Замечательный обзор эмигрантской половины жизни П.А. Кропоткина был, к сожалению, не очень аккуратно издан. Неизвестный переводчик, довольно плохо владевший русским языком, произвел достаточно корявый текст, и нам остается констатировать, что ни П.А. Кропоткин, ни М. Неттлау в стилистических погрешностях неповинны. Не располагая оригиналом, я старался бережно относиться к опубликованному, исправляя лишь явные опечатки и бьющие в глаза неграмотные обороты.
Несколько смелее я правил погрешности набора. Дело в том, что типография, в которой печатался журнал «Пробуждение», обладала весьма ограниченными техническими возможностями. Вопреки обещанию М. Неттлау, его пояснения, включенные в текст писем, почти всегда взяты не в квадратные, а в круглые скобки, и подчас невозможно решить, принадлежат ли слова в скобках автору письма или комментатору. Там, где авторство Неттлау очевидно, я восстанавливал квадратные скобки. Кроме того, из-за малого количества шрифта разных начертаний выделения в тексте делались то курсивным, то жирным шрифтом. Скорее всего, также из-за нехватки шрифта обозначения годов в виде заголовков начинаются только с 1903 г. Все эти и многие другие полиграфические погрешности я исправлял, никак не оговаривая (лишь пропущенные в наборе годы взяты в квадратные скобки).
Хочу надеяться, что ценнейшие данные, собранные Максом Неттлау и до сего времени малодоступные исследователям биографии и творческого наследия П.А. Кропоткина, в электронном виде станут более известны — работа, проделанная замечательным историком анархизма, этого заслуживает.
Так как ориентироваться в этом большом обзоре документов (вместе с попутно упоминаемыми — 146 писем и обращений) нелегко, я приложил к нему указатели — хронологический и адресатов писем — которые находятся в конце файла.
А.В. Бирюков
Многие из ранних социалистов и анархистов писали свои письма очень старательно и благодаря этому в некоторых случаях сохранилось немало интимных материалов для истории огромного международного распространения их идей в течение последних 150 лет.
Их социальная природа, пропагандистский пыл, товарищеский дух, а также, временами, чувство одиночества, желание развить рождающиеся в их умах идеи с помощью обсуждения, — наконец, постоянные требования со стороны ранних и еще очень небольших движений, возлагавших тяжкое бремя как раз на самых активных и преданных, — всё это делало частые письма необходимостью. Перемежаясь с личным обменом мнений, эти письма являются, таким образом, самым основным материалом, который, в наш век секретарей, телеграфа, телефона, диктофона, не собираются большинством социалистических и профсоюзных организаторов, ораторов, писателей, печатников и проч., ибо все такие материалы принимают теперь форму механически регистрируемых деловых сообщений. Взгляд на интеллектуальную мастерскую раннего социализма и анархизма, попытка осветить ее, может показаться странным времяпрепровождением торопливому работнику или исследователю, воспитанному нашим машинным веком.
Но мы можем уверить их, что если они, бедные жертвы системы, созданной в интересах паразитов и лентяев, не хотят стать совершенно бездушными привесками к машине и, в сущности, частью самой машины, то они ничего лучшего не могут сделать, как погрузиться в прошлое, когда люди, в условиях значительно меньшего развития технических приспособлений всякого рода, но при более ясном небе, в более тесном общении с другими людьми и с природой, ведя более спокойную умственную жизнь, мыслили и работали для освобождения человечества и были среди первых, бросивших вызов тогдашним тиранам и временщикам и смело выступавших против всех препятствий, нагроможденных на пути прогресса. Переписка таких людей является не только неоценимой основой социалистической и революционной истории, но также и источником духовной силы, а часто — и добрых советов современному читателю.
Очень многие письма Прудона, Бакунина, Элизе Реклю, Кропоткина, Джемса Гильома, Густава Ландауэра и, конечно, других, сохранились, но еще большее количество их уничтожалось или до сих пор находится в забросе. По крайней мере, три больших коллекции имеются в распоряжении читателей: письма Прудона (14 томов, 1875 г.), Реклю (3 т., 1911–25 гг.), Ландауэра (2 тома, 1929 г.), а кроме того — большой том на русском языке, содержащий письма Бакунина к Герцену и Огареву (1896). Избранные письма из переписки Прудона, опубликованные в нынешнем году в Париже в одном томе, были встречены публикой, как самая привлекательная литературная новинка. Большая часть найденных писем Бакунина разбросана, однако, в различных, иногда — ставших уже редкими изданиях или существуют только в рукописных списках и выдержках у меня и еще немногих других.
Письма Кропоткина еще менее известны. Некоторое число их было опубликовано в периодических журналах после его смерти, в отдельных номерах или сериях номеров, собрать которые трудно в настоящее время. Многие из них, вероятно, хранятся в архивах Московского Музея, который и до сего времени еще не опубликовал никаких сообщений, основанных на массе накопленных им документов. Многие из них хранятся в ожидании серьезной попытки напечатания какого-либо сборника их, а многие другие, по-видимому, заброшены, постепенно теряются и уничтожаются, ибо владельцы их думают, что к этим письмам нет более живого интереса. Бывает также, что владельцы таких писем умирают или уходят на покой, и письма становятся достоянием людей, чуждых или враждебных их идеям.
У меня была возможность видеть несколько связок таких писем, и я списал их для своей исторической работы. Они оказались неоценимыми для освещения швейцарского периода жизни Кропоткина (1877–1881). Другие письма изображают позднейшие периоды его жизни. Я думаю, что лучше использовать исторически важные части этих писем таким способом, чем ограничиться ожиданием, что когда-нибудь может выйти полное собрание этих писем.
В этом же духе и смысле я также нахожу, что то небольшое количество выдержек из напечатанных и ненапечатанных писем, которые дошли до моего сведения, явятся побуждением к опубликованию полного издания, так как эти выдержки покажут, какие биографические материалы и другие интересные заметки содержатся в этих письмах. Сошлюсь также на выдержки из писем Кропоткина к Граву в другой статье этого же Сборника.
Выдержки приводятся в хронологическом порядке и кой-где поясняются мною. В некоторых местах, путем вставки слов, взятых в квадратные скобки [ ], я добавляю такие пояснения, как, например, название какого-нибудь издания или дату, так как нынешнему читателю неизвестны подробности, которые автор считал слишком известными, чтобы требовать пояснений. Я также добавил новейшие сведения о другом автобиографическом материале и других сериях писем и проч., чтобы показать, для каких периодов существуют хорошие источники — печатные или рукописные — и какие периоды особенно требуют дальнейших изысканий. Но так как это — не исторический труд, а только юбилейная статья, то я вовсе не старался быть исчерпывающим. Я только имел в виду бросить взгляд на переписку Кропоткина, считая, что этот очерк должен стать побуждением к тому, чтобы предпринять эту задачу в более широком масштабе, с помощью хорошо направленной энергии всех тех, кто в ней заинтересован.
М.Н.
О первых тридцати годах (1842–1872) жизни Кропоткина мы осведомлены, главным образом, благодаря его «Запискам революционера» (Лондон, 1899; русское издание — Лондон, 1902. Мне неизвестно, были ли опубликованы оставленные им дополнения, предназначенные для более полного издания), «Дневнику П.А. Кропоткина» (Москва, 1923, VIII, 292, 2 стр.; 8º), покрывающему время с июля 1862 г. до ноября 1867 г. — благодаря его личной переписке, докладам и проч., об его поездках по Сибири, напечатанным в общих и научных периодических изданиях [1] того времени, а также благодаря тому, что он сообщил о раннем периоде своей жизни в речи на Лионском процессе (1883 г.) и проч. Подробности его карьеры на государственной службе были приведены в сборнике «Памяти Петра Алексеевича Кропоткина» (Москва, 1921 г.), стр. 62–65, где перепечатан его образно написанный доклад о процессе ссыльных поляков в Иркутске, в 1866 (стр. 123–172). Музей П.А. Кропоткина в Москве владеет некоторыми очень ранними рукописями, сибирскими документами и проч.: см. описательную брошюру Н.К. Лебедева о Музее, Петроград, 1928, стр. 14 и 24. Но ранние письма не были опубликованы, насколько я знаю, и обширная корреспонденция между Петром и Александром (умер в 1886 г.), хотя и сохранилась, но не была напечатана.
Письма 1 и 2 относятся к позднейшей части этого периода.
Письмо № 1. Число мне неизвестно. Эта выдержка приведена в брошюре Лебедева, стр. 14.
В этом доме (в Малом Власьевском переулке, Москва) мы жили зимы 1855–57 гг., и он связан у меня со многими воспоминаниями, с первым пробуждением литературных наклонностей, а потом — с эпохою нашего «народнического» движения. Здесь мы переписывали с моим русским учителем Н.П. Смирновым второй том «Мертвых душ», ходивший тогда по рукам в рукописи, и здесь я прочел впервые «Евгения Онегина» и «Горе от ума», где цензура не позволяла называть Скалозуба полковником… Здесь же я прочел и Войнаровского… Здесь же, наконец, мы принялись с братом издавать «журнал», для которого он писал стихи, а я «повести», т.е. то, что считал повестями… [2]
Брайтон, 10 ноября 1912 г.
…Тысячи благодарностей за эту библиографию [3]… Со своей стороны, я составил список того, что я напечатал с 1861 по 1870 г. в России и Сибири. Также у Петермана [немецкий географический журнал] и в Неаполе (Обсерватория Пальмьери).
Однако у меня нет заглавий и точных дат для Vorlaufiger Bericht der Olekma—Witim Expedition (вероятно, в конце 1867 или в 1868 г. [4] Katalog der Hohen in Ostsibirien und angrenzenden Landern (вероятно, в 1870 или 71, или 72 г.), напечатанном в Petermann’s Geographishen Mitteilungen» [5].
У меня также нет точных дат моих писем из Сибири в «Современную летопись» Московских Ведомостей 1862–1864–65 [6]. Это было еженедельное издание 4º «Московских ведомостей». (Катков в ту эпоху был еще английским вигом, конституционалистом.) То же относительно «Русского Вестника», где я напечатал рассказ о моем первом путешествии в Манджурию. (Поездка из Забайкалья на Амур, через Манджурию, Р. В., 1865, № 6, стр. 585–681).
То и другое есть в Британском Музее, я имею точные даты, но не нахожу их.
Я пропустил в моем списке интересную вещь: почти стенографический отчет о процессе поляков, взбунтовавшихся в 1866 г. на пути вокруг Байкала, после чего добряк Корсаков (генерал-губернатор Восточной Сибири) утвердил приговор суда (военного) — расстрелять четырех поляков. В нем я рассказываю о жестокостях, учиненных русскими офицерами. Корсакова это привело в ярость.
У меня есть здесь копия этого отчета «Биржевых Ведомостей» 1867 г. Ее сделали для меня в России… Я продолжаю пополнять список, приводя краткий обзор того, что я написал здесь в газетах, словарях, энциклопедиях. Это целое curriculum vitae (literariae) [7] [литературное жизнеописание — примечание переводчика].
Ни о каких письмах, относящихся к периоду 1872–1870 гг. (путешествие заграницу в 1872 г., участие в русском революционном движении, тюрьма и бегство) мне не известно. Главными документами являются: «Первая встреча с П.А. Кропоткиным», М.П. Сажина, в его «Воспоминаниях» (Москва, 1925 г., стр. 81–82) о Кропоткине среди швейцарских интернационалистов 1872 г., и в аналогичных воспоминаниях, записанных Джемсом Гильомом; в литературе о кружке Чайковского, как например, в книге Л. Шишко «Сергей Михайлович Кравчинский», в «Вестнике русской революции», № 3, и отдельно, 50 стр., и т.д., и на процессе 193-х. Записка Кропоткина 1873 г., «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?», его первое известное революционное произведение, было захвачено при его аресте и помещено, но не полностью, в одном из секретных правительственных изданий, из которого впоследствии было перепечатано в «Былом» (Петербург), а также в сборнике «Памяти», 1922, стр. 24–56, где на страницах 21–24 и 66–76 (написано Николаем Ашешовым) разбираются эти вопросы. Но заметки Кропоткина, когда он пересматривал этот текст в 1920 г., оставались неопубликованными, и я не могу сказать, был ли неполный текст 1875 года дополнен и сверен с оригиналом, если таковой был найден.
Побег Кропоткина из тюремной больницы теперь более полно освещен М.П. Лешерн фон Герцфельд: «Воспоминания о побеге П.А. Кропоткина», в «Памяти», 1922, стр. 77–81, и изучением документов полиции Н. А.-вым (Ник. Ашешовым?), стр. 82–92. Дальнейшее изучение и воспоминания М.П. Сажина 1872 года знакомят нас с Софьей С. Лавровой, хорошо известной в цюрихском кружке Бакунина, принимавшей участие в знакомстве Кропоткина с русским кружком Цюриха, деятельной пособницей кропоткинского побега в 1870 году, навещавшей его в Harrow, в 1886 году, после его тюремного заключения во Франции, и еще, и еще, до самого конца; продолжавшей поддерживать с ним ровную связь, и знающей и помнящей много вещей. Я не знаю, была ли ее жизнь изучена революционными историками. Я видел ее только раз, у нее дома, и она произвела на меня впечатление очень образованного человека. Она была его же возраста и умерла в начале двадцатых годов в Петербурге.
За период 1876–79, я знало только около тридцати неопубликованных писем Кропоткина, все они были адресованы Полю Робэну, жившему тогда изгнанником в Вульвиче (Лондон). В последние годы, хорошо известный как поборник бесплатного обучения и нео-мальтузианец, Робэн, в конце шестидесятых и в 1870 году, на интернациональных съездах во Франции, Бельгии и Швейцарии, стал деятельным и был в самом центре кружка противников власти. Кропоткин, который в Лондоне встретил Лаврова, но не почувствовал симпатии к сдержанному кружку, издававшему тогда в Лондоне «Вперед», был, наоборот, Робэном приведен в контакт с наиболее деятельными интернациональными противниками власти, которых, как Джемса Гильома, он уже немного узнал во время своего путешествия в 1872 г. в Швейцарию и Бельгию. Его связи скоро расширились, как это видно из большого количества писем, адресованных ему наиболее известными товарищами весной и летом 1877 года, опубликованных в книге Гильома «Интернационал» (4 тома, 1905–11); я видел их и пользовался ими для исторической работы, исключая русские письма, которые должны быть теперь в Кропоткинских бумагах. В конце того же года он был сделан секретарем-корреспондентом секретной интернациональной группы, и эти связи расширились, когда было основано «Révolté», встреченное с большим интересом во многих странах, особенно во Франции. Теперь только письма к Робэну свидетельствуют обо всем этом, подробные, живые, фотографически точные, часто отделенные большими перерывами. Некоторые другие источники, как например, сотрудничество Кропоткина в швейцарских анархистских газетах, помогают их дополнить. Русские отношения едва могут быть прослежены по его письмам, и часто заключаются в личном товарищеском контакте, как например, с Дмитрием Клеменцом, Варлаамом Черкезовым, Анной Кулишовой и другими.
Чтобы заработать на жизнь, Кропоткин начал посылать научные заметки, взятые из русских источников, в лондонский «Nature», подписывая их «Левашов» (его тогдашний псевдоним), а также заметки о русских географических экспедициях в «Times». Кроме того, его работа «Исследования о ледниковом периоде», XXXIX, 717 стр., напечатанная Русским географическим обществом, была прислана ему журналом «Nature», для обозрения; тогда он раскрыл свое инкогнито, и Дж. Скотт Кельти, помощник редактора, сделался его верным другом и скоро пригласил его для русской работы в Gazeteer (географический словарь), который он подготовил (см. некролог Кельти о Кропоткине, в значительной части перепечатанный в книге Joseph Ishill «Peter Kropotkin: The Rebel, Thinker and Humanitarian». Berkley Heights, New Jersey, 1925, стр. 51–55).
Письмо № 3. [Лондон]. Без числа. Помечено Робэном: ноябрь 1876.
…Видел книгу Лиссагарэ о Коммуне [в то время только что напечатанную в Брюсселе]. Лавров, прочитавший начало книги, сказал, что, не углубляя вопросов, подобно Лефрансэ, («Очерк движения коммунаров в Париже в 1871 г.» Невшатель, 1871 г.), автор очень интересно рассказывает о фактах, в стиле скорее журналиста, чем историка. Он остается верным своим симпатиям и антипатиям. Говоря, напр., о Лионском восстании (сентябрь 1870 г.), он даже не называет Бакунина. Книга чрезвычайно дорога — 10 франков, и Трюбнер выписывает ее из Брюсселя по почте за 11 шиллингов. Я получу ее через несколько дней.
Письмо № 4-е. [Лондон]. Без числа. Помечено Робэном: ноябрь 1876 г.
…Я уезжаю в начале будущей недели в среду или во вторник. Мне послали денег. Пока же пишу без устали, вчера и сегодня, чтобы покончить с кучей газет, полученных мною от «Nature» [8].
Письмо № 5. [Лондон] 11 января 1877 г.
…В понедельник или во вторник я уезжаю или в Бельгию, или в Швейцарию. С одной стороны, Гильом убеждает меня поскорее отправиться в Вервье (Бельгия), чтобы позондировать там почву для Брусса [Поль Брусс, член Интернационала, в то время находившийся в Берне], который сначала едет в Льеж (где он постарается устроиться в университете в качестве препаратора по химии); а с другой стороны, меня зовут в Швейцарию: один из моих друзей в России — даже двое — скоро приедут, может быть даже на этих днях, специально для переговоров со мной и моими друзьями…
Демонстрация [знаменитая речь Плеханова у Казанского Собора] не нравится вам из-за церкви. Но это был очень хороший способ иметь аудиторию в тысячу человек. Она была немножко жалкая, зато и мужчины и женщины дрались очень хорошо.
Письмо № 6. [Лондон]. Робэн пометил: 23 января 1877 г.
…Я еще не уехал: я еще не покончил с писанием для «Nature» и с письмами, но сегодня я уезжаю в Остенде. Крепко вас обнимаю, дорогой друг, и уезжаю с сожалением, что наше знакомство было таким коротким, но очень хотел бы возобновить его когда-нибудь. Я надеюсь на это, ведь жизнь бросает нас по своему произволу, и нельзя знать, где мы встретимся.
Письмо № 7. Вервье. 1 февраля 1877.
…Есть рабочие [9], которые твердят: «посмотрите на эти прекрасные английские тред-юнионы. Посмотрите, какую силу они приобрели. В единении — сила. Вы увидите, о, вы увидите, что Англия будет все-таки первой в деле разрешения социального вопроса, но не методами насилия, а путем требований и заявлений рабочей партии о том, чего она захочет, когда сила будет на ее стороне». Вот что им проповедовали, и что наши попугаи повторяют. Но огромное большинство за ними не идет. Вчера, например, я был в местной организации. Около двадцати рабочих пришли, чтобы провести вечер. Я завел разговор на тему об этой выходке клоуна, (двусмысленная статья) — «Ответ Резилля (Силлье)», появившейся вчера в «Mirabeau» [еженедельник Интернационала], а затем о пути, по которому они думают пойти. Нашелся защитник тред-юнионов. Надо было видеть, как слушатели — и, заметьте, наиболее развитые среди слушателей, — пожирали меня глазами, когда я начал спрашивать: всё ли им сказали о тред-юнионах? Говорили ли им о духе, которым они проникнуты, об их организации, о неизбежной власти председателей и секретарей, и проч., и проч. После этого все, — за исключением одного старого пьяницы и одного упорного петиционера (подписавшего реформистскую петицию), ходатайствовавшего о помиловании, — подпрыгивали на своих местах, когда их спрашивали, пойдут ли они парламентским путем. Они говорили: «никогда! Никогда мы об этом не думали и никогда нам этого не предлагали»…
[В том же письме, но обращаясь к мадам Робэн]:
…Но агитация, целые вечера, проведенные в ожесточенных спорах, приносят мне пользу. Есть то чувство свободы, силы, которого не хватало в Лондоне [10].
Письмо № 8. (Вервье; первых двух страниц не хватает).
…Итак, я предлагаю, чтобы Брусс приехал сюда для переговоров с Флюзом [Пьер Флюз, ткач, один из наиболее старых и уважаемых членов Интернационала]. Это самый влиятельный, красноречивый и энергичный человек. Хотя он поддерживал петиционеров, но с оговоркой: — пусть делают, они скоро увидят, к чему это приводит. Его легко убедить в нелепости этого движения, ибо в глубине души он сам в этом убежден. Пусть отношения с Пиеттом [Эмиль Пиетт, вышедший из Интернационала; принадлежал к кружку «Искра», оставшемуся автономным] и Бастэном останутся прерванными и сохранятся лишь на чисто деловой почве (продажа «Бюллетеня» и проч. … Пьетт имеет книжную и газетную лавку). Пусть Брусс попытается завладеть журналом «Mirabeau» [11]. (Вы не можете представить себе, как они привязаны к своему «Mirabeau». Это их любимое детище. Это их министерство. Кто им владеет — правит.) Стало быть, редакция вновь должна стать рабочей, и туда надо поставить Флюза. Флюз поддержит анархистов. Если не овладеют журналом, то пусть Брусс организует другой — но безусловно рабочий журнал (с неизбежными разговорами о той или иной обиде со стороны хозяина или лавочника), пусть он приложит все усилия, чтобы сменить редакцию.
Что касается меня, то я нахожу, что пробыть здесь месяц — было бы бесполезно и даже вредно. Год — это было бы другое дело, но месяц не привел бы ни к чему. Короткое посещение оставило бы даже более сильное впечатление, чем месячное пребывание…
Письмо № 9. Невшатель, 11 февраля 1877 года.
…Я поехал… прямо в Женеву, чтобы разрешить вопросы о русской газете [12] и проч. Там я захватил моего русского товарища (Дмитрия Клеменца), и мы вместо отправились в Невшатель через Вевэ, чтобы повидаться там с Реклю (Элизе), который меня интересует и который предложил поставить меня под покровительство швейцарского Географического Общества [13].
…Гильом чертовски устал, похудел и измучился после этого ряда докладов… Новости, привезенные Бруссом (из его тайной поездки во Францию) отрадны. Пробуждение усиливается (парижские студенты с увлечением участвуют в нем) и направление, принимаемое движением, — чисто анархическое… Франция, Франция, таков припев везде, в Бельгии, как и здесь…
Письмо № 10. Шо-де-Фон [город в швейцарской Юре], 16 февраля 1877 г.
…Вот я, наконец, и поселился на месяц или два в Шо-де-Фоне и, как всегда, нуждаюсь в деньгах…
Он [Элизе Реклю] мне очень понравился. Мы с ним много спорили, и я был приятно поражен, увидев в нем настоящего социалиста (я в этом несколько сомневался, в виду его учености) [14].
…Сегодня я поселился здесь вместе с моим русским товарищем (Клеменцом). Но моя только что состоявшаяся беседа со Шпихигером [Август Шпихигер, один из наиболее известных работников в Юре] оставила по себе не очень приятное чувстве в связи со здешними делами: здесь одна немногочисленная группа с очень небольшим влиянием на рабочих или, скорее, почти без всякого влияния на массу, которую завербовали радикалы. [Во Франции, Швейцарии и других европейских странах радикалами называют левых либералов, а не революционеров, как в Америке. —Прим. переводчика.]
…Напротив, Брусс, которого я видел вчера, принес больше надежд и бодрости, особенно благодаря своему живому темпераменту (француз-южанин из Монпеллье). Он сообщил нам некоторые подробности своего путешествия и горячо поддерживал мысль о демонстрации 18 марта в центре враждебно настроенного населения Берна [15]. На демонстрацию пойдут, решив сражаться, если нужно, с бернцами.
Письмо № 11. [Шо-де-Фон]. 27 февраля 1877 г.
…Что касается положения Федерации [Юрской Федерации Интернационала] здесь, то оно далеко не блестящее. Все секции уменьшились до очень небольшого числа членов. Здесь, напр., только 10 или даже 8 членов приходят на собрания. Их имена: Шпихигер, Пэнди [Луи Пэнди, член Парижской Коммуны], брат Ферре [Ипполит, брат Теофиля Ферре, члена Коммуны, расстрелянного в 1871 г.], Бандран (рабочий из Лиона), и проч.; двое из них Шпихигер и еще один, а остальные — эмигранты из Парижа, Лиона, Италии и Испания (Северин Албаррасин, бежавший из Алкоя, очень скомпрометированный в Испании в 1873 г.) Это бы еще ничего. Их численность была бы не важна, если бы масса была с ними. Но дело не так обстоит. У них нет связей с массой. Более того, они отделены от нее как бы стеной, и мои усилия или, скорее, мое желание войти в другие круги, помимо этих десяти человек, ни к чему не привели пока. Для массы радикалы — боги сегодняшнего дня. Социалистам не доверяют. Несколько лет благоденствия, при маленькой склонности к буржуазной роскоши (по воскресеньям вас и меня приняли бы за грязных рабочих), обычай лениво сидеть в кафе, болтая о театре и богатых свадьбах и проч. — всё это удаляет от сектантов, какими мы являемся.
Есть, наконец, очень бедное, жалкое население (нищета растет, выдаются бесплатные обеды), оно нам симпатизирует. Но оно и боится нас также. Работа так редка, так редка временами, и она целиком зависит от каприза хозяина, перед которым боятся себя скомпрометировать. Нужно что-нибудь, стачка, быть может даже расстрелы, чтобы привести все это в движение, чтобы вызвать хотя бы только брожение…
…Наконец, пришло 18 марта… Затем в Берне (муниципалитет здесь реакционный) запретили поднять красное знамя. Тогда цюрихцы (знамя которых было изорвано в 1870 г.), то есть секция… постановили явиться в возможно большем числе с красным знаменем, чтобы отпраздновать 18 марта в Берне. Она приглашает всех товарищей явиться к прибытию знамени на вокзал и, если нужно, защищать его.
Это будет сделано. Брусс разъезжает, чтобы собрать единомышленников, а секции Юры пошлют от 10 до 20 или 30 решительных человек. Если придется драться, тем лучше. На этот раз люди придут вооруженные кастетами. Не защищать поруганное знамя хотят, а проявить себя, доказать людям, что мы умеем организоваться, доказать населению Берна, что у нас есть силы, а также выступить с пропагандой перед многочисленной аудиторией… Что касается меня, то я целиком одобряю этот способ действий. Конечно, это способ пропаганды (и, скажу в скобках, красное знамя для меня не тряпка [16]), нападая на него, нападают на нас, и мы должны его защищать). В общем, мы отсюда пойдем в Берн, человек двенадцать… Если жандармерия нас атакует, тем лучше. Это будет пропаганда с помощью ударов кастетами — и револьверных выстрелов, если потребуется. Все думают, что придется драться…
Я здесь вместе с одним из моих лучших друзей (Клеменц)… После того, как я не принимал участия в русском движении в течение трех лет, мне нужно столько фактов выяснить, о стольких фактах узнать. Эта встреча мне очень полезна… Теперь я изучаю вопрос о распределении земельной собственности по одной русской книге (очень хорошей), недавно появившейся. Это для небольшой брошюры, написать которую предложил мне Кан [Рудольф Кан, очень деятельный французский анархист 1876–1880 гг.] для Франции [17].
Письмо № 12. (Шо-де-Фон) 10 марта 1877 г.
…Я все еще нахожусь в Шо-де-Фоне. Я ни ученик, ни мастер. Над моей затеей смеются; этого нельзя изучить в два месяца, и затем, нужно работать, и работать тяжко, чтобы жить. Все мои товарищи эмигранты находятся здесь в самой глубокой нужде. В России правительство свирепствует безгранично, и прибывают новые эмигранты. И потом, то «Бюллетень» (юрский), то «Arbeiter-Zeitung» [анархические журналы в Берне] нуждаются в самом необходимом; если бы можно было зарабатывать по 10–15 фр. в день, то это было бы не очень много. Так что я много работаю, да притом еще надо находить время, чтобы писать для наших изданий…
Письмо № 13. Шо-де-Фон, 21 марта 1877 г.
…Бернское дело удалось замечательно… из помещения… мы вышли в 1:40 мин., чтобы дойти до вокзала, соединиться с цюрихцами, ожидавшимися в 1.50 мин. с их знаменем, и идти через город к помещению, где должен был соcтояться народный митинг. Мы вышли из Солей с бернским знаменем в числе от 70 до 100 человек. Пошли спокойно процессией. Никакого нападения!.. Приходим на вокзал. Поезд опоздал на несколько минут. Огромная толпа в 1000–2000 человек собралась кругом. Ни одного нападения! По прибытии старого, изорванного цюрихского знамени его встречают несколькими приветственными возгласами из нашей среды, и оно становится рядом с бернским знаменем, во главе колонны… (После нескольких криков «долой красное знамя», на которые не отвечают, кортеж с музыкой отправляется в путь, и тогда префект и инспектор полиции выходят слева и останавливают знаменосцев Швица [Адемар Швицгебель, один из наиболее известных юрцев] и одного из цюрихцев). Они приказывают свернуть знамя и распустить кортеж. Толпа молчит. Начинаются переговоры. Но пока Швиц вел переговоры, жандармы потянули знамя за полотно, вырвали его и свалили Швица на землю. Знамя Цюриха бросается на несколько шагов вперед и в сторону. Я его не видел. Я был в третьем ряду с русскими друзьями, и мы оставались всё время там, цепляясь за бернское знамя… Жандармы тотчас получили несколько ударов кулаком и тотчас вытащили свои шашки. Один русский (Ралли), один француз (Жалло) получили удары шашками по голове, Ферре — удар не знаю чем, также по голове. Вокруг цюрихского знамени Эбергардт и Ринке [Отто Ринке, рабочий, немецкий анархист] также были ранены, а несколько жандармов получили удары кастетами, удар шашкой в верхнюю часть живота [18] и удар кулаком (железным) по затылку. В общем, жандармов ранено семь, а из наших пять… На момент бернское знамя было вырвано и унесено вправо…, но несколько русских, среди которых оратор манифестации у Казанского Собора, находившийся в Женеве [это был Г. Плеханов] удерживали его до тех пор, пока не подоспели Пэнди, а затем Шпихигер. Мы отбивались минут десять, вокруг этого искалеченного знамени, тут же сломанного, от 5–6 жандармов (Пэнди, Шпихигер, один из цюрихцев, я и друг Ленц [Клеменц]. К счастью, никто из нас не обнажил оружия (Ленц и я его не имели: Кан обещал принести, но не принес), — оставшись впятером (все ушли вперед, на собрание в помещении) в этом месте, мы были бы убиты. Пэнди и Шпихигер отбивались ногами, я держался за знамя или наносил удар одному парню, нападавшему на Шпихигера. В общем, прибыло подкрепление, у нас вырвали знамя, и один из жандармов убежал с ним и успел добежать до поста…
…В общем, дело удалось замечательно: вместо 70 человек, мы имели на собрании 2000. Вместо равнодушных людей, мы имели внимательную публику, отчасти сочувствовавшую нам. Ничто так не завоевывает народ, как смелость. Собрание продолжалось до 12:30, дружественно. Здесь завязывалась дружба, люди братались. В понедельник, утром, пошли, с красными ленточками в петлицах, на могилу Бакунина… В понедельник к двум часам покинули Берн. Я отправился, с Шодефонцами, в Сонвиллье (бернская Юра)… От Берна до Сонвиллье на каждой станции орали «Красное знамя», очень милую песенку Брусса, которая чудесно поется хором — и симпатии всего вагона были с нами. Пропаганду вели, не умолкая ни на минуту. В Сент-Имье и Сонвиллье мы подняли всех молодых людей и все были на собрании в Сонвиллье до 9 часов вечера. Вам остается вообразить себе, какие речи говорились на этом собрании, и общий подъем…
Письмо № 14. (Шо-де-Фон) 29 марта 1877 г.
[По поводу «Социалистического словаря», подготовить и напечатать который Клеменц предложил женевским товарищам, среди которых анархисты и коммунары работали плечом к плечу] …Что касается меня, я этому не очень сочувствую. Работа могла бы быть чудесная, если бы на этом объединилась группа людей, хорошо столковавшихся друг с другом и умеющих работать. Но этого-то и не хватает. Чтобы написать статьи вроде «Банк», или «Собственность», или «Анархия», нужно изучать, нужно много работать, а я не вижу, кто мог бы это делать.
Я опасаюсь также огромного расхождения во взглядах по всем вопросам социальной экономии и предложил бы — если возьмутся за работу — сначала составить краткий очерк социальной экономии, который мог бы служить руководством для тех, кто будет писать эти статьи. Мне представляется, что они должны содержать: сначала описание современного положения, 2° критику этого положения, и 3° очерк роли, которую учреждение будет призвано играть в будущем обществе. Но если бы эта программа была принята, расхождение во взглядах было бы огромно, если бы статьи были поручены разным лицам.
Вы, знающий, конечно, энциклопедистов восемнадцатого века, что скажете вы об их работе? Имела ли она ту цельность, то единство, которые были желательны? Было ли различие взглядов гибельным? Что вы посоветовали бы для выполнения этой работы?.. [19]
Письмо № 15. (Шо-де-Фон) 29 апреля 1877 г.
…Что касается 18 марта, то вы, конечно, правы, что не следовало уступать знамя, которое можно было защитить. Но драки с полицией не ожидали, для драки не сорганизовались… Но вы забываете одну вещь: что эти вещи познаются на практике, а у нас не было практики, за исключением парижан. Что касается революционных выстрелов, то их заранее отвергали. Еще представятся более серьезные поводы для выстрелов. Нужно еще представить себе, что для швейцарцев — дать отпор полиции, значит совершить нечто сверхъестественное. На рынке, когда полицейский бьет кулаками торговца, никто не смеет дать сдачу, и в Берне полицейская фуражка — точно царская корона: не следует судить по Лондону или Парижу. Здесь всего только швейцарцы…
…Что касается издательства, то факт таков: в Федерации (Юрской) раскол. На Юге: Женева, Лозанна, Вевэ: образуются группы лиц, не имеющих ничего общего с рабочими, замыкающихся в себе и имеющих зуб против юрцев Севера: Невшатель, Валлон (в Сент-Имье), Шо-де-Фон и Берн: ибо эти люди, прежде чем предпринять что-либо серьезное, сговариваются между собой келейно. Конечно, Джемс [Гильом] и другие ничего лучшего не хотели бы, как сговориться с юрцами Юга. Но те этого не хотят или как будто не хотят. Однако есть много вещей, относительно которых нельзя прийти к соглашению в секциях под барабанный бой. Напр., относительно дел в Италии, отыскания паспорта и проч., и проч. Южане тоже, конечно, столковываются между собой, но не приходят к соглашению с северянами. Вожак южан — Жуковский [Николай Жуковский, некогда принадлежавший в течение некоторого времени к интимному кружку Бакунина], человек с уязвленным самолюбием, который делает шум и ничего, кроме шума. Реклю [Элизе] — вот за кем он прячется. Но Реклю не делает абсолютно ничего и только дает свое имя… Перрон [Шарль Перрон, некогда близкий к Бакунину] позволяет Жуковскому руководить собой и тоже, быть может, руководится какими-нибудь личными обидами. Ралли [Замфир К. Арборе], идет за Жуковским, наперсником которого он является, и они эксплоатируют Кана, человека очень активного и очень симпатичного, но позволяющего руководить собой людям вроде Жуковского и Ралли… [20]
Что касается меня, то я открыто присоединяюсь к юрцам Севера, партии чистой анархии, агитации в рабочей среде и действия. Если бы даже юрцам Юга удалось создать «Федерацию [озера] Лемана», то они зачахли бы от внутренних раздоров. Что касается северных юрцев, то они тесно связаны между собой и являются сплоченной партией с вполне определенной программой [21].
Так как Брусс перегружен французской и немецкой агитацией, то я поделю с ним работу. Он редактирует в течение года «Arbeiter-Zeitung» (в Берне, с 15 июля 1870 г. по 13 октября 1877), которому удалось создать среди живущих в Швейцарии немцев целое анархическое движение. Вернер [Эмиль Вернер, типограф] и Ринке в Берне очень хорошо его представляют. Теперь Брусс собирается издавать листок для Франции и тайно ввозить его [«L’Avant-Garde», Шо-де-Фон, со 2 июня 1877 по 2 декабря 1878 г.], а так как средств не хватало, то он хотел прикрыть «Arbeiter-Zeitung». Поэтому я занялся последней и теперь прилагаю все усилия, чтобы найти семь человек, которые платили бы по 6 фр. в месяц в кассу газеты, чтобы пополнить недостающие 40 франков… Кроме того, газета станет центром немецкой анархической партии! Это почти то же, что сухая вода, но дело подвигается… [22]
…Дела в Италии [преждевременная вспышка подготовлявшегося восстания в неаполитанских горах, кончившаяся арестом Кафиеро, Малатесты и многих их товарищей, когда, истощенные и окруженные войсками, застигнутые врасплох, они вынуждены были сдаться] должны вас интересовать. Но мы не имеем никаких сведений, писем от Коста… Вы можете представить себе, как мы негодуем на итальянцев. Я предлагаю, если они дали себя застигнуть врасплох и не защищались, вотировать за их исключение из Интернационала. Республика 1793 г. умела гильотинировать своих генералов, когда они показывали себя неспособными. По-моему, дав себя захватить врасплох, поддавшись панике и сдав 42 человекам свое оружие и припасы, они поступили как трусы… [23]
…Альманах 18 марта еще не появился, но вместо него мы имеем программу «Travailleur», которая вам, конечно, была послана [24]. Это делают анархисты Юга. Я отказал им в содействии, ибо я предвидел, что «свободная трибуна» (часть журнала, отведенная для свободной дискуссии) — только дверь для якобинских друзей Жуковского и Кана…
…Наш кружок еще не судили и не будут судить до октября (процесс 193-х), и в России хотят, чтобы я не попался раньше, чем кончится суд над кружком…[25]
Письмо № 16. (Шо-де-Фон) 6 июня 1877 г.
…Как видите, я еще не уехал (в Россию). Причина очень проста. Я знаю, какую жизнь ведут в России во время работы. Спать на скамье, случайно оказавшейся у приютившего вас на ночь друга, есть, когда представится случай, да притом еще радоваться, если окажется что-либо кроме чая и хлеба, — все это пустяки, когда здоров. Но когда, прожив пять дней такой жизнью, приходишь повидаться с женевскими товарищами и видишь, что десны вспухли, в коленях жестокая боль и силы покидают вас — вы понимаете, что начинаешь спрашивать себя, успел ли я достаточно оправиться, чтобы возобновить работу в таких условиях. Два или три месяца тюрьмы были бы достаточны, чтобы убить такого расслабленного.
Наконец, из России меня заставили взять работу, брошюру — книгу о пропаганде действием. Я принялся за нее и должен ее кончить… [26]
[По поводу южных и северных юрцев] …Впрочем, здесь не ссорятся. Женевцы издают свою газету, северные юрцы — свои: «Bulletin», «Arbeiter-Zeitung» и один журнал, который будет издаваться для Франции. Насколько возможно, я сотрудничаю во всех трех… Что касается «Travailleur», то мы его не поддерживаем. Я послал вам первый номер. Судите сами, является ли он журналом для пропаганды анархических идей во Франции…
Письмо № 17. (Шо-де-Фон) 3 июля 1877 г.
…Вы сюда приезжаете [27], а я отсюда уезжаю. Досадно, но что делать. Меня преследует мысль поехать в Париж, укрепить там связи с друзьями Поля [Брусса] и завязать новые связи. Наконец-то эта идея осуществляется. Одно время она казалась неосуществимой. Денег не было, а Гильом уезжал в горы; мне оставалось поехать в Невшатель и там оставаться в течение июля. Теперь все устроилось. Деньги дали мне Географический Словарь и «Bulletin»: брат Гильома берет на себя корректуру, а Брусс — материал для журнала. Я только что вернулся из Невшателя, и мы устроили дело с Джемсом [Гильомом]. Итак, я уезжаю через два–три дня (я жду получки от «La Nature») в Париж. Эта поездка вызывает во мне почти детскую радость. На прошлой неделе я провел два дня во Франции [28] и пришел к еще более твердому убеждению, чем прежде, что один из нас необходим в Париже, чтобы парализовать влияние Гэда [Жюль Гэд]. Итак, я еду…
Поездка в Париж была отложена (см. прим. 28). В августе–сентябре Кропоткин присутствовал на пяти анархических и социалистических собраниях: на Юрском годовом Конгрессе, на интимном съезде для создания Французской Федерации, где он был избран секретарем-корреспондентом основной группы, на международном конгрессе в Вервье, где он написал большую часть протоколов, и на Всемирном Социалистическом Конгрессе в Генте. Во время этого последнего конгресса бельгийская полиция была направлена по его следам, и его друзья заставили его спешно выехать в Лондон, где он оставался до половины ноября (письмо к Робэну от 15 ноября), но несколько позднее уехал в Париж. Он собирался уехать оттуда, когда, весной, начались аресты среди членов Интернационала, с которыми он был близок, и сам он едва не был арестован (см. «Записки»).
Письмо № 18. Полю Робэну, Шо-де-Фон, 2 августа 1878 г.
…Всё это время я разъезжал. [Здесь уместно поместить следующие строки из письма 19: «Уехав из Парижа в Женеву на несколько дней, чтобы повидаться с другом, уезжавшим в Россию, я провел три месяца в бродяжничестве: несколько недель в Швейцарии, чтобы повидаться с Полем [Бруссом, бывшим тогда в Цюрихе], потом полтора месяца в Испании, в Барселоне и Мадриде, затем снова в Швейцарии»]. Я провел полтора месяца в Испании, затем в Швейцарии я сделал экскурсию в горы (с мадмуазель Засулич [Вера Засулич], — одним словом, я побывал везде. Еду теперь с Бруссом из Цюриха по пути на Конгресс (юрский) во Фрибурге…
Я напишу тебе, как только устроюсь в Женеве, где пробуду 2–3 месяца после конгресса во Фрибурге. Я буду там 6-го [августа]. Итак, пиши мне туда и пошли мне письма, которые ты имеешь для передачи мне. Адресуй г. Черкезову [Варлаам Черкезов], для г. Пьера, Женева…
Письмо № 19. Фрибург, 4 августа 1878 г.
…Дела (Юрской Федерации) шли довольно плохо. Большая часть секций дезорганизованы, все устали и в большей или меньшей степени пережили тот же кризис, который выбросил меня из колеи на эти 7–8 месяцев [29]. Теперь появляются кой-какие признаки жизни. Конгресс немногочислен (8 делегатов), но здесь поднимают новые вопросы, и по моему предложению примут, быть может, участие в коммунистической агитации [30]. Мы постараемся реорганизовать секции, и если Брусс откажется от намерения немедленно вернуться во Францию, то мы попытаемся захватить кантоны Во. «Авангард» действует, приобрел несколько новых подписчиков, и его живой язык нравится.
Таково, в нескольких словах, положение. Гильом (удалявшийся от дел и живший в Париже с мая 1878 г.) не подает более признаков жизни. Что касается меня, то по возвращении из Испании я чувствую себя вполне окрепшим морально, а также немного крепче физически: я работаю и смеюсь над «неприятностями».
Я был счастлив узнать, что у тебя есть деньги для меня: разъезжая и не работая, я сильно задолжался. Итак, дорогой друг, пошли, прошу тебя, 4 фунта стерлингов Линеву [Александру]… [31] Лондон…, а остальное мне, в Женеву, где я пробуду 2–3 месяца, чтобы закончить мою брошюру… [32].
