Rapallo.
Воскресенье
[вторая пол. января 1911]
Дорогой, милый Петр Акимович.
Простите, пожалуйста. Я был уверен, что писал вам. Всё получил исправно, даже с приростом. И уже строим планы нового издания. Боюсь только, что теперь из-за лондонских дел трудно будет.
Мы так рады были весточке от вас, и тем более — узнать, что перевод книги принят [1].
Но вы, родной, ничего не пишете о своих делах, а я знаю от Забр[ежнева], что вы очень недовольны скудостью места, хлопочете о павильоне для выставки и т.д.
Налаживается ли это? Вообще — выходит ли что-нибудь прочное для вас? И как вы живете? В Турине лучше ли вам, чем в Милане? Вообще — как личные дела.
Никак не могу припомнить, что следовало выслать из Лондона? Книжки? Если да, то придется обождать. Сашок пишет, ей трудно сюда приехать. Оба усиленно работают. Он получил место корреспондента и работы — очень много. Учатся политическим вопросам, заводят знакомства и т.д. А нам — грустно!
Мы здоровы. Усиленно работаем. Навещают приезжие. Вчера приехала моя старая приятельница С.Н. Лаврова, с внучкою. —
Погода — на удивление. Морозы по утрам. Днем — роскошь.
Оба крепко вас обнимаем, дорогие друзья.
ПК.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л. 48–49 об. Датировано по содержанию.
1. Жена П.А. Пальчинского Нина Александровна переводила в это время книгу П. Дюбуа «Самовоспитание».
Rapallo, Italie. Ligurie.
27 февраля 1911.
Дорогой мой друг,
Хворнул я немного: легкая ангина — многие тут перехворали ею — оттого запоздал ответом. Теперь почти прошло.
Вы спрашивали насчет журнала. Мысль моя была: так как у нас есть небольшая типография, издавать понемногу сборник, и в нем работать, даже в более тесном составе, чем мы были в «Х[лебе] и В[оле]». Но теперь, из-за так называемых экспроприации в Лондоне (с ведома русского и интернационального шпионья), приходится это дело отложить на неопределенное время.
В парижские же комбинации я не стану вступать, потому что начинать дело с незнакомыми людьми не хочу. Бесполезно и, часто, просто вредно. Люди, мало между собою знакомые, всех своих убеждений друг другу не высказывают; а теперь считают даже долгом скрывать, если знают, что другой их не разделяет. А насколько эти якобинские приемы взаимных друг от друга конспирации вредны делу, это увы, мы все знаем.
При таких условиях, совместная работа с пользой возможна только в тесном кружке близких людей, тем более в литературном деле.
Вы, конечно, понимаете меня?
Работаю усердно над своею статьею «Are Acquired Characters Inherited?» [1] и скоро к вам, верно, обращусь за помощью. Собираю книги. Сейчас читаю La transmissibilité des car[actè]res acquis, Rignano [2]. Знаете ли вы ее? Интересно.
Bonnier так и не ответил мне. Разве, может быть, ответил в Revue générale de botanique, которой в Генуе нет. Спрашиваю в Милане, где нашел Tito Vignoni, с которым переписываюсь. Ярый ламаркьянец.
Видели ли вы мои 2 статьи об action directe du milieu [3] на животных? Я там собрал несколько новых, очень интересных работ, главным образом из Archiv für die Entwicklungsmechanik (Roux [4]) из Венской лаборатории Przibram (очень хорошие примеры action directe и наслед[ственной] передачи). Знакомы ли вы с Drzevina? Она — в Париже, должно быть — ламаркьянка. Пишет в Revue scientifique.
Я привез с собою новою книгу английскую Heredity, Reiďa. 534 убористых страницы чистой математики, с презрением к эмпирике — защита вейсманизма. Чистый марксизм в биологии!
Работаю, но сильно отрывают приезжие. Здесь Софья Николаевна Лаврова с внучкой, H.H. Ник. с дочерью, сегодня приехала Р. Выдрина и ждем Лизу Выдрину.
Погода дивная и нет-нет оторвет тоже от работы.
Сашок здорова, работает усиленно с мужем. Весела. Сюда не приедет. Ищут квартиру в городе, а то страшная потеря времени ездить 2 раза в день в City, для телеграмм.
Соня тоже работает, довольно успешно. Ну, крепко, крепко обнимаю вас, дорогая Маруся, и маму милую. Соня — тоже.
П.
Anarchistes en exil. P. 407–408, № 280. Публикация М. Конфино.
1. Наследуются ли приобретенные свойства? — (англ.). Очевидно, имеется в виду статья, вышедшая под названием «Inheritance of acquired characters. Theoretical difficulties» (Nineteenth Century and After. — 1912. — Vol. 27, March. — P. 511–531).
2. Эугенио Риньяно (Eugenio Rignano, 1870–1930) — итальянский философ. Редактировал основанный им журнал «Scientia». Полное название упоминаемой книги: Rignano E. Sur la transmissibilité des caractères acquis: Hypothèse d'une centro-épigénèse. — Paris: F. Alcan, 1906. — (4), 320 p.
3. прямого действия среды — (фр.). Упоминаемые Кропоткиным статьи появились в журнале «Nineteenth Century and After» в 1910 г. (Vol. 67, Jan. — P. 86–107; Vol. 68, July. — P. 58–77).
4. Вильгельм Ру (1850–1924) — немецкий зоолог, основатель экспериментальной эмбриологии. Упоминаемый журнал (полное название — «Archiv für Entwicklungsmechanik der Organismen») основан В. Ру в 1894 г.
Villa Teresa
Rapallo
Ligurie Italie.
28 февраля 1911.
Дорогой мой Владимир Львович!
Все это время собирался писать вам. Но — сами знаете, как при усиленной работе страдает корреспонденция.
Ваше письмо Столыпину читал в Утре России (мне его присылают с тех пор, как я написал для них о Толстом) и, в сокращении, в Русском Слове [1]. И, дорогой мой и очень любимый Владимир Львович, считаю этот ваш шаг лишним.
Что Азеф — «преступник», они отлично знают; набирать шпионов из преступников — старая система. И покуда преступник им полезен, они им пользуются и принимают меры, чтобы его всегда держать под топором. Чем больше вы за ним укажете преступлений — тем лучше для правительства, тем вернее затянут их узел петли, накинутой на его шею; тем больше рабски он должен им служить.
Неужели, милый мой Владимир Львович, вы еще приписываете какое-нибудь значение запросу в Думе?
Что прибавит он к тому, что все, желающее знать, уже знают?
Доказывать еще, что всё, всё, сделанное во время революции, было сделано с ведома Азефа, — если это и так было, — ничего никому не доказывает, кроме нелепости революционеров, с их Ц.К. и Б.О. и Ц.Б.О. и Л.Б.О.
Довольно уж они наказаны за свою глупость. Лежачего нет нужды добивать.
(Но заметьте, что говоря, что покушение на Николая II не удалось не по вине Азефа — вы этим бросаете в умы публики предположение, что, чтó ни говори Б., а Азеф был революционер, тогда как я твердо убежден, что и в этом деле разыгралось то же, что было в заговоре царскосельском. Подосланное лицо. — Об этом замечаю вам между прочим. Это не особенно важно для оценки прошлого).
Поддерживая в людях веру, что Азеф взаправду устраивал покушение, которое должно было совершиться, вы делаете ужаснейшую ошибку. Не забывайте, что это был главный конечный аргумент Ц.К.
Думать, что выставив Азефа, как авантюриста, жившего на счет и правительства и революционеров, вы свернете Столыпина и подорвете самонадеянность его — жестокое заблуждение. Во Франции прекрасно знают, что все агенты способны служить, и часто служат, «нашим и вашим»; на то есть даже особое слово во французской полиции: «c’est un cochon qui mange à deux râteliers» [2]. Таких им и нужно.
Вообще, дорогой мой Владимир Львович, пережевывая Азефское дело, вы роняете престиж, завоеванный вами. Вот если бы вы выступили с публикацией бумаг Меньщикова — это было бы другое дело. Но на чем застряло это дело?
Главное теперь было бы очистить воздух в революционной среде вообще: выдвинуть новые идеалы, новые способы действия. «Якобинство», в худшем смысле слова, — в смысле взаимной конспирации друг против друга и «чиноначалия» — с самого начала парализовало всё лучшее в русской революции, и теперь дошло до того, что нельзя подобрать 4–5 человек без того, чтобы один из них не преследовал своих целей, не вел свою игру.
Вот против чего следовало бы теперь направить усилия. — А для этого разоблачения Меньщикова, с его 2000 имен, были бы ценнейшим материалом. Тогда окажется, что Азеф вовсе не стоял изолированно, что у него были и тут и там высокие покровители и пособники…
— Я прочел в Temps Nouveaux известие о разоблачении матроса — крупного члена эс-эровской Б.О. — Кирюшина [3]. Это от вас идет, или они сами открыли? Если что-нибудь выпущено по этому поводу, пришлите, пожалуйста.
Вы не поверите, дорогой Владимир Львович, как мне хотелось бы с вами повидаться и обо всем побеседовать. Если будете на юге до конца апреля, непременно устроимте так, чтобы свидеться.
— Где теперь Герман Александрович [4]?
Оба крепко, сердечно вас обнимаем.
П.К.
ГАРФ. Ф.5802. Оп.2. Ед.хр. 666, л.62–63.
1. В русских газетах было помещено открытое письмо Бурцева к Столыпину, в котором он требовал предания суду Азефа.
2. «свинья, которая ест их двух корыт» — (фр.).
3. Полицейский осведомитель (правильная фамилия — Кирюхин), внедрившийся в Боевую Организацию эсеров в 1900–1910 гг.
4. Г.А. Лопатин.
Villa Teresa,
Rapallo, Liguria, Italy
March, 14, 1911
Dear Mrs. Spence Watson
We learned about your great sorrow [1] while both we were ill, and only now can we express to you our deep grief and our profound sympathy, and mourn with you the loss of your dear husband.
The world is poorer now by his loss. He was such a true and such a bold friend of everything that is good in mankind and leads it out of its present sad conditions.
But that is not all. His noble aims in life had such a great noble heart, so deeply sympathetic a nature, to support them. We, Russians, knew it more than anyone else, and for us personally, your dear beloved husband was such a true, dear friend.
It is with a heart full of grief that we write to you, dear Mrs Spence Watson, these lines. Be sure of one thing — that there are thousands of hearts which join your’s in its grief and mourn with you.
Yours affectionately
P. Kropotkin
Villa Teresa,
Rapallo, Liguria, Italy
14 марта 1911
Дорогая мисс Спенс Уотсон
Мы узнали о вашей великой скорби [1], когда оба были больны, и только теперь можем выразить вам нашу глубокую печаль и глубокое сочувствие. Мы скорбим вместе с вами о потере вашего дорогого мужа.
Мир стал беднее, потеряв его. Он был истинным, смелым другом всего того, что есть хорошего в человечестве, того, что ведет его прочь от нынешних печальных обстоятельств.
Но это еще не все. Его благородные жизненные цели поддерживало благородное, полное сочувствия сердце. Мы, русские, знаем это лучше других, и для каждого из нас ваш дорогой, любимый муж был настоящим, искренним другом.
Мы пишем вам, дорогая миссис Спенс Уотсон, с сердцем, полным печали. Будьте уверены в одном — тысячи сердец во всем мире присоединяются к вашему горю и скорбят вместе с вами.
Любящий вас
П. Кропоткин
Частное собрание, Великобритания. Факсимиле и расшифровка текста найдены на сайте benbeck.co.uk.
1. Роберт Спенс Уотсон, английский юрист и общественный деятель, один из основателей и казначей Общества друзей русской свободы, организации помощи борцам с самодержавием, скончался 2 марта 1911 г.
Rapallo
29 марта 1911
Дорогой мой Петр Акимович.
Я сегодня утром написал Каплану, что так как ни вы, ни Б. не обращались ко мне с просьбой вступиться в столкновение, то вмешиваться в него я не имею никакого права.
И, написавши это, я понял, что раз я так пишу, я не имею никакого права передать вам жалобу Б. Так что, пожалуйста, вы сейчас же верните мне ее, и имейте в виду, что пользоваться ею вы не должны. Я действительно, — раз устраняюсь, не имею права вам ее показывать. Оттого я, очевидно, колебался вам ее отдать.
Если ко мне обратится Б., я скажу ему прямо и откровенно, что об нем думаю. Каплану же я не рискнул даже сослаться на Герценовский Кружок. Кто его знает, пожалуй обратятся к нашему кружку, ссылаясь на меня, тогда как я их права на расследование не признаю.
Сегодня был у нас Вл. Л. Надеюсь, вы свиделись.
Передайте сердечный привет вашему милому спутнику.
Крепко обнимаю вас.
П.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л. 4–4 об., 50.
Rapallo
27 апреля 1911
Дорогой мой Петр Акимович.
Никак не могу припомнить, ни найти из прежних ваших писем, о чем вы просите ответить.
Если насчет изданий для народа в общедоступной полу-беллетристической форме, по всем вопросам жизни, права и т.п., то конечно — да, да, да! Мало того. Если б даже первые книжки только посредственные, и то не беда. Первый блин бывает комом не только у одних кухарок. Все мы учимся писавши.
Вот и зиме конец, и мы уезжаем из Рапалло и так мало виделись. Страшно затянулась работа. Только в воскресенье кончил, и то еще не совсем набело. И трудная же была работа. Поглощала.
Ну, а насчет изданий, — в Лондоне дело, по-видимому, налаживается. Можно будет, верно, начать летом.
Читаете ли вы Парижский Вестник? Вышло нумеров 8. Хрусталев очень хорошо пишет. Я совсем с ним мирюсь за эти статьи.
А Confédération Générale de Travail [1] выпускает завтра 1-й № своей ежедневной газеты La Bataille Syndicaliste [2]. Я с радостью принял их предложение сотрудничать — первая газета, кроме наших собственных, мною же основанных, в которой я почувствовал и радость, и обязанность работать. Эх, кабы силенок!
Вожусь с ящиками. Пакую книги и об вас, родной, вспоминаю, как всегда, с любовью. А что милой Нины Ал. перевод? Печатается? Крепко обнимаю вас обоих, с любовью.
П.Кр.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л. 6.
1. Всеобщая конфедерация труда — национальный профсоюзный центр Франции, основанный в 1895 г. Ее орган «La Bataille Syndicaliste» (Синдикалистская борьба) выходил в 1911—1915 гг.
2. Первый номер в действительности вышел 27 апреля 1911 г.
Villa Lausanne
Locarno Switzerland
June 21, 1911
After July 10th Viola, Muswell Hill Rd.,
London N.
Dearest James,
Quite an eternity since we communicated last time! How are you? What are you busy with? The same book on Russia? How does it progress? What are the chances of seeing you soon in England? How is Mrs Mavor? The boys? and dear Dora?
Sasha, as you know, is married to Boris Lebedeff a charming young Russian whom Sophie and I love very much.
Both very busy at work for the Russian paper, which Boris represents in England [1]. Sasha has taken to work, makes translation (a real gift for them), and I hope will do some day something of her own.
All the winter I have been working at «Direct Action of Surroundings on Animals» [2]. I had to read immensely, and have found most interesting things. The most distinct result is that the only way to study evolution is physiology: the physiological action of the environment. If any one of your Canadian friends has worked in that direction & has separate copies of his works, & sends me, it will be most welcome. I have bought lots of books but had to limit the purchases, and beg now right & left. It is a fact that some of the most interesting suggestions I found in such little known papers.
Unfortunately during my stay here which I intended to last only a fortnight before returning to London, I got a gastric attack, so bad as I had not for 20–25 yrs. Nearly 3 weeks without food, &, consequently, great weakness. Dearest Sophie felt that it did not go, she and Sasha grew alarmed, & Sophie went here on the 1st of June. Now, owing to her, all goes all right. But we shall stay here till the end of the Coronation. Then we return to «Viola», where Sasha stays now.
Much love, dearest friend, to you and all your dearest,
Peter.
Did you see B. Shaw’s stupid & wicked attack on Tolstoy in May Fabian News. It would almost be worth a good rebuke.
Villa Lausanne
Locarno Switzerland.
21 июня 1911 г.
После 10 июля — Viola, Muswell Hill Rd.,
London N.
Милейший Джеймс.
Прошла целая вечность, с тех пор как я получил весточку от вас! Как вы живете? Чем занимаетесь? Все той же книгой о России? Как она у вас идет? Сможем ли мы с вами увидеться в Англии? Как поживает мисс Мейвор? Как мальчики? Как дела у дорогой Доры?
Как вы уже знаете, Саша вышла замуж за Бориса Лебедева, симпатичного молодого русского, которого я и Соня очень любим.
Оба они много работают для той русской газеты, корреспондентом которой в Англии является Борис [1]. Саша взялась делать переводы (у нее к ним есть явные способности). Надеюсь, что со временем она опубликует что-нибудь свое.
Я всю зиму работал над «Непосредственным воздействием окружающей среды на животных» [2]. Пришлось прочесть несметное количество литературы, но я открыл для себя множество интереснейших вещей. Наиболее очевидным выглядит то обстоятельство, что единственным средством изучать эволюцию является физиология: физиологическое воздействие окружающей среды. Если кто-либо из ваших канадских друзей ведет исследования в этом направлении и он может прислать оттиски своих работ, я буду рад получить их. Я накупил уже массу книг и теперь мне приходится ограничивать себя и выпрашивать книги у кого только можно. Причем самые интересные предположения и гипотезы попадаются мне в таких вот малоизвестных работах.
К несчастью, во время моего пребывания в Локарно (а я предполагал пробыть здесь две недели, а потом возвратиться в Лондон) у меня случился желудочный приступ, да такой острый, какого не было последние 20–25 лет. Почти три недели я практически ничего не ел, из-за этого, конечно, огромная слабость. Когда моя дорогая Соня поняла, что дело обстоит плохо и положение не улучшается, они с Сашей забеспокоились, и Соня приехала ко мне 1 июня. Сейчас в основном благодаря ей все наладилось. Но нам все равно придется побыть здесь еще некоторое время, скорее всего, до предстоящей коронации [3]. Затем мы вернемся в нашу «Виолу», где сейчас живет Саша.
Большой привет, дражайший друг мой, вам и всем вашим близким.
Петр.
Видели ли вы глупую и отвратительную заметку Бернарда Шоу о Толстом в майской книжке журнала «Fabian News»? [4] Автор вполне заслуживает хорошенького нагоняя.
TFRBL. J. Mavor Ms. coll. (119). Box 10B.
Исторический архив. 1995. № 1. С. 148–149. Публикация Дж. Слэттера. Пер. с англ. В.П. Павлова. Редакция перевода А.В. Бирюкова.
1. Борис Лебедев был корреспондентом либеральной московской газеты «Русское слово» в Англии.
2. См.: Kropotkin P. Inherited variation in animals // Nineteenth century and after. — 1915. — Vol. 78, № 465, Nov. — P. 1124–1144.
3. Имеется в виду коронация английского короля Георга V, которая состоялась летом 1911 г.
4. Бернард Шоу напечатал в «Fabian News» (Т. 22. С. 45–46) рецензию на биографию Л.Н. Толстого, принадлежащую перу Элмера Мода и вышедшую в свет под названием «Жизнь Толстого: последние годы» (« The Life of Tolstoy: later years»).
Локарно 28 июня 1911 г.
…Я еще на прошлой неделе хотел написать тебе по поводу журнала [1]. С перерасходом, который будет доходить до 5000 фр. в год, положение, действительно, внушает беспокойство.
Нельзя ли было бы, однако, найти человек 50 товарищей, которые гарантировали бы по 100 франков в год, или лучше 100 или 80 человек, которые гарантировали бы 50 франков в год, или 5 франков в месяц? Короче, надо образовать вскладчину основной фонд, какой мы всегда имели во «Freedom».
Посылаю тебе, для начала, 25 франков. Если ты думаешь, что это полезно, то ты мог бы напечатать что-нибудь в таком смысле:
«Один из наших друзей пишет нам: „Когда-то мы имели «La Révolte», «Le Libertaire», «Pere Peinard» [2] — три газеты, которые развивали анархическую идею в ее целом. В настоящее время газеты специализируются. «La Guerre Sociale» [3] специализировалась на борьбе с милитаризмом, «La Voix de Peuple» [4] и «La Bataille Syndicaliste» [5] специализируются на прямой борьбе Труда с Капиталом. «Le Libertaire», не специализируясь, особенно сосредоточивает свое внимание на борьбе с государством. Но по мере того, как эта специализация, необходимая и высоко полезная, совершается, мы думаем, что каждый анархист тем более должен чувствовать необходимость органа, который занялся бы особенно идеей в целом — Анархией вообще — который вдохновлял бы каждую сторону той борьбы, которую лишенные собственности ведут с власть и капитал имущими, и которая одна только и может сгруппировать и объединить их в непобедимую силу.
Представлять себе, что всё уже сказано об этом — значит жить иллюзиями. Напротив, каждый день, каждый новый факт жизни капиталистических государств нашего времени и борьбы пролетариата против государства выдвигает какой-нибудь новый пункт, пренебрегавшийся теми, кто своей повседневной борьбой делает из Анархии не теорию, а взгляд на целое, всегда живой, всегда готовый усвоить новые элементы, пренебрегавшиеся до сих пор, ибо в борьбе надо было спешно решать наиболее неотложные задачи.
Каждый год — по мере того, как технические приемы совершенствуются, новые способы осуществить наши идеи преподносятся нам в результате нового развития различных видов экономической жизни народов. И, наконец, каждый год компромисс между теми представителями буржуазии, которые стали когда-то в ряды рабочих, завоевали их доверие, а теперь проповедуют концентрацию капитала в руках буржуазного государства, — этот компромисс становится всё более и более явным. И он всё более и более угрожает надолго задержать освобождение рабочих и крестьянских масс.
Борьба против этого извращения социализма, которая сейчас развивается; защита анархической идеи в ее целом и прогрессивная разработка этой идеи, которая будет главной идеей двадцатого века, становятся, таким образом, необходимостью — и мы спрашиваем у наших товарищей, не следует ли иметь газету, которая взялась бы за эту задачу“.
После чего друг, пишущий нам эти строки, предлагает, чтобы те, кто может это сделать, объединились бы для создания гарантийного фонда газеты, обязуясь платить каждый, по столько-то в месяц. Если бы нашлось… 50 человек, которые обязались бы платить по 5 франков в месяц, то это уже позволило бы нам…»
(Одним словом, ты средактируешь практическую часть предложения как найдешь лучше — если ты его одобряешь.)…
Если идея гарантийного фонда будет одобрена, то ты напечатаешь: «Гарантийный фонд. К. — 25 фр.»
Если нет, то отнеси эти 25 фр. в «Отдел подписки»…
Пробуждение. 1931. № 15. С. 11–12. Выдержка из письма. Публикация М. Неттлау.
1. Имеется в виду «Les Temps Nouveaux», явившийся продолжением «La Révolte» и «Le Révolté».
2. Парижский еженедельник, выходивший с 1889 г. до 21 февраля 1894 г., затем выходивший в форме брошюр в Лондоне, с 25 сентября 1894 г. до января 1895 г.; в виде газеты в Париже под названием «La Sociale» с 11 мая 1895 г., а спустя несколько времени переименованный в «Pere Peinard» и появлявшийся до 15 февраля 1900 г., всё время под редакцией Эмиля Пуже.
3. Еженедельник Гюстава Эрве, издававшийся с декабря 1906 г.; газета никогда не проповедовала анархических идей.
4. Синдикалистский еженедельник Генеральной Конфедерации Труда, выходит с 1 декабря 1900 г. под редакцией Эмиля Пуже.
5. Ежедневная синдикалистская газета, выходящая с 27 апреля 1911 г.
Viola. Muswell Hill Rd. N.
26 июля 1911 г.
Дорогая Нина Александровна, мы только в прошлый понедельник вечером вернулись домой — и представьте — оба с тех пор не можем наладиться с какою-то диспепсиею. Уж на что Соня — казак насчет пищеварения, и она не может направиться (Лиза Выдрина приехала к нам с тою же болезнью: тень прежнего здоровья). — А я вот уже 4-й или 5-й день опять кормлюсь блюдечком fleur de riz [1] на бульоне. А при этом жара эти дни была не-вы-но-симая: ничего подобного не бывало за всё время, с тех пор как введены регистрирующие инструменты!
Вот отчего не написал еще. А главное, дорогая, милая Нина Александровна, не ответил еще потому, что отказываться не хочется, а между тем я из опыта вывел, что я совершенно не умею писать предисловия, и потому всегда с болью в сердце вынужден отказываться от предисловий. Не умею. Выходит рецензия, критика, а рецензию, критику написать нелегко, — да и вовсе не это требуется. Недавно я вынужден был взяться за предисловие к книге Pouget «Comment nous ferons la Révolution» [2]. Промучился долго, и, конечно, вышло не то, что желательно, и он явно недоволен.
Тут нужна какая-то легкость, которой у меня нет. Вот почему я постоянно отказываюсь.
Вам отказать мне так неприятно, просто-таки больно, что я медлил, и засел читать книгу. И чем дальше читаю, тем больше сознаю свою неспособность.
Я прочел более 100 стр. и хотел дочитать до конца, раньше чем ответить. Но вам сейчас уже нужен ответ, то лучше сегодня же отошлю вам книгу [3].
Книга — интересная. Перевод прекрасный. Но самый сюжет такой трудный и, для меня, в этой форме, новый, что у меня до сих пор не сложилось никакой мысли, которая могла бы послужить зацепкой для предисловия.
Вы знаете меня, и сами почувствуете, что это не отговорка. Но другие не понимают этого и сердятся.
А между тем оно — так. И я бог знает что дал бы, чтобы этого отказа не писать. —
Крепко и сердечно обнимаю вас обоих.
ПК.
Соня совсем расхворалась, особенно похудев по жаре эти дни, разыскивая дом. Она просит, и Саша тоже, крепко вас обнять.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 1143, л. 1–3 об.
1. рисового отвара — (фр.).
2. Пуже. «Как мы совершим революцию». Книга вышла впервые в 1911 г.
3. Н.А. Пальчинская перевела книгу: Дюбуа П. Самовоспитание / Пер. Н. Пальчинской с 3-го фр. изд. 1909 г.. — СПб., 1911. — 234 с.
Viola. Muswell Hill Rd. N.
28 июля 1911 г.
Дорогая, милая Нина Александровна. — Возвращаю вам сегодня корректуры. Я очень внимательно прочел книгу, отмечая типичные места, и кончив чтение, еще более убедился в своей неспособности писать предисловия.
Потому ли, что я никогда не занимался литературными рецензиями, потому ли, что у меня развит «esprit de combativité» [1], не знаю, но предисловие, — какое нужно, — не выходит.
Так и тут. Книга прекрасная, очень полезная, в настоящее время в России — нужная; а у меня всё вертится коренной её недостаток: ничего не сказано о том, что больше всего препятствует теперь самовоспитанию: отсутствие единства в обществе, деление общества на эксплуатирующих и эксплуатируемых, очень бедных и богатых, правящих и управляемых… А скажи это в Предисловии просто, искренно, — выйдет подрезать распространение полезной книги. Нет, — не умею: оттого и не берусь, и с грустью возвращаю вам корректуры вашего поистине прекрасного перевода, за который позвольте вас крепко обнять.
И язык у вас богатый, и понимание тонкостей французского языка, и философская вдумчивость. Одно слово меня поразило: воление (volition). Слово — доброе, но принято ли оно?
У нас тут южно-русская жара, очень утомительная, особенно своими жарко-влажными ночами. Вчера радовались грозе; сегодня опять heat wave продолжается. Все здоровы. Измучены исканием дома Саше. Дорого, неприступно.
Крепко обнимаем вас и милого нашего П.А.
П. Кр.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 1143, л.5–6 об.
1. боевой дух — (фр.).
Villa Vera, Solaro, Sanremo 1 августа [1911?]
Дорогой Давид Владимирович!
Вот у нас и Гарибальди [1]. Прокофьева умерла в 2 ч. дня во вторник. Умерла спокойно. Как вы живете?
Ваш П.Кропоткин
Stow Hill Papers, House of Lords Records Office, London.
Исторический архив. 2001. № 1. С. 61. Публикация Дж. Слэттера.
Дата письма определена Дж. Слэттером исходя из сообщения о смерти М.А. Прокофьевой (члена боевой организации партии эсеров), которая в декабре 1908 г. была жива, т.к. принимала участие в конференции партии эсеров. Слэттер пишет, что 1911 г. был единственным годом после 1908 и до начала первой мировой войны, когда Кропоткин провел часть лета за границей. Однако в августе 1911 г. Кропоткин был в Лондоне: они с С.Г. вернулись из Италии 15 июля — см. письмо М.И. Гольдсмит от 30 сентября 1911 г.
1. На обороте открытки — фотография Дж. Гарибальди.
Viola, Muswell Hill Rd., London N.
[August 6, 1911]
Dear friend,
Best thanks for having asked Prof. Macdougal [1] to send me his papers. I am reading them and - enjoying. It is just the sort of experimental research we were so badly wanting after 25 years of Weismann [2] dialectics. Fancy the pleasure of reading the same day Weismann’s last — «Die Selektionstheorie» — and Macdougal’s «Organic Response»!
I shall just write to him.
Anything of the American work will be most welcome. This winter I was compelled to spend 6 or 7 £ on German books: there is no British Museum at Rapallo! and even here, with growing age, going every day up and down to the British Museum and working there 5–6 hours becomes a little above the forces. So I wrote to different persons trying to get their work and received «Separatabdrücke» of great value. Only the Carnegie Institution [3] refused blank offering to buy their publications which — the Secretary wrote — they sell at nominal prices. Nominal for their value — yes, but not nominal for me!
Now I revise the article I wrote in Rapallo: «Are acquired characters inherited» [4].
[The] first part = criticism of Weismann’s (countless) hypotheses, and be read already for the 2nd part - the facts, - for which Macdougal's presidential address is of the greatest value.
Hope, all are well. We — too. House hunting for Sasha & for us two (we intend to try the South coast for next winter — perhaps Brighton. Much love from all three, Peter.
Many kisses to all of you! How is Jimmie going on? and Dodo? and Willie? and dear Mrs Mavor?
Viola, Muswell Hill Rd., London N.
6 августа 1911 г.
Дорогой друг.
Большое спасибо за то, что Вы попросили проф. Макдугалла [1] прислать мне ряд его работ. Я сейчас прорабатываю их, причем это доставляет мне большое удовольствие. Это как раз тот вид экспериментальных исследований, в которых мы так нуждаемся после 25 лет господства вейсманистской диалектики. Вообразите себе удовольствие, которое вы испытываете, читая в один и тот же день последнюю работу Вейсмана [2] «Теория отбора» и работу Макдугалла «Органическая реакция»!
Любая информация об американских исследованиях будет в высшей степени желательна. Этой зимой я был вынужден потратить 6 или 7 фунтов на немецкие издания, ведь в Рапалло нет Британского музея! Да и вообще ездить каждый день в Британский музей и обратно и работать там по 5–6 часов в моем возрасте всё труднее. Поэтому я обратился к ряду ученых с просьбой присылать мне их работы и в результате получил журнальные оттиски работ, представляющие большую ценность для меня. Только Институт Карнеги [3] наотрез отказал мне, предложив купить его издания, которые, как написал секретарь, они продают по номинальной цене. Номинальной по их ценности — да, но не номинальной для меня!
В настоящее время я перерабатываю статью, которую написал в Рапалло — «Наследуются ли приобретенные признаки?» [4]
В первой части предполагается критика бесчисленных гипотез, выдвинутых Вейсманом. Эту часть я уже закончил, сейчас много читаю, чтобы поскорее завершить вторую, в которой будут приводиться факты. В этом отношении наибольшую ценность представляет собой президентское послание Макдугалла.
Надеюсь, что все ваши здоровы. У нас все в порядке. Занимаемся в основном тем, что подыскиваем дом для Саши и для нас двоих (мы собираемся следующую зиму провести на южном побережье, возможно, в Брайтоне). Большой привет от нас троих.
Петр.
Шлем тысячу поцелуев. Как дела у Джимми? у Додо? у Вилли? у мисс Мэйвор?
TFRBL. J. Mavor Ms. coll. (119). Box 10B.
Исторический архив. 1995. № 1. С. 149–150. Публикация Дж. Слэттера. Пер. с англ. В.П. Павлова.
1. Макдугалл Уолтер Байрон (род. в 1883) — американский ботаник.
2. Август Вейсман (1834–1914) — немецкий зоолог и эволюционист, основатель неодарвинизма (вейсманизма). Выдвинул теорию передачи наследственных признаков с помощью зародышевой плазмы, которая до появления менделевской генетики, получившей впоследствии всеобщее признание, считалась основным объяснением роли механизма передачи наследственных признаков в результате естественного отбора в процессе эволюции живой природы.
3. Институт Карнеги — культурный центр в городе Питтсбурге, состоящий из музея естественной истории, художественного музея и библиотеки. Назван по имени сталелитейного магната и известного мецената Эндрю Карнеги (1835–1919), выделившего средства на его создание и содержание. Принадлежащие ему металлургические заводы находились в Питтсбурге.
4. См.: Kropotkin P. Inheritance of acquired characters. Theoretical difficulties // Nineteenth Century. — 1912. — Vol. 27, March. — P. 511–531.
Viola, Muswell Hill Rd.,
London N.
August 22, 1911.
Dearest James,
Many, many thanks for your note of Aug. 8th with a letter from Prof. Jennings [1].
I am finishing now the article on Weismann’s superstructure of hypotheses concerning heredity.
In his last work of 1909 he gives up his position: he admits that the determinants of the genoplasm may be influenced by external causes in the same positive or negative directions as the body-cells are by the same external causes. — Lamarckism indicated — minus an honest & frank recognition which we have permitted him so nicely to establish a difference between the inheritance of racial characters, established by centuries of life under certain stable conditions, & the individually acquired characters, developed in one or a few generations only. What a beautiful insight into life, a physiologically trained mind would have won through that, & what a miserable retreat of the dialectician!
Of course, he has for him all the Neo-Kantianer & all the followers of Mach [2], Ostwald [3] & Avenarius [4] (like Carl Detto [5]) who are afraid of establishing, — in Evolution too!! — a point in favour of the physical basis of psychical activities.
Love
Peter.
You know, of course, all about the strike [6]. They speak of J.R. Macdonald’s [7] threat of vote of censure, which made the Goverment, change its attitude. The truth is, that the telegrams of riots in the provinces were enough to show the gravity of the situation: either immediate settlement or — bloodshed all over Wales & Lancashire — & London too. How ominous this pillaging of Jewish shops — & an armoury — in these Welsh mining towns! How strikingly reminding of the beginnings of 1789 in Alsace [8].
Viola, Muswell Hill Rd.,
London N.
22 августа 1911 г.
Милейший Джеймс.
Огромное спасибо за вашу записку от 8 августа и письмо от проф. Дженнингса [1].
Сейчас я заканчиваю статью о вейсмановской надстройке из гипотез, касающихся наследственности.
В своей последней работе, опубликованной в 1909 г., он уступает свои позиции, признавая, что детерминанты (единицы наследственности) зародышевой плазмы также могут быть подвержены влиянию внешних факторов в тех же самых позитивных и негативных направлениях, что и соматические клетки (а это и утверждают последователи ламаркизма). В стороне остается лишь честное и откровенное признание (которое мы так элегантно позволили ему сделать) того, что различия между наследованием расовых признаков, вырабатывавшихся веками жизни в определенных, не меняющихся условиях, и индивидуально приобретенных признаков, закладывавшихся в течение всего лишь одного или нескольких поколений. Какая поразительная способность проникновения в самую сущность жизни, только физиологически тренированному уму было под силу пробраться сквозь все эти нагромождения, и в результате жалкое отступление диалектика!
Конечно, за ним стоят все неокантианцы и все последователи Маха [2], Оствальда [3] и Авенариуса [4] (вроде Карла Детто [5]), которые обеспокоены внесением (и в теорию эволюции тоже!) пункта, признающего существование физического фундамента психической деятельности.
С приветом Петр.
Вам, конечно, известны все обстоятельства забастовки [6]. Здесь все говорят об угрозе Дж.Р. Макдональда [7] поставить на голосование вопрос о вынесении порицания правительству, а именно она-то и вынудила правительство изменить свою позицию. Суть дела состоит в том, что даже одних телеграмм с сообщениями о беспорядках в провинции было достаточно, чтобы показать всю серьезность ситуации: или немедленное урегулирование, или кровопролитие во всем Уэльсе и Ланкашире, а также и в Лондоне. Как зловеще выглядит разграбление еврейских лавок (и арсенала) в этих валлийских городишках, в которых обитают шахтеры. Как это поразительно напоминает начало событий 1789 г. в Эльзасе [8].
TFRBL. J. Mavor Ms. coll. (119). Box 10B.
Исторический архив. 1995. № 1. С. 150. Публикация Дж. Слэттера. Пер. с англ. В.П. Павлова.
1. Герберт Спенсер Дженнингс (Herbert Spencer Jennings, 1868–1947) — биолог, профессор зоологии в университете Джона Гопкинса с 1906 по 1938 г. В своих работах уделял повышенное внимание вопросам экспериментальной биологии.
2. Эрнст Мах (Ernst Mach, 1838–1916) — австрийский физик и философ-идеалист, один из основателей эмпириокритицизма (махизма). Будучи физиком, много занимался проблемами психологии и физиологии. Рассматривал научные теории в качестве скорее общественных договоренностей, принимаемых для организации описания человеческих ощущений, чем непреложных законов, независимых от человеческого опыта.
3. Вильгельм Фридрих Оствальд (Wilhelm Friedrich Ostwald, 1853–1932) — немецкий физико-химик и философ-идеалист, историк науки. Утверждал, в частности, что атомистическая теория строения материи представляет собой скорее «удобное изображение» ощущения, чем истину саму по себе.
4. Рихард Авенариус (Richard Avenarius, 1843–1896) — швейцарский философ-идеалист, один из основателей эмпириокритицизма (махизма). Известен также своими работами в области психологии.
5. Карл Альберт Эдуард Детто (род. в 1877) — ботаник ламаркистской школы.
6. Во время забастовки шахтеров в Уэльсе в 1911 г. тогдашний министр внутренних дел Уинстон Черчилль направил в деревню Тонипапди войска для подавления беспорядков.
7. Джеймс Рамсей Макдональд (James Ramsay MacDonald, 1866–1937) — один из основателей и руководителей лейбористской партии Великобритании, основную социальную базу которой составляли члены тред-юнионов (профсоюзов). Дважды занимал пост премьер-министра.
8. В своей книге о Великой Французской революции Кропоткин писал, имея в виду лето 1789 г.: «В Эльзасе крестьянское восстание разлилось почти повсеместно. В течение восьми дней в конце июля было разрушено три аббатства, окончательно разгромлены одиннадцать замков и усадьб и многие другие ограблены. Крестьяне захватили и уничтожили все поземельные росписи, а также все реестры (уставные грамоты) феодальных налогов, барщинных и всяких других повинностей» (Кропоткин П.А. Великая Французская революция 1789–1793. — М.: Наука, 1986. — С. 89–90.)
Viola. Muswell Hill Rd.
London, N.
30 сентября 1911.
Дорогой мой друг,
Спасибо вам большое за милое письмо. Я так рад был узнать, что вы здоровы, бодры и работается хорошо.
Работа ваша очень интересная и, в данное время, нужная. Читали ли вы Mneme Semon’a [1]. Я знаю только по отрывочным указаниям, но чувствую, что тут целое направление Гегелевской чертовщины, против которого надо сильно бороться.
А я пишу в постели. Не везет мне этот год, вот уже с марта. Опять вступил в период, который у меня был одно время: усиленная работа — болезнь, усиленная работа — болезнь.
Я долго прохворал после этой «желудочной инфлюэнцы», которою заразился в Locarno (Лиза Выдрина одинаково прохворала: вывезла из Парижа). Вернулись мы (вы знаете, что Соня приехала ко мне в Locarno) в Лондон только 15 июля. Первые 2 недели или больше плохо работалось, все пищеварение не налаживалось.
Затем засел усердно за моего анти-Вейсмана. С 26-го августа по 20 сентября работал очень усиленно, а с 20-го опять слег — всякие старческие болезни. Завтра встану. Но работа стоит.
А мы тут переезжаем: Саша в город, поцентральнее: ее мужу совсем невозможно здесь. А мы — в Brighton. Специалист, запретивший мне зимовать в Англии — теперь позволил; но не в Лондоне. Хотим попробовать Brighton. Взяли домик для нас двоих. Близко к морю. Солнца в Брайтоне много.
Но так скверно сложилось: статью надо кончить, книги разобрать — всех негде было бы поместить (часть надо в склад). И срок дому этому кончился вчера. А тут — болести непрошеные. Спасибо есть два милых кавказца — помогут с книгами. Но — чтобы везти часть в Бр[айтон], часть здесь оставить, часть выбросить, нужно разобрать и уложить в ящики тонны три книг!
Ну, авось справлюсь.
Я так рад, что Грав наладил заем для T[emps] N[nouveaux]. Понемногу выплатим все сообща.
Насчет брошур. Вот видите — даже одной статьи не мог написать за эти 8 месяцев для XIX Century! А жить надо! Как только силенки налаживаются, берусь за это: остальное стоит. Рая Выдрина переводит, но я медлю читать перевод.
Вот, надеюсь, в Brighton возьмусь всерьез.
Крепко обнимаю вас, милая Маруся, и милую маму.
ПК.
Годы, Маруся, сказываются! Соня, спасибо, еще бодрая: 2 ночи глаз не смыкала: ничего!
Anarchistes en exil. P. 413–414, № 285. Публикация М. Конфино.
1. Рихард Земон (Richard Semon, 1859–1918) — немецкий зоолог. В своей книге «Die Mneme, als Erhaltendes Prinzip im Wechsel des organischen Leben» (1904) постулировал способность протоплазмы, или живой клетки, впитывать, сохранять и передавать впечатления. Этой способностью, которую Земон называл «мнемой», он стремился объяснить и наследственность.
Viola, Muswell Hill Rd., London N.
October 4, 1911.
Dearest James,
Again I write in bed — the only way, after all, to tear myself from my articles! I was finishing the one I wrote you about: 3–4 days & it would have been done, entirely, & here I am in bed. Old diseases, haemorrhoids &c. Yesterday our local doctor — a very good Scotchman, Dr. Ingram — called in a specialist, Watson Cheyne, the man who had operated Sasha for appendicitis, & he advises very much an operation.
But the consequences!
6–8 weeks in a nursing home — you guess what it costs! — 3 months interruption of work. Probably — consequent debility & «rest» imposed &c. &c.
And then, we have given leave for this house, & had to leave it on the 29th. Sasha gone «to town» — 15 Ladbroke Grove, Holland Park.
As to me, the specialist who had ordered me in 1908 not to winter in England, says the tuberculosis process is stopped, & I can winter here, but not in London. So we took house in Brighton, & intended to move at once…
You see how it complicates.
Otherwise we were four cheerful & bright.
Sasha’s husband, Boris Lebedeff, is a most charming man, — gentle, soft, intelligent, full of youth, laborious. We love him very much.
He works very hard as the London correspondant in a great liberal Moscow paper, Russkoye Slovo, a very influential paper representing the liberal intellectual population, like the Ryech at St. Pet[ersburg], but more deeply rooted in the true population of Moscow, much less «party» paper than the Ryech.
Just now your Canadian affairs are so prominent, & I advise him very much to give a good correspondence about Canadian problems & politics.
The difficulty is that neither Boris nor I have a proper idea about the main points at issue, & the true inner meaning of all this party warfare.
Could you, dear friend, help us out of the difficulty? Perhaps you wrote something about it lately; or perhaps you could indicate to me the chief points, in which case Boris could — if you like it — give it in your own words, as passages from your letter, or in any form you care it to be done.
And then what books could he consult, besides your own blue book? What chiefly interests me (& surely every honest Russian as well) — is the lesson to be drawn from Britain’s relations to Canada, West Australia, South Africa. Britain makes now a wonderful experiment of grouping all these young nations into one confederation. This is the only road open for Russia — (& for the Balkan States too).
This is what it would be necessary to impress upon Russian readers.
So every advice, hint, indication, you can give us, will be most welcome.
Boris was going to write you yourself, but he spends all the morning with the telegram, & all afternoon in hunting for the latest war news in town; otherwise, he writes pretty good English, & speaks quite well after his 3 years’ stay as a teacher at Liverpool.
And now, dearest James, say a few words about yourself. How are you? How is health, spirits? How does progress the book on Russia? How are Jimmie? Dodie? Willie? Sometimes I have such a desire to see dear Mrs. Mavor surrounded again by all three of them, as we saw her in old Bromley.
— Was interested by doctor’s visit: talk about the usefulness of an operation!
At any rate, we shall not yet remove from the house for a few weeks. The landlord is in no hurry to drive us away. So the address remains the same.
Much love, dearest James, from all of us from dear Sophie, Sasha and her husband, and your old always most affectionate
Peter.
Viola, Muswell
Hill Rd., London N.
4 октября 1911.
Дорогой мой Джеймс,
Снова пишу вам в постели — единственный способ оторваться от моих статей! Я заканчивал ту, о которой писал вам: еще три–четыре дня, и она была бы окончена, а я лежу в постели. Старые болезни, геморрой и т.д. Вчера наш местный врач — прекрасный шотландец, доктор Ингрэм — позвал специалиста, Уотсона Чейна, того, который вырезал Сашин аппендицит, и он очень советует операцию.
Но каковы последствия!
Шесть–восемь недель в лечебнице — подумайте, что это будет стоить! — трехмесячный перерыв в работе. Как следствие — вероятная слабость и вынужденный «отдых», и т.д., и т.д.
И потом, нам надо покинуть этот дом, причем уже 29-го. Саша перебирается «в город» — 15 Ladbroke Grove, Holland Park.
Специалист, который в 1908 году не разрешил мне зимовать в Англии, говорит, что туберкулезный процесс остановлен, и я могу зимовать Англии, но не в Лондоне. Итак, мы взяли дом в Брайтоне, и собираемся переезжать еще раз…
Вы видите, как это усложняет.
В противном случае мы были четыре веселый и яркий.
Сашин муж, Борис Лебедев, — очаровательный человек, нежный, мягкий, умный, полный юности, трудолюбивый. Мы его очень любим.
Он очень усердно работает, как лондонский корреспондент большой московской либеральной газеты «Русское слово», очень влиятельной, представляющей либеральную интеллигенцию, как петербургская «Речь», но шире распространенной среди населения Москвы, гораздо менее «партийной» газеты, чем «Речь».
Нынешние события в Канаде столь заметны, что я очень советую ему дать хорошую корреспонденцию о канадских проблемах и политике.
Сложность в том, что ни Борис, ни я не имеем должных представлений об основных спорных моментах, и истинном значении всех этих партийных сражений.
Не могли бы вы, дорогой друг, помочь нам? Может быть, вы писали что-нибудь на эту тему в последнее время; или, возможно, можете указать мне важнейшие пункты, и в таком случае Борис мог бы — если вы согласитесь — привести ваши подлинные слова, в качестве выдержек из вашего письма, или в любой другой форме, в какой вам покажется удобным.
И наконец, в какие книги следует ему заглянуть, кроме вашей собственной синей книги? Меня (и, несомненно, каждого честного русского) в основном интересует тот урок, который можно извлечь из отношений Великобритании с Канадой, Западной Австралией, Южной Африкой. В Великобритании в настоящее время производится удивительный эксперимент по объединению всех этих молодых наций в одну конфедерацию. Это единственный путь, открытый для России (а также и для балканских стран).
Вот почему необходимо обратить на это внимание российских читателей.
Поэтому все советы, подсказки, указания, которые вы можете дать нам, будут как нельзя кстати.
Борис собирался сам написать вам, но по утрам он целиком занят телеграммами, а весь день охотится за последними военными новостями; с другой стороны, три года преподавания в Ливерпуле выработали у него довольно хороший английский язык, пишет он тоже вполне хорошо.
А теперь, дорогой мой Джеймс, скажите несколько слов о себе. Как ваши дела? Как здоровье, настроение? Как движется книга о России? Как Джимми? Додди? Вилли? Иногда мне так хочется увидеть дорогую мисс Мэйвор в окружении всех вас троих, как это бывало прежде в Бромли.
— Был заинтересован визитом врача: скажите о полезности операции!
Во любом случае, мы не уедем из этого дома в течение еще нескольких недель. Хозяин не спешит выселять нас. Поэтому адрес остается прежним.
Шлю вам признания в горячей любви, дорогой Джеймс, от всех нас — дорогой Сони, Саши и ее мужа, и всегда самого преданного вам
Петра.
TFRBL. J. Mavor Ms. coll. (119). Box 10B.
Перевод А.В. Бирюкова.
Viola. Muswell Hill Rd N
[10 октября 1911 г.]
Дорогой мой Петр Акимович.
Несколько дней тому назад писал вам (и Фанни Марковне — на ваш адрес) и поставил только вашу улицу, — без номера! Хотел проверить, а потом карточки ушли так. Пишу на всякий случай. Может быть, уже дошли до вас. А я сегодня в первый раз встал с постели. Всё валялся. Саша переезжает в среду, мы — должно быть, дней через десять.
Крепко обнимаю вас и Нину Александровну. ПК
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.7. Почтовая открытка; датируется по почтовому штемпелю.
London
16 октября 1911
Дорогие друзья,
Я не только никуда не выехал, но только что встал с постели.
Я очень буду рад, если парижские товарищи предпримут что-нибудь по части изданий; но насчет моих планов, очевидно, у вас вышло недоразумение.
Мой план был очень скромный: издать мою новую брошюру Анархия; потом издавать ряд брошюр; одну из них обещали вы, Марья Исидоровна; затем можно было бы издать, если бы у кого-нибудь из товарищей явилась потребность что-нибудь высказать. Мало-помалу издательство брошюр могло бы обратиться со временем во что-нибудь периодическое.
Что касается до журнала, то ничего подобного я не затевал по той простой причине, что здоровье мое гораздо хуже, чем вы думаете. Писать к сроку я больше не могу; а «помогать советами», я знаю, увы, по опыту, гораздо труднее, чем самому писать то, что нужно.
Поэтому ни в каких журнальных начинаниях я больше участвовать не могу, тем более при теперешнем разброде идей и воззрений, иначе давно бы начал что-нибудь.
Я много думал все это время о том, что нужно в данную минуту для анархистов в России (еще раньше, чем обнаружилось, какую роль богровщина [1] играла в русском анархическом движении). И я глубоко убежден, что теперь прежде всего нужно, чтобы нашлось несколько товарищей, способных, не поступаясь ничем в революционности своей анархической программы, высказать продуманное, пережитое ими, а потому вполне искреннее, определенное отрицание якобинских приемов, принимавшихся до сих пор в России за анархию, а именно: 1) отрицание экспроприаторства как средства приобретения денег для революционной работы и 2) безусловное отрицание богровщины как средства борьбы с реакцией.
Затем необходимо, я думаю, также отрицание единичности, «распыленности», возведенных в теорию, как средства «поднятия масс» единоличными опытами. Нужно сознание того, что сознают рабочие всего мира, — что если единоличные опыты в период застоя являлись сродством заставить задуматься людей, то в период революционный необходимы групповые и массовые выступления крестьян и рабочих. А для этого нужна сплоченность и хотя бы некоторое доверие масс к истолкователям революционных идеалов, увы, окончательно надорванное за последние годы.
Если анархисты не воспользуются немногими годами, которые пройдут до следующих народных движений, для создания ядра, как бы мало оно ни было, из людей, чьим советам рабочие и крестьяне могли бы так же безусловно доверять (их искренности, правдивости, продуманности), как французская беднота могла положиться на Ру и Марата с их высокими идеалами того, чем должен быть народный революционер, если среди нас нет людей, понимающих необходимость этого дела, то незачем и основывать журналы и брать на себя роль истолкователей революционного дела.
Что мы, по крайней мере некоторые из нас, к этому придем, нет сомнения. Но уже пришли ли мы к этому — не знаю.
А пока, конечно, пусть те, кто так думают, начинают; я так и думал начать рядом непериодических брошюр.
П. Кропоткин.
Anarchistes en exil. P. 415–416, № 286. Публикация М. Конфино.
1. По имени Дмитрия Григорьевича Богрова (1887–1911) — анархиста и секретного осведомителя охранного отделения, , по доносам которого в 1907—1908 гг. было арестовано большинство членов киевской анархо-коммунистической группы. 1 сентября 1911 г. смертельно ранил председателя Совета министров П.А. Столыпина; повешен 12 сентября 1911 г.
| New address P. Kropotkin 9 Chesham Street Brighton |
London, 21 Oct. 1911 |
Dear Sir
May I ask you kindly to renew my subscription for press cuttings and to take notice of my new address. I move next tuesday the 24th to
9 Chesham Street Brighton.
With best thanks,
Yours truly,
P. Kropotkin
Please find enclosed cheque for £1.1.0.
| Новый адрес: P. Kropotkin 9 Chesham Street Brighton |
Лондон, 21 октября 1911 |
Уважаемый сэр
Прошу продлить подписку на газетные вырезки; обратите внимание на новый адрес. Я переезжаю в следующий вторник, 24-го.
9 Chesham Street Brighton.
С наилучшими пожеланиями,
искренне ваш
П. Кропоткин.
Пригагаю чек на £1.1.0.
Факсимиле письма найдено на сайте антиквара Richard Ford (в настоящее время информация о лоте с сайта удалена).
[Октябрь 1911 г.]
Дорогой мой Петр Акимович. Как живете? Как идут работы? Как милая Нина Александровна? Вышел ли ее перевод? Вот, как видите, опять хворал. Не везет. Всё время то то, то другое! Теперь ничего очень серьезного, но доктора толкуют об операции. Решили, впрочем, ждать. Сдается мне, что так как наш здешний доктор — по преимуществу хирург, то хирургия — его натуральный метод. Увидим. Так нелепо сложилась эта болезнь, с переездом. Ф.М. вам, верно, сказала, что мы взяли дом в Брайтоне. Собрались переезжать, и вот сюрприз. Тоска, дорогие, быть старым. Спасибо, есть такие милые молодые, как вы.
Оба крепко обнимаем. ПК
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.8-8 об. Почтовая открытка; датируется по содержанию.
9, Chesham St. Brighton
3 ноября 1911
Дорогой Алексей Львович.
Два слова в ответ на вашу открытку. Странно — в Аргентине столько товарищей меня знает. Знают и некоторые Потемкинцы. Не трудно было бы иметь рекомендации. И что ему нужно специально от меня?!
Как видите, мы перебрались. Я здесь со среды — работаем более чем усердно. 33 ящика книг, а 25 разослал друзьям.
Когда удастся, загляните к нам. По вторникам, средам, четвергам и воскресеньям — 3 шил[линга]. Ну, крепко обнимаю. ПК.
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед.хр. 34, л. 47–47 об. Почтовая открытка; на об. — печатный текст: «Change of address. P. & S. Kropotkin, from Viola, Muswell Hill Road, N. To 9, Chesham Street, Brighton».
4 ноября 1911
Наконец, мы перебрались, дорогие милые друзья! Я хворал прошлый месяц, — кромсать хотели. Но понемногу наладилось — приблизительно. Соня здесь уже 10 дней, а я жил в Лондоне, работал в Br[itish] M[useum], и приехал только в среду. Работы было ужас: 33 ящика (Tate, в 112 lbs сахару) сюда привезли, 25 роздал другим (и 12 пакетов). Подумать, что было укладки-раскладки. Втроем, с двумя грузинами справились. Поселились в 2 мин. от моря.
Как живется? Как работы? Когда — к нам?
Сердечно обнимаю вас обоих. ПК
ГАРФ. Ф.3348. Оп.1. Ед.хр. 953, л.9. Почтовая открытка; на об. — печатный текст: «Change of Address. P. & S. Kropotkin, from Viola, Muswell Hill Road, N. To 9, Chesham street, Brighton».
Brighton.
7 ноября, 1911.
Хоть два слова хочу написать вам, дорогой мой Яновский, чтоб сказать, что от души радуюсь, что вы с прежней энергией продолжаете свою работу. Сердце радуется, видя это. Я — хвораю, но между хворостями работаю с большой охотою. К сожалению зарылся на год в дебри Вейсманизма (для «Nineteenth Century»). Еле выбиваюсь теперь — доктор позволил перезимовать в Англии, но не в Лондоне, и мы поселились в Kent Town, в вост. Брайтоне.
Всем сердцем — всего хорошего и сердечный привет от нас обоих.
П. К.
Наша дочка — замужем за прекрасным человеком. Бор. Лебедевым [1]. Она поселилась 15, Ladbroke Grove, Holland Park VI.
Интернациональн. сб. С. 263.
1. Борис Николаевич Лебедев — журналист, член партии эсеров.
9, Chesham Street,
Brighton
20 ноября 1911
Многоуважаемый Николай Александрович.
Прежде всего позвольте очень извиниться перед вами за то, что до сих пор еще не поблагодарил вас за присылку вашего монументального труда [1].
Когда я получаю от автора хорошую книгу, мне всегда совестно бывает написать банальное изъявление благодарности раньше, чем я действительно прочту книгу, или, по крайней мере, бóльшую ее часть.
Получивши же вашу, действительно монументальную и в высшей степени самостоятельную работу, и поняв с первых же прочитанных при разрезывании строк, что такое представляет собою этот труд, я тем менее был способен писать вам, не познакомившись с вашей работой.
Увы, — годы и болезни не позволили раньше это сделать. Пришла ваша книга, когда я серьезно был болен (шла речь о серьезной операции), как раз, к тому же, когда приходилось разорять насиженное гнездо с его 3–4 тысячами книг, газет, вырезок, и перебираться в другой город.
Ну, — словом, пережили и болезнь, и переезд (с разбором книг etc!!!) , и я мог взяться за «Среди книг».
От души благодарю вас за присылку этой вашей замечательной и в высшей степени полезной, — сказал бы «необходимой» работы, если бы не понимал невероятной массы труда и умного, знающего критического разбора, которых требует такой труд.
Я прежде всего взялся за «Этику» [2], по которой читал недавно, два года подряд для своей теперешней работы. И просто поражен был полнотою сообщаемых вами сведений, а еще более того верностью, точностью и полнотою (при не-русской сжатости) ваших отзывов. Зная, сколько времени уходит, когда хочешь ориентироваться в мире сделанного раньше по любому вопросу, раньше чем нападешь на руководящие труды и ориентируешься в различных частных работах и их направлениях, — зная это хорошо, я не могу не чувствовать к вам глубокой благодарности от лица всех серьезно работающих в любой отрасли общественного знания, и не радоваться встрече такого родственного мне критического ума, как ваш.
Ваша книга была для меня откровением. Вероятно, у вас есть предшественники в этой области, но я не знал их — знал только по отдельным специальным вопросам, — и часто мечтал дать для наших французских рабочих (и близких рабочим) читателей La Révolte и Temps Nouveaux что-нибудь подходящее к указаниям для чтения, которые вы даете. Я думал обратиться к нескольким товарищам (мы не раз говорили об этом с Paul Reclus) , чтобы составить такой указатель. Но, признаться, помимо недостачи времени, не было отчетливой мысли, как это сделать, как за это взяться. «The Hundred best Books», с которым здесь носились одно время — ведь вздор.
Теперь я вижу из вашего «Введения» (еще не всё прочел) и из общих обзоров «Отделов», какой подготовительной работы это требует; и как это следовало бы написать; и как каждая прочтенная книга, ради общего ознакомления с «Космосом» («Космологии и Антропологии») потребует указания новых и новых книг. Хорошо было бы составить такое небольшое руководство (оно бы послужило и для подбора изданий Народных Университетов) [3]. Жаль только, что мне невозможно этим заняться, а то я составил бы предварительный такой обзор и переслал бы его вам, если бы эта мысль вас заинтересовала [4].
Не буду больше отнимать вашего времени. Позвольте прибавить одно, что я редко с таким наслаждением знакомился с книгою, как знакомился с вашею «Среди книг».
Хорошо было бы составить о ней заметку для Atheneum'а (на каком угодно языке — французском, немецком, английском) и послать экземпляр также в British Museum — наше чудное книгохранилище.
Не думаете ли вы как-нибудь проехать в Англию? Если Лондон соблазнит вас — известите. Встретиться было бы для меня большим удовольствием.
Примите уверение в глубоком уважении.
П. Кропоткин.
С большим нетерпением буду ждать выхода вашего 2-го тома.
У меня не оказывается ни одного экземпляра моей последней книжки («La Grande Révolution»), а потому прошу издателя вам выслать. Если вам интересны наши русские Лондонские издания — с величайшим удовольствием вышлю.
А за доброе отношение ко мне еще большое спасибо. Оно глубоко меня тронуло.
ОР РГБ. Ф. 358. Карт. 244. Ед. хр. 39, л. 8–12.
Рубакин. Пробуждение. 1931. № 15. Публикация Н.А. Рубакина.
1. Рубакин Н.А. Среди книг. 2-е изд. М.: Наука, 1911. Т. I.
2. Т.е. раздел «Этика» указателя «Среди книг», с. 352–393.
3. В публикации Н.А. Рубакин указал, что примерно по такому плану им было составлено руководство под названием «Практика самообразования (Среди книг и читателей). Опыт системы самообразовательного чтения применительно к личным особенностям читателя» (М.: Наука, 1914. 504 с.; 2-е изд., сокращенное и искаженное — М., 1922.)
4. Как рад был бы покойный Ferrer, если бы ему попалось что-нибудь в роде Среди книг, когда он издавал свой ряд книжек для Escuela Moderna. — (прим. П.А. Кропоткина). Франсиско Феррер (1859–1909) — испанской педагог, теоретик и создатель «свободной школы», анархист и анархо-синдикалист.
9, Chesham Street,
Brighton
8/21 декабря 1911
Многоуважаемый Дмитрий Сергеевич.
Узнавши недавно из газет, что вы собираетесь издавать новый журнал, я решился написать вам, чтобы спросить, — не нужен ли вам для нового журнала человек, который писал бы об английской жизни? Если нужен, то позвольте порекомендовать вам моего зятя (мужа моей Саши), Бориса Федоровича Лебедева.
Он был в продолжение десяти месяцев корреспондентом «Русского Слова». Теперь, с возвращением в Лондон их прежнего корреспондента, Вернера, он остался без постоянной работы.
Все это время я близко следил за работою Лебедева в «Русском Слове», и у меня сложилось вот какое мнение об его работе.
Отдавая половину дня на политические телеграммы, — а пора все лето была бойкая, он не уделял корреспонденциям нужного времени. Блеска в его работах нет, но пишет он интересно; а знакомство с английской жизнью у него очень недурное. Он уже 4-й год живет в Англии, читает много, а за последний год близко ознакомился со многими ее сторонами. Вся его работа — в высшей степени добросовестная и точная. Ум у него точный, и не без оттенка художественности.
Ну, словом, если нет еще у вас бытописателя для Англии, — то не захотите ли его попробовать?
— Как живется вам в России? Как сживаетесь с русскою жизнью? О себе скажу, что мы поселились теперь в Брайтоне. Специалист-доктор нашел, что после трех зим, проведенных на юге, легкие настолько поправились, что я могу зимовать в Англии — только не в Лондоне. Вот мы и поселились в Брайтоне. Есть другие старческие болезни (пошел уже 70-й год), но в общем чувствую себя очень бодро и работаю над своею Этикою. — С тех пор, как мы виделись в последний раз, выпустил свою книжку о Французской Революции, которую, к сожалению, говорят, невозможно издать теперь в России.
Читал я в «Русском Слове» отрывки из вашего Александра I, с глубочайшим интересом и удовлетворением — таким же, с каким читал (два раза) «Юлиана» и «Леонардо да Винчи». А Зинаиде Николаевне скажите, пожалуйста, что все мы с наслаждением и большим сочувствием прочли «Чертову Куклу». Это — живая правда. Все типы верны и везде чувствуется, что симпатии автора идут именно к кому следует из ее героев. «Троебратцев» еще не знаю, конечно. В «Ч[ертовой] К[укле]» набросано как раз столько, чтобы возбудить интерес, — симпатичный. Вообще, «Ч[ертова] К[укла]» очень хороша. Некоторые из молодежи, живя предыдущими годами, немного обиделись, но это, очевидно, недосмотр, который исправится при втором прочтении.
Искренно вам преданный
П. Кропоткин.
Адрес:
P. Kropotkin
9. Chesham Street.
Brighton.
РГАЛИ. Ф. 327. Оп. 1. Ед. хр. 18. Факсимиле письма размещено на сайте РГАЛИ.
9. Chesham Street
Brighton
10 января 1912
Дорогой мой Петр Акимович.
Где вы? в Турине? в Милане? Пишу в Турин, так как, если вы выехали, то, верно, оставили адрес.
Не браните, дорогой мой, за бесконечно долгое молчание. Самые нужные письма лежат по месяцам неотвеченные. Трудно, в 70 почти лет, жить на чужбине одиноким. Соня сама завалена перепиской — между мелкой домашней работой, вдобавок осложненной моими хворостями.
А я, хотя чувствую себя совершенно бодрым умственно, постоянно оказываюсь неспособным просидеть даже те 5–6 часов, на которые свелась моя работа.
Ну, словом — старость. Мы, как видите, поселились в Брайтоне. Доктор специалист, велевший мне, 4 года назад, не зимовать в Англии, разрешил теперь, найдя легкие в прекрасном порядке, только советовал — не в Лондоне и ни в каком случае не Muswell Hill'е. Мы порешили на Брайтоне, взяли дом… но тут я захворал новою болезнью, старческою, — Kidney trouble [1], как здесь говорят (не-каменная болезнь; менее серьезно).
Во всяком случае, Соня в конце октября, а я 1-го ноября перебрались сюда. Меня хотели оперировать, но мы решили попробовать, пока, обойтись. Ничего — живется, но иногда скверно ночи сплю. Хожу с виду бодрый и вообще хорошо выгляжу опять. Брайтон нам очень нравится, особенно потому, что зима — такая теплая. Море — чудное, хотя скучаю по нашему Средиземному заливчику, а тем более — по товарищам вообще.
Сашок перебралась в Лондон (15, Ladbroke Grove, Holland Park, W.). Нарочно перебрались к центру города, ради газеты. Но — не успели они перебраться, как в Лондон пожелал вернуться старый корреспондент «Русского Слова» Вернер — и Борис остался без работы с 25/X. Приходится искать всякие мелкие заработки… Вы поймете, что это значит, когда дом взяли дорогой, и сдать его теперь нет шансов…
Зато мы эту зиму видимся, они пробыли с нами неделю на Рождество. Но Сашок беспокоится за будущее. Оба взялись усердно за всякую работу: переводы и пр. Молоды, силы есть.
Ну, а вы, дорогие мои, как устраиваетесь? Выставочная работа, очевидно, кончилась. Что дальше? Какие виды впереди? Смотрите — хорошенько устройтесь на зиму. Турин, поди, холоднее Милана. Напишите все, как живется.
Мы, здесь, с нашею типографиею беремся за работу. Для начала будем издавать брошюры; хотим, однако, издавать их периодически, одну, скажем, в месяц, или две; иначе, думает Шапиро, невозможно установить правильный приток денег из Америки.
Саня вычистил типографию, нашел наборщика. Я доставил рукопись моей брошюры «Анархия» для начала. Но чтоб начать дело, нужны деньги. «Надо считать, — пишет он, — круглым счетом £10 за брошюру. Теперешний дефицит и чистка типографии £5 (сделано). Так что если бы было £25–30 для первых 2х-3х брошюр, можно было бы поставить дело на ноги и даже понемногу выплачивать. Нельзя ли занять? Если да, то надо сейчас написать в Ам[ерику] и объявить о периодическом издании брошюр — скажем, одну в 2 месяца, ставить абонемент на год 75 сентов (3 шилл.) и принимать подписку…
Материал есть, кроме моей брошюры:
1. Одна М.И.Г[ольдсмит] о живых вопросах дня.
2. одна повесть
3. одна, Черкезова, пересмотренная его работа о концентрации капитала или — о вопросе дня (написана почти)
4. и одну, наверно, даст ваш сотрудник;
и 5. наверно одну даст Оргеяни.
Три, наверно, будут сейчас готовы.
Журнал издавать нам не по силам. Ряд брошюр — можем.
Что вы об этом думаете? И не сможете ли чем помочь?
Есть еще один план. Из России предлагают выслать сейчас же 1000 р., чтобы я взялся издавать Сочинения Бакунина (французское издание, в 5 томах, уже готово, издано Гильомом с Nettlau).
Эх, если бы вы здесь были! Мы бы бойко повели это издание. А один браться — боюсь.
— Как здоровье Нины Александровны? Вышла ли ее книжка? Не предпринимает ли она чего нового? Отчего ни вы, ни она словечка не напишете? Мы бы давно написали, если бы не переезд и моя хворость.
Переезд потребовал невероятных усилий. Перебираясь в гораздо меньший дом, пришлось ½ книг раздать и часть сложить в Лондоне. Сюда привезли, однако, 30 или 32 Tate sugar boxes в 112 lbs. [2], столько же разослали. Спасибо два молодых кавказца помогли. Один, Д.Д. Гамбашидзе, — ужасно милый: умница, деловой, учится, и учится серьезно. Синдикалист. Вы бы его полюбили. — Но упаковка и потом установка много взяли времени и сил.
Не принесут ли вас дела сюда на побывку? Вот бы порадовали!
Ну, довольно! Соня велит крепко, сердечно обнять вас обоих и исполняю это от всего сердца. Пишите.
П. Кропоткин
Об общих делах ничего не пишу. Так мрачно на душе, что и сказать не могу. В России — беспросветная тьма. Вести из тюрем — ужасные! А международный горизонт таков, что только взаимный страх удерживает от войны, и вот-вот вспыхнет война. А здесь, во внутренней жизни, силы мрака объединяются и вот-вот вызовут гражданскую войну! Голову подняли.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.10–11 об., 23–24 об.
1. почечная скорбь — (англ.).
2. Мне не удалось установить, как выглядел Тейтовский ящик для сахара, вмещавший 112 англ. фунтов, т.е. почти 51 кг, но он был, очевидно мерой оценки Кропоткиным веса своей библиотеки. 30 таких ящиков, в которые была упакована половина библиотеки, вместили примерно 1,5 т, т.е. всего было около 3 т. Остается, правда, открытым вопрос о соотношении удельного веса книг и сахара.
9. Chesham Street
Brighton
11 января 1912 г.
Дорогая Нина Александровна.
Только что вчера писал нашему милому Петру Акимовичу, а сегодня получил вашу книжку с милою надписью. Спасибо вам большое: я все боялся, что вы, может быть, недовольны мною, тогда как я с радостью засел бы за работу гораздо большую, если бы только чувствовал, что могу сделать ее, как следует.
Книжка — очень мне нравится: и внешний вид, и напутствие ей, и содержание. Я сейчас прочел несколько мест там и сям. Прекрасные мысли и — прекрасно переведены, именно на русский язык, а не на то, что у нас теперь часто выдается за русский язык.
Переводите еще, дорогая Нина Александровна, а придет охота писать свое, — прочтите у Дюбуа же о застенчивости (очень верно) и — начинайте!
Одно мне не нравится. Это то, что Дюбуа, так хорошо поставивши в начале понятие о справедливости, сшибся, в конце концов, на христианскую любовь; а любовь к ближнему есть ложь. Люби — не питай никакого, ни любовного, ни враждебного, чувства, — или ненавидь — но признавай в нем равного себе, — вот на чем я строю свою этику. Только удастся ли мне это развить? Силы уходят, а все время приходится уходить в сторону. Вот сейчас — какая тут этика, когда читаешь о Псковской тюрьме (мне сейчас принесли письмо Короленко) и других тюрьмах. Просто жить стыдно становится, читая эти ужасы! —
Пишите, хоть изредка, дорогая Нина Александровна. Соня велит вас крепко поцеловать. Сердечно обнимаю вас и милого П.А.
П. Кропоткин
На стр. 130, внизу, взгляните в подлинник, — не вернее ли сказать: «Легко заметить, что причины, которые не все нами создаются, предшествуют волевому акту…»
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед.хр. 1143, л. 7–8 об.
9, Chesham Street
Брайтон
11 января 1912
Дорогой мой Алексей Львович.
Передайте, пожалуйста, это письмо милым друзьям и товарищам, которых письмо и подарок вы мне переслали. Бесконечное спасибо за то и другое. Из-за таких заявлений стоит жить.
Все валяюсь в постели. Температура нормальная, легкие очищаются, но слабость — ужасная.
Шлю вам и Татьяне Алексеевне самые лучшие пожелания счастья и радости на Новый год.
П. Кропоткин
Тяжело еще писать.
Большое, большое спасибо, дорогой Алексей Львович, за книги.
ПК.
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед.хр. 34, л. 48–49.
9. Chesham Street
Brighton
22 января 1912
Дорогой Петр Акимович.
Спасибо вам большое за милое ваше письмо — и братский отклик. Я сейчас же написал Сане: «Действуй!» Дела мои настолько плохи — статья не появилась ни в декабрьской, ни [в] январской книжке «Nineteenth Century», — что оказать Сане Шапиро кредит сейчас не могу, и когда сможете, то вышлите то, что сможете из предполагаемого — мы сейчас же пригласим наборщика.
Есть еще план. Мне предлагают начить издание «Сочинений» Бакунина. Французское издание Гильома (6 томов) заканчивается, и если окажется, что в Лондоне печатать не дороже, чем в Париже, мы начнем здесь. Хорошо было бы. — Но боюсь, здесь дороже.
Спасибо также за ваши издания. Молодец же вы работать! Сейчас пересмотрел ваши 3 выпуска. Один третий — большая работа, а в составлении 1-го и 2-го вы, наверно, приняли добрую долю. Но так грустно нам было читать, что вот громадная масса труда положена, и опять является неопределенность. — «Что дальше?» И приходится соображать между Пенсильванией, Тиролем и Римом.
Если вы поселитесь в Риме, вы, верно, его полюбите. Все его любят, кто поживет там. И, вероятно, скоро сложится постоянная работа, чем живя в Милане.
Лишь бы скорее прошла эта война, в которую втропали несчастную Италию ее добрые соседи… [1] с какою целью? Парализовать на случай англо-германской войны? — Возможно!
Ну, не стану об этом писать. Хочу сегодня написать кучу других писем — и засесть за русские дела. Говорят, в Times задул анти-николаевский ветер, и я хочу воспользоваться проблеском, чтобы поднять вопрос о диких, жестоких безобразиях в русских тюрьмах.
Крепко обнимаю вас, дорогой мой, вас и Нину Александровну — нашу милую переводчицу — так захотелось к вам присоединиться, когда на вас нападает порыв бурного веселья среди изгнаннической тоски. Соня тоже обнимает вас крепко обоих.
П. Кропоткин
Ваше письмо от 12/XI и письмо Н.А. оба дошли. Только, mea culpa! Попали они, когда мы только что переехали и разбирались, и я гнал статью!
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед.хр.953, л.12–13 об.
1. Имеется в виду Итало-турецкая война 1911–1912 гг. за принадлежавшие Османской империи области Триполитанию и Киренаику (территорию современной Ливии), а также грекоязычный архипелаг Додеканес (включая остров Родос).
9. Chesham Street
Brighton
31 января 1912
Дорогой мой Петр Акимович.
Спасибо вам большое. Получил ваш чек. Начинаем печатать. Это все равно, что на Лондон, что на Бр[айтон]. Визу в банк. Остальное дошлите лучше тоже на мое имя. «Двойная бухгалтерия» будет…
Пенсильвания интересна, но ест людей эта Америка. А вот что П.А. на время к нам приедет — мы очень рады. А если бы оба — то еще того лучше.
Завален перепиской. Крепко обнимаю вас обоих.
П.Кр.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед.хр. 953, л.14–14 об.
9. Chesham Street Brighton
14 февраля 1912
Дорогой, милый мой Варлаам.
Только что кончил сегодня свою рукопись и спешу поделиться с тобою.
В конце концов я оставил мысль включать… брошюры об Анархии. Их тон — другой. Решил, как ты советовал, включить только L’Etat son rol historique, да еще, разбирая свои портфели, нашел начатую в 1900 году работу о современном обществе, его основных принципах и государстве (La société actuelle, d’impot etc.). Дополнил некоторыми новыми данными, о которых я тебе говорил: о развитии государством монополий, разобрал, как нелепо усиливать государство, и вышла еще брошюрка-книжка L’Etat Moderne.
Всё вместе составит 400–420 стр. А брошюры об Анархии, La justice <неразб.> etc. составят другой том, который можно будет потом издать.
Этот же том думаю озаглавить L’Anarchie, L’Etat. Или L’Anarchie. Или Critique de L’Etat [1].
Что ты думаешь об этом?
— Не видимся, и столько накопляется интересного переговорить.
Яворская [2] «гастролирует» в Glasgow и прислала мне телеграмму, прося данных о зверствах в Псковской тюрьме [3] для митинга. Я написал, на другой день продиктовав типистке, и, вернувшись домой, нашел Freedom с твоей статьей! Послал Freedom (т.е. попросил послать) сейчас же Яворской. Так прекрасно ты сделал, что соединил остальное. Я второпях ограничился Псковом.
Другую копию о Пскове послал «Льву Черному», «Чернову», для ее агитации в Whitechapel’е.
Знаешь ли ты Чернова? По письмам он производит прекрасное впечатление.
— Получил ли ты от некоего John Gibson, от группы с.-ров, письмо насчет какого-то судьбища, собираемого против Теплова.
Что это за нелепость такая?
Они пишут, что и тебя приглашают, так что и ты, верно, получил такое же приглашение. Я написал С. Когану [4], спрашивая, что сие означает?
— Еще дела!
С твоим мнением о писаниях Бакунина — представь себе — я безусловно согласен. С тех пор воззрения настолько определились, сама жизнь так определила их, что его писания, для нас, ужасно общи, неопределимы. Но молодежь, по-видимому, находит в них много нового, — по крайней мере, в тех, которые ты выделяешь тоже из остальных.
Задача издать его Сочинения поэтому — нелегкая.
Гильом прислал мне длинный список его писаний до Интернационала, вернее, до 1868 года. Хватит на 2 тома. Неужели всё это тоже издавать?
Что ты думаешь о таком плане:
Составить новый список его сочинений, — Nettlau это уже сделал — и разбить все на 10 томов.
Затем сказать себе:
Т. 1. Биография, библиография его работ.
Т. 2, 3. Сочинения до 1868 г.
Т. 4, 5, 6, 7, 8, 9 — то, что издано Гильомом.
Т. 10. Переписка и мелочи, дополнения.
Распределить — и тогда издать именно Dieu et l’Etat, Lettres à un francais etc. — то, что существенно, — как томы, скажем, 6-й, 7-й, 8-й, предоставляя заполнять потом томы 1, 2, 3, 4, 5, 9, 10 нашим продолжателям?
Что ты думаешь об этом? [5]
— Когда твоя брошюра? [6]
Можно ли ее объявить?
Ну, довольно на сегодня. Как здоровье? Как Фрида? Переносит ли хорошую зиму? — Я — работаю преусердно. Соня зубами скучала; поправилась, потому что лечу я ее «grape, fruit and whisky» и соляной кислотой. Сам не пью, — рыбоедствую, выражаясь внушительнее — ихтиофаг стал, рыба здесь прекрасная — и дешевая!
Ну, крепко обнимаю тебя, мой дорогой, и Фриду. Пиши.
Твой Петр.
Каторга и ссылка. 1926. № 4. С. 17–18. Публикация Б. Николаевского.
1. Работа получила название «Современная наука и анархия». См.: Kropotkine P. La science moderne et l’anarchie. — Paris: P.-V. Stock & C-ie, 1913. — XI, 391 p. — (Bibl. sociologique; № 49). Двадцать шесть писем Кропоткина издателю П.В. Стоку 1911–1913 гг., переплетенные вместе с корректурным экземпляром книги и рукописями оглавления и нескольких глав, хранятся в Отделе рукописей РГБ.
2. Лидия Борисовна Яворская (по мужу кн. Барятинская, 1871–1921) — русская актриса; в Англии организовывала митинги протеста против правительственного террора в России.
3. События в Псковской каторжной тюрьме были вскрыты в конце 1911 г. благодаря запросу, внесенному в Государственную Думу.
4. Коган Семен — эмигрант, анархист, друг А.Л. Теплова.
5. План собрания сочинений М.А. Бакунина, предложенный Кропоткиным, осуществлен не был. Ср. письмо В.Л. Бурцеву от (НЧС, с. 145-146).
6. См.: Tcherkesoff V.N. Concentration of Capital. — London: Freedom Press, 1912. Глава из книги Черкезова «Pages of Socialist History» (New York: Cooper, 1902).
9. Chesham Street
Brighton
15 февраля 1912 г.
Дорогой Алексей Львович.
Валдман написал мне о своей теории, и я отвечаю ему. Будьте так добры, перешлите ему это письмо (прочтите его). Я не хочу давать ему своего адреса, а потому пересылаю его через вас (мне он дал такой адрес: A. Waldman, 14 Richard St., Commercial Rd.).
Письмо его вполне искренне. Но к несчастию, он запутался в архи-абстрактной теории «о роли рук и ног в обществе» и переписываться с ним было бы очень тяжело.
По всему судя, однако, человек совсем заслуживает симпатии. Чем он живет? Не нужна ли ему должная помощь? Если да, — черкните, пожалуйста.
Живем мы ничего себе. Сам хворал немного зубами — вылечили! — я усиленно работаю. Отсылаю в Париж том (французский) Современная наука и Анархия, образовавшийся из брошюры в том в 450 страниц — и сажусь опять за Вейсмана, для Nineteenth Century.
Оба шлем вам обоим самые сердечные приветы. Весною — надеюсь — свидимся.
П.Кропоткин.
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед.хр. 34, л. 50–51.
9, Chesham Street
Brighton
1 марта 1912
Дорогой мой Петр Акимович.
Письмо ваше от 26 февраля, из дивной Перы, получил и спешу очень поблагодарить вас. Печатание началось и теперь пойдет непрерывно.
В письме оказался чек на Лондонский Russian Bank на dix livres sterling [1], тогда как в письме вы пишете: «Посылаю при сем чек на £5 еще и извиняюсь» и etc. Так что я записываю на приход только £5 и жду дальнейших распоряжений насчет остальных пяти фунтов.
Ваше письмо очень нас порадовало. Нашлась-таки работа, — и к прежней, а не вновь. Но грустная в нем нотка тронула меня. Да, Нина Александровна — хороший человек, и милая; если выпало счастье встретиться и сойтись с таким человеком, то, конечно, нужно беречь его. Любовь требует этого. А сойтись с хорошим человеком, любить друг друга — такое счастье, которого так немногим достается! Мы с Соней знаем это по 33-х летнему опыту, и теперь не нарадуемся, видя, как Саша живет душа в душу и любит своего истинно-милого Бориса.
То, что вы пишете о своей поездке — так характерно для русской жизни. Вся-то она такая несуразная, особенно теперь, судя по тому, что доходит до нас через прессу.
6 апреля — столетие со дня рождения Герцена. Посылаю вам экземпляр воззвания. Немного оно бестолково; нет никакого намека, чего ждут от нас. Во всяком случае — письма, телеграммы Комитету (173, rue de France, Nice. Michel Delines [это — американец]) будут кстати. Здесь мы устроим заседание Герценовского кружка.
Постарайтесь собрать подписей к приветствию.
Ну, крепко обнимаю Вас и Нину Александровну. Здоровье — хорошо. Работается — понемногу только. Зимы, правда, совсем не было. Только две ночи термометр падал ниже нуля. Ну, еще раз крепко обниму.
П.К.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.16–17 об.
1. десять фунтов стерлингов — (фр.).
9 Chesham Street, Brighton.
March 4, 1912.
Dearest James,
Again I must begin by making excuses for not having yet answered your last kind note. I have been terminating the revision of a book which is to appear at Stock, La Science moderne et l’Anarchie [1] which is an enlargement of the small booklet published a few years ago under that name, with additions on Anarchy and the State, lhistoric & modern. The latter especially is dealt with as the source of wars and monopoles.
Last week I sent the MS. to Paris, and now am already at work on a second article on the Inheritance of Acquired Characters [2] (the first, a theoretical review of Weismannism, is in the March № of XIX Century).
In this second article I am going to analyse the experimental data for the inheritce of acquired characters.
Here, in Brighton, of course there is no library whatever to help me. So I will have to rely on books that I may have at home. I have begged for some from different men on the Continent, and now am going to beg through your intermediary some of the Carnegie publications.
For those of MacDougal, MacCallum &c. which you have sent me, — my heartiest thanks, dear James [3]. Now, if you can get me some of the Memoirs published by the Carnegie people, I shall be most thankful.
During all the winter months, — and that means till the middle of May, — I cannot go to London; so I cannot rely on the British Museum, even though Mr. Fortescue was so kind as to tell me that I can write him, and all the books I want will be found in the Catalogue and laid on a special table when I come, so that ½ hour may be saved.
So I write on a separate leaflet the books I should so much like to have [4]. I might undertake to pay the postage (another way of sending would be too slow), and to return the books in a good condition, quite fresh, after I have finished the article. We like Brighton. True, we have had no winter. Only twice, at night, the thermometer went below zero. — But now begins the rainy and windy season. All these past months I felt well and worked with energy. But not the 12 hours as before, not even seven: still, for my age it is enough. In a few months I am seventy. — Fifty years of literary activity are already over. —
Sophie also likes Brighton very much. We see Sasha but not often: she comes for a four days’ week and from time to time. A one day’s trip (when it is not first class, 12/-, which we never do, of course) is very fatiguing, as it means, all taken 5 hours’ travelling. Sophie was twice in London. I don’t move from Brighton.
We have made, through Mrs. Crails’s relations, the Ionides, a few pleasant acquaintances, and through Reuter [6] (the Finn, you know), too. Occasionally friends drop in. Rowley [7], Gabrilowitsch the exquisite pianist [8], the Baryatinsky [9] &c. —
How are you, dearest? How is your work on Russia? How are Mrs. Mavor, Jimmy, Dodo, Willy?
In Russia the affairs are worse than ever. The absence of a reaction against reaction, the shallowness of interests &c. are enough to bring one to despair. Even in the Russian Press there is a sympathetic writer Ardoff [10] who speaks openly of that despair. They spoke of a new monthly review, but ended in quarrelling: Soc. Dem. and «Marxism» had to dominate above everything. —
But enough.
Much love from both dearest friend. When will you come over?
Peter.
9 Chesham Street, Brighton.
4 марта 1912 г.
Милейший Джеймс.
Я снова должен начать с извинений за то, что до сих пор так и не ответил на Ваше сердечное письмо. Все это время я был до крайности занят, завершая переработку книги, которая выйдет у Стока под названием «Современная наука и анархия» [1]. Это будет дополненное и исправленное издание брошюры, вышедшей в свет несколько лет назад под таким же названием. Дополнения будут касаться вопросов анархии и государства в историческом и современном плане. Последнему будет уделено особое внимание, как источнику войн и монополий.
На прошлой неделе я отправил жену в Париж и сейчас уже приступил к работе над второй статьей по проблеме наследования приобретенных признаков [2] (первая, посвященная теоретическому обзору вейсманизма, была опубликована в мартовской книжке журнала «XIX Century»).
В этой второй статье я намереваюсь проанализировать экспериментальные данные в пользу наследования приобретенных признаков.
Конечно, здесь, в Брайтоне, нет библиотеки, которой я мог бы пользоваться. Поэтому мне придется полагаться только на свою домашнюю библиотеку. Я уже попросил ряд ученых