, говорили по-шведски, с примесью немецких слов, — далеко не уедешь. Ботаник повёл меня к себе и оставил обедать. Но досталось же бедному химику. Ботаник должен был дать урок инспекторским дочкам (маленьким), и химик взялся занимать меня. Т.е. до ниточки всё осмотрели, а всё еще времени много… мученик он был, бедняга; пробовали в химию пуститься — ничего не выходит. У ботаника есть, впрочем, жена, которая говорит по-французски, и мы с нею познакомились, но нельзя же шведке перед обедом не заняться хозяйством (вся семья — муж и жена). Жаль мне было этого химика, который от души желал доставить мне какое-нибудь развлечение.
Вечером я вернулся в Штокгольм, и с утра, — поезда выходят ужасно рано, в 6 ч., например, — поехал в Göteborg. Ну, и дорогою невесело было. Я ехал в 3-м классе, — всё шведы, и странное дело, чем дальше мы ехали, тем менее и менее меня понимали (всё новые садились). Выговор меняется, здесь все говорят ужасно мягко. Ultuna произносят не по-немецки, а по-французски, еще мягче; заметь, что y тоже идет за французское u. Здесь, наконец, в магазинах меня совсем не понимают, и если я наконец, добьюсь, что меня поймут, то я-то уже ничего не понимаю, по 2 и по 3 раза переспрашиваю — и оказываются всё знакомые слова: газеты, например, повести в газетах, читаю совершенно свободно; некоторые обороты только не сразу понимаю.
Приехал я в Göteborg ещё вчера в полдень. На первых порах вышло забавно. Спрашиваю в гостинице: «Hr. sjotemant von Post hör hår eller inte?» [2], т.е. живёт ли здесь или нет. Portier смело отвечает: «O da! da», ведет в свою комнату и тащит целый пук писем, — лопочет что-то, должно быть, что с почты есть много писем, и пристает ко мне, как, мол, ваше имя. С минуту это длилось, едва объяснил, что Post — это такое имя.
А потом пошло уж очень скучно. Оказалось, что и Post, и Torell, все геологи здесь, — и адресы дали; а в квартирах оказалось, что это только квартиры им отведены, а что они приедут только с вечерним поездом. Я остался в городе, чтобы наконец дождаться, но оказалось, что вчера не приехали, может быть, сегодня приедут (завтра присуждение наград на выставке, а они присяжные). Таким образом, опять день пропал, а то бы я поехал геогнозировать, а вечером нет поездов, в окрестностях же города, конечно, нечего делать.
Вчера вечером надо же куда-нибудь деваться. Читать — трудно, устал; пошел в Ботанический Сад. Vägvisare [3] расхваливает напропалую, и играет такая-то kapella. Шлялся я по этому ботаническому саду, — ничего интересного: сад как сад. Больше нашего, побольше цветов (простеньких), умеренность и аккуратность большая, немного публики. Kapella, оказалось, играет такую ерунду, что просто мочи нет, — т.е. рассказать даже трудно, даже не Оффенбаха, а какую-нибудь Kronprinz Fritz-Polka, нелепее самого композитора, и играет-то скверно. Тут же, конечно, café или Schweitzeri. Сидят за столиками шведы, пьют пунш, беседуют, барышни особенно где-нибудь на скамеечках в саду, иногда с детьми, — пространство большое, пусто даже. Сидел я, сидел, пил целый час стакан toddar (горячая вода, сахар и коньяк, только обратно рецепту, который предписывает мало воды, много сахару и очень много коньяку), — тоска, спать пошёл. Уж сегодня вечером не проделаю этого фокуса, — лучше буду читать.
Göteborg — совершенная столица, действительно очень красивый город, — гораздо красивее Шток[гольма]. Это новый город, улицы широкие, троттуары тоже, — каналы, большая река, т.е. залив, и 2–3 горы, высокие, в отдалении. Домá новой архитектуры, почти весь город как наша Сергиевская местами. Магазины большие, с зеркальными окнами, кое-где зелень, — словом, чрезвычайно изящный город, довольно оживленный, — впрочем, конечно, гораздо менее, чем столица, где движение как в Петербурге. Магазины роскошные — особенно фарфор и new-silver [4] — местные произведения. Много англичан, туристов и деловых, — их сейчас узнаёшь по простому, но непременно оригинальному костюму.
Утром осматривал здесь музей. Действительно великолепен. Массы всевозможных коллекций прекрасно сгруппированных, — целая выставка. Научные коллекции очень хороши, и некоторые, например, раковины и морские животные, чрезвычайно богаты. Но еще лучше, может быть, расположение. Все раковины наклеены на картонные карты, в таких положениях, что можно видеть как внешность, общий вид, так и видовые признаки и т.д. Очень хорошо устроено, хотя полы и деревянные, и уставлено всё очень тесно.
Особенно хорош технический отдел. Тут целые выставки. Все производства — во всех мелочах, или в моделях, или в натуре.
И достигается это очень просто. Музей есть вместе с тем реклама, выставка, и каждый охотно дает свои произведения, так как город торговый, посещается массою купцов из Англии, Дании, Гамбурга и т.д. — в день приходит по 50 и более судов.
В образовательном отделе я убедился только, что тут всё делается Германией и Англией, — тут повторение выставки Симашко.
Еще очень хорош — и уж конечно заинтересовал бы тебя, — музей френологический. Есть слепки со всевозможных голов, особенно музыкантов, также убийц, весельчаков, шутов, мыслителей мало, поэтов, живописцев и т.д. Всё маски, — или части головы, или всей. Также коллекция голов идиотов, рядом с гориллою и т.д.; — но эти на самых низких полках, в пренебрежении, даже не все видны. Вообще очень интересный музей. Но зато все живописные окрестности, о которых говорит путеводитель, ужасно скучны, одному.
Завтра я ещё пробуду здесь, постараюсь осмотреть выставку, хотя она ещё не открыта. Здесь теперь выставка сельских произведений, и Гöтебург намерен отличиться. Послезавтра утром уеду, и думаю осмотреть по пути один оз, а 1го августа выеду из Стокгольма в Або. Там напишу.
Что холера, не усиливается? Здесь пишут ужасы, но об таких днях (конец июня), о которых ты уже пишешь.
Жаль, что меня не было в Стокгольме эти дни. Там большая стачка красильщиков и уличные манифестации, сборища в саду и т.д., а Норденшельд так серьезно уверял, что у них еще нет этого вопроса. Но еще интереснее крестьянская партия в Норвегии. Те — отъявленные нигилисты, требуют уничтожения классицизма, даже университетов, и преобразования их не на реальный лад, а иначе, только демократичнее. Сообщения корреспондента, впрочем, очень неполные и язвительные.
Ну, прощайте, братцы.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 97, л.504–507 об.
1. подагра — (фр.).
2. «здесь ли остановился г-н Пост?» — (швед., искаж.).
3. Указатель, путеводитель — (швед.).
4. нейзильбер — (англ.) (буквально — «новое серебро») — сплав меди с 5—35% никеля и 13—45% цинка.
Norköping 30/18 июля 1871
Не дались мне ни шведские геологи, ни даже шведские формации. Вчера утром я наконец дождался одного из геологов, того самого Post, которого приняли за письмо. Приехал и Torell [1], но этот так занят выставкой, — он же и лекции читать будет и тезисы будет защищать в эти 4 дня, — что я его так и не видал. Post познакомил меня еще с парою уродов, но все они присяжные, на службе, мы поболтали от 4 до 6, посмотрели крошечную геологическую коллекцию на выставке, в 6-ть за ними пришли, звать в заседание, мы и расстались. — Не стоило сидеть из-за этого в Гöтеборге, но кто ж знал, что время так попусту пропадет. Впрочем, я бы на их месте зазвал бы иностранца провести где-нибудь вместе вечер, — в публичном саду, как здесь делается. Впрочем, мы едва объяснились, — все трое с ужасным трудом говорят по-немецки: и споры не клеились; двое, занимающихся диллувием, — совершенно разных мнений, я — третьего, и спорить было бы не о чем.
Чтобы воспользоваться последними днями, я решился ехать частию по Schnellzug [2], следовательно во 2-м классе, и направиться по их совету в Norköping, это городок, довольно большой, на берегу Балтийского моря, где делаются в нескольких верстах (15–20) работы по железной дороге, рассекающие оз. Дорога до Norköping, действительно, прелестная: та же Финляндия с голыми горами или с довольно высокими куполами, поросшими хвойным лесом, и масса озер, — туннели и т.д. Очень красиво. Но с двух часов зарядил такой дождище, какого во все лето не было, так и хлещет теперь, никакой возможности нет гулять, а тем более геогнозировать и ехать за 15 верст. Я обошел город, узнал, что в саду играет датская kapella, но не пошел ее слушать — плохонькая музыка в проливной дождь, вечером, не представляет особого удовольствия, я и вернулся и сел писать вам. Сообщу общий вывод о шведах.
Когда мы ехали на пароходе, то соотечественница-артиллеристка сделала первое обобщение касательно их: «Какой, — говорит, — неприглядный народ эти шведы». После я сделал то же обобщение относительно шведских женщин: неприглядны тоже. В самом деле, положительно некрасивый народ. И рослый, и красный, и жирный, — барышни особенно откормлены, — но положительно некрасивый, — тип немецкого бюргера так и проглядывает, только гораздо рыжее; ужасно грубые черты, мещанский тип; среди русских крестьян есть несравненно более красивые лица. Высокие, сухощавые, живые норвежцы, Norrman'ы, как их здесь зовут (когда я заговорю по-шведски, меня часто спрашивают: år herre Norrmann [3]), несравненно красивее, — ils ont de l'expression [4], а шведы — черт знает, что такое: буржуа так и виден. В лице, но отнюдь не в манерах, этим они стараются щеголять, — вообще щеголь народ их аристократия, — одеты всегда щегольски, причесаны тщательно, шляпа на левом боку (здесь левой стороне во всем предпочтение, — объезжают друг друга слева, нечетные №№ домов на левой стороне, шляпа на левом боку, — вот пробора не заметил), в этом сильно напоминают француза; вообще в разговорах, в манере раскланиваться щеголяют до крайности. Норвежцы, которых я видел, те гораздо проще — демократы вполне, а англичане — преинтересны: вне Лондона ему наплевать на всех, — ходят по городу в таких пиджаках, что мы бы посовестились, добротный такой, но затасканный, ирландская шапочка самая безобразная — самый резкий контраст со шведами, те из шкуры лезут, чтоб казаться джентльменами. Они и газету-то читают только «джентльменскую» — «Aftonbladet» — умереннейше-либеральную (консервативных нет), а какой-нибудь Fäderneslandet, [5] которая всегда бьет на скандал, не станут читать публично. Снаружи — самые шикари, а дома живут очень скаредно. Мяса едят ужасно мало — Либихов и еще более сухой бульон — дают суп (если он не заменен простоквашей или зеленым супом: сиречь вода, мука, зелень, масло), ветчина, или рыба, затем мучное, сладкое и т.д.; хлеб свежий потребляют мало, — все больше сухие тончайшие лепешки (не сдобные) из ржаной муки, обедать у себя оставят редко, — но попить пунш в публичном саду, о, да! — это как у немцев. Сильно бьют на внешность. Характер у них, пожалуй, довольно живой, но какое сравнение с русским и французским характером, сойтись с ними трудно. Я, право, не знаю, о чем они между собой говорят: должно быть, об «делах». Политики мало слышно, об женщинах (французы с третьего слова заводят об них речь) тоже не слышно. Должно быть, об «делах»… Со мною, после нескольких фраз, непременно вопрос: «А какова вам нравится Швеция?», — но это не вопрос, а прямо вызов на похвалу, да самую восторженную, — нередко прибавляют: «а такою ли вы себе ее представляли? а?» Ужасно недовольны, когда я скажу: «Да я всегда думал, что Швеция — страна на европейский лад, впрочем очень красивая страна!» В самом деле, все дело в том, с чем сравнивать: например, Norrköping нельзя же сравнивать с Калугой, потому что Norrköping приморский город. Тут не может быть сравнения, в Norrköping есть торгующие и англичане, и немцы, и датчане и т.д., сотни судов приходят ежегодно, и этими приезжими живут гостиницы, публичные сады, оркестры и т.д. Одно здесь крупное отличие, что здесь любят проводить время в гостиницах, в café, в садах, и так как бездельного народа везде много, то, конечно, есть когда ходить; но даже с этой прогулочной точки зрения их гулянья не более оживлены, чем наши, хотя в 100 раз красивее, разнообразнее устроены. Отчасти и растительность (пирамидальный тополь, бук) и холмистая местность помогают красоте, но, конечно, все комфортабельнее, чище, красивее устроено, чем у нас. Ну, и всё несравненно дешевле: обед, стоющий на нашей железной дороге рубль, здесь стоит 1,25 Rd, т.е. (по курсу) 56 коп. — и гораздо удобнее. В этом особенно заметно, — а, следовательно, оно должно быть так же во всех жизненных продуктах, — влияние меньшей единицы. Привыкаешь смотреть так, что 1 риксдалер есть сумма — комната в гостинице, например, в Готеборге! во время выставки! Но ужасные хвастуны эти шведы. Не говорю уже про Guides [6], эти всегда сулят нивесть что, но, например, сегодня в Norrköping Tidn[ingen] целая статья посвящена окрестностям города, — и что за восхваление, — просто тошно. А об стачке рабочих и кровопролитии на площади (была, по-видимому, драка между рабочими) — несколько строчек. Затем ужасно высокое мнение о себе и dépréciation [7] других. Один господин ужасно удивился, когда я сказал, что Петербург красивый город и т.п.
Русских здесь вообще не любят; теперь идет речь об организации армии, и как в обществе, так и в газетах весьма серьезно доказывают, что нужно вооружаться — против немцев и России, и что Россия раз отняла Финляндию, может иметь и другие притязания. Но какие? — добивался я у одного шведа. — «Ну, например, отнять Готланд». Дурачье, не понимают того, что страна завоеванная, где народ чужой, всегда может переходить из рук в руки, но не страна, где народ те же шведы. Финляндия, наконец, была необходима России, но Готланд? Немцы в самом деле и теперь их уже обижают. Пришли описывать Готланд и вопреки закону, запрещающему лоцману что-нибудь кроме ввода судна в гавань, заставили его водить судно 2–3 дня вдоль берегов. И это уже во 2-й раз. Французов — любят, немцев ненавидят, во время войны в азарт приходили. Но каждый из нас будет в 1000 раз приветливее с французом в Швеции, чем они у себя, — если француз не аристократ. Голову отдаю на отсечение, что courrier французского посланника, то есть, должно быть, попросту лакей в шляпе с перьями, свел единственное знакомство в Гöтеборге, со мной. Аристократы они ужасные. Сегодня, например, не хватает мест в вагонах 3-го класса, и 3-класных пассажиров сажают в вагоны 2-го класса, на предпоследней станции перед Norrk[öping]. Пассажирам 2-го класса предлагают пересесть в 1-й класс, не потому, чтобы очистить места, — мест множество пустых, так что просторно, если усадить всех пассажиров 3-го класса, — но чтобы пассажиры 2-го класса не имели неудовольствия сидеть с пассажирами 3-го класса. Дождь льет ливмя, изволь тут пересаживаться из вагона в вагон и переносить вещи; я, конечно, объявил, что мне 3-классные пассажиры не мешают нисколько, но я был единственный — все пересели, даже один отъявленнейший медведь-буржуа, которому я еще заметил, что ведь, надеюсь, они не мешают.
Вообще умственное развитие у них невысоко. Коммуна есть, конечно, пугало для всех газет, передовые статьи редки и жиденькие, жиденькие, разве излагают что-нибудь. Hels. Dagblad. гораздо лучше в этом отношении. В двух газетах видно стремление к республиканской форме, в одной намеками, полушутя, в другой — в резкой форме, бьющей на скандал, на карикатуру, например, сегодня разговор Per и Päl (Schultze и Müller [8]). «Король, мол, обещал бережливость в расходах». — «Да, утопающий хватается за соломинку, а потому все царствующие „божьею милостью“ хватаются за всякую фразу, чтобы зажать рот недовольным, они знают, что они по „милости“ доживают последнее время, а потому берутся за всякое средство, чтобы заручиться хотя краткою (маленькою) — galgenfrust» (должно быть, игра слов, — один смысл «отсрочкой повешенью»). Все это очень хорошо, — но остальная часть газеты весьма мало гармонирует с этим радикальным тоном. Если кто идет действительно быстрыми шагами к республике, то это Норвегия, с ее громадною крестьянскою партиею в парламенте и радикалом-предводителем. У них король царствует и теперь только по имени. Но и хорошо и плохо быть конституционным королем, прежалкую он играет роль: знает про царские поезды, роскошь и т.д., а его на каждом шагу корят, что, мол, много расходует, и царский поезд едет такой мизерный, — мы встретились на станции, ждет, пока мы проедем (дорога в один путь), поезд состоит из царского вагона, вагона 2-го класса для свиты, багажного вагона, и — таки прицепили одну платформу и товарный вагон. Видел я на улицах наследного принца Оскара. Кто поклонится, кто нет, как раз наполовину: сидят и смотрят на него во все глаза, и он внимательно так смотрит: что, мол, не кланяетесь? Так и видно. Я шел, он ехал шагом по аллее, и долго видел эту сцену. А заметил я его потому, что некоторые снимали шляпы, я всмотрелся в лицо и узнал по сходству с королем, как его изображают в карикатурах (портрета не видел). Да и покойно: никакой свиты, никто стрелять не станет.
Самый развитой и радикальный из попадавшихся мне, это Норденшильд, но знаешь, чье влияние на нем сильно заметно и об ком он вспоминает с большим увлечением: Бакунина, личное, и Герцена — в чтении или рассказах. Он же и общительнее всех и любезнее и натура более нараспашку — он много жил с русскими, хорошие друзья его молодости были русские, — и теперь он с русскими часто встречается, частенько бывает у посланника. Наконец, их уже 3 поколения живет в Финляндии.
Литература у них, должно быть, небогатая. Правда, теперь лето, но ничего порядочного не появляется теперь: разве ученые исследования, а то политической литературы вовсе не видно, да и на выставках в магазинах не видно. Попался сегодня перевод «Самодеятельности» Смайльса, перевод с немецкого перевода, 3-е издание (Menniskas egna kräftar, — длинно, некрасиво), и не могли привести отечественных примеров самодеятельности. Газеты все больше описывают, что делается во Франции, некоторые пишут:
|
Внутренние известия: Внешние известия: |
Я спросил бы теперь молодую финляндскую партию, захотят ли они присоединиться к Швеции. Сильно сомневаюсь, чтобы они захотели: терпеть не могут шведов, которые, особенно местами, разоряют их.
Но в будущем страна обещает много, по-видимому: все грамотны и интересуются тем, что делается в мире, постоянно видишь в Шток[гольме], что горничная несет газету и на ходу прочитывает, прежде чем донести до дома; в вагоне 3-го класса, только что прочел газету, какая-нибудь женщина берет ее. Что они читают больше, не знаю, но читают, и, может быть, это частный случай, женщины (т.е. прислуга), более мужчин. Но на железной дороге нет никакой продажи книг, брошюр, хотя пассажирский поезд ходит по два дня.
Затем — полная свобода сходок. Решительно не понимаю, как весьма многие (в том числе и Соничка) не придают никакого значения этим политическим правам. Стачка — первая стычка в войне, а как организовать стачку, как направлять ее (куча частных вопросов в течение стачки) — без сходок. — Здесь сходки совершенно свободны и бывают нередко то тут, то там. Рабочие общества, с садом, клубом и библиотекой, имеются во всяком городе, особенно здесь, где много фабрик. Хотелось мне осмотреть их в Гетеборге, но председатель и секретарь оба заняты на выставке, здесь некогда будет. Но нельзя сказать, чтобы очень заботились об их развитии, лекции редки и устраиваются с трудом. Теперь особенно часто созывают сходки, чтобы высказаться в вопросе о военной реформе. Но более капитальных вопросов не затрагивают. Жаль, что не приходится вовсе знакомиться с молодежью. Студенты вообще очень мало путешествуют по железным дорогам, а во-вторыx, они очень редко говорят по-немецки.
Або, 3 августа / 22 июля 1871
Вчера вечером я вернулся из Швеции и сегодня еду в дальнейший путь.
В Стокгольме, на обратном пути, я пробыл только сутки, но провел их очень приятно. Целое утро я просидел в Музее геологической съемки с одним господином химиком, который весьма подробно показал мне всё. Особенно подробно ознакомился я с диллувиальными формациями. Вечером отправился слушать концерт приезжего Гунгля. Оркестр очень порядочный, выбор пьес недурен. Стокгольм вечером между 9-ю и 11-ю прелестен, — на каждом шагу сад, превосходно иллюминованный газом и масса публики. Жизнь кипит всюду, впрочем, только до 11-ти. Затем свет гаснет, к 12 все расходятся. Эти иллюминованные сады, с их сносной музыкой, с высочайшими пирамидальными тополями на берегу залива, где ежеминутно шныряют красные и зеленые огоньки пароходов, действительно нечто прелестное в тёплый вечер. Я шлялся до 12-ти и усталый вернулся на пароход, который уходит в 2 часа ночи. Словом, на прощанье впечатление самое приятное.
Теперь я еду в менее цивилизованные страны, но, увы, деньги улетучились удивительно быстро, и у меня всего 300 марок (90 р.). Далеко не уедешь. Поездка в Швецию стоила около 150 р. Больших покупок никаких не делал, даже книг купил очень мало, но железная дорога стоила много и почти попусту. Наконец, в Гельсингфорсе я чересчур много накупил карт и книг. Вследствие чахотки кармана я должен был изменить маршрут и еду теперь прямо на Куопио.
Вот мой маршрут: 3/VIII по новому стилю из Або, 6/VIII Tammerfors (к NO), 18/VIII Kuopio. Из Kuopio — в Kajana и обратно другой дорогой; 24/VIII в Kuopio обратно, 27/VIII St. Michel, 31/VIII Tavastenhus. Из Tavastenhus — в Helsingfors; 2 дня в Helsingfors; из Tavastenhus в Helsingfors и из Helsingfors в Петербург — шаг за шагом по железной дороге 15 дней, или 20, если нужно.
В Куопио к моему первому приезду 6/18 августа ты должен выслать мне денег. Вместе с этим я пишу Остен-Сакену, чтобы мне выдал и 100 р. за редакцию IV тома «Записок» (20 листов по 5 р., отпечатано 25 л.). Получив эти деньги, зайди в Финский банк (против Николы Морского), уж улучи как-нибудь время и возьми перевод на отделение Финского банка в Куопио, если не перевираю — Post-remiss-vexel на имя мое, Resande [9]. Этот перевод (в марках) пошли по почте (письмом, вероятно, рекомендованным [10]) в Kuopio. Мое письмо пойдет завтра, 4-го, и получишь ты его. Спроси в банке, долго ли может лежать письмо с переводным векселем.
Прощай пока, напишу из Таммерфорса. Нужно еще писать Остен-Сакену.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 97, л. 508–515 об.
Переписка. Т.2. С.244–251 (с купюрами и многочисленными неточностями, выправленными по рукописи).
1. Отто Мартин Торелль (1828–1900) — шведский геолог и зоолог. Во время экспедиции 1858 г. на Шпицберген заинтересовался ледниками и ледниковыми отложениями, затем изучал ледники Гренландии. Был сторонником ледниковой теории. П.А. Кропоткин, работая над построением теории ледникового периода, хотел познакомиться с Тореллем.
2. Экспрессом — (нем.).
3. господин — норвежец? — (швед.).
4. выразительнее — (фр.).
5. «Отечество» — (швед.).
6. путеводители — (англ.).
7. умаление — (фр.).
8. Шульц и Мюллер — персонажи немецкого сатирического журнала «Der Kladderadatsch».
9. проездом — (шв.).
10. От фр. recommandé — заказное.
Таммерфорс, 6 августа н. ст. [1871]
Вчера приехал в Таммерфорс с моим юношей. Прекрасный мальчик, конечно, впрочем, вовсе не развит и задатков социального развития никаких. Но в дороге хороший товарищ, ну немножко забывчив, немножко приходится напоминать, не забыл ли чего, но это ничего, я же не забываю в дороге.
Погода выдалась хорошая, дождь в Або, дождь в Таммерфорсе, а в промежутки прекрасная погода, не жарко, работается хорошо.
Полдороги не было ничего интересного, равнина и только. Но с полдороги пошли озы, — постоянно, раскопки большие для починки дороги, и интересно. Я прихожу к иным воззрениям, чем принято, и набираю кучу образцов горных пород.
Сегодня же еду дальше, на Куопио.
Деньги расходуются гораздо медленнее, чем я рассчитывал, дòроги остановки в городах, а в остановках по деревням на станциях расходуется очень мало.
На всякий случай повторю то, что поручал в последнем письме, не затерялось бы.
Денег у меня хватит только проехать прямо до Куопио, где я буду 18–20 августа (всё н[ового] с[тиля]). К этому времени нужно выслать мне 100 р. из Географического Общества и, если отдала Листова, 50 р. Если не отдала сама, не напоминай, конечно. Эти 100 р. надо получить от Остен-Сакена, — я писал ему из Або, — за редакцию IV т. «Записок по Общей Географии»: отпечатано около 25 листов до моего отъезда, за 20 листов по 5 р. — Выслать надо через Финский банк (у Николы Морского), на Отделение банка в Kuopio, и этот вексель послать по почте мне, прибавив Resande. Сперва я думал сделать это по телеграфу, но говорят, нельзя. Если можно, то лучше.
Пока, больше нечего писать. Прощайте.
П. Кропоткин
Да, сбереги №№ «Петербургских Ведомостей», где печатается отчет по Нечаевскому делу. В шведских газетах я видел только résumé 1-го заседания [1].
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 97, л. 516–517 об.
Переписка. Т.2. С. 251 (с купюрами и мелкими неточностями, выправленными по рукописи).
Jyväskyla, 12 августа 1871 г.
Опять начинаются жары, и я начинаю опасаться за вас в этом подлом рассаднике миазмов. Впрочем, утешаюсь тем, что по газетам не заметно усиления холеры в последние дни, но газеты [я имею] только от 5 августа.
Мои странствования идут хорошо. Погода стоит всё превосходная, так что не останавливаешься писать. Здесь, в городке, я живу, впрочем, уже 3-й день, но целые дни пропадаю из дома на озах. Материала набирается множество, и обработка его займет много времени.
Теперь я пробираюсь в Куопио; к 18 августа буду там наверно, — остается всего 180 верст, да еще придется сделать маленькие поездки в стороны.
Финляндия действительно прекрасная страна для путешествий, я понимаю, что Ребиндер так ее любит. Особенно когда после жары наступает более прохладный, но все-таки теплый вечер, открываются великолепнейшие виды на озера, леса и луга, — при косом вечернем освещении, — я часто вспоминаю о вас, друзья, я думаю, как хорошо было бы вытащить когда-нибудь тебя с Верочкой побродить по Финляндии. Езда скорая, таратайка — очень удобный экипаж, мало трясет на хорошей дороге, остановки на станциях удобные, — чистая постель (впрочем, раза два были клопы), чистейший воздух. Теперь всюду запах сена. Народ кругом живет сравнительно в довольстве. Одно плохо — с едой. Кроме молока, простокваши и яиц ничего не найдешь. В юго-западной части даже не было хлеба, только засушенные до окаменения плоские лепешки из простого, и очень плохого, ржаного теста. Но зато молока и яиц вдоволь.
И как всё это дешево! На будущий год надо непременно предпринять такое странствование всей компанией. Разве скучно станет без дела?
Ну, прощайте пока, обедать зовут, а после обеда еду дальше.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 97, л. 518–519.
Переписка. Т.2. С. 244–251 (с мелкими неточностями, исправленными по рукописи).
6 сентября [1871 г.], ст. Hiutikka
Я так и не успел написать тебе из С.-Михеля, хотя я прожил там 1½ суток; пришлось делать съемку оза, вычерчивать и пр. Теперь дождь задерживает на одной станции. Твои два письма получил; ты хорошо сделал, что написал 2-е письмо туда же, а то поносы при не прекратившейся холере можно считать опасными.
Напиши, как долго думает С[оня] [1] наверно пробыть в Петербурге; я, конечно, непременно хочу ее видеть, но вернуться раньше 12-го, вернее 10–15-го сент. с. ст. не удастся, разве воспользовавшись дождливым днем, можно будет приехать в Петербург переночевать. Я тороплюсь теперь, времени не трачу понапрасну, но хочется уже хоть это исполнить из обещанного Обществу, т.е. исследовать железную дорогу, а на это должно уйти чертовски много времени, — если даже я пройду пространство от Helsing[fors’а] только до Выборга: 24 станции, — из которых можно пропустить, может быть, 5–6.
Сегодня я выехал из С.-Михеля; если не задержат дожди — в дождь нельзя двигаться, потому что немного наработаешь в дождь у обнажений, — то 8-го вечером или 9-го утром, н.с., буду в Lahtis — станция железной дороги — и, следовательно, 9-го в Tavastehus. Письмо туда едва ли меня застанет, а потому пиши Helsing[fors], или, если соберешься написать 12 (31 авг.), то Rihimäki, jernvägens stationen. P[oste] r[estante] [2]. В Lahtis мы расстанемся с моим переводчиком.
Что за охота Соничке переходить в Париж, терять год, еще каково там? наконец, пожалуй, легче будет сдать экз[амены] в Цюрихе, где уже успела ознакомиться с метод[ой] препод[авателей] и т.д. Всякий студент теряет, переходя в другой университет, а тут с подлецом Тьером и Версальской сволочью нельзя быть уверенным, что через год не погонят женщин из университетов.
Насчет слов Семенова [3] (если это не болтовня) только скажу одно, что если они в самом деле прочат меня в секретари Географического общества, то ошибаются, я не пойду. Остен-Сакен [4] прав, когда пишет, что нельзя обречь себя на всю жизнь на игру в дрязги и на побегушки. А может ли обойтись общество с Высочайшим Председателем и с унижающимся Вице-Председателем [5] без массы дрязг? Если речь идет о редакторстве в Статистическом комитете, то об этом можно еще подумать.
8 сентября, вечером
Сегодня приехал в Tavastehus, пробуду здесь завтра; 10-го, вероятно, тронусь по направлению к Гельсингфорсу пешком по железной дороге.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 8–9.
Переписка. Т.2. С. 253–254 (с многочисленными мелкими ошибками и искажениями, выправленными по рукописи).
1. Софья Николаевна Лаврова, сестра жены А.А. Кропоткина, корреспондент П.А. Кропоткина.
2. железнодорожная станция Рихимяки, до востребования — (шв., фр.).
3. Петр Петрович Семенов (впоследствии Семенов-Тян-Шанский; 1827–1914) — географ, в 1860–1872 гг. председатель Отделения географии физической Русского Географического общества, с 1872 г. — вице-председатель общества.
4. Федор Романович Остен-Сакен (1832–1916) — секретарь Русского Географического общества с 1865 г. Корреспондент Кропоткина.
5. Председателем общества был в то время великий князь Константин Николаевич (брат Александра II), вице-председаталем — адмирал Федор Петрович Литке.
Куопио 19⁄31 августа 1871.
Опять не удается толком написать тебе. Третьего дня вечером я вернулся из Каяны, вчера утром ездил за город. После обеда сел писать в Общество, да вот сегодня всё писал до обеда, сейчас обедать, а после обеда нужно в путь. В Каяне я получил твое письмо от 1-го августа н.с., следовательно, писанное раньше последнего письма в Куопио; при нем: план квартиры. Квартира, конечно, прекрасная, лучшего и желать нельзя. Но очень, очень дорого; я боюсь, чтобы мы не обанкрутились; мне, например, придется еще заработать долги и т.п. Но перед Петербургскою дороговизною приходится преклоняться, — я совершенно верю, что ничего лучшего найти нельзя. Хорошо еще, что невысоко, да Верочке ближе к Людмиле, — впрочем, очень мало.
О Б[ог] п[еред] с[удом] р[азума] [1] скажу только, что совершенно с тобою согласен в том, что установка естеств. миросоз[ерцания] есть только косвенное подтверждение гипотезы несуществ[ования] бога, — такое же, как и объяснение религий без бога, как я, кажется, уже писал в последнем письме, подтверждая примерами. Но расхожусь только в том, что считая эти стороны одинаково важными логически и практически, логически же оба — гораздо ниже прямых доказательств, практически же придаю им гораздо большую цену. Мало того, их логическую силу я считаю очень большою, в этом случае, где, мне кажется, очень трудно, если не невозможно, показать несостоятельность всякого представления о боге. Хотя ты и разбираешь несколько таких представлений, в том числе и нечто, но мне кажется, что этим 1) не исчерпываются все категории различных представлений, а 2) противник всегда вправе сказать, — я не имею, наконец, о нем никакого строго выдерживающего критику представления (по несовершенству моего ума), но он есть тот, или то, чтò создало мир. Создание мира есть тоже атрибут божества, едва ли не главный, и если ты докажешь даже, что противник всегда глупо представляет себе создание, то ты все-таки не докажешь ему, что нет никого, кто бы мог создать мир. Ты должен показать ему, ктò создал его или как могло обойтись без создателя. Показывая это, ты покажешь, что созидался он всюду физическими силами, за которыми (ты доказал это раньше) не может крыться божества.
Вот почему я полагал бы, что отдел о бесполезности гипот[езы] бога необходим, — не то что полезен. Причем, однако, я вовсе не гнался бы за тем, чтобы написать целый космос. Я считал бы столь бы нужным отдел о происхождении религий и опять-таки и здесь не гнался бы за тем, чтоб выразить всё, во всей полноте, положение науки; мне кажется, ты постоянно забываешь возможные размеры этих глав твоей книги и вдаешься в такие мелочи, которые не могут найти себе в ней места. Ты хочешь написать по происхождению видов и т.д., и т.д. — книгу, которая могла бы служить исходною точкою дальнейших наведений и работ для ученого в этой отрасли. Тебя самого это увлекает. Ты скажешь, конечно, что не имея ясного представления, ты не можешь сказать даже и одной строчки, одного слова подчас. Я совершенно верю этому и знаю, что сам вдаюсь в подобные же уклонения (страничку в Докладе о набл[юдениях о] качан[ии] маят[ника] [2] я писал неделю), но потом вижу, что это было бесполезное уклонение. Твой предмет иной — так, но и тут ты сделаешь десятки, если не сотни подобных уклонений. Мало того, ты перечитаешь сотни бесполезных брошюр, например, о гипотезе Лапласа, которые не могут повлиять на развитие ни одной темы. Много, много если одна из них скажется в одном обороте фразы Биологии, да и, вероятно, вся Syst[em] of [Synthetic] Phil[osophy] Спенсера [3], конечно, нужны, но Рахметов был прав, когда говорил, что вся премудрость в данной отрасли сказывается в одной книге.
Словом, вывод один: отрицательный путь — раз. Это только ½ работы. Положительный путь: т.е. намеки критического ума, для установки естеств. миросозерцания, и разбор возникновения представления и религий — два. Но экономия труда прежде всего.
Впрочем, мне кажется, что если бы ты сперва написал первую часть (Этику), определились бы размеры книги и время; затем приступил бы к писанию второй части, — но принявшись, например, за гипотезу Лапласа, уже написал бы то, что должно войти в книгу, по свежей памяти прочитанного, то дело шло бы гораздо успешнее. При таком способе работы легче установились бы размеры исследов[ания] каждого вопроса; не зная объема, в каком придется говорить, ты, конечно, изучаешь всё. Например, тебе, может быть, придется сказать только: «Спенсер показал, каким путем мог бы образоваться позвоночный столб, который принимали прежде за такую резкую границу, что то-то…». Чтобы написать это, конечно, достаточно прочесть гипотезу Спенсера и убедиться, что она довольно правдоподобна, что она удовлетворяет таким-то требованиям ума, но вовсе не нужно знать, как мог образоваться позвоночник, так, чтобы быть в состоянии, не заглядывая в книгу, через 5 лет (когда ты дойдешь до этого места) рассказать, как он мог образоваться. Тебе, вер[оятно], даже представятся многие вопросы, не представившиеся Спенсеру, и ты в какой-нибудь статье Гукера, например, найдешь на них род ответа.
Вообще, едва ли можно пренебрегать косвенными доказательствами. Если тезис держится на таких шатких прямых д[оказательства]х, что становится чуть не гипотезою, и подтверждается преимущественно косвенными доказательствами, то, очевидно, следует бить эти косвенные доказательства, а не силлогизмы.
Но пора кончать.
5-го я должен быть в St.-Michel, 8-го в Heinola, а 9 или 10-го — в Tavastehus. Пиши теперь туда.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 4–7.
1. «Бог перед судом разума» — большое философское сочинение, над которым А.А. Кропоткин работал с 18-летнего возраста.
2. Речь идет о работе над Докладом комиссии по снаряжению экспедиции в Северные моря, составленном под редакцией П.А. Кропоткина. См.: Известия Имп. Русского географического о-ва. — 1871. — Т. 7, № 3, отд. 1. — С. 38–41.
3. Десятитомная «Система синтетической философии» — главное сочинение Г. Спенсера, включающее, помимо «Основных начал», «Принципы биологии» (2 тома), «Принципы психологии» (2 тома), «Принципы социологии» (3 тома), «Принципы этики» (2 тома). П.А. и А.А. Кропоткины принимали участие в переводе «Принципов биологии» (в русском переводе — «Основания биологии», 1870).
Tavastehus, 10 сентября 1871 г.
Я уже отправил тебе письмо, когда сходил на почту получить твое, от 7.IX. К отцу, конечно, незачем ехать, особенно когда не зовут. Если бы он и звал, то лучше отговориться. Он особенно рад не будет моему присутствию, которое будет напоминать ему, что я приехал к умирающему; а мне хотелось бы заняться железной дорогою. Карта железной дороги (если только хватит денег) все-таки будет какой-нибудь существенный видимый результат, тем более, что моей теории озов еще осталось кое-что разъяснить (я всё пишу тебе про озы; если хочешь знать, в чем дело, то можешь пробежать начало письма из Куопио, которое теперь печатается); попадаются некоторые новые факты. Итак, бросать исследования железной дороги, чтобы ехать к отцу и, может быть, даже вернуться, не увидав его, не стоит. Он так долго тянет со своей болезнью, что этот фазис вероятно не последний; наконец, он мог же еще сделать нелегкое, в сущности, путешествие из Никольского в М[оскву].
Я газет совсем не читал почти с Таммерф[орса]. Некоторые номера одной пошленькой газеты с телеграммами попадались, но разрознено; меня удивило, что ты пишешь о войне с немцами… Только этого нового разоренья недоставало. Но уже на этот раз побитие немцев необходимо. Рабочие авось поймут тогда всю нелепость своего Бисмарка настолько, чтобы дать какой-нибудь ход Новому Свету, да и у нас крестьянину станет, пожалуй, так плохо, что невмоготу будет терпеть.
— Завтра я выхожу из Тавастгуса; вещи пошлю в Rihimäki и приду в Rihimäki, вероятно, 13-го. Из Rihimäki напишу. Но затем между 13-м и 17-м можно адресовать письма на какую-нибудь станцию между Rihimäki и Helsing[fors] (Hyvinge, Träskända, Kervo, или Dickursby) или же в Helsingfors к 17-му. В Helsing[fors] постараюсь пробыть возможно меньше, только чтобы взять карты, которые мне счертили, и списать из отчетов Пут[ей] Сообщения о прорыве Хэйтиэна. И время терять нечего, да и финансы надо беречь. Отпустив моего переводчика, я теперь остался только с 135 марками (40 р. 50 [коп.]) (считая все пенни) и сильно сомневаюсь, чтоб хватило на то, чтобы дойти до Петербурга или до Выборга.
Я очень рад, что добрался наконец до более цивилизованных стран, а то в последние дни начал уже делаться катарр в желудке (боли, ветры, изжога etc.) от здешней пищи. Это всегда, говорят, случалось и с Пузыревским, так что приходилось посылать его в город, на мясо. В самом деле: густо испеченный черный хлеб, масло, насоленное до невозможности, и молоко. Яйца в последнее время редкость, а простоквашу есть слишком холодно, — и дуешь горячее молоко; потом такая кислятина в животе, что просто беда.
— В заключение могу рассказать анекдот. В Куопио хозяин просил паспорт, и через день в финской газете появилось, что приехал Furst Kr[opotkin]. Через 2–3 дня пришли в гостиницу несколько финнов и добивались меня видеть. Хозяин сказал, что я сплю и просил, зачем? «Хотим посмотреть, какой такой князь бывает». Прислуга определила очень просто: совершенно такой же человек, как вы, только очень большая борода, очень мало волос и узкие панталоны. Финны удовлетворились объяснением и ушли.
Теперь скоро свидимся; я уж и то завидую вам, что вы сидите с Сонечкой и слушаете ее милые рассказы.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 10–11 об.
Переписка. Т.2. С. 254–255 (с пропуском одного абзаца, многочисленными исправлениями и вставками стилистического характера; выправлено по рукописи).
12 сентября [1871 г.], станция Ryttylä
Сегодня пришел сюда и сижу здесь, жду поезда в Riihimäki; тут 8 верст и одна только выемка, у станции, так что я проеду их с поездом. Завтра уже тронусь из Riihimäki дальше, в Hyvinge пешком. Теперь не помню, только, кажется, до Träskända можно доехать; тогда, если не будет дождей, то 16-го буду в Helsihgf[ors]. Иду легко, хотя и приходится вместо 12–13 верст сделать добрых 18, если не 20.
Материал набирается преинтересный.
Только моя надежда на лучшее продовольствие напрасна; между станциями и на станциях кроме молока и прескверного хлеба с маслом ничего нет. Правда, сегодня, около обеденного времени красовалась целая прелестная дача, откуда неслись звуки этюдов, разыгранных на хорошем рояле, но к «herren» [1] не пойдешь просить гостеприимства, а в сторожках кроме хлеба, испеченного 2 месяца тому назад, ничего нет. Масло, впрочем, везде есть, — но не молоко. В самом деле, здесь хлеб пекут 3–4 раза в год — напекут в два–три дня низеньких круглых хлебцев с дырой посредине и развесят на палки под потолком$ они там и сохнут. Иногда поплесневеют, — ну, да здесь за этим не гонятся. Теперь еще, впрочем, зубы берут [его], а вот месяц тому назад так молоток не брал, не то что мои зубы.
По-фински объясняюсь, и очень бегло могу выложить запас моих фраз, так как они составлены на основании опыта, не то что подобные то выручают, а в одной книжке с финскими фразами всё есть, напр. «что у вас будет сегодня к десерту?», но нет: «дайте хлеба, молока и постель».
Свистит поезд, прощайте.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 12–13.
Переписка. Т. 2. С. 256 (с многочисленными пропусками и вставками стилистического характера; выправлено по рукописи).
1. «господам» — (шв.).
Träskända, 15 сентября [1871 г.]
Опять дождь сегодня, и я сижу у озера и жду погоды. Впрочем, гостиница добрая, так что можно сидеть. Да я и рад, что дождь, а то, признаюсь, устал за последние два дня. — Не от ходьбы, впрочем, а от недостатка сна.
Прошел я уже 73 версты и завтра был бы в Гельсингфорсе, если бы не дождь сегодня; я дошел до Kervo, но с этой станции (Kervo) вернулся вчера ночевать сюда.
Эти дни мне не везло. Началось с того, что на одной станции пришлось спать вдвоем в 1 комнате. Товарищ встал рано, и т.д. В Hyvinge целое утро шел дождь, так что, выйдя после обеда, я мог засветло пройти только полстанции. Но на карте значилось, что от полустанции до соседней gästgifveri [1] всего 2–2½ версты. Я попросил себе в одной сторожке проводника и пошел. Оказалось 5 верст вместо двух: болото, грязь, каменья и тьма-тьмущая в лесу. Еле добрались. И вышло в самом деле за десять верст киселя есть. Большущая, холодная комната с грязным полом и с таким же множеством клопов в постели, как немцев во время войны. А на полу вчетверо больше блох. Прислуга — целая орда девчонок — в опровержение всех толков шведских публицистов о вражде финнов к русским, в самой большой дружбе с топографами, —и ничего не добьешься. Словом, до 4-х часов я не спал от блох, хотя и прошел после обеда 16 верст, а с 6 часов не спал оттого, что каждые 5 минут входили в комнату. Просто горе, к тому же насморк и кашель.
На другой день пошло уже комично. Так как мне предстояло пройти до Kervo 18 верст, то я решил доехать верхом (в телеге нельзя) до железной дороги. Седла, конечно, нет. Подостлали мне на спину худого, исхудалого конишки какую-то тряпичку и пришлось так путешествовать. Ноги цепляются за камни, а об том, что чувствует сиденье, понятия нельзя составить, не испытавши. Решительно все равно, что сесть верхом на спинку стула; крепкий же спинной хребет у лошадей; рядом с конем идут два финна, мальчишка и постарше, и только и слышишь: «mitkä herr…» и т.д., «чтó, — мол, — барин творит» и пр., до бесконечности — мальчишка уже вчера расспросил по-шведски.
Зато здесь я блаженствую. Хорошая чистая постель: обед (т.е. мясо) и т.д.
Вообще поздно становится путешествовать в этих широтах. В 6–7 часов утра очень холодно, а холод вечером просто поразил меня вчера. При скорой ходьбе я совсем зяб, как только село солнце, т.е. после 6 часов. В 6½ оказалось всего 2½°. Таскать с собою осеннее пальто, конечно, невозможно, я и так навьючен довольно, да еще камни набираются по дороге, а в летнем положительно холодно по вечерам.
Поражает меня Финляндия своими удобствами для путешественников. Возле каждой железнодорожной станции есть gästgifveri, т.е. почтовая станция, род гостиницы. Конечно, прежде они были в стороне от дороги, но потом, верно, устроили у самой железнодорожной станции. Таким образом, везде есть хороший ночлег. Та скверная станция, о которой я сейчас писал, совсем в стороне, да и она вторая на всем пути, который я проехал. Прочие все положительно хороши. Интересно тоже, как распространены газеты; в одной сторожке старуха расспросила меня, и говорит: «да, я читала об вас в газете» (перевели из «Известий» [2]). В одном домике то же (я, впрочем, думаю, что хозяин занимается контрабандою). Hufondstadsblad хоть и пошленькая газета, но очень распространена. Телеграммы, впрочем, есть по русским газетам. С этим домиком вышла забавная история. Я спрашивал по дороге одного рабочего, где бы найти вожака до gästgifveri. Он полу-по-фински, полу-по-шведски объяснил мне, что вот там-то есть хозяин, говорит по-шведски, и всё твердил Stenvall (каменная стена). Я долго искал каменного забора; только на другое утро (хозяин дал письмо к жене) объяснилось, что он сам и есть каменная стена — фамилия такая.
Твое письмо в Рихимяки я получил в Hyvinge, пройдя Р[ихимяки]. Мне переслали его с тем же поездом, и хозяин гостиницы ночью (т.е. в 9½ ч.) разбудил меня: «В[аше] С[иятельство], вам 2 письма», — он служил в Петербурге. Подлый народ эти немцы, они еще много напакостят в Европе. Теперь Швеция тоже вооружается, собрали нарочно сейм, чтобы немедленно вооружиться, — время, мол, опасное, — выражается король. В самом деле, немцы положительно хотят отнять у них Karlscrona на южной оконечности Швеции, надо же владеть Балтийским морем. И какие «положительные» меры может принять эта сволочь для решения социального вопроса? Ведь видно, что начинается время, когда речь пойдет не об уступках, а на жизнь или смерть. Решение брюссельских фабрикантов есть решительно ультиматум перед войной. И конечно, всякая война, вернее, всякое поражение, может быть, и победа тоже, есть шаг вперед для решения социальных вопросов. Смотря на эти поля и вглядываясь в эти маленькие сложившиеся мирки, которые еле-еле прокармливаются, еле выплачивают свои подати и выкупают земли, убеждаешься, что все это до такой степени опрокидывается, подрывается каждой войной, особенно теперь, что две–три войны должны разорить страну и, во 2-х, что неизвестно, каким рычагом можно стронуть эту массу с места, — разве разореньем вконец. Иначе все остается по-прежнему, — и в голову не приходит, что была бы возможность жить иначе, платить меньше и т.д.
18 сентября, Гельсингфорс
Вчера вечером я приехал в Гельсингфорс с последней станции. Такой ужасный холод был вчера — 4° при резком северном ветре и начале снега — что я весь окоченелый дошел до Dickursby, проработав 2 часа в одной выемке. Gästgifveri совсем холодная, 7° в комнате, ветер свистит в окна, я едва отогревался на кухне у большого очага, болтая с целою кучей девчонок, которые говорили так же скоро, как Людмила. Потом пришел начальник станции, и мы с ним проболтали часа 3 в холоднейшей комнате. Таков уже здесь порядок — какой россиянин не затащил бы к себе, не напоил бы чаем с пуншем и т.д.? В конце концов в виду холодного ночлега (теплое пальто еще не пришло с вещами) я решил убраться в Г[ельсингфорс], хотя еще оставалось пройти 15 верст. А сегодня, как на грех, превосходнейшая погода, может быть, сегодня же пойду в Dickursby.
Время-то как идет!
На почте еще не был. Пиши теперь в Rihimäki, дня через 3–4. Я пробуду здесь вероятно 18-е, 19-е и 20-е, 21-го уеду в Rihimäki, чтоб идти в Lahtis. Тогда можно писать на любую промежуточную станцию, перешлют.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 14–17.
Переписка. Т. 2. С. 256–259 (с многочисленными пропусками и правкой стилистического характера; выправлено по рукописи).
1. постоялый двор — (швед.).
2. Во время поездки в Финляндию и Швецию Кропоткин посылал корреспонденции в Русское Географическое общество (текст см. здесь). Что именно было перепечатано в финской газете, мы не знаем — эта публикация пока не разыскана.
Гельсингфорс 18 сентября [1871 г.]
Сегодня получил твое письмо от 6/18 н.с.; получил также и письмо от отца, от Пол[иньки] и от мачехи, все вместе от 5/VIII с. с.
Письма прелестные, так что я хотел приложить их тебе, но… но 40 пенни при моих финансах составляют сумму, и воздерживаюсь, тем более, что мы через несколько дней увидимся, — у меня всего 55 марок, и если счет в Гельсингфорсе возрастет до 20 марок, то придется ехать без дальн[ейши]х остановок прямо; у меня еще два больших ящика с камнями в Выборге, полновесный багаж и пр. Впрочем, 3 станции жел. дор. (3 дня) хотелось бы еще осмотреть, и если хватит финансов и не будет такого мороза, как сегодня (7° на солнце), то пройду их пешком.
Во всяком случае через неделю, если не раньше, увидимся. Да и пора до дому — я совсем раскашлялся, и кругом даже финны кашляют.
Отец очень любезен, Семенов за словом в карман не полезет, а ему все отписали: впрочем, Семенов и мне раньше говорил, что желал бы, чтобы я со временем заступил его место… но, — независимость лучше редакторства в Статистическом комитете и в 1000 раз лучше директорства.
7/19 сентября
Принимая во внимание:
1. Что в Гельсингфорсе мне осталось только съездить на велосипеде до Dickursby и вернуться оттуда по образу пешего хождения, что может быть учинено завтра;
2. Что в портмонэ имеется всего 50 марок и några penni [1];
3. Что за постой в гостинице придется уплатить 28 марок;
4. Что в Выборге придется переночевать не для того только, чтобы повидаться с m-r и хорошенькою m-me Ребиндер, а для выручки и дальнейшей отправки земель [2], приобретенных мною в Финляндии;
5. Что земли сии полновесны и требуют значительной уплаты за перевозку оных%
6. Что для переезда из Выборга до Петербурга имеются в заветном отделении первоначально удаленные за непригодностью 1 р. 35 к. российскою монетою,
решено:
9/21 сентября выехать из Гельсингфорса и следовать в Выборг. Переночевавши в оном пограничном граде, выехать из оного (если ничто не помешает) с вечерним поездом 10/22-го или утренним 11/23-го.
По прибытии в Выборг уведомить кого следует о прибытии в вожделенном здравии. Вчера вечером я получил от Остен-Сакена телеграмму: «Литке, я и другие желают вас секретарем Общества. Согласитесь, освободите меня из затруднительного положения». Отвечать вечером было поздно. Я написал ему письмо, которое пошлю сегодня утром [3], с изложением мотивов, а сегодня утром телеграфировал: «Очень благодарю за предложение, но не могу принять. Ответное письмо получите сегодня. Буду сам Петербурге одиннадцатого». Не знаю, хорошо ли я сделал, но вечно бегать, суетиться для того только, чтобы смазывать во всяких министерствах и у всяких персонажей машину, и даже не двигая ее, и именно эту машину, скучно. Конечно, position financielle плоха донельзя, но и прежде бывало не лучше, если не хуже. Так как спешность запроса — Остен-Сакен знает, что я вернусь на днях — говорит за то, что у него вышла какая-нибудь неприятность не на шутку, то я готов на всякую помощь, например, если есть кто-нибудь в виду, но вернется не раньше 1 или 2-х месяцев, то могу временно заступить место на определенный срок, или что-нибудь в этом роде.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 18–19.
Переписка. Т. 2. С. 259–261 (с многочисленными исправлениями стилистического характера; выправлено по рукописи).
1. несколько пенни — (шв.).
2. Т.е. образцов геологических пород.
3. См. письмо Остен-Сакену от 6/18 сентября 1871 г.
Гельсингфорс, 6/18 сентября 1871 г.
Глубокоуважаемый Федор Романович,
Я только что получил вашу телеграмму. Телеграфировать поздно — подымут вас ночью, следовательно — до завтра.
Я положительно отказываюсь от секретарства — по той же причине, что и вы, не хочу обрекать себя на дрязги и побегушки. Всякое общественное дело, даже социальная революция, конечно, сопряжено с дрязгами; но у нас они должны быть иного характера. Я не знаю, что побуждает вас так спешно отказываться, но полагаю, что не количество работы, как я сперва думал, — верно, вышла какая-нибудь неприятность; а что неприятность вызвана не вами, а неуменьем наших сановитых председателей, или кого бы то ни было, действовать как подобает людям, в этом я тоже уверен. Если вы, с вашим милым характером, должны были дойти до разрыва, то я, верно, дошел бы еще скорее; а на год браться за дело не стóит.
Впрочем, вообще говоря, оставляя в стороне частные случаи, я не гожусь для полу-правительственного ученого общества. Тут все — экспедиции, денежные средства и т.п. — держится на «такте». У меня его мало, а больше я и не хотел бы приобретать.
Нечего и говорить, что должность секретаря большого ученого общества — прекрасная должность, что здесь можно быть полезным географии, если не народу. Мало того, меня даже страшит мысль, что если вы в самом деле уйдете, что секретарем будет кто-нибудь из собирателей сказок [1], не любящий и холодно относящийся к естествознанию, а довольно холодного отношения, чтобы убить его у нас. А потому быть ученым секретарем такого общества я считал бы для себя не только приятным, но даже лестным. Наконец, обеспеченное, постоянное жалованье есть для меня очень много; я знаю, что я вернусь теперь с 10 пенни и, кроме долгов обществу и кучи работы по финляндской поездке да еще остатков по витимской экспедиции, кроме этого — ничего впереди. Все это я очень хорошо прочувствовал, но независимость дороже хотя бы здоровья, а должность секретаря нашего Общества, без тысячи мелких случаев, где надо жертвовать своею независимостью, чувством равенства и т.п. — без этого она не может обойтись. В этом случае, мне кажется, игра не стоит свеч.
В вашей телеграмме есть одна фраза, которая заставила меня задуматься, - именно, что вас надо выручить из затруднительного положения. Вот вам моя рука, что ради этого я готов сделать что необходимо. Если вы окончательно сожгли корабли, то мой отказ вас не удержит. Если нет никого, кому сдать документы сегодня, то, вероятно, его не будет через месяц, два, три. Если же приищется кандидат, отсутствующий в настоящее время, который вернется через один или два месяца, а вам тошно оставаться секретарем и этот месяц, то я готов нести какую хотите обязанность, на определенный срок, до приезда такого-то. В случае, если бы я ошибался и у вас не вышло никакого разрыва, а вас утомила масса работы, то я готов быть вашим помощником за 300–400 руб. Но постоянно якшаться с высочайшими и полувысочайшими председателями Общества, комиссий, министерствами и т.д., и т.д., бросить для этого чисто научные занятия, — и все это только для того, чтобы смазывать, даже не двигать, машину, работа которой приносит такую отдаленную пользу человечеству, и такую микроскопическую, — право, не стóит. Конечно, и Риттер [2], и финляндский дилювий еще менее приносят пользы, но тут хоть личная независимость сохраняется.
Может быть, я и ошибаюсь, но я так представляю себе должность секретаря в Географическом обществе.
Дня через три или четыре мы увидимся. У меня в кармане всего 51 марка, до завтра еще придется около 10 марок заплатить за карты, следовательно, остается только вернуться. Конечно, можно бы официально просить у Общества дополнительного пособия, рублей в 30, и дойти до Выборга; но погода решительно не благоприятствует. Вчера я совершенно окоченел, работая часа два в одной выемке, под градом, при 4° и северном ветре. Потом точно так же мерз в gästzifveri, с испорченною печью, при 7°С, так что я приехал в Гельсингфорс, не пройдя последних 15 верст. Если завтра не будет, как сегодня, града и снежинок, то я пройду их завтра. Таким образом, получится полный профиль от Тавастгуса до Гельсингфорса. Хотелось бы осмотреть хотя [бы] две станции между Riihimäki и Выборгом; но придется, вероятно, отложить до будущего года. Две недели времени и 50 руб. всегда найдутся, а с этим можно сделать профиль всего пространства.
Следовательно, до очень скорого свидания. Крепко жму Вашу руку.
П. Кропоткин
19-е и 20-е (7-е и 8-е) я еще, несомненно, в Гельсингфорсе.
РГАДА. Ф. 1385. Оп. 1. Ед.хр. 1535.
Естественнонаучные работы. С. 233–234.
Письмо имеет важное значение для понимания одного из поворотных моментов в биографии П.А. Кропоткина — его отказа от должности секретаря Русского географического общества. В «Записках революционера», написанных спустя 30 лет, он был мотивирован исключительно стремлением к деятельности по социальному преобразованию России, приведшим Кропоткина в 1872 г. в революционное «Большое общество пропаганды» («кружок чайковцев»).
1. Т.е. этнограф. В Русском географическом обществе существовало Отделение этнографии.
2. Перед отъездом в Финляндию и Швецию Кропоткин занимался подготовкой к печати 4-го тома русского перевода книги К. Риттера «Землеведение Азии». См.: Изв. Русского геогр. о-ва. 1871. Т. 6. № 8.
Москва 22 сент. [1871], вечер
Живу здесь и ничего, конечно, не делаю. Вчера снес 3 р. Мировому. Говорит, что надо следить за Сенатскими Ведомостями (Московскими или Петербургскими?) и приберечь № последней публикации, — так советовал нотариус, а то после трудно найти.
Был у нотариуса, и он никаких гарантий не придумал.
Петр Ник. [1] приехал вчера. Разд[ельно]го акта его отца с нашим на землю не существует. И он, и отец в актах ссылаются всегда на раздельный акт бабушки с сыновьями, который у тебя. Вводного листа и у него не существует, — прежде, говорит, не придавали значения, да и теперь не требуют (например, при купчей, когда он покупал 200 д. у отца).
24-го я думаю ехать в Тамбов.
Петр Ник. не советует межевать самому, ибо крестьяне не будут верить, а пригласить землемера, что будет стоить 730 д. по 8 к. = 58–60 р. Чтò ты думаешь об этом?
Завтра попрошу напрокат астролябию в магазинах.
Сегодня ходил к Черинову [?] от кашля. Говорит, что хотя ничего опасного и худого в груди нет, но ввиду упорства катара, — он продержится долго — велит очень беречься: шелковая фуфайка, абсолютно не говорить теперь и зимою на улице, не курить idem, не пить горячего и пить теплую зельтерскую воду с молоком; для облегчения — принимать пилюли.
Сегодня получил вечером письмо Верочки и распечатал не смотря. Хотя оно к тебе, но прочел, там об отпуске.
В Петровском 730 десятин, из них 80 неудобной, которой крестьяне не возьмут больше чем за 100 р. Прочие — по 6 р. можно сдать, хотя трудно. Если будет 4000 р. доход — ладно.
Сегодня ездил с Дунечкой [?] к Ник. Павл. [2] Здоров, умен, тих. Уверяет, что сидит в тюрьме за долги. Но едва ли верить этому, — это в роде того как он уверял, что говорит дурно от того, что зубы выпали. Помнишь?
Скука ужасная.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 20–21.
1. Петр Николаевич Кропоткин (1831–1903) — двоюродный брат П.А. и А.А. Кропоткиных.
2. Николай Павлович Лавров — муж Софьи Николаевны (Себастьяновны) Лавровой, сестры жены А.А. Кропоткина.
[23–25 сентября 1871 г.]
Твои 3 письма получил, также и отпуск.
Дело о выкупе земли у попа занимало и меня, и мы с П.Н. решили выкупать на 1350 р., которые поп не доплатил, 1200 р. П. Н-ча, и 300 р. моих. Но мачиха утверждает, что куплена земля за 100 р. десятина, и закладная — только представительница недоплаченных 2850 р. из 4200 р. Тоже и Тихон Савельев купил за 100 р. десятину. В такой цене не выгодно выкупать. П.Н. охотно и теперь предлагает назад всю купленную землю, ибо арендная плата в 6 р. 25 [коп.] представляет только немного более 6% с 90 р. (за вычетом поземельных, расходов при сдаче в аренду и пр.). А 6% приносят и деньги в любом банке, без хлопот. На дальнейшее повышение цены земли трудно рассчитывать, ибо это повышение было быстрое, при проведении железной дороги и несколько переступило меру. При трехпольном хозяйстве эта земля и не может давать >6 р. чистого дохода. Его земля (П. Н-ча) дает даже значительно менее, и если бы она тоже пошла в аренду, то понизила бы ренту у нас.
— Пажеский Корпус уведомил меня, что мои документы посланы в Главный Штаб, я и пишу туда. П.Н. говорит, что они в полк не присылаются, а хранятся там известное число лет. (Можно также получить и копию в консистории без полиции и без большого платежа; он получал в 1861 г.) Но отыскать их трудно, хотя в Главном Штабе это делают охотно; нужно знать, когда посланы. Я буду в Кад[етском] К[орпусе], чтобы спросить, — но уже по возвращении из Петровского.
— Метрическое свидетельство попа о смерти отца есть. Нужно ли — из Духовной Консистории? Мачиха просит утвердить ее право на дом и движимость.
— Кстати о выкупах. Если бы мачиха заартачилась в отказе, — есть угроза — выкуп Никольского и пустоши, которые в купчих, конечно, показаны в очень низкой цене, для уменьшения пошлин.
— Если я не ошибаюсь, по документам, то в Петровском было в последние годы, до продажи попу 200 д.:
| удобной земли | 927 | д. |
| Продано (200+42+40) | 282 | |
| Осталось | 645 | десятин |
— овраг, сдаваемый за 40, потом 60 р.
Следовательно, дохода: |
645 по 6 р. | = 3870 р. |
| Овраг (часть его запахали) | 100 р. | |
| 3970 или 4000 р., | ||
а не 750 д. по 6 р.
Но так как 170 д. сданы на 12 лет по 5 р., то –170 д. · 1 р. = 170 р., следовательно, всего 3800 руб.
Есть еще одно обстоятельство. Один участок отец сдал по 4 р. и потом продал его. Потом обещал дать ему другой участок за ту же цену. Положим, покупщику (Тихону Савельеву) обязателен контракт, хотя это и не оговорено в купчей. Но контракт, как говорит П. Н-ч, не имеет законной силы, ибо заключен в Волостном Правлении, которое не имеет права свидетельствовать документов более 300 р. (за все годы аренды) и не взысканы пошлины. Посмотри, в чем дело.
— Сегодня получил повестку на документы. Получу завтра.
— Завтра же хочу ехать в Тамбов в 9 ч. вечера.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 22–23 об. Датируется условно по упоминаемому намерению «завтра … ехать в Тамбов», куда он мог приехать не ранее 26 сентября (см. следующее письмо), следовательно, должен был выехать из Москвы 25-го.
Станция Бурнак, Грязе-Борисоглебской железной дороги, — поворот с железной дроги на черную дорогу, с невылазною грязью и чернейшими полями вокруг. Очень хорошенькая комнатка с изящною современною мебелью, лампою, ватерклозетом и проч. Такова моя спальня, — дамская уборная станции, которую я предпочел ночлегу в лавочке, вероятно, с клопами. Теперь еще нет 10-ти часов вечера. Завтра еду в Петровское.
Дорога ужасная, и дождь льет без перерыва.
Кругом необозримая желтая степь, изредка виднеется деревня с несчетным числом ветряных мельниц, при каждом доме мельница.
Впечатление не вполне новое, ты видел такие степи по Иркутской губернии, здесь только прибавить надо большую дорогу с низкими ветлами — широкую, абсолютно ровную ленту. Леса давно уже не было видно. — И при этом такой комфорт в этих степях, вообще Грязе-Бор. ж.д. отличается комфортом вагонов. Все вагоны 2-го класса спальные.
Я решительно не знаю, необходимо ли делаться «хранителем» имущества, если крестьяне признают меня и будут заключать контракты. Мировой живет за 25 верст. Но придется сделать во всяком случае, во избежание будущих придирок.
Ты пишешь, что землю можно сдать за 9–10 руб. Отдельные десятины — да. Я говорил с Мих. Павл. (ехали вместе до Ряжска) и с Петр. Ник. Они действительно десятины сдают даже по 12, даже 17 руб. на один год, после унавожения. Но дело в том, что для этого необходимо самому сидеть на месте, или иметь управляющего, знать лично, кому можно сдавать, кто из крестьян заплатит, кто нет, и т.д. Наконец, видно, что Поляков [1] говорил о сдаче двух полей по 9–10 р., тогда как третье поле (лежащее в пару) сдается по 2 р., следовательно, 3 десятины по 2,9 = 18 + 2 р. = 20 р. Если сдадим по 6 р., то мы получаем уже 18 руб. за 3 десятины. Помни также, что у нас берут за круговой порукой всего общества, и мы неплательщиков не знаем. Весьма хорошо было бы сговорить их на унавожение хотя маленькими частями, но М.П. говорит, что об этом и думать нечего, хотя естественно необходимо смотреть вперед. Я поговорю с ними об этом.
Денег Свечин [2] не выслал, — еще не внесли крестьяне, жалуясь на проливные дожди, помешавшие уборке хлеба.
Теперь (27 сент., утро) еду в Петровское.
Астролябию взял напрокат, с цены по 1 р. в день. Меньше не отдавали. Но я всё кашляю, и если кашель будет сильный, призову землемера.
Такая досада. Я укладывался, немного торопясь. В доме у Ел[изаветы] М[арковны] все пьяны, П[олина] [3] кричит, суетится и ничего не помогает, а болтает вздор, я забыл законы. Писал, чтобы выслали.
Ты напиши в Петровское, адресуя на ст. Бурнак, Гр[язе]-Бор[исоглебской] ж.д. Железная дорога идет сутки, и письмо, посланное из Петербурга сегодня, дойдет послезавтра (на 3-й день вечером) в Бурнак; на 4-й его можно иметь в Петровском.
Прощай.
П. Кропоткин.
27/IX 10 ч. утра.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 24–25 об. Карандаш.
1. 23 сентября 1871 г. А.А. Кропоткин писал брату, что был у издателя Николая Петровича Полякова, который утверждал, что «в Борисоглебском уезде смело можно требовать по 9–10 руб. арендной платы с десятины» (ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 27, л. 22–22 об.
2. Ближайший сосед по тамбовскому имению Петровскому. В Приложениях к трудам Редакционных Комиссий, для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости (СПб., 1860. Т. III. Тамбовская губ. С. 14–15) указаны владельцы деревни Дорогой Борисоглебского уезда Петр Александрович и Александр Александрович Свечины. Поскольку Александр Александрович был Борисоглебским уездным предводителем дворянства (Лобанов-Ростовский А.Б. Русская родословная книга. — СПб.: А.С. Суворин, 1895. — Т. 2. — С. 205), речь может идти скорее всего о нем.
3. Елизавета Марковна Кропоткина (урожд. Карандино; 1822–1897) — вторая жена Алексея Петровича Кропоткина; Полина (Пелагея; 1850–1924) — ее дочь, сводная сестра братьев Кропоткиных.
Петровское 28 сентября 1871
Я писал тебе вчера со станции Бурнак перед выездом. Добраться до Петровского (которое в околодке больше слывет под именем Карапоткина) было, впрочем, нелегко. Ямщики съезжаются только к вечернему поезду, утром их не было. Вся деревня, — поселок возле станции железной дороги, — выехала делить лес, т.е., конечно, хворост. Едва нашел лошадь до села Бурнак, в 2-х верстах от станции. Там едва нашел опять-таки только одну лошадь до Вязовой, — бывшей почтовой станции, куда мы, бывало, прежде адресовали письма отцу. Здесь, наконец, достал лошадей до Крапоткина-Петровского. Другое Крапоткино — Александровка Петра Николаевича.
Бурнак поразил меня своею совершенно особою физиономией. Почти все дома разбросаны, и первое, что бросается в глаза — это несметное количество скирдов, — гораздо больше, чем домов. От домов их издали и не отличишь, так как есть и почернелые, прошлогодние скирды, а крыши на большинстве домов новые соломенные и такие же крутые, как скирды. Еще обратил я внимание на самые дома, в Никольском таких нет, — большие, двойные дома, с крылечками, резьбой над окнами и проч. В прошлом году погорело 180 дворов, но, благодаря страховке, — теперь все дома застрахованы от 30 р. до 500 р. — все строятся вновь. Но грязь на улицах невообразимая. Пройти нашему брату нет возможности; едва проберешься в очень высоких сапогах. И черна эта грязь, как чернила.
От Бурнака до Петровского дорога сперва лугом. Тут вытоптано, укатано плотно и нет грязи. Но дальше дорога идет полем и тут та же невообразимая грязь. Кругом всё гладко, ровно; далеко, верст за 6–7 видны села — церковь и скирды. Есть лесочек, очень порядочный дубнячок, от Вязовой до Бурнака; у Туголукова (оно пониже лежит) сады с хорошими яблоками. Потом дорога в гору, т.е., конечно, по очень пологому подъему на ровную округлую возвышенность; на ней Петровское. Прежде всего бросается в глаза дом на открытом месте, у буерака, который каждогодно размывается. Домик издали очень мил, — желтый, с зеленою крышею, с балкончиком. За ним такая же, издали чистенькая, внутри прегрязная, контора. Вправо — белая, недурненькая церковь. Еще правее — село. В одном месте буерак, такой же глубины, как в Никольском, перегорожен высокою навозною плотиною. Вся деревня валит сюда эту драгоценность. К счастию, ямщик оказался знающий и спросил, проедет ли через плотину; ему сказали, что просто утопнет в грязи в цвете лет. Он повез вправо, селом, чтобы переехать овраг выше пруда. Ни овраг, ни пруд не имеют никакого помещичьего вида. Вода в пруде красно-коричневая, берега — черная грязь. Склоны буерака не покрыты травою. Ты видишь крутые стены красной песчанистой глины, сверху — черная, абсолютно черная лента, в ½ арш. шириною, и на красной глине — черные пятна осыпавшегося чернозема. Широчайшая улица села просто непроходима, она вся безусловно покрыта черным клейстером, в котором миллиарды следов скотины; местами клейстер погуще, местами жидок как пюре из дичи. Вообще вид, от обилия черного и красновато-бурого цвета, мрачный.
Таким образом, пришлось проехать обе половины села, прежде чем добраться до конторы. После того, чтó я видел в Бурнаке и Вязовой, дома поразили меня своим безобразием, малою величиною и теснотою расположения. Они все маленькие, в 2 окна, иные совсем покосились; но теснота расположенья поразительна; эти домики, — нисколько не лучше Никольских бедных домов и вообще гораздо меньшие (нет двух изб с коридором), — лепятся безусловно один к другому; между ними едва есть проходы для человека, если не считать узких ворот во двор. На задах — скирды в достаточном количестве. Первый пожар посреди улицы — и ½ улицы выгорит дотла. Пожар прошлого года, к счастью, начался с 6-го дома, и выгорело только 6 дворов. Все они застрахованы в земстве, взаимным страхованием, в 40 р., но мне кажется, что берут очень большую цену, 3%, т.е. 1 р. 20.
Я подъехал к конторе. Вышел Петр Григорьев, брат Колиной кормилицы, лет 30 тому назад привезенный сюда; настоящий бурмистр крепостного права; бережет последнюю хозяйскую ложку, но плутоват, в речах сдержан, вечно на вытяжке, но говорит, хотя сдержанно, всё что находит нужным. Я назвал себя, меня не ждали еще. Затем — обычные расспросы и проч.
Вечером же я попросил к себе священника; молодой человек, не глупый; к сожалению, мало знает и мало читал. Завел было здесь школу сам, но закрыл сгоряча, после нахлобучки от благочинного за недоставленную ведомость. Теперь он снова выхлопотал, отчасти с отцом, школу. Земство дает 120 р., общество — помещение в церковной сторожке. Учитель наемный, старательный, но учит буки-арцы-аз-бра, и ученье пойдет тихо. Школа открыта 2 недели тому назад, учатся 13 мальчиков, налицо 6 азбук. Я, конечно, обещал ребятам выслать книг. Некоторые из них прешустрые. Священник учит — закону; он толковый, старается вообще об школе, и это дело, должно быть, пойдет.
С попом толковали часов до 11-ти обо всем.
Сегодня целое утро пришлось посвятить обрядам. По отцу служат сорокоуст, — я сегодня только узнал, что это 40 дней служат обедню etc. Нужно было сегодня отслушать обедню, потом, осмотрев школу, потом, по совету П.Н. и вызову священника, отслужил молебен в доме. Затем, конечно, чай с попами.
После этого пришли крестьяне, от общества, каждый с приношением, арбуз, курица, утка, петушок и т.д., и т.д. С моей стороны потчеванье водкой, — больше половины вовсе не пьет, меня удивило это, по сравнению с Ник[ольским]. Так прошло время до 2-х часов. После обеда я объехал с Петр. Гр. верхом всю землю кругом, осмотрел порознь поля, сданные крестьянам и т.д.
Завтра поеду к Свечину, за 10 верст, послезавтра к мировому.
Такова внешность. Теперь положение дел.
В 1865 г. оставалось за наделом 1208 д. с саженями. С тех пор продано:
Тихону Савельеву |
в 1-й раз | 50 д. | |
140 д. |
| во 2-й раз | 20 | |||
Мих. Констант-ву |
в 1-й р. | 42 | ||
| во 2-й | 20 | |||
Туголук[овскому] старш[ине] |
8 | |||
Тугол[уковскому] свящ[еннику] |
в 1-й р. | 60 | ||
| во 2-й р. | 42 | |||
Петру Ник-чу |
200 | |||
| 442 дес. | ||||
| 1208 | ||||
| – 442 | ||||
Долж[но] остав[аться] |
766 | дес. |
Между тем сдавалось в аренду меньше, именно:
| (всё в 30-х десятинах [1]) | |
Обществу |
490 д. |
id. 196 сорок. |
=261⅓ |
2-м крестьянам на 12 лет 128 сор. |
=170⅔ |
| 922 | |
Из этой, заарендованной, земли продано:
П. Н-чу |
200 |
Тих. Сав. |
40 |
Тугол[уковскому] свящ[еннику] |
42 |
| 282 |
| 922 | д. | |
| –282 | ||
| Осталось сдававшейся в аренду | 640 | д. |
| Кроме того, сдавалось особо, без контракта, под конопл[яник] Т. С-у | 18 | д. у усадьбы помещ. |
| и овраг ему же, считавшийся примерно | 60 | |
| 718 | д. |
Следовательно, не усчитывалось 766–718 = 48 дес. Объясняется только тем, что овраг больше и не сдавалась вся земля у помещичьей усадьбы.
Усчитав овраг по плану Петра Григорьевича,
я нашел овраг |
= 87–90 | дес. |
Земля у усадьбы |
= 25 | |
Сдавалось по контрактам (кроме проданной) |
640 | |
| 755 |
т.е. приблизительно равно 766 дес., хотя еще не хватает 11 дес.
Теперь, следовательно, имеется
| Сданной 2-м крестьянам на 12 лет по 3,75 р. за 30-ую дес., за вычетом проданных из этого куска 40 дес. | 130⅔ | ||
| Остальной, прежде сдававшейся, теперь свободной (640–130⅔) | 509⅓ | ||
| Под усадьбой | 25 | |
126 |
| Под оврагом | 90 | ||
| Неизвестно где | 11 | ||
| 766 | дес. |
Предложения крестьян, на которых остановился Свечин, следующие:
Взять всю без исключения землю (можно оставить у дома 1–2 дес., чтоб скотина не портила дома) за 6 р. дес., сколько ее ни окажется, т.е.509+126–2 у усадьбы) = 633 дес. (по моему счету, 130⅔ сданы уже на 12 лет) · 6 = 3798 р.
Следовательно, вероятный доход:
Общ[ест]в[енной] аренды |
3798 |
2 крест. id. 130⅔ · 3,75 |
489 |
Дополнит. 20% |
343.50 |
| 4631.50 |
Но в сущности, дела вовсе не в таком блистательном положении. Соглашаясь взять всю землю, — удобную и неудобную, по 6 р., крестьяне не считали в ней более 700 д. с небольшим, и во-вторых, они не думают, чтобы было так много неудобной. Не знаю, согласятся ли они, когда узнают.
Неудобную землю представляет овраг с 2-мя распадками. Пашут теперь только до межей. Надо сказать, что вся земля разбита на квадраты — осьмаки, = 8 40-вых десятин, т.е. 10⅔ д., и если границы осьмаков идут так, то пространства а а нераспаханными. Распахивая их, они получат намного лучшее отношение удобной з[емли] к неудобной; но едва ли распашут их, так как крайне нуждаются в земле для пастбища скота. Положение из таково. 229 душ мужского пола, следовательно, около 460 человек; 70 дворов. В каждом дворе 5-6—20 лошадей; в каждом почти есть жеребец. 5–6 коров; 20, 50 до 100 овец; следовательно, около 600–700 лошадей, 300–400 коров и около 3000 овец. Стадо, как видишь, громадное. Земли у них 800 дес., из которых 35 усад[ебной], 19 выгона и 8 дорог etc., следовательно, 740 д. в 3-х полях, или около 250 д. под паром. Это пастбище. Выгон 19 д. до крайности плох, — выбит, и едва пробивается трава. В соседних землях степь Кушелева и казенная степь, сданная купцу; у купца они снимают теперь немного земли под скот, но это кончается в нынешнем году. Затем там же они снимают до 300 д. (?), большею частию нòвей, под пшеницу (на наших землях, где распашка ведется 20–50 лет без перерыва, пшеница хуже родится) и платят за десятину до 9 р. и более. Словом — положение безвыходное, и другого исхода нет, как взять отцовскую землю. Они и хотят ее взять во что бы то ни стало. Овраг под посев не годится, но они берут его для скота.
Затем, у усадьбы отец сдавал Петру Сав-у 18 д. под конопляники. Тут же ходит крестьянский скот; вечные потравы. Оттого-то им так и хочется взять всю оставшуюся землю без изъятия, и они брали овраг в одной цене с прочею землею, и поп подбивает придержаться, сдать землю по 6 р. с копейками всю. Повидавшись со Свечиным, напишу подробнее.
Есть еще одно обстоятельство, довольно сложное. Напиши, как его можно разрешить. Я так и сказал крестьянам, что спишусь с тобою, и они берутся доставить тебе письмо до железнодорожной станции, чтобы получить ответ. Дело вот в чем.
Отец продал Тих. Сав-у 40 д. прошлою зимою. Эти 40 д. были сданы в аренду 2-м крестьянам, — Мирону и Васильеву, — в числе 170⅔ д., которые отданы на 12 лет по 5 р. за 40-ую десятину, т.е. по 3,75 р. за 30-ую. Контракт заключен 25/X 1865, на гербовой бумаге в 20 руб. (актовая бумага от 7501 до 9000 р.). Годовой платеж 640 р., т.е. в 12 лет = 640.12 = 7780 р. [2] В контракте сказано: Тогда-то, мы такие-то заключили условие с таким-то, в том, что мы берем «в арендное содержание пахотной земли участок, заключающий в себе 128 д. 40-й меры, от осиновской вершины до Сатиной дороги, сроком» на 12 лет, т.е. с 25/X 1865 по 25/X 1878 [ошибка— 77 г.] [3] с платой ежегодно по 5 р., = 640 р., каковую сумму обязываемся мы, «а в случае нашей смерти ближайшие наши родственники и наследники» доставлять ежегодно к 1/X. Затем — чтобы было 3 поля, проезд, задаток 45 р. в случае несвоевременного платежа — можно отказать и передать участок другим. Условие — записать в шнуровую книгу Вол[остного] Пр[авления] и затем представить на утверждение Мирового Посредника.
Подписали: такие-то 2 крестьянина, за неуменьем их при таких-то.
Надпись:
«Условие сие составлено согласно Цирк. М.В.Д. 26/VI 1863 г., а потому записать подлинное в книгу, выдать подлинное Условие Кн[язю] Кр[опоткину], а копию крестьянам, при сем в удостоверение подписуемого с приложением должностной печати.
Мировой посредник 13 уч. 1865, X/26 условие сие в Дороговском Волостном Правлении явлено и в книгу сделок и договоров подлинником под № 10 записано, что удостоверяет Д. Вол. Правление.
Волостной старшина Е. К., неграмотный, прилагает должностную печать.
Волостной Писарь О.А.»
Затем в 1870 г. земля, 40 д., продана Тих. Сав-у. Совершена, конечно, купчая, где — ни слова об условии, что эти 40 д. сданы на 12 лет по такой низкой цене.
Двум крестьянам отец обещал на словах и, как они говорят, в письме Свечину, дать другие 40 д. хорошей земли взамен этих, по 3,75.
Кто, юридически, обязан исполнить контракт? Тих. Сав., конечно, не хочет. Он уже с 1 августа введен во владение, пустил свой скот и теперь засеял озимым 3 д. Эти 2 крестьянина не хотят лишиться 40 десятин по 3,75.
Основываясь на истории, которую рассказывал при тебе Михаил Павлович, я сказал им, что кто покупает, тот берет на себя исполнение обязательств, лежащих на покупке; так поступили и прочие покупатели: ни один не прогнал арендаторов, которые платили только 5 р. Следовательно, предстоит им ведаться судом. Но вообще трудно идти в Окружной Суд, ибо вся сумма иска = 40 д. 3, 75 р. 6 л. = 900 р.
Но Михаил Павлович говорил мне, что контракт могут признать незаконным, ибо явлен в Вол[остном] Правл[ении], которое имеет право являть условия только до 300 р. (так ли [4]), а потому суд не признает Тих. Сав. обязанным исполнять это условие [5].
Скажи, чтò скажет Суд? и где им ведаться? Начнут они, конечно, иска[ть] на нас.
Теперь нравственная сторона дела.
№1) В 1864 г. крестьяне Петровского были еще временно обязанные. Они волновались, говорили, что им всем нарежут по 8 д., иначе дохнуть нельзя, и ждали этого времени. Отец навязывал землю, никто не брал. Явились эти двое и третий. Третий был очень исправный плательщик, но эти 2, отговаривая отца, наговаривая и пр., уговорили его отказать 3-му и форма[льное] условие заключить уже с ними двумя. Так и сделали. Затем уже крестьяне взяли землю всем обществом. Это раз.
2) Второе — у них остается еще в аренде по 3,75 130 д., следовательно, считая пахотную землю хоть в 6¼ р., чистого барыша против всех остальных крестьян 130д. · 2,50 325 р. в год за № 1. Не за что.
3) И Тих. Сав-а жалеть нечего. Богатый мужик. В 1864 он с товарищем купили 100 д. по 35 р., следовательно, дешевле, чем досталось крестьянам в надел (43 р.); в 5 лет они нажили minimum 5500 р. на этом.
4) Вывод. Обществу крестьян гораздо нужнее эти 40 д., чем съемщикам.
Следовательно, если можно избавиться от обязанности выделять 40 д. за 3,75, то следует. Какой же совет дать крестьянам? Если они должны ведаться с Тих Сав., то куда адресоваться?
Есть ли им надежда выиграть дело?
Отчего Соловьев советовал Мих. Павл. кончить миром? и не лучше ли кончить мировой с Тих. Сав.?
Кроме земли, имеются:
дом (приведу план) |
давали 4500 р. | |
Контора |
дадут 300 р. | |
Бурмистр |
60 р. | жалованья в год |
Его кухарка |
24р.? | } верно не выплачено жалов[анье] |
Ночной сторож |
||
10 мер проса |
по 2.50? | |
2 меры овса |
Долг жалованья бурмистру = 56 р. + 5 р. (март—сентябрь) = 91 руб.
Долг за проданные амбары, которые проданы (в то время, как высланы деньги) бурмистру в счет жалованья, всего 125 р.
Расчеты за продажу пакли и проч. на несколько (десяток или более) рублей по книжке Петра Григор.
В доме надо поправить крышу, во избежание течи, приблизительно на 20 р. расхода.
Есть еще чтó писать, но спать давно пора.
Пиши скорей ответ, на ст. Бурнак Грязе-Борисоглебской жел. дороги, для передачи в с. Петровское — Кропоткину.
Ну, прощай.
Завтра перейду в дом; сегодня угарно. Здесь в конторе блохи, клопы и еще какие-то сверч[к]и.
— Итак, отец продал прошлою зимою
П.Н. |
на 18 000 |
Попу (получил) |
2 850 |
Тих. Сав. id. |
4 200 |
|
25 050 р. |
Уплатил за Басково |
9 000 |
id. Марг. Л. |
4 500 |
| 13 500 | |
Осталось |
11 550 |
Если он прожил, вместе с прочими доходами, из этих 1550 р., то должно было остаться еще 10 000. Они у него и лежали, верно, в Учетном Банке; про них он и говорил Саше Друц. и П. Н-чу прошлой весной. Прибавив 5000 по привычке, как тут же прибавил, что дал 2000 р. Лиз. Ив. Тил-ой [?]. Эти деньги «хапнула» мачиха.
Не забудь написать, как дела Сонички — едет ли она или нет?
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 26–34 об.
1. Десятина — основная единица земельной площади. Применялось несколько разных типов десятины; в официальных земельных документах использовалась «казенная» десятина, равная 2400 кв. саженям. Для простоты измерений она представлялась в виде прямоугольника 80×30 саженей («тридцатка») или 60×40 саженей («сороковка»). Поскольку в дальнейших расчетах «сороковка» оказывается равной 1⅓ «тридцатки», очевидно, что «сороковкой» именовалась косая хозяйственная, или «домашняя», десятина 80×40 саж., или 3200 кв. саженей.
2. Ошибка. 640×12 = 7680.
3. Квадратные скобки П.А. Кропоткина.
4. Над и под словами, взятыми в скобки, помета рукой А.А. Кропоткина: «X, 1700. См. Т. IX, мн. Госуд. Сов. по помещ. им.».
5. На левом поле листа помета рукой А.А. Кропоткина, относящаяся, очевидно, ко всему изложенному П.А. Кропоткиным делу: «На основании 514 и 521 ст. X т., ч. I, для покупщика недвижимого имущества обязателен договор о найме оного, заключенный прежним собственником, — (Кас. реш. к ст. 1705 X т. ч. I)».
2 октября [1871 г.]
В тот день, как я отправил тебе письмо, я поехал к Свечину. Он вручил мне памятную записку, которую отец начал писать ему 5 сентября, а дописала мачиха. В ней отец 1) обещает отвести двум крестьянам, взявшим в аренду 170 дес. по 3,75 на 12 лет, взамен проданных Тихону Савел-у 40 дес., другие 40 дес. Я уже писал тебе об этом и нахожу, что отводить этим двум выскочкам-монополистам еще 40 д. в придачу к 130⅔, которые им остаются еще на 6 лет, за такой же бесценок, — совершенно бесполезно, и с своей стороны готов отвести только тогда, если суд заставит, — они же не станут тягаться. Если же бы суд заставил Тихона принять на себя контракт отца, — то и в этом не вижу ничего худого.
2. Мачиха считала, что следует получить 450 + 452 р. В записке, ею же подписанной, значится 240 + 252. —Это вот какие деньги. Отец продал попу и Тихону 40 + 42 д. Так как контракты с крестьянами о сдаче земли на аренду были написаны на 6 лет до 1872-го 25/IX, вместо 25/IX 1871, то отец имел в виду получать аренду с этих земель по IX 1872 г., а потому заставил покупщиков согласиться получить землю во владение в 1872 г.; а так как покупщики, за 2 года, остававшиеся тогда до 25/IX 1872, не получили бы дохода с новой земли, то он оценил этот доход в 6 р. ежегодно и, при получении денег, сделал скидку = 40 д. 6 р. 2 года = 480 р. Тихону и 42 д. 6 р. 2 года = 504 р. = (252 р. 2 г.). Теперь оказывается, что сроки контрактов истекают в 1871 г. 25/X (для земли, проданной Тихону, срок крестьянской аренды истекает, как я сейчас писал, через 6 лет (сдана на 12 лет), но отец считал один срок с прочею землею, ибо тогда думал заменить эти 40 д. другими, — из числа взятых крестьянским обществом); след[овательно], покупщики получают свои земли в 1871 г., т.е. годом раньше; значит, нечего было давать скидку за 2 года, только за один. А так как отец не добрал платы за 2 года, то покупатели должны вернуть скидку за 1 год,
| т.е. поп | 252 р. | (а не 452, как говорила Е[лизавета] М[арковна]) |
| Тихон | 240 р. | |
| Петр Николаевич | 1200 р. | (6 р. · 200 д.) |
(Тихон выторговывает 200 р. вместо 240 р. Но, справившись, чтò он уплатил отцу (пересылал Свечин), я, вероятно, увижу, что он не доплатил 480 р. (именно 4000–500 р. задатка — х платы). Впрочем, он не спорит.)
Так объясняю я себе эти получения с попа, Тихона и П[етра] Н[иколаеви]ча.
Платеж Тихона не обеспечен ничем, кроме его честности.
Платеж попа — такою распискою:
«Я, нижеподписавшийся, …… дал сию расписку Г[енерал-]М[айору] К[нязю] А.П. К[ропоткин]у в том, что купленною мною землею, 42 дес. с саж[енями], я не имею права пользоваться до 28/IX будущего 1872 г., так как означенная земля сдана в ар[ендное] содерж[ание] крест[ьяна]м, с к[оторы]х по условию нашему должен до означенного срока получить аренду Г[енерал-]М[айор] К[нязь] А.П. К[ропоткин], в чем и подписуюсь. Г. М. К. А. П. К. 1/X 1871.
Платеж П.Н. id. и
У Свечина я видел попа. Обещает заплатить на днях.
— Там же узнал точнее, сколько продано земли. Поп знает.
| Поп всей | 129 д. | 1200 с. | } в саженях м.б. неверно |
| Тихон Св. и Мих. Кон. в 1-ую покупку | 112 | — | |
| Туголуковский старшина Вас. Наумов | 21 | — | |
| Тихон и М.К. 2-я покупка | 40 | — | |
| 302 [д.] | 1200 [с.] | ||
| Петр Ник. | 200 | ||
| 502 | |||
| Было | 1200 | ||
| Осталось | 698 д. |
Так как при перемерке оказалось несколько больше, т.е. вместо 81 — 85, [вместо] 120 — 121, то, вероятно, будет немного >700 д. Из них неудобной — овраг до 70. Удобной 630 д. Крестьяне теперь не берут (вернули на другой день Свечину выпитый магарыч) всю землю по 6 р., и кругом все (Свечин, поп, наш поп, его тесть — очень порядочный и развитой господин) говорят, что не возьмут, — невыгодно. Вероятно, говорят, придется сделать скидку, — около 5,75×700 = 3825 р. [1]
Очень просит Туголуковский поп дать ему 10 д. Я бы в том только случае согласился, если он согласится платить 6 лет по 6 р. и бросить ее в залог (следовательно, только под корм скоту). Тогда, пролежав в залоге еще 4 года, эти 10 д. принесут по 12–17 р. в первые годы.
Есть желающие из крестьян взять по 100 д. Но это — только поощрять монополистов. Они, говорят, и отговорили общество брать всю землю.
30-го я поехал к мировому, за 28 верст. Не застал дома и вернулся поздно вечером. Вообще эти странствования по ночам крайне неудобны теперь. От Свечина (7 верст = 10 вер.) я выехал около 6 ч. и добрался в 9-м. Тьма абсолютная, дождь; рытвины, буераки. Прекраснейший кучер и тот чуть не был смят лошадьми; он вел их в поводу, я держал вожжи; тьма абсолютная, и он влетел с лошадьми в канаву, я едва удержал их, иначе переехал бы. Он утешал, впрочем, что воз с дровами раз переехал по голове, когда ему было лет 12–15, — только виски ободрало колесо. Когда я возвращался от мирового, темнота застала нас уже верстах в 4 от села. Пашни черные и дорога черная, подсохла. Ничего не видно, только изредка лужа на дороге отсвечивает; тот же мужик опять чуть не попал под телегу. Так темно, что нужно было пешью искать ворота — так не видно.
Вчера 1 октября, Покров, храмовый праздник. Конечно, нужно было угостить крестьян вином, причет — чаем и закуской; потом весь вечер у попа.
Сегодня с раннего утра поехал к Мировому. Старый сменился, новый должен был сегодня разбирать дела в доме старого. На селе все пьяны, следовательно, пришлось посылать за ямщиком из Туголукова. В 8 ч. пришли лошади, и я выехал, торопя ямщика, так как письмоводитель говорил третьего дня, что Мировой, верно, скоро кончит дела и уедет в 11 ч., чтобы поспеть на поезд. Дороги здесь, конечно, первобытные. Степью можно ехать в любом направлении, если бы не буераки. Большею частию сообщение здесь производится по межам, которые перекрещиваются под ┴. Ехали мы, свернул ямщик, я говорю, что неладно, он спорит, что так. Забрались мы черт знает куда. Блудили, блудили по степи. Наконец, и церковь села, куда мы ехали, видна, но поедем напрямик — нельзя. Тогда сворачиваем на межи, а межи уводят далеко. Ехали мы долго, — всё контр-апрошами, наконец, добрались до села, ребята-пастухи говорят: проедете; сунулись через ручей и увязли в грязи по брюхо. Я едва выручил свою калошу из грязи. Бились, бились, едва выбрались назад, запрягая пристяжную назад, — колесовать телегу. Потом народ собрался, показал другую дорогу, — и тут лошади не берут. Пришлось нанять других лошалей, чтоб добраться до Мирового, ямщичьих — кормить. Интереснее всего то, что один мужик говорит: я было хотел шепнуть — не езди, да думаю — старшина; ну, думаю, ничто, пускай его въедет в грязь. Впрочем, здесь народ хороший, — немедленно собрались, помогли, духом запрягли новых лошадей и т.д. Все крестьяне говорят друг другу, коли незнакомы, вы; мои возницы, обыкновенно, когда зовут кого-нибудь, чтобы спросить дорогу, кричат: «дядя, пожалуйте сюда!»
Погода сносная, — только ветер сильный. Вчера, в продолжение нескольких минут, во исполнение предсказ[ания] Брюсова календаря — шел снег.
30-го крестьяне принесли 328,60 из 343,50, которые они должны заплатить к Покрову.
30-го я перешел в дом, где топят одну комнату. У отца здесь несколько книг — старые Hist[oire] gén[érale] des voy[ages] [2] несколько томов, и все тактики, фортиф[икации] и артиллер[ии], по которым он учился.
Пришел крестьянин, говорит, едет в Бурнак, отсылаю письмо.
3 октября 1871.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 35–39.
1. Результат (неверный — должно быть 4025 р.) приписан карандашом, возможно, рукой А.А. Кропоткина.
2. Всеобщая история путешествий — (фр.). Многотомное (более 60 т.) сочинение, выходившее в 1746–1801 гг.
4 октября [1871 г.]
Вчера сидел утро дома и наконец привел в известность величину оврага и проч. Приходили крестьяне, — их ходит очень много по разным делам. Потом позвал Федор Сергеев (ci-devant [1] фельдшер, ныне продавец лекарств, доктор и торговец мелочей села Петровского) — крестить сынишку. Пришлось вынести обиды, прощенья etc., etc. Вечером посидел отчасти у попа, отчасти дома.
Сегодня, благо солнышко светило, обошел часть оврага. Я убедился, что снимать его потребовалось бы ужасно много времени. Пахотная земля определялась прежде так: осьмаками и десятинками. Пространства a b c иногда причитывались к неполным десятинам, иногда нет. В первом случае межи идут неправильно (например, mn), во втором — правильно, но очень часто меняют направление. Между тем весь интерес перемежевки именно в том и заключается, чтобы определить количество удобной и неудобной земли, — пахотной и непахотной. Поэтому пришлось бы межевать так: сперва участок abcdefgh, потом участок mnpq… Наконец, участочки s, r… Над этим куча работы, ибо утратилась [перпендикулярность] [2] меж, и надо обходить с цепью каждый кругом.
Еще более работы, если определять, сколько можно припахать мысков; тут уже получатся неправильные фигуры, маленькие, но весьма копотные, и их много.
Землемер, бравшийся за 12 к. с десятины, имел, очевидно, в виду только обойти землю abcdefgxyzu. Из этого толку мало. Если вместо 705 д. окажется 745 д., то крестьяне не поверят (да и сам не будешь знать), чтобы, положим, 20 д. этой прибавки в пахотной земле, которою они владели (вследствие неточности межевания 1799 года, вследствие припашки за мёжи (такой мало) и прибавления участка А у усадьбы); следовательно, остается та же неуверенность. Остается одно: точно определить количество пахотной земли теперь, количество возможной припашки на мысках и, наконец, количество собственно оврага. Кроме того, часть оврага годится, как полагают иные, под просо (озимое заливало бы) и, по общему мнению, под бахчи, но бахчей наши крестьяне не разводят. Нужно для будущего знать, сколько земли в овраге годится под это, — предлиннейшая работа, надо вымерить участки abc. Словом, всю землю можно обойти в 2 дня, но за оврагом придется просидеть с неделю. Сам я решительно отказался вчера мерить. Должно быть, ездивши во 2-й раз к мировому, я простудил грудь; кашель хотя мало усилился, но грудь болела вчера очень сильно, — колотье при поворотах, — и теперь болит.
Землемера звать не расчет теперь. В самом деле холодно. Солнце едва показалось сегодня часа на два. Вчера и 1-го уже шел снежок, ветер сильнейший. Стало быть, и землемер будет работать спустя рукава. Да за 12 к. едва ли он возьмется мерит всё, коли хотел 12 к., чтобы обойти кругом.
Наконец, и надобности нет. Овраг крестьяне ни во что не ставят; да и мыскам мало цены дают. На скатах, обращенных к N, уже давно были ими распаханы (теперь это крестьянский надел), на солнопёках же — плохо хлеб родится. Травы даже нет, одна полынь. Между тем только в овраге и любопытно знать теперь пространство; так как если потом окажется излишек в пахотной земле, то крестьяне готовы потом оплатить его, даже за продержанные годы.
Поэтому, я сказал сегодня сборщику и старосте, которые приносили остальные до 343,50, что мерить не буду теперь. Овраг же я усчитал, путем исключения из 1208 д. — всей пахотной, сдававшейся в аренду и проданной сверх этой — в 47 д. В сущности, он должен быть больше, но больше за него крестьяне не дадут. Затем пахотной (за исключением сданной в аренду на 12 лет = 130⅔ д.) у нас 527 д.
Я объявил, что сдам не иначе как всю, за 6 р. кругом. Это хорошая цена. Овраг сам по себе плох даже для корма скоту; хотя за нижнюю ⅓ его (лучшую) давали 60 р.
Это цена вот какая.
Если разложить 525 д. на 3 поля, то в каждом будет 175 десятин.
Сдавая: |
одно под рожь по 11 р. | 175·11 | = 1925 р. |
| второе под яровое по 8 р. | 175·8 | 1400 р. | |
| Пар при таких ценах не считается | 3325 р. | ||
| Так как за ⅓ оврага брали 60 р., то можно считать весь в | 100 р. | ||
| Или: 527 д. пах[отной] + 47 овраг | = 574 д. | 3425 р. | |
| Сдавая кругом 574 д. по 6 р. | = 574·6 | = 3444 р. | |
Или еще:
У П. Н-ча взяли удобную землю по 6 р. 25.
Сдавая 527 д. (в 3-х полях) по 6,25
| 527·6,25 | = 3293 р. 75 |
Овраг |
100,00 |
| 3394 |
Как видишь, все 3 цены: 3425 р., 3444 р. и 3394 р. весьма близко сходны.
Сейчас приходили «старики» от общества за землею. Долго толковали; просили одну пахотную землю и т.д. Если не ошибаюсь, они почти согласны на эту цену. Я наотрез отказал давать нашим крестьянам по 50, 100 д. в одни руки; нужно было видеть, как некоторые стушевались из передних рядов, когда я объяснил задним, что им нужна эта земля, чтобы потом сдавать подороже бедным. Они не соглашаются, впрочем, на эту цену и будут обсуждать на полной сходке, сколько можно дать.
5 октября
Сходка сегодня не состоялась почему-то, будет завтра утром. Крестьян смущает следующее обстоятельство при коротком 3-летнем сроке аренды (меньше 3-х лет, как ты сейчас увидишь, нельзя сдавать).
Дело вот в чем.
Земля сдавалась в трехпольном хозяйстве, но в последний год аренды отец разрешил крестьянам засеять то, что должно было идти под пар (т.е. поле 3 1871 года), яровым. В этом виде земля и сдается.
Чтобы восстановить порядок, приходится в 1872 г. вовсе не сеять ржи, а оставив одно поле (3-ье) под пар, прочее сеять яровым. В 1873 г. порядок восстановляется. Всего важнее рожь после пара, — лучший сбор дает.
Между тем из-за допущенной путаницы полей крестьяне, взяв на 3 года, теряют один посев ржи. В 1-м поле будет только яр., яр., пар. (Ржи нельзя сеять, ибо рожь должна бы быть теперь уже давно посеяна.) Следовательно, им это убыточно. Второе неудобство им — это то, что пар в 1874 г., когда кончается срок аренды, должен быть взят у них гораздо раньше, именно в начале июня, так как в это время начинается распашка пара под рожь; они, следовательно, платят за него как бы даром, даже не попользовавшись кормом на зеленях (во 2-й половине сентября, иногда весь IX и в X до снега скот, сперва мелкий, а потом и крупный, ходит по зеленям, т.е. по выступившей ржи). Этого они тоже лишаются. Но главное — первое, т.е. что держа 3 поля 3 года, они соберут не 3 раза рожь, а только 2 раза.
Можно было бы сдавать так, как показано - - - и }; сдав 1-е поле на 4 года, за ту же цену. Но, во-первых, это возможно без убытка только когда возьмут или хочешь сдать опять на 3 года; второе, они так удивятся невиданному порядку и захотят извлечь из него выгоду, что скажут: пар стòит 10 р. — 11 р., а как его нет, за что же платить кругом по 6.25? Между тем как, сдавая 1-ое поле постоянно впереди прочих, это, как видишь, выровнялось бы. Можно удовлетворить их, сдав на 4 года, но в виду твоего желания и в виду Коли [3], лучше не сдавать на лишний год, в 1875 г. сдавать так под:
Но опять неудобство: съемщику, что он лишается одного посева ржи; сдатчику, что подряд 2 яровых посева, которые более истощают землю, и съемщик дает менее. Остается сдать так, чтоб в 1874 сдали одно поле в парý, следовательно, сдали в начале июня. Сдавать же порознь каждое поле неудобно, ибо в нынешнем году нет парового поля. Сдать на 2 года невыгодно, ибо в будущем году 2 поля должны быть засеяны яровым, следовательно, пойти дешевле.
— Утром, по просьбе Е[лизаветы] М[арковны], пошел к обедне и панихиде по отцу (именины).
Вчера же сказал старосте оповестить крестьян, что будет панихида, и служили всё рано. Крестьян оповестили хоть не всех; впрочем, я решительно сказал, чтобы не «сгоняли». Никто из наших абсол[ютно] не пришел. Был Тихон, который купил землю, да одна баба — причащать ребенка. Более — никого.
— После обеда объезжал поля, чтобы узнать, соблюдается ли трехпольное хозяйство у 2-х съемщиков (у крестьян пар засеян яровым). Приблизительно соблюдается, по-видимому. Наверно нельзя сказать: нужно видеть пар летом, и второе — необходимо разбить на 3 поля. Иначе приходится решать более-менее гадательно.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 40–44.
1. прежний, бывший — (фр.).
2. Вместо слова, взятого в квадратные скобки, в рукописи значок «┴ь».
3. Старший брат А.А. и П.А. Кропоткиных, страдал запоем. В 1861 г. отец отдал его в монастырь «на послушание», откуда тот бежал в 1864 г. и пропал без вести. Возможно, Петровское было завещано не только Александру и Петру, но и Николаю, буде тот отыщется.
Кажется, 12 октября [1871 г.]
Не посылаю тебе моих дальнейших дневников. Нападала апатия, лень было писать, дело о сдаче шло как неподмазанная телега. Кое-что, впрочем, написано, но не описано. Сегодня, наконец, главная сдача сделана. Крестьяне взяли 351 д. по 6,25. В сущности, в этом участке земли более, но он будет перемерян будущим летом, — это оговорено в условии, и тогда арендная плата увеличится. Впрочем, не все 351 д. по 6,25. По разным причинам пришлось зачесть 12 д. неудобных, и они по 4,00.
Затем, с Мироном и Вас. кончено дело на том, что я сдаю им 49 д. по 6,25 на 6 лет и разрешаю в последний год паровое поле сеять яровым. Всякие иски прекращаются. Об этом тоже составляю условие и завтра едем в Туголуков[ское] Волостн[ое правление] заявлять условие.
Наконец, овраг сдан за 140 руб. на 3 года, с тем, чтобы будущим летом он был весь распахан, на 1873 засеян бахчами, на 1874 — просом. Не только прочие, но и я сам дивлюсь этой сдаче, — пахать горы, глину и проч. дорого, а гладкого дна немного. Через 3 года эта земля будет сдаваться — хоть за 5 р., и то ее стоимость утроится.
Наконец, 10 д. сданы попу за 6,25.
Осталось сдать в поле 84 д., и под усадьбой 18 д. Надеюсь сдать по той же цене. Цена очень высока, земли заметно en baisse [1]. Впрочем, лучшее доказательство то, что крестьяне не решаются добрать несчастные 84 д. лучшей земли, чем та, которую они взяли.
Результаты будущих доходов.
Сдано: |
339·6,25 | = 2122.75 |
| 12·4 | = 48.00 | |
| 49·6,25 | = 306.25 | |
| 10·6,25 | =62.50 |
Предполагаемые доходы.
Пахотной 509 д. + 18 д. = 527.
| 515 д.·6,25 | = 3218.75 | |
| 12·4 | = 48.00 | |
Овраг |
47 д. | = 40.00 |
Дополнит. 20% вых. |
=343.50 | |
Мир. и Вас. 130⅓ д. |
= 490.00 | |
| 4240.25 | ||
Расходы: |
П. Г-ву | 60 |
| Кухарке | 24 | |
| Поземельн. около | 75 | |
| 159 | ||
| Возможное увеличение поземельных за железн. дор. и пр. мелочи | 81.25 | |
| 240.25 | ||
Чистый доход около 4000 р.
| Получено: оброк | 343.50 | |
| Тих. Сав. | 240.00 | вместо 450 (кот[о]р[ые] счит[аются] из доходов 1873 года) |
| Прод. просо | 24.00 | |
| id. Столб | 1.00 | |
| id. Весы | 10.00 | |
| 618.50 |
Расход
| Долг отца Мирону по препакостной истории | 125.00 |
| Жалов[ание] П.Гр. и бывшему сторожу | 81.50 |
| 206.50 | |
| Остаток (в дележ?) | 412.00 |
| Еще долг около | 9 |
| Остаток около | 400.00 |
Поп еще не платит 252 р. (а не 452). Кроме того, в задаток за овраг 25 р. (из доходов будущего года).
По справедливости 240 Тих. Сав. и 252 попа не должны идти в раздел как доход 1872 года. Но если стать на эту (.), то 640+980+1176, кот[орые] получ[им] в январе за землю будут [считаться в] доход 1871 года. Мена невыгодная.
Ну, прощай, однако. Как только сдам 84+18 д. и получу 252 р. с о. Никиты (отвиливает), уеду. Надоело порядком.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 46–47 об.
1. понижаются — (фр.).
14 октября [1871 г.]
Наконец мое заключение скоро кончится. Сегодня сдал 18 д. около дома по 6 р. на 3 года, пришлось уступить по 25 к., т.е. 4.50. Во-первых, потому что сдал тем же Афанасьеву и Мирону, во-вторых, потому что Афанасьев очень хороший мужик; наконец, после в[есьма] долгих торгов, объявил решение, только объявили, «нет, В[аше] С[иятельство], как хочешь, а не можем дать 6 р.». Говорят, что это резон. Конопляное семя решительно не родилось в нынешнем году, и семян вовсе нет, в продаже дóроги. Так что приходится сеять самому, а на сдачу мало надежды; ну, и побоя много, — скот крестьянский вытравливал у прежнего съемщика по 2 д. разом. Впрочем, те же Афанасьев и Мирон, вместе с Тихоном Сав. решаются наконец брать остальные 94 д. Должно быть, завтра приищут еще товарищей. Такая сдача не без давления: Тихон берет не без давления, из угождения, за то, что Вас. и Мир. не будут его тревожить (он подписали в условии о съеме еще 49 д. «взамен проданных… 40 д.», что обязываются никаких исков об этой продаже не поднимать). Вообще, судя по всему, чтò вижу и слышу, цена 6 р. 25 очень высока, — земли сильно упали по случаю неурожая яровых или, вернее, неуборки яровых из-за дождя. Прежде расхватывали земли купцов, теперь их прикащики ездят, стучатся под окнами, предлагая землю. Завтра, должно быть, возьмут эту землю. В субботу 40-й день, придется пробыть здесь, а потому, вероятно, в воскресенье 17-го выеду… если еще получу с попа Никиты деньги. Он, подлец, всё виляет и для получки с него денег остается сдать купленную и распаханную им землю другим. Очевидно, охотников нет брать такую землю с тяжбой. Я пригрозил ему этим, словом и письменно. Ответа нет. Писал приятелю его (и Ел. М. хорош[ему]?) Свечину, который ссужает его деньгами; нет ответа. Не знаю, что дальше творить.
15-го. Есть случай отослать письмо.
Ну прощайте, скоро, стало быть, свидимся.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 48–48 об.
28 февраля 1872.
Я надеюсь, что ты теперь совершенно успокоился от своих преувеличенных опасений, — особенно узнав о комическом окончании поездки Лаврова [1]. Надеюсь также, что и твоя ярость против Сонички и, вероятно, Лимы [2] успокоилась. Постоянно живя мирною, кабинетною жизнью, мы все склонны преувеличивать значение совершающегося в нашем муравейнике, а следовательно, и возможные опасные последствия «событий». Всё устроилось как нельзя лучше. Саблин возвращается завтра, Маня, конечно, остается, а я через 2–3 дня еду в Женеву, потом — может быть, в Бельгию или Францию.
Хотя книги, которые мы прочли в последнее время, и дают некоторое понятие о совершающемся здесь, — и довольно верное, — но далеко не полное качественно и во времени. С прошлого лета, в воззрениях рабочих происходит решительный поворот, мы же знаем только первые времена движения. Позднейшие фазисы можно изучать только на месте. Мне очень хочется отдать себе более ясный отчет об этом, и я, конечно, воспользуюсь пребыванием здесь, чтобы поездить.
Пока я читаю, довольно много; книг здесь достаточно, в русской библиотеке и у отдельных лиц, и в этом нет недостатка. Сон. тоже занята, и болтаться попусту ей некогда, так что и время есть. Только вчера я прогулял весь день, с Саблиным. — Катались в лодке по озеру, лазили по берегу, заходили в крест[ьянские] избы и т.п. К сожалению, здешнего языка совершенно не понимаешь. Слышал как-то рабочих, болтавших о политике, но ничего не понял, кроме того, что потешаются над какой-то Majestat [3] — любимый конек швейцарцев потешаться над богом и Majestat, — лучшее средство вызвать на сходках взрыв рукоплесканий — пройтись на счет их двух. Тебя еще понимают, но сам — ничего, даже если тихо повторяют несколько раз.
Теперь я живу в комнатке возле квартиры Сон., платя всего 18 fr. в месяц, постель, диван, стол и пр., всё есть, и к тому же, может быть, лучший вид в Цюрихе, — на юг, на озеро и снеговые горы. Климат — роскошь, всё зеленеет, в лодках все катаются, и пр. Жить бы здесь прекрасно, только квартиры плохи, холодны, и всё не дешево.
Вернусь я, не знаю, когда. Всё будет зависеть от быстроты расходования 250 р., которыми я теперь располагаю. Говорят, что при экон[омии] этого может хватить надолго. Так что с месяц я пробуду наверно, может быть, и два. Я напишу об этом Остен-Сакену.
Пиши сюда, — Oberstraßs Urania, Mme Lavroff, pour Krop., — это рядом с моим домом. Я тоже буду писать, больше для извещения о себе, впрочем, ибо деятельной переписки нельзя вести. Всё лучше расскажется по возвращении. Книг постараюсь привезти побольше. Поговори с нашим новым знакомым об этом.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 49–49 об.
1. Николай Семенович Лавров, свояк А.А. Кропоткина, муж Софьи Николаевны Лавровой, сестры Веры Себастьяновны Кропоткиной.
2. Людмила Себастьяновна Павлинова, сестра В.С. Кропоткиной.
3. величество — (нем.).
3 марта 1872 [1].
Начитавшись здесь вдоволь всякой всячины, я перенесусь завтра в Женеву, а потом, может быть, во Францию или в Бельгию. Тогда напишу. Здесь я почти целый день сижу дома и читаю; был кое-где, но вообще мало любопытного. Чтò есть любопытного, то лучше рассказать.
Между прочим прочем книгу о Коммуне Malon, члена К[оммуны] и Интернационала. В ней довольно обстоятельно изложены факты, и особенно хорошо и подробно — зверства Версальцев. Вообще эту книгу очень бы следовало перевести, но очень вероятно, что ради заглавия «La 3e défaite du prolétariat français» [2] и характера автора, не пропустят. В сущности, она написана очень мирно, и только в конце, в описании зверств, можно бы найти, к чему придраться. Но и тут даже нет ничего ужасного, он очень сдержан и не изливает потоков ругани.
Затем, о К[оммуне] есть еще хорошая книга Lefrançais, тоже члена К[оммуны] и Инт[ернационала], Hist. du Mouvement Communaliste a 1871 [3], тоже, по-видимому, довольно скромная, — я только просматривал ее. Между прочим, Lefrançais говорит, что он пользовался относительно фактов книгою о Коммуне Lanjallis и Corriez, следовательно, и она могла бы быть переведена à dèfaut de mieux [4]. По крайней мере, Lefrançais не ругает ее за обезображение фактов.
Вообще я присматриваюсь для тебя, для переводов; можешь поручить тоже просмотреть некоторые книги, конечно, немного, потому что на пустяковину жалко терять здесь время.
Книги Malon и Lefrançais я постараюсь привезти, если не задержат.
Больше пока нечего писать.
П. Кр.
Воскресенье веч.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 50–50 об.
1. Дата проставлена карандашом, рукой П.А. Кропоткина, но возможно, что это позднейшая приписка. Впрочем, 3 марта (н.ст.) в 1872 г. приходилось действительно на воскресенье (см. помету в конце письма).
2. См.: Malon В. La troisième défaite du proletariat français. — Neuchâtel: G. Guillaume fils, 1871. — 540 p.
3. См.: Lefrançais G. Etude sur le mouvement communaliste a Paris en 1871. — Neuchâtel: G. Guillaume fils, 1871. — 72 p.
4. как нельзя лучше — (фр.).
Относительно твоих опасений дуэли, скажу только, что можешь успокоиться: ее не будет, как видишь, здесь, и по возвращении тоже. Если бы даже Н.С. [1] и обругал меня, то драться ни кулаками, ни пистол[етами] не стану. Есть интереснее занятия.
Пиши сюда, дня через 3–4 я еще, может быть, буду здесь, — хочу прочесть несколько книг. Потом мне будут пересылать туда, куда уеду, здесь Сон. будет знать мой адрес.
Прощайте, друзья, и не сердитесь за перенесенные тревоги. Чтобы утешить вас, могу сказать, что и я сам не мало волновался — за успех дела.
П. Кропоткин.
Четверг 7-го марта [1872 г.]
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 52.
В верхнем правом углу листа имеется помета рукой П.А. Кропоткина, чернилами: «2.». Возможно, это окончание письма от 28 февраля 1872 г.: на нем есть сходная помета «1.».
1. По-видимому, Николай Семенович Лавров. Судя по позднейшей помете рукой Н.Т. Кропоткиной, суть конфликта была неясна даже ближайшим потомкам братьев Кропоткиных. См. также письмо А.А. Кропоткину от 24 марта 1872 г.
4/21 марта 1872 [1]
Здесь до такой степени хорошо, что я решительно не понимаю, чего люди, ничем не привязанные собственно к русской почве, киснут в своем противном Петербурге или Москве. Прежде всего, конечно, климат. Женева вообще не отличается хорошим климатом, но к югу от нее, в очень близком расстоянии, растянулся Mt Blanc и целая цепь снеговых гор, с с[евера] — тоже горы, да и высота значительная; но тем не менее очень хорошо. Сегодня, наконец, совсем выяснило, и Mt Blanc показался во всей красоте — весь белый, изрытый, со множеством острых пиков и ребер. Тепло, озеро тихо, совсем весна вполне. Здесь, правда, холоднее, чем в Цюрихе, но сегодня очень уж хорошо. Я целый день таскался по городу, набережным и т.п. Трава везде зеленая; в парках куча зеленых кустов — не знаю, какие, улицы кишат народом. Право, я на твоем месте непременно бы переселился в Швейцарию. Да и Людмиле посоветовал бы тоже хоть на годика два. Здесь в Женеве поражает здоровье ребят. Никакие наши дети ни аристократов, ни немцев-буржуа, ни лавочников, — не имеют ни малейшего сходства с здешними детьми. Народ крупный, щеки красные, просто пышат, полные. Дети, которых мы считали здоровыми — ведь это просто институтки перед здешними ребятами. Не видавши, невозможно и представить себе; я уже не говорю про ребят, которые десятками играют на улице у каждого дома, на каждой площади, но даже барышни, — я вот раза три встречал гурьбы, возвращающиеся из школ в 12 и 4 ч., даже барышни-подростки от 11 до 16 лет поражают свежестью, румянцем, здоровьем. Так и брызжет кровь из щек, как у брюнеток, так и у русых и у белокурых. Да оно и понятно. Отсидели в школе — и на улицу. Здесь всё на улице. И заметь — это круглый год. В лютую зиму они могут бесноваться в одних курточках и кофточках. А как вспомню, чтò у нас теперь за погода, — какое же может быть сравнение.
Одно здесь плохо — комнаты в гостиницах, но, конечно, только в гостиницах; в квартирах ставят печурки, а в гостиницах — камины, которые, конечно, тепла нее дают. Я очень мерз здесь в моей конуре, но оказалось, что нужно было только напоминать о дровах. Как напомнишь, так принесут запас дня на два, ну, и топи когда хочешь.
Жить здесь положительно дешево. Не то чтоб продукты были дешевы, но привычки иные. Например, у нас бы я издержал бы за это время черт знает сколько на извощиков, здесь — ни сантима. И расстояния немного меньше, а главное — соблазна нет. Кареты редки, нужно пройти полдороги до кареты. И потом — карета уж слишком аристократична. Никто и не ездит, редко-редко попадется приезжий в экипаже. А Женева — очень населенный и большой город; дома в 8 этажей очень обыкновенны.
Вот, например, в Цюрихе я прожил 9 дней. Знаешь ли, чтò с меня взяли за комнату с бельем, утренний кофе (2 чашки и 1½ чашки (больших) молока, хлеб и масло), дрова и свечи? Просто невероятно — 10fr. 80 c, т.е. по курсу 3 р. 24 к.! А это еще, говорят, дорого! Если нанять комнату у рабочих, то берут еще дешевле. (То же услыхал я и здесь. Весьма солидный буржуа, приведший сына в школу, всё говорил, что надо se placer en pension (мебл. комн.) ouvrière. On a hi du manger à discretion [2] и т.д.) Здесь обойдется немного дороже, так как в гостинице, но все-таки — недорого. За комнату tout compris [3] я плачу всего 1 fr. 50. И какой вид на Монблан и горы. Просто роскошь!
Вино, полбутылки белого, очень хорошего, от 40 c Café до 20 c старое и 15 c молодое (это, впрочем, только в интернациональном café). Словом, за 1000 р. можно жить очень хорошо с семьею. Я не говорю уже о житье где-нибудь в деревне, там еще дешевле. А потому я серьезно советовал бы тебе переселиться в Швейцарию — если бы только и Людмила вздумала года на два поселиться здесь набраться премудрости всякой, а Ник. Мих. нашел бы возможным летом отдохнуть за границей. Право, на 10 лет помолодели бы вы все.
Я здесь много читаю, и так как одним чтением не могу удовлетвориться, то и писать принялся — не для печати, а так, больше для себя и для тех, кто прочесть пожелает, — pièce justificative [4] моего ренегатства от науки. Всё, что накопилось со времени поездки в Финляндию, привожу в систему, и обвинительный акт против ученых и науки вообще выходит довольно занимательный. Не знаю, выйдет ли что-нибудь цельное, законченное, ну, да и не выйдет — так не беда.
Думал было я написать статейку об Коммуне, разъяснить характер и смысл этого движения, восходя для объяснения коммунального движения к зачаткам его повсеместности, и затем это с движением пролетариата. Следовало бы это сделать. Книг о Коммуне как Lefrançais (хотя он тоже объясняется в буржуазности) и Malon, у нас не пропустят. (Напиши, допущены ли они в подлиннике), а следовало бы освободить понятие о ней от той массы нелепостей, которые про нее распускают. Да не знаю, возьмет ли какой-нибудь журнал. Материалы есть в изобилии, pro и contra; в случае надобности, можно обратиться за справками и к личностям. Да не знаю, стòит ли предпринимать эту работу. Едва ли напечатают в журнале. Нельзя ли спросить об этом Пятковского. Напиши мне во всяком случае. Так как я не знаю, пробуду ли я еще 10 дней в Женеве, то адресуй в Цюрих (Oberstraßs Urania), Соничка перешлет, куда нужно.
Ну, прощай пока.
Верочку крепко поцелуй за меня.
П. Кропоткин.
Женева.
Суббота 4/16 марта ? 1872
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 53–57 об. Текст написан частично только на лицевой стороне листов, частично — на лицевой и на оборотной; на л. 56 об. приписка рукой П.А. Кропоткина: «Сейчас только заметил, что 2 листа захватил».
1. Помета карандашом рукой П.А. Кропоткина. Возможно, позднейшая приписка, о чем свидетельствует неверный пересчет со старого стиля на новый и наличие даты (правильной) в конце письма. В таком случае однотипную с этой дату «3 марта 1872» на л. 50 также следует считать позднейшей.
2. пристроиться жить и столоваться к рабочим. Кормят там куда как сытно — (фр.).
3. за всё про всё — (фр.).
4. оправдание, оправдательный документ — (фр.).
Ваши оба письма, дружище, получил. Сон[я] [1] немедленно переслала их сюда, жду третьего.
Живу я еще в Женеве. Я хотел тут побольше завести знакомств, да туго идет без рекомендаций, нужно брать своею личностью, чтобы победить недоверие. Поэтому, да и потому, что знакомлюсь все с народом занятым, который свободен только по вечерам, я свободен все утро и читаю или пишу. В последнее время меня поразило бессилие науки. Я уже и в Питере говорил с вами об этом. Долго было бы расписывать обо всем, — поговорим по возвращении. Во всяком случае, я принялся излагать это письменно, в виде статьи. Не знаю, что выйдет, но постараюсь, чтобы вышло хорошо, и постараюсь, чтобы напечатали.
Теперь, когда молодежь так рвется на научное поприще, и когда так затрудняют ей доступ, так что приходится забивать попусту бог знает сколько сил, это, может быть, будет кстати. Но до сих пор не знаю, какой из наших журналов решится печатать протест не только против ученых, но против науки вообще, во всей ее коллективности, и против научных занятий, которые в такую страдную пору только отвлекают, никогда потом не возвращая, лучшие силы молодежи.
Перечитывая теперь описания последних парижских событий, на каждом шагу видишь блистательнейшие доказательства, — крупные и мелкие. Если бы лучше знать историю, верно, еще лучше можно было бы доказать тезис.
В первом вашем письме меня поразило ваше замечание о поразительной нескромности этой глупейшей ветряной мельницы. Скажите об этом брату, или найдете возможным рассказать, или просто предупредите его, что знаете один случай и просите поменьше болтать с этою винною бочкою. А дядя может успокоиться, ибо брат его не знает даже по имени. Этот алькоголист везде суется, и если Ник. Степ. совершенно успокоился теперь, то его друг всегда может науськать его на всякую глупость, так как он в самом деле терпеть не может Соничку, отвергшую его любовь, — да и меня, я думаю, недолюбливает, считая счастливым соперником, может быть. [2]
Маня проехала вчера через Женеву со Смецкою [3], они едут во Францию, на юг. У Сон[и] начались экзамены.
До свидания пока. Через месяц, верно, буду у родных пенатов и тогда наболтаемся.
Жму лапу.
П.Кропоткин
Женева 9/21 марта [1872]
День начала весны; солнце и впрямь засветило, но вчера и третьего дня была слякоть целый день, и в горах опять выпал снег. Бедные фиалки, и здесь им жить не дают!
ГАРФ. Ф.112. Оп.2. Ед.хр.1931, л.1–2.
1. Софья Николаевна Лаврова (1840–1916), учившаяся в Цюрихе, свояченица А.А. Кропоткина, в дальнейшем — близкий друг и корреспондент П.А. Кропоткина.
2. О чем идет речь — неясно. «Соничка» — по-видимому, С.Н. Лаврова.
3. Надежда Николаевна Смецкая (1850–1905) училась в Цюрихском политехникуме, в дальнейшем принимала участие в революционном движении в России. В 1877 г. ради получения приданого, которое хотела употребить на дело революции, предлагала П.А. Кропоткину вступить в фиктивный брак.
[24 марта (н.с.) 1872 г.]
Я сегодня получил твои два письма. Ты, по-видимому, не так меня понял, или я не так выразился. Не от того я скрывался, что ты не будешь заодно, а от того, что не хотел тебя вовлекать в неприятности, от Лаврова и другие, когда ты, может быть, не только не был бы за, но, может быть, даже против. Вот Лаврова я совсем не знал; впрочем, револьверам и не верил, но, не зная человека, я счел нужным принять всякие предосторожности относительно Людмилы. Но угадать весь комизм его поездки, действительно, не мог. В Москву я, конечно, за тем же ездил.
Но, пожалуйста, не болтай ты об этом, особенно с этою подлою мельницею Гинглятом [?]; он так много мелет без толка, что вообще я советовал бы меньше болтать с ним обо всем (не только об Маничке).
25 марта.
Я вполне понимаю всю безвыходность твоего положения и вполне, конечно, сочувствую ему. И именно я считаю его безвыходным. Меня удивляет способность людей вообще (я это вижу здесь беспрестанно) и твою в особенности — верить в то, во что хочется верить. Как не понять той простой вещи, что нельзя затрагивать жгучие вопросы в ту пору, когда мы видим страшнейшую реакцию, и именно те жгучие вопросы, которые вызывают эту реакцию? Или нужно громадный мошеннический талант, чтоб морочить людей, или молчи. Я говорю о твоем и моем намерении писать про Коммуну. Или пиши книгу Catulle Mendès’а [1], или ничего не думай писать. Фактическое изложение! Да когда сами факты ужасны. Вот здесь есть книга Le livre rouge de la Justice Rurale. На что фактичнее! Просто выписки из журналов, и только враждебных Коммуне! т.е., например, Figaro, который проповедовал истребление des loups, des louves et des louvenots [2] (про рабочих) и Gaulois. Gaulois такой же, и Journal officiel de Versailles. И только: ни одного журнала сколько-нибудь пристрастного Коммуне. Так ты бы послушал, что говорил мой portier, взявший прочитать эту книгу (во Францию ее, конечно, не впустили)! Или ты должен повторять все выдумки версальских газет, или молчи. Вздумай написать про Коммуну хоть с бисмарковской точки зрения, т.е. оправдывая децентрализационное коммунальное движение, не затрагивая нисколько нелепых социальных надежд, возлагавшихся на Коммуну, — и это не пройдет. — Я надеюсь, что ты считаешь это вопросом решенным.
Твое положение, конечно, безвыходно, и не худо отнестись к нему теоретичнее. Яснее, легче сговориться. Его безвыходность несомненно кроется в его двойственности. Ты хочешь «смешивать два эти ремесла» — делать из него средство к жизни, заработка (довольно легкого: 60 р. за 5–6 дней работы) и развивающей пропаганды. Очевидно нелепость. И не вздумай приводить в пример Полякова [3]. Самая его невозможность в настоящее время доказывает тебе нелепость, несовместимость сочетания: эксплуатировать противуэксплуататорские стремления, которая приводит к шаткости, эфемерности существования. Ты хочешь быть полезным? Но в то же время пользуясь орудием, которое ставит тебя в стан тех, которых ты хочешь доказать неполезность, вредность попросту.
Одно из двух — признай себя во стане безвредных, и бейся, как можешь, заработать себе кусок хлеба, или переходи в стан полезных, но тогда тебе кусок хлеба достанется очень плохой и очень трудно.
Другими словами, чтоб ты не упрекнул меня в громких фразах, я говорю тебе, что самое положение дел таково, что если ты хочешь получать процент на свой капитал, ибо 20 р. я считаю зараб[отком], остальное — барыш при современных условиях, то брось свои желания издавать что-нибудь хорошее и бросайся во все нелегкие какой хочешь спекуляции, книжной или другой — всё равно, или же ты не хочешь им пользоваться, если спекуляция тебе противна, то живи простым заработком, обеспеченным сегодня, завтра — сомнительным, неси все тягости chômage’а [4], — другими словами: проживай своим заработком, как бы он ни был плох. Если же ты хочешь быть полезным, и это главная твоя цель, то питайся чем попало и ищи, где ты можешь быть полезнее.
Наконец, переходя окончательно на реальную почву: Или в своей издательской деятельности не стесняйся ничем, — угождай вкусам публики: если не Mendès’ом, то Alex. Dumas или юристикой, латинской грамматикой, платя за перевод чем меньше, тем лучше. Или — я знаю, что ты первого не хочешь, но привожу возможные исходы — или проживай свои 1100 р. в год, т.е. выплачивая небольшие долги, свои 900 р., и радуйся, что хоть это есть и что ты можешь не служить. Может быть, удастся что-нибудь приработать. И в этом случае придется переселиться куда-нибудь, где жизнь дешевле, хоть в швейцарскую деревню, но и в том и другом случае приходится бросить всякие мечты о полезности. А соединить и то, и другое, — пользоваться процентом, который нисколько не лучше от того, что он получен с перевода Livre rouge или Livre noire, да притом желать пользы (по-твоему — доставлять себе удовольствие переводом того, что нравственно) невозможно. Если ты и обидишься сгоряча формою, то согласишься с сутью. Гермафродитизм везде гибнет в природе, и история людей показывает, что он не выживает. Ты сам видишь невозможность избранной деятельности; я объясняю только, почему она невозможна.
И если ты поразмыслишь, ты увидишь, что такая издательская деятельность, о какой ты думаешь, и в Европе немыслима. Там, живут, наживаются изданиями, но, во-первых, с громадным капиталом, созданным, поверь, не изданием хороших книг (большие капиталы всюду поглощают малые), во-вторых, очень неразборчиво издавая, в-третьих, еще менее разборчиво платя авторам и переводчикам. Словом, я думаю, что если ты не выдумаешь чего-нибудь другого, то тебе придется выселиться в какой-нибудь городок России или Европы и — жить; сделаться, пожалуй, бесплатным участником какого-нибудь ученого журнала или немножко прирабатывать этим. Издательской фирмы, с 15 000 fr., не сделавшись жуликом, не оснуешь. Можешь, конечно, открыть хоть кооперативную типографию; я думаю, что с 20 000 fr. Это можно, с 3–4 наборщиками, отдавая печатать в другие типографии. Но в России ты провалишься несомненно. Сегодня начал Maumquin [?], завтра нельзя его издавать. Послезавтра можно, да уже Maumquin не пойдет, и т.д. А тут еще конкурируют Поляковы, да артели и т.п.
Ну прощай. Мне пора идти.
Я пробуду в Женеве еще, может быть, неделю.
Верочку — мысленно целую.
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 58–61. На л. 58 помета рукой А.А. Кропоткина [?]: «Получ. 18 марта 1872».
1. См.: Mendès C. Les 73 Journées De La Commune: Du 18 Mars Au 29 Mai 1871. — Paris: Lachaud, 1871.
2. волков, волчиц и волчат — (фр.).
3. Имеется в виду издатель Николай Петрович Поляков (1843–1905), издававший переводы естественнонаучных и социально-политических трудов, а также сотрудничавший с кружком «чайковцев»: для него он делал значительные скидки при издании книг, которые члены кружка использовали для пропаганды.
4. безработицы — (фр.).
Ну, дорогой дружище, вот уже целых три недели, как я прожил здесь, во граде Женеве, все поджидая от вас еще письма, но вы, видно, совсем забыли о своем бродяге, погрузившись в какой-нибудь химический или ботанический экзамен, в котором, видно, вы вертитесь всеми помыслами. Вы, значит, писали только два письма; впрочем, при ваших занятиях в этом еще, конечно, нет большого греха.
В Цюрихе я, как уже писал, кажется, имею намерение остаться недолго, и попользоваться случаем побывать во Франции или Бельгии. Раз как уже попал, надо пользоваться, — и не много приходится здесь расходовать, если не позволять себе лишних прихотей; за все мое месячное пребывание за границею прожито очень немного, а много хорошего успел видеть. Сперва было дорого, но как познакомился с местными нравами и обычаями, да к тому же и холод прошел (за дрова платишь особо), так стало выходить очень мало. Я еще глупо сделал, что связался с гостиницей. Если пойти в pension (большинством, конечно, не вновь приезжих, а опытных, или здешних, так и делается), то было бы еще дешевле.
Здесь также был возврат холода. Задул теплый-претеплый ветер, потом — сильнее и холоднее; наконец, повалил снег, сперва в горах, потом в городе. Конечно, он весь стаял, но было очень холодно, при здешнем, женевском нелепом устройстве каминов. Если это хорошо на юге Франции, то вовсе не здесь, в горном климате и при дороговизне топлива. Зато теперь снова роскошь — тепло, хорошо.
Здесь это очень кстати, так как празднуют пасху; но празднуют ее далеко не так хорошо и торжественно, как у нас. Да и некогда: сегодня каменьщики против моих окон уже работают; они и воскресенья-то празднуют через одно, и праздничная работа дороже не оплачивается. В сущности, здесь ко всему и страшная дороговизна припасов и квартир; квартиры, впрочем, без мебели гораздо дешевле петербургских, как барские, так и рабочие.
Русских газет я совсем не читаю и не знаю, что у нас творится. Только вчера увидал, что есть один Café, где получают «Петербургские Ведомости« и «Новое время». Читали ли вы в «Новом времени» процесс немецких Интернационалов Либкнехта и Бебеля? Он печатается, кажется, без сокращений. Если не читали, то прочтите — стоит того.
Продолжайте писать в Цюрих, мне пересылают куда нужно.
До свиданья, дружище. Так как в кармане еще имеется с 500 fr., то я и не думаю о возвратном перелете. Считаю только, чтобы не очутиться в том же положении, как в прошлом году в Финляндии [1].
Жму руку.
П.Кропоткин
Женева
31 марта 1872
ГАРФ. Ф.112. Оп.2. Ед.хр.1931, л.3–4.
Принимая во внимание:
1. Что я начал des études très intéresantes [1] и очень полезные, которые могут быть сделаны только здесь и одинаково интересуют нас обоих.
2. Что в начале потерялось много времени по многим причинам, и что теперь должно идти чем дальше, тем лучше.
3. Что в кармане у меня есть еще 700 fr., что дает мне возможность прожить здесь еще с месяц и вернуться,
Я желаю остаться здесь еще на месяц и хотя тебе очень скучно будет вести судебные процедуры, но уж лучше веди их ты.
Поэтому:
вышли немедленно форму доверенности. Я навел уже здесь нужные справки и через 3–4 дня по получении формы, вышлю ее засвидетельствованною. Один господин, который несколько раз проделывал эту процедуру, указал мне, как сделать.
Сегодня я уезжаю из Женевы и еду в Neuchâtel, где пробуду 3–4–5–6–7 дней, — не знаю.
Скажи издательницам, что я с ними поссорюсь, если они не вышлют мне экземпляр их книжки. Впрочем, высылать, пожалуй, нечего, пусть вручат по приезде: я увижу ее, верно, у Мани.
Итак, до свидания, друзья.
П. Кропоткин.
Женева,
вторник, 2-го? [апреля 1872 г.]
Письма и доверенность адресуй в Цюрих. Вернее, да и потеря времени малая.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 62–62 об.
1. очень интересные исследования — (фр.).
Твой ответ на мое письмо 24/3 я получил вчера. Если ты не понял моей основной идеи, то я не стану вновь ее объяснять: я остаюсь при прежнем. Изложение бессвязно, да это к делу не идет.
Из тезисов, которые ты выписал, я по-прежнему поддерживаю все.
Ты выписал Дистервега, [неразб.], Дарви[на], Спенсера, Милля. Издай их всех ты, без конкуренции.
Побольше капитала! Посмотри на Полякова.
2-й твой антитезис — Лассаль — абсолютно неверен. Именно сам я знаю, оттого и говорю. А чтобы знать, кого я считаю полезным в настоящую минуту, вспомни, чтò я писал об моем писании про ученых. Вспомни хоть Милля, который при всей своей учености мог только примкнуть к английскому движению против land-lords, а не вызвать его.
Наконец, неужели ты не понимаешь, что 60 р. за 5–6 дней работы не заработок, а процент с капитала вещественного и умственного?
Неслыханные нелепости — вечно та же песня! Если мы согласились действовать, и я действовал во имя известного идеала и изменил ему, ты вправе его напомнить и требовать отчета. Но если во имя того же идеала я утверждаю нечто, избираю мой образ действия, не изменяя тайно идеалу, какой смысл имеет неслыханность? Я здесь недавно встретился с одним господином, который тоже, разбирав, чтò я вчера говорил, «Х, ведь он это говорил?» — Нет, и т.д. — и, конечно, обругав его. Если я вчера думал, что можно издавать хорошие книги и наживаться на этом, то спасибо тем, которые вовремя разубедили меня в этом сегодня. Если фактическая невозможность заставила меня подумать о причинах — слава Богу. Дело не в том, чтобы сильно наживаться, а в том, чтобы получать что-нибудь сверх 15–20 руб. заработка, со всеми шансами chômage’а. Для этого нужно издавать даже не умеренного Maumquin’а, а неумеренного Catulle Mendès или Тьера рядом с Лассалем [?] — угождать публике, а не руководить ею, и угождать печальным инстинктам. Вот и всё.
Завтра я еду в горы, т.е. в Locle и проч. Дней через 3–4–5 вернусь в Neuchâtel, чтобы ехать в Цюрих.
П. Кропоткин.
Neuchâtel
6 апреля [1872 г.]
Locle. 9 апреля
Письмо осталось неотправленным: некогда было. Сегодня я кончаю мою поездку в горы и возвращаюсь завтра в Neuchâtel, где пробуду, может быть, дня два.
Выслал ли ты проект доверенности? Если я найду его в Цюрихе, то тотчас же пошлю засвидетельствовать в Berne в посольство. Дождавшись, поеду в Бельгию.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 64–65 об.
[Между 10 и 18 апреля 1872, Невшатель]
Что это значит, дружище, что ни от вас, ни от друзей нет писем? Я уж начинаю беспокоиться, не взорвало ли вас химическими реактивами, и беспокоюсь тем более, что вы верно не предполагали что я останусь здесь так долго и хотели написать до моего возвращения в Россию, даже должны были это сделать.
Из Женевы я проехал в Neuchâtel и разок ездил в горы. Наслаждался и слякотью, и снегами, и переменами, в течение нескольких часов, от виноградников до страны пастбищ, хвойных лесов и наконец снегов, точно в атласе Берхгауза. Сегодня возвращаюсь в Цюрих, где пробуду дня 2–3; Соничка готовится к экзамену, и ей нечего мешать, да и финансы велят торопиться в Бельгию. В сию страну проеду через Францию, а вернусь либо через Пруссию, либо, вернее, через Австрию. Так[им] обр[азом] не увижу только полуостровов и островов Европы. Это, видно, до другого раза.
Пишите мне по-прежнему в Цюрих, письма отсылаются мне нераспечатанными по месту жительства чуть не каждый день. Поездкою своею я, конечно, очень доволен, и тянет здесь остаться, т.е. вернее, сюда переселиться. Вы бы влюбились, например, в вид на озеро из моего окна — высокие помещения имеют свои выгоды — или в Нейшательские горы, — здесь видна вся цепь Альпов.
Ну, до свиданья. Пишите же.
П. Кропоткин
ГАРФ. Ф. 112. Оп. 2. Ед. хр. 1931, л. 9. Листок, вырванный из записной книжки.
1. Исследования ледниковых явлений в Финляндии в 1871 г. П.А. Кропоткин был вынужден прервать из-за нехватки средств (см. его письмо брату Александру от 6–7 сентября 1871 г.).
Цюрих. 6/18 апреля
Только что получил из Берна доверенность и посылаю тебе. Написана она, конечно, на простой бумаге; гербовые пошлины взыщутся, вероятно, в России, хотя 4 фр. здесь уже взыскали. Здесь это делается очень хорошо: взыскав деньги, они присылают требование от почты (compte de rein boursen. à la poste), которое выплачивается на дому, когда приносят письмо.
Завтра, следовательно, я выезжаю в Бельгию, через Страсбург, Мец и Мекленбург, в Брюссель. Долго пробыть в Бельгии не придется, особенно если там жизнь дороже швейцарской; хотя налицо еще 400 фр., переезд и возвратный путь возьмут не мало. Вернусь я через Вену. Так как случились и, пожалуй еще предвидятся экстренные расходы, то хорошо было бы иметь про запас еще рублей 50. Поэтому, займи для меня у Ник. Мих. 50 р. и вышли мне их в Вену; переведя на какого-нибудь банкира, вышлешь вексель мне на имя Сон. в Цюрих, а она перешлет по адресу в Брюссель. Или, лучше, подожди дня три; я вышлю мой бельгийский адрес; так как здесь все-таки не так близко, и времени не выиграется.
Здесь я почти ничего не делал: читал, Соня готовилась к экз[амену], я ей помогал. Вчера она выдержала, конечно, хорошо.
Результаты поездка дает очень любопытные и полезные, тем для разговоров будет тысячи.
До свиданья пока, друзья. Недели через три свидимся.
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 66–66 об.
Выезжаю сегодня из Цюриха. Всё забывал написать тебе: вышли Мане [1] Геометрию Дистервега (у меня есть экземпляр в шкапу) и какое-нибудь руководство хорошее по Алгебре и Физике, например, Краевича. Верочка выберет, она знает, чтò по Алгебре. [2]
До свидки
ПКр.
Цюрих
19 апреля [1872 г.]
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 54, л. 68.
1. Мария Николаевна Лаврова (в замужестве Слепцова; 1861–1951), дочь Софьи Николаевны Лавровой.
2. Далее строка не читается — текст смазан и потерт на сгибе листа.
[Брюссель, после 19 апреля 1872]
Дружище, так как я выеду из Брюсселя только в понедельник, а в Verviers пробуду дня три, то вы можете мне ответить немедленно либо сюда (Bruxelles Hotel Dunkerque, 10, Rue des Trois Têtes), либо в Verviers, Belgique, poste restante, рассчитывая, что я буду в Verviers до четверга будущей недели) то, о чем до я вас просил в последних письмах. Помните, что это очень нужно.
Теперь я с 3го дня в Брюсселе — mieux que Paris pour les plaisirs [1], как говорят французы; городище большущий, и самый парадный; но в горах было лучше; люди здесь не так хороши, хотя, конечно, преобщительные, — должно быть, как все говорящие по-французски, потому что голубоглазые и черноволосые или белокурые и черноглазые бельгийцы и фламандцы — вовсе не одной расы с французами.
Писать в сущности лень; иду бродить по городу, а потому до свидки [sic!].
П. Кропоткин
Среда
1. удовольствие лучше парижских — (фр.).
Verviers 2 мая [1872]
Милый друг, турист, заброшенный в городок, довольно унылый, берется за перо поделиться с вами впечатлениями. Мои знакомые, настоящие или будущие, все по своим занятиям, и я — до вечера обречен сегодня на одиночество; да и мозг плохо работает над какою-нибудь отвлеченною работою: лучше рассказывать.
Verviers — городок вовсе не маленький и очень промышленный, недалеко от восточной границы Бельгии, — я никогда не видал такого демократичного города. Представьте себе почти черную улицу, обставленную рядами и рядами либо красных кирпичных фабрик, либо таких же красных кирпичных домов, совершенно похожих на фабрики. Те же ряды грязных окон — вы знаете, как черны днем окна фабрик — те же грязные входы, — только отсутствие высокой трубы, крошечное разнообразие в росте домов и высоте или, вернее, малости этажей — следовательно, отсутствие линии окон, да рамы не-фабричного фасона обнаруживают, что эти тюрьмы — не фабрики. Разнообразие есть в этих красно-черных гробах — недаром социалисты покрывают гробы своих друзей красным сукном — его много даже, — дома редко более чем в 2, 3, 4 окна, но зато — во столько же этажей, лепятся они, конечно, тесно; середина окна соседнего дома приходится на высоте нижнего карниза другого окна другого дома: вот и разнообразие; одна черепичная крыша — с новыми заплатами, другая — с дырами.
Есть, конечно, и белые, т.е. грязно-белые дома, но есть целые улицы, где их нет, и целая улица белых домов, с красными вперемешку. Никакого украшения — ни большого входа, ни лепки на фасаде, ни прихоти в форме или расположении окон: казарма, да и только — если только можно представить себе казарму в виде трубы: в 3 окна и в 5 этажей. Кажется, едва ли отыщется где-нибудь балкон. Да на что и балкон? Улица вымощена темно-серыми плитками, и грязная, прегрязная; вся она посыпана углем и отрепьями черно-синей шерсти, — здесь их не моют, как в Брюсселе. Нигде ни площади, ни красивых зданий. Странно, но и единственная площадь вышла как-то случайно: изогнулась улица — и вышла площадь в изгибе. Нигде ни гулянья, ни общего сада в городе. Вот уж действительно тип эксплоатации: тип замечательный, где мастерская для выделки и хранения живых машин является во всей своей наготе. Эти темно-черно-красные дома; эти фабрики с их копотью, треском, грязью, экскрементами по углам и на задворках, — даже ручеек, весьма живописный когда-то, с ребрами сланцев и с крутою горкою по берегу, — и он весь окрашен синькою, весь заполнен экскрементами — и он, и тропинка, ведущая по выходам сланца на зеленую, свежую, цветущую горку, — эти черные улицы с закопченными ребятами и рабочими, и еще более — узкие, узкие закоулки, где на улице бьют масло, где старуха, сидя на обрубке против своей двери, на другой стороне улицы, почти загораживает проход, где, наконец, помои выливаются перед дверью, эти люди, которые спешат с ношею шпонек на плече, — какое тяжелое впечатление это производит! В больших городах эта жизнь скрадывается: вы живете, во-первых, в «центре», глухие закоулки где-то далеко, и вернувшись из них, вы опять в «центре», вы видите в этом центре и рабочего, но одет он сносно — ведь идя «в город», он идет к людям хорошо одетым. Вы видите и бедного рабочего, но он идет рядом с смазливою, чисто, даже не без вкуса одетою девушкою, и оба болтают подчас и весело; в Café он сидит в большой комнате, где хоть и людно, но светло, не душно, не копотно; прислуживает ему красиво одетая женщина и пьет он сносное пиво. Все это скрадывает контраст, нет этой резкой грани; впечатление нищеты не преследует вас на каждом шагу. Здесь этого нет. Женщина, когда она не проводит целый день в мытье, до ломоты конечностей, — работает на фабрике. Бедность, нищета в кабачках вас поражает. И это, милый Иван Семенович, в городе, который производит на миллионы! И это — в роскошно-зеленой стране с ее итальянскими тополями и цветущей сиренью!
Ничего подобного я не видел: в других местах хоть красивые общественные здания скрадывают бедность; здесь их заменяют сараи с шерстью; я шел мимо такого сарая, с полукруглыми люками над фабричными окнами, — читаю: «ecole quardieme et communale pour les filles» [1]! И вывеску едва разберешь.
Я был в горах, в центре часового производства, там тоже нет аристократии, там тоже только рабочие: но они разбросаны селами в горах; их коммунальный college хоть куда (снаружи); над каждым селом торчит красный шпиль колокольни; дома белые и обвиты плющом; кабачки просторны и вино очень хорошо и дешево. А кругом видны изрытые ледниками горы, с их красивым типом, и длинная долина, которая за горою, за поворотом, теряется во мгле. Грязь в селе невылазная на улице, но дома — не трубы и не скучены, дети бодры и свежи. Здесь все наоборот: и зелени вовсе не видно, и дома налеплены и слеплены из каморок, и пиво скверное, и дети хилы, — и мостовая звонкая, и контрасты резки. Как ни грязен дом фабричного вида, но есть несколько окон со спущенными жалюзи, или с гипюровыми занавесками и цветами, в этих окнах зеркальные стекла и тьма по вечерам. Есть кареты, и грум сидит на запятках со сложенными руками, в контраст с собаками, которые трудятся изо всей мочи, чтоб тащить тележку и телегу с бельем, или же проезжает «всадник одинокий»; есть театральная афишка с объявлением H. Barbiere, есть 2–3 разодетые дамы и магазины с confections de robes [2], есть несколько и даже довольно много кондитерских, перед которыми завистливо стоят 5–6-летние девочки в блузах, — постарше работают, а 10-15-летние мальчики уже делают стачки. Есть, наконец, изредка и большие зеркальные окна, и эти окна моют, вместе со стенами, длиннейшими щетками женщины, так же бедно и грязно одетые, как наши куфарки, — да и тип-то схож. Из этого же дома выходит другая куфарка и тут же, перед дверью с медною доскою и чугунною литою ручкою, льет ведро с помоями, тут же на улицу. Придет дождь, а он часто бывает мелкий, петербургский, и снесет эти помои куда-то. Во всех городах есть вода, а в швейцарских — в особенности; где нет реки, там на всех углах журчат струйки, сбегающие в каменные бассейны. Здесь и воды нет, — есть только мосты над оврагом, где множество камней торчит среди неподвижных луж синьки, густой, как гороховый суп.
Наконец, для контраста, среди кучи фабрикоподобных домов есть просторный двор, на нем красивое белое здание с верандою, 2–3 франта за бутылкой вина — на веранде, и свежий зеленый сад с несколькими высокими тополями за домом; это — общество «Harmonia» высшей буржуазии. Если бы таких домов было много, они не били бы в глаза, не резали бы зрения; но здесь он один среди этой массы красных кирпичей, труб, грязи и бедности, он для немногих, — вход охраняется portier [3], — он служит ясным символом принципа: «многие для одного, все — для немногих». Уж лучше бы дождь шел, а не светило бы это светлое майское солнце на высоких тополях и на белом фасаде, и на кустах цветущей сирени и на левкоях цветника; даже запаха их не услышишь, — они посадили их посреди двора, даже не возле литой решетки.
Хоть бы какой-нибудь сквер, или бульвар! Дети — хоть бы весною, хоть бы после ужина, показались бы в саду, хоть в субботу побегали бы здесь; нет, после целого дня мытья или тканья, перед вечерним шитьем, мать выносит мальчишку подышать удушливым воздухом улицы, топчется по плиткам мостовой, — женщины должны здесь много работать, мужья беспрестанно остаются на неделю, на две, на три без пряжи, без тканья, без работы и без 2½ фр. заработка, а всякая война, всякое движение, всякая биржевая спекуляция отзываются здесь полным chômage, как перемена погоды ломотою в раненой ноге.
Таков Verviers.
Завтра я еду дальше на Вену, и дней через 10 буду с вами гулять по более красивому, но, пожалуй, < казистому городу Питеру.
Пока жму руку.
П. Кропоткин
Verviers
5 мая н.с.
Ваше письмо, адресованное сюда, получил. Очень мало утешительного; оно совсем привело меня в дурное расположение духа по разным причинам, но, конечно, не против вас.
ГАРФ. Ф.112. Оп.2. Ед.хр.1931, л.5–8.
1. «квартальная и общинная школа для девочек» — (фр.).
2. мастерская [модного] платья (фр.).
3. привратник, портье (фр.).
7 сентября 1873
По окончании работ по Восточной Сибири я тотчас принялся за окончательную обработку моего отчета о поездке, сделанной в Финляндию по поручению Общества. В этом отчете я не ограничиваюсь простым описанием ледниковых образований Финляндии, что имело бы только геологический интерес, но постараюсь выяснить те физико-географические изменения, которые переживал Северо-Восток Европы в период, непосредственно предшествовавший современному, исходя из той мысли, что современное распределение животных, растений и современное распределение наносов, следовательно и почв, не могут быть объяснены, не указав распределение материков и людей в непосредственно предшествовавший геологический период; я обратил главное внимание на выяснение тех признаков, которые дали бы нам возможность отличить образование арктических морей от подводных геологических образований. Хотя это составляет самый трудный вопрос в исследовании новейших наносов, но некоторые небезынтересные выводы в этом направлении уже получены. Имея постоянно в виду отсутствие в русской литературе исследований по ледниковому периоду, которые могли бы служить пособием при дальнейших исследованиях, я постарался придать моему отчету о финляндской поездке именно такой характер полезного пособия, но так как многие вопросы в исследованиях ледникового периода потому только остаются спорными, что геологи вообще слишком мало обращали внимания на физико-географические явления, ныне совершающиеся на земном шаре, то этот отдел в моем отчете потребовал массу времени на изучение источников и на его обработку. Я полагаю, однако, что он будет не бесполезен для будущих, особенно русских, исследователей.
Отчет делится на две части: а) описание явлений, замеченных в Финляндии […] [1] б) общие выводы и их основания. Первая часть подразделена на 11 глав, из которых 8 вполне готовы. Вторая часть приходит уже к концу. До настоящего времени написано около 20 листов печатного текста (около 320 стр.); все вместе составит более 400–450 стр. Работы осталось месяца на два [2].
Не имея теперь средств продолжать работу без пособия от общества, прошу общество выдать мне рублей двести для того, чтобы окончить работу. Это дало бы мне возможность закончить работу в том виде, в каком она начата.
П. Кропоткин.
ГАРФ. Ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 145. Черновик.
Естественнонаучные работы. 1998. С. 234–235.
1. Купюра публикации.
2. В действительности только первый том «Исследований о ледниковом периоде» занял более 800 страниц; труд остался незавершенным в связи с побегом Кропоткина из заключения, где он продолжал работу над книгой, в июле 1876 г.
Милая моя Катерина
Сейчас получил твое письмо, с твоею милою, хорошею мордочкою. Карточка вышла очень хорошо, только твою шею пополам переломило, так что вышла Катя надломленная. Надо посылать карточки заказным письмом. Детское чтение я тебе выписал, дорогая, не знаю, отчего не высылают, зайду справлюсь сегодня или завтра. Книжек вышлю: ужасно меня порадовало, что ты прямо заявила свое желание [1]. Признаюсь, я и сам собирался выслать, да пожалуй, еще прособирался бы несколько времени.
Мамаша теперь у меня в комнате живет. Саша с нею каждый день. Сегодня, впрочем, уйдет надолго до субботы. Ты не сердись, что я вызвал мамку сюда. Ведь ей очень скучно безо всякого дела в Москве. Пусть немного развлечется. Живем мы здесь скромно, но бывает иногда и подолгу не видимся. Третьего дня, например, я ушел в 5 час., да так и не виделся с мамою весь вчерашний день, до сегодняшнего утра, все пропадал. Ночую здесь же, в наших меблированных комнатах, в одном пустом номере.
По концертам не ходим, впрочем, собираемся куда-нибудь отправиться, теперь концертов хоть пруд пруди. — В моей комнате так холодно, что я царапаю, как кошка, авось разберешь, впрочем.
Крепко, крепко тебя целую, моя милая дютёнка.
Твой дядька бородатый
ПК
Дусю поцелуй за меня покрепче. Пашу [2] тоже, хоть «к великому прискорбию» он всё, по-видимому, по-прежнему получает единицы.
Птб. 19 февр. 1874.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 42.
1. Е.Н. Половцова вспоминала некоторые книги, которые дарил ей П.А. Кропоткин: «Книги в подарок я получала от дяди часто. От него я имела: «Историю одного крестьянина» Шатобриана, много книг по естественной истории, в особенности из жизни животных, сочинения Диккенса и любимого своего поэта Некрасова» (Половцова Е.Н. «Апостол свободы и братства людей». Воспоминания о П.А. Кропоткине // Московский архив. М., 2006. — Вып. 4. — С. 69.
2. Павел — брат Е.Н. Половцовой. См. также письмо Е.А. Кравченко от 14 ноября 1874 г.
[маpт 1874]
Опять тревожат. Сохраните эти бумаги.
Пакет «до востр.» В.И. Пусть распечатает тот и вложит то, что в нем лежит, — в новый «до востр.», вместе с новым маленьким, и запечатает.
ГАРФ. Ф. 112. Оп.2. Ед. хр. 1930, л.3. Карандаш, желтоватая бумага «верже», в сложенном виде размер 10,5×13,5 см. Там же, л.4 — конверт 12×14,7 см, с надписью тушевальным карандашом: «Ивану Семеновичу Полякову». Там же, л.2 — листок с адресом, рукой П.А. Кропоткина: «Биржевой пер., д № 6 кв. 1. Ив. Сем. Поляков».
Данная записка, найденная во время обыска у И.С. Полякова, а также конверт, упоминаются в «Записках революционера»:
«Несколько дней спустя [после ареста — А.Б.] меня вызвали к прокурору, который с сияющим видом показал мне конверт, написанный моею рукою, а в нем записку, тоже моей рукой, в которой говорилось: „Пожалуйста, передайте этот пакет В.Е. и попросите хранить, покуда его потребуют установленным образом“. Лица, к которому записка была адресована, в ней не упоминалось.
— Это письмо найдено у г-на Полякова, — сказал прокурор. — И теперь, князь, его судьба в ваших руках. Если вы мне скажете, кто такой „В.Е.“, мы сейчас же освободим г-на Полякова, в противном случае мы его будем держать, покуда он нам не назовет упомянутого лица.
Взглянув на конверт, который был надписан тушевальным карандашом, и на записку, написанную обыкновенным, я немедленно вспомнил все обстоятельства относительно письма и конверта» (Кропоткин П.А. Записки революционера. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 316).
Так как нам не удалось с тобою повидаться, дорогая моя, то хоть списаться хочется, чтобы узнать, как ты поживаешь. Писал мне Саша об твоих горестях с Пашей [1], впрочем швейцарка еще не беда, найдется другая, а русским учителем ты, кажется, совершенно довольна. Думаю я также, что нынешнюю зиму тебе уж лучше не переделывать, а оставить как начали; если ты теперь отдашь Пашу в военную гимназию, то всё равно без толку год прогуляет, лучше уж пусть дома подготовится. Что это, как Паша понять не хочет, что где бы он ни был, чем бы ни стал заниматься как подрастет, везде нужно знать, и много знать, и готовиться; неужели он думает, что к военной службе так-таки уж ничего знать не требуется; чем лучше будет учиться, тем лучше ему будет и в военной службе. Тебя это всё, верно, очень огорчает, милая ты моя. Спасибо Катушке [2], что она знай себе запасает всякую всячину, знание за воротом не лежит.
Если не лень будет, напиши, как живется, здорова ли, скучаешь или нет и вообще как время свое проводишь; верно всё дома сидишь, но завела ли какие-нибудь знакомства по душе, навещает ли тебя Николай Михайлович [3], или он погрузился в свой кружок петербургских барынь (и обожательнейших, верно, это в скобках) и музыкантш? Говорила мне Верочка [4], что вы хотели всей семейкой съезжаться по известным дням, только ничего из этого у вас не выйдет, если не у тебя будут собираться, я уж знаю твою неохоту куда бы то ни было двигаться по вечерам. Поэтому когда вспоминаешь об вас, если это вечером, то уж, наверно, так и рисуешь себе, как ты сидишь дома, ребята за уроками и т.д., одно только плохо: не зная квартиры, никак не можешь представить всё это так живо, как если бы это было в косом московском флигеле с полами — вроде театральной сцены, или в гостиной с поднимающеюся Фионою Алексеевною [5] и прочими атрибутами.
Об себе, при всём добром желании, не выдумаешь сказать ничего интересного: сижу, пишу, лежу, читаю, хожу, — и даже много, — вожусь с своею Финляндиею [6], которая за эти месяцы на грех еще растолстела, боюсь, даже слишком. Здоровье в исправности, и хотя не чувствую себя особенно сильным, но и слабости особенной тоже не замечаю. Середка на половинке. В прошлый раз уж очень меня обрадовала своим приездом моя милая маленькая Верочка, и еще более порадовала тем, что она не такая хилая, как я было подумал; впрочем заметно, что менее крепка и бодра, чем когда вернулась из-за границы. – Вот и все впечатления за этот месяц сравнительно с другими, а из книг только и черпаешь всякую премудрость насчет льда да камней, – самые ледяные впечатления.
Так как неудобно будет писать еще к 24му [ноября] [7], то ты в этот день крепко, горячо обними за меня мою хорошую, славную девчурку; мысленно я буду с вами в этот день.
Прощай, дорогая моя, много раз обнимаю тебя, хороший друг мой.
П. Кропоткин.
14 ноября [1874]
Николаю Михайловичу шлю увесистый поклон.
ОР РНБ. Ф. 601. Оп. 2. Ед.хр. 1223.
Сборник… Дмитров. С. 189. Публикация П.И. Талерова.
На верхнем поле резолюция: Разрешаю отправку [подпись].
1. Павел (р. 6/19 июня 1862 г.) – сын Е.А. и Н.П. Кравченко.
2. Екатерина (р. 19 мая / 1 июня 1860 г.) – дочь Е.А. и Н.П. Кравченко, в замужестве (1881) Половцова.
3. Николай Михайлович Павлов — студент-медик, учитель А.А. и П.А. Кропоткиных.
4. Вера Себастьяновна Кропоткина (1849–1935) – жена брата Александра.
5. Кухарка в семье Кропоткиных, а затем — Кравченко и Половцовых.
6. Т.е. с отчетом о поездке в Финляндию и Швецию летом 1871 г. по поручению Русского географического общества; отчет стал одним из разделов книги «Исследования о ледниковом периоде».
7. Т.е. к именинам Кати, дочери Е.А. Кравченко.
Твое письмо от 2го получил вчера. Теперь понятно, отчего так долго не было писем от брата [1]. Напиши только, как физическое здоровье Верочки, больше ничего. Ученых книг для Финляндии мне никаких не нужно, и тех, о которых писал, не надо — какие тут ученые работы. Для чтения посылай что-нибудь. Писем не буду ждать всякую неделю — пиши, когда найдешь нужным, – самые короткие официальные записки.
П. Кропоткин.
9 января [1875].
ОР РНБ. Ф. 601. Оп. 2. Ед.хр. 1223.
Сборник… Дмитров. С. 189. Публикация П.И. Талерова.
На верхнем поле резолюция: Разрешаю отправку [подпись].
1. А.А. Кропоткин, вернувшийся в мае 1874 г. из-за границы, чтобы хлопотать о делах брата, в канун 1875 г., в сочельник, был арестован (причиной ареста послужило его письмо П.Л. Лаврову, перехваченное III отделением). В мае 1875 г. А.А. Кропоткин был сослан в Сибирь.
[…] Очень хотелось бы знать, дорогая моя, поправляются ли наши больные Сашурки [1], но не знаю, скоро ли дождусь. Если ты писала в четверг, то я еще не получил сегодня твоего письма. Веринькино письмо от 13го прочел третьего дня. Что касается до книг, то представь себе, что «Механики» Вейсбаха [2] я до сих пор (с 13го) еще не получил, и не предвижу скорого получения. Это очень досадно, так как из-за этого приходится задерживать отправку дальнейшей рукописи, которую я мог бы послать сегодня, и задерживать, таким образом, Типографию. Так как ты говорила, что не получила еще моих писем от 9го марта и 16го [марта], и так как посланные с ними книги тоже не получены тобою, то выписываю, что послано, а то немудрено, что и растеряется:
9го я сдал для возвращения тебе: Шлоссера «Историю XVIII века», 5й том, и «Современник» 1861го года, том 5й («Молотов» [3]). 16го я сдал: «Вестник Европы» 1874го года, декабрь; «Отечественные записки», 1875й г., январь; роман «Новый землевладелец» [4], Карту Финляндии и три листа корректур Брезе разреза Финляндии [5], и, наконец, часть рукописи моей статьи с 29м печатным листом моего отчета о Финляндии [6]. Сегодня возвращаю Шлоссера «Историю восемнадцатого века», том 6й. — Заметь, книг из частных библиотек у меня не остается ни одной. За получением всего этого обратись в Комиссию [7], но когда тебе удастся получить их, — не знаю.
Послала ли ты что-нибудь для чтения в этот четверг? Тоска такая, читать нечего, невозможно же перечитывать всё свою статью, и так до тошноты приелись всякие ледники и хвойники. Так как библиотечные книги ты еще не получила, то не найдется ли чего-нибудь из наших или твоих книг? Для Финляндии мне нужно «Quarterly Journal of the Geographical Society», vol. 26. Его потребовал тогда академик Брандт [8], и я вернул, — может быть, он у него освободился. Мне он будет очень нужен к будущему четвергу (3го апреля). Ты возьми из библиотеки Академии Наук и пришли. Но когда еще получишь? Хорошо еще, что из Академии не потребовали за это время книг, а то Шифнер [9] пришел бы в ужас, не получая их назад.
Пиши, дорогая моя, по-прежнему, меня теперь всё беспокоит здоровье ребят. Поправляется ли твой Саша; смотри, чтоб он не начал рано считать себя выздоровевшим, не ел лишнего и не читал долго; я помню, как затянул свою болезнь, после горячки, и как глаза портил, читая книги, которые мне приносил Николай Павлович [10]. Мое здравие, как ты видела, ничего себе, очень уж меня порадовало то, что с тобою повидался, порадовался, на тебя глядя. Крепко обнимаю тебя, дорогая моя, и милую Вериньку, скоро ли, наконец, она повеселеет!
П. Кропоткин.
Воскресенье 23го марта [1875].
Да забыл еще сказать. Надписывай на каждой посылаемой мне книге мое имя, — чтобы не перепутывалось.
ОР РНБ. Ф. 601. Оп. 2. Ед.хр. 1223.
Сборник… Дмитров. С. 190–191. Публикация П.И. Талерова.
1. Брат и племянник Петра Алексеевича. Племянник Александр (р. 1/14 августа 1858 г.) — сын Е.А. и Н.П. Кравченко.
2. Юлиус Вейсбах (Weisbach; 1806–1871) — немецкий математик и механик-гидравлик. Его главный научный труд — «Lehrbuch der Ingenieur und Maschinenmechanik» был переведен на русский язык (Теоретическая и практическая механика. СПб.: М.О. Вольф, 1859–1864. Т. 1–3).
3. Повесть Н.Г. Помяловского (1835–1863). Благодаря этому произведению Помяловский стал известен, приобрел знакомства среди литераторов и в радикальных кругах русского общества.
4. Роман венгерского писателя Мора Йокаи (1825–1904).
5. В литографии Н.К. Брезе печаталась часть иллюстраций к «Исследованиям о ледниковом периоде» П.А. Кропоткина.
6. Речь идет о книге «Исследования о ледниковом периоде»; основной текст насчитывает 50 печатных листов (по 16 стр.). Труд Кропоткина вышел из печати в 1876.
7. Следственная комиссия под руководством жандармского полковника В.Д. Новицкого решала все вопросы, связанные с положением подследственного в тюрьме.
8. Федор Федорович Брандт (1802–1879) — зоолог, президент Русского энтомологического общества. C 1831 г. был директором зоологического музея Академии наук.
9. Антон Антонович Шифнер (1817–1879) — филолог, востоковед, с 1852 г. экстраординарный академик Императорской Академии Наук и директор II отделения ее библиотеки.
10. Николай Павлович Смирнов — студент, учитель русского языка А.А. и П.А. Кропоткиных; оказал, по мнению П.А., первый толчок в его умственном развитии.
23 июля 1875.
На днях Верочка порадовала меня вестью что ты скоро возвращаешься [1], стало быть Саша совсем поправляется, и это, конечно, очень меня радует, не говоря уже о возможности скоро увидеться. Я уже писал тебе в ответ на твое грустное письмо из Содена [2] (больше писем я не получал), и написал было целое послание. Но мне его вернули, так что, желая скорее ответить тебе, я уже ограничился несколькими строчками. Напиши, получила ли ты их, так как я не уверен чтобы и эти строчки дошли по назначению. Теперь опять хочу попытаться писать. Ты очень грустила и скучала тогда, — лучше ли живется в Швейцарии? Не по тебе, правда, эти заграничные скитания, и я вполне понимаю, какая тоска должна одолевать тебя, одну, в чужом городе, — слава богу, что хоть теперь можешь вернуться. На нынешнее лето, впрочем, всё хорошо устроилось: Паше верно хорошо с Никол[аем] Мих[айловичем], а Катя вполне довольна своей судьбою. Она поздоровела, стала живее и стряхнула с себя зимнюю вялость, целый день проводит на дворе и запасается силенками на будущую зиму: с Маней совсем подружилась, а Маня — хороший ребенок. Но не каждый же год всё так удобно устроится. Так что тебе, конечно, во всяком случае надо возвращаться, а не жить годы за границею, как ты писала в том письме из Содена.
Верочка постоянно навещает меня, но ее должны утомлять эти переезды и житье на биваках здесь в городе. В последний раз, прожив здесь четыре дня, она пришла совсем измученная, – очень уж слабая она, бедняжка, я ее еще больше полюбил за это время.
Мое здоровье – так себе, только [3] истощает организм, и ма[лейшее] […] напряжение сейчас вызывает невр[оз] […] Впрочем, внешние признаки слабые, […] только легкая опухоль в деснах. Но […] делать ничего не в состоянии, — отт[ого] […] и не исполняю обещания нарисо[вать] […] что-нибудь. Хотелось бы нарисовать что-нибудь получше, а не хватает силенки взяться.
Я всё поджидал от тебя писем, напиши, если мое письмо не застанет тебя уже на отъезде. – Прощай, родная моя, крепко, крепко тебя обнимаю, мечта, что я скоро может быть обниму тебя, дорогую мою, что опять можно будет изредка хоть пер[екин]уться словечком, — для меня такая […] [ра]дость, ты сама, впрочем, это знаешь. […] [Ра]д я и за твоего Сашурку, которого крепко целую; мне верится, что он совсем избавится от своей болезни, – конечно придется немного по[о]берегаться, но уж ни в каком случае не будет он маяться всю свою жизнь с больною грудью, — он молод, а молодость, в хороших условиях […] дорогая моя. П. Кропоткин.
ОР РНБ. Ф. 601. Оп. 2. Ед.хр. 1223.
Сборник… Дмитров. С. 191–192. Публикация П.И. Талерова.
На верхнем поле первого листа письма резолюция: Разрешаю [подпись].
1. Е.А. Кравченко в мае 1875 г. уехала с заболевшим сыном Александром на европейские курорты. Когда она в августе 1875 г. вернулась в Россию, сын еще оставался на лечении за границей.
2. Соден, или Зоден (Soden am Taunus, Bad) — курортный город в прусской провинции Гессен-Нассау, вблизи Франкфурта-на-Майне.
3. Далее часть листа оторвана, читаются только части строк.
Милостивый государь
Петр Лаврович.
Сейчас только вычитал в 40-м № «Вперед», что в редакции имеются письма на имя Друга А. Так как я очень давно не получаю писем из России, то может статься, речь идет о письмах, адресованных мне. Если — да, то перешлите их пожалуйста по следующему адресу:
Mr Levashoff
Care of Mrs. Holland
3, Great Percy Street, W.C.
Я бы конечно сам зашел справиться, но меня предупреждали, что таким путем я легко могу быть выслежен (у сыщиков имеются схожие мои портреты), а этого я вовсе не желал бы, так как собираюсь скоро вернуться в Россию.
Адрес и имя не сообщайте никому.
Остаюсь искренне Вам преданный
П. Кропоткин
19 сентября 76
Герману Александровичу передайте, пожалуйста, мой привет.
ГАРФ. Ф. 1762. Оп. 4. Ед.хр. 245, л.1–1 об.
Невшатель,
22 ноября 1876 г.
Уважаемый господин доктор!
Во время пребывания в Петербурге вы, вероятно, слыхали, что я сижу в крепости, а вскоре меня судили за социалистическую агитацию в России. Затем мне удалось в июле вылететь из клетки; возможно, вы слышали также и об этом, так как в шведских газетах рассказывалось об этом деле. Мне удалось приехать в Англию, где я пребывал в эти три месяца. Сейчас я на короткое время прибыл в Швейцарию, и через 3–4 дня хочу возвратиться в Англию.
Поскольку пишу я для английских научных газет, то был бы очень рад получить шведские сообщения о вашем последнем путешествии, чтобы написать о нем, и я обращаюсь к вам в надежде, что вы сделаете доброе дело, прислав мне оттиски ваших отчетов о путешествии. Я был бы очень рад иметь их сразу после появления в Швеции, чтобы тотчас рассказать о них английской публике, — не говоря уже о моем давнем интересе к вашим смелым путешествиям. Когда я в тюрьме прочитал о вашем первом путешествии, то вспомнил, что уже в то время, когда я имел удовольствие быть знакомым с вами, вы стремились в Сибирь, и я очень сожалею, что не смог послать вам мой сердечный привет, когда вы были в Петербурге. Я посылаю его вам теперь вместе с дружеским рукопожатием.
В случае, если вы пошлете мне свои брошюры, адресуйте их …
Это совсем близко от Лондона, через неделю я буду там. Я не ставлю свое полное имя, так как не хочу, чтобы о моем пребывании в Англии стало известно. В Англии я уверен, что не попаду в руки русского правительства, но за мной могут шпионить, и при проезде через Францию или еще где-нибудь на континенте я могу быть арестован.
С глубоким уважением, преданностью и дружеским приветом остаюсь к вашим услугам
П. Кропоткин.
РО РГБ. Ф. 410. Карт. 12. Ед. хр. 60. Оригинал по-немецки.
Север. 1978. Публикация В.А. Маркина; перевод Л.Г. Бондарева.
Перепеч.: Естественнонаучные работы. С. 235.
9/I/77.
Многоуважаемый Петр Лаврович.
Шлю перевод. Просмотрев, верните, и пришлите, пожалуйста, № Вперед’а, чтоб я мог приложить его при моей корреспонденции.
Исправляйте, пожалуйста, всё, что найдете полезным переделать.
П. Кропоткин.
36 Swinton Street
Kings × Road
W.C.
ГАРФ. Ф. 1762. Оп. 4. Ед. хр. 245, л. 2.
18 июля 77.
Ваше письмо — если только вы сами этого не пожелаете — нисколько не послужит поводом к разрыву между нами. Если я не стесняюсь высказывать свои мнения в резкой форме, тем, которых признаю своими единомышленниками, то и не обижаюсь, когда они мне высказывают их в такой же резкой форме. Напротив, как я писал об этом на днях Черкезову, только такую форму я и уважаю, когда объяснения идут не между врагами, по предмету, затрогивающему их. Я понимаю, что можно искать парламентарных выражений, когда говоришь с тем, кого не считаешь своими, — парламентарничать же с теми, которых считаешь единомышленниками — по-моему, просто преступление.
К сожалению, именно этого вы и ваши товарищи совершенно не хотите понять. Доказательства — ваше письмо, которое вы считаете достаточным поводом к «окончательному разрыву»!, ваше отношение к нашему разговору в Женеве, после которого вы были так озлоблены, что вовсе не хотели даже говорить со мной, и я едва мог, почти что выпросить, чтоб вы мне протянули руку; наконец — отношение Штейнберга к моему последнему письму, которое до того обидело его, что он язвительно-холодно возвращает мне непарламентарную фразу (хоть кол на голове теши) и пишет Кл[еменцу], что я ему написал оскорбительное письмо.
Простого, несколько, может быть, страстного отношения к делу вы не хотите понять, не хотите допустить его; наконец, не хотите допустить, чтобы я думал о чем-нибудь не так, как вы, не объясняя этого или какою-нибудь пошлостью с моей стороны, или какою-нибудь моею глупостью.
Например, мне кажется странным, что на мой вопрос о Delle, где я прибавил, как сказалось, несколько примирительных строк, вы не отвечаете. Кажется странным потому, что в подобных условиях я и сотни других людей ответили бы хоть два слова: «Погодите, мол, спрошу». Я заявляю, что неполучение ответа кажется мне странным. Как же вы отвечаете на это? — «Вообще я вижу, что вы живете в среде, крайне враждебной моим друзьям». Но послушайте, Ралли. Положим, что я дурак, самый отпетый. Но неужели же самый отпетый дурак не может никогда иметь своих мнений? Неужели всё, что я думаю, непременно навеяно на меня кем-нибудь? Неужели же, наконец, я — просто кукла, которою всякий может пользоваться, как ему угодно для личных целей?
Но — я себе не судья. Извольте, я допускаю, что я именно такая кукла. Во всяком случае, вы считаете меня именно такою куклою (и я нисколько не оскорбляюсь этим, между прочим, так как вы слишком мало меня знаете. Десяток часов, проведенных вместе — еще не знакомство). Прекрасно. Изменить вашего мнения я не могу. Но как же быть в таком случае?
Кл[еменц] и Черк[езов] пишут, что вы желаете, чтобы я адресовался к Гил[ьому] за шрифтом. Теперь, представьте себе, что, на грех, я думаю в этом случае не так, как вы. Во-1, с товарищами Росса я вовсе не знаком: не знаю никого, кроме одного; Росса — видел в жизни 1½ часа; с одним из лучших его приятелей, к сожалению, в сквернейших отношениях. В виду этого, я никогда не взялся бы говорить за Росса. Во-2, ко всяким юридическим договорам между социалистами питаю глубокое отвращение, а в предлагаемом вами договоре вижу кучу затруднений; лично, например, не заключил бы такого договора, потому что случись мне крайняя надобность в шрифте, который я вам отдал бы, я бы никогда не решился потребовать его на основании договора, если бы у вас была спешная работа. Наконец, думаю, весь вопрос в том, нужна ли в скором времени типография товарищам Росса, или нет; а на это ответить не берусь, хотя думаю, что скорее да, чем нет.
Допустим, что я сказал бы это и предложил бы прежде заключения договоров списаться; словом, высказал бы какое-нибудь мнение, с которым вы были бы несогласны. Что вы сказали бы на это?
— Да то, чтó я предвидел, и то, чту я слышал вдосталь уже раньше, по поводу отказа от Travailleur’а. Именно, что я, как шавка Брусса, действую по его наущению. Ведь вы не допустите, чтобы я, даже по личному вопросу, мог думать сам по себе, иначе чем вы; если думаю — стало быть, «Среда», Брусс или Гильом. Результат этого был бы тот, что дело частное, русское, обратилось бы в дело юрской федерации, подлило бы еще масла в ваши раздоры и ускорило бы между вами, женевцами, и северными секциями разрыв, который может еще уладиться, — разрыв, который я считаю вредным для общего революционного дела.
Вот почему я предпочел совершенно отстраниться от дела о типографии. Я думал, что, представляя вам вести дело лично с Гильомом, я избегаю нового повода к ссорам. Но, оказывается, и тут не угодил. Я настолько, выходит, барин, что мне «не желательно стать посредником» и т.д. и т.д., ряд фраз, которые я не хочу и повторять, потому что написаны они сгоряча.
Наконец, я никогда не думал и не думаю, чтобы моё вмешательство могло иметь то значение, которое вы ему придаете, именно, чтобы «близость моя к Гильому могла бы быть гарантией ему, что он отдает инструменты работы в руки не мерзавцев и мошенников». Никогда Гильом мне не высказывал ни подобного, ни даже сколько-нибудь похожего, мнения об вас. К чему эти преувеличения? Зачем навязывать Гильому мнение, которое, сколько мне известно, он никогда не высказывал о вас? Мне кажется, дело гораздо проще. Пишите об этом деле Гильому. Его теперь нет в Невшателе, но письма ему перешлют. Если бы он спросил меня, насколько можно полагаться на исполнение вами договора, то, конечно, я сказал бы, что вы исполните его. Но никогда и не спросит он этого, ибо знает вас довольно, чтобы не сомневаться в этом. — Если же он спросит, чту думаю я [о] том, как отнесётся к этому Росс и его друзья — то на это я не могу дать никакого ответа, и смешно было бы с вашей стороны требовать от меня, чтоб я говорил за людей, которых вовсе не знаю.
Вы скажете, может быть, что это — излишняя щепетильность; но где приходится прибегать договорам и т.д., там, значит, взаимные отношения настолько плохи, что отсутствие такой щепетильности ещё более будет вредить делу.
Но довольно. В заключение я желал бы одного, — чтобы вы не искали вражды там, где её нет. В вашей преданности делу я нисколько не сомневаюсь, но будьте же и вы справедливы, не старайтесь объяснять моих поступков какими-нибудь пакостными мотивами. Я вам прямо высказал, чтó я думаю о характере вашей пропаганды, но я не старался объяснить ваших убеждений ни задними целями, ни тем, что вы флюгер в чьих-нибудь руках. Допустите же, прежде всего, и во мне способность думать чтó я говорю и не ищите всякий раз пакостных мотивов, едва я думаю иначе, чем вы. Только тогда и возможно какое-нибудь общее дело.
Так как я надеюсь, что вы сможете, наконец, при более близком знакомстве, стать на такую почву, то я вовсе не желаю разрыва, о котором вы пишете, — и это вовсе не во имя каких-нибудь политических соображений, а просто потому, что не вижу ни малейшей причины для такого разрыва.
Ваш А. Л.
ГАРФ. Ф. 7026. Оп. 1. Ед. хр. 8, л. 2–5 об.
Вторник, ночь
[Декабрь 1878]
Милая, горячо любимая, прости, роднуша, что не писал, — бывают дни, что я ухожу с утра и возвращаюсь только к двум часам ночи. И сегодня — так. Теперь уже, верно, третий час ночи (и часы стоят), а я только что вернулся. Мы выпускаем № за № и сегодня набрали (выпустим завтра) брошюрку Реклю в 8 стр. о смертной казни.
В субботу вотируют, и надо, чтобы она загодя была разослана в секции для продажи.
Как видишь, наша крошечная типография работает на всех парусах. Но зато, если бы ты только могла вообразить, что пришлось испытать!
Откуда только силы берутся?! Зато, выпустив в субботу 3-й № (№ 7), отдохну вдосталь. И отдамся моей милой, голубке моей. Вот, надо уж тебе сказать хорошее.
В типографию поступают деньги. Реклю записался на 240 фр. (по 20 фр. в месяц). Сегодня получил 18 фр., вчера 20. Будут еще взносы: идет подписка.
Абоненты прибывают. Главный заведующий киосками в Швейцарии продал все 50 экз. и просил прислать 80 наперед. В день поступает 3–4 абонента. Прибывают и так деньжонки: один старый француз прислал 10 фр., и т.д.
А как идут твои занятия, мое родное дитя? Как Ирочкино здоровье? Все ли благополучно? Милая ты моя, — как хотелось бы обнять тебя, приласкать и приласкаться к моей милой, доброй, ненаглядной. Лупу вышлю — и буду ревновать тебя к этой лупе, что она так близко будет к твоим глазкам, в которые так хотелось бы глубоко, глубоко посмотреть и потом — крепко-раскрепко расцеловать эту противную гадкую девчонку, которая только по два месяца любит Петьку, а потом улетает куда-то в неведомые края…
У нас такой теплый-претеплый день. Озеро синё. Хорошо в воздухе, и на душе хорошо — и еще сильнее хочется взять под руку эту скверную девчонку и закатиться с нею куда-нибудь в глушь лесную.
Ну, прощай, милая, дорогая. Раскрепко и крепко целует тебя твой Петр.
Прожектор. 1928. С. 14. Публикация Р. Кантора по агентурной копии.
Воскресенье вечер
[Февраль-март 1879 г.]
Дела мои, дорогая, милая моя Сонюша, идут не ладно. Все убеждены, что новая газета пошла бы хорошо, что можно было бы ее печатать, но вялость — непреодолимая. Все было бы прекрасно, если бы я один взялся всё делать: и всю газету писать, и всё организовать [1]. Есть и другие факты, которые просто заставляют руки опустить.
Я все-таки поеду, однако, завтра утром в Сонвилье; посмотрю, чтò там найду: почти то же, вероятно. Завтра, значит, не вернусь. Придется еще один день потратить, выехать только во вторник и вернуться в Женеву к тебе, моя милая гуля, лишь во вторник вечером, или в среду утром. Постараюсь, однако, во вторник. Во всяком случае протелеграфирую.
Тяжело, моя гуля, видеть, как притихают люди при первой неудаче. Чего же ожидать от них в более серьезные минуты. Или тогда — они станут сильнее, могучее? Может быть и так, мне верится, что так, но тяжело переживать эти минуты упадка сил и видеть этих мышей «die gleich in Verzweifeln kommen, wenn nur der Herr eine neue Katze geschaffen hat» [2].
Милая, роднуша моя. Как крепко я обнял бы тебя именно теперь, как с любовью смотрел бы в твои любящие глаза; именно в такие минуты всего сильнее чувствуется сила любви. Одно хорошо — нам дорога не закрыта, и есть другие, много других путей: туда-то я, верно, и направлюсь.
Гуля, а ты скучаешь без Петьки, рада будешь его увидеть? Милая, голуба моя, тысячу тысячу раз целую тебя и горячо горячо прижимаю к груди.
Твой Петька.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 57, л. 9–9 об. На бланке Hôtel du Guillaume-Tell tenu par Ad. Chapuis. Rue du Premier Mars, 5. Chaux-de-Fonds. На лев. поле позднейшая помета рукой Кропоткина, синим карандашом: «1879 fév. ou mars».
1. Речь идет о газете «Le Révolté», первый номер которой вышел 24 февраля 1879 г.
2. «приходят в отчаяние каждый раз, когда Господь создает новую кошку» — (нем.).
4 мая 79
Милая моя голубка, скучно, родная. Всегда скучно расставаться, а еще скучнее, когда, как сегодня, нездоровится, а на дворе ветер воет, холод, мрак.
Нездоровится мне совсем сегодня. Как вернулся от тебя, всё лежал. Теперь разобрался в своих кучах неотправленных писем и рукописей, развел огонь, согрелся — немного лучше стало. А то, нездоровому в этой холодной комнате, где замечаешь эту пустоту (даже угол пустой у шкапа бросается в глаза) очень было скучно.
Уже 1й час, а я всё сижу — пишу; кучу писем нужно написать. И за рукопись ещё не брался. Завтра кончим №, верно во вторник выйдет.
Лежа в холодной постеле, я всё думал, как моя милая, жизненька моя едет, зябнет, приедет не на место, или в холодную комнату, — но зато как ей завтра весело будет начать слушать лекции, учиться многому хорошему. Вспомнились мне мои университетские годы: как дорывался до этого университета, и с каким хорошим чувством приступал я к этому ученью. Как весело было узнавать эту природу и ее законы. Так и гуле теперь? Хорошо ведь, голубка? Учись, милая, запасайся силой и верой в себя. Пригодится.
Но не забывай, милая, учиться французскому. Ты не поверишь, сколько ты узнаешь, когда будешь читать по-французски. А главное — самое главное — с Петькой будешь жить, милка моя, и Петьке дашь много счастья.
Ведь вот, оба были мы недовольные какие-то эти дни. А какое хорошее чувство осталось в сумме! Сколько радостей и счастья! И еще больше будет.
В конце мая, или начале июня я наверно буду в Невшателе и Берне. И милку свою тогда, ух как крепко расцелую. А когда у тебя болело горлышко, я тебя целовал в самую душку, ты этого не заметила! Третьего дня ночью целовал, а ты ничего не пишешь, помогло ли, или нет?
Я сегодня очень опечалился, увидав Sommer semestre Бернского университета. Ведь лекции начнутся 16-го апреля и до августа пойдут без перерыва? Что же это такое, неужели ты только на месяц или только полтора приедешь?
Гуля, как я жду твоего приезда! А ты, гадкая, ждёшь? Поторопишься расстаться со своей гадкой анатомией, как я ее невзлюбил теперь. Так и буду знать: гадкие науки анатомия и юристика, анатомия еще хуже теперь.
Довольно болтать, гуля, дай поцеловать тебя, моя славная голубушка.
Не сердись на своего Петьку, ведь он любит тебя и ты
люби
Петьку.
Крепко крепко люби.
ГАРФ. Ф.1129. Оп.2. Ед.хр.87, л.1–3.
Май 79
Гадкая ты девчонка, — так-то любишь своего Петьку! Совсем не пишешь. Хорошо это! Я сердит на тебя. Вообще, мне как-то сдается, что в эту разлуку ты меня меньше любишь. Ведь не за то же, что я, чувствуя, что нам предстоит сделать теперь больше, чем удалось сделать в предыдущие два–три года, бросаюсь с головой в дело, которое нам обоим так дорого. Тогда за что же она перестает любить?! Не хорошо, гадкая девчонка, противная.
Я послал тебе, милка, лупу, а денег не выслал. Вчера, к ужасу своему, заметил, что из 535 фр., за отдачею 150 фр., остается еле-еле сорок. Стал считать, оказалось — ничего не потерял, но я был уверен, что у меня есть еще одна сотенная бумажка, которая и предназначалась тебе. Ну, дело сделано. Типографии пришлось платить за бумагу, за печатание, за афишки и т.д., и я платил. Да это вернется помаленьку, да хоть бы и не вернулось, так бог с ним. Дело идет так, что не останавливать же из-за каких-нибудь 200–300 фр. Что там загадывать вперед. Нужно делать теперь: теперь или никогда, нам предстояло завоевать положение, благодаря ряду условий: процесс, брошюра Реклю и т.д. И мы сделали, и результаты отвечают ожиданиям. Представь, 6-й № рассылали в Женеве 140 человекам, 7-й — уже 170. 30 подписчиков в 5 дней! Продал 5-й и 6-й №№ по 300 экз. Куй железо, пока горячо.
Ты же, родная, вот что сделай. Бери из тех 500 фр. на что нужно, а я сегодня же пишу, чтобы выслали рублей 150–200, и ими мы сейчас же заполним наши 500 франков. Это я обещаю тебе, а свои обещания я держу, тем более, что знаю, как ты дорожишь этими запасными на черный день. Затем, я теперь ежедневно, по ночам, сижу над переводом романа и ищу чего-нибудь такого для статьи по естествознанию. Люлька, ты знаешь, что я находчив, я верю в свои силы; до сих пор умел выпутываться из худших условий. А вера — сила. Ну, да довольно об этом. Ты скажи мне, отчего не пишешь?
Положим, занята. Но прежде находила же минутку, чтобы между двух лекций мазнуть два–три слова. Меня тревожит это молчание еще по одной причине. 10 мая прошло. Я спрашивал тебя, все ли благополучно, а ты не отвечала. Не ждешь ли ты что-то со дня на день и в ожидании молчишь.
Радость моя, не делай этого. Нельзя же хвататься так страстно за какое-нибудь дело, как я, отдавая на это каждую секунду в продолжение 3–4 дней подряд. Ты могла бы писать, а если не пишешь — стало есть причина. Вот как я рассуждаю и тревожусь более, нежели ты думаешь.
Я исполнил твое желание, купил себе пальто [неразб.]. Пальто — просто прелесть: почти черное, чуть сероватое, знаешь только, что я промотал на обе штуки 65 франков… Очень уж надоели мне мои прежние отрепья…
Сказал бы тебе что-то такое, что мне очень приятно тебе говорить, да не скажу — боюсь, ты сердита и не ответишь тем же… А вот как крепко-крепко тебя расцелую, уж как крепко, вот так, и еще, и еще, еще.
Твой Петр.
Прожектор. 1928. С. 15. Публикация Р. Кантора по агентурной копии.
3 окт. 18[80]
Любка, милая, дорогая.
Я совершенно не понимаю, как это возможно, чтобы моя комната не имела выхода. Помилуй, роднуша, приходит кто-нибудь ко мне, когда ты еще в постеле или нездорова — что же? через твою комнату вести? Ведь это невозможно. «Принять» я мог бы еще в кухне, но ведь ко мне ходят по делам, значит — всегда что-нибудь нужно в моей комнате.
Ясное дело, что я не могу поселиться в задней комнате.
Наоборот, если я поселюсь в передней, — это значит, что ты заперта в своей или беспрестанно ходишь через мою.
Люба, это очень, очень неудобно.
Затем, ты мне не пишешь, будет ли печка в твоей комнате. Пойми же, что без печки нельзя по здешним зимам. Боюсь я вообще, что ты дала маху. Если дело уже сделано, то делать нечего, но смотри, не обязывайся на год, а только на три месяца.
Вообще, это очень неудобно, и для тебя, и для меня, не иметь своего выхода. Это значит вечно быть запертым. Не знаю, право, как мы с этим сживемся. Я готов попробовать, но — только попробовать. Разве что можно будет пересдать, если не понравится. Во всяком случае надо бы это выговорить вперед.
Сухая ли квартира? Это самое главное. В каком этаже?
А сколько это должно было тебе доставить хлопот, моя дорогая, милая роднуша! Любочка моя родная. Я знаю это, и не хотелось бы увеличивать хлопоты, но только сдается мне, что ты поторопилась, и что квартирка слишком уже тесна, чтобы мы могли в ней ужиться.
От Линя — ни слова!
Петя твой усиленно работает, очень уже хочется мне поскорее отделаться. К Реклю я хожу по утрам только на часок, делаю самое необходимое, а потом, весь день, до 12ти ночи, валяю без перерыва. Ты знаешь, как много я могу сделать, если работаю всласть часа 4–6. Но оказывается, что Реклю очень поверхностно написал Сибирь, конечно, в расчете, что я буду много дополнять, так что очень много приходится писать.
По вечерам я стряпаю себе что-нибудь, перечитаю газеты и — опять за работу. Просматриваю и книжки некоторые, но об этом расскажу тебе после.
Ну, прощай, детуша моя дорогая, славная моя гуля. Только отчего глупенькая? не хочу! Надо беленькой, совсем беленькой быть. Любка! дай обойму тебя вот как! помня, что «гулю надо крепко любить, вот так!! а расцелую при этом без счета.
Твой Петр.
Читала, что наш царь совсем с ума сходит. Английские министерские газеты пишут. То-то бы облегченье было.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 87, л. 4–5 об.
Geneva, 17 Route de Carouge
Dec. 25 1880.
My dear Keltie.
Before all merry Christmas for you, for Mistriss Keltie and for Lizzie. I hope you all are well and I wish you have your Christmas happy and merry.
You see that I am not coming to London. I hoped to be with you during this winter on a speical occasion.
During the summer I received the visit of Gentleman who said he was American, former Russian subject who was compelled to emigrate. He offered me much money which, he said, he would collect among his American friends for a paper, an English paper on Russian subjects which I proposed to publish in London without having, as usual, the necessary money for the undertaking. I am generally most distrusting as to such gentlemen, and as he was going to London I addressed him to my friends, begging them that they make a closer acquaintance with the man.
A month later he wrote to me he already has £ 256 at my disposal, but I did not answer him a world: He seemed me suspicious; and I tried to get money otherwise.
Well, what was the man? Soon we learned he was an agent of Loris Melikoff, the same who has done on the NW. Railway the mysterious explosion during this autumn. We have driven him away as a scoundrel.
As to the paper we did not get the money until now and I thik this undertaking will not be realised, so that I do not hope to come to London.
Are you well, my dear Keltie? As to me I keep well with my wife a medical studient at the Geneva University. I work much for our cause. I hope nevertheless to see you once at London.
With best friendly wishes
Yours faithfully
P. Kropotkin.
Geneva, 17 Route de Carouge
25 декабря 1880.
Мой дорогой Келти.
Прежде всего позвольте поздравить вас, миссис Келти и Лиззи с рождеством. Я надеюсь, что вы все здоровы и желаю вам счастливого Рождества.
Как видите, я не приехал в Лондон. Я надеялся увидеть вас этой зимой в связи с особыми обстоятельствами.
Еще летом меня посетил господин, назвавшийся американцем, бывшим российским подданным, вынужденным эмигрировать из России. Он обещал мне много денег на газету, английскую газету, посвященную русским делам, которую я хотел издавать в Лондоне, не имея, по обыкновению, необходимых средств; по его словам, деньги он мог бы собрать у своих американских друзей. Я вообще не доверяю такого рода господам, но поскольку он направлялся в Лондон, я рекомендовал его моим друзьям, попросив их в то же время повнимательнее познакомиться с ним.
Спустя месяц он известил меня, что готов предоставить в мое распоряжение 256 фунтов. Однако я не ответил ему, так как он казался мне подозрителен, и старался раздобыть денег иначе.
Кем же оказался этот господин? Вскоре мы узнали, что он — агент Лорис-Меликова, тот самый, который устроил таинственный взрыв на с.-з. железной дороге прошлой осенью. Мы изгнали его, как негодяя. Что же касается газеты, то денег мы так и не достали, и мне кажется, что всё предприятие так и не удастся реализовать, так что теперь я уже не надеюсь попасть вскорости в Лондон.
Как вы поживаете, дорогой Келти? У меня, а также у моей жены, студента-медика Женевского университета, всё хорошо. Я много работаю для нашего дела.
Я надеюсь, несмотря ни на что, увидеться с вами в Лондоне.
С самыми дружескими чувствами,
искренне ваш
П. Кропоткин
RGSA. J. Scott Keltie correspondance files. Перевод А.В. Бирюкова.
| < 1861-1870 | Хронологический указатель | 1881–1890 > |
| Указатель адресатов | Список публикаций |
| БИБЛИОТЕКА: | |
| Алфавитный каталог | Систематический каталог |