Письмо № 20. Женева, рюелль ди Миди, 10. 1 ноября 1878 года.
…Я не мог ответить тебе немедленно, так как собирался уехать для чтения докладов в разных городах, а вернулся только два дня тому назад. Я был в Цюрихе, в Валлоне (Бернская Юра), в Шо-де-Фоне, в Невшателе, Берне, Фрибурге, Лозанне, Вевэ, и прочел семь докладов о «революционном нигилизме в России».
В секциях Севера положение не очень хорошее. В Сент-Имье всё дезорганизовано. Швиц [Швицгебель] не может приходить на еженедельные собрания… а потому все еле двигается. На докладе было всего человек двадцать. На Юге, наоборот, работа оживает. Во Фрибурге после конгресса образовалась секция человек в тридцать членов, и если бы здесь был хоть кто-нибудь из активных людей, всё шло бы чудесно. Здесь, в Женеве, секция уже превышает 40, а вторая секция — 12…
Но чем занять этих людей, вот величайший вопрос. Дискутировать, всегда дискутировать, это, в конце концов, надоедает, а в области практики что можно сделать?.. Выборы, это нам не подходит; политическая жизнь здесь так спокойна, что ничто не волнует население; восстания невозможны. Что делать?
В Лозанне мы были счастливы, попав на другую почву. Там в обычае, что государство дает зимой работу тем, кто ее не имеет (по большей части, тяжелые работы), — прокладывают дороги, работают на пристанях. На этот раз нищета была очень велика, зима наступила рано, агитация приняла более крупные размеры, и старые работники Интернационала оказались во главе движения. На собраниях бывает 200–300 человек, и завтра мы пойдем туда с Бруссом.
Ты говоришь, что нужно, чтобы рабочие привыкли к самостоятельности. Сами они ничего не сделают. В отсутствии (моральном) Джемса [33] не было ни одного доклада. В Валлоне теперь ничего не делают, ничего! В Шо-де-Фоне — еще меньше. Даже публику не созывают на доклад как следует.
Если бы нам удалось организовать молодых! Но они не приходят, а те, кто давно посещает секции, не приобрели там ни знания, которое дало бы им уверенность в себе, ни желания отважиться на активную пропаганду социализма. Надо было бы обучить 3–4 молодых, и я сделал бы это, если бы нашел стоящих этого. Но нет, таких не видно. «Авангард» существует с трудом, и если — как мы думаем — Бр[усс] и я уедем в феврале, то вся организация здесь рассыплется (во французской Швейцарии). Женевская секция является осязательным примером этого. До моего приезда здесь ничего не обсуждали, ничего не делали, а скучали. Так что лучшие сказали себе, что они перестанут ходить. С моим приездом, как только я внес элемент серьезной дискуссии, — все туда приходят в большем числе и с удовольствием. Секция живет только тогда, когда в ней есть хоть один человек серьезный и интересный. Ибо — к несчастью это так — Интернационал был до сего времени и сейчас особенно является только обществом для изучения. У него нет практической почвы.
Где ее найти?
Я думал об агитации на почве коммунальной [34]. Но как предпринять ее без швейцарцев? Я знаю, что во Франции эта почва объединила бы много сил [35]. Но в Швейцарии у нас нет никого, чтобы начать. Адемар [Швицгебель] ничего не делает, ну решительно ничего… Август [Шпихигер] — очень тщательно работает над экспедицией «Авангарда», но это все: он не хочет ничего больше делать.
Таково наше печальное положение. Поль [Брусс] и я работаем, не покладая рук, чтобы что-нибудь сделать. А потом? Нет, движение здесь возобновится только после того, как оно зародится в Париже.
Не думай, впрочем, что эти печальные размышления меня обескураживают. Только минутами я так думаю, обычно же я говорю, что только старые бабы жалуются так.
[Это письмо, не законченное 1 ноября, было послано Робэну с письмом от 7 декабря, в котором идет речь о возникновении пропаганды с помощью брошюр, листовок и песен, продаваемых по самым дешевым ценам].
В этом подавленном настроении годы жизни Кропоткина в Швейцарии подходили, казалось, к концу, а в Париже его ждали бы новые разочарования, ибо не Социальная Революция, не новая Коммуна надвигалась тогда, как он надеялся, а избирательный социализм, погоня за политической и муниципальной властью, — другими словами, за места в Палатах и в муниципальных советах. Тактика «Народной Воли» в России — террористическая политическая борьба — хотя Кропоткин и воздерживался от ее критики, тоже, вероятно, уменьшала его надежды на крестьянскую социальную революцию в самом близком будущем, а эти надежды были дороги его сердцу. В этих условиях произошло грубое выступление швейцарского правительства по поводу статьи в «Авангарде», якобы проводившей мысль о цареубийстве. Это событие изменило ход событий в жизни Кропоткина. Отчасти это произошло благодаря его способностям, проявившимся в то время в самом выгодном свете, но без вмешательства швейцарского правительства он тогда же отправился бы в Париж, и ход его дальнейшей жизни мог быть иным.
Этот инцидент — возбуждение преследования против «Авангарда» за номер от 2 декабря 1878 г. — (отчет о процессе помещен в «Бунтаре» от 7 и 21 мая 1879 г. и в брошюре «Суд над „Авангардом“ (Шо-Де-Фон, 1880, 74 стр.), совпал с арестом Брусса в декабре 1878 или январе 1879 г. Кропоткин остался буквально единственным активным работником, способным создать другой орган, будь то мирная профессиональная газета или нелегальный анархический орган, бросающий вызов усилиям правительства запретить анархическую печать в Швейцарии. Он встретил лишь слабую поддержку или вовсе не получил поддержки за пределами маленького женевского кружка. В конце концов это и дало газете «Бунтарь» большую независимость, не связанную с поддержкой или отсутствием поддержки со стороны большой, но не сплоченной организации. Всё это ясно, прежде всего, из писем к Робэну и из отрывка неопубликованного письма, посланного в Невшатель. Менее интимно, но очень образно рассказано об этом в «Записках» и в статье «Как был основан „Бунтарь“ (помечена 15 февраля 1901 г.) в «Temps Nouveaux» («Новые Времена») от 20 и 27 февраля 1904 г. Дальнейшая история, «От „Бунтаря“ до „Нового Времени“», рассказана Ж. Гравом (там же, от 5 до 26 марта), также в других статьях и, наконец, в его книге «Либертарное движение в эпоху Третьей Республики» (Париж, 1930). Многое рассказано в письмах Кропоткина к Граву, значительное число которых я просмотрел (извлечения из них см. в другой части настоящего сборника), но которыми не пользуюсь в этой статье. Франсуа Дюмартерэ и Жорж Герциг были ближе других связаны с Кропоткиным в «Бунтаре» с 1879 до 1882 г. Их заметки после смерти Кропоткина могут быть найдены во французских изданиях 1921 г. Они переведены в книге Ishill’а, стр. 110 и 120.
«Бунтарь» выходил в Женеве с 22 февраля 1879 г. до 14 марта 1885 г., в Париже — с 12 апреля 1885 г. до 10 сентября 1887 г., когда, во избежание уплаты штрафа, газета стала появляться под именем «La Révolte» («Бунт»), начиная с 17 сентября. Она перестала выходить тогда, когда все парижские анархические газеты и все деятельные товарищи были поставлены вне закона, заключены в тюрьму или сосланы — 10 марта 1891 г. Она стала вновь появляться под названием «Temps Nouveaux» с 4 мая 1895 г. и была добровольно приостановлена в начале войны, в 1914 г. Но во время войны и после нее она выходила непрерывно в разных формах и даже теперь она публикуется в двух формах. Прежде чем покинуть Западную Европу, в июне 1917 г., Кропоткин почувствовал себя тесно связанным с этой газетой, в которой он видел свою и своих ближайших товарищей собственную газету. Одно из его прощальных писем (Брайтон, 21 мая 1917 г.; Ishill, стр. 186–188), адресованное Дюмартерэ, содержит глубоко прочувствованное обращение его к последнему и к Георгу Герцигу.
Письмо № 21. К Полю Робэну (Женева), 3 января 1879 года.
…Что касается газеты, то мы еще ничего не знаем. Арест Поля [Брусса] (произведенный буквально по-русски: Реклю, например, не получил еще разрешения видеть его) вызвал некоторую деморализацию: вот уже три недели я не могу вырвать ответа ни у кого. Но общее мнение за то, чтобы возобновить «Бюллетень», и ты можешь быть уверен, что если мы этого не сделаем, то другие сделают: так жаждут везде иметь юрскую газету. Редакция теперь обеспечена: Брусс будет, конечно, осужден и сможет быть редактором.
Письмо № 22. (Женева), 17 января 1879 года.
…Помимо всех неприятностей, которые принесли мне закрытие «Авангарда» (две поездки в Шо-де-Фон и проч.), была чисто личная причина, из-за которой я не писал тебе так долго. Я встретился в Женеве с одной русской женщиной [36], молодой, тихой, доброй, очень доброй, с одним из тех удивительных характеров, которые после суровой молодости становятся еще лучше. Она меня очень полюбила, я ее тоже. Она учится в Берне и приехала провести со мной каникулы. Ты понимаешь, что я был немного небрежен по отношению к моим друзьям, особенно если я добавлю, что Кельти все время мне надоедал своим словарем (географическим)…
[После исчерпывающего сообщения о преследовании «Авангарда» и аресте Брусса:] …Теперь вопрос о новой газете. Есть два проекта: подпольный «Авангард» и открытый «Голос Рабочего», или что-нибудь в этом роде: короче, газета, которая больше занималась бы экономической революцией, оставив в покое королей.
Швиц[гебель] ставит условием не навлекать на себя судебных преследований. Мы предпочли бы иметь одно.
Все решили (за исключением меня) ничего не делать, не повидавшись с Бруссом.
Теперь, если наша новая газета будет запрещена, я предлагаю подпольный рукописный листок.
Я буду, вероятно, редактором новой газеты.
Можешь ли ты дать совет относительно организации ее?
Удобно ли было бы печатать в Лондоне или писать от руки?
Что ты скажешь о шапирографе?
…Малатеста здесь. Изгнанный из Египта, он приехал и остается здесь [37].
Письмо № 23. (Женева), 18 января 1879 года.
…Подходящее заглавие для брошюры в 8 страниц, было бы: «Происхождение частной собственности». Нужно было бы заглянуть в Лавелэ, также в Маркса, и проч. Я бы хотел дать серию брошюр по одному су [мелкая французская монета, равная, приблизительно, одному сенту — Прим. переводчика] в таком роде: Происхождение частной собственности. Происхождение государства. Налоги. Капитал и Труд. Производство и обмен. Эксплуатация и т.д. Короче, труд по социальной экономии. Затем: Правительство. Анархия и проч., в порядке политических идей, также курс. То же самое по истории [38].
…Брусс будет выпущен из тюрьмы на поруки завтра или послезавтра, но с обязательством не уезжать (из Вевэ) дальше Лозанны: Женева и Берн — запрещены, Шо-де-Фон вероятно. Он предлагает возобновить «Бюллетень». Я его скоро увижу…
Письмо № 24. (Женева), 20 января 1879 года.
…Мы возобновляем газету. Она будет более умеренна, будет больше заниматься экономическими вопросами, чем королями, короче, постарается избежать преследований.
Мы согласились было назвать ее «Солидарность». Но, к несчастью, я узнал, что в Женеве есть уже «Солидарность» (женская газета)…
Она (новая газета) будет организована следующим образом. Я буду ее редактором. Брусс и Швиц[гебель] будут сотрудничать, первый — активно…
[Это письмо было послано лишь дней десять спустя, когда Кропоткин послал его с краткой припиской:]
…Оно (письмо) задержалось дней на десять, в течение которых я был очень занят. «Бунтарь», наша газета, выходит сегодня. [№ 1 датирован 22 февраля, так что задержка длилась, очевидно, больше десяти дней.] Тебе трудно было бы представить себе все мои затруднения, в виду общего недоброжелательства. Теперь дело двигается, мы надеемся, что наш первый номер, отпускаемый, по 5 сантимов [сантим — мелкая монета во Франции и Швейцарии. — Прим. переводчика] продавцам газет, будет хорошо расходиться в Женеве. Об этом уже объявлено [39].
Письмо № 25. (Женева), 10 апреля 1879 г.
…«Бунтарь» отнимает у меня массу времени. Я его пишу почти один, а затем корректура и экспедиция тоже на мне лежат.
…Вполне возможно, что у нас будет литературное добавление. Но вообрази только, что при всех наших усилиях у нас с трудом наберется 375–400 подписчиков.
Что касается меня, то все хорошо. У Софьи два месяца каникул, и она здесь, потом она вернется снова на два месяца в Берн, а потом я еще не знаю, что мы будем делать. Быть может, поеду на некоторое время в Париж. О России я больше не думаю. Движение там такое умеренное — как это ни странно, наряду с этими казнями, — я чувствую (и мне все это подтверждают), что там я буду совершенно одинок. Движение конституционное. Нелегальный орган («Земля и Воля») называет себя социалистическим, но протестует только против самодержавия. Я сомневаюсь, чтобы я когда-либо мог присоединиться к этому движению, и я работаю здесь.
В моей личной жизни я очень счастлив. Я уверен, что вы все полюбите Софью, если мы когда-нибудь встретимся. Я много работаю, а здоровье мое много лучше, чем в Лондоне…
Письмо № 26. (Женева), 27 апреля 1879 года.
[После процесса Брусса, который был приговорен к тюремному заключению и к изгнанию на десять лет из Швейцарии, наборщик «Бунтаря» прервал набор Кропоткинского отчета и отказался набирать газету, несмотря на то, что ему было предложено опустить сомнительные места.] …Короче сказать, не оставалось ничего другого, как или прекратить издание газеты, или создать свою типографию, что мы и выбрали.
За два месяца журнал получил более 550 платных подписчиков (500 в Швейцарии, 50 за границей), и 2–3 подписчика прибывают ежедневно; в розницу продается в среднем 110 номеров в Женеве, по 8 сантимов, и более 50 в других местах, по десять сантимов. В таких условиях не прекращают.
Итак, мы устраиваем типографию (хорошо известная Imprimerie jurassienne, rue des Grottes, Женева)… [После многочисленных подробностей он заканчивает этот отчет]: Во вторник, (29 апреля) мы надеемся пустить типографию в ход [в которой Георг Герциг, начавший, четыре месяца тому назад, учиться печатному делу, сделался управляющим] и выйти в свет в субботу…
Софья приехала сюда, но через восемь дней она вернется в Берн. Этот проклятый женевский университет не принимает студентов без гимназического диплома, которого у нее нет, и это заставляет ее ехать в Берн. Кроме того, она еще недостаточно знает французский. Она учится и успела за эти месяцы, но не могла следовать за курсом… Что касается нас, мы очень любим друг друга, наше цыганское хозяйство идет прекрасно; ты представляешь себе, одобряю ли я женевские правила и разнообразие человеческих языков…
Письмо № 27. Женева, 31 августа 1879 года. Полю Робэну.
[Вследствие разногласия в одном вопросе бельгийского движения и настойчивости Робэна в вопросе о нео-мальтузианстве, между ним и Кропоткиным наступило некоторое охлаждение.]
…Другой вопрос, который, как мне кажется, внес охлаждение в твое отношение ко мне, был этот проклятый вопрос о нео-мальтузианстве.
…Я тебе сказал, что эта книга у меня есть на русском языке [очень распространенная в то время книга д-ра Ч. Дрисдэйл, «Элементы социальной науки»]. Я прочел в ней все то, что в ней есть важного и — мое убеждение таково, что эта книга не заслуживает широкого распространения.
…Если бы ты написал брошюру, трактующую просто о физиологической стороне вопроса, я первый стал бы ее распространять. Человечество должно держать в руках оплодотворение, как и все остальное. Но когда автор заявляет мне, что таким способом можно уменьшить нищету, то я возмущаюсь и говорю: все то время, которое мы потеряли, занимаясь паллиативами, будет потерей для того небольшого запаса его, которым мы располагаем для проповеди революции, бунта. Ты другого мнения, предоставь мне свободу придерживаться моего мнения и не принуждай меня, не навязывай мне твоих идей. Если бы у меня было 64 часа в день, то и тогда у меня было бы достаточно продуктивного труда, работы над пробуждением уснувших. И потом, я очень хорошо знаю, как боязливые любят всякие паллиативы, я знаю, что из десяти человек, идущих с нами, всегда найдутся один или два, которые будут счастливы зацепиться за паллиатив и ему отдать свое время и свои силы (ко вреду для пропаганды коллективизма и революции), как только он будет представлен им в квази-научном виде. Вот почему ты никогда не заставишь меня принять близко к сердцу ни твой паллиатив, ни книгу, проповедующую его (смешивая превосходные доводы о половых отношениях с кучей нелепостей о производительной способности почвы). Это все равно, что стать пропагандистом сберегательных касс или восьмичасового рабочего дня. Что поделаешь! Таков уж мой характер! Я не вижу пользы в том, чтобы обучать способам препятствовать производству детей; мимоходом, я бы этим занялся, но из миллиардов полезных и необходимых вещей я занялся бы тем, что считал бы самым полезным в данный момент, а ни ты, ни твоя книга не убедили меня, что нео-мальтузианская пропаганда является самым полезным и самым подходящим для меня средством подталкивать революцию, а особенно — чтобы посеять несколько ясных идей о коллективизме для того дня, очень близкого, когда начнется всеобщий пожар в европейских государствах…
[Дальше Кропоткин рассказывает, что он интересуется численностью населения, которую могла бы прокормить, напр., земельная площадь Англии; он приходит к выводам, противоположным выводам мальтузианцев.]
…Я об этом говорил с Реклю, который совершенно согласен: он убежден, что два миллиона парижан могли бы хорошо кормиться на той площади земли, которая была окружена версальцами и пруссаками (во время Коммуны, с марта по май 1871 г.), путем разведения огородов… [40]
За период 1879 и 1880 гг., помимо всего написанного в «Révolté», наиболее значительными документами являются: «Анархическая идея с точки зрения практического осуществления. Выводы из одного доклада, представленные Левашевым [Кропоткиным] Юрскому Собранию» (12 октября, в Шо-де-Фон, Юра) в «Révolté» от 1 ноября 1879 года, а также листовкой на 4-х страницах (Женева, Юрская типография), — и то, что сообщается в «Révolté» о предложениях Кропоткина, годом позднее, перед Юрским Конгрессом 9 и 10 октября. Эти предложения клонились к замене учения о «коллективистическом анархизме» учением о «коммунистическом анархизме». Осенью 1879 г. Кропоткин всё еще считал «коллективистический анархизм» переходной ступенью, предшествующей коммунистическому анархизму. В марте 1880 г. он впервые стал на точку зрения немедленного коммунизма, и в октябре Юрская Федерация примкнула к этой точке зрения.
По этому поводу Кропоткин написал мне в 1895 г.:
Письмо (Бромлей. 18 мая 1895 г.) к М. Неттлау.
…В вашем предисловии к Б. [41] вы упоминаете о нашем решении объявить себя коммунистами. С нашей стороны, в Юрской Федерации, это был план, составленный Женевской Секцией, совместно с Элизе Реклю, о том, чтобы представить этот вопрос Конгрессу в Шо-де-Фоне в октябре 1880 г. и убедить Юрскую Федерацию объявить себя коммунистами. Я считал это безусловно необходимым шагом и написал в этом смысле Реклю и Кафьеро, прося поддержки для этого шага. Я должен также сказать, что в то время нам была совершенно неизвестна резолюция Итальянского Конгресса [42], — иначе мы несомненно сослались бы на его решения для подкрепления нашего предложения.
Оно было принято, но неохотно, особенно Швицгебелем («Социалистическая программа» которого только что вышла тогда из печати [43] и подвела итоги преобладавшим в Юре взглядам) и Пинди (он особенно опасался того впечатления, которое это решение могло произвести во Франции, где коммунизм всегда связывали с жизнью в монастыре) [44]. Вы найдете слабые следы всего этого в «Le Révolté, 2-й год, № 17, от 17 октября 1880 г., в форме очень краткого изложения того, что было сказано. Мы с полной решимостью предприняли этот шаг, — весьма важный, как это выяснилось позднее, после долгого обсуждения Герцигом, Дюмартерэ и мною, и переписки с Элизе Реклю, который тотчас приветствовал этот шаг и оказал нам полную поддержку на Конгрессе.
Если не считать нескольких писем, относящихся к 1881 г., то после указанного периода (1879–1880 гг.), вплоть до декабря 1882 года, когда Кропоткин начал отбывать годы заключения во французской тюрьме, других его писем до сего времени почти не появилось.
Длинное письмо к Юрскому Конгрессу в Лозанне в июне 1882 г. («Révolté», 8 июля 1882 г.) стоит в стороне от доклада 1879 г. и от выступлений на Юрских конгрессах, в которых Кропоткин не мог принимать участия, так как был изгнан из Швейцарии. Письмо о смерти германского товарища Теодора Эйзенгауэра ( «Freiheit», Лондон, 4 марта 1882 г.) дает самый дружеский отзыв об этом прекрасном товарище, которого Кропоткин встречал в Кларане и Женеве. Кропоткин выступил с речью на публичном собрании, устроенном польскими социалистами в ноябре 1880 г. в Женеве, и напечатанный отчет об этом митинге дает краткое изложение его речи [45]. В Лондоне он начал писать о России в июле или августе 1881 г. в «Newcastle Daily Chronicle», по приглашению члена парламента Джозефа Коуэна. Каждый раз, как к тому представлялся случай, письма Кропоткина появлялись в лондонском «Таймсе», а может быть, и в парижском «Intransigeant», ежедневной газете Анри Рошфора.
Зато новыми и замечательными являются несколько писем, написанных Кропоткиным Малатесте из Женевы, в феврале, мае, июне и июле 1881 года, а также длинное письмо, написанное в июне группе ближайших его товарищей, входивших в Бакунинское «Международное Братство», по вопросу о Международном Социалистическом Революционном Конгрессе, имевшем состояться в Лондоне в июле. Это письмо и длинный ответ Малатесты, а также примечания Кафьеро и других товарищей, были исчерпывающим образом изложены в моей новой книге о 1881–1886 годах в истории анархизма, «Анархисты и социал-революционеры» (Берлин, издание Asy-Verlag, в начале 1931 г.), гл. IХ. Полный текст этого опроса товарищей о тогдашнем положении и о восстановлении международных организаций будет напечатан в «Супплементо» к «Протеста» (Буэнос-Айрес), когда печатание его сможет быть возобновлено после нынешней реакции в Аргентинской Республике.
Эти письма еще не напечатаны. Из письма от 12 июня 1881 г. я привожу те места, где Кропоткин говорит о своем личном положении к концу его пребывания в Швейцарии, ибо после возвращения с Лондонского Конгресса и недельного пребывания в Англии, он был вскоре изгнан из Швейцарии и поселился в Савойе (Франция), в Тононе.
Письмо № [28] от 12 июня 1881 г., к Э. Малатесте.
…Не получая ничего более из России, после того, как я на это рассчитывал (это заставило меня сильно задолжаться), я должен жить исключительно своим трудом. «Le Révolté» и все прочее отнимает у меня, обычно, неделю [газета выходила ежемесячно], так что мне остаются каждый месяц две недели, в течение которых я должен заработать от 150 до 200 франков для нас двоих (для себя и жены) и 50 франков для Роберта [Фриц Роберт, в Невшателе, молодой человек, помогавший выпускать газету; он принадлежал к числу старых интернационалистов Невшателя], затем 40 фр. для русских и 30 фр. на переписку, также от 10 до 15 фр. на газеты и проч., и проч., короче, — больше 350 франков. Ты понимаешь, что покончив с «Révolté», я принимаюсь за статью для «Дела» и работаю до 4-х часов утра.
9 июля он пишет Малатесте: «Я также уезжаю с 50 или 60 франками в кармане, надеясь добыть в Париже на дальнейший проезд, а в Лондоне добыть на обратный проезд. Я также уезжаю завтра и остановлюсь в Париже… я могу приехать в Лондон 13 или 14».
Замечательный доклад Кафьеро [«Анархия и Коммунизм», «Бунтарь», 13 ноября 1880 г.] был чудесным сюрпризом для нас, стоявших за то, чтобы слово «Коллективизм» не употреблялось более. Он обещал свою поддержку, но мы не ожидали, что он выступит с такой превосходной статьей. Юрская молодежь оказала нам полную поддержку, и дело было сделано. Речь Кафьеро спасла положение.
Результаты почувствовались немедленно. Несколько бланкистов очень одобрили нас, говоря, что они всегда были коммунистами. Но главным результатом был Гаврский Конгресс [«Бунтарь» от 27 ноября 1880 г.], куда Кан поехал из Швейцарии и перетянул Конгресс на сторону «либертарного коммунизма». Это слово имело успех. Борда, Готье, Моллэн (чья речь была помещена в «Бунтаре») тотчас присоединились к анархистам, и отделение от коллективистов совершилось [46].
Итог: Бакунин — Итальянский Конгресс — Юрский Конгресс — Франция на Гаврском Конгрессе (с этого Конгресса начинается лионское движение). Юра и Франция были тесно связаны, и Мал[атеста] был тогда во Франции (Париж)…
Другие письма, относящиеся к 1879–1882 гг., до сих пор еще почти неизвестны. Мы можем проследить развитие умственных интересов Кропоткина и смену его революционных чаяний по двухнедельным выпускам «Бунтаря» до его ареста в Тононе 21 декабря 1882 г. Он принял очень деятельное участие в Лондонском интернациональном социалистическом революционном Конгрессе, состоявшемся в июле 1881 г. Об этом можно судить по его собственному докладу на Конгрессе, напечатанном в «Бунтаре». Когда выйдет моя книга о 1880–1886 гг. анархического движения, то это видно будет, также из более подробного отчета, составленного из отрывочных заметок Кропоткина о ходе Конгресса, хотя эти заметки и находятся в прискорбном беспорядке. В «Newcastle Daily Chronicle» 1881 г. можно найти его статьи о преследованиях против политических заключенных и об обращении с ними в России, а также, я думаю, его случайные письма и заявления в лондонском «Таймсе», статьи в английских ежемесячниках и т.д. — Эту работу, направленную к возбуждению европейского общественного мнения, он начал летом 1881 г., когда свирепые казни в Петрограде, в том числе казнь Софьи Перовской, которую он так хорошо знал, а также ужасная судьба Еси Гельфман и появление фашистской «священной дружины» мстителей, переполнили чашу: до того времени, считая русское движение внутренней, национальной борьбой между деспотизмом и революционным русским народом, Кропоткин не привлекал к ней такого внимания международного общественного мнения. После же этих казней Кропоткин, а также и его жена, хотя и не соглашаясь с линией борьбы Исполнительного Комитета, предложили ему вернуться в Россию, чтобы принять участие в террористической борьбе. Исполнительный Комитет отказался принять эту жертву. В качестве предположения, я беру на себя смелость заметить, что деятельность Кропоткина по возбуждению общественного мнения и была, по желанию Комитета или по его собственному желанию, его вкладом в борьбу, раз другие формы борьбы были для него недоступны.
Кроме этих и некоторых других писем, напечатанных в разных изданиях, вроде письма по поводу смерти немецкого анархиста Теодора Эйзенгауэра, которого он хорошо знал («Freiheit», Лондон, 4 марта 1882 г.), и длинного письма Юрскому Конгрессу от июня 1882 г. («Бунтарь», 8 июля 1882 г.), представляющего собой исчерпывающее изложение теоретических и тактических взглядов Кропоткина, немного известно об его жизни в этом периоде. Сюда относится его поездка из Женевы через Францию на Лондонский Конгресс (июль 1881 г.), возвращение в Женеву по истечении многих недель, проведенных в Англии, изгнание из Швейцарии (он покинул Швейцарию 30 августа 1881 г.), пребывание в Тононе (Савойя, Франция), а затем, два месяца спустя, когда его жена сдала экзамены в Женеве, отъезд в Лондон. Пробыв там около года, Кропоткин возвращается в Тонон 12 октября 1882 г., здесь его подвергают аресту 21 декабря и отправляют в Лион. Встречи с французскими товарищами во время поездок в Сент-Этъен и Лион ставятся ему в вину во время процесса 1883 г., как и посылка нескольких писем в эти части Франции.
Так например, письма его к Ф. Пежо (Лион) от 8 и 9 ноября, к Ж. Бернарду (Лион) от 27 февраля 1882 г., к Жану Рикарду (Сент-Этьен) от 22 октября и 28 ноября 1881 г. и 21 августа 1882 г. имелись в распоряжении суда, и на них часто ссылались во время процесса. Эти письма, содержавшие, по некоторым сведениям, исчерпывающее изложение взглядов на практическую деятельность по организации и пропаганде, рекомендуемых Кропоткиным, следовало бы разыскать среди документов этого громкого процесса. Допрос Кропоткина довольно подробно излагается в брошюре «Процесс анархистов на суде исправительной полиции и на апелляционном Лионском суде» (Лион, 1883 г., 191 стр. 8°, под редакцией Жана Грава).
Письмо № 29. Полю Робэну. Без числа (Лондон, весна 1882 г.).
…Что сказать тебе о нас. Я много работаю, и так как мне все приходится писать по-английски, то меня это очень утомляет. К концу зимы я уже выбился из сил, но теперь чувствую себя лучше, после того как я совершил прогулку пешком в Соррей [47]. Барахтаюсь, как могу.
«Fortnightly [Review]» напечатало мою статью [48] и просит еще две. Я пишу также для Британской энциклопедии. Если бы мне легче было писать по-английски, дело шло бы хорошо…
Мой адрес: 55, Middleton square, London.
Тюремная жизнь, с 21 декабря 1882 г. до 15 января 1886 г., в Лионе и в Клерво, описана в статье «Во французских тюрьмах», напечатанной в «Nineteenth Century» (Лондон, март 1886 г., стр. 407–423), которая, вместе с общими статьями о русских тюрьмах и ссылке (там же, 1883, 1884 гг.) составляют книгу «В русских и французских тюрьмах» (Лондон, 1887. IV, 387 стр.; по-русски издано в 1906 году, с новым предисловием). Теоретические соображения изложены в статье «Тюрьмы» («Бунтарь», 14 и 21 августа 1886 года) и в парижской лекции «О моральном влиянии тюрем на заключенных», 20 декабря 1887 г. («Бунтарь», 24 декабря 1887 — 16 июня 1888 г.). Он довольно часто возвращался к вопросу о тюрьмах, например, в довольно длинном письме к молодому анархисту, писателю Арне Дибфесту (Harrow on the Hill, 19 мая 1891 г.) [49] и в статье «Университеты преступности» в «The Daily News and Leader» (Лондон, 30 июля 1913 г.), — статья, происхождение которой Кропоткин объясняет в письме Жану Граву от 7 августа 1913 г., помещенном в настоящем сборнике.
«Переписка» Элизе Реклю, том II (Париж, 1911), содержит письма Реклю к Кропоткину, написанные во время пребывания Кропоткина в тюрьме, а также письма, в которых Реклю говорит подробно о положении Кропоткина. Многие сведения, сообщенные Кропоткиным из Лиона и Клерво, были, вероятно, словесно переданы его жене, когда она посетила его, а затем переданы ею — письма, заслуживавшие быть сохраненными, а также переписка и воспоминания анархистов, сидевших в тюрьме вместе с Кропоткиным.
В Лионской тюрьме, в первые месяцы 1883 г. — как я недавно узнал от вдовы Кропоткина — было написано известное обширнейшее письмо Кропоткина к бельгийскому экономисту Эмилю де-Лавелэ, представлявшее собой изложение анархизма. Ибо после суда, вызвавшего сенсацию, де-Лавелэ написал Кропоткину, прося объяснения анархической точки зрения, и Кропоткин написал подробное изложение, посланное бельгийскому экономисту, как предполагают, в сокращенном виде.
Лишь очень немногие письма того периода были опубликованы. Я могу сослаться только на два письма к Дюмартерэ и одно к Герцигу (через две недели после освобождения), напечатанные в «Le Reveil» (Женева) от 3 января 1925 года.
Письмо № 30. К Франсуа Дюмартерэ. Из Центральной тюрьмы в Клерво сюр Об. 1 ноября 1883 года.
…Товарищи поручили мне поблагодарить вас за яблоки, которые прибыли вчера в очень хорошем состоянии. Они были превосходны, и у нас был общий праздник, когда они получились…
Нужно ли говорить вам, дорогой друг, как часто я думаю о вас и как часто поминаю ваше имя, когда мы говорим о Женеве и обо всем, что нам дорого. Сколько раз во время споров, возникающих по тем или иным поводам, по какому-нибудь запутанному вопросу, я вспоминаю о наших долгих спорах с вами о тысяче вопросов. Готье и я живем в одной комнате и спорим иногда бесконечно…
Вы уже знаете, как проходит наша жизнь. Очень монотонно, в конце концов. Единственное развлечение — прибытие иллюстрированных журналов — они одни только и разрешаются в Клерво. Маленький огород, около тридцати квадратных метров, дающий неожиданно большое количество овощей, очень красивая кошка, которую мы вырастили, — вот и все наши развлечения. Все, однако, веселы и живут очень мирно друг с другом. Все много учатся и читают, и тюрьма ни для кого не будет потерянным временем…
Письмо № 31. К Франсуа Дюмартерэ (из тюрьмы в Клерво). Без числа. [Осень 1885 года].
…Я не только лишен возможности писать книги. Я лишен даже удовольствия написать на книжке всё то, что мне хотелось бы написать вам по поводу «Речей бунтаря»[50]. Посылая ее вам, я хотел сказать вам, какое глубокое и хорошее воспоминание я сохранил о годах, проведенных вместе с вами за работой в газете, и, как я считаю, что все выраженные в ней мысли являются плодом совместной разработки их, плодом наших разговоров, обмена мыслей с вами обоими (с Д. Герцигом) и общего вдохновения, руководившего нами. Каждая страница этой книги вам уже известна… Реклю нашел, что было бы полезно их соединить, и я думаю, что он прав. Они довольно широко были распространены в форме маленьких брошюр среди тех, кто сочувствует нашим идеям. Нужно, чтобы они проникли в новую среду, а для тех, кто почти согласен с нами, нужно уже нечто иное: нужно помочь им уточнить преследуемую цель. Над этим, главным образом, я и работаю теперь, и сколько раз, когда я пишу или думаю об этом, я чувствую, что мне недостает нашей обстановки в Юрской на Гротах [Юрская типография на улице Гротов], где можно было бы обсуждать и разрабатывать всё это совместно… [51] И затем, это плачевное состояние моего здоровья, с целой свитой в виде анемии, цинги и всего прочего…
Письмо № 32. Георгу Герцигу. (Париж) 30 января 1886 года.
…Мой большой друг, госпожа Лаврова, вырвавшись из русских когтей и приехав и Клерво, сказала мне: «Смотрите, как бы все эти похвалы [по поводу «Речей бунтаря»] не вскружили вам голову». Мой ответ был очень прост: «Я не боюсь. У меня есть друзья, которые всегда скажут мне правду. Это Герциг и Дюмартерэ»… [Герциг возражал против издания этой книги обыкновенным издателем, С. Марионом и Э. Фламмарионом, в Париже, которые, надо заметить, издали многочисленные труды Прудона и держали их в продаже на протяжении нескольких поколений.]
…Но как поступить? Что сделать, если не хотеть обречь себя на полное бессилие — на ничегонеделание? Могли ли мы напечатать этот сборник? Нет. Могли ли бы мы распространить его, если бы нашли 3000 франков, необходимые, чтобы его напечатать? Нет. Значит, ничего не делать? Я думаю так: эти статьи, эти брошюры сделали свое дело в рабочем классе. Если надо будет опять их распространять, если в этом почувствуется надобность — можно будет вновь отпечатать в виде брошюр по одному су, в любом количестве, те статьи, которые признаны будут полезными. Но мы обращаемся также и к другой публике. Поищем сторонников в другом месте. Хотя бы только для того, чтобы заронить сомнение в умы тех, кто будет противодействовать Революции. Это будет чистый выигрыш. И я стал искать издателя. Книга не была ему продана. Напротив. Если бы мы имели деньги, чтобы ее напечатать, то мы могли бы сейчас выпустить общедоступное издание. Это право осталось за нами. Издатель имеет право только на издание в 18°. Он платит мне 31 сантим за каждый проданный экземпляр; эта «рента» не пойдет на покупку мне шляп, вы это знаете. Она позволяет мне отдавать несколько дней в неделю на анархическую пропаганду. А, говоря правду, когда нас выпустили на свободу (15 января), и у нас не было ни гроша, — именно так: ни одного гроша, — чтобы двинуться из Клерво, то я написал издателю Мариону и попросил у него 300 франков. Лучше это, чем жизнь на платежи, полученные от русских крестьян; ибо жить все-таки надо, как бы ни был скромен наш образ жизни. А теперь, когда я не могу работать больше, чем три часа в день, что лучше: взять 300 франков у Мариона или ничего не делать для Анархии? Я думаю так: не того требует в данном случае анархическая мораль, чтобы не взять 300 франков у издателя, а того, чтобы человек знал, для какой цели он их употребит: для того, чтобы жить, как удалившийся от дел мелкий буржуа, или для того, чтобы сеять наши анархические идеи. Будьте святым во всех отношениях, живите на 5 фр., 3 фр. или на 50 сантимов, которые вы зарабатываете своим трудом, — если вы ничего не делаете для революции, то вы — буржуа в большей степени, чем тот, кто имеет только одну цель: зарабатывать по 10 франков в день, чтобы не работать три дня и два дня отдать для подготовки революции…
…Когда я думаю о работе, которую надо выполнить для того, чтобы будущая революция сколько-нибудь принесла пользу рабочему, то меня иногда ужас охватывает: вы знаете, что стало со всеми ими, этими партиями, некогда бывшими социалистическими, а теперь имеющими только одну цель: выгоду. Только одна партия, одна единственная, по-прежнему стоит за экспроприацию. И когда я вижу, как эта партия слаба, как не хватает в ней людей, готовых работать, я прихожу в ярость. Есть тысяча способов нарушить частную собственность. Чтобы открыть верный способ, нужно заставить народный дух — это неясное целое, возникающее из миллионов надежд, тенденций, желаний, — высказаться, дать свою формулу. На нас лежит обязанность это сделать. Если мы этого не сделаем, никто этого не сделает…
Вы говорите мне и Вернеру [Эмиль Вернер, живший тогда в Париже; Кропоткин, по-видимому, вновь встретился с ним] о разочарованиях. По какому праву смеете вы об этом говорить? Когда вы бросались в работу, что вы думали в ней найти: Революцию в результате двух лет усилий, как Брусс? Вы этого не добились, и это-то заставляет вас дуться, как какого-нибудь аристократика. Или же вы думали встретить только идеальных людей, целиком отдавшихся делу, без низменных личных страстей? Но если бы таково было человечество, если бы такие люди встречались так часто, то наши услуги были бы не нужны, человечество обошлось бы без нас, оно уже имело бы анархию: оно нуждалось бы уже не в таких людях, как вы и я, а в людях, бесконечно превосходящих нас не только в нашем настоящем виде, но и стоящих выше того, о чем вы и я смеем мечтать.
Нас посадили в Клерво. Все, что Лион мог дать лучшего из числа выдающихся людей, было с нами. Там были Бернар и Борда, Мартэн [Пьер Мартэн] и Рикар — все эти люди, которых не встретишь на каждом шагу на улице — и были там представители массы, еще более симпатичные, — я готов был сказать: бесконечно более симпатичные, если бы не вспомнил о некоторых превосходных качествах тех, кого я только что назвал. И, конечно, в этой совместной жизни со своими было в тысячу раз более поводов для разочарований, чем во всем, что вы могли увидеть, подходя к людям издали. Прожить три года в одной и той же комнате, видеть человека оголенным, — вот способ познать его.
И вот я говорю вам, что если бы я когда-нибудь создавал себе иллюзии о людях, то должен был бы выйти отсюда с возмущением и отвращением в душе. Все, что вас опечаливает, и еще многое другое — личное тщеславие, поставленное на службу великому делу, использование этого дела для личной цели, все это я видел на протяжении дней, недель, целых годов подряд. О, конечно, для кого-нибудь, кто хотел бы разочароваться, здесь было достаточно поводов…
Но вместе с этими сторонами (их особенно охотно видят люди, у которых больная печень) я видел и другое. Я видел то, что мы должны были бы знать уже десяти лет от роду: что человек — чрезвычайно сложное животное; что наряду с низменными страстями тщеславного (и ядовитого) зверя, у него есть прекрасные стороны, и что мы должны работать как раз над тем, чтобы открыть ему эти прекрасные стороны, для того, чтобы упражнение этих прекрасных качеств вошло в привычку и раса улучшилась бы… И еще я видел, что рядом с тщеславными дельцами (столь же многочисленными среди рабочих, как и среди буржуа, но, быть может, еще более отвратительными, ибо они изменники), есть также и ядро людей очень честных, как в политике, так и в личных отношениях — ядро молодых. Я знаю, я говорю вам это заранее, что если до революции пройдет еще десять лет, то эти самые молодые люди, которыми я восторгаюсь сейчас, через десять лет будут заслуживать расстрела [52]. Если они будут иметь успех, как ораторы на народных собраниях, то у них будут льстецы, и они превратятся в Бернаров [Жозеф Бернар, в Лионе]. Если они будут издавать газету, и эта газета будет иметь успех, то они станут дельцами; если они смогут cтать эксплуататорами, то они ими станут в возрасте 30–35 лет. Я это знаю. И что же? Но ведь будет еще другая молодежь, и эта другая молодежь будет делать историю, будут готовить революцию…
…Что касается нас, то мы уезжаем в Англию. Мы предпочитаем, чтобы двери Франции были всегда для нас открыты, чтобы мы всегда могли приезжать туда, если понадобится, чем быть изгнанными сразу и навсегда за одно слишком резкое слово, сказанное на народном собрании [53].
Я вновь принимаюсь за «Бунтаря», с той же бодростью, как, и раньше. Меня зовут в Лондон, чтобы создать там анархическую газету, деньги там есть, и я горячо возьмусь за дело [54].
Зарабатывать я буду работой, которую думаю найти в Лондоне, а Софья будет зарабатывать романами, за которые серьезно взялась. Она бы уже напечатала роман из русской жизни, если бы не была всё время больна в Клерво [55].
Мы пробудем в Париже еще недели две, всё там же, у Эли Реклю, 110, ул. Монж…
В Лондоне, в марте 1886 г., Кропоткин снял комнату в Сент-Джонс Вуд, Н.В., где жил Степняк, и около 18 апреля переехал в маленький домик в Harrow on the Hill. Домик был расположен на открытом месте, у подножия холма, — здесь Кропоткин и жил до весны 1892 г. Несколько коротких неопубликованных писем дают некоторое представление о том раннем периоде, в течение которого появились анархические статьи Кропоткина, его речи на митингах и лекции, напечатанные в «Бунтаре», «Анархисте» (Лондон) «Freedom», «Commonweal» (Лондон) и проч., а также его рецензии, главным образом в «Девятнадцатом Веке», где он еще в 1883 и 1884 гг. напечатал статьи о «Русских тюрьмах», а в 1885 г. — «Финляндия, поднимающаяся национальность» (март) и «Грядущая война» (май).
Случайных писем надо искать в «Times» и в «L’Intransigeant» Рошфора, прежде всего.
Письмо № 33. Виктору Дэйви, Лондон, 12 Альма Сквер, Сент-Джонс Вуд (1 апреля 1886 года).
…Можете ли вы дать мне адрес «Ni Dieu Ni Maitre»? [«Ни бога, ни господина»] [56]. Я не нахожу ни одного экземпляра, а должен им написать…
Письмо № 34. Виктору Дэйви, 17, Роксборо Род, Харроу он де Хилл, Миддлсекс, 5 мая 1886 года.
…Вы знаете, что значит выйти из тюрьмы, когда работа отстала, и когда нужно упорно работать, чтобы подгонять ее. Еще хуже, когда освобождение приходит внезапно. Вот почему за 18 дней, что мы провели здесь, я никуда не двинулся и не ходил дальше, чем на две мили от дома. Я буду сидеть дома еще дней 15–20 или месяц, разве что выйду на несколько часов, чтобы сделать несколько заметок в Британском Музее.
Письмо № 35. Ему же. Харроу. 9 мая 1886 года.
…Очень сожалею, но никак не могу принять участие в собрании. У меня не хватает сил даже для повседневной работы, и я с сожалением спрашиваю себя, отчего у меня нет тех сил, какие были десять лет тому назад…
Письмо № 36. Ему же. Харроу. 6 июня 1886 года.
…В течение последних двенадцати дней я жил в постоянной тревоге. Болезнь [которою заболела Софья Кропоткина] оказалась тифозной горячкой, и притом очень сильной. Было два дня очень плохих. Кризис прошел благополучно, и начинается выздоровление. Будем надеяться, что ей будет лучше.
Письмо № 37. Ему же. Харроу. 8 июня 1886 года.
[По-видимому, Дэви явился с предложением от своей жены — быть сиделкой подле г-жи Кропоткиной, но не был допущен особой, названной «наша добрая, старая дама». После этого Кропоткин пишет:]
…Мы так и думали, что это были вы, и были очень опечалены. Наша старая, добрая дама не сказала вам, что в доме находилась госпожа Лаврова. Она была бы очень рада познакомиться с вами. Ее имя вам, вероятно, известно. С 1872 г. она состояла в Юрской Федерации, в Цюрихе [57], и несмотря на все злоключения, тюрьму и ссылку в России, она стала еще более убежденной в правильности наших идей. Она была в Париже, когда моя жена заболела, и примчалась сюда, чтобы ухаживать за ней и привезти ей не только свою дружбу, но и тот опыт, который она приобрела в военных госпиталях во время войны 1878 г. [58]
Поблагодарите, прошу вас, госпожу Дэйви за ее доброе предложение. Софья тоже поручает мне очень, очень поблагодарить ее…
Письмо № 38. Ему же. Харроу, 11 июля 1886 года.
…О том, чтобы писать для «Freiheit» (Нью-Йорк) я и думать не могу. Еженедельный «Бунтарь» отнимает у меня все время. Я едва могу справиться с этим делом и с той работой, которая дает мне средства к существованию.
Что касается перевода «Речей бунтовщика» на английский язык, то он уже сделан в Эдинбурге, и лицо, которое его сделало, повело уже переговоры с Реклю об издании. Я не знаю наверное, когда это появится, но знаю, что к издателю Фламмариону уже обратились за разрешением. Книга переведена целиком… [59]
Годом или несколькими годами позднее, в письме (без числа) к Полю Робэну, посетившему Лондон, Кропоткин указывает, как добраться до Харроу, и набрасывает маленький план дома.
…Когда приедешь в Харроу, то тебе стоит лишь спросить либо Кропоткина, либо католическую часовню на Church of England Road (старое название нашей улицы). Вторая дверь от католической часовни и будет дверь нашего дома. Софья ждет тебя с нетерпением [они никогда не встречались], и ты увидишь нашу Шурку (Александра, родившаяся в 1887 г.)…
Так Кропоткин мирно жил со своей семьей в Харроу, занимаясь географической и иной, такой же рутинной, работой для заработка, перемежая ее с исследованиями, на которых были основаны его статьи для «Девятнадцатого Века», требовавшие самой тщательной подготовки, с постоянной работой для «Бунтаря» и «Freedom», с лекциями в Лондоне и в провинции (как в 1881–82 гг.), с собраниями (закрытыми) группы «Freedom» и с митингами той же группы, организованными для пропаганды и начавшимися весной 1888 г. Кроме того, он всегда появлялся на митингах 18 марта, а также на ноябрьских митингах, посвященных Чикагской трагедии 1887 года. Его занятия прерывались также посещениями Британского Музея и работой на огороде, позади маленького дома. Отрывали его также посетители, хотя в то время их было еще не так много, как в позднейшие годы; затем частые беседы с Н. Чайковским, также снявшим дом в Харроу, и, наконец, — в конце восьмидесятых годов, — долгие и утомительные споры с шведским химиком и социалистом Густавом Стеффеном, тоже поселившимся в Харроу и приступившим тогда к экономическим и социологическим исследованиям.
Сведения о жизни Кропоткина в Харроу, какие мне до сего времени удалось собрать, почерпнуты из множества писем, адресованных Граву, из которых одно, об изложенных в книге «Поля, фабрики и мастерские» идеях, уже воспроизведено в настоящем сборнике. Из писем, напечатанных в периодических изданиях, я могу указать только на письмо в чикагском «Аларм» (15 сентября 1888 г.), содержащее заметки о Прудоне, — на письмо, напечатанное в книге Р. Фарга Пеллицера «Гарибальди: История 19-го века», издания 1880 г., а также в «Эль Продуктор» (Барселона), 10 мая 1889 г., где было помещено изложение тех же идей, которые рассматривались в письме к Граву; — на высоко интересный документ, главная часть которого цитирована в моей статье о Кропоткине в «Пробуждении», № 11, март 1930 г., стр. 5–7; — на письмо в «Нью-Йорк Геролд» осенью 1887 г., бывшее последней попыткой возбудить американское общественное мнение против судебного убийства чикагских анархистов, которое, однако, было совершено 11 ноября 1887 г.
«Die Autonomie» (немецкая анархическая газета, Лондон, 10 февраля 1887 г.) напечатала записку Кропоткина к Отто Ринке, явно носившую характер частной переписки и выражавшую удовлетворение по поводу новой газеты. «…Наилучшее средство парализовать вредные влияния, это — улучшить газету. Будь убежден, что с помощью „Autonomie“ будет больше сделано для принципов свободной автономной общественной кооперации, чем путем долгой и бесполезной личной полемики». Другое письмо к Ринке (от 19 декабря 1888 г.) напечатано в газете 29 декабря 1888 г., а доклад комиссии, напечатанный 9 марта 1889 г., очевидно формулирован Кропоткиным.
Он послал письмо Рошфору, протестуя против его похвал по адресу Каткова, летом 1887 г., после смерти Каткова. Слава Рошфора уже померкла в то время, после его выступления в качестве буланжиста и националиста-патриота.
Когда корреспондент «Бунта» грубо извратил позицию Малатесты в итальянских делах, Кропоткин немедленно послал протест («Бунт», 20 августа 1892 г.), в котором писал: «Это просто смешно… такие ложные и недостойные обвинения, однако, никогда не должны были бы проникать в «Бунт»…
Отчеты о публичных выступлениях Кропоткина в те годы чрезвычайно поучительны, как, например, «Парижская Коммуна», речь, сказанная Петром Кропоткиным на торжественном собрании на South Place, 17 марта 1887 г.; — речь о «Коммунистическом анархизме» на собрании группы «Freedom» 15 марта 1888 г., «Перед бурей», речь, произнесенная П. Кропоткиным на митинге на South Place 29 ноября (1888 г.) в виде прощального слова к госпоже Пирсонс; «Прошлое и будущее». Речь… на торжественном собрании в годовщину Парижской Коммуны (март 1889 г.). Всё это было напечатано в «Freedom».
Поздней осенью 1889 года Малатеста переехал на жительство в Лондон, где Мерлино провел несколько лет и куда он вернулся во второй половине 1891 года, но все были так поглощены своей собственной работой, что их сношения с ним не были слишком часты. Иначе обстояло дело с Черкезовым, который поселился в Лондоне в конце 1891 г. и стал ближайшим другом Кропоткина. В самом начале девяностых годов его посетили также два молодых студента медицины, болгарин и армянин, оба очень активные в континентальном и восточном анархическом движении. Один из них, Атабек, занимался печатанием на русском и армянском языках в Женеве, возобновив анархическое издательство на русском языке после долгого перерыва. Это побудило Кропоткина написать длинное предисловие к Бакунинскому наброску о «Парижской Коммуне» (1871 г.) — «Парижская Коммуна и понятие о государственности», с письмом П.А. Кропоткина (Женева, 1892 г., X, 20 стр., 8°), как пятнадцать лет спустя он написал предисловие (август 1907 г.) к брошюре Гогелии «Как и из чего развивался революционный синдикализм» (Издание группы анархистов-коммунистов, 1909 г., 101 стр.; предисловие, стр. 3–9).
В те годы «Хлеб и Воля», с Предисловием Элизе Реклю была впервые напечатана (Париж, 1892 г. — в марте — XV, 238 стр., 18°), но ни одна книга еще не появилась на английском языке.
В мае 1892 г. началось печатание серии статей «Новейшая наука» в «Девятнадцатом веке». До 1901 г. их появилось семнадцать. Все они были плодом самой тщательной подготовки.
Когда Кропоткин, написавший в свое время в «Бунте» (1891 г.) заметку о моем первом, весьма примитивном, очерке жизни Бакунина (напечатан в нью-йоркском «Freiheit»), услышал о моем намерении подготовить в Швейцарии серьезно документированный труд о Бакунине, то написал мне следующее письмо и рекомендацию:
Письмо № 39. Максу Неттлау. 13, Woodhurst Road Acton, London W. 9 ноября 1892 года.
…Простите, за невольное опоздание. Я работал день и ночь.
Прилагаю рекомендательное письмо ко всем. Повидайте Дюмартерэ, Швицгебеля, Геринга, Жуковского и проч., и проч., всех, кто только может дать сведения о Бакунине.
Р. [Адольф Рейхель, в Берне] послал мне несколько писем (Бакунина), с которых вы сможете снять копию по возвращении. Одно из них особенно интересно (из тюрьмы [Кенигштейнская крепость]). Остальные только показывают, как верен он был в дружбе.
Р. также прислал свои «Воспоминания». Коротко, но очень интересно. Все это для свободного пользования и печатания… [60]
Письмо № 40. (См. 39-е). Товарищам и друзьям, членам Юрской Федерации. 8 ноября 1892 года.
Дорогие друзья и товарищи, члены Юрской (Федерации).
Предъявитель сего, Неттлау, работает уже несколько лет над собиранием всевозможных документов, касающихся Михаила Бакунина.
Он уже напечатал в «Freiheit» огромную работу, которая может служить рамкой для биографа.
Благоволите прийти к нему на помощь всем, чем сможете. Если у вас есть письма Бакунина, Неттлау будет очень обязан вам за разрешение снять с них копии. Вы можете быть уверены, что он добросовестно вернет вам все, что вы пожелаете ему доверить, и что он использует всё данное ему.
Пользуюсь случаем, чтобы послать вам всем, дорогим и возлюбленным товарищам, самый дружеский привет. Воспоминание о времени, проведенном с вами, навсегда останется живым в одном из самых лучших уголков моего сердца.
Петр Кропоткин [61]
Письмо № 41. К Франсуа Дюмартерэ. Актон, 28 сентября 1893 года [62].
…Я много работаю. Правда, вот уже год и три месяца, как я работаю для заработка над научными статьями, которые мне страшно надоедают, поглощают меня и очень мне неприятны. Но я рассчитываю на днях избавиться от них и вернуться к работе, которою я занимался — об экономическом строе анархизма, о взаимных отношениях, и проч. [63]
Я, кажется, уже сказал вам, мой друг, что наша встреча и наша совместная работа оставили у меня глубокое впечатление, более глубокое, чем книжки, которые я прочел. Дружеские отношения, которые связывали нас троих, — вас, Геринга и меня, — никогда не забудутся и останутся больше, чем воспоминаниями. Это — борозда, проведенная в характере. Я хотел бы, чтобы Герциг также знал это. Но и особенность вашего ума, ваш образ мысли также оказали глубокое влияние на мое умственное развитие. О чем бы я ни писал, я очень часто думаю о вас, и мне часто хочется потолковать с вами о тысяче вещей, о вопросах отвлеченных и о вопросах практических, об оценках общего характера и о подробностях. Это так, и мне хотелось сказать вам это…
Кропоткин жил сначала в западном лондонском предместье, Актоне, в округе, в то время еще не вполне застроенном, с февраля 1892 г. Степняк с женой и другие русские, — по большей части принадлежавшие к группе «Свободная Россия» и к Фонду Вольной Печати, жили не очень далеко от Кропоткина. Но в 1891 г. он переселился за город, далеко вглубь Кента, в Бромлей, неподалеку от Числхерст, в Виола-коттедж на Crescent Road, где он провел много лет, — больше, чем где бы то ни было с тех пор, как он покинул Россию и вернулся туда сорок один год спустя.
«Бунт» пришлось прекратить (10 марта 1894 г.), а «Новые Времена» (с 1 мая 1895 г.), начавшие выходить но инициативе Жана Грава, не имели интимного характера прежней газеты, в них печатались подписанные статьи более широкого круга сотрудников и вообще, они выходили в расширенном размере. Но письма к Граву показывают, что Кропоткин продолжал интересоваться газетой, хотя более мелкие подробности (как, напр., интернациональная хроника, печатанная под заголовком «Социальное движение») постепенно стали печататься без его участия и активного содействия.
В последующие годы, до 1900, его личные письма также становятся редкими.
Письмо № 42. 10 февраля 1895 г. Напечатано в «Newcastle Daily Chrolicle» 20 февраля 1895 г. Адресовано основателям «Свободной Коммунистической и Кооперативной Колонии» в Клусден Хилл Фарм, около Ньюкастля-на-Тайне, Северная Англия [64].
[Отклонив предложение быть казначеем, Кропоткин пишет:] «При нынешних условиях я очень мало верю в успех таких предприятий и сожалею, что друзья временно отходят от дела пропаганды и от дела окончательного освобождения, чтобы посвятить себя одной из тех попыток, которые часто оказывались бесплодными, и которые ведут к верному разочарованию. Тем не менее я должен добавить, что ваш проект содержит больше данных для успеха, чем большинство других, ранее проводившихся в жизнь. С другой стороны, человек всегда имеет право сделать опыт, раз он решился на всё, чтобы довести этот опыт до конца».
[Письмо Кропоткина слишком обширно для того, чтобы поместить его здесь целиком, а потому я привожу лишь краткое изложение этого письма, сделанное мною. Кропоткин думает, что лучше поселиться по соседству от какого-нибудь большого города, а не в удаленной от центра местности, чтобы таким образом избежать многих затруднений на первых порах: пользоваться благами цивилизации, быть в соприкосновении с научной и художественной жизнью. В случае распада Ассоциации это облегчило бы также возвращение к жизни на прежних началах. Нет необходимости обрабатывать девственную почву тяжелым трудом, как делали наши предки. «…Современный общественный коллектив должен открывать новые пути для производства и новые способы регулирования потребления, с помощью интенсивной культуры и усовершенствованных способов садоводства и огородничества, обеспечивающих урожай». Это наилучший способ использования возможности всех и каждого, даже слабейших, в том числе взращенных городом промышленных рабочих, часто наделенных ослабленным уже организмом.
Далее, такая коммуна должна порвать с монастырскими обычаями ранних коммун и основаться на ассоциации друг от друга независимых семейств. «…Теория, согласно которой семейная жизнь совершенно дезорганизуется под предлогом сбережения топлива, пищи и помещения, совершенно ложна» [65].
Так как люди не являются ни ангелами, ни рабами, то коммуна может быть построена только на анархических принципах. В прежних коммунах избрание властей было всегда роковым, а прочны были только те из них, где вопросы обсуждались до тех пор, пока не достигалось общее согласие. В данном случае группа предполагала действовать по второму образцу. Женщины, в пределах возможности, должны быть освобождены от бремени домашних работ. Кропоткин надеялся на то, что индивидуалистические элементы сольются с альтруистическими и образуют коммунальный дух среди членов группы. Препятствие заключается в малых размерах предприятия. «…Этот опыт должен быть также сделан в большом масштабе. Последнее слово может быть сказано не раньше, чем будет организован город, по крайней мере, в 20 000 жителей, на началах соответствующего удовлетворения жизненных потребностей — в жилище, мебели, пище, одежде, — с тем, чтобы свободные группы творили для удовлетворения культурных, научных и литературных потребностей и чаяний всех и каждого. Тогда мы узнаем, приспособлены ли наши современники для коммунальной жизни, и мне кажется, что не так трудно, как это говорят, сделать такой опыт…»
Другая причина неудач, это когда «…вновь возникающая ассоциация начинает ни с чем, вместо того, чтобы пользоваться общим капиталом, представляющим собой накопленный труд прежних поколений… В перспективе появляется нужда, которая, в конце концов, всё разрушает. Я также считаю необходимым самым решительным образом настаивать на том, что если разумно взяться за разрешение вашей задачи, то надо немедленно подумать о постановке серьезной интенсивной культуры, под руководством хорошего агронома, так как это один из доходнейших видов индустрии. В начале будет много утомительной работы. Если колония будет преуспевать, она непременно будет осаждена новыми пришельцами, неудачниками и социальными отбросами, чью энергию предварительно нужно будет восстановить, если еще не поздно: на эту мель сели многие американские ассоциации. Некоторые из них отказались принимать новых членов и, таким образом, стали буржуазными организациями, другие были облеплены новыми элементами и пошли ко дну: это, быть может, самое серьезное препятствие для успеха коммунистических колоний, которые гибнут именно потому, что добиваются удачи.
Вот почему некоторые вожди американских социалистов, за которыми последовали сторонники из средних классов, решились, после недавних забастовок в Чикаго, удалиться в один из отдаленных штатов Союза, где им было бы легче, чем маленьким коммунистическим колониям, защищаться против вторжения извне»] [66].
Кропоткин разрешил опубликовать это письмо, если члены колонии найдут это полезным) [67].
Открытое письмо (№ 43). К Элизе Реклю. Июнь или июль 1896 г. [68]
…Здесь всё идет хорошо. Очень настаивают, чтобы я принял участие и Конгрессе [интернациональный социалистический конгресс в Лондоне 27 июля — 1 августа], что мне чрезвычайно противно [69]. Я пишу статью о земледелии дли кооперативного ежегодника [70]. Вывод таков, что здесь (в Англии), не на что надеяться при нынешней организации земельной собственности. Знаешь ли ты, что на французских опытных станциях уже получают количество пищи (зерна), достаточное для одного человека (2 кило 65) на пространстве от 250 до 400 квадратных метров? Зерно посеяно, а не посажено [Кропоткин ожидал еще большего от посадки пшеницы].
Письмо № 44. К Полю Робэну. Бромлей, 22 июля 1896 года.
[18 июля Кропоткин, услышав от Робэна, что он в Лондоне, послал ему приглашение. После его посещения он получил от Робэна письмо с предложением организовать экспериментальную агрикультурную ассоциацию для применения интенсивной культуры. Вот его ответ]:
…Не могу выразить, как мы были тронуты твоим письмом. Оно пришло прямо от твоего доброго сердца и — как бы я обнял тебя, если бы не был прикован к этому столу! Но об этом, мой дорогой друг, нечего и думать. Такое предприятие всегда рискованно, а маленькие сбережения друзей, как ты, слишком священны, чтобы рисковать ими. Их надо искать скорее среди таких англичан, которые не увидели в этом только спекуляций или только назидательный опыт для своей страны. А я всегда думал, что в этом нет ничего невозможного. Надо искать. И я по-прежнему думаю, что если бы об этом намерении больше знали, то, в конце концов, что-нибудь нашлось бы.
Жить только пером я больше не в силах: я изнемогаю под этим бременем; а занявшись плодоводством и посадкой хлеба, я мог бы дать предметный урок. Какой источник силы, если бы Парижская или иная коммуна могла сказать себе: «Пусть погибнет вселенная со своих хлебом и скотом. Мы не нуждаемся в ней, пока происходит обмен идей и прогресс становится интернациональным. Мы сами сможем производить их»… [71]
Письмо № 45. К Анри Зисли (Париэн), (Бромлей, 3 февраля 1897 года [72].
Вы толкуете мне о «натуризме» и говорите мне, что наконец-то вы будете иметь французский орган вашей школы [73]. Я же, напротив, счастлив, что такого органа до сих пор не было во Франции. Какое дело нам, — человечеству, — что, подобно восточным монахам, отдельные лица удаляются в какой-нибудь очаровательный уголок за чертой города и наслаждаются там простой жизнью, физическим трудом и интеллектуальными радостями, успокаивая себя софизмом, что они никого не эксплоатируют. Монахи делали то же самое и лучше того, на Востоке, а особенно в Индии.
Это всегда означает отход от дела всего человечества, приправленный множеством пышных фраз, которые нисколько не делают его ни более привлекательным, ни более приемлемым. Будьте искренним социалистом, — еще лучше, анархистом, — борцом, и упрощение жизни: придет само собой. Когда вы тесно соприкоснетесь с окружающей вас нищетой, когда вы увидите, на какое самоотвержение способна товарищеская среда, чтобы сберечь несколько грошей на пропаганду, вы станете жить просто. И, пожалуйста, говорите как можно меньше о самих себе. Ешьте белых медведей на Шпицбергене, мерзлую сырую рыбу в Колымске (как это весело делают наши русские ссыльные), сахарный тростник в Гвиане, и не занимайтесь больше вопросом: «чем я наполню свой желудок?» Как бы мало вы ни ели, вы все-таки будете есть больше, чем миллионы индусов, умирающих сейчас от голода; чем русские крестьяне, умиравшие от тифа, голода и цинги в 1891 г.; чем пролетарии, умирающие от истощения — мужчины, женщины и дети, — в больших городах. Если вы даже уйдете в пустыню и будете питаться там акридами, вы всё же не облегчите этим совесть, не приученную к софизмам, от вашей доли ответственности за преступления, совершающиеся во имя цивилизации.
Пишу второпях. Братски ваш
Петр Кропоткин.
От Владимира Черткова, который весною 1897 г., вместе с Павлом Бирюковым и Иваном Трегубовым, выпустил воззвание духоборцев «Помогите!» [74], Кропоткин много узнал о толстовцах и обменялся дружественными письмами с Толстым, о чем см. статью Черткова в книге Ishill стр. 119–120. Совершив путешествие по Канаде в 1897 г. совместно с членами Британской Ассоциации, Кропоткин написал статью «Природные богатства Канады» («Девятнадцатый век», март 1898 г., стр. 494–514) и деятельно стал содействовать эмиграции и устройству духоборцев в Канаде (согласно брошюре Лебедева о Музее, стр. 40–41). Для него было большим разочарованием, когда новый редактор «Девятнадцатого века» отказался напечатать его стоившую большого труда статью о Толстом, написанную после смерти Толстого. Была помещена только более короткая статья «Влияние Толстого в России» в еженедельнике «Independent» (Нью-Йорк), от 1 декабря 1910 г., где он еще раньше написал о Максиме Горьком (15 декабря 1904 г.).
Я не могу привести здесь выдержки из письма к Георгу Брандесу, который напечатал его в ежедневной газете «Politiken» в Копенгагене, после того, как итальянский анархист Лукени убил австрийскую императрицу Елизавету. Письмо появилось в «Freedom» в октябре 1898 г. под заголовком «Кропоткин о женевской трагедии».
Короткое письмо, касающееся итальянского перевода книги «Хлеб и Воля» (перевод сделал Г. Чианкабилла, Paterson, New Jersey, 1899 г., XIV, 245 стр.), помеченное декабрем 1898 г., напечатано в «La Questione Sociale» (Paterson), от 15 января 1899 г.
Нет возможности перечислить здесь международные протесты и проч., имеющие подпись Кропоткина. Таков, например, снабженный многочисленными подписями лондонский протест против предания итальянских анархистов суду как «мальфаттори» (уголовные преступники). Этот протест был напечатан во «Freedom» в мае 1898 г.
Поездка в Америку открыла, наконец, для Кропоткина возможность издания его книг в Америке и Англии. Сначала появился ряд отрывков из его «Записок революционера» в «Atlantic Monthly» (Нью-Йорк), затем «Записки» были изданы в виде книги (Лондон, Смит Элдер и Ко, 1899 г., 2 тома, — американское издание в одном томе, — немецкий перевод, Штуттгарт, Роберт Лутц, 1900 г. 2 тома, — на французском языке под заглавием «Autour d’une Vie», Сток, 1902 г., — русское издание было выпущено Фондом Вольной Русской Печати, Лондон, 1902 г., — голландское издание, 1902 г., — шведское издание, Стокгольм, 1900 г., испанское издание, без даты, Барселона, — еврейское издание, Лондон, группа «Freiheit», 1904–5 гг., — английское издание в одном томе, Лондон, 1906 г., — русское издание («Знание»), Петербург, 1906 г., — издание «Освобождение», 1907 г. и т.д.
В 1912 г. я сделал несколько выписок из письма Кропоткина к Элизе Реклю. Ниже привожу краткое изложение его или цитирую отрывки из письма:
Письмо № 46. К Элизе Реклю. Бромлей, 1 декабря 1899 года.
[Кропоткин пишет после выхода из печати «Записок» и появления статей о «Современной науке» в декабре 1899 г., не имев ни одного дня отдыха после 7–8 месяцев «остервенелой работы». Утром он получил «Записки» на английском языке. Что касается его портретов,] …я был против напечатания этих снимков — очень хорошо, впрочем, сделанных, — и отмахивался руками и ногами от мысли о том, чтобы их поместить, но пришлось принять ультиматум издателя… Прими эту книгу по-дружески. Она стоила мне много, много труда в течение двух лет. Не легко писать книги на языке, который не является моим родным языком, а кроме того, всё это должно было быть готово каждый месяц к такому-то дню. Книга содержит на одну треть больше, чем текст «Atlantic Monthly». «Сибирь» написана наново и, вероятно, тебя заинтересует…
…Мы здесь переживаем очень трудный момент (южно-африканскую войну). Низменные страсти заливают всё кругом. Я не могу поговорить десять минут с англичанином, не придя в раздражение. Наш друг, г-жа [Кобден-]Сандерсон заняла, по-видимому, хорошую позицию. Ее друзья, Нэш, даже Массингэм и др., были выставлены за двери «Daily Chronicle». Только «Morning Leader», «Star» и «Manchester Guardian» крепко держатся. Остальные во власти джингоизма. Хуже всего то, что эта война очень легко может немедленно вызвать другую войну: Россия и Франция; во всяком случае, обязательная воинская повинность уже решена в умах…
Мнение Кропоткина о войне с бурами видно из статьи «Британские рабочие и война» в «Freedom» в марте–апреле 1900 г. и из листовки «Рабочие и война», выпущенной «Freedom» (4 стр. 8°, без даты). Хотя эта листовка не подписана, и хотя окончательно отделал ее, по-видимому, Альфред Марш, но она носит явный отпечаток работы Кропоткина. Эти взгляды побудили его позднее написать статью «Неотложная потребность»: Рабочий Съезд. «Freedom», сентябрь–октябрь 1900 г., где он приходит к следующему выводу: «…мы думаем, однако, что созыв Съезда всех тех, кто принимает близко к сердцу вопросы борьбы между трудом и капиталом, является теперь безусловной необходимостью… Ничто, кроме Социализма, не может остановить роста Империализма».
Начиная с 1900 г., есть уже возможность использовать несколько групп личных писем Кропоткина, либо напечатанных, как, напр., его 18 писем к Черкезову («Каторга и Ссылка», Москва, № 25, 1925 г., стр. 8–21, с примечаниями Бориса Николаевского) и множество писем к Луиджи Бертони, либо неопубликованных, как письма к Джемсу Гильому, с которых я снял копии. Но письма к Черкезову — только часть тех очень многочисленных писем, которые, к счастью, сохранились, письма же к Гильому — часть тех многих писем, которые были уничтожены. Затем имеются письма к Граву, которыми я не пользуюсь здесь, и значительная часть которых неизвестна мне, но сохраняется. Есть еще одна большая группа писем — к русскому товарищу, которая сохранилась, но неизвестна мне и недоступна по причине быстрого русского почерка Кропоткина. Все это, будучи надлежащим образом издано, могло бы послужить базисом и отправным пунктом. Здесь я могу воспроизвести только меньшие части некоторых из них и сохранить остальные, имеющиеся у меня на руках. Писем к Черкезову я коснусь только мимоходом, путем кратких замечаний или сокращенного изложения их, так как они имеются в русском подлиннике.
Письмо № 47. К В. Черкезову, 25 мая 1900 г. Напечатано.
[Касаясь попытки Черкезова доказать, что «Коммунистический Манифест» Маркса и Энгельса списан с «Манифеста Демократии XIX века» Виктора Консидерана (1847 г.); первое издание «Манифест Сосьетарной Школы», основанной Фурье, 1841, см. в «Новых Временах» начиная с 14 апреля 1900 г. — Кропоткин указывает Черкезову на ранние формулировки «железного закона заработной платы» в «Богатстве народов» Адама Смита (1773 г.), а «экономического материализма» — у Адольфа Бланки (брата Августа Бланки), в его «Истории Политической Экономии», 1837–38 гг., цитированной Прудовом в 1843 г.]
На открытом митинге в Лондоне, на Trafalgar square, 2 июня 1901 г., было прочтено письмо Кропоткина. Митинг был созван для протеста против насилий русского правительства над студентами (17 марта) и сталелитейщиками (18 марта).
Письмо № 48. (2 июня 1901 г.). Напечатано в «Freedom».
К вам, рабочие и организованные тред-юнионы Великобритании, решили обратиться с призывом мы, живущие в Лондоне русские эмигранты.
Те, кого умертвили сатрапы русского самодержца, — ваши братья.
Пусть ваш мощный голос будет услышан всем миром. Заклеймите лицо убийц. И скажите Молодой России, что в тот день, когда она поднимется против Царя-Кнута — как поднялась когда-то Молодая Италия против Короля-Бомбы (неаполитанского) — вы будете с нею, как были с Молодой Италией — с народом против убийц.
Письмо № 49, прочитанное на митинге в South Place Institute 21 июня (1901 г.) делегатом французских тред-юнионов при посещении ими британских тред-юнионов. Напечатано в «Freedom» в сентябре 1901 года.
…Возьмите нынешнюю войну в Южной Африке. Она была начата в интересах кучки бессовестных хищников самого низкого пошиба, чьи имена будут проклинаться и уже сейчас проклинаются каждым мыслящим человеческим существом. И эта война ведется такими варварскими способами, какими еще не запятнала себя ни одна нация перед лицом человечества…
…Чья это вина?
Я без колебания говорю, что вина лежит — не на разбогатевших грабителях (воровать, грабить, вымогать — их профессия) — вина лежит на британских рабочих.
Они одни могли воспротивиться войне. Они одни могли положить конец жестокостям, совершенным их именем над женщинами и детьми. Если рабочие организации Лондона завтра выйдут в Гайд Парк и поставят свою ногу на эту кровавую войну — в течение одной недели мир будет заключен, и расшитые золотом герои войны против женщин и детей не посмеют парадировать на улицах английского города.
Но проповедь богатых и систематическая ложь продажной печати ослепили рабочих Англии, завтра они ослепят рабочих Франции, Германии и России, когда средние классы этих стран будут подготовлять свою войну.
Только Международная Федерация рабочих союзов всего мира могла бы противопоставить свою силу — силе средних классов, организованной для грабежа…
Эти мысли развиты в неподписанной статье «Одна война кончена — когда будет следующая?» в «Freedom» от июня 1902 г., которая несомненно принадлежит перу Кропоткина и предсказывает войну с Францией из-за полного присоединения Египта. «…Но чья вина в том, что страна была вовлечена в эту политику военных авантюр?
Вина ли это Чемберлена? Или Родса? Или биржи?
Нет, конечно, нет.
Прежде всего и больше всего в этом виноват британский рабочий. Они, рабочие, бежали, как стадо овец, за Чемберленом. Этот человек был их представителем, их воплощением. Одно слово с их стороны, одна, большая рабочая манифестация могли бы предотвратить объявление войны. Они не захотели сказать это слово.
С 1885 года, когда первые социалистические веяния стали наблюдаться в этой стране, средние классы повторяли прислушивавшимся к ним британским рабочим, что они не должны давать вовлекать себя в лагерь социалистов или анархистов. „Это хорошо для голодных и глупых французов, а не для солидного британского рабочего, привыкшего к такому достатку, о котором немец и француз и мечтать не могут! — говорили им, и они верили этому. — Предоставьте революции континентальным глупцам. У нас более благодарная задача, на руках! Займемся покорением Африки, Китая! Больше территории! Больше район по всему земному шару!“…
„Долой всех этих негодяев! Отдайте мне назад мою землю, мои фабрики, железные дороги, которые я построил и создал — и мне не нужно никаких рабов в Африке!“ — вот единственный клич, которым британские рабочие должны были бы ответить на речи этих кровопийц… Карфаген, Генуя погибли, ибо имели слишком много рабов. И Англия будет поставлена перед той же самой дилеммой: или смерть, или Социальная Революция».
Письмо № 50. Жану Граву. Бромлей, 13 июня 1901 г. Напечатано в «Новых Временах», 27 июля 1901 г.
…Ваша мысль о газете для детей превосходна. Удивительно, что об этом никто раньше не подумал. Газета должна была бы существовать уже лет двадцать — но ведь это всегда так бывает!
Сделаем ее хорошей, красивой, привлекательной, и в смысле содержания, и в смысле литературного стиля. Маленькие новости, научные заметки, объясняющие натуралистический метод понимания явлений природы в противоположность метафизическому методу и суевериям, биографии женщин и мужчин, живших и умиравших непоколебимыми революционерами… Никакой воспитательной морали — пусть и малейшего следа ее не будет: — нужно просто говорить детям, что нас интересует, что мы любим, что поразило нас в жизни своею добротой, силой, преданностью делу…
…Еще одно замечание. Форма должна быть прекрасна, то есть, «мысль должна быть продумана в подробностях», как сказал бы один из наших французских друзей, владеющий красотою формы в высочайшей степени (Элизе Реклю). Что касается красоты формы, то дети — самые суровые судьи. Если этого не будет, они не станут читать… [75]
«Поля, фабрики и мастерские», вторая книга на английском языке, издана была в 1890 г. (Бостон) и в 1901 г. (Лондон Сван Зонненштейн и Ко., IX, 259 стр.). По поводу французского издания, которое появилось только в 1910 г. у П.В. Стока [Champs Usines et Ateliers, ou L’Industrie combinee avec l’Agriculture et le Travail cerebral», перевод Фр. Лерэй, XVII, 180 стр., 18°].
Кропоткин, при содействии Августа Амона (Augustin Hamon) вошел в сношения с издателями братьями Шлейхер в Париже. Виктор Дэйви намечен был в переводчики этой книги. Издатели заинтересовались также переводом «Взаимопомощи», появившейся на английском языке 10 октября 1902 г. (Лондон, В. Гайнеман; дополненное и удешевленное издание вышло в 1901 г., XIX, 318 стр.). Два письма к издателю Шлейхеру (от 15 августа 1901 г. и 20 октября 1902 г.) и одно письмо к Дэйви (от 21 декабря 1902 г.) показывают, что эти переговоры были осуждены на неудачу, ибо как раз в 1901–1902 гг. произошел не только разрыв между парижскими издателями и Амоном, из «L'Humanite Nouvelle», но и банкротство самих издателей. Эта потеря времени привела к тому, что «Взаимопомощь», переведенная на французский язык Л. Бреалем [«L’Entr-aide, un facteur de l’evolution», XVII, 390 стр. 18°] издана была в Париже только в 1900 г., а другая книга — только в 1910 г.
Письмо к Черкезову от 30 сентября 1901 г. относится к русским изданиям в Лондоне: первоначальный текст работы «Современная наука и анархизм» (издание группы русских анархистов-коммунистов) был напечатан Фондом Вольной Русской Печати, 61 стр., 1901 г., и теми же издателями и типографами был издан сборник «Доклады Международному Революционному Рабочему Конгрессу 1900 года» (1902 г., VII, 119 стр.), составленный Кропоткиным, Черкезовым, Ф. Домелой Ньювенгейсом и М. Неттллау. Другие сборники этих докладов — все они были напечатаны в приложении к «Новым Временам» — были напечатаны в Женеве Л. Бертони, в Патерсоне, Нью Джерси, — в «Questione Sociale», в обоих случаях по-итальянски, а в форме книги, содержавшей 301 стр., — по-испански, в 1902 г., в Буэнос-Айресе.
В письме к Черкезову от 9 декабря 1901 г. Кропоткин сообщает о неожиданном получении им длинного письма от Джемса Гильома и о своей радости по этому поводу. С этого времени переписка с Гильомом возобновляется. Значительное количество неопубликованных еще писем сохранилось, остальное утрачено, по-видимому, безвозвратно.
Джемс Гильом, человек очень настойчивый в достижении своих целей, принимал очень деятельное участие в движении, начиная с середины шестидесятых годов, но в мае 1878 г. совершенно отошел от него и поселился в Париже. Он погрузился в работу в области педагогики и Французской Революции, приобретя редкую компетентность в этих двух областях знания. В течение многих лет он был деятельным соредактором «Педагогического Обозрения» и «Педагогического Словаря» и работал над биографией Песталоцци, редактируя в то же время издание документов, свидетельствовавших о большой просветительной работе, выполненной во время Французской Революции, и проч. Его жизнь была поглощена работой этого рода, и он не обращал никакого внимания на социалистические движения, на его глазах направлявшиеся в сторону социал-демократии и поклонения Марксу, а также в сторону революционного анархизма, покинувшего, по его мнению, почву действительности. При таком настроении, он не желал помочь даже историческим изысканиям касательно его собственной деятельности в Интернационале и агитации Бакунина и его друзей. Я знаю об этом по собственному опыту, так как, начиная с сентября 1890 г., я несколько раз обращался к нему, но каждый раз мои усилия получить от него сведения терпели решительную неудачу. Мне удалось добыть от него только несколько мелких фактов. В конце девяностых годов, когда его жена ослепла, Гильом впал в страшное отчаяние и в 1898 г. — позднее он об этом бесконечно сожалел — уничтожил старые письма, документы, снимки, какие у него имелись; только немногие из них совершенно случайно уцелели и не попали в огонь. Также и в 1915 г., перед оставлением Парижа, один из его друзей, придя к нему, застал его в момент, когда он бросал в огонь письма Кропоткина и много других. Около пятидесяти писем и отрывков еще не успели попасть в огонь, и их удалось выпросить у Гильома и таким образом спасти от гибели, вместе с очень немногим другими письмами. Выписки из этих писем будут здесь приведены.
Гильом, находившийся на излечении в Швейцарии, узнал от одной учительницы, что она прочла «Записки» Кропоткина на немецком языке. Вернувшись в Париж, он раздобыл — как я узнал из черновика его первого письма к Кропоткину (1 декабря 1901 г.), который я нашел среди немногих оставшихся после Гильома бумаг — английское издание этой книги, экземпляр которого хранился в библиотеке Лаврова. Услышав, что подготовляется французское ее издание, он послал множество поправок, целый список их, Кропоткину, который, восхищенный этим письмом, ответил Гильому, и, таким образом, лед, продержавшийся 21 года, чудесным образом растаял.
Письмо № 51. Джемсу Гильому. 90, Lansdowne Place, Hove, Brighton, 12 декабря 1901 года.
Дорогой мой Джемс, — ты не можешь себе представить, какое огромное удовольствие ты мне доставил своим милым письмом. Как только я вскрыл конверт, я тотчас узнал твой почерк, и мое дружеское чувство к тебе овладело мной, как только я его увидел.
Бесконечно благодарю тебя, мой дорогой и любимый, за все замечания, которые ты делаешь. Все они так правильны и необходимы! Но увы, французский перевод уже напечатан, и в данный момент ты, быть может, уже имеешь книгу в руках. [«Autour d’une Vie», Париж, П.В. Сток, 1902 г., XXI, 536 стр.] [76]
…Как видишь, я в Брайтоне, выздоравливаю. Сегодня ровно месяц с того дня, как я едва не умер. Сердце совершенно остановилось. Это не был обморок — я ни на минуту не потерял сознание: я говорил Софье и Саше (моей девочке), что надо делать. Но я чувствовал, что жизнь кончается. В течение часа нельзя было обнаружить ни малейшего биения сердца. Грудная жаба или, скорее, просто переутомление: я слишком много работал последние 7–8 месяцев, включая поездку по Америке, т.е. прочел там курс лекций в Бостоне [77], а затем делал доклады до бесчувствия: перед 4000 и 5000 человек об анархии! и затем инфлуэнца на пути из Нью-Йорка в Чикаго.
…Не приедешь ли ты в Англию?.. Я, как ты знаешь, был изгнан из Франции — глупо, из-за простого совпадения. Но если бы ты приехал в Англию, мы могли бы найти тебе квартиру в Бромлее, и ты вновь увидел бы место твоего рождения, Миддлтон Сквер…
Я часто думал об одной вещи: о той огромной работе, которую, я уверен, ты сделал для реформы народного просвещения во Франции. О глубине этой реформы я имел возможность судить в нескольких поразительных случаях. Но ведь никто и не знает, что ты приложил руку ко всей этой работе, и какова твоя доля в ней. Я часто думал, как сделать, чтобы хорошенько подчеркнуть твое участие в этом.
Можешь ли ты написать это сам? Каждый будет знать, что то, что ты пишешь, не самохвальство, а просто попытка установить факт.
Если отдать его в руки нашего «историографа» Неттлау (автора, как ты знаешь, огромной, обстоятельной биографии Бакунина, на 2000 страницах [1281 стр., но в каждой было, в среднем, по 65 написанных от руки строк], то эта работа не пропала, бы…
Со стороны Кропоткина было очень мило, что он напомнил обо мне таким образом Гильому, но последний, должен быть, сделал гримасу по поводу этого предложения написать сообщение о своей работе, для моего сведения. Он, как и Кропоткин, получил один из лучших экземпляров биографии Бакунина, размноженной мною в 50 копиях; несколько пачек таких страниц, посланных ему в ходе работы (1898–1900), он сжег, другие оставил нераспечатанными. Несколько позже, в 1903 г., он одолжил у Грава его экземпляр, а затем я одолжил ему мои рукописные дополнения и документы, вошедшие в них. Он широко использовал эти материалы в своей книге «Интернационал» (1905–1913) и, начиная с января 1904 г., на протяжении целых годов обсуждал со мной каждую подробность, относившуюся к Бакунинскому периоду.
Работа по народному образованию, о которой стало известно Кропоткину, состояла в том, что Гильом в течение многих лет негласно помогал своими советами Фердинанду Бюиссону, либеральному мыслителю и радикалу. Начиная, приблизительно, с 1880 г., народные школы во Франции постепенно преобразовывались в светские; клерикальные и другие реакционные влияния устранялись. Бюиссону пришлось много работать над проведением этой либеральной политики, и Гильом оказал ему значительную помощь в деле удаления клерикальных элементов. Бюиссон уже признал заслуги Гильома, как это можно видеть из его заметки «Джемс Гильом как педагог», напечатанной, по случаю 70-й годовщины его рождения, в «Vie Ouvriere» (Париж, 20 февраля 1911 г.), но их более интимное сотрудничество осталось не освещенным в подробностях. Предложение Кропоткина — указать на участие Гильома в этой работе —было уместно, но Гильом не последовал этому совету.
Письмо № 52. Джемсу Гильому. Бромлей 2 января 1902 года.
…Твое письмо, твое описание этих последних дней заставили меня плакать, — вот уже новое, несчастье обрушается на тебя, отняв у тебя горькое удовлетворение страдать у изголовья твоей бедной, милой подруги… [Речь идет о смерти жены Гильома.]
Наша первая мысль, Софьи и моя, была — сказать тебе: приезжай сюда, в Бромлей, и проведи несколько времени с нами. Наш дом очень мал, но мы могли бы легко устроиться. Но мое здоровье не хочет поправиться, и мне предписано уехать. Было предположение о том, чтобы послать меня в Мадеру — не для груди, а для того, чтобы я поехал куда-нибудь, где мог бы мною ходить и найти новые впечатления; Швейцария, Франция и Бельгия для мена закрыты [78]. Но эта поездка стоит, по-видимому, очень дорого и, после всего, я бы, вероятно, через неделю вернулся в Брайтон [а Гильому следовало бы приехать туда; Черкезов и Малатеста в Лондоне были бы рады видеть его].
Тогда Гильому пришла в голову мысль добиться отмены приказа о высылке Кропоткина, и он обратился к нему с просьбой сообщить подробности этого дела.
Письмо № 53. Джемсу Гильому. Брайтон, 7 февраля 1902 года.
…Ты знаешь, что после моего освобождения из Клерво я сохранил право жить во Франции, и что я пробыл (и читал лекции) в Париже два месяца, после моего освобождения. Я туда вернулся однажды, когда умер зять Реклю, Кюизинье.
В феврале или марте 1895 или 1890 г. (Буржуа был тогда премьер-министром) [в марте 1890 г.] [79] Грав просил меня приехать в Париж и прочитать доклад для нашего журнала, «Новые Времена». Я согласился. Сняли «Зал де Милль Колонь» в расчете на аудиторию (как я узнал об этом позднее) в 4–5 000 человек.
Между тем случилось — очень нелепо — то, о чем никто не подумал: как раз в тот день, когда я должен был сделать доклад (7 марта), Республика отправилась в Ниццу, чтобы там усердно приветствовать великого князя, наследника русского престола (молодого человека, недавно умершего от чахотки), и было признано, что будет нелюбезно, если, в то время, как президент будет принимать наследника в Ницце, «в Париже будут овации русскому эмигранту»…
Я приехал, ничего не подозревая, дневным пароходом из Ньюгейвена в Дьепп. Ко мне подошел полицейский комиссар. «Господин Кропоткин, я имею сказать нам несколько слов: я полицейский комиссар». — «Очень хорошо». — Он представился как «господин Мердес» («испанского происхождения», добавлял он всякий раз, как повторял свое имя).
Он прочел мне телеграмму Буржуа, составленную, приблизительно, в следующих выражениях: «Если Кропоткин высадится, сообщите ему, что он изгнан и должен вернуться с первым пароходом. Если он воспротивится, арестуйте его „в административном порядке“».
«Хорошо, — сказал я. — Я пошлю телеграмму Граву и моей жене». Так я и сделал.
Что касается того, чтобы вернуться, то я ведь приехал со вторым дневным пароходом, море было ужасно, так ужасно, что я, никогда не страдающий морской болезнью, должен был лечь. (Я только начал выздоравливать после инфлуэнцы).
«Очень хорошо, — сказал я. — Я поеду обратно завтра, утром, с тем же дневным пароходом».
«Нет, — ответил мне с гримасой господин Мердес, испанского происхождения, — вы должны выехать немедленно (ночным пароходом), иначе я должен буду отправить вас в тюрьму. Ваша комната там уже готова».
«Очень хорошо, идем в тюрьму, — сказал я, — но увидите, что об этом скажет печать».
Тогда, начиная с часа дня и до одиннадцати вечера, стали телеграфировать по всей Франции, вплоть до Ниццы, чтобы узнать, могу ли я переночевать в гостинице (с двумя полицейскими в соседней комнате) или должен быть отправлен в тюрьму. Помощник префекта полиции не посмел взять на себя эту страшную ответственность. Префект также. Телефонировали и телеграфировали даже в Ниццу.
В десять часов вечера господин Мердес пришел сияющий: «Министр разрешил вам ночевать в гостинице!»
«Погода довольно хорошая? — спросил я. — Ну, что ж, телеграфируйте министру, что я выезжаю ночным пароходом».
Что я и сделал.
После этого я написал Рошфору… Знаешь ли ты, что он сказал в своей газете?
«Наш добрый друг поймет, конечно, что в политике бывают обстоятельства, когда приходится мириться с некоторыми положениями…»
И в другом месте: — «Кропоткин, встречаемый овациями в Париже в то время, как президент встречает наследника в Ницце!»
Социал-демократы и радикалы ничего не сказали. Это, ведь, был Буржуа [80]. Социал-демократы нашли даже, что хорошо сделала власть, помешавшая Кропоткину проповедовать Анархию в Париже.
Два доклада, которые я имел сделать, были: «Анархия, ее философия, ее идеал» — изданный позднее брошюрой у Стока (Париж, 189 , 59 стр.) — и «Государство и его историческая роль», напечатанный в «Новых Временах» (19 декабря 1896 г. — 3 июля 1897 г.). Оба доклада носили чисто научный характер.
Вот и вся история. Я всё еще спрашиваю себя: был ли я изгнан, или нет? Мне не предъявили никакого приказа. Да и как могли меня выслать прежде, чем я ступил ногой на французскую почву? Мердес прочел мне телеграмму, но есть ли декрет и кем он подписан?
Я знаю, что были русские, обращавшиеся с просьбами к Милльерану, который разрешал им вернуться открыто. И само собой разумеется, что я ни за что не хотел бы, да и ты не хотел бы, чтобы предприняты были подобные шаги. Но, в конце концов, разве их декреты об изгнании остаются в силе навсегда? За преступление суд изгоняет на 5, 10 лет. Здесь налицо определенный срок. Например, Брусс, изгнанный из Швейцарии по постановлению суда, может туда вернуться. А я, изгнанный из Швейцарии, Франции, Бельгии по капризу какого-нибудь не в меру усердного полицейского, — не могу, стало быть, никогда вернуться? Радикалы должны были бы поднять этот вопрос в Палате Депутатов и добиться, по крайней мере, чтобы изгнание не совершалось по капризу. Например, один тот факт, что в Англии требуется согласие министерства, чтобы изгнать кого-нибудь (закон 1882 г.) чрезвычайно затрудняет изгнание. Всегда оказывался хотя бы один министр, который возражал и говорил: «арестуйте, осуждайте, но не изгоняйте» [81].
Это письмо к Гильому уже не застало его, и в письме от 11 января Кропоткин повторил свой рассказ. Привожу только следующее место:
…Всё это я описал Рошфору в письме. Все радикальные газеты были извещены. Но — так как приходилось иметь дело с Буржуа и — с франко-русским Альянсом… — никто не посмел и слова сказать. Рошфор (не напечатавший моего письма) написал: «Наш друг Кропоткин вполне поймет, без сомнения, что бывают положения, когда личный интерес страдает», или нечто столь же глупое…
Письмо № 54. Джемсу Гильому. 90, Lansdowne Place, Hove, Sussex. 19 января 1902 года.
…Я хотел тебе сказать — и в этом, я думаю, мы будем вполне согласны: ни о чем не следует просить у Жореса. Эти господа, без колебаний одобрившие мое изгнание, когда я приехал с целью сделать доклады об анархизме, были бы в восхищении, если бы могли звонить на улицах, что они добились для меня права вернуться во Францию — чтобы лечиться где-нибудь на курорте. Я не хочу доставить им это удовольствие — тем более, что, если бы доктор действительно сказал мне: «поезжайте на юг», то я убежден (на основании фактов), что мне достаточно было бы попросить Клемансо [82] убедить правительство, что я отправлюсь в такое-то место для лечения, чтобы полиции был отдан приказ оставить меня в покое, если я не буду выступать публично.
Если бы радикал-социалисты захотели поднять в полном объеме вопрос об изгнаниях в том смысле, в каком я тебе писал — в добрый час! Это аннулировало бы все изгнания. Что касается тех, кто приезжает лечиться, то к ним уже теперь проявляется величайшая терпимость. Я даже думаю, что мог бы проехать всю Францию или поехать на юг, ничего никому не говоря. Однако, я никогда не хотел воспользоваться этой терпимостью. Я опять в Брайтоне… Я читаю — между прочим, «Записки одной идеалистки» (Мальвиды фон Мейзенбург) с большим удовольствием. Это чудесно… [83]
Гильом, по-видимому, настаивал на том, чтобы обсудить этот вопрос с Жоресом. Кропоткин отвечает:
Письмо № 55. Джемсу Гильому. Хов, 27 января 1902 года.
…я вполне полагаюсь на тебя. — Я ценю все качества Жореса, но не могу забыть, что он, как и другие, не посмел и заикнуться против моей высылки и предоставил говорить другим, одобрившим мою высылку. Из всех радикал-социалистов единственный, который честно заявил себя радикалом прежде всего [84] — а они все таковы — это Клемансо.
Жорес и Милльеран, приехавшие на социалистический Конгресс в Лондоне с тем, чтобы их допустили потому, что они депутаты [85] и, таким образом, пустившие в ход марксистскую интригу, состоявшую в том, чтобы «отменить» интернациональные рабочие конгрессы и заменить их, обманным образом, интернациональными конгрессами избранных социалистов, — Жорес в той роли, несмотря на все мое личное желание отделить его от этих интриганов (я говорю это вполне серьезно) — этого Жореса я не перевариваю…
Письмо № 56. Джемсу Гильому. Хов, 3 февраля 1902 года.
…Ну что ж, раз меня не хотят во Франции — не будем больше об этом говорить. Само собой разумеется, что я не могу согласиться на такое ограничение моей свободы [86].
Летом я, может быть, поеду в Канаду — повидать наших духоборов… [эта поездка так и не состоялась] [на полях письма:] Письмо Жореса неподражаемо.
Письмо № 57. Джемсу Гильому. Бромлей, 9 марта 1902 года.
…Один из моих друзей постоянно приглашает меня отправиться с ним в поездку по Средиземному морю: он говорит, что это очень красиво. Это голубое и теплое море редко бывает бурным, и, как говорят, очень красиво.
Что касается меня, то я строю проекты на лето. Было предположение о том, чтобы я поехал опять в Канаду посмотреть, как там живется духоборам, поехавшим в Канаду немножко и по моему настоянию и устроенные там моим другом, профессором в Торонто. Так как они там преуспевают, то Канадская железная дорога с восторгом дала бы мне все возможности посетить их. Есть другой проект. Один американский издатель, прочитав мою книжку (Поля и фабрики), хочет, чтобы я сделал — как он говорит — то, что Артур Йонг сделал в прошлом веке (перед Революцией во Франции) для Франции. На днях он пришел повидать меня: «Вы нашли бы там, — сказал он мне, — сотни новых форм экономической и сосьетарной организации, применяемых теперь в виде опыта, в Соединенных Штатах». Однако это дело большое. Тебе известна книга Ардуэна Дюмазэ о Франции. Чрезвычайно интересно. Задача в том, чтобы сделать нечто подобное. Всё это, впрочем, намечено на осень, ибо лето в Америке, как говорят, убийственное…
В январе или феврале 1902 года я послал из Парижа длинное письмо Кропоткину, изложив большую часть тех взглядов, которые я позднее излагал во многих статьях, начиная с тех пор, как они стали появляться во «Freedom», в сентябре–октябре 1900 года. Я стремился к дальнейшему развитию, углублению и модернизации анархических идей, к освобождению их от сектантской узости, от которой они и сейчас не всегда свободны. Кропоткин прислал очень длинный ответ, первая часть которого, как будто говорит о том, что он практиковался в этом случае для борьбы с индивидуализмом ницшеанского типа, точно я когда бы то ни было думал о том, чтобы его проповедовать. Я только высказал свое впечатление, что современный человек требует гарантий того, чем он привык пользоваться в смысле личной свободы, — как бы мало ни было то, чем он пользуется, — а потому он боится нырнуть в полный коммунизм, принять который едва ли не с закрытыми глазами советуют ему многие ограниченные пропагандисты. Я опубликовал полный текст этого письма в «Приложении» к «La Protesta» (Буэнос-Айрес) от 8, 15 и 22 февраля 1920 г., а французский текст — хотя и без моей личной проверки и без пост-скриптума — был помещен в «Plus loin» (Париж) 15 февраля 1927 г. И в испанском издании, и во французском издании я привел пояснительные примечания, восстановив те соображения, которые были представлены Кропоткину, и проч. Кажется, русский «Голос Труда» в Буэнос-Айресе перевел письмо Кропоткина, но я не видел перевода. Для знакомства с многими взглядами Кропоткина, притом изложенными в очень определенной форме, письмо это важно. Мне оно показало, как трудно спорить с ним о некоторых различиях в оценках, и, зная это, я избрал эпистолярную форму, но это не привело к каким-либо результатам.
Поэтому я цитирую только пост-скриптум к письму, помеченному «Бромлей, 5 марта».
Письмо № 58. Максу Неттлау, Бромлей, 5 марта 1902 г. (Напечатано).
…Виола, Бромлей. Кент. 20 апреля 1902 года.
Я должен, дорогой друг, послать вам, наконец, это письмо. Софья хотела его прочитать, а потом я захотел оставить себе копию его, так как предполагаю когда-нибудь серьезно заняться этим вопросом об индивидуализме. Я даже начал уже, но так как это отняло бы у меня много времени, и так как французские переписчики здесь очень плохи, то пришлось от этого отказаться. Но у вас это письмо не затеряется.
Только в понедельник мы с Сашей вернулись с острова Райта, где мы провели двенадцать дней и облазили все downs в окрестностях Шауклина. Здоровье мое довольно хорошо. Однако, умственная работа всегда утомляет меня довольно быстро…
Письмо к Черкезову, от апреля 1902 г. [87] после покушения Балмашева на Сипягина, критикует заведомо неискреннюю позицию умеренных социалистов, которые знают, «что ничего-то мы не добьемся без периода кровопролития», но рассчитывают, что реакционеры обратятся к ним за спасением от революционеров.
Письмо № 59. Джемсу Гильому. Кларендон Хауз, Хайд Гарденс, Истборн, (29 июня 1902 года).
…Я, как видишь, в Истборне (на морском берегу), опять две недели отдыхаю … Здоровье хорошо. То есть, при условии не работать больше 4–5 часов в день — и отдыхать 8–10 дней каждые два месяца. Я работал последние два с половиной месяца с большим пылом, и потому не писал решительно никому. Я писал «Взаимопомощь», которую подготовлял для печатания. Она уже печатается в Англии и скоро будет переведена на немецкий (Лейпциг, Теодор Томас) и на голландский (Ведеркериг, Динсбетон…, перевод Фанни Мак-Лауд-Мертенс, Амстердам, 1907).
Мы уже сняли на август домик на берегу Корнонвилля (Корнуолл)…
Письмо № 60. Джемсу Гильому. Истборн, 4 июля 1902 года.
…Ты рассказываешь мне о твоих работах по истории Революции (французской)… Представь себе, что я не прочел ни одной из новейших работ о Революции. За последние двадцать лет я ходил в Британский Музей только для того, чтобы подготовлять там специальные работы («Современная наука»…), а теперь я вовсе туда не хожу*. Это далеко от Бромлея, а провести целый день в Лондоне для меня слишком утомительно.
Ты читаешь, без сомнения, известия о России. История 1789 года, как будто, повторяется. А я-то верил, что в этом веке (девятнадцатом) совершится революция в Германии. По-видимому, все это повторяется в России: конституционное движение на фоне Жакерии и восстания в городах…
После юбилейных статей в 1889 году в «Бунте» (с 13 января по 21 марта 1889 «Век ожидания. 1789–1889», Париж, 1893 г., 32 стр.). «Годовщина Революции», (30 июня по 21 сентября 1889 г., «Великая Революция», 1893 г., 39 стр.) и «Великая Французская Революция и ее уроки» («Девятнадцатый Век», июнь 1889 г.), — Кропоткин сосредоточился на проблеме взаимопомощи в средние века и в новой истории, на агрикультуре, как он ее понимал (он ездил в Нью-Джерси, чтобы посмотреть тамошнее садоводство) и на весьма разнообразных очерках «Современной науки». Но по мере того, как поднималось настроение в России, Французская Революция вновь захватывает его.
3 июля, в Истборне, он написал то письмо к Жану Граву, которое так часто цитируется в настоящем сборнике. В нем он намечал новые пути для широкого рабочего движения.
В письмах к Черкезову, от 1 и 4 октября, «Каторга и Ссылка», № 25, стр. 12–13, Кропоткин рассматривает «Individualismus communisticus», который он хотел бы установить в противоположность анти-социальному индивидуализму Ницше. Я перевел эти выдержки для издающегося в Буэнос-Айресе «Супплементо», где они напечатаны были 22 ноября 1920 г. Кропоткин пишет под впечатлением, что Ницше — «идол, которому поклоняются и Фор, и Неттлау, и Домела»… Здесь он чрезвычайно далек от мнений, которых в действительности придерживались и Себастьян Фор, и Домела Ньювенгейс, и я сам. Никто из нас не был под влиянием Ницше. Что касается меня, то все, что я сказал Кропоткину, это то, что нам не следует замыкаться в кружки, исповедующие коммунистический анархизм как определенную и окончательную веру, а следует быть в соприкосновении со всеми социальными течениями, если мы не хотим остаться в хвосте.
Письмо № 61. К В. Черкезову. Бромлей, 28 ноября 1902 г. (Напечатано.)
[В Брайтоне Кропоткин начал писать «Наступающее возрождение социализма», напечатанное во «Freedom», а затем изданное тем же «Freedom» в виде брошюры, в 1904 г., 24 стр., — возрождение, предвиденное после ранних периодов расцвета в сороковых, шестидесятых и годах девятнадцатого века.
Кропоткин негодует по поводу высокомерного тона, взятого Плехановым и Лениным в «Искре» от 1 ноября 1902 года и рассказывает о своей встрече в Лондоне с духобором Петром Веригиным, отправлявшимся в Канаду. Через десять минут Кропоткин был уже в наилучших отношениях с Веригиным.]
Письмо № 62. Джемсу Гильому. Бромлей, 23 декабря 1902 г.
…Надо сказать, что сырой холод уменьшает мои жизненные силы до такой степени, что за последний месяц я ничего не сделал: нет энергии, чтобы взяться за работу. Софья советует мне уехать в январе куда-нибудь на юг. Пиренеи, это мне не очень улыбается. Алжир, может быть. По крайней мере, это было бы ново. Что меня в особенности удерживает, это то, что я знаю, что мне не так уж много осталось жить, и я хочу провести эти несколько остающихся мне лет с Софьей и Сашей, которые обе так любят меня. И они тоже так угнетены в моем отсутствии: в этом наша беда, бессмемейных эмигрантов, и ты ее, верно, так же чувствуешь в Париже, как мы чувствуем ее здесь…
Мы действительно провели август в Корнуэльсе, в очень маленькой деревушке, отличающейся своей дикой красотой, совсем близко от Тинтагеля — от поэтической земли Артура [короля Артура]… Я хорошо работал всё время и еще два месяца после того, — частью над курсом русской литературы, а частью над корректурой и проч. «Взаимопомощи».
Книга появилась в конце октября. [Следуют замечания но поводу английской критики, затем следующие строки:] Что касается меня, то в этой Взаимопомощи, прослеженной до низших животных, или, скорее, от низших животных до нас, я вижу самый атеистический из антирелигиозных аргументов. Он изгоняет нео-христианство из его последнего убежища — из христианской этики — говоря ему: «христианство, ведь, не научило ничему такому, чего муравьи не практиковали уже в своих жилищах», когда христианство учило любить своего ближнего, а говорят о любви вместо солидарности, христианство только открыло двери для самого бешеного индивидуализма. Что касается прощения обид, то христиане никогда этого не делали и были правы с точки зрения Евангелия, ибо Бог, изображаемый в Евангелии, никогда не прощает обид. Короче, «Взаимопомощь» дает основу для морали, вырывающей почву из-под ног христианства, тем более, что, не довольствуясь доказательством существования взаимопомощи у животных (к этому приступил еще Дарвин), я выясняю роль этого же чувства, и его ценность для прогресса в эволюции человечества…
[Кропоткии напоминает Гильому о Черкезове и его анти-марксистских открытиях:] Итак, я беседовал с Черкезовым, и он сказал мне: «Как было бы хорошо, если бы Гильом… мог когда-нибудь рассказать, каков был социализм Интернационала на первых порах: откуда взялся доклад де-Папа о земельной собственности (1869), доклад Юрцев об отмене наследств (сделанный Бакуниным в Женеве в 1869 г.), и проч. Тогда видно было бы, как мало повлиял на это Маркс».
Разве это не наилучший ответ на то, что ты говорил мне о твоем плане привести в порядок твои письма, переписать их в тетрадь, которая сделала бы их доступными исследователям? Да, дорогой Джемс, непременно сделай это. И всё, что ты мог бы прибавить в форме записок и пояснений, было бы золотом для возвращения социализма к его подлинным источникам и очистки его от надстроек, которыми воспользовались для того, чтобы его фальсифицировать или обесплодить.
Я вспоминаю, как однажды, в 1876 или 1877, я говорил с тобой о дурном впечатлении, произведенном на меня чтением «Капитала». Теория ценности, это Адам Смит; формулы, заставляющие математика смеяться… Я говорил, что хочу заняться критикой этого. И ты ответил мне, что считаешь это бесполезным. Немцы не приемлют французского социализма. Быть может, они сдадутся теперь, когда он исходит от Маркса.
Ты был совершенно прав. Это и случилось. Но — сколько нечистоты при этом, и какая отвратительная политика. С течением времени Маркс был поставлен на свое место: немецкий памфлетист, применивший диалектику Гегеля для того, чтобы повторить то, что Сен-Симон, Фурье и Оуэн сказали прежде его.
Для России, борьба против марксистов означает следующее: кто займется 100 миллионами крестьян, правительственные либералы или социалисты. Это огромный вопрос в момент, когда ваш 1789 год стучится в ворота.
Помимо письма к лондонскому митингу 18 марта 1903 г., напечатанного, без сомнения, в «Freedom» и изданного в форме русской листовки о двух страницах, и Лондоне (Пиро, № 275), я не могу привести никаких писем, кроме нескольких писем к Гильому и одного, уже опубликованного, к Черкезову. Начиная с известного времени, здоровье уже не позволяло Кропоткину выступать на мартовских и ноябрьских митингах, и он заменял речи письмами, которые печатались в «Freedom» и, по всей вероятности, в еврейской «Arbeiter fraind» («Друг рабочего»). Кропоткин был очень любим восточными рабочими, как о том свидетельствуют товарищи Яновский, Милли и Рудольф Рокер в книге Ishill’а. В свое время я прочел много писем, адресованных Кропоткиным Альфреду Маршу, постоянно советовавшемуся с ним о печатании «Freedom»; однако, заметок я не делал. Русская анархическая газета «Хлеб и Воля» (ее печатал в Женеве Гогелия) начала выходить в августе 1903 г. и прекратилась в ноябре 1905 г. (21 номер). Без сомнения, это вело к переписке с русскими товарищами в Женеве и Париже.
Письмо № 63. Джемсу Гильому. Бромлей, 5 мая 1903 года.
[По поводу книги «Поля, фабрики и мастерские»:] …Мы напечатали дешевое издание, по шиллингу за экземпляр, и продали 7500 экземпляров за полтора года… Однако, не везет мне с этими французскими изданиями! Для моих «Записок» мне пришлось согласиться на Стока, — а это означает, что в то время, как немецкий издатель (Лутц) продает «Записки» в большом количестве и посылает мне кое-что каждые три месяца, Сток не продает и не посылает мне ничего. Всё, что я от него получил, составляет, кажется, 350 франков. [Затем он рассказывает, как медленно подвигается дело у братьев Шлейхер.]
Алькан, по настоянию Бреаля-отца [очень известный профессор, тесть переводчицы], согласился напечатать перевод [«Взаимопомощи»]. Но он согласился напечатать только 6-франковое издание — он не верит в эту книгу — а по 6 франков он не продаст 500 экземпляров. Придется, значит, опять пройти через Стока — что нежелательно, помимо денег, ибо Сток не издатель для такой книги. Не знаешь ли ты хорошего издателя? [88] [Говоря о Черкезове:] …Он атаковал марксизм в лоб. Он доказал, что концентрация капиталов, уменьшающая число капиталистов, — миф. Затем он нашел «Манифест Мирной Демократии», В. Консидерана, у которого Маркс и Энгельс взяли свой «Коммунистический манифест». Этот последний очевидно списан у Консндерана.
В ту эпоху это, конечно, не было плагиатом [89]. Он [Маркс] написал для немцев Манифест, как и все мы писали, списывая друг у друга. Плагиат [90] был совершен позднее, Энгельсом, когда он стал раздувать значение Манифеста и увидел, что невежды превращают его в социалистическую библию…
…Я даже начал работу «Социализм научный и социализм утопический», в которой доказываю, что в так называемом «научном» социализме нет ни одного утверждения, которого он не заимствовал бы у социализма утопического. Более того. Они ничего не сделали, чтобы доказать хотя бы одно из своих утверждений. Способ доказательства остался тем же, ни более, ни менее доказательным. «Капитал» — огромный революционный памфлет. Для Германии он был необходим. Но его научное значение — нуль. Лишь благодаря нашему незнанию французского и английского социализма до 1848 г. он создал себе такую славу…
То, что ты говоришь относительно общественного подъема во Франции, чрезвычайно интересно. Со всех сторон мне пишут о том же. Отовсюду пишут об этом пробуждении и говорят об очаровательных представителях рабочей молодежи, вступающей в движение. Это доказывает, что мы были безусловно правы, когда заняли в «Новых Временах» позицию в смысле подталкивания к синдикальному тред-юнионистскому движению. Во Франции, Испании и в Женеве это движение уже принесло наилучшие результаты…
…Очень возможно (но об этом храни полную тайну), что летом [он приедет во Францию]. Клемансо пишет одному из моих друзей, художнику, что я могу приехать во Францию, когда я захочу и куда захочу, и художник предлагает мне свой домик на август, около Сен-Мало…
Письмо № 64. Джемсу Гильому. Истборн, 12 июня 1903 года.
…Я сначала поехал в Борнемут, чтобы провести 5–6 дней с нашими друзьями, русскими толстовцами, … повидаться с Чертковым в Борнемуте…
…Во всяком случае, наша поездка в Бретань становится все более и более проблематичной…
[Это письмо приводит подробности раннего знакомства Кропоткина с Черкезовым, говорит о преобладающем влиянии русских марксистов, а затем переходит к обстоятельному разбору анархизма, коллективизма, анархического коммунизма, который слишком обширен, чтобы его здесь цитировать, или приводить в выдержках. Я напечатал главные части этого письма в статье «Авторитарный коллективизм и коммунизм в понимании П. Кропоткина» в «Супплементо» к «Ла Протеста» (Буэнос-Айрес), № 292, 20 сентября 1928 года.
Письмо № 65. Джемсу Гильому. 12 июля 1903 года.
…Что касается меня, то я вынужден работать на всех парах, пока не кончу моего «Курса русской литературы». Американский издатель, которому я его продал два года тому назад, хочет иметь его этой осенью, и я должен послать ему рукопись как можно скорее, — тем более, что ее нужно продать также и здесь, чтобы оба издания, английское и американское, появились в один и тот же день…
Письмо № 66. В. Черкозову. Бромлей, 16 августа 1903 года. Напечатано.
[Кропоткин сообщает, что он работал всю ночь, что его семья уехала, и что последняя часть рукописи отправлена 16 августа. Пятьдесят писем получены за это время и ждут ответа, он удовлетворен новым журналом «Хлеб и Воля». Профессор Э. Нис, из Брюсселя, посетил его, и проч.]
Письмо № 67. Джемсу Гильому, в Невшатель. Линтон, Норт Девоншир, 21 августа 1903 года.
[После окончания книги, 15 августа] …мой проект был либо Норвегия, либо Исландия, либо Тенериф, либо Монреаль (только туда и обратно, проведя шесть дней в Квебеке или Монреале). Но я упустил все эти поездки. Оставалась только поездка в Норвегию, в Христианзунд, но лето было такое плохое, такое холодное, что пришлось отказаться даже от этого проекта, и с прошлого четверга я весьма прозаически поселился на северном берегу Девона.
Однако, я люблю это место. Оно очень напоминает мне своими узкими долинами некоторые места Юры… Я сначала устроил так, чтобы отсюда поехать в Джерси…
Ты вызываешь во мне зависть своим рассказом о том, что ты виделся с нашим старым Шпихигером, и что ты скоро увидишь молодых из Юры. Если будешь проезжать через Женеву, непременно повидай Герцига и Бертони, которые издают превосходный журнал «Le Reveil» — «Risveglio» — «Der Weckruf», на трех языках. Очень хорошо издается [91].
Письмо № 68. Джемсу Гильому, в Невшателе. Бромлей, 5 сентября 1903 года.
…Мой план состоит в том, чтобы закончить мой двухнедельный отдых поездкой в Гернсей или в Джерси. Я уже взял обратный билет в Лондон через Саутгемптон — я хочу также повидать немного их земледелие [92].
…Будет ли для тебя безразлично, приехать ли в Сен-Мало, Гранвилль или какой-либо иной порт или приморскую деревню, чтобы встретиться с нами? В этом случае я приехал бы из Джерси в подходящий для тебя день…
[Письмо от 6 сентября дает новые подробности, письмо от 11 сентября Кропоткин пишет уже из Гернсей, а 12 он отправляется в Джерси. Последнее письмо открывает, наконец, тайну постоянных попыток Гильома уклониться от встречи с Кропоткиным: он боялся морской болезни.] …Раз ты не переносишь моря, а я еще никогда не страдал от морской болезни, то это решает вопрос: я приеду во Францию — либо в Сен-Мало, либо в Гранвилль, либо в Картерэ… Постарайся приехать до 20-го, чтобы мы могли провести вместе 3–4 дня. Я собрал здесь кучу новых сведений. Ходил целый день и посетил, не знаю, сколько оранжерей… [Еще 12-го он пишет из Сент-Элье (Джерси), а затем 16-го, когда Гильом, наконец, ответил ему из Парижа, что он либо не приедет, либо приедет через девять дней — слишком поздно для Кропоткина]. …Правда, что сейчас холодно… Но погода так прекрасна: сегодня я прошел пешком больше шести миль и проехал еще 6 или 7 миль в экипаже… Вчера один садовод на Джерси повез меня кататься по всему острову, чтобы показать мне чудеса здешнего земледелия…
Осенью 1903 года статьи под заголовком «Французская Революция», из которых позднее составилась большая книга, изданная в 1909 году, начали появляться в «Новых Временах»: «Великая Революция и анархисты» (3 и 31 октября 1903 г.), «Жирондисты и анархисты» (2 июля 1904 года), «Уничтожение феодальных прав» (19 ноября и 3 и 24 декабря и 1 марта 1905 г.), «Конец Революции» (25 марта 1905 г.), «Реакция в 1790 и 1791» (8 и 29 апреля, 3 июня, 7 июля, 8 августа 1905 г.), «10-е августа и его последствия» (20 января, 17 февраля 1906), «Конвент, Гора и Жиронда» (7 и 14 апреля, 20 мая, 30 июня 1900 г.), а затем ничего не появлялось в течение долгого времени. Эти даты представляют интерес по следующей причине: если, с одной стороны, появление этих статей и даты их напечатания зависели от многих условий, то, с другой стороны, каждая из этих статей писалась под влиянием надежд и разочарований, подъемов и падений русской революции 1905 года, за развитием которой мысль Кропоткина неутомимо следила. Не будучи в состоянии принимать в ней участия, он следил за ходом ее событий путем литературного изображения великих битв Французской Революции.
Осенью 1903 года, а затем в 1904 году, как показывает его письмо к Граву от 22 июня 1901 г., Кропоткин был разочарован тем, что для «Русской литературы» нельзя было найти английского издателя. Только в 1905 году она появилась в Лондоне, и этот неожиданный факт побудил его приступить к серии статей об этике в «Девятнадцатом веке» («Этические нужды сегодняшнего дня», август 1901 г.; «Нравственность природы», март 1905 г.). Этот пример показывает внутреннюю связь фактов, которую мы можем видеть уже из письма Кропоткина к Гильому, от 12 октября 1903 г. (письмо 69-е) и из упомянутого письма к Граву. Нет сомнения, что и другие письма и воспоминания могут подтвердить факт, о котором нельзя было бы догадаться без таких сведений и который показывает, как необходимы подобные материалы для понимания поступков людей.
Письмо № 69. Джемсу Гильому. Бромлей 12 октября 1903 года.
…Я не писал тебе всё это время, так как я взялся за работу и отдаю ей все свое время, чтобы попытаться поместить что-нибудь в «Девятнадцатом Веке». Это необходимо, так как я давно уже ничего не зарабатываю, и книга о русской литературе еще не продана.
[Разбирая замечания Гильома по поводу статьи о Французской Революции, напечатанной 3 октября:] Однако, я думаю, что все французские авторы, изучившие Великую Революцию, видели в ней больше порядка и системы, чем их было в ней на самом деле. Хаос, столкновение течений, которые мы, русские, приближаясь к нашей собственной революции, так хорошо угадываем в Революции 18-го века, — от вас просто ускользают… [93]
[Затем Кропоткин подробно разбирает Бриссо и Робеспьера, по поводу брошюры «Ж.П. Бриссо… к своим избирателям, о положении национального Конвента, о влиянии анархистов и зле, ими причиняемом, и о необходимости уничтожения этого влияния для спасения Республики», датированного 22 мая 1793 г. Эта брошюра была отпечатана в большом количестве в 1794 г. в Лондоне, а также в Дублине и привела к уничтожению самого Бриссо и Жирондистов.] …Представь себе Либкнехта и Бебеля у власти после «10 августа» германской монархии. Они потребовали бы, как Бриссо, «обеспечения порядка мерами сильной власти»… [Прекрасно, это ведь и было сделано в 1918 году, и как раз сын Либкнехта был убит такой властью.]
…Вплоть до деталей, революция в России собирается повторить Великую Революцию!
О Великой Революции я писал не так много (две статьи по-русски) [какие?], но немного изучал ее. Правда то, что это было в 1878 году и что я добрался только до июня 1790 г. Но что касается этого периода, то, сравнив свои заметки с заметками проф. Кареева («Крестьяне перед Революцией»), я имел возможность убедиться, что в то время ни в Британском Музее, ни в Национальной Библиотеке (Париж) не было ни одного источника относительно той эпохи (включая сюда все памфлеты и местные истории, иногда очень важные), которых он не использовал бы [по смыслу письма, это место надо читать так: которых я не использовал бы].
Вот почему в эпоху, когда легенда о 11 июля 1789 года и о 4 августа была нетронута, я смог разрушить ту и другую или, скорее, — я нанес удар одной и разрушил другую и понял революцию как одну огромную Жакерию, особенно на востоке, юго-востоке и севере, и как восстание городского плебса против городских «сеньоров», — на которых выросли политические движения буржуазии…
[Затем, сделав несколько замечаний о клерикализме во Франции:]
…Надо сказать себе раз навсегда: «Ничто хорошее не приходит из Назарета, ни из говорящих собраний» [94]. [Это приводит Кропоткина к вопросу, который также стоял перед ним:] …Как раз сейчас я работаю над темой «основы и объяснение (его надо найти) Этики»… [Это письмо показывает, что мысль Кропоткина работала над этим предметом, и что он искал путей. Его примечания слишком обширны, чтобы приводить их. Его мысли и наброски резюмированы были в лекции, прочтенной в Анкоатском Братстве в Манчестере и в Лондонском Этическом Обществе, в 1888 или 1889 г., «Справедливость и нравственность», и впервые напечатанной в России в 1921 году, в «Голосе Труда», с предисловием, помеченным «Дмитров, январь 1920 г.». Очевидно, что этот ряд рассуждений, приведших к «Взаимопомощи», занимал его мысль начиная с октября 1903 года и позднее, одновременно с мыслями о Русской и Французской Революциях, питавшимися ежедневными известиями и новыми историческими изысканиями. Что касается Этики, то перед ним была задача, — скучная задача, как он однажды сказал, — просмотреть литературу по этому вопросу, по большей части весьма неудовлетворительную. Таким образом получилось, что «Этика» и «Революции» были, вплоть до его смерти, теми вопросами, которые всегда одновременно занимали его. Неудивительно поэтому, что его мысль никогда не могла обрести спокойствие и умиротворенность, чтобы полностью выработать его понимание Этики. Ни один человек, связанный с реальной жизнью, не может обрести такое спокойствие, как Этика, разработанная людьми, могущими оторваться от реальной жизни, оказывается холодной и пышной игрой словами и не имеет ценности. Это к лучшему, что он не написал Этики, которой не может написать настоящий человек. Одна только Жизнь пишет ежечасно в бесконечных вариантах.]
…Столько нужно было бы сказать друг другу! Мы только слегка касаемся второстепенных вопросов. Но в конце концов, надо встретиться. Скажем, между Рождеством и Новым Годом? Или не сможешь ли ты лучше в ноябре? Я приехал бы на французский берег…
Письмо № 70. Джемсу Гильому. Бромлей, 17 октября 1903 года.
…Однако, если тридцать лет тому назад эти люди [социал-демократы] были отвратительны, то они тем более таковы теперь, когда они стали «добрыми буржуа» и «всеми уважаемыми нотаблями».
Если бы они имели честность сказать: «Социализм — это для грядущих веков: мы же — радикалы», — тогда в добрый час! Я уважаю и чту Клемансо [95] и Нельтона, как радикалов… Но когда эти господа называют себя социалистами и нисколько в него не верят, и прекращают его в шутовство — тогда они плуты…
Письмо № 71. Джемсу Гильому. Бромлей, 16 и 17 ноября 1903 года.
[Кропоткин думает, что небезопасно поехать в Париж для встречи с Гильомом. Даже поездка в Булонь — на морской берег — зимою вызвала бы подозрение международной полиции.]
…С другой стороны, я начал, наконец, писать мою первую статью о «Взаимопомощи, Справедливости и Нравственности», и хотел бы, по крайней мере, подвинуть ее, прежде чем сделать перерыв. Я давно уже ничего не зарабатываю, и мне нужно работать. Я хотел бы, поэтому, под свежим впечатлением только что прочитанных мною лекций (вот уже две недели как я опять стал заниматься, по-старому, в Британском Музее: я ходил туда четыре раза в неделю) набросать статью.
[Но в декабре ему придется отдохнуть десять или двенадцать дней, а затем он снова будет готов встретиться с Гильомом.]
…Здесь (на английском берегу) нам было бы гораздо удобнее, но тогда тебе пришлось бы переезжать канал. А во Франции все международные шпионы ходили бы за нами по пятам.
Если я высажусь теперь в Булони, то встречусь с (полицейским) комиссаром. Если это будет толковый человек, то он протелеграфирует в Париж, но ответ потребует 5–6 часов, и вот я опять «арестован», как тогда. Телеграммы в газеты… Часовые у дверей… и проч., проч. Что касается того, чтобы одалживаться, хотя бы у Клемансо, то этого я совсем не хочу. Сам не буду делать попыток и не хочу, чтобы мои друзья делали. Лучше останемся тем, что мы есть — преследуемыми (без каламбура) [96].
…Остается еще Голландия; но это дорого. Я там побывал и без неприятностей [97].
[По поводу Маркса:] Однако, я думал, что ты заходишь слишком далеко, говоря о евреях. Если бы ты только знал наших евреев-анархистов в Уайтчепеле и Нью-Йорке! Среди них есть такие славные — такие же славные, как и наши Юрцы и — совершенная преданность! Опять же, именно они понесут анархию в Россию — наши издания, наши идеи, наш журнал [«Хлеб и Воля», Женева]. Славные товарищи.
Правда то, что еврейский дух особенно любит систему. Он диалектичен, как у стольких других людей Востока. И потом, Лассаль и Маркс — их национальная слава. Система, для еврейского духа, это существенно, а кроме того, им, столь долго угнетаемым, льстит, что социализм открывает им свои двери без различия расы. Они убеждены, что эти слова в Уставе Интернационала написаны Марксом [98].
…Нет, раса здесь не при чем. Социал-демократами будут все те, кто не захочет слишком рисковать, но будет слишком честолюбив, чтобы не желать играть политическую роль. Подумай о тех, кто покинул нас, чтобы перейти в другой лагерь. Честолюбцы, прежде всего…
…Воздадим должное тому, что он (Маркс) вошел в Интернационал. Поблагодарим его за памфлет [99], который он написал: («Исходя из нашей буржуазной экономии, я докажу вам, что вы грабите рабочего»), но если он говорит нам о научной ценности своих работ, тогда — нет!
Кропоткин был в Брайтоне в декабре 1903 года (письмо к Гильому от 10 декабря). Несколькими днями позднее он написал Жану Граву о смерти и похоронах Герберта Спенсера в Брайтоне (умер 9 декабря). Письмо это было напечатано в «Temps Nouveaux» от 25 декабря 1903 года. Затем он написал «Герберт Спенсер. Его философия», в «Freedom», с февраля по сентябрь 1904 г. Ранее им было написано «Кооперация. Ответ Герберту Спенсеру», в «Freedom», декабрь 1896 г. и январь 1897 г.
Письмо № 72. К В. Черкезову. 8 января 1901 года. Напечатано.
Резкий протест против статьи «К характеристике нашей тактики. II. Террор, в «Хлебе и Воле», Женева, № 5[100]. Якобинцы, а не анархисты, могут призывать к террору в Швейцарии. «Вообще, террор возводить в систему, по-моему, глупо». Так как это было напечатано вскоре после ареста и изгнания Бурцева за резкую брошюру, то и «Хлеб и Воля» либо тоже подвергнется преследованию, либо станет подозрительным, если ему будет оказано снисхождение. Кропоткин всегда помнил о том, что в некоторых изданиях, говоривших очень резким тоном, действовала полиция. — Он послал Черкезову письмо, обращенное к женевским товарищам. В следующем номере его точка зрения, по-видимому, была принята. — Он возобновил работу над статьей для «Nineteenth Century».
Письмо № 73. Джемсу Гильому. Бромлей. 11 февраля 1904 года.
…Я думаю поехать когда-нибудь в Париж. Но я также спрашиваю себя, не будет ли это опять болтовня, и не возьмет ли в последний момент верх нежелание снова увидеть, что какой-нибудь «господин Мердес, испанского происхождения» (именно так отрекомендовался полицейский комиссар в Дьеппе) [101] арестует меня…
[В это время Гильом вновь выступил с изложением своих старых взглядов на коллективистический анархизм в «Страницах социалистической истории», напечатанных в «La Sentinelle» (Шо-де-Фон) с 30 декабря 1903 года по 27 января 1904 года. Он также написал брошюру «Коллективизм Интернационала» (Невшатель, 1904 года, 52 стр.) и начал читать лекции на эту тему в Париже, в русских и французских кружках. Он предложил мне посетить его, и начиная с 11 января 1904 года мы провели много вечеров в беседах на исторические темы. Он дал мне ряд чрезвычайно картинных дополнений ко множеству фактов, более тщательно изложенных им в книге «Интернационал», которую он тогда начал писать. Совершенно так же и Кропоткин в каждой строке «Записок», написанных в художественной форме, умел в разговоре добавлять много фактических сведений и суждений, гораздо глубже проникавших в сущность вопроса.
Из этой брошюры Гильома Кропоткин, не бывший свидетелем событий 1867–1870 гг. и не имевший времени познакомиться с ними по документам или традициям, узнал, что коллективистические идеи, которые он, как ему казалось, отмел в сторону в 1880 г. (см. письмо № 28), в толковании Гильома имели гораздо более глубокий смысл. Короче говоря, здесь мы видим его спорящим с Гильомом в не совсем равных условиях: Гильом берет за основу факты 1867–76 гг., виденные и описанные им, в качестве активнейшего участника и инициатора, в то время, как Кропоткин основывался на полученных им впечатлениях и на сохранившихся в его памяти фактах, — а это, конечно, совершенно иной базис, говорящий об его личной искренности и вере, но не могущий опровергнуть исторические факты. Некоторые ранние коллективисты, которых он прочел в Библиотеке, главным образом, Франсуа Видаль и Константин Пекер, а также то, что он узнал от Черкезова, оказали на него дальнейшее влияние.
Все это интересно рассмотреть в подробностях, так как эти подробности показывают, насколько личными, то есть основанными на личных способах осведомления, были высказанные им здесь взгляды.]
Письмо от 18 февраля 1904 года к лондонскому корреспонденту ежедневной газеты «Le Soir» (Брюссель) было напечатано в ней 20 февраля. О войне он написал в лондонский еженедельник «The Speaker» (перевод напечатан был в «Хлеб и Воля», № 8, в марте 1904 г.) В «The Speaker» появилась также его статья «Новый этап движения в России» (20 ноября 1904 г.).
Он послал письмо Амстердамскому Антимилитаристскому Конгрессу (Пиро, № 300).
Его письмо к еврейской группе, издавшей перевод «Записок» [102], переведено в книге Ishill, стр. 189–190. Оно датировано мартом 1904 г. Там он говорит: «Еврейские рабочие приняли выдающееся участие в великом движении, начавшемся в России в последние годы. В очень короткий срок из их рядов вышел отряд преданных, энергичных и решительных бойцов — бойцов, своею самоотверженностью и преданностью всегда двигавших вперед дело освобождения человечества…» «Я буду считать себя счастливым, если хоть один из преследуемых Капиталом и Властью, сосланных в отдаленные места России, прочтет эти строки и узнает, что он не один на поле брани. Да будет ему известно, что он, отправляясь на борьбу за тех, которые создают все блага и в награду получают только нищету, уже тем самым становится участником великого дела — великой борьбы, которая повсюду ведется за свободу и счастье всего человечества; что он вступает в семью рабочих всего мира, соединившихся в великое братство, требующее свободы и равенства для всех» (Письмо № 74. Март 1901 г.).
Письмо № 75. Джемсу Гильому, Бромлей, 31 марта 1904 года.
…Я целиком ушел в свою работу. Я должен окончить мою первую статью об «Этике» для «Nineteenth Century» — иначе нам совершенно не на что будет жить. Ничего не поделаешь: надо приналечь — и здорово!.. Ты можешь представить себе, что со мной сделала моя болезнь. С другой стороны, были непредвиденные расходы; Сток (парижский издатель) не платит за «Autour d’une Vie» («Записки»); и, предприняв такую трудную работу, я подвигаюсь очень, очень медленно. Я, наконец, имею материал для первой статьи, «Необходимость новой Этики». Она почти уже написана. Надо кончить [103].
Письмо № 76. Джемсу Гильому. Бромлей, 9 мая 1904 года.
…Несколько минут тому назад отправил свою статью, только что оконченную… Я много работал последние 15–20 дней, садясь за работу в 6 или 7 часов и прекращая ее только в 7½, с тремя часами перерыва, что составляет десять часов в день. Я не чувствую себя оттого хуже, но устал и собираюсь в Брайтон дней на десять…
[Он отказался поехать на международный философский Конгресс в Женеве для доклада о взаимопомощи, хотя швейцарские друзья обещали позаботиться о тем, чтобы правительство не вмешивалось. — Помнится, это предложение было сделано д-ром Отто Кармином в Женеве].
В письме к Гильому он расхваливает хороший климат и жизнь в Брайтоне, снова приглашая его приехать на несколько дней (письмо от 19 мая 1904 года).
Новое предисловие написано для итальянского издания «Речей бунтовщика»; оно появилось также во французском подлиннике в «Le Reveil» (Женева) 1 июня 1901 г.
Очень тяжелое состояние здоровья Элизе Реклю вызвало внезапную поездку Кропоткина в Брюссель. Еще не совсем потеряв надежду, он пишет сестре Реклю, мадам Луизе Дюмениль, письмо, с которого я скопировал следующие строки. Письмо № 77 (4 июля 1904 г.): …Какие сведения есть у вас о нашем дорогом больном? Знаете, его ясный взгляд, энергия его слов, его твердый голос дают мне надежду, что эти припадки (грудной жабы) будут лишь мимолетными. Быть может, это наступил период кризиса… Но он смотрел тревожным признакам в лицо, когда писал свое очередное письмо Гильому:
Письмо № 78. Джемсу Гильому, Бромлей, 9 июля 1904 года.
…Элизе чувствует себя совсем неважно. Он полон энергии, и если хорошо поспит, то говорит и даже немного работает. Но сердечные припадки повторяются слишком часто для того, чтобы он мог долго им сопротивляться. Поэтому у меня мало надежды вновь видеть его здоровым. Я провел четыре дня в Брюсселе без приключений [104].
[Остается еще тень надежды, что Гильом приедет в Бромлей — но он не приехал [105].
…По поводу моей работы. Нет, дорогой, это только первая статья. Да и то издатель Ноулс (Knowles) (очень умный человек) посоветовал мне развить общий взгляд на вопрос, чтобы показать, куда я иду, и я это сделал. Только благодаря одной моей ошибке статья до сих пор еще не появилась. Она появится в августовском номере. Я работаю над второй [«Нравственность природы», напечатана в марте 1905 г., стр. 407–426).
В дни первого пробуждения России Кропоткин был очень болен, и на этот раз его болезнь, позднее ставшая хронической, впервые, по-видимому, приняла резкую форму.
Письмо № 79. Джемсу Гильому. Бромлей, 17 января 1905 года.
…Грипп и острый бронхит: (отразившийся даже на легких), с прибавлением той гастрической формы гриппа, которая не дает ничего есть, за исключением чашки бульона в день.
Я слаб, слаб, как после тифозной горячки.
Твое письмо пришло в то время, когда я берег каждую минуту, чтобы вовремя, 18-го, закончить статью о конституционном движении в России («Конституционная агитация в России», «Nineteenth Century», январь 1905 г.). Затем мы, несколько русских анархистов, собрались в Лондоне. Погода была отвратительная. Поезда двигались черепашьим шагом — все схватили бронхиты или гриппы, и с 20–21-го я болен — три с половиной недели в кровати. Я всё еще пишу на кровати, но лихорадка уже прошла, и я встаю на 2–3 часа в день. Пройдет еще три недели, прежде чем я смогу поехать куда-нибудь на берег моря.
Я мог бы поехать во Францию, куда-нибудь поблизости к Ницце (Клемансо послал Б. [106] письмо, уведомляющее, что я могу приехать куда и когда хочу). Но, дорогой, добрый Джемс, все эти поездки так дороги, особенно когда становишься старым… Я буду думать об удовольствии встретиться с тобой, я буду мечтать о красотах юга — и кончу тем, что отправлюсь в какой-нибудь пансион в Гастингсе, где буду иметь возможность молчать две недели, среди англичанок, которые, отпустив несколько критических или восхищенных замечаний о «чудесном солнце — цвета меди», тоже будут молчать…
Письмо № 80. Джемсу Гильому. Бромлей, 23 января 1905 года.
[У него снова был приступ болезни, его кормят бульоном и кефиром. Гильом предложил попытаться достать денег у друзей для поездки Кропоткина на Юг. Кропоткин просит его ничего решительно не делать в этом направлении. Какую бы поездку доктор ни предписал, она состоится].
…Прочел ли ты известия из России? [О 9 января у Зимнего дворца и о Гапоне]. Это огромно. Это пробуждается народ, во сто раз более умный, чем его вожаки, или, скорее, чем те, кто его хотел бы вести. Чтобы так хорошо доказать, на крови, что царь обманщик, и что все Романовы должны были бы быть объявлены вне закона, — для этого нужен коллективный разум народа, с идущим по его стопам Георгием Гапоном.
Три месяца тому назад я спросил у одного русского художника (почти гениального), прибывшего из Петербурга: — Читают ли Струве [либерал]? — Нет, это миновало. — «Искру» социал-демократов? — Нисколько: только посвященные. — «Революционную Россию»? — Очень мало. — Но что же читают? — Подпольные прокламации петербургских рабочих. — Это ново! Говорят они что-нибудь? — Ого! Больше, чем всё остальное! Вот откуда идет растущая сила! Расскажи это твоим друзьям.
Какое убожество эта прокламация социал-демократов с их двадцатью стереотипными фразами, без всякой связи с моментом, — рядом с рабочими прокламациями! [107]
Письмо № 81. В. Черкезову, Бромлей. 5 апреля 1905 года.
[Он был в марте в Леонардсе, около Гастингса, написал для «Хлеб и Воля» статью «Русская Революция», которую женевская группа издала брошюрой в 1905 г., 15 стр., и продолжал писать статьи о Французской Революции. Письмо содержит замечания о жизни русской группы и другие мелкие заметки].
Письмо № 82. Госпоже Луизе Дюмениль, после известия о смерти ее брата, Элизе Реклю. Бромлей, 7 июля 1905 года.
Дорогой, верный друг,
В какую глубокую печаль вы должны быть погружены в этот момент! Он был для вас больше, чем братом, после того, как вы так долго работали, так долго жили вместе, столько думали, так любили одних и тех же людей и одни и те же вещи. — Какая пустота! И однако, дорогой, добрый друг, когда я думаю о Магали и Анне [внучки Реклю, воспитанные после смерти их матери госпожою Дюмениль, вблизи Элизе Реклю, в Брюсселе] и вновь вижу их добрые, любящие глаза, я чувствую, что моральная красота бессмертна, что она возрождается и обновляется в новых формах, и что вы, дорогой друг, работаете, как и он работал, чтобы дать жизнь в этом мире тому прекрасному, которым он был наделен в такой высокой степени.
Я прочел сегодня глубоко прочувствованную заметку Герцига в «Le Reveil». Вот как был любим наш дорогой Элизе? И если бы все те, которые его знали, хотя бы только по его выступлениям на собраниях или по коротким встречам с ним в Швейцарии, могли нам сказать, что они чувствуют в этот момент — какая прекрасная страница в человеке развернулась бы перед нами.
Дорогая, милая сестра, — вот, все эти дни я живу с вами, как если бы вы были здесь, в двух шагах, в комнате соседнего дома… [108]
Джемс Гильом приехал, наконец, в Этабль, на берегу Бретани, где Кропоткины и несколько их русских друзей, — не товарищи, но либерально настроенные люди, — провели несколько времени в августе и сентябре 1905 г. Их встреча была очень сердечная, хотя им было ясно в то время, и, вероятно, давно уже было ясно, что они никогда уже больше не будут работать вместе, как работали в 1877 году. Это был прекрасный пример «соглашения о несогласии» и об обсуждении спорных вопросов с взаимным уважением и терпимостью. Гильом никогда ни на один дюйм не становился ближе к анархическому коммунизму, как его излагал «Révolté», а Кропоткин никогда не чувствовал себя удовлетворенным Г.К.Т. (Генеральной Конфедерацией Труда), — синдикалистским движением, которое вполне удовлетворяло Гильома. В Этабль случайно приехал молодой швейцарец, передовой социалист, д-р Фриц Брупбахер, желавший познакомиться с Кропоткиным. Он был очень поражен встречей с легендарным Джемсом Гильомом, некогда считавшимся правой рукой Бакунина в Интернационале, а потом исчезнувшим на двадцать пять лет и теперь горячо желавшим вновь стать активным, работать в Париже и завязать связи с Италией, Швейцарией и Испанией, как в старые годы. Я видел недавно фотографический снимок, на котором они изображены втроем, и должен сказать, что Кропоткин и Гильом редко выглядели такими счастливыми, как на этой фотографии [109].
Потом Гильом уехал в Невшатель, а Кропоткин написал ему:
Письмо № 83. Джемсу Гильому, в Невшатель. Этабль, 12 сентября 1905 года.
…Все мы здесь часто говорим о тебе и все говорят с симпатией. Но нас здесь осталось очень мало. Два дня спустя после твоего отъезда вся коммуна Аитова [старый русский друг Кропоткина, живший в Париже], за исключением его жены, уехала… [и другие]. Кроме нас пятерых остались только Добреновичи, а Бреали приходят каждый день.
Мы уезжаем все вместе в Париж 15-го… [Госпожа Кропоткина и госпожа Шкловская] [110] уезжают в Англию. Все были согласны в том, что уже пятнадцать лет не проводили лето так чудесно…
Письмо № 84. Джемсу Гильому, в Невшатель. 73, улица Норт-Дам-де-Шан, Париж. 21 сентября 1905 года.
…Мы остаемся здесь до 30-го… [Ревматизм приковал Кропоткина на три дня к постели, он страдает также от болезни глаз. Гильом возвращается в Париж, и Кропоткины собираются посетить его 28-го.
В течение этих двух недель Кропоткин встретился со множеством парижских товарищей, главным образом с теми, которые были связаны с «Temps Nouveaux», и в разговорах многие были очень поражены тем, что Кропоткин отвергал антипатриотизм, был против отказа защищать Францию в случае войны. Это было не совсем неожиданно для тех, кто знал его раньше, Но это была большая сенсация для одних и большое огорчение для других. Журналист Пьер Милль написал о замечаниях Кропоткина статью «Петр Кропоткин» в большой ежедневной газете «Le Temps» от 31 октября (напечатана также в «Temps Nouveaux» 4 ноября); более правильное сообщение было напечатано в «Temps Nouveaux» позднее, 28 октября («Антимилитаризм и революция»), а дополнительные замечания — в номерах от 11–18 ноября и 12 декабря. Основной факт остался непоколебимым: Кропоткин в некоторых случаях войны отстаивал патриотическую позицию, и случай с Францией был одним из таких случаев для него; случай с Англией в войне с бурами, как показывают приведенные выше цитаты, таким случаем не был; Русско-турецкая и Русско-японская война были такими случаями, и так далее.
Он вернулся в Бромлей 6 октября (письмо к Гильому от 6 октября). Отсюда он пишет:] Еще новость. Письма из России, книги, присылаемые на мое имя с такими авторскими надписями, которые привели бы в бешенство «высшие сферы», и три или четыре предложения издать мои книги в России. Это вызывает во мне прилив молодости. Не она ли это, «святая, желанная», как говорил Добролюбов, не она ли идет? Ибо прежде всего она излечивает трусов от их страхов… Наконец! (Письмо № 85.)
Письмо № 86. Адресовано большому митингу в «Wonderland» (очень большой зал), в Уайтчепел, Лондон, 3 ноября 1905 года. Бромлей, 3 ноября. Напечатано в «Freedom», ноябрь–декабрь 1905 г.
Товарищи, — когда вы решили созвать этот митинг, революционное движение в России только начиналось. А сегодня вы уже можете говорить о первой победе русского народа.
Верно то, что результат победы сводится пока, главным образом, к обещаниям. А обещания русского царя так же легко могут быть нарушены, как были нарушены обещания, которые австрийский император дал своему народу после Венского восстания 13 марта 1848 года [111].
Однако, главное в том, что эти обещания были вырваны народом. Тем более это важно потому, что они были вырваны с помощью всеобщей стачки. А потому всеобщая стачка, которая вчера еще казалась невозможностью, на деле явилась столь могущественным орудием революции, что рабочий люд других стран в Европе и Америке, конечно, не преминет прибегнуть к ней. Он требует политической амнистии — «Все, осужденные за политические преступления, за стачки, аграрные беспорядки, вооруженное сопротивление, за нарушение законов о воинской повинности, о забастовках, о печати, и проч., освобождаются. Все преследования по таким делам прекращаются»…
Затем все обещания политических свобод останутся мертвой буквой до тех пор, пока гарнизоны от двадцати до пятидесяти тысяч человек будут оставаться в больших городах… Народ должен вооружиться; иначе царь, бюрократия и капиталисты раздавят его…
В то же время, однако, русский рабочий люд не должен забывать своих собственных требований. [Он напоминает о том, что привело в 1848 г. к июльскому восстанию в Париже, к октябрьскому бунту в Вене].
…Не ждите ничего от всякого рода спасителей. Но на каждой фабрике, на каждой верфи, мастерской или шахте, сами установите тот порядок вещей, который, по взаимному соглашению, вы найдете нужным установить. Но помните это: никому не позволяйте вмешиваться. Это ваше дело, и вы должны делать его.
Совершите сами революцию в организации труда, как вы сами совершили ее в управлении Русским Государством.
Не верьте тем, кто будет говорить вам: «Еще не пора! Еще слишком рано!» Нет, не слишком рано: сейчас как раз время для этого…
Да здравствует Социальная Революция — в России и повсюду!
Петр Кропоткин.
Статья «Революция в России» помеченная 21 ноября, появилась в «Nineteenth Century» в декабре 1905 года, стр. 865–883.
Письмо № 87, Джемсу Гильому. Бромлей, 12 ноября 1905 года.
[Он получил первый том книги Гильома «Интернационал. Документы и воспоминания», Париж, 1905].
…Благодарю тебя от всего сердца за твою помощь. Ты, вероятно, видел, как стараются нажить на этом деле капиталец господа из «Temps», буржуа и социалисты.
Отделить меня тем или иным способом от анархистов — вот что они всегда стараются сделать.
Но что меня очень поразило, это то, что в сущности, антимилитаристы становятся на нашу сторону.
Объявить Коммуны (не только в городе, добавлю я, а на целой территории) и их защищать — но ведь это я и говорил: сделаем Революцию и поспешим к границам.
Заметил ли ты, в каких противоречиях запутался Эрве?
Сражаться нужно только в том случае, если буржуазная республика будет под угрозой. Раз ей ничто не угрожает, раз даже Бисмарк ее сохранил (черт возьми!), значит, не надо сражаться.
Революционные легионы надо было бы послать потому, что в России Вильгельм помешал бы ввести ее…
Что касается Революции, то она не прекращается.
Всеобщая забастовка много сделала в России…
Но, не превращенная в революцию, она всё оставила на полдороге. Революцию остается еще сделать.
А говорят, что царь, давший приказ держать его яхту под парами, готовой поднять якорь, в то время, как императрица-мать поспешно уехала, ночью, — готов был всё принять, когда Витте явился и протянул ему руку помощи, — вероятно, после того, как убедился, что рабочие ограничатся всеобщей забастовкой, не переходя в нападение.
Ты спрашиваешь, скоро ли мы уедем?
Да, но когда — мы еще не знаем. Так как я еще в 1873 г. был обвинен в том, что старался убедить двух рабочих убить царя (нелепость!) и так как они могут установить мои сношения с русскими анархистами — то из России мне сообщают, что меня арестовали бы и держали бы месяца два… в ожидании решения суда…
Короче, произвол в отношении к нам всё еще царит, и никто не знает, коснется ли нас амнистия. Однако, мы скоро уедем.
[В письме от 14 декабря он сообщает Гильому:]
…Мы почти уверены, что поедем в январе…
Московское восстание и декабрьское поражение 1905 г. разбили надежды на дальнейшие успехи революции. Джемс Гильом в письме от 5 января настоятельно предостерегает Кропоткина не торопиться в Россию. Другие друзья тоже предостерегали его.
Письмо № 88. Джемсу Гильому, Бромлей, 6 января 1906 года.
…Я глубоко тронут твоими письмами, дорогой Джемс. Я признаю справедливость твоих аргументов. Но ты знаешь, наступает момент, когда становится невозможным оставаться вне событий, — даже подведя итог полезности и придя к выводу, что лучше было бы не трогаться с места.
Впрочем, русское правительство уже позаботилось о том, чтобы задержать наш отъезд. Оно отдало приказ арестовать всех «вожаков» социал-демократов, социалистов-революционеров и анархистов. Это означает, что или нам не позволят вернуться, или что придется вернуться и прятаться, что в моем возрасте невозможно и парализует всё. Вот почему я получил, одновременно с «Новым Временем», содержавшим этот приказ, письма из России, сообщавшие, что с возвращением надо повременить. Даже госпожа Лаврова посылает мне такой совет, тогда как еще месяц назад она писала мне, что лучше приехать до начала зимы (чтобы к ней привыкнуть), чем приехать в самую стужу. — Это волна реакции, но она не будет длительна. Революционеры тоже видят себя вынужденными отложить на некоторое время попытки вооруженного восстания. Нужно, впрочем, сказать тебе, что мы не предполагали выехать раньше первых дней февраля. Столько дел нужно устроить, особенно что касается работы, которую я начал для «Энциклопедии Британника»: все статьи о России должны быть сданы в два приема (А—К к 1-му августа 1906 г., и К—Z через год после того). Нечего и думать написать их в России и невозможно найти здесь заместителя, так что надо организовать работу в две группы и найти для этого людей — а это отнимает время. Издатель или, скорее, главный редактор решительно отказывается взять у меня назад работу, говоря, что он не знает никого, кому можно было бы ее доверить…
Между прочим, я просмотрел и исправил русский перевод моих «Записок». Они уже печатаются в 20 000 экземплярах — по цене один рубль! Меньше, чем 2 франка 50 сантимов — и у самого лучшего издателя — без всяких сокращений! [112]
«Речи Бунтовщика» тоже, — их печатает превосходный человек, хотя и без моего разрешения, но с добрым намерением [113].
В общем, одна хорошая фирма предложила напечатать в России всё, что я написал.
Всё это время я не мог сделать ничего серьезного. Посетители всё время. Всё время письма без числа и телеграммы и неизвестность относительно того, что мы сделаем…
…Неттлау скажет тебе, что мы с ним составили список всякого рода книг, которые желательно было бы напечатать по-русски, в России, в интересах анархической мысли и революционной мысли вообще…
…Я видел на днях Малатесту, и мы беседовали о твоем первом томе [«Интернационал», 1905 г.] …И потом, я был в восторге, что я и Анри (Малатеста) согласны в следующем: что это очень интересно, что это будет, по всей вероятности, очень интересно для современной молодежи, которая ничего не знает об Интернационале или имеет ложное представление о нем. Социал-демократы так хорошо поработали, чтобы убедить, что все пришло из марксизма, что они внушили те же идеи анархистам…
Письмо № 89. Джемсу Гильому. 22 января 1906 года.
Позволь мне направить к тебе нашего друга, мисс Борч (Miss Birch), которая изучала тайные общества во время Великой Революции — тема чрезвычайно интересная, но мало изученная… [114]
Письмо № 90. Джемсу Гильому, Бромлой, 10 мая 1906 года.
…Вот уже 15–10 дней, как я с остервенением стал работать над моей «Французской Революцией». Я написал наново все начало…
…Твоя заботливость трогает меня до глубины сердца. Вернее всё, что ты говоришь. Мы поняли, видя реакцию Дурново, что, потеряв привычку к русской бесцеремонности, мы не могли бы вынести ее, не схватившись за какое-нибудь оружие, с риском быть убитыми на месте…
Мы ждали, но дальнейшее ожидание означало бы, быть может, излишек осторожности. Правда, что мы были бы совсем парализованы. Черкезов (который, вместе с женой, поехал в Россию и на Кавказ) был так преследуем шпионами, что не посмел повидаться с товарищами. Работа вновь становится «конспиративной»…
Может быть, может быть, — кто знает! — будет немного лучше в дальнейшем… Все же, лучше рискнуть, и мы говорим себе, что нужно будет поехать летом…
[В письме, написанном по-немецки к д-ру Эльцбахеру, Кропоткин сообщает осенью 1907 г.: …Дважды уже мы упаковывали наши вещи (это выражение не следует понимать буквально), в декабре 1905 г. и в мае 1906 г. Но дважды возвращалась самая дикая реакция, всю свирепость которой едва ли знают за границей. Арест, смерть, всё это в революционные времена вещь второстепенная. Как анархист, я ничего не мог там сделать, но и оставаться зрителем происходившей там резни я тоже не мог. Теперь там идут еще хуже: долго ли продлится эта дикая реакция — трудно предсказать…]
…Ты, вероятно, слышал о том, что мои «Речи бунтовщика» и «Хлеб и Воля» [115] были переведены и изданы в России. Обе книги были конфискованы: в результате конфискации найдено было 18 экземпляров из 5000 экземпляров одной книги и 50 из 3000 экземпляров другой. Та и другая продаются открыто. Это полная дезорганизация правительства. Оно убивает, но не управляет более.
Письмо № 91. Джемсу Гильому, Бромлей, 22 июня 1906 года.
…Факт таков, что я работаю, не отрываясь, над «Французской Революцией», и что в данный момент я пишу последнюю главу книги. [Гильому предстояло просмотреть рукопись.]
Как только я закончу (на этой неделе, надеюсь) свою работу, мы начнем укладываться для отъезда. Дела (в России) идут, как будто, довольно хорошо пока, и мы хотим этим воспользоваться.
Во всяком случае, прежде чем уехать, я приеду обнять тебя и пожать руку нашим парижским друзьям…
Письмо № 92. Ему же, 21 июня 1905 г.
…Рукопись о «Французской Революции» приняла большие размеры. Сверх того, что было напечатано в 17-ти нумерах «Temps Nouveaux», это еще 800 страниц такой бумаги по сто слов на странице…
Намерение уехать в Россию опять не осуществилось, и Кропоткин написал 25 июня Бертони (Женева), прося прислать ему некоторые старые нумера журнала «Reveil».
Письмо № 93. Мы пополняем наши комплекты, прежде чем упаковать их и отправить, когда-нибудь, в Россию.
Опять мы приготовились к отъезду. — А тут снова все вверх дном…
Письмо № 94. Джемсу Гильому. Бромлей, 20 июля 1906 года.
[В ответ на полученные от Гильома сведения об анархическом движении:] …Я счастлив видеть, что анархисты выходят из своей изоляции, в которой они рискуют уничтожиться. К несчастью, но так еще обстоит дело в России…
[Он прочел рукопись русского перевода «В русских и французских тюрьмах» [116]. Но всё это русское издание моих книжек, в семи томах, теперь в воздухе, с возвращением реакции.
Открытие в высочайшем присутствии к несчастью состоялось. Дума сама на этом настаивала — и исчезла. Неужели же мы теперь будем иметь наше 11 Июля?
Мне бы так хотелось сейчас же выехать в Россию, но это ведь повело бы лишь к моему аресту в течение первой же недели. Ах, если бы я был помоложе! Я смог бы тогда жить в подполье…
События в России заставляют нас снова отсрочить наш отъезд и на следующей неделе мы едем… в Бретань… нам рекомендовали Ploubazlanec, предместье Paimpol. Нам одним было бы слишком грустно в Этабле.
Письмо № 95. Джемсу Гильому, Бромлей, 30 июня 1906 года.
[Обсуждается немецкий перевод «Интернационала» Гильома, и Кропоткин замечает:]
…Б[ернгард] Кампфмейер, наш друг в Берлине (Garzau bei Rechfelde, Ost-bahn) мой близкий приятель, занимающийся теперь садоводством [117], который для меня продавал и устраивал все немецкие переводы [118], мог бы дать тебе хороший совет. Он тебя знает и любит тебя, и если ты к нему напишешь и попросишь совета, то доставишь ему большое удовольствие.
Соня завтра уезжает в Паимпол, нам наговорили столько хорошего о Сеньобосе [119], который там живет. Я еду завтра на три дня в Лондон, поработать в Британском Музее, где мне надо просмотреть ряд источников для моей «Великой Революции».
Из кратких записок, относящихся к началу августа:
…Я тебе, кажется, писал, что г-жа Лаврова, на несколько дней, приехала к нам… [что означает, что он от нее имел непосредственные сведения о событиях в России. Записка из Бретани с почтовым штемпелем Парам (Департаментом Ille-et-Vilaine) содержит упоминание об этом спокойном пляже близь большого города» (10 августа)].
Письмо № 96. Джемсу Гильому. Бромлей, 21 октября 1906 года.
[Письмо слишком длинно, чтобы его изложить полностью. По просьбе Гильома была сделана попытка разыскать манускрипты Бакунина в его папках, я при этом присутствовал и он возбудил так много старых воспоминаний о брошюрах и письмах, которые прошли через его руки. После же получения длинного отчета Гильома об его усилиях, этим летом, в Швейцарии, поднять и сорганизовать синдикалистское движение, он делает замечания по этому поводу и советует попытаться распространить это движение в Бельгии в долине Вездры (Vierviers).] Вандервельде, которого я здесь видел, мне говорил с грустью о серьезном синдикалистском движении в этом районе, на которое они (Бельгийская Рабочая Партия) не имеют потому никакого влияния… [Потом идет рассуждение о синдикализме, о котором он тогда писал в «Новых Временах» («Синдикализм и Парламентаризм», 10 октября 1900 года).]
…Мы здесь начинаем выпускать, выходящий два раза в месяц, листок Voice of Labour (Голос Труда; чисто синдикалистского направления [120]. Мы, т.е. четыре оставшиеся верными — Марш, Тернер (Секретарь Синдиката помощников мастеров), Киль, наш наборщик, и я…
Русский журнал, я надеюсь, появится в один из ближайших дней [121]. Star — радикальный листок (вечерняя газета) уже напечатал против нас подлый донос, заявляя, что я принял на себя руководство русским движением, чтобы сделать его террористическим во что бы то ни стало и что центром этого движения надо считать теперь «Viola House, Bromley, Kent» [122]. Как результат этого во время визита Бурцева и еще некоторых русских, в течение трех дней, английские и русские сыщики держали в осаде наш дом и дороги от нас на (две) станции (железной дороги). Потом вдруг все внезапно исчезли, за исключением одного, постоянного… [123].
…Я видел Гюисманса [124] одновременно с Вандервельде [Эмиль Вандервельде из Бельгийской Рабочей Партии]. Г-жа Кобден-Сандерсон [125] привела его и Зюдекума ко мне. Славный парень, хотя и депутат социал-демократ [126]. Гюисманс имеет очень добродушный вид, но Вандсрвельде, по-видимому, страшный иезуит, что, однако, не означает, что у него нет тоже хороших качеств…
Их план действий но отношению ко мне был — всегда стараться меня выделять из анархистов, говоря: «Кропоткин еще куда ни шло! но не остальная же компания!» и это после того, как они меня костили на все корки! Каждый раз, как я что-нибудь напишу, что привлечет общественное внимание, повторяется то же самое [127]. [Было условлено, что издательство «Знание» выпустит «Великую Революцию», как 1-й том его трудов, но книга эта появилась на русском языке лишь в 1918 году, в Москве, Пиро № 509].
…Поcле первого ноября я пытаюсь уехать на берег моря. Я очень устал. (Письмо к Гильому от 21 октября).
Письмо № 97. Джемсу Гильому, не датировано (декабрь 1906 г.).
…Мы предполагаем приехать [в Париж между 1 и 17 января]…
…Что касается меня, то с того времени, как я начал выпускать здесь наш русский журнал (листок) «Хлеб и Воля», всё мое время уходит на эту работу, не оставляя даже возможности написать что-либо для журнала самого. Он выходит в размере 8 страниц, 2 раза в месяц, и Мария Г. мне очень помогает в работе. Но главное, отнимает время бесконечная корреспонденция, и мысли мои вечно заняты этой работой. Вчера я, однако, получил одну вещь, которая доставила мне много удовольствия. Я говорю о русском «Бунтаре» в 32 страницы, написанном всецело в России (теми самыми людьми, которые шесть месяцев тому назад нас третировали, как реакционеров, а теперь только что выпустили действительно серьезный журнал, отличный по содержанию, без шаблонных фраз, так еще недавно бывших в ходу)…
…Партия нашла наконец самое себя! Теперь я спокоен. Настоящая анархистическая партия, в серьезном смысле слова, находится в процессе окончательного образования в России. Были посажены здоровые ростки…
Идет речь о журнале «Бунтарь», органе русских анархистов-коммунистов, № 1 которого датирован декабрем 1906 г., без указания города издания. Он был напечатан в Женеве и тогда вышел лишь один № 1. Я не могу наверное сказать — являлся ли другой «Бунтарь», Листок Русских Анархистов Коммунистов, продолжением этого «Бунтаря» 1906 года. № 1 нового «Бунтаря» вышел 15 мая 1908 года, № 2–3 — в июне–июле, а № 4 — в январе 1909 года, без указания места выпуска.
Эти журналы содействовали распространению идей Кропоткина среди его единомышленников, книги его и бесчисленные переводы на русский язык его брошюр, изданные в России, захватывали более широкий круг читателей, вместе с тем, пришлось снова обращаться с воззванием к общественному мнению Европы, с протестом против преследований в России. Когда героиня, стрелявшая в генерала Минна, была повешена, письмо Кропоткина в «Times», было перепечатано рядом других газет «Neue Freie Press» (Вена, 22 сентября 1906 года).
Письмо «Административная ссылка в России», адресованное редактору Times, ходило по рукам в отдельных оттисках (датировано 12 октября, напечатано 19 октября 1906 года), (оттиски помечены Лондон, Контора Times, 1 стр. in-folio, ноябрь 1906).
«Комитет помощи Русским ссыльным в России и Сибири» начал работать (Обращение подписано Сэром Джорджем Тревелианом и др.), 1 стр. fol., печатана на машинке.
В январе Кропоткин провел две недели в Париже, повидав там многих русских и французских друзей. На пути, между Кале и Дувром, он писал с парохода Джемсу Гильому в очень дружеском тоне, он его видел перед этим в Париже.
Письмо № 98. Джемсу Гильому. Бромлей, 10 марта 1907 года.
…Всё то же самое: русский журнал (Листок «Хлеб и Воля») и болезнь. Вот уже третий номер (три номера подряд), который я выпускаю совершенно один, так как друзья в Париже совершенно дезорганизованы вследствие болезни Марии Г. (серьезный брюшной тиф). Но самое худшее — это моя болезнь! Последние дни я снова был в постели с повышенной температурой, кашлем и головной болью в результате.
Самое неприятное это то, что доктор находит расширение капиллярных сосудов в бронхах во всей нижней части левого легкого с хроническим отеком; он говорит, что это протянется еще два месяца, до весны, и снова возвратится с наступлением зимы, но это не туберкулез, чему приходится радоваться за неимением лучшего [128].
…Возраст, ну что же.
…Но вместе с тем русский журнал отнимает всё время, которое я могу отдавать перу. А русские дела не улучшаются. Государственная Дума (третья) была встречена народом с угрозами… фельянская [129] пресса говорила, что это репетиция восстания в Петербурге… гвардия была в страшном негодовании на народ, и поезда с блиндированными вагонами, полные вооруженных солдат, державшиеся до сего времени на запасных путях, передвинуты были на вокзалы… Проект нового закона с ограниченным правом голоса, в стиле 1850 года (во Франции) уже готов. Будут ждать только предлога, чтобы распустить Думу. А тут еще говорят о том, чтобы наводнить Финляндию солдатами… Русским революционерам, поистине, слишком много работы…
[Он читает второй том «Интернационала» Гильома, 1907 г.:] Я его прочел залпом как роман, начиная со страницы 50 или 52 (июнь 1870 г.) до конца (Конгресс и Гаага, сентябрь 1872, стр. 356)… Чем больше я думаю об этом, тем, можно сказать, больше страдаю, при мысли, что 35–36 лет пропали даром в развитии социализма. Потеряны, вне сомнения, и не надо себя утешать праздными словами, что самая идея росла за это время.
Начиная со времен Коммуны идея не росла совершенно, она скорее обезличилась за это время, чем выросла и приняла более определенные очертания. Перед смертью Коммуна завещала: «Жаль, что мы не сделали коммунистического опыта, завладев всем [всеми богатствами Парижа] и сделали вместо этого лишь коммунальный опыт (организовав независимую городскую Коммуну).
Ни одного слова не было прибавлено к этому завещанию. Что же касается идеи, неизбежной экспроприации, то таковая распространилась — каждая более или менее правильная идея не может не распространиться в течение 35 лет…
Но вот, благодаря стачке электротехников в Париже [130] мы очутились как раз на точке отправления Интернационала 1868 г. — «За нами сила, как только мы откажемся работать, буржуазное общество будет у нас в руках». Но ведь это Интернационал и ничего более. Зачем же эти негодяи (социал-демократы) заставили работников толочься на одном месте, ходить вокруг да около, следовать по извилистым путям лабиринта [здесь он делает рисунок переплетающихся линий] для того, чтобы возвратиться к той же самой точке отправления. Это часто приводит меня в бешенство.
Моим глазам рисуется план труда:
— Социалистическая доктрина до 1848 года.
— Люксембургский коллективизм (1848) Видаль и Пекер.
— Разгром государственного социализма, социализм в забвении (период от 1848 года до шестидесятых годов).
— Интернационал (конец шестидесятых годов).
— Разгром (1871) — забвение (под влиянием Маркса, начиная с семидесятых годов).
Иными словами, труд, озаглавленный «Социализм и социал-демократия».
И рассказать на этих страницах все зло, которое они сделали:
— Отделение крестьянина от городского рабочего.
— Фантазии о правительственном социализме (Государственный социализм).
— Кража идей фурьеристов. Кража книг и теорий Марксом и Энгельсом.
— Ложь и клевета.
— Ложные заверения о невозможности революции, построенные на неверных теориях.
И т.д., и т.д.
И дальше: усилия интернациональной буржуазии парализовать рабочее движение Интернационала и поддержка, которую она находит в социал-демократии — это колоссальная работа, которую делает буржуазия повсюду, особенно же, в Бельгии, Англии и Германии.
Если бы только вернулось здоровье. Но я боюсь, мой дорогой Джемс, что я становлюсь инвалидом. Кашель меня заедает и лихорадка все держится.
Я спросил доктора, следует ли мне уехать (на юг). Он мне ответил, что в большинстве случаев расходы на путешествие в страны с более мягким климатом не оправдываются результатами, в случаях, подобных моему, когда имеется расширение бронхиальных капиллярных сосудов в легких. Быть может Египет — но даже и такое путешествие, потребующее огромных жертв (оставление работ и проч.), может не дать благоприятных результатов. — «От трех до четырех часов в день вы всё же можете работать, и можно много сделать, ограничиваясь этим временем».
Это далеко не весело. Когда нужно работать более часов для того, чтобы жить — что останется? Однако не будем смотреть на все слишком мрачно…
(Под впечатлением полной неспособности социал-демократов, обнаруженной в течение 1905 и 1906 годов в России, что подтверждалось ему многочисленными фактами, под впечатлением высокомерной узурпации социализма марксистами, о чем ему было известно в теории через посредство Черкезова, и исторически через Джемса Гильома, лицезрея сумбурный, социал-демократический и рабочий парламентаризм в Германии, Англии и Бельгии, и т.д., Кропоткин пришел — как доказывает это письмо — к заключению, что оба — и социализм, и рабочая партия — принесены в жертву теми социал-демократическими теоретиками и практиками, которые, со времени падения Коммуны, отошли от социализма и добивались теплых местечек в парламентах или же жаждали государственной власти.
Передать всю критику, содержащуюся в его писаниях, заняло бы слишком много места: его рукописи полны его, хотя книга, о которой он любил говорить, никогда не была закончена в целом].
Письмо № 99. Джемсу Гильому. Бромлей, 22 марта 1907 года.
[Он все еще думал о том, чтобы поселиться в России.]
…Нас, всего более сейчас занимает мысль о возвращении в Россию. Быть парализованным там или оставаться парализованным здесь — не всё ли это равно. Во всяком случае там будет чувствоваться, что имеешь какое-то влияние, даже если у меня не будет журнала в моем распоряжении.
В настоящее время в России уже образуются серьезные группы анархистов. Синдикализм, который на время был в загоне и пренебрежении, начинает выдвигаться. Социалисты-эволюционисты и социал-демократы стараются захватить его в свои руки, и сейчас в России прекрасное поле для работы, если бы я мог помочь товарищам словом ободрения или советом отстоять независимость синдикатов…
Но дела идут очень плохо, и каждую минуту можно ожидать реакционного переворота, и тогда делать будет нечего. Несмотря на всё это, мы все трое жаждем поехать в Россию, хотя бы на побывку (оставивши здесь дом за собой).
Наши «Листки» идут очень хорошо, благодаря Америке, которая потребляет их в огромных количествах. Журнал оплачивает расходы печатания (3–4000 экземпляров), что уже очень много, и его находят все более и более интересным.
Заметка от 23-го показывает, что он вернулся в Бромлей, после кратковременного пребывания в более высокой местности — Тадворт, Суррей — что принесло ему большую пользу, и он энергично принялся за работу.
Письмо к молодым поклонникам (гимназистам 8-го класса) в Ташкенте (Туркестан) — Бромлей; 4 мая 1907 года — напечатано в Былое (Петербург), № 3 (31), 1925, стр. 131–2, издаваемом В.Н. Терновским. [Там он обсуждает вопрос о Взаимопомощи. Он также говорит:] Моя работа об Этике… лежит спокойно па полке… [почти всё его время занято «Листками», которые он редактирует…] «Взаимная Помощь» служит для обоснования Этики. Но для изучения анархизма нужно прежде всего подвергнуть строгой критике, ломке, ходячее понятие о государственности и псевдонауке государственников. Чтобы стать социалистом, нужна критика капитализма: также чтобы понять анархизм, нужна критика государственности. (Письмо № 100).
Из письма к Гильому (Письмо № 101, Бромлей, 6 июня 1907 года) оказывается, что была уже устроена поездка на лето в Бретань — (Финистер) (Pouldu, Clohars, Carnoit), но он предлагает Гильому, проводившему каждое лето в Швейцарии, встретиться и провести несколько дней где-нибудь высоко в горах Франции, в Савойе, быть может. «Провести две недели на умеренной высоте будет для моих бронхов, может быть, самым лучшим лечением». Этот план не удался. Он надеялся увидеть Гильома, если он будет проездом в Париже около 15 июля.
Возможно, что они не встретились. В Пульдю (Pouldu) Аитов и много других русских проводили лето. В письме без числа, к Гильому (Письмо № 102) обсуждается вопрос об объемистости тома, посвященного Французской Революции, который потребует по крайней мере 500 стр. французского текста. Это было только начало, и когда оно было напечатано в 1909 году, в нем оказалось 719 стр., и все же его пришлось продавать по обычной цене 3 фр. 50 сант. за том.
[Обсуждая критику цюрихского приятеля, он пишет:] «Мне кажется, он прав, говоря, что идея о всеобщей забастовке есть лучшее средство борьбы против парламентаризма. Всякая положительная мысль лучше простой критики. И во Франции так и случилось. Но необходимо было бы также ясное разделение. Нет ничего вреднее для пропаганды, как общие идеи, да еще покрытые дымкой. Синдикаты 20 лет оставались жертвой реформистов, таких, как Дюпир и Басли (из коих первый был из самых бледных, а второй — авторитетный рутинер), пока анархисты, создавшие себе право на существование путем динамита, не обратились к синдикатам, как к полю для развития наших идей. Но если бы мы за это время не отстранились от таких лиц, как Басли и Гэд (Basly et Guesde) по приемам нашей тактики, по организации и по идеям, — то возможно, что и до сего времени сама идея находилась бы под спудом…
Письмо № 103. Джемсу Гильому (5, Onslow Villas, Muswell Hill Road, London N) Лондон, 20 октября 1907 года.
…Вот уже почти целый месяц, со времени нашего возвращения из Пульдю (Pouldu), как мы все переезжаем. После 14 лет в нашем маленьком домике в Бромлее, мы сделались лондонцами. Если я тебе скажу, что пришлось перевести 40 ящиков и бочек (Sic!) книг, сделать для них полки, найти место для всей этой массы бумаги и разместить ее, причем я уставил все книги и карточки с бумагами сам собственноручно, смахнувши с них всю покрывавшую их пыль (ее были бочки), ты поймешь, какой это был труд [131].
По счастью, в доме много солнца (восток и запад) во всех комнатах: с одной стороны у нас лес — настоящий лес — одна из лондонских аномалий, в длину две трети километра и в ширину 500 метров, а дом расположен на холме на высоте 350 фут. со склоном на юго-восток (в сторону сада). Короче сказать, все отлично, и Саша добирается до университета без особого переутомления…
…Пульдю далек, но мы сохранили о нем самое приятное воспоминание…
Тридцать листов корректуры «Великой Революции» уже набраны…
На этом оканчивается его переписка с Джемсом Гильомом, за исключением немногих писем, о которых будет речь дальше. Нет никакого основания предполагать, чтобы эта переписка не продолжалась, и с ее исчезновением потерян прекрасный источник к познанию интимных мыслей Кропоткина.
В декабре 1907 года он дал мне на время письмо, полученное от д-ра Paul Eltzbacher из Шарлоттенбурга (около Берлина) от 26 октября 1907 года, — автора книги «Анархизм» (Берлин, 1900, XII, 305 стр.), которая представляет из себя методическую сводку идей, выраженных различными авторами, представителями тех или иных течений в анархизме, в виде кратких выдержек их сочинений; книга написана вполне беспристрастно, как статистический сборник, без тени симпатии со стороны автора к анархизму. Это точный научный труд, переполненный переводами. Между Эльцбахером и Кропоткиным возникла переписка, из коих первый оказался завзятым нео-кантианцем, и Кропоткин говорил ему об этике со своей точки зрения. В письме от 1907 года Эльцбахер рассказывает, что он уже более не кантианец и что он находится в переходном периоде брожения мыслей. Кропоткин пишет ему длинное письмо (Письмо № 104), написанное по-немецки, в котором он говорит, что он работал над свей третьей статьей в «Девятнадцатом Веке», когда Русская Революция заставила его бросить эту работу, называемую им «Gerechtigkeit und Moralitat».
Он писал в то время много об Этике, и это письмо заслуживает внимания. В другом письме от лета 1908 года он писал: «я снова принялся за мою „Этику“». Обо всем этом должно было сохраниться много заметок и набросков, и только после их рассмотрения можно будет решить, насколько интересно письмо к Эльцбахеру.
От этого года, последнего в Бромлее, имеются воспоминания скульптора Ильи Гинцбурга, жившего в Петербурге, напечатанные не знаю где по-русски: в немецком переводе они появились в Jahrhuch der Freien Generation, 1910, стр. 61–68. То же лицо описало свое посещение Кропоткинского Дмитрова, в октябре 1920 года; статья эта помещена в сборнике «Памяти…» (1922, стр. 96–98) [132].
В печати почти нет писем, относящихся к этому году, когда болезни снова овладели Кропоткиным, и он, чтобы лучше бороться, уехал на юг. Кроме того, русские дела требовали усиленной работы, а листки «Хлеб и Воля» были оставлены в июле (5) 1907 года, очевидно, когда он уехал в Пульдю и не мог там работать.
Письмо об образовании напечатано в L’Ecole Renovie (Брюссель), № 1, 15 апреля 1908 года, стр. 11–13 («Письмо Петра Кропоткина»). Это был официальный орган пропаганды Франческо Феррера, а Кропоткин очень симпатизировал Современной Школе и переписывался с Феррером.
3 марта 1908 года (Письмо № 104[a]) он писал сестре Элизе Реклю, Мадам Дюмениль, которая собирала письма Реклю для выпуска его Переписки (3 тома: Париж, 1911, 1925): …Наконец-то я нашел несколько писем нашего дорогого Элизе. [Ему пришлось искать их в своей рабочей комнате — библиотеке — которую он оставил со времени своей болезни в январе, и жил в спальне.] …Но их так мало… Здесь нет наилучших: в течение долгих лет я уничтожал все письма, получаемые от друзей, и сохранял только те, которые имели отношение к литературным делам. У меня должны быть еще те, которые я получал во время пребывания в Clairvaux и на которых сохранились следы просмотра их директором тюрем [133]. Я их разыщу по возвращении… Одно из них, написанное в момент отъезда в Париж (для митинга протеста против избиения перед Зимним Дворцом, состоявшегося 6 февраля 1905 года) необыкновенной красоты и заставило меня плакать. Его призывали, и он поехал умирающий. [Он упал, читая свою речь, это было его последнее публичное выступление, и он умер 1 июля.] Ваше продиктованное письмо [письмо Реклю к Кропоткину, продиктованное его сестре] говорит о скором свидании. Три таких прекрасных строки.
Его здоровье, сильно пошатнувшееся с января, улучшилось, и он собирался ехать в Борнмут (Bornemouth), хотя доктор предпочтительно рекомендовал юг. Но в апреле совет последнего превозмог или же явилась насущная необходимость, потому что он выехал 23 апреля самым прямым путем в Cannobio на Lago Maggiore в Италии, ближайшее место к Локарно; близь этого швейцарского городка, в Асконе, жил д-р Рафаэль Фридберг, немецкий анархо-синдикалист, специалист по болезням дыхательных органов, и Кропоткин с того времени всецело слушался его. В последующие годы время отъезда на юг и выбор места пребывания, а также время возвращения на север диктовались врачом. Целью доктора было увеличить в больном силу сопротивления болезни и заставить его менять климат в надлежащее время, чтобы не дать переменам времен года отразиться на его ослабленном организме. Также и часы работы были более урегулированы, чтобы избежать периодов переутомления, чередующихся с периодами полной прострации. В общем лечение принесло хорошие результаты и дало больному более длинные периоды сравнительно удовлетворительного самочувствия. Здесь, в Каннобио, 7 июня, Кропоткина посетил Луиджи Бертони и старые женевские друзья, Дюмартерэ и Герциг.
Я не знаю, сколько недель или месяцев он пробыл на Лаго Маджноре. Он вернулся в Лондон, проведя в начале августа некоторое время в горах, Bures (в Суффолке), опять вернулся в Лондон, в октябре провел несколько недель в Париже, живя в уединении с Верой Фигнер и Германом Лопатиным; он был одним из трех членов Комитета, расследовавшего обвинения Бурцева против предателя Азефа. Комитет этот еще не пришел ни к какому окончательному выводу, хотя и не по вине Кропоткина. Он был измучен этими тяжелыми и бесконечными заседаниями, и во время частых свиданий с Джемсом Гильомом они говорили о легких предметах для отдыха. Потом он снова был в Лондоне, а за несколько дней до Рождества он был уже на Вилла Росса, в Локарно, где он оставался до первой трети мая 1909 года, но, вероятно, вскоре затем выехал в Лондон. Ящики книг, посланные ему из Лондона, помогли ему работать на юге.
Из записки к Черкезову (августа 10-го 1908 года: Каторга и Ссылка, № 4 (25), 1926, стр. 17) можно судить о его русской деятельности, еще более можно судить о ней из его писем в Таймс (Times) и из того участия, которое принимали он и его жена, помогая жертвам режима Столыпина, которого поддерживал тогда в английской прессе В.Т. Стед (W.Т. Stead), который всюду и всегда держал руку русского правительства [134].
В Локарно, с Рождества 1908 года до средины мая 1909 года, Кропоткин на месте и в поездах видел многих из своих друзей из других сфер, таких, которые никогда или очень редко бывали в Англии. Я не могу в памяти подразделить по годам, и помню только, как Гильом читал мне из письма Кропоткина описание в Baronata дома Бакунина и Кафиеро в 1873–71 годах: во главе стоял старый Эмилио Беллирио, тогда молодой доверенный друг Бакунина, вместе с Ф. Домела Нивенхюйс (Nieuwenhuis) и д-ром Фридбергом, др. Макс Тоблер, воинствующий цюрихский синдикалист, посетил Кропоткина, быть может, уже в 1908 году. Яков Гросс (Jacques Gross) из Женевы также навестил его, но старые женевские друзья отчего-то так и не приезжали. Луиджи Бертони посетил его в марте 1909 г., и письма к нему, напечатанные в Reviel с февраля по апрель 1921 года и февраля 11-го, 1922 года, но приводимые мной с имеющихся у меня копий, являются для нас главным источником информации, хотя в 1909 году их или мало писалось или мало сохранилось.
Письмо № 106, к Луиджи Бертони (родился в 1872 году в Милане, принадлежит к швейцарской семье из Тичино; с 7 июля 1900 года издатель Женевских анархических журналов Le Reveil и Le Risveglio), Вилла Росса, Локарно, 28 Марта [1909 г.].
…Я очень тебе благодарен за твое посещение. Ты мне придал бодрости и я всё думаю о наших разговорах.
Какой урок для милитаристов — эта стачка почты и телеграфа… [забастовка почтово-телеграфных служащих в Париже]. Придется подумать, прежде чем начать войну…
Письмо № 107, к Луиджи Бертони. Локарно, 24 марта, 1909 года.
…Завтра утром тот же самый приятель [англичанин, Мр. Роулей, более ничем мне неизвестный [135]] везет меня в деревню около Локарно (Ленно) на озере Комо, к одному из своих американских друзей, поэту и радикалу — автору книг о городах Италии. Так как Фридберг поощряет меня прерывать работу, я отправляюсь туда на 2–3 дня…
…Стачка в Париже выиграна… «Temps» и «Debats» рвут и мечут. Двойная победа, так как это тоже победа против милитаризма. Да будет это предостережением военной партии…
Письмо № 108, к Луиджи Бертони. Локарно, 30 марта 1909 года.
…Благодарю тебя за добрые вести о Джордже [Герциге] и о нашем старом друге Дюмартерэ. Так или иначе мы свидимся, разве что статья, направленная против меня в «Neue Zuricher Zeitung» [главной ежедневной газете Цюриха], которая высказывает удивление по поводу моего пребывания в Локарно. (Basler Nachrichten подняли этот вопрос.) Они удивлены моим пребыванием. Я ведь был изгнан (в 1881 году) — и теперь эта статья может заставить меня выехать внезапно…
Я знаю из других писем, что полицейский комиссар был у Кропоткина 30 марта и ушел; он вел себя вполне корректно и больше никакого вмешательства не произошло. Узнавши об этом, Джемс Гильом, через каких-то своих старых политических знакомых, сделал запрос в Берне и получил уверение, что Кропоткина оставят в покое.
Письмо № 109, к Луиджи Бертони. Локарно, 25 апреля 1909 года.
…Я усиленно работал эти три недели, чтобы покончить с переводами. И я так счастлив сказать, что все сделано. В начале недели я послал в Петербург последние главы русского текста книги и с большим опозданием я закончил редактирование последних глав английского текста, который отослан сегодня утром в Лондон»[136].
Фридберг не позволил мне уехать 13-го [апреля] с Сашей. Он задержал меня на 3–4 недели, чтобы не подвергнуть меня резким переменам температуры в Лондоне. Итак, я остаюсь и думаю выехать 4 мая; разве что Фридберг снова воспротивится… [137]
[Он обсуждает переводы и говорит, что] …я сам сделал русский перевод трети книги и проредактировал английские и немецкие переводы [Великой Французской Революции; далее ожидался итальянский перевод.
Вернувшись в Лондон, он присутствовал на большом митинге в честь Веры Фигнер, устроенном в South Place Institute, и говорил речь («Настоящее положение в России», Freedom, июль 1909). Он сказал: …Никогда еще положение России не было так отчаянно плохо, как сейчас. Ни в тяжелые годы царствования Александра III, ни во время дикой реакции последних лет царствования Александра II, ни даже во время сумасшедшего деспотизма Николая I, никогда произвол защитников царской власти не достигал того апогея, как сейчас. Даже то малое, то микроскопически малое, что было достигнуто в России для защиты индивидуума от бюрократии, сметено по жизни, как нечто недостойное, бесполезное, вредное…
…Новая Россия народилась за эти три или четыре года, Россия, вкусившая свободы, никогда не вернется в прежнее старое ярмо. Всё кажется спокойно, но теперь уже не в среде интеллигенции, а на заводах и в деревнях растет дух возмущения. Этот дух они не истребят расстрелами и виселицей. Кровью, которую они проливают, они только подготовляют реки крови: и конечно, близок тот день, когда не одни «лояльные» подданные из Дубровинских шаек, но и те, которые поддерживают настоящий режим своим равнодушием или рабской покорностью, должны будут раскаяться в своей раболепности и в своем равнодушии…
Всё это время, в 1909 г., было уже безнадежно возбудить английское общественное мнение в сколько-нибудь большом масштабе против всё усиливающейся реакции, так как подготовка к Великой войне уже началась, и Англия уже поладила с Россией относительно Азиатских владений, король Эдуард посетил царя в Ревеле и этот последний ожидался в Лондоне. Кропоткин написал письмо в Таймс (Посещение царя. Редактору Times: 27 июля: Times 29 июля 1909 года), но что из того! Кому нужны были его труды по сбору материала для осведомления частного совещания радикалов, Парламентского Комитета по Русским Делам, для снабжения точными данными ораторов на митинге протеста против посещения царем Лондона. Он говорил в одном письме, что этот митинг не мог бы быть организован [138], и тогда явилась мысль, чтобы Комитет выпустил его брошюру от своего имени, но увидевши, что именно написал Кропоткин, они предпочли напечатать ее от имени автора.
Таким образом появилась брошюра «Террор в России. Воззвание к Британскому народу» князя Кропоткина, выпущенная (частным) Парламентским Комитетом (London, Methucn & Co. 1909, 275 стр. 8°), июля 12-го и позднее еще во многих изданиях, причем седьмое появилось 2 сентября. Скоро последовали французские и немецкие издания (Париж, P.V. Stock, ноябрь 1909 г. и Штутгарт, Robert Lutz, без даты) [139].
Потом стала надвигаться трагедия с Феррером, пока, наконец, он не был подло убит 13 октября. Кропоткин напряг в эти тяжелые недели все свои связи, стараясь предупредить наихудшее. Потом он выступил с речью на Лондонском митинге: см. Речь Кропоткина (Memorial Hall, 21 октября) 4 стр. 8°, без даты (6 ноября 1909 года, Лондон).
Во второй половине декабря 1909 года Кропоткин уехал в Рапалло, Лигурия, на Средиземное море, на юго-восток от Генуи, и по прошествии нескольких месяцев поехал в Локарно, как на промежуточную станцию, оттуда 21 мая 1910 года, прямо в Лондон.
До сего времени у нас имеется очень мало писем, относящихся к этому году.
В Рапалло Кропоткина посетил Альфред Марш, издатель «Freedom», в начале марта. Было опять невозможно увидеться с женевскими друзьями, как и он писал Бертони.
Письмо № 110, Локарно, 21 мая 1910 года.
…Что делать, будем любить друг друга на расстоянии, и этого уже довольно. Так как не может быть и речи о том, чтобы мне проводить зиму в Англии, у меня остается надежда увидаться с вами в следующем году… «Le Reveil — Risveglio» остается нашим лучшим журналом. Я так счастлив, что вы находите возможным его продолжать… Я уезжаю сегодня…
Письмо № 111, к Луиджи Бертони. Лондон, Muswell Hill road, 22 июля 1910 г. [Бертони уже подготовлял свое издание «Великой Революции», и Кропоткин соглашается с ним, что нужно выпустить доступное всем издание в двух томах по 1 фр. за том. Книги «Поля, Фабрики и Мастерские» и «Взаимопомощь» валяются уже 2 или 3 года и, ожидая итальянского издания, потому что Агрести, который взялся сделать перевод, по-видимому, им не занимается [140].
…Скажи молодым [товарищам, которые его приветствовали], особенно молодым, что доброе усилие с их стороны, и многое может совершиться для человечества. Не стыдно ли, что в Англии правительство берет на себя инициативу реформ, потому что масса безмолвствует. Нам нужно поколение молодых, преданных делу энтузиастов. Какие чудные горизонты раскрываются перед нами, если им удастся двинуться вперед. Наука, искусство, всё великое и доброе ожидает их, если им удастся одержать серьезную победу…
Письмо № 112, к Джорджу Герцигу в Женеве. Лондон, 22 июля 1910 года.
…Я много работал эти 2 месяца… над корректурой французского издания «Поля, фабрики и мастерские» [Париж, П.В. Сток, XVII, 180 стр. 18°, выпущено в ноябре 1910 года]. Пришлось просмотреть всю статистику — а ее достаточно. А ты ведь знаешь, что это не оплачивается Стоком [141]. Теперь надо скорее приниматься за следующую статью (о ламаркизме) для «Девятнадцатого Века»…
Кропоткин выпустил в январе 1910 года: «Теория эволюции и взаимопомощь», стр. 80–107; в июле: «Прямое воздействие окружающей среды на растения», стр. 58–79, потом: «Окружающая среда и влияние ее на животных» в ноябрьской книжке, стр. 856–867 и в декабре стр. 1047–59. В марте он еще написал: «Наследственность приобретенных признаков», стр. 511–531].
Пиро, № 121, упоминает о статье об Толстом (Лондон, 12 ноября 1910 года), появившейся в московской газете «Утро России», 21 ноября.
Предисловие Кропоткина к синдикалистской утопии «Как мы совершим Революцию», написанной Е. Пато и Е. Пуже (настоящий автор), Париж, VIII, 298 стр. изданное в ноябре 1909 года. Идея зародилась у Кропоткина после того, как в ответ на его письмо к Пуже, последний просил Кропоткина использовать это письмо, как предисловие. Кропоткин имел к Пуже глубокую симпатию и уважение, как к одному из вдохновителей анархистско-синдикалистского движения и как к издателю «Pere Peinard». Они встретились в Лондоне во время изгнания Пуже (1894–95 годы). Вне всяких сомнений предисловие, о котором я говорил выше, было написано заново.
Незадолго до середины декабря 1910 года Кропоткин был опять в Рапалло (Villa Teresa, Fossatto del Monte), откуда он уехал в конце апреля или в начале мая 1911 года в Локарно и Минузио. Он уехал из Швейцарии только в средине июля 1911 года, пробыв, таким образом, в отсутствии из Лондона целых восемь месяцев. Он уехал из Лондона окончательно в Брайтон в октябре 1911 года.
Письмо № 113, к Луиджи Бертони в Женеве. Villa Rossa, Локарно, 7 мая 1911 года.
…Я надеялся уже найти здесь La Bataille [Syndicaliste, парижская ежедневная газета, которая начала выходить с 27 апреля 1911 года и выходила в течение ряда лет], но ее не было. Она меня очень интересует. Как вы ее находите? Грав советовал мне взять на себя сотрудничество, что я и сделал. Увидим. Я буду счастлив, если мне удастся при помощи этой газеты пустить в ход некоторые из моих идей [142].
1 июня Кропоткин переехал в Villa Lausanne в Минузио, северную часть Локарно. Отсюда он пишет к Бертони (28 июня): «Мы расчитываем оставаться здесь до 10–15 июля. Здоровье налаживается и силы мои возобновляются. Не правда ли, ведь мы увидимся в Ольтене. Суббота как раз будет 15-е. Грав приедет в Амиен… [так как прямой поезд не заходил в Париж.
С этого времени началась гомерическая борьба между Гильомом и Кропоткиным по одному вопросу, связанному с историей Французской Революции. Эта борьба потребовала от обоих большой затраты энергии, к большому огорчению Бертони, который сам начал всю историю, запросивши Кропоткина, не подлежат ли страницы 535–6 французского текста изменению].
…Гильом мне пишет письма в 8–12 страниц, на которые я отвечаю так же пространно. [Письмо от 3 июля. Бертони поспешил в Минузио, но Кропоткин в это время только что уехал в Monte Verita (поселок около Аскони). В письме от 5 июля чувствуется вопль:] …Мне надоело быть занятым этим спором (с целой толпой парижских «специалистов», которые изучали земельно-коммунальный вопрос не более нашего друга Джемса Гильома), в то время, когда я так далек от какой бы то ни было библиотеки…
В 1927 году я нашел в остатках корреспонденции Гильома ряд очень длинных писем от Кропоткина, помеченных 20 июня, 30 июня, 4 июля и 11 июля с черновым наброском резкого ответа со стороны Гильома. Всё это напечатано в «Неизданных письмах Петра Кропоткина к Джемсу Гильому по вопросу о коммунальных землях (Французская Революция), написанных в июне и июле 1911 года» в добавлении к La Protesta (Буэнос-Айрес), №№ 274, 275, 277, 278 (5 декабря, 20 декабря 1927 года, 30 января и 10 февраля 1928 года). Для серьезных исследователей исторических методов Кропоткина эти письма представляют значительный интерес, в особенности в виду того, что они содержат его критику французской исторической школы. Он замечает (Письмо № 114, 7 июля 1911 года):
«Что ж, и ты, и почти все французы в этом случае (т.е. не зная проблемы) стоите лицом к лицу с коммунальным вопросом. Я не знаю ни одного лица (за исключением, может быть, Рамбо, который тоже под вопросом), мнение которого имело бы какую бы то ни было ценность в этом деле.
Сказать только, что какой-то Фюстель де Куланж имел какой-либо авторитет во Франции после Мэна, Нассэ, Ковалевского, Виноградова, Бюхера (в его дополнении к немецкому переводу «Собственность в доисторические времена», Лавелэ) Мясковского, Ошенковского и др., которые, при полном невежестве ваших историков и юристов в этом вопросе, для них как бы не существовали. Бабо слегка коснулся этого вопроса (во Франции), но из-за того, что он был реакционером, вы, представители радикальной школы, не только не захотели его изучать, но даже не хотели ознакомиться с документами, которые он цитировал, даже не попытались внести поправку в его труды с помощью ваших правильных идей.
Из других цитат видно, что так называемые аграрные реформы Столыпина привлекали внимание Кропоткина, причем Кропоткин утверждал, что события в других странах, по аналогии, помогают ему понимать события революции во Франции. Я не в состоянии сказать, кто прав в этом вопросе, так как я не знаком с ним во всей его широте и даже лишен возможности ссылаться на источники, которые толкуются обоими самым добросовестным образом. Я только не могу допустить, что авторитеты, приводимые Кропоткиным в воспроизведенных цитатах, так решительно склоняют решение вопроса в его сторону. Они имеют общую задачу установить связь между очень древними формами коллективной собственности (гипотетично) и пережитками коллективной собственности.
По прошествии стольких веков почти невозможно установить прямую связь между примитивными формами, и так называемыми пережитками их, наблюдаемыми теперь. Утверждали (и пытались доказать), что то, что дошло до нас, вовсе не такого древнего происхождения, так как в древние времена огромное количество земли сравнительно с числом населения позволяло совершенно игнорировать коллективные формы владения и приобретение и владение землей путем захвата племенами или отдельными индивидуумами могло следовать прямо за формами пользования землей без собственности. Что же касается Франции, то галло-римская цивилизация оставила глубокий след на всех племенах, в нее вторгавшихся, их обычаях, законодательных нормах владения собственностью и т.д., и строго анти-социальные римские законы и обычаи владения землей, более чем где-либо разрушили социальные обычаи и нормы владения, существовавшие у покоренных кельтов или у покорителей бургундов, визиготов, франков и т.д. Во Французской Революции собственническо-индивидуалистические тенденции римского права тоже преобладали и содействовали установлению механического равенства, формальной справедливости, отвлеченной свободы, лишенной всякого социального духа, при которой личность, свободная лишь на бумаге, была всецело подчинена всемогущему государству. Таким образом, собственнический римский мир и мир, социально мыслящий, двигались и жили в двух разных плоскостях, и до сих пор, пока мы не доказали противоположного, гораздо правильнее рассматривать их порознь. Так, по-видимому, и поступал Гильом (потому что он так же хорошо знал всё, относящееся к вопросу о коллективной собственности, как и Кропоткин), в противоположность Кропоткину, который всё время пытается их связать. Было бы правильным обследовать, как на эти вопросы смотрят теперь, двадцать лет спустя, — историки, так и социологи.
Письмо от 26 июня 1911 года к Элизе Реклю (Письмо № 115).
Это письмо обсуждает в деталях вопросы производства и избытка такового, иными словами, широко распространенные в анархической литературе со времени восьмидесятых годов идеи, что производство относится к потреблению количественно как 2 к 1. Кропоткин совершенно с этим не согласен (как и Малатеста). Это является чрезвычайно важным пунктом разногласия, ибо при столь большом превышении производства над потреблением вопрос о реорганизации труда являлся вопросом второстепенной важности, как это считали многие, между тем как этот вопрос будет одним из самых жизненных, немедленно вслед за социальным переворотом.
В своем письме Кропоткин замечает: «Наша Главная Квартира? [он сам не знает где она, так как он так давно оставил Лондон]. Саша застряла в Англии и для нас мучительна эта разлука на шесть месяцев каждый год. Кроме того, расходы очень велики. Мы предполагаем нанять маленький домик для нас двоих в Вортинге или в Брайтоне и жить там круглый год. Это рискованно [для его здоровья], но…
…Бернцы (Федеральная полиция) хотят принудить Тессинцев меня уведомить о моей высылке… Обходя молчанием причину. [Письмо к Бертони от 5 июля]. …Полиция запросила моего доктора Тоньола, правда ли, что мне необходимо оставаться здесь… [письмо к Бертони от 3 июля].
На пути в Лондон Кропоткин еще раз — и уже в последний раз — встретился с женевскими друзьями, Дюмартерэ и Герцигом, а также с Бертони и с молодым врачом Жаном Винчем, из Лозанны, в то время бывшим активным анархистом-синдикалистом. С ними он беседовал в течение трех или четырех часов, в ожидании поезда. Кроме того, он пробыл день в Париже и повидал Гильома и еще некоторых друзей.
В октябре он уехал из Лондона и переселился в свой последний дом в Англии — 9 Chesham Str., Brighton, на улице, недалеко от берега моря, поднимавшееся круто в гору.
Письмо № 116. Луиджи Бертони, Брайтон 6 декабря 1911 года.
[Он получил итальянский перевод «La Grande Rivoluzione. 1789–1793», Женева, 1911. Edizione del Gruppo del Risveglio, 2 тома, VII, 313 и 371 стр.; на стр. 534–8, вследствие обсуждения с Гильомом, внесены изменения в французский текст.
Он очень одобрительно отзывался о переводе, который в большей части был сделан Бертони, и неизвестным переводчиком или переводчицей, адрес и имя которого он стремился узнать], «чтобы я мог ее поблагодарить» [143].
…Как ты видишь, мы наконец устроились в Брайтоне. Доктор специалист, который ранее воспретил проводить зиму в Англии, нашел мои легкие в таком хорошем состоянии, что разрешил мне перезимовать здесь, но только не в Лондоне. Вот как мы очутились в Брайтоне…
…Легкие теперь в порядке, но теперь начались осложнения с почками. Я был серьезно болен в сентябре, возникал вопрос о серьезной операции, но я переменил режим, и теперь полон энергии для работы. Однако я не решусь работать по 12 часов в день, как я делал в сентябре — от 8-ми утра до 12-ти ночи с 4-часовым перерывом в два приема, в 5–6 часов, так мало можно сделать. Во всяком случае здесь больше солнца, чем в Лондоне, море чудесное, воздух живительный. Поживем — увидим [144].
Этот год, девятого декабря которого Кропоткину исполнилось 70 лет, он провел, главным образом, в Брайтоне, где во второй половине декабря он опять серьезно заболел и лишь во второй половине февраля 1913 он поправился настолько, что предпринял поездку заграницу, этот раз в Локарно.
Письмо № 117. Луиджи Бертони, 21 января 1912 года. Брайтон.
…Я не могу не восхищаться тем, как ты провел это издание [La Grande Rivoluzione] [145]. Вчера и третьего дня Грав был здесь… он был в восторге от цифр, которые я ему показал (о продаже книги или стоимости печатанья). — «Вот чего не достает нам во Франции: это человека как ты», — повторял он.
Во Франции действительно нет ни одного пропагандиста, который бы, разъезжая повсюду, навещал бы всех и пробуждал бы товарищей к деятельности, который бы воодушевлял людей стремлением совершить невозможное, ибо ведь лишь совершая невозможное, возможно чего-нибудь достигнуть, а без этого ничего не двигается вперед [146].
…Я напишу Бенито Муссолини в Форли, чтобы поблагодарить его за его великолепный перевод [147]. Мне придется написать ему через тебя, чтобы письмо дошло к нему в тюрьму. Я восторгаюсь его смелостью, сколько мужества надо иметь, чтобы сохранить голову при этом взрыве «патриотизма», по поводу Триполи [148].
[Бертони обдумывал уже перевод и издание другой книги Кропоткина и в письме рассматривается вопрос о переводе «Взаимопомощи», 4000 экземпляров которой были проданы во Франции в течение 4 лет. Однако требовалось специальное предисловие, объясняющее цели книги.]
…Если бы я был во Франции, я бы мог начать собирать материалы по истории Коммуны. Но так мало известно о движении умов в недрах народных в эту эпоху, так мало следов осталось об этом в литературе [149].
[О книге «Поля, фабрики и мастерские» Кропоткин говорит, что первое издание, которое продавалось против его совета по двенадцать с половиной шиллингов, разошлось лишь в количестве 250 экземпляров. Он купил право издания обратно и на деньги, ссуженные другом (квакер Раунтри) издал сначала шиллинговое издание, разошедшееся в количестве 12 500 экземпляров, а затем с того же набора выпустил издание в шесть пенсов, которого было продано 10 000 экземпляров.]
…Теперь большой издатель (Нельсон) желает его иметь (это факт) для своего издания «Классиков» в один шиллинг в переплете и предлагает заплатить 8% продажной стоимости авансом за право издания 12 000 экземпляров. Я должен его заново пересмотреть (два месяца работы), но мне советуют принять предложение, и потому я его принял [150].
Книга эта слишком английская по своему характеру, и потому я не думаю, чтобы она легко пошла в Италии. В Англии ее очень пропагандировали те, кто стремился отнять землю у лордов, чтобы наконец она стала давать доход стране, в Италии же знают все, что я говорю о том, сколько земля может дать, тогда как в Англии, где половина земли лежит необработанной, об этом приходилось проповедовать.
Заключение: я сомневаюсь, чтобы эта книга имела успех в Италии. Во Франции (у издателя Стока) она не продается, как мне кажется. Социал-демократы в бешенстве на эту книгу, которая гораздо сильнее опровергает их теории, чем это кажется с первого взгляда.
Письмо № 118. Луиджи Бертони, Брайтон, 1 февраля 1912 года.
[Итальянская книга была конфискована в Италии. Кропоткин планирует следующие томы, предполагая выпустить книгой:
1) Современная наука и Анархизм 230-250 стр. и 30 стр. Словаря.
2) Государство, его историческая роль, 70 стр.
3) Современное Государство, около 70 стр., «новейшее обозрение из коего, 2–3 главы, уже появились в „Бунте“, а другие новые».
I) Современное Общество: его принцип.
II) Рабы Государства.
III) Налог.
III-а) Как государство наделяет богатых и обделяет бедных.
IV) Война.
V) Монополии.
VI) Заключение.
4) Коммунизм и Анархия, около 30–40 стр. [151]
Всё это могло бы составить книгу в 450 стр.] Мне кажется, что можно было бы предпослать ей или же выпустить тотчас же другую книгу, содержащую: Анархия в социальной революции, Новые времена, Анархия, ее философия, ее идеал. Мщение, именуемое Правосудием. Тюрьмы, Анархическая мораль. Всё это вместе составило бы добрый том [152].
[О «Взаимопомощи» Кропоткин говорит:]
По правде сказать, я считаю эту книгу программой курса о развитии человеческих обществ, до стадии государства, так как она содержит: а) животные общества, б) первоначальные человеческие общества: племя, в) общества, которые римляне называли варварскими: деревенская коммуна, г) Города, свободные республики. После него естественно я написал, д) Государство, его историческая роль. Я написал вступление к этой книге. («Взаимопомощь» по-итальянски.)
[Он также набрасывает программу лекций при «Настоящем Народном Университете», т.е. при «Обществе Народных Чтений» на два года по 10 лекций ежегодно. Одновременно он занимался расширением книги «Современная наука и Анархизм» для французского издания [153].]
…Мы начинаем с Шапиро издание серии русских брошюр [154]. А также, вероятно, издание трудов Бакунина по-русски.
Письмо № 119. В. Черкезову, Брайтон, 14 февраля 1912 года.
(Каторга и Ссылка № 4 (25) 1926 года, стр. 17–18).
Детали о литературных планах в предыдущем письме. Вторая из предположенных книг может быть названа: «Анархия, Государство или Анархия или Критика Государства». То, что ныне составляет «Современное Государство», было начато в 1900 году [155].
В этом письме также идет речь о русском издании Бакунина, план, который начиная с 1906 года несколько раз доходил до меня, я каждый раз составлял проекты и списки до 1914 года включительно, но никогда ничего не было сделано. Я назвал этот проект «Летучим Голландцем». Кропоткин вполне соглашался со мной и сам упоминал о нем в разговорах и письмах под этим именем. Проект этот зародился в голове Богучарского и перешел к М.П. Сажину, который возложил этот труд на Кропоткина, который в свою очередь рад был свалить его на Черкезова. Том I Избранных Сочинений вышел в Лондоне в 1915 году. Типография «Хлеб и Воля», том II, 339 стр. там же; позднее «Голос Труда» выпустил 5 томов в России (1919–1922); затем М.П. Сажнн снова взялся за этот проект; потом «Голос Труда» приготовил обширное, если и не совсем полное издание, но дальнейшая их работа в России сделалась невозможной. Кроме этих попыток, сделанных анархистами и синдикалистами, в 1906 году в России появилось несколько начатых, но не доконченных изданий трудами частных издателей.
Письмо № 120. Луиджи Бертони, Брайтон, 21 февраля 1912 года.
[Бертони соглашается напечатать два тома, и Кропоткин набрасывает содержание трех томов в 280, 200 и 218 стр., кроме того, брошюру «Этюды революции», 43–45 стр.]
…В будущем — я не знаю, как тебе выразить, как я благодарен вам всем троим (Бертони, Герциг и Дюмартерэ) за то, что вы навели меня на мысль. Это как раз то, что мне недоставало. Ты, быть может, заметил, что я начал несколько вещей в «Новых Временах», ничего не доводя до конца. Мне не хватало общего плана, и я искал его. Неттлау предложил мне и даже прекрасно разработал тему «Борьба человечества за свободу» [156]. Но не знаю, отчего у меня не ладилось. И когда недавно я пересматривал мою брошюру «Этюды о революции» [157], начатую в 1896? (1891) (она была тогда холодно принята — это был острый период — а между тем Неттлау ее очень одобрил) я думал о чем-то подобном.
Теперь ваш план (о котором я ничего не знаю) как раз то, что я хотел бы написать. Я тотчас засяду за работу. Одно только затруднение. Я впутался в эту анти-вейсманскую полемику и я должен ее закончить [158]. Это часть моей «Этики». Однако, я думаю, мне удастся работать одновременно на обоих фронтах. Вами составленный план очень обширен. Поистине можно было бы написать прекрасную книгу. Постараюсь сделать все возможное…
Письмо № 121. Луиджи Бертони, Брайтон, 22 марта 1912 года.
Книга «Современная наука и Анархия», со Спенсером включительно, уже просмотренная и переделанная, вместе с книгами «Роль государства в Истории» и «Современное Государство» (это новость, и я даю одну главу «Война» в «Новых Временах») уже находится у Стока. Он уже начал печатать…
…Мне было так приятно узнать, что всё обстоит благополучно и особенно что Муссолини и Сагриста на свободе. Дай мне адрес Муссолини, чтобы я мог ему написать… [159] В мае пришлось заняться делами Малатесты, который по жалобе одного лица, о котором он предупреждал товарищей, был приговорен к трем месяцам тюремного заключения в Лондоне, а затем рекомендован к высылке из Англии. Кропоткин написал письмо, помещенное в Nation (Лондон), радикальном журнале, издаваемом Муссингемом [160].
По смерти Кропоткина, в Il Risveglio [161] Бертони напечатал его слова по поводу полемики о дарвинизме: «Я уже немолод, а против меня полдюжины английских лже-дарвинистов, у которых есть досуг собрать факты и аргументы, которых я не в состоянии проверить. Есть еще много других (фактов и аргументов) гораздо более важных и доказательных, но мои средства и силы не допускают новых изысканий. Наука когда-нибудь докажет правоту моих воззрений, но было бы желательно провозгласить истину миру немедленно, без риска быть опровергнутым. Довольно соревнований и конфликтов, главный фактор успешной эволюции общества есть согласие, а не борьба за жизнь».
Я не могу рассматривать здесь ту массу хвалебных и поздравительных статей и т.д. по случаю его семидесятилетия, 9 декабря 1912 года, из которых некоторые содержат биографические детали и характерные черты. Можно указать на прекрасный Кропоткинский номер Mother Earth (Нью-Йорк) или Il Pensiero, Рим. Черкезов дает прекрасное описание в «Новых Временах» 1 января 1913 года и т.д. [162]. В то время поклонники Кропоткина в России хотели добиться ему амнистии, так как за ним снова уже накопилось достаточно проступков с амнистии 1905 года. Он отказался от амнистии письмом, которое было опубликовано: Лебедев в своей описательной брошюре приводит несколько строк (стр. 45) и Пиро (№ 430) дает дату письма (Брайтон, 8 декабря) и его появление в «Утре России» (Москва) № 277, 1/13 декабря 1912 года. Он говорит также о письме «Священная дружина» (Брайтон, 6 ноября 1912 года), посланном в «Русские Ведомости» (Москва) и напечатанном в № 251, 31 октября (12 ноября) 1912 года: Пиро № 133. Это, должно быть, отчет о его похождениях в 1881 году, эпизод, описанный с тех нор в Записках врача, встретившего Кропоткина в России в 1917 году или около этого времени и беседовавшего с ним на эту тему [163].
Интересно, что он писал своим товарищам в Париж, о чем можно судить по его письму к Граву (6 декабря 1912 года, в настоящем сборнике, и, конечно, напечатанному в свое время). В письме к швейцарским друзьям, пославшим ему часы, сделанные в горах Юры, с надписью — рабочие Барселоны, помня его посещение в 1878 году также послали часы — Кропоткин писал (Брайтон, 11 декабря 1912 года, письмо № 122):
Я сделал так мало, да и тем, что я сделал, я обязан вам и русскому мужику. Основная идея анархизма, ее развитие и применение на практике, а также ее философские основы, выведенные позднее — всё это дали мне, конечно, не книги. Прежде всего мне помогло близкое общение с русским крестьянством, а здесь на Западе — жизнь среди вас и позднее в тесном контакте с английскими рабочими [164]. Я воочию узрел и уразумел, как живут свободные люди, как они могут сорганизоваться, сколько энергии молодежь вкладывает в борьбу за переустройство общества, я вдохнул в себя и пережил всё это и постиг, в чем таятся настоящие силы будущего и что нужно предпринять, чтобы двигаться вперед к низвержению двух врагов человечества: эксплоатации капиталом и эксплоатации государством.
А впоследствии на меня наложил свою печать независимый, дружественный и предприимчивый дух гор, ваш дух возмущения и борьбы против ужасов и отживших преданий прошлого. Свято храните этот дух, растите и лелейте его — скоро вы ощутите его могущество…
Было ли тому причиной волнение по поводу войны, когда он так страстно встал на сторону Балканских союзников, против турок, или на него подействовали все те выражения глубокого почитания, которые ему пришлось выслушать за неделю чествования его семидесятилетия — по счастью, он не рискнул приехать на Лондонские торжества — как бы то ни было, но после юбилея он слег в постель на долгое время, и поездка на юг, на которой так настаивали его друзья, должна была быть отложена, потому что он не мог собраться с силами. На третьей неделе февраля 1913 года, проведя ночь в Париже, где он повидал Джемса Гильома и одного близкого русского приятеля в Casa Avv. Respini via S. Francesco, а потом (в мае) на вилле Несси в Муральто. Возвращаясь около второй недели июня, он остановился на несколько дней в Париже повидать своих многочисленных друзей. Потом он снова поселился в Брайтоне до декабря.
Письмо № 123, к Луиджи Бертони. Брайтон, 3 января 1913 г. (писано карандашом).
…Я вступаю в период выздоровления. Я был в постели с 19-го [декабря]. Сильное воспаление легких: очень высокая температура (40° и больше), озноб, потеря сознания — всё по порядку. Горчишники на легких, две сиделки, одна ночью, другая днем — Соня в изнеможении — а я и не подозревал опасности. Наконец 31-го ночью наступил кризис и быстро возвратилась нормальная температура.
…И вот [в конце письма] у меня не хватает сил. Я должен кашлять и кашлять, чтобы очистить легкие. Стараюсь изо всех сил. Но я так слаб. Ночи кошмарны. Мало-помалу, черепашьим шагом, наступает выздоровление. Я пью кефир…
В таком состоянии он писал по желанию своей племянницы Надины, внучатой племянницы Бакунина, которая прислала ему письмо из Московского госпиталя, где она лежала после операции аппендицита. Она, в свою очередь, исполняла желание вдовы Адольфа Рейхеля, друга Бакунина. Это была Мария Эрн, русская, когда-то близкая к семье Герцена. Она писала из Лозанны (где ее сын служил судьей Швейцарского Верховного Суда). Мария Рейхель, которой в то время было, вероятно, между 80 и 90 годами, писала в письме к Надин, что «она вскоре умрет» и просила ее поставить памятник на могиле Бакунина, и Кропоткин передает эту просьбу своим друзьям в Женеве. Таким образом, эти три лица: старуха на краю смерти, молодая девушка в московском госпитале и Кропоткин, тяжело больной, старались увековечить то место, где кости Бакунина нашли свое последнее упокоение [165].
Письмо № 124, к тому же. Брайтон, 8 января 1913 года.
…Тысячу раз спасибо за твои два письма и клише. Напиши мне снова, когда будешь иметь сведении об участке… [Это указывает на то, что Кропоткин получил добрые вести о состоянии могилы].
…Я последую твоим советам. Я слишком щедро расходовал свои силы в течение последних 6 месяцев. Выздоровление идет своим чередом…
[21 января он благодарит за все сведения о могиле и пересылает их в Москву.] Я провожу 5–6 часов вне постели.
К тому времени относятся три письма по поводу его семидесятилетия в «Помощь» (Лондон), апрель 1913 года, и в «Голосе Труда» (Нью-Йорк), 1913, № 24–35: Пиро № 436–8.
Письмо № 125, к Луиджи Бертони, Локарно, 3 апреля 1913 года.
…С того времени как мы приехали сюда (6 недель), я собирался тебе написать. Еще никогда в своей жизни я не чувствовал себя таким ленивым (болезнь, лета, перемена климата? Или всё это вместе взятое?) и потом визитеры!..
…Мы начали с Шапиро печатание русского перевода моей «Великой Революции». Перевод, сделанный еще в 1908 году наполовину мной самим, валялся у русских издателей, желавших его напечатать, но это оказалось невозможным по условиям русской цензуры. Тема слишком современна. Наконец мне удалось получить обратно рукопись, которой я пользуюсь для настоящего издания. Печататься она будет в нашей типографии в Лондоне. У меня есть уже две трети той суммы, которая нужна на печатание. (Половина той суммы, которую стоил перевод, уплачена переводчику, и стоимость напечатания.)…
[Две тысячи экземпляров предполагалось к напечатанию, и он спрашивает совета Бертони, на основании опыта, приобретенного им при издании и распространении итальянского издания. Это была «Великая Французская Революция 1789–1793», Лондон, 1914 г., 707 стр. (предисловие датировано 5 июля 1914 года).
Пиро № 441. Позднее вышло издание 1918 г., VII, 608 стр., предисловие датировано февралем 1918 года, и подобное же другое издание выпущено «Голосом Труда» (Петроград, 1922, VIII, 608 стр. 8°).
Кропоткин надеялся увидать Бертони в апреле 1912 года.]
Письмо № 126, к тому же. Вилла Несси, via Municipio 12, Муральто, Локарно. (12 мая 1913 года).
…Когда же мы с тобой увидимся… Ты заметил агитацию, поднятую здесь Хенателло (адвокат) Gianatelli, Le Reveil № 582 в журнале Eco del Gottardo от 23 апреля и относящуюся ко мне.
Городское управление и городской голова Балли после этой статьи созвали Локарнских граждан для подписания и отправки в Федеральный Совет петиции о приостановке моего изгнания. Что и было сделано. Ответ до сих пор еще не пришел.
Я приготовляюсь к отъезду, самое раннее после 17-го. Если Федеральный Совет вздумает ставить какие-нибудь условия, я больше сюда не вернусь…
[Вышеупомянутое местное вмешательство в его пользу было действительной причиной, выгнавшей его из Локарно. Федеральный Совет в Берне никогда не мог согласиться на то, чтобы, какая-нибудь местная организация вмешивалась в прерогативу Совета подвергать пожизненному изгнанию, и потому ответ был, что приказ об изгнании может быть приостановлен только по просьбе самого Кропоткина. Он многократно отказывался это сделать и до этого времени его оставляли в покое, приезжать и уезжать, когда он хотел, но теперь после этой интервенции его присутствие было открытым неподчинением распоряжениям Федерального Совета, по мнению членов этого последнего, и таким образом Кропоткину стало ясно, что он должен уехать, чтобы более не возвращаться. Как я мог заметить из некоторых других писем, он стал в это время наводить справки о возможности поселиться в горах около Ниццы на следующую зиму.]
В письме из Брайтона, 5 июля (письмо № 127) Кропоткин обсуждает предложение Бертони одному крупному итальянскому издателю Ремо Сандрон напечатать «Взаимопомощь», которую должен был перевести Луиджи Фабри, — предполагалось напечатать это в выходившем отдельными выпусками издании e’lndagine moderna (Современное исследование), но это предложение было отклонено.
…Я совершенно погрузился в настоящее время в мою последнюю статью о наследственной передаче характерных черт, приобретенных растениями и животными под влиянием окружающей среды. Дарвин разделял эту идею всецело и доказал это (после того, как он в течение 12-ти лет изучал явления вариаций, чего он не делал раньше), однако так называемые нео-дарвинисты, анти-дарвинисты гораздо правильнее, хотя они и обоготворяют естественный подбор, этого не признают.
Таким образом мне приходится вести войну с английскими профессорами и недавно появился очень серьезный и ученый труд немецкого профессора Семон, который заставит многие умы склониться в сторону Ламарка и Бюффона и самого Дарвина во второй половине его жизни. Это облегчает мою задачу. Я знаю лично автора, которого мои статьи и переписка со мной понудили сделать эту новую сложную работу…
[Я не могу сослаться в настоящее время на журнал «Девятнадцатый Век», но Пиро дает в № 456 статью, датированную окт. 1914, как продолжение другой статьи, помеченной мартом 1912, и № 457: «Наследственные вариации у животных» (ноябрь 1915, стр. 1124–1144, самый последний).
В конце июля Кропоткин провел 12 дней в Лондоне, чтобы поработать в Британском музее, вторую половину августа он прожил в Суссексе в небольшом домике.
В письме от 5 июля он пишет Бертони:] …Мы провели 5 очень приятных дней в Париже (возвращаясь из Локарно на второй неделе июня). Удалось повидать столько русских и французских друзей и обсудить предложение русских рабочих взять на себя редактирование их журнала в Цюрихе [166]. Я повидал Бурцева и нашел его полным сил… [Он рассказывает историю шпиона Цыцына] …Возвращаясь, мы выдержали страшную бурю между Дьеппом и Ньюхевеном. Я видел 4 больших бури ранее, во время моих путешествий — две в Немецком море и две в Атлантическом океане — и никогда не пропустил ни одной еды, но на этот раз я страдал ужасно и не мог даже подняться, чтобы повидать Соню. Это было ужасно… [Он от этого страдал три недели, но не легкими.] …Генри (Малатеста) пишет мне, что он собирается через три недели ехать в Италию [167].
Письмо № 128, к Луиджи Бертони, Брайтон, 12 июля 1913 года.
[Он одобряет меньшее число экземпляров в итальянском издании «Современной Науки» по сравнению с французским изданием. В этот момент он чувствовав реакционное влиянием философского credo Бергсона и собирался резюмировать свои впечатления в небольшой статье. Письмо это содержит замечательный параграф:] Я никогда не встречал Сореля.
[Жорж Сорель был, как Бергсон и много других — Сорель в области социализма и синдикализма — одним из главных факторов создания действительной интеллектуальной реакции во Франции в течение этих лет. Большинство молодого поколения боготворили Сореля и считали Кропоткина старым идеалистом. Фашизм только что зарождался, интеллектуально ему способствовал Сорель, философски Бергсон, художественно д’Аннунцио и Маринетти. Мысль сомневаться в науке казалась слишком «передовой», не говоря уже о том, чтобы всецело отвергать науку и возвращаться к философским измышлениям, чтобы сомневаться в свободе и недооценивать народ, а затем преклониться перед начальством и мечтать о диктатуре. Подобные течения были распространены по всей Италии, где, после присоединения Триполи, мысленно никак не могли разоружиться, а также в Англии, терзаемой Ирландскими смутами, волною надвигающегося синдикализма, энервированной почти истерическими выходками суфражисток. Воинствующий католицизм также выдвинулся в это время на передний план, как будто предвидя, что благодаря фашизму Папа получит обратно «всё ему присущее». Национализм был в состоянии полного возмущения в маленьких странах и национальностях и невероятный патриотизм царствовал в больших. Как бы ни умилялись немцы над Ницше, всё это поглощалось реакционными силами, описанными выше, в странах Запада и в Италии. Интеллектуальная война длилась уже годы до настоящей войны].
…Здоровье немного лучше. В понедельник еду на неделю в Лондон к Саше, чтобы работать в Британском музее. Всё та же наследственность (Ламарк-Дарвиновский вопрос). Но это будет уже последняя статья но этому столь трудному вопросу.
Письмо № 129, к Луиджи Бертони. «Начиная с завтрашнего дня — 9 Chesham St., Брайтон» [168]. 27 августа 1913 г.
…«Новые Времена» отлично передали мою идею, и к тому же я уже писал тебе о ней. Однако должен добавить, что я и говорил Граву, что наш разговор с тобой и твои аргументы заставили меня много поразмыслить. Все же я думаю, что банды «революционных стрелков», поднимающих массы и объявляющих крестьянскую войну захватчикам, кто бы они ни были, — немцы, русские, французы — являются единственным средством выгнать захватчиков — русских из Польши, немцев из Франции, французов из Марокко и т.д.
Война со сложенными на груди руками против войны не будет достаточна. Придется выступить с оружием в руках против войн. С оружием в руках, — с тем, с чем ты говоришь во время общей забастовки. Это заставит их подумать десять раз. Военачальники прекрасно знают, как легко непопулярная война превращается в поражение. Бисмарк это прекрасно знал. Куропаткин писал об этом царю перед [японской] войной. Вот почему я приложу все усилия, чтобы бороться противу всякой войны. С того момента, как завоеватель захочет завоевывать, я вцеплюсь в него без пощады, как хороший дог…
[В письме от 31 мая Кропоткин упоминал другому корреспонденту, что у него был длинный разговор с Бертони «об антимилитаристических делах». Бертони тогда приезжал к нему во второй раз в Локарно.]
…С 15 июля до 14 августа я был напряженно предан моей работе («Прямое действие и борьба за существование»), из которой я сделал последнюю главу для Девятнадцатого Века. Но нам предложили прелестный домик в сосновом лесу недалеко от Брайтона на 15 дней, и мы им воспользовались…
Письмо № 130, к тому же лицу, Брайтон, 30 августа 1913 г.
…То, что ты мне сообщаешь о Генри (Малатеста в Италии, газета «Volonta» и прекрасные митинги) меня глубоко радует. Наконец-то он попал в свою среду, где опять к нему вернутся все его силы [169]. Нужно только, чтобы он мог в течение некоторого времени проводить эту пропаганду.
…Я сейчас же направлю свои мысли, чтобы отредактировать, как можно скорее, свою заметку о Бергсоне…
Письмо № 131. К тому же лицу, Брайтон, 5 сентября 1913 года.
…Вот заметка о Бергсоне и вот что я по поводу этого думаю.
Мне кажется невозможным помещать ее в прибавление к «Современная Наука и Анархия, как часть книги.
Это слишком большая честь для Бергсона, поместить его рядом со Спенсером и, кроме того, статья о Спенсере представляет исчерпывающий анализ одного из тезисов его философии. Я хотел отнестись к Бергсону столь же серьезно, но это невозможно. Он не честен. Когда я погрузился в написанные им 400 страниц, наполненных ложью, извертками, туманностями, абсурдами и полным отсутствием смысла, я должен был отбросить с негодованием намерение трактовать его серьезно.
Однако, как журнальная статья, это может сойти, но как часть книги это совсем не подходит, ибо имеет совершенно другой тон.
[Он предлагает напечатать статью в «Новых Временах» по-французски: ее могут перевести в Risveglio или приложить к книге как документ, отдельный от главной книги. Она была напечатана, но не была помещена в итальянском издании[170].
В заметке от 8 октября Кропоткин возражает Бертони:]
…И к тому же ты знаешь, я не говорил, что наука отдаст землю работающим. Для этого необходима революция…
Он отправился очень рано на юг, это было его последнее путешествие; останавливаясь на ночь в Париже и Марселе, он достиг Бордигеры на Итальянской Ривьере почти 11 декабря и поселился на вилле Эрнеето Империале, 6 via Bischoffsheim, Bordighera.
Как видно из писем, Кропоткин оставался в Бордигере до первой недели июня 1914 года, потом он намеревался провести педели две в районе итальянско-швейцарских озер и затем возвратиться в Брайтон, где его застала война и где он продолжал жить.
Письмо № 132, к Луиджи Бертони, Бордигера, 26 января 1914 года.
[Он предлагает на возвратном пути в мае провести две или три недели в Локарно, чтобы избежать резкой перемены климата].
…Здесь очень хорошо, и мне было приятно увидеть в Ницце [куда он отправился ненадолго] некоторых старых русских друзей (Ашкинази, известного под именем Michel Delines, и старого польского бланкиста Турского) и познакомиться с некоторыми русскими, которые приезжают к нам сюда. Но в общем мне гораздо больше нравится Локарно, я не могу приспособиться, к здешнему климату. Когда солнечно, я страдаю от влажной жары — я не могу сделать прогулки скорым шагом, чтобы наполнить свои легкие свежим воздухом. Едва хватает храбрости вылезть на солнце. Это мне наскучило. Мне не удается продуктивно проработать ежедневно даже 4–5 часов и работа вовсе не двигается.
Или же это просто старость. Но нет, климат слишком мягкий.
Ко мне приезжал один из моих итальянских друзей Сан Ремо, Морено, друг Этторе Молинари [171]. Я спросил у Морено, что думают в Италии о Volonta. Его ответ удивил меня: «Малатеста, — сказал он, — остался всё тем же энтузиастом, вечно „Малатеста“». Но находят, что журнал по языку своему недостаточно революционен.
А мне казалось наоборот, что Малатеста поднял столько вопросов, над которыми он заставлял задуматься своих читателей, к тому же он разбирает эти вопросы столь просто, столь удобопонятно, как и следует для рабочей массы. — Я вижу, что Джордж (Герциг) относится также без особого энтузиазма к журналу. — Каково твое мнение?
Я видел в последнем номере Reveil, что вы перепечатали последнюю статью М[алатеста] о снабжении и Революции. Это один из самых важных вопросов: я немного занимался этим вопросом для Англии и, если не ошибаюсь, в «Новых Временах» должна быть напечатана статейка, писанная мной [172].
Я был поражен, когда узнал, как в Англии большое общество при капиталистическом режиме может существовать со дня на день, так как Англия ввозит более трети своих съестных продуктов, то при условии, если революция начнется вскоре после жатвы, можно рассчитывать иметь хлеба на 6–8 месяцев и, быть может, на 4 или 6 месяцев мяса (скорее 4, чем 6, и при большой экономии).
В остальном картина получается еще более яркая. Англия живет изо дня в день. Запаса сырого хлопка никогда не бывает более чем на три месяца, и изо всей массы материала, необходимого для обрабатывающей промышленности, всё ввозится со дня на день. Из числа ввозимых предметов (будь то припасы или сырье для обработки) запасы по большей части ограничиваются шестинедельной потребностью.
Это был один из доводов, приводимых мною, чтобы побудить все страны производить все свои пищевые продукты, а также вводить интенсивную обработку полей.
Во всяком случае факт остается фактом. Начнись серьезная революция где бы то ни было, и страна будет вынуждена производить форсированным способом свое пищевое довольство. «Неистовые» уже чувствовали эту необходимость в 1793 году. А это естественно поведет к коммунизму, что бы ни говорили жирондисты XX века — социал-демократы [173].
…Я всё еще раб моих биологических трудов (прямое воздействие среды и т.д.). Я двигаюсь черепашьим шагом. Прежде всего я получил книги всего 31 декабря (отправлены они были 28 ноября). Затем пришлось оторваться для случайной работы, чтобы ответить одному геологу (если бы это был единственный), который следует реакционному направлению в геологии, как и во всех прочих отраслях. А кроме того, недостаток энергии, небольшая лихорадка и т. д. …
Письмо № 133, к Луиджи Бертони. Бордигера, 5 февраля 1914 т.
…Статья Брупбахера в Vie Ouvriere (синдикалистско-революционное обозрение, Париж) «Социал-демократ и анархист» [174] мне страшно не нравится. Все современники 1848 года — противники государства. Можно было бы замолчать после Штирнера и других. Но то, что было сказано Марксом и Энгельсом, относится к тому времени, когда они были социалистами, а еще не социал-демократами, и к тому же ко времени, когда не было анархистов в современном значении слова — Долой Государство.
Как только образовалась фракция социал-демократов, поставившая в своей программе захват власти в современном государстве, оказалось невозможным быть одновременно и социал-демократом, и анархистом. Надо было выбирать или то, или другое. Иначе получалась общая путаница.
Быть может, во время революции и создается положение, при котором социал-демократы и анархисты будут в состоянии протянуть друг другу руку, чтобы идти вместе, скажем, брать приступом дворец или буржуазный парламент, или какую-либо другую крепость. В России имеются два или три подобных момента. Но это может случиться только при условии, если будет известно ясно и точно, чего хотят те и другие…
Кропоткин писал в том же направлении д-ру Брупбахеру, который приводил свои доводы в книге Ишилля (стр. 94–95, письмо № 134, без даты): …Потому что когда Маркс и Энгельс писали приводимые вами цитаты (об исчезновении государства после уничтожения господства классов, то есть о переходе его в неклассовую общину), они не были еще социал-демократами, а анархистов как определенной фракции еще не существовало…[175]
Письмо № 135. Луиджи Бертони, Бордигера, 19 февраля 1914 года.
…Масса посещений: госпожа Софья Л[аврова], которую Джорж (Герциг) хорошо знает, одна из моих племянниц (жена одного из племянников), которая в то же время внучатая племянница Бакунина [Госпожа Надин], и Жан Грав, который был в Сан-Рафаеле и приезжает сюда на неделю…
Письмо № 136. Луиджи Бертони, Бордигера, 2 марта 1911 года.
Бертони всегда выражал сомнения в правах французских синдикалистов считать свою C.G.T. (Генеральную Конфедерацию Труда) тем великим океаном, говоря фигурально, в который впадают все социалистические и анархистские учения. Он скорее видел, что накопление власти ведет к разложению, и закостенелое чиновническое отношение не могло избежать этого естественного процесса. Он заговорил об этом и провозглашал эти истины в Париже в глаза синдикалистам на больших собраниях: я присутствовал на многих. Это было святотатство в глазах Джемса Гильома.
Кропоткин в этом письме соглашается с Малатеста, в Volonta (Анкона), 7 февраля 1914 года, Малатеста писал: «Идея о перестройке общества… должна быть принесена в рабочую организацию извне, внутри ее она зародиться не может скорее или естественнее, чем в иных человеческих обществах» [176], и Кропоткин, считая, однако, что синдикат абсолютно необходим, «как единственная форма рабочего сообщества, которая дает возможность поддерживать прямую борьбу против капитала, не ударяясь в парламентаризм», говорит между тем: «Очевидно, однако, что она не ведет к этой прямой борьбе механически, так мы имеем в Германии, Франции и Англии синдикаты в связи с парламентской борьбой, и в Германии, кроме того, мощные католические синдикаты и т.д. Необходим иной дух, о котором говорит Малатеста, и который всегда исповедывал Бакунин…»
Гильом был противником мнения. Идея зародилась одновременно во Франции и в Англии в первой половине 19-го века, когда возникли боевые ассоциации, и уже до того времени идеи Бабефа были распространены 1793–1795 среди сан-кюлотов, когда их опыт показал им, что их врагом является собственническая буржуазия. Гильом считает, «что самая важная часть — это борьба, тогда как идеал вырабатывается позднее, по мере того, как обстоятельства битвы проявляют этот идеал в умах борющихся».
Кропоткин желал бы видеть конец этой полемики:
…Она (полемика) угрожает затянуться, разделить тех, кто работает в настоящее время рука об руку, произвести внутренний раскол, как ты мог видеть из последнего номера «Новых Времен»… Я сегодня напишу Гильому в этом смысле…
…В этой полемике обрисовываются его недочеты, но в конце концов, он ведь ищет революционного решения в этом, столь трудном для нас всех вопросе, и ведь он сохранил и здесь те качества, которые заставляли нас всех так любить его в деле Юры. Это те качества, которые я подчеркнул в моей заметке в Vie Ouvriere, посвященной его семидесятилетнему юбилею [177].
…В предшествующем письме он писал, … что он находит, что критика синдикатов чрезвычайно плохо направлена, ибо во Франции положение таково, что он каждое утро ждет переворота или объявления войны со дня на день.
…Что касается войны, то этого события придется ждать еще два месяца [написано 2 марта 1914 года. Бертони говорит, комментируя письмо: «Кропоткин всегда думал, что война будет объявлена лишь после сбора урожая».] и до того времени [он рассчитывал на май месяц, не имел ли он в виду конец русской зимы] многое может быть разрешено мирно [Скутарийский вопрос, тогда стоявший перед Европой, был разрешен мирным путем] и много новых кризисов может возникнуть и отравить мир [Сараевское убийство 28 июня внесло этот яд]. Что касается возможности переворота, то я никогда не считал это вероятным. Однако, если Гильом о нем говорит, таково, очевидно, мнение французов, у которых он бывает [178].
…Кроме того, есть еще внутренние опасности.
Это означает, что почти двадцатилетняя дружба 1894–5 до 1914 между анархистами и революционными синдикалистами приближалась к концу; даже ради Джемса Гильома, который был привязан к Генеральной Конфедерации Труда, найдя в ней потерянный Интернационал своей юности, нельзя было остановить критику, нельзя было заставить молчать Малатесту и Бертони, однако Кропоткин, понимая обе стороны, пытался предотвратить столкновение, или хотя бы отдалить его с самыми лучшими намерениями. Это было совершенно безнадежно, так как правящие синдикалисты у власти уже давно решили не обращать внимания на анархистов так же, как они не обращали внимания на гораздо более многочисленную группу политических социалистов, и группы журнала Vie Ouvriere и Гильом (интеллектуальный синдикалист) не могли рассчитывать видоизменить синдикализм в основе и во всех его разветвлениях в более либеральном направлении, и, конечно, не могли рассчитывать, что ради них будет приостановлена критика [179].
В том же самом письме Кропоткин пишет: «С нами здесь Софья Лаврова, о которой я тебе часто говорил. Ей 72 года и она приехала из Петербурга (трое суток в вагоне), чтобы нас повидать. Кроме того, Жан Грав со своей подругой, англичанин д-р Кларк [180] и посетители и письма без конца.
Письмо № 137. Луиджи Бертони, Бордигера, 30 мая 1914 года.
[Мать Бертони только что умерла] …Мы рассчитываем остановиться на несколько дней где-нибудь на озерах недалеко от Комо, прежде чем возвращаться… Мы не можем… уехать ранее 4 июня. Всё уложено, ящики с книгами почти готовы к отправке. Опять наши планы увидеться не осуществились. Целый ряд мелких болезней. Время возвращаться нам к нашим английским туманам…
Адрес в Брайтоне после 2 июня указывается в письме.
Хотя в письме, которое я видел, он в мае выражал намерение выехать около 25 числа и провести около 2-х недель в переходных климатических условиях Лаго Маджиоре, что подтверждается его вышеприведенным письмом, он вернулся из Бордигеры в Англию, не заезжая в Локарно и не повидавши Бертони.
Приходится придти к заключению, что их последнее свидание с Бертони было в мае 1913 года в Локарно, о нем он вспоминает в письме № 129 от 27 августа 1913 года (солдаты и война, противупоставленные мирному союзу); и на это же свидание он ссылается, когда в письме к другому своему другу говорит о длинном разговоре «о антимилитаристических вопросах».
Кропоткин упоминает об этом разговоре также в своем письме к Бертони от 30 ноября 1914 года (напечатано): «Разве ты забыл, что около этого времени, [как появилась глава и брошюра «Война», помеченная мартом 1912 года в издании Risveglio], когда ты приехал в Локарно, я развивал тебе те же самые идеи, что и сегодня [текст этого письма и письма от августа 1913 года подтверждают это], о том, как нужно относиться к грядущему занятию Франции Германией. К несчастью, ты и многие другие ничего не хотели знать…
Этим письмом время разговора определяется точно — это май 1913 года. Бертони в Le Reveil от 6 октября 1928 года говорит следующее:
«…Последний раз, когда я видел его в Локарно, я имел с Кропоткиным личный разговор, длившийся около 6 часов, с 4 ч. до 10 час. вечера, все о том же страшном предмете — войне. Мы расстались глубоко потрясенные разностью наших взглядов. Кропоткин чувствовал, что большинство наших товарищей разделяли мои взгляды, между тем как я был заранее невыразимо огорчен влиянием, которое он будет несомненно иметь на некоторых наших друзей, и тяжелыми последствиями, которые его образ мыслей будет иметь на наше движение. К тому же невыразимо тяжело быть в конфликте с человеком, которого глубоко любишь и уважаешь.
Кропоткин писал на следующий день длинное письмо Джоржу Герцигу по поводу нашего разговора, но этот последний настойчиво отказался показать мне это письмо. Я не знаю, существует ли это письмо и попало ли оно в печать. Быть может, Кропоткин даже просил Герцига сохранить его для себя [181].
В конце, в Reveil, Бертони говорит о своем свидании с Малатеста, который в начале июля 1914 года, после красной недели в Романье, когда за ним шла строжайшая слежка и преследование итальянской полицией, ухитрился перейти швейцарскую границу, где он подвергался неминуемому аресту, будучи изгнан с 1879 года. Он провел несколько часов в доме Жака Гросса, старого друга, умершего затем в 1928 г., который также приезжал повидать Кропоткина в Локарно [182], и он также видел Бертони. Этот последний описывает, что это случилось «через несколько месяцев» после разговора; очевидно, тут вкралась ошибка, память ему изменила [183], так как в «несколько месяцев» до июля 1914 года, Кропоткин был в Бордигере, и если бы даже, несмотря на письмо от 30 мая 1914 г., он приезжал в Локарно в июне 1914 года, разговор с Малатестой мог быть только несколькими неделями позднее, а не несколькими месяцами. Всего вероятнее, что воспоминание об этих двух свиданиях с Малатестой и Кропоткиным было настолько ярко, что четырнадцатимесячный промежуток значительно сократился в памяти Бертони. Они расстались друзьями в мае 1913 года, что доказывают все последующие письма и замечание Бертони (1921).
«…Расставаясь со мной, он обнял меня с бóльшим жаром, чем всегда, в глубине души довольный моей защитой против всех и вся его анархического идеала». Точка отправления Бертони была: «Революция во что бы то ни стало, даже при условии быть разбитыми, потому что самое худшее поражение — это то, которое постигает нас без битвы или, что еще хуже, сражаясь в неприятельских рядах».
В первой половине 1914 года Кропоткин писал в «Рабочий Мир», снова начавший издаваться в Париже в феврале, как ежемесячный анархистский журнал. Одним из последних, наиболее известных напечатанных его трудов, было воспоминание о Бакунине, написанное для юбилейного номера (столетия дня рождения Бакунина) еврейского обозрения Germinal (Лондон), напечатанное по-английски во Freedom, июнь–июль 1914 года, и часто затем перепечатывавшееся и переводимое.
Начало войны застало его в Брайтоне. Все многочисленные письма его племянницы с этого времени, которые были напечатаны и к которым я имел доступ, были написаны под влиянием войны, Русской Революции, положения России под властью большевиков, и эта часть его корреспонденции должна рассматриваться совершенно отдельно от моей настоящей задачи, обследования его анархистских опытов в счастливый период сравнительного европейского мира, по крайней море, для Западной и Центральной Европы в течение тридцати восьми лет с 1876 по 1914 год.
Да послужат эти выдержки из писем Кропоткина, через десять лет после его смерти, живым напоминанием о блеске его гения и о могучем обаянии его личности. Даже из приведенных выше кратких выдержек читатель сможет установить основные моменты биографии Кропоткина и эволюции его идей. В письмах к близким друзьям Кропоткин касался всего, что тревожило его деятельный ум в данный момент, в письмах же своих к лицам не столь близким или в своих статьях Кропоткин дает пространные объяснения и взвешивает слова, как будто он говорит их с трибуны. В отрывках, приведенных выше, содержится больше данных о ходе его идей или о событиях и переменах в его личной жизни, чем в значительном числе его биографий, несмотря на то, что письма эти охватывают лишь малый период его жизни, по отношению к значительной части которой почти не найдено еще писем. Кроме опубликования этих материалов, чтобы дать возможность друзьям Кропоткина и товарищам пронести еще несколько часов с ним наедине, мы еще преследовали цель напомнить о необходимости собрания и издания всей переписки Кропоткина, как заслуживающей сохранения для потомства наравне с переписками Прудона, Реклю и др. Нам казалось бы неправильным оставить выполнение этого дела частной инициативе или даже общественному почину. Прежде всего, ранние периоды его жизни до 1872 года и даже до 1886 г. могут быть восстановлены лишь путем кропотливых и умело направленных изысканий, и то не полностью, английский же период 1886–1911 гг. потребует непосредственного обращения к ряду лиц, известных как его корреспондентов, с целью заинтересовать их в этом предприятии и тем победить возможные возражения с их стороны против опубликования принадлежащих им писем.
Все это гораздо более сложно, чем может показаться с первого взгляда, так как придется иметь дело с людьми самых разнообразных возрастов и общественных положений, часто с людьми совершенно равнодушными к делу, или придется найти письма в руках наследников, чужих нашим задачам. По инициативе отдельных лиц некоторые письма получили значительную известность, в то время как большинство подвергнуто забвению и будет потеряно.
Настоящие выборки не могли бы быть опубликованы, если бы письма к Робэну, Гильому и Бертони, в той части, в которой они сохранились, не были бы мне доступны. Но как разнообразна была судьба этих столь богатых содержанием писем! Только Бертони напечатал значительную часть принадлежавшей ему переписки, однако значительная часть писем к Герцигу безвозвратно потеряна. Письма к Робэну были много лет тому назад переданы Виктору Дэву, который показывал их мне, но я тогда не скопировал их; большинство их погибло с имуществом Дэва после его смерти, и я смог снять с них копии, так же, как с писем к Бертони, лишь благодаря случайной поездке моей и тому участию, которое принял в этом деле один вдумчивый, участливый товарищ. Письма к Гильому были фактически брошены им в огонь, когда случайный посетитель выпросил у него небольшую, оставшуюся часть, как это я рассказывал. Я бы мог привести много случаев, где слепая судьба спасла то, что не смогли сохранить соединенные усилия людей. В небольшой сплоченной группе может быть и правильно рассчитывать на успех путем дружных объединенных действий, но в деле собирания переписки, разбросанной на протяжении ряда лет, начиная с шестидесятых годов до года начала войны, среди людей различных классов общества, различных воззрений, и при этом в различных странах света, есть лишь один верный способ — это личное расследование и поиски, или мы не достигнем ничего. Можно напасть на отрывки переписки, принадлежащей к трем и более обособленным категориям, но ничего систематически стройного достигнуто быть не может.
Я сам могу лишь стараться объяснить трудность положения. Совершенно те же соображения приложимы к вопросу о собирании переписки других товарищей того же периода от шестидесятых годов до 1914 года, или по отношению вообще к сборнику исторических документов этой эпохи. Если бы каждый год удавалось бы издавать по одному собранию переписки по анархистическим вопросам за период, предшествовавший 1914 г., то можно было бы считать обеспеченным сохранение для потомства наших идей и мыслей. Это не праздное копание в пыли прошлого, социальные идеи нашего времени еще не вышли из обращения, и мы должны знать опыты минувшего, чтобы извлечь из них предостережения или руководство для на стоящего.
Что бы ни случилось, при опубликовании настоящего труда, мне приходится прежде всего поблагодарить тех товарищей, помощь которых была так необходима для появления такового, и для того, чтобы дать нам снова услышать через его письма голос живого Кропоткина, после того, как уже десять лет тому назад голос этот заставила смолкнуть смерть.
(Для „Пробуждения“)
М. НЕТТЛАУ
8-го августа 1930 года
1. См. его собственный список в Библиографии «Рабочего Мира» (Цюрих. Париж № 4, 9 декабря 1912 г.); библиографию, составленную Т. Пиро в Кропоткинском «Сборнике», напечатанном «Голосом Труда», 1922, стр. 186–249; также приводимое ниже письмо 2.
2. Несколько экземпляров этого рукописного журнала имеются в Музее. См. стр. 14, прим. 1 и 20.
3. Товарищ Гогелия в Париже просил ее у меня для «Рабочего Мира», по случаю 70-й годовщины рождения К. Я ее составил на основании материалов моей «Библиографии Анархии» (1897), стр. 72–86 и 238–239, и дополнил их, а затем передал К., хотевшему осведомить меня о своих самых первых произведениях на русском языке.
4. Это путешествие летом 1866 г. изложено в № 5, 1867 г., стр. 161–66.
5. В 1872 г., № 9, стр. 341–345.
6. См. Библиографию Пиро за годы 1862–1867.
7. Библиография в «Temps Nouveaux», (Париж), март 1921 г., составлена мною, в части, касающейся анархизма, а географические статьи изложены согласно списку «Рабочего Мира» 1912 г.; этот список, насколько я могу припомнить, не заглядывая в него, несколько полнее, чем список «Temps Nouveaux». Напр., он приводит описание Иркутской Выставки, брошюры, не упоминаемой у Т. Пиро.
8. В другом письме он сам дружеским образом прощается с Робэном и его женой и указывает Невшатель, как место, куда он отправлялся. Это означает, что в декабре 1876 г. он поехал, чтобы встретить Джемса Гильома в Невшателе, и эта поездка, сделанная по приглашению, имела цель, описанную мною на основании его собственных и Джемса Гильома сообщений, в главе X моей биографии Малатесты. — Хотя эта цель — не им выбранная, а предложенная ему — не была достигнута, все же он очень заинтересовался делами Интернационала, так как оторванность его лондонской жизни, видимо, томила его. Он вернулся в Лондон лишь на несколько недель, а затем окончательно переехал на континент 20 января 1877 г.
9. Он посещал интернационалистов, чтобы познакомиться с просочивавшимися в их среду реформизмом и парламентской тактикой, и чтобы противодействовать этому, если возможно. Он надеялся, что можно успешно бороться с этим уклоном от революционной линии.
10. Эти дискуссии с интернационалистами в Вервье для противодействия реформистским влияниям были, вероятно, первым соприкосновенном Кропоткина с западными рабочими. Здесь он сразу погрузился в жизнь секций, раздираемых в то время в разных направлениях, как он подробно описывает это.
11. Ибо газета попала в руки людей, не имевших собственной воли, склонявшихся к тому, чтобы стать орудием в руках реформиста Селлье, в Брюсселе.
12. В то время не было анархической газеты на русском языке, так как женевский «Работник» был прекращен в марте 1876 г., а «Община» стала появляться лишь в январе 1878 г. Существовал ли план, чтобы Кропоткин принял участие в такой газете? Издание газеты не было начато.
13. Кропоткин в то время писал иногда по-французски довольно неуклюже. Он хочет сказать, что Э. Реклю рекомендовал или представил его Швейцарскому Географическому Обществу, чтобы дать ему возможность заниматься собиранием материалов, и проч.
14. Кропоткин говорит: «По причине его науки». Это слово он употребляет здесь в смысле немецкого «Gelertheit».
15. В марте 1870 г. бернские интернационалисты подверглись избиению, а их красное знамя было изорвано бернскими реакционерами. Брусс предложил явиться в Берн в большом числе, чтобы иметь возможность отбить новое нападение.
16. Робэн, по-видимому, написал возражение по этому поводу, в ответ на письмо от 16 февраля.
17. Такая брошюра не появлялась.
18. Вернее, «удар стилетом в грудь», как говорили об этом на суде. См.: Гильом, «Интернационал», IV, стр. 240–241, и более полный отчет «Бюллетеня». Виновником этого удара стилетом считался, в первую очередь, Ринке.
19. Обращаясь с этими вопросами, Кропоткин, по-видимому, сомневается в возможности и ценности бесспорных выводов, которые, как это показывают его дальнейшие рассуждения и другие письма, были столь дороги его сердцу. Вера проповедует бесспорные выводы, исследование же обязано допускать, что точные, бесспорные результаты очень редки. Для Словаря или Энциклопедии необходимо добросовестное изложение мнений о каждом предмете, а не стремление к единству взглядов.
20. В «Интернационале» Джемса Гильома (1905–11) и в моих собственных книгах «От Прудона до Кропоткина» (1927) и «Элизе Реклю» (1928; дополненное испанское издание, 1929) содержатся обильные материалы для того, чтобы составить себе самостоятельное мнение об этих оценках людей и вещей. Кропоткин в то время только что провел десять дней с Бруссом, заболевшим в Невшателе, где был Гильом, и в Берне; именно на основании их мнений и предупреждений, на основании кратковременных впечатлений Клеменца, были основаны эти суждения, в которых верное смешано с неверным.
21. Это описание не учитывает противоречивость темпераментов и других качеств Джемса Гильома и Поля Брусса.
22. «Statuten der deutschenden Anarchisch-Kommunistischen Partei» были тогда напечатаны (2 стр. 8°); программу — неизвестную мне — Брусс и Вернер обсуждают с Кропоткиным в письмах от 1 и 4 мая 1877.
23. Это осуждение основано на неполных и неточных данных.
24. Прекрасная программа («Le Travailleur», социалистическое революционное обозрение. «Наша программа», 3 стр. 8°), которая носит следы руки Э. Реклю. Обозрение, в котором Реклю много сотрудничал, — его письма к Кану говорят об его особых заботах об этом журнале, — выходило с мая 1877 до апреля–мая 1878 г. в Женеве.
25. Замечание, показывающее, что Кропоткин всё еще собирался вернуться в Россию. Быть может, его просили оставаться за границей в интересах многочисленных обвиняемых, которые почти все были более умеренные, чем он, — или для того, чтобы не вызвать новой отсрочки столь затянувшегося процесса.
26. Я не имею дальнейших сведений об этой рукописи или наброске, но мне кажется, что эта брошюра не была напечатана и, по-видимому, осталась незаконченной.
27. Поль Робэн посетил Швейцарскую Юру в то лето во время праздничной поездки, а затем вернулся в Англию.
28. Он приехал во Францию через Делле, контрабандою ввез «Авангард» и посетил французских сторонников Интернационала в местностях, близких к швейцарской границе. Но он возбудил подозрения французских жандармов, решивших задержать его, если бы он вновь появился. Швейцарский товарищ Жак Гросс случайно узнал об этом, и Кропоткин был предупрежден о необходимости прекратить его поездку (см. Гильом, «Интернационал», IV, стр. 219–220).
29. Желательно было бы иметь объяснение этого места.
30. Вопрос, поднятый Кропоткиным и Бруссом, встретил большее или меньшее сочувствие семи делегатов, возражал против него только один делегат, Родольф Кан.
31. Линев принадлежал, если не ошибаюсь, к лондонской группе «Вперед» Лаврова и Смирнова. Его имя небезызвестно.
32. Брошюра, оставшаяся ненапечатанной и неизвестной. Была ли это брошюра-книга, о которой он упоминает в письме от 6 июня 1877? В Париже Кропоткин начал изучать первые волнения, предшествовавшие Французской Революции, изолированные бунты крестьян и т.п., а также первые времена Революции. Если он всё еще работал над своей русской рукописью о пропаганде действием, над французским трудом и над тем, что он только что узнал в Испании, то все это в значительной доле вошло бы в такую брошюру. Она или затерялась, или находится в его архиве. Насколько мне известно, он никогда не говорил о ней, но «Дух возмущения» 1881 г. и другие его статьи возмещают нам эту работу. В общем, ход событий в России в то время, теория и тактика, могли заставить его не печатать эту русскую работу. Мне кажется также вероятным, что эта работа 1877–78 гг. была ему очень полезна для «Бунтаря», начиная с 1879 г., в смысле собирания и обработки многих его идей. Но это только предположения.
33. Отсутствие — моральное — Джемса Гильома объясняется тем, что зимой 1877–1878 гг., решив, по разным причинам, покинуть Швейцарию, Гильом уже не вкладывал более, как он это делал в течение стольких лет раньше, свою энергию и талант в дело оживления деятельности юрских секций, где был застой.
34. После Фрибургского конгресса был сделан призыв (в виде маленького отпечатанного манифеста, который сохранился) бросать в избирательные урны, во время коммунальных выборов, бюллетени с надписью «Коммуна». Незначительное число таких бюллетеней разоблачило, прежде всего, слабость секций и их приверженцев.
35. Но эти силы, во главе с Полем Бруссом, очень скоро были увлечены в сторону поссибилизма, втянуты в погоню за местами муниципальных советников и потеряны для подлинного социализма.
36. Софья Григорьевна Ананьева-Рабинович. Их союз состоялся 8 октября 1878 г., ибо 8 октября 1903 г. они праздновали 25-летие его. Софья Григорьевна родилась в Киеве в 1850 г. и с пятого до семнадцатого года своей жизни жила в Томске.
37. Он был изгнан также из Швейцарии в марте 1879 г. Кропоткин познакомился с ним еще в конце 1876 г.
38. Кропоткин старался достигнуть связи между своими отдельными статьями, заранее намечал серии их, и это значительно облегчило соединение их в брошюры и книги.
39. На бумаге результат был именно таков, как здесь сказано, но на деле поддержка со стороны юрцев, а также и Брусса была слаба и неудовлетворительна. Главное бремя лежало на Кропоткине, который охотно взвалил его на свои плечи, при помощи Дюмартерэ, и скоро добился международного признания и поддержки.
40. Это письмо, между прочим, показывает нам корни того необычайного интереса, который выказывал Кропоткин к вопросу об усилении производства продовольственных продуктов на месте, вблизи населенных мест. Одним из этих корней была мысль об осаде восставшего города (осада Парижа в 1870–71, Коммуна 1871 г., возможная блокада Англии, и проч.). Другим таким же корнем было анти-социалистическое наступление мальтузианцев, весьма умело ведшееся в то время всякими Дрисдэлями, Брэдло, Анной Безант и др. и поддержанное во всех странах радикальной буржуазией.
41. «Сочинения Михаила Бакунина», Париж, 1895 г., XI, 327 стр., книга, содержащая частью неопубликованные произведения Бакунина, с моим собственным введением об истории анархических идей. Н.
42. Конгресс, созванный в октябре 1876 г. Итальянской Федерацией Интернационала вблизи Флоренции, принял коммунистический анархизм. Этот факт был опубликован в швейцарских анархических газетах в конце 1876 г., незадолго до того, как Кропоткин поселился в Швейцарии, поэтому он и остался неизвестным Кропоткину. Кропоткин, Малатеста, Ковелли выступили с инициативой в этом направлении в 1876 г.
43. «Социалистическая программа». Записка, представленная Юрскому Конгрессу в 1880 г. рабочей Федерацией округа Куртелари (Женева, 1880, 32 стр.), без имени автора.
44. Общность имущества принудительно вводилась правилами монастырей.
45. Его речь помещена в отчете о польском митинге в Женеве в ноябре 1880 г., по случаю пятидесятилетия восстания 1830 г. Возможно, что это было письмо, а не речь. См. «Sprawozdanie z międzynarodowego zebrania zwołanego w 50-letnią rocznice listopadowego powstania przez redakcię „Równósci“ w Geniewe». (Geniewa, «Równósci», 1881, VIII, 85 стр. 73–75).
46. Здесь Кропоткин имеет в виду французских авторитарных коллективистов (гэдистов).
47. Английский социалист Эрнст Белфор Бакс (см. его «Воспоминания и размышления», 1918 г.) познакомился тогда с Кропоткиным при посредстве Германа Юнга, прежде состоявшего секретарем Интернационала в Швейцарии. Он рассказывает о прогулке с Кропоткиным ранним летом 1882 г. в Соррей Хиллс (южная часть Лондона). Записанные им разговоры относятся к той эпохе, когда зарождались идеи «Полей, фабрик и мастерских».
48. «Русская революционная партия» (1 мая 1882 г., стр. 654–671).
49. Перепечатано по-норвежски в «Alarms Julennummer», 1925 (Осло, стр. 4–5). — Арне Дибфест, автор книги «Среди анархистов» («Bland Anarkister», 1890 г.) писавший о зарождавшихся в то время анархических тенденциях группы «Fedra heimen», Арне Гарборг, Ивар Мортензен и другие писавшие в чикагском «Alarm», лондонском «Freedom» и проч., вели также переписку с Кропоткиным, начиная с 1889 г. (см. «Brand», Стокгольм, 23 февраля 1929 г.). Я не могу сейчас указать, где и когда эти письма были напечатаны в Норвегии. Дибфест покончил самоубийством в 1892 г.
50. Другими словами, ему не было разрешено сделать дружескую надпись на экземпляре его книги, посланной Дюмартерэ. «Речи бунтаря», с предисловием Реклю, помеченным 1 октябри 1885 г., появились в конце 1885 г. (Париж, X, 343 стр.).
51. Эти строки показывают, как работа над разрушительными идеями «Речей бунтаря» подсказала и наметила уже в то время ряд конструктивных идей, в целом образующих книгу «Хлеб и Воля, 1892 г.
52. Эти впечатления молодого Кропоткина относятся к тем двум неделям, которые он провел в Париже, с Эли Реклю и его семьей. Они сложились под влиянием бесед с посещавшими его молодыми анархистами-рабочими, художниками и студентами.
53. После лекции, прочитанной на большом собрании 28 февраля, на тему «Анархия в социалистической эволюции», — она была напечатана в форме брошюры в широко распространена, — Кропоткин в первых числах марта уехал в Лондон.
54. Это было сделано только осенью, когда «Freedom» начал выходить ежемесячно (октябрь 1886 — декабрь 1927 г.).
55 София Кропоткина написала тогда маленький роман из жизни русских нигилистов, «Женщина № 4237», который был напечатан в газете Анри Рошфора «L’Intransigeant» (Париж).
56. Анархическая газета, выходившая в Брюсселе с 23 мая 1885 г.
57. М.П. Зайцын в своих «Воспоминаниях», 1925 г., стр. 67, говорит, что С.Н. Лаврова и Н.Н. Смецкая были студентками в Цюрихе с 1868 по 1873 г.
58. Если не ошибаюсь, госпожа Лаврова, вместе с другими русскими дамами, работала по перевязке раненых во время осады Парижа, а может быть и во время Коммуны.
59. Английский перевод этой книги не появился тогда, и насколько мне известно, не издан еще и до сего времени. В 1886–1887 гг. такой перевод начал появляться в «The Avant-Courier», в Портланде (Орегон). Мне неизвестно, был ли он закончен.
60. Эти «Воспоминания» были напечатаны в литературном приложении к «Бунту» (25 ноября и 2 декабря 1893 г.).
61. Здесь я скажу только то, что, начиная с декабря 1891 г., благодаря Элизе Реклю, я уже имел некоторые связи с лицами, интересовавшимися Бакуниным. Первый, кому я показал это письмо Кропоткина, в декабре 1892 г., в Цюрихе, был Жак Гросс, который с того момента вложил весь свой опыт и много сил для того, чтобы помочь мне разыскать старых бакунистов и документы того времени. В 1899 г., когда я впервые посетил Италию с этой целью, рекомендательное письмо от Малатесты к некоторым из старых участников движения открыло мне доступ к нужным людям. Этим еще не все было сделано, так как Бакунин жил среди самых разных людей, но это уже была солидная база, обильная новыми открытиями.
62. Напечатано в «Le Reveil» (Женева) от 3 января 1925 г.
63. Серия статей о «Взаимопомощи» в «Девятнадцатом веке» была прервана между январем 1892 г. и августом 1890 г.
64. Также в «Liberty» (Лондон), март 1895 г. По-французски это письмо было напечатано в «Новых Временах» от 9 мая 1896 г. и переведено на немецкий язык в «Utopie und Experiment», Альфредом Занфтлебеном (Цюрих, 1897 г., стр. 105–110). В данное время я имею в своем распоряжении только этот текст и несколько французских выдержек.
65. Кропоткин, как показала беседа с ним, был против насильственной коллективизации, разрушающей личную жизнь. Он предвидел и желал широкой децентрализации домашней жизни путем неограниченной децентрализации электрической энергии для целей производства и для всех домашних надобностей.
66. Предложения о том, чтобы захватить какую-нибудь северо-западную территорию, вблизи Монтаны и Вашингтона, для трудовых социалистических поселений в крупном масштабе, делались в 1894 и 1895 гг. По крайней мере, их можно было встретить в рабочей печати того времени, и они интересовали Кропоткина.
67. В 1896 г. Кропоткин написал письмо или статью, выражающую его мнение о предложении раздавать всем хлеб бесплатно, для борьбы с худшими чертами социальной нищеты. Эта статья напечатана в книге «Бесплатный хлеб», Виктора Баррюкана (Париж, 1896 г., 253 стр.).
68. Открытка немного порвана, и мне удалось разобрать только следующее: «Ию.. 1896» на почтовом штемпеле. Она нигде не была напечатана.
69. Кропоткин не был на конгрессе. Синдикаты делегировали на этот конгресс много анархистов, синдикалистов и противников парламентаризма. Социал-демократическое большинство конгресса приняло окончательное решение, на будущие времена исключавшее всех, кто не стоял за легальный социализм, из числа участников социалистических конгрессов, наподобие того, как иммигрантов в Соединенные Штаты допускают только при условии признания ими государственной власти. Кропоткин выступил на самом большом в Лондоне революционном митинге тех лет, состоявшемся одновременно с упомянутым конгрессом в Хоблон Таун Холл 28 июля и очень подробно описанном (отчет писал я) в «Freedom» за август–сентябрь 1896 г. Об этом конгрессе Кропоткин подробно писал в «Новых Временах» в 1896 г., с 15 августа по 10 октября.
70. По предложению кооператоров. Это был «Ежегодник на 1897 г. Оптового Кооператива», в Манчестере, — вероятно, очень объемистый том, так как «Ежегодник» за 1884 г., который мне известен, уже содержит 100 и 890 страниц.
71. Здесь для меня возникает очень важный, по моему мнению, вопрос, касающийся всего направления идей Кропоткина: при таком ограничении площади производства, можно ли рассчитывать на широкий обмен идей и на то, что прогресс будет продолжаться и будет интернациональным? Не приведет ли это к ограничению идей местными интересами, как там, где малоподвижный крестьянин ограничивает свой мир интересами своей деревни? Не будет ли это немного похоже на русскую деревню с ее «миром», распространившуюся по всему земному шару, и не приведет ли это к местной изоляции вместо универсальной взаимо-солидарности?
72. Напечатано в «La Vie Naturelle», (Париж), № 5, от декабря 1911 г. — Анри Зисли, парижский анархист, приблизительно с 1895 г. очень активно проповедовал «натурализм» в смысле возвращения к первобытной жизни. Французские органы были «L’Estat Naturel» (1895–98; Э. Гравелля), и «Bulletin des Harmonies», (1895–96). — «Le Naturien» (1 марта—июнь 1898 г., 4 номера), возможно, был именно той газетой, на которую ссылается письмо, так как в 1897 г. ни одна натуристская газета не выходила, по моим сведениям.
73. Здесь нужно вспомнить об оттенках натуризма у Гравелля и у Зисли.
74. Напечатано в «L’Humanité» (Париж) в мае 1897 г., стр. 84–90. Страницы 91–91 написаны Львом Толстым.
75. Журнал, под названием «Жан Пьер», действительно, стал выходить, начиная с 1 декабря 1901 г. № 7 вышел 1 мая 1902 г.
76. Я не могу сказать, были ли поправки Гильома когда-либо использованы в новых изданиях «Записок». Содержание этих поправок было подробно изложено в книге Гильома «Интернационал», 1905–11, в 4-х больших томах. Все факты, рассказанные Кропоткиным в связи с тем периодом его жизни, можно найти в более полном освещении в книге Гильома.
77. Напечатан под заглавием «Русская литература» (Лондон, Докворт и Ко., 1905 г., VII, 841 стр.). Первый набросок был написан на пароходе, по дороге в Америку. Предисловие помечено январем 1905 г. Другое издание: Нью-Йорк, А. Кнопф, 1915 г.
78. Кропоткин не был изгнан из Бельгии (1877 г.), но когда был основан Новый Университет, где читали лекции Эли и Элизе Реклю, и Кропоткин также хотел приехать для чтения лекций, то выяснилось, что правительство, помня причиненные ему в 1877 г. неприятности, не пожелало разрешить ему приезд и пребывание в Бельгии.
79. См. «Много шума из-за лекции. Князь Кропоткин о своем изгнании из Франции» в «Вестминстерской Газете» (Лондон), 9 марта 1896 г.
80. Леон Буржуа имел репутацию чрезвычайно передового человека, исполненного симпатий к народу, почти социалиста. Он никогда ничего не сделал, чтобы заслужить эту репутацию, но она оставалась нерушимой. Надежды и чаяния социализма имели в лице Буржуа надлежащего защитника, по мнению многих заблуждавшихся людей.
81. Вопрос об изгнаниях стоит теперь совершенно так же, как и тридцать лет назад, когда Кропоткин писал о нем. Но теперь изгнания стали универсальными, к ним прибегают гораздо чаще прежнего и во всех странах. К ним прибавлено предварительное изгнание, в форме отказа в визе. Королевские «lettrres de cachet», заранее подписанные приказы, служившие для того, чтобы сажать нежелательных людей в Бастилию, считаются «ужасами прошлого», но высылки и отказы и визах по капризу широко применяются и теперь.
82. Могу только сказать, на основании виденного мною письма 1913 года, что Кропоткин ни разу не встречался с Клемансо. Последний, благодаря своей позиции в деле Дрейфуса и своей критике правительственной системы в те годы, когда он был одинок и очень далек от власти, пользовался довольно хорошей репутацией в 1902 году.
83. Записки одной немецкой демократки аристократического происхождения, жившей в изгнании в Англии и поддерживавшей тесную связь с Мадзини и особенно с Герценом, в пятидесятых годах, а позднее — с Ницше в Италии, и проч.
84. Текст плохо написан, но смысл можно понять.
85. Милльеран, на интернациональном социалистическом конгрессе в 1890 г., поддерживал тот наглый тезис, что ему не было надобности в мандате для участия в этом конгрессе, ибо его мандат социалистического депутата свидетельствовал о воле его избирателей, которых он представлял, куда бы он ни являлся. Я присутствовал (на галерее) при этой сцене. О Жоресе тогда еще мало говорили, но, во всяком случае, он не протестовал. В 1902 г. он был на виду, как социалистический оратор, благодаря своему участию в деле Дрейфуса и своей оппозиции Геду и Лафаргу, в теории и на практике, что, видимо, и вызвало симпатию к нему Гильома. Но нужно представлять себе Гильома связанным или желающим вступить в связь с Жоресом. Последний сам обратился к Гильому в сентябре 1912 г. за некоторыми сведениями касательно Бакунина и, по приглашению Гильома, сделал ему визит и получил эти сведения 17 октября 1912 г.
86. Гильом обратился к Жоресу и переслал его письмо.
87. «Каторга и ссылка», № 25, стр. 11.
*Последняя статья в Recent Science появилась в 1901 г.
88. Так как «Взаимопомощь» появилась у Гашетта (1906), с которым Гильом поддерживал отношения, то его совет или его содействие, может быть, побудили выбрать именно этого издателя.
89. Здесь во французском тексте пропущено слово «pas», требующееся по смыслу фразы.
90. То, что Кропоткин здесь описывает, следовало бы скорее назвать «узурпацией». Он хочет сказать, что Энгельс приложил все усилия, чтобы широко распространить ту мысль, что всё то, что есть хорошего в социализме, вышло из «Манифеста» и содержится в нем, тогда как те, кто высказывали подобные же мысли раньше, были предоставлены забвению, пренебрежению и презрению.
91. Это была первая из праздничных поездок Джемса Гильома в Швейцарию, позднее ставших ежегодными. Там он посещал старых друзей, знакомился с молодыми товарищами я усиленно пытался создать синдикальную организацию по линии фравцузской Г.К.Т. (Генеральной Конфедерация Труда). В 1903 г. он только нащупывал почву. «Le Reveil — Il Risveglio» (Женева) выходит с 7 июля 1900 г. до сего времени. «Der Weckruf» стал издаваться 20 июня 1903 г., был возобновлен в Цюрихе с 13 октября 1903 г. (№ 7), прекращен 1 мая 1907 г.
92. Он был в Джерси весной 1895 г., когда Бернгард Кампфмейер, германский товарищ, переведший «Хлеб и Волю» («Wohlstand für Alle», Цюрих, 1896 г.) жил там, также интересуясь садоводством в Джерси.
93. Во Франции возникла школа документального изучении Французской Революции, изучавшая огромную кассу письменных источников — очень необходимая помощь и основа для точной истории, очень часто, однако, ведущая к ошибкам. В документах, особенно официальных, решительно всё принимает некий определенный, размеренный, упрощенный вид, такой далекий от подлинной жизни. Чиновник регистрирует с одинаковым равнодушием: «всё благополучно» или 100 000 несчастных случаев, хорошую погоду и разрушительное землетрясение, оправдательный приговор и смертный приговор. Кропоткин инстинктивно возмущался против этого. Но сам он, перенося настроения и страсти Русской Революции во французские настроения страсти Французской революции предшествующего века, вводил спорный метод. Поэтому Гильом и он редко, почти никогда не сходились в оценках Французской Революции.
94. Парламенты. Эти слова взяты из знаменитой книги «Говорящие собрания. Критика представительного правления». (Париж, 1883), написанной французским либертэром Эмилем Левердэй.
95. В то время он еще не был министром.
96. Игра слов. «Des traques» — преследуемые, в произношении похоже на «detraques» — глупцы.
97. Следов этой поездки в Голландию не удалось найти.
98. «Они заявляют, что это Международное Товарищество… будут признавать правду, справедливость и нравственность основой их отношений друг к другу и ко всем людям, без различия цвета, веры или национальности». Также и во французских переводах (1864, 1866) подлинного английского текста употребляется слово «национальность», а не слово «раса». — Письмо Маркса к Энгельсу от 4 ноября 1864 г. в 1903 г. не было известно. В этом письме Маркс довольно откровенно говорит о своем участии в окончательном редактировании этого документа. Он указал, что дважды повторенное упоминание о «правах» и «обязанностях» и упоминание о «правде, нравственности и справедливости» являются позднейшими добавлениями и сделаны не им. Это оставляет открытым вопрос, кому принадлежат слова «цвет, вера и национальность». В качестве слов, выражавших в то время протест против порабощения или унижения негров, против религиозной нетерпимости и национальной ненависти, они выражали чувства, общие всем передовым народам того времени, и не имеет значения вопрос о том, формулировал ли их Маркс, в данном случае, или члены подкомиссии Лелюбе или Вестон.
99. «Капитал» — …это огромный революционный памфлет, написанный научным жаргоном (из того же письма).
100. В. Николаевский в своем примечании заявляет, что автором был Гогелия.
101. Тем, кто не знает французского языка, необходимо пояснить, что «merde» самое грязное слово на этом языке, а потому полицейский чиновник по имени «Мердес» имел, по-видимому, забавную привычку отвлекать от него внимание путем упоминания о своем «испанском происхождении», — в результате чего он еще больше привлекал к нему внимание.
102. «Kropotkins Lebensbeschreibung geschrieben von ihm allein», переведено М. Каном (Лондон, группа «Freiheit», 1904–5, 430 стр.).
103. Граву он написал 22 июня: «…наконец-то я послал первую статью — да и то я переделал ее в корректуре». Заглавие ее — «Этические нужды сегодняшнего дня». Она напечатана в августе 1904 г.
104. Без полицейских придирок.
105. Записка Черкезову (от 22 августа 1905 г.) говорит о том, что Кропоткин собирался отправиться ненадолго в поездку, но в моем распоряжении нет никаких других писем, касающихся этого пункта.
106. Я думаю, что это был профессор Бреаль. О собрании 6-ти или 7-ми русских товарищей и о других фактах, свидетельствующих о сношениях Кропоткина с группой русских анархистов в 1904-07 гг., говорит М. Корн в статьях «Кропоткин и Россия» «Temps Nouveaux», март 1921 г., стр. 10–14, и «К годовщине 8-го февраля», в «Деле Труда» (Париж, 20-21, январь-февраль 1927 г., перепечатано в «Пробуждении», № 11-й, март 1930 г. Позвольте мне напомнить о воспоминаниях более общего характера в статье «Из воспоминаний о П.А. Кропоткине», Н. Критской, Дмитров, 11 июля 1921 г. в «Сборнике памяти Кропоткина» (1922), стр. 92–94. Критская интересовалась синдикализмом и написала книгу «Развитие синдикализма во Франции» (Париж, 1908, 427 стр.).
107. Пустые конверты свидетельствуют здесь о пропаже писем от .30 января, 9 февраля, 5 и 14 июля, все из Бромлея, и от 10 июля, из Лондона, к Гильому.
108. Статья об Элизе Реклю — одна из прекраснейших страниц, написанных Кропоткиным. Эта статья была напечатана и «Новых Временах» 15 июля 1905 г. Другая его статья об Элизе Реклю была напечатана и «Geographical Journal» (Лондон), сентябрь 1905.
109. Доктор Фриц Брупбахер сообщил об этой поездке в своих «Записках одного революционера» (Цюрих, 1927 г. стр. 30–32, а также в книге Ишилля, стр. 91–96 (Цюрих 1921 г.), где он рассказывает о своих разговорах в Этабле следующим образом: «Кропоткин говорил с большим энтузиазмом о французском революционном синдикализме, в котором он видел возрождение левого крыла старого интернационала (правым крылом считается фракция марксистов). Он только не соглашался с антипатриотическим антимилитаризмом синдикалистов, ибо он считал нужным защищать республиканскую Францию против германских юнкеров».
Он также напоминает, что «Кропоткин намеревался при первой возможности поехать на жительство» обратно в Россию. Здесь я повторю следующую подробность (о которой я рассказал уже в книге Ишилля, стр. 94, примечание 5-е): в ноябре 1905 г., работая в Британском музее, он раз или два сказал мне, что он провел несколько свободных часов в галерее тира, чтобы напрактиковаться немного в стрельбе из винтовки, и был удовлетворен тем, что всё еще мог попадать в цель. «Это может пригодиться (в России), сказал он, и до этого может дойти». Умножавшиеся ошибки социал-демократов в течение этих месяцев приводили его в бешенство.
110. Жена русского журналиста в Лондоне, Шкловская, который иногда бывал у Кропоткина.
111. В тексте напечатано «18-е марта», а это был день революционной победы в Берлине 1848 г. Я помню, что в свое время, в разговорах и письмах я сравнивал русские события 1905 года… прежде всего с континентальными революциями 1848 года и с последовавшими за ними, контр-революциями, в то время, как Кропоткин и русские увидели в них новый 1789 год. Я думаю, что Кропоткин постепенно склонился к сравнению с 1848 годом и даже, если не ошибаюсь, указывает на это в одной статье.
112. Издание товарищества «Знание» 1906 г., XVI, 471 страница с новым предисловием (Декабрь 1905 года). Пиро № 336.
113. Вероятно, «Речи Бунтовщика» «Освобожденная мысль», выпуск 1-й, СПб., 1906 год, 177 стр. Пиро № 317, не указывающий никаких других изданий.
114. Мне неизвестен результат исследований мисс Борч, и я не имел возможности справиться об этом в библиотеках. Но я помню, что на Кропоткина произвело сильное впечатление то, что она рассказала ему о франк-масонах до и во время Революции. По внешности такие скрытые влияния были бы несовместимы с верою Кропоткина в народную инициативу, но он знал очень хорошо роль личной инициативы, и был больше склонен видеть подпольные действия сотрудничающих сил.
115. «Завоевание хлеба», СПб., В. Яковенко, 1906 год, X, 210 стр. Пиро № 235.
116. СПб. Издание товарищества «Знание». 1906 год, 242 стр. Пиро № 231.
117. Очарованный сельскохозяйственными теориями Кропоткина, он перебрался жить на остров Джерсей, чтобы познакомиться с возделыванием земли; он закончил, сделавшись садоводом в окрестностях Берлина. Между прочим, он был одним из первых, кто пропагандировал Города-Сады в Германии.
118. Будучи сыном библиотекаря и очень аккуратным, и обязательным, человеком, он умел подыскивать подходящих переводчиков и издателей.
119. Шарль Сеньобос, один из лидеров в борьбе за оправдание Дрейфуса, автор очень популярной в то время книги «Политическая история современной Европы (1814–1896)». С.-Петербург, 1901, XVI, 804 стр., переведенной также на русский язык.
120. «The Voice of Labour» (Лондон) 3 ноября 1906 (не распространялся). С 18 января до 21 сентября 1907 г. 36 номеров.
121. Листок «Хлеб и Воля», Лондон, 30 октября 1900 — 5 июля 1907, 18 номеров. От издания Листка «Хлеб и Воля» подписано «За Группу П. Кропоткин». 20 сент. 1900 г. (Лондон, 2 стр. 4°) было объявлено о выходе нового издания.
122. Я лично не видел «Star», но возможно предположить, что одна из листовок Кропоткина, содержащая объявление о выходе «Хлеб и Воля», была истолкована каким-нибудь журналистом, таким образом проявляя смесь невежества и хитрости с его стороны.
123. Под «постоянным» он подразумевал того шпиона, который постоянно жил в одном из соседних домов и которого Кропоткин считал специально приставленным за ним наблюдать.
124. Камиль Гюисманс, бельгийский социалист, много лет секретарь так называемого Второго Интернационала.
125. Дочь Ричарда Кобдена, жена Т.Ж. Сандерсона, артиста-переплетчика, широко известного. Верный друг, которому в зиму 1893–4 годов Кропоткиным было поручено помочь Павлу Реклю, за которым гонялась французская и международная полиция. И он, и его жена оба провели их последний вечер в Англии в 1917 году перед отъездом в Норвегию и Россию в их доме в Хаммерсмит, Лондон, как они описывали в книге Ишилля, стр. 106. Через семью Реклю или иным путем, но они имели друзей в Бельгии, и социалисты оттуда приезжали их навещать.
126. В этом случае Кропоткина обманула наружность, Зюдекум был чем хотите, но только не «славным парнем», правда, он умел напускать на себя этот добродушный тон.
127. Кропоткин раз показал мне письмо от Вандервельде, просящее его разрешения на перепечатку издательством Germinal (Гент) его статьи «Анархистская Мораль», но с тем, чтобы он согласился на изменение на «Социалистическая Мораль» и с тем, чтобы в тексте всюду слово «Анархист» было заменено словом «Социалист». Нельзя описать негодования Кропоткина.
128. Наконец, хроническая болезнь, от которой он страдал с января 1895 года, см. письмо № 79, была диагностирована и после этого было признано, что проводить зиму в Англии ему очень опасно.
129. Термин из времени Французский Революции.
130. Стачечники добились победы, закрыв свет на несколько часов в Театральном квартале Парижа. Секретарь Союза электротехников Эмиль Пато сделался знаменитостью благодаря газетам, которые создали славу быстроте и решимости его действий, но это вскружило ему голову, и его популярность не удержалась. Это был первый случай с 1871 г., когда рабочие Парижа продиктовали их волю, и он вселил много оптимистических надежд, не оправдавшихся или требовавших для своей реализации большого терпения.
131. Кропоткин получал массу официальных статистических, метеорологических и тому подобных изданий. Все эти книги были перевезены в Muswell Hill, но здесь они были рассортированы и значительная часть отдана в местную библиотеку.
132. «Идеалы и действительность в Русской Литературе» появилось в 1907 году в С.-Петербурге в издании «Знания» как 5-й том трудов (367 стр.). Пиро № 381.
133. Он посылает их в Италию, замечая (Письмо № 105, 30 июля 1908 года): «Всего их одиннадцать с „визой“ директора тюрьмы и пять, которые были получены уже здесь. Соня должна иметь письма от 1885 года, и это, вероятно, всё. Здесь (в Англии) я сжигаю письма наиболее интересные».
134. Из пометки, сделанной (107) на письме Черткова (Каторга н Ссылка) ясно, что письма Кропоткина к В. Бурцеву, напечатанные в «На чужой стороне» том VI, относятся к этому году. «На чужой стороне», историко-литературный сборник, издаваемый С.П. Мельгуновым, вышел в Праге (том VII вышел в 1924 году). Я не видел этих писем, а также и каких-либо других, опубликованных где-либо Бурцевым.
135. Из письма от 24 и 30 марта явствует, что он был причастен к печатанью и был поклонником стиля Вильяма Морриса: «Это в Издательстве Ancoats в Манчестере, они напечатали это [хорошо изданную брошюру о Моррисе]. (Это издательство или организация, где в продолжение 12 лет я вел беседы с рабочими и где у них теперь отличные школы печатанья, музыки и т.д.) (30 марта, Братство Анкоатс, Ancoats Brotherhood.)
136. Великая Французская Революция 1789–1793, переведенная Н.Ф. Дрейхерст (Лондон, W. Heinemann, Нью-Йорк, G.D. Putnam’s Sons, 1909. XI, 610 стр., 8°). Вышла в свет 10 ноября. Г-жа Дрейхерст была много лет тесно связана с Кропоткиным и группой Freedom.
Русский перевод, однако, не был издан в России и «Великая Французская Революция» вышла в Лондоне с предисловием, помеченным 5 июля 1914 г. 707 стр. Пиро № 441.
137. Это его волновало. 8 мая он еще в Локарно и предполагает проехать прямо в Лондон (без заезда в Париж).
138. Митинг был устроен или должен был состояться на Trafalgar Square 25 июля 1909 года, см. «Freedom», июль 1909 г. Теперь невозможно установить источник разногласия, может быть, митинг предполагалось устроить независимо от парламентской группы, но ясно, что Комитет, в некоторой мере, или отказал в поддержке, или нашел возражения. Кропоткин в этом письме говорит: «К 3 июня брошюра была уже готова, но в течение месяца она все снова возвращалась из Комитета с требованием новых объяснений».
139. Х.В. Невинсон, который знал Кропоткина, Черкезова и др. социалистов и анархистов, принимал участие в составлении этого меморандума, наполненного фактами, как он сам говорит в «Nation» (Лондон) от 5 февраля 1921 г. — перепечатана в книге Ишилля, стр. 101–105. Он описывает манеру Кропоткина работать в несколько снисходительном тоне, с явным чувством превосходства, что, по-моему, объясняется разницей в методах работы писателя, желающего дать яркую картину потрясающих событий, описание коих он получил, и работой журналиста, быстро оперирующего материалом в его распоряжении, без отношения к содержанию и важности такового.
140. В Нью-Йорке появилось в 1910 году начало перевода под заголовком «Campe, Fabbriche ed Officine», 66 стр. Перевод был сделан Либеро Танкреди, бывшим тогда анархистом, но потом перешедшим в фашисты, а затем отколовшимся и от фашизма.
141. Он платил немного то за то, то за другое, но не был особенно надежным.
142. Я не думаю, чтобы Кропоткин писал в «Bataille Syndicaliste» перед войной, хотя, может быть, там и можно было найги что-нибудь принадлежащее его пору. Джемс Гильом был очень заинтересован в «Bataille» и еще больше в «Vie Ouvriere».
143. Те, кто еще этого не знают, будут чрезвычайно удивлены, когда услышат имя этого вспомогательного переводчика — неизвестное самому Кропоткину — который даже по знал об этом — женщина это, или мужчина. См. дальнейшие письма.
144. С осени 1912 года, эта новая хроническая болезнь висела над Кропоткиным, пока ряд операций и необходимость слечь не свалили его в 1915–1916 годах в Брайтоне.
145. Бертони удалось, путем большого личного напряжения, выпустить эту книгу очень удачно, по дешевой цене и добиться ее широкого распространения. Ему даже удалось, как всякий бы другой издатель это сделал, заплатить автору несколько сотен франков и, конечно, и вспомогательному переводчику, что было новостью для Кропоткина, не привыкшего к таким счетам между товарищами.
146. Это относится к кружку «Новых Времен», который никогда не выдвинул ни одного оратора. И ораторы, и докладчики, конечно, были, но они появлялись вне этого кружка и шли своим путем. Это, вероятно, всегда бывает так и неизбежно.
147. Прославленный Бенито Муссолини, тогда очень революционный социалист и бедный эмигрант в Швейцарии, никогда, впрочем, не претендовавший быть анархистом. Он был переводчиком части книги.
148. Первая из войн этого мрачного периода. Это была война Италии против Турции, чтобы отнять у ней территорию, и Кропоткин, как это видно из его слов, осуждает это. Следующая война Балканского Союза против Турции, чтобы отнять еще новую часть турецкой территории (осень–зима 1912–13 года) встретила его одобрение, как война освободительная, или, как ее называла английская печать, «Крестовый поход».
149. Случай написать истинную историю Коммуны был пропущен, к несчастью, а теперь это слишком поздно. Я знаю, что Максим Вильом в последние годы выяснил целый ряд деталей, которые показали нам только, как мало мы знаем о Коммуне из всех печатных источников. Документы, которые теперь обнаруживаются, не могут заменить свидетельства умерших очевидцев.
150. Оригинальное издание (Бостон, Houghton Mifflin и Ко. 1899, 315 стр.) потом было заменено обыкновенным изданием (Лондон, Swan Sonnenschein и Ко., 1901 г., IX, 259 стр.). Затем последовали популярные издания (1 шилл.), из которых «третий большой оттиск» от 1902 г. находится передо мной. Четвертый оттиск вышел в 1904 г., шестой в 1909 г., все того же издателя, а также Г. П. Путнам и Сыновья, Нью-Йорк; затем последовало шестипенсовое издание, которое я видел в свое время. Затем появилось за № 82 в Нельсоновской Библиотеке Замечательных Книг, по шиллингу за том (в переплете), Лондон, Томас Нельсон и Сыновья, XII, 477 стр., 12°, без года (1912).
151. Это ссылка на том «Современная Наука и Анархия» (Париж, П.В. Сток, 1913) (в марте), XI, 391 стр., 18°, другое издание «Современная Наука и Анархия» (Женева, Издательство Risveglio, 1913 г. (осень), VIII, 312 стр.) менее подробно и полно.
152. Том этот, состоящий из общеизвестных памфлетов, не вышел из печати; если бы не произошла война и не прервала издание, — очень возможно, что он и появился бы.
153. Работа эта понудила его, немного ранее, заняться чтением социалистических книг раннего периода и исторических материалов, причем таким образом приобретенные новые впечатления послужили основанием для написания сначала статьи «Анархизм», а затем первого дополнительного тома к Энциклопедии, также для французской «Энциклопедии Синдикалистского Движения» (Париж, начиная с января 1912 г.). Он писал также о развитии анархистических идей, напечатано в мае 1912 г. (немецкий перевод в Вестнике Свободного Поколения 1913 г., ст. 81–101 и в виде брошюры в 16 стр. 8°, Берлин, «Синдикалист», без года издания, вероятно, 1920–21).
154. «Анархия», П. Кропоткин (Лондон, издание листка «Хлеб и Воля», 1912, 67 стр. 8°), № 6 выпуска, апрель 1912 г.
155. Из этого выделена специальная глава под заголовком «Война», потом изданная брошюрой того же названия (Издание Новых Времен № 59, Париж, 1912, 22 стр.) и «Война, ее причины и последствия», помеченная мартом 1912 г., Женева, издание Risveglio, 30 стр., 16°, без года (1912).
156. Это было в ноябре или декабре 1911, я был в Англии эти месяцы. Кропоткин говорил мне о своих сомнениях, что начать писать и выразил пожелание, чтобы я написал ему о всем том, что я советовал ему при разговорах. Я исполнил это его желание и пространно писал ему, развивая идею, что в первобытные времена, помимо развития идеи взаимопомощи и ассоциации и вопреки власти, обычаю и закону, стала расти идея мятежа и свободы, как третьего фактора.
Я выражал мнение, что история в таком освещении была бы хорошим дополнением к книге «Взаимопомощь», ибо свобода и солидарность суть два взаимно дополняющих фактора. Прогресс достигается не только взаимопомощью, но и попутным восстанием личности во имя свободы. Я видел уже тогда, так же как и теперь, что Кропоткин мало был склонен к признанию «Другого Бога» помимо Взаимопомощи, но таково было и есть мое мнение, и я действовал согласно моим убеждениям.
157. Этюды о Революции в Бунте, 10 июля — 7 ноября 1891. Я был знаком с этой статьей главным образом по английскому переводу в London Commonwealth (19 дек. до 6 фев. 1892) и как брошюра Революционные Этюды (Лондон, 1892, 31 стр. 8°).
158 Смотри мои комментарии к письму № 112.
159. См. письмо № 117 и мое прим. № 119. Бертони писал (Le Reveil, 11 фев. 1922): «Муссолини помог нам перевести Речи Бунтовщика (Женева, 1901) и также часть Великой Революции… В 1904 была опубликована в Лугано «Человек и Божество», написанная Бенито Муссолини, изложение дебата с евангелическим пастором в Народном Доме в Лозанне 26 марта 1901 г. (47 стр.). Сагриста, испанский товарищ, нарисовавший Montjuick «Последнее Видение», в память Феррера, очень распространенный рисунок, напечатанный в журнале Le Reveil.
160. См. мою биографию Малатесты (Испанское издание, Буэнос-Айрес, La Protesta, 1923, 181 ст.).
161. Переведенное в «Новых Временах» (Париж), март 1921, стр. 37 и в книге Ишилла, стр. 67.
162. Статья чисто описательного характера, хорошего направления и правильно осведомленная, хотя и требующая некоторого критического отбора, появилась в Contemporary Review (Лондон) в октябре 1894. «Наш самый знаменитый Эмигрант», Эдифь Селлерс, стр. 537–549. «Воспоминания о Кропоткине» Александра Беркмана (Стокгольм, 1922) в Freedom (март 1922), отмечающие первое приглашение в С. Ш. Америки в 1890 г.
163. Немного лет перед тем это было напечатано в «Голосе Труда», в Буэнос-Айресе.
164. Этот контакт начался в 1881 году во время его лекций о России и продолжался все время, пока он путешествовал, давая лекции, по Англии и Шотландии, сталкиваясь с минерами в кооператорами. В Лондоне и его окрестностях контакт не был столь близким, так как публика на лекциях была чисто интернациональная или русская, без представителей рабочего класса, конечно, ранние митинги организации «Свобода» исключаются.
165. Профессор Адольф Фохт с женой положили надгробную плиту на могиле Бакунина, и г-жа Рейхель хорошо ухаживала за могилой, которая отлично сохранилась в девяностых годах еще. В 1903 г. вместе с остальными могилами в этой части кладбища могила Бакунина была уничтожена, и останки его переложены в другую могилу, куда, вероятно, был перенесен и надгробный камень. Г-жа Рейхель, переселившись в Лозанну, потеряла могилу из виду и писала об этом Надин. Если что-либо и было сделано в 1913 году, то это лишь с целью иметь возможность сказать Кропоткину, что плита и могила не забыты. Несколько лет спустя М.П. Сажин посетил могилу и положил гранитную плиту, которая существовала в 1914 году, что я знаю из открытки, которую я получил. Сопоставляя факты, что Сажин, по-видимому, путешествовал по Западной Европе около этого времени и, может быть, именно в 1913 году, и переписывался с Кропоткиным об издании сочинении Бакунина, мы видим, что вполне возможно, что он слышал обо всем этом и распорядился положить новую плиту. За могилой всегда присматривали с этого времени и теперь можно сказать, что она сохранена дли потомства.
166. Это может относиться к Раб. Миру, который в 1912 определятся как издание Цюрихской Группы анархистов-коммунистов. После выхода № 4 (9 декабря 1912) он, по-видимому, не выходил в 1913 году, но № 1 второй серии помечен февралем 1914 (Париж). № 4 помечен маем.
167. Volonta — еженедельник, издаваемый Малатестой в Анконе — уже вышел 8 июня, и Малатеста в следующем году участвовал в митингах по всей Италии. В июне 1914 года Анкона и другие города Романьи начали подниматься, и если бы другие части Италии, а также социалистические рабочие, к ним примкнули, то, вероятно, превратилось бы в действительное восстание (Settimana Rossa, Красная неделя). Всех сильнее был скомпрометирован Малатеста, и он в конце концов успел бежать в Лондон.
168. Это письмо, по-видимому, было написано в коттедже в Суссексе, где он провел вторую половину августа 1913 г.
169. Намек на расстроенное здоровье Малатесты в 1912 г. В течение всей его жизни он очень редко мог свободно ездить по всей Италии и говорить публично.
170. Бертони объясняет в Reviel от 11 февраля 1922 г., что синдикалисты Артур Лабриола и Сорель восхваляли теории Бергсона и потому он просил Кропоткина поместить об этом заметку.
171. Проф. Этторе Молинари, который родился в Кремоне в 1867 году и умер в Милане в 1926 году, один из лучших товарищей анархистов со времен студенчества и также известный профессор химии. О Морено я ничего не могу прибавить.
172. См. выше письмо № 115. Оба, и Кропоткин, и Малатеста, имели ввиду эту проблему. Кропоткина это привело к его идеям об интенсивном сельском хозяйстве, децентрализации производства и создании самодовлеющих единиц, проведение которых, по-моему, должно было бы превратить города в осажденные крепости, а провинции — в блокированные неприятелем территории. Очевидно, что русская деревня и парижская Коммуна и изолированность во время войны Англии или блокированного Парижа были перед его духовным взором. Малатеста с его невозмутимым интернационализмом имел перед глазами всё время еще всеобщую социальную революцию. Хотя он стал с 1876 года анархистом-коммунистом, но он никогда не интерпретировал чистый коммунизм, как требующий полного игнорирования вопросов производства и потребления, как это делали многие патриоты-коммунисты, которые верили в неограниченные возможности достижения изобилия путем усиления производства, и потому отбрасывали идею регулировки производства и потребления, как вредную и деспотическую.
173. К несчастью, Европа имела перед собой эти проблемы в течение всей войны и после нее, и недостаток пищевых продуктов и других предметов необходимости повел к общей нужде, к введению карточек, к установлению рационов, что привело рука об руку с колоссальным злоупотреблением со стороны привилегированных спекулянтов к централизации власти в руках чиновников. Коммунизм, не в кропоткинском значении слова, но в марксистском, возник в России, взяв за базу принцип принуждения, продиктованный катастрофическими условиями момента и употребляя все меры государственного воздействия для достижения своих целей, вопреки принципам истинного коммунизма.
174. Это перевод статьи, в свою защиту написанной цюрихским социалистом д-ром Фрицем Брупбахером, человеком независимых и свободных воззрений, который, начав с социал-демократизма, путем анти-милитаризма и синдикализма пришел к более широкой и разнообразной деятельности. В 1905 г. он посетил Кропоткина в Этабле в Бретани и познакомился с Джемсом Гильомом, с которым они работали много в Швейцарии. Отсюда ясно, что он не мог бы работать с Кропоткиным. Он был членом большого социалистического общества «Eintracht» в Цюрихе, откуда его хотели исключить за ересь. В ответ на эти обвинения он написал защиту, о которой идет речь, где он требует дли себя права на свободу мысли и действий, что и было одобрено большинством 196 голосов против 43 членов общества.
Так как Интернационал до сентября 1872 года официально объединял социалистов и анархистов всех оттенков, то он считал себя вправе посещать международные социалистические конгрессы вместе с другими анархистами (1889–1896), чем фактически делал вызов их праву исключать кого бы то ни было из социалистов от присутствия на этих конгрессах. Загорелся бой. Д-р Брупбахер не утверждал, что социалисты и анархисты должны объединиться, он настаивал лишь на том, что социалист не должен быть исключен из среды своих товарищей из-за разности их воззрений, и вынес этот вопрос па суд Цюрихского О-ва.
175. Здесь, по-моему, Кропоткин ошибается. И Маркс, и Энгельс с 1844 г. были всегда социалистами и всегда признавали тактику Бланкистскую (революцнонно-диктаторскую) или социал-демократическую (большинства и реформистов), в зависимости от силы партии и обстоятельств, ее окружающих. Они также признавали неизбежность падения современного государства, вместе с падением господства капиталистического класса, и организацию общества с таким административным аппаратом, который бы не заключал в себе элементов классового господства и государственности.
Кропоткин был прав, когда считал такие схемы социальной эволюции химерическими, и потому идею о конечной организации общества без государства бессмысленной. Но в цюрихском вопросе, на который обратил внимание французских синдикалистов Гильом, вопрос был в установлении права свободы мнения. Защита была напечатана в «Volksrecht» (Цюрих) 6 дек. 1913.
176. Гильом цитирует это по-французски в Vie Ouvriere от 20 июня 1914 года.
177. Этот номер журнала, издаваемого Монаттом (Monatte) был посвящен жизни и творчеству Джемса Гильома. Кропоткин (стр. 209–212) рассказывает, как он встретил его в типографии в Невшателе в 1872 г. в первый раз, и как первое письмо его из Англии в 1876 году было адресовано Гильому, который тогда надеялся, что дружеские чувства некоторых (конечно, не всех) швейцарских социал-демократов после смерти Бакунина (1 июля 1876) поведут к союзу или modus vivendi между ними и анархистами: «напрасные иллюзии, как известно» и он называет их «Социал-демократы. Жирондисты 20 века».
178. Или, может быть, экзальтация Гильома заставила его видеть то, что было так привлекательно для него в синдикализме Генеральной Конфедерации Труда. Положение во всех странах с угрозой войны перед дверями вело к «Священному Союзу», чтобы дать народам возможность отклонить от себя все те жертвы, которые правительства были намерены от них потребовать. Гильом, который считал Г.К.Т. революционной организацией, верил, что правительства загипнотизированы страхом перед ней и потому считал, что «государственный переворот» будет направлен на разрушение этого его Палладиума. Действительность не оправдала его ожиданий, Г.К.Т. в руках Жуо оказалась залогом податливости и спокойствия, и лишь группа журнала Vie Ouvriere держалась твердо; таким образом, лишь интеллигентская синдикалистская группа, не способная сопротивляться рутине и пассивности, оказалась в первых рядах.
179. Замечательно, что группа, которая за исключением Гильома, действовавшего с Кропоткиным, действовала во время войны с Бертони и Малатеста и впоследствии подпала под обаяние большевизма, как Гильом под обаяние Г.К.Т., в настоящее время заняла хотя и дружескую, но очень критическую позицию по отношению к большевизму. В настоящее время Revolution Proletaire, подобно Vie Ouvriere в 1909–1914 годах, является наиболее широко и умно редактируемым журналом синдикалистского направления.
180. Д-р медицины Ж.Б. Кларк был деятельным английским социалистом в 1873 году в рядах английского Интернационала, враждебного Марксу. Затем он выступил за национализацию земли, отстаивал буров во время войны и был Трансваальским консулом. Черкезов знал его хорошо и через него узнал Кропоткина.
181. Герциг не хранил писем, и это письмо, вероятно, потеряно. В письме к Бертони от 30 ноября 1914 г. Кропоткин говорит: «Ты прав. Нет ничего мучительнее для меня разногласия между мною и вами троими», что подтверждает, что Герциг и Дюмартерэ поддерживали Бертони в этом вопросе.
182. Также и в 1913. В «Новых Временах», март 1921 г., стр. 33, Гросс вспоминает о единодушной симпатии населения, которая защищала Кропоткина от Бернских властей (1913). Он говорит: «Кропоткин предвидел Великую Войну и был пламенно на стороне Франции».
183. В Risveglio после смерти Кропоткина (воспроизведено в «Новых Временах», март 1921 г., стр. 37) Бертони допускает ту же ошибку: «В последний раз, когда я его видел в Локарно за много времени до начала войны…»
| Алфавитный каталог | Систематический каталог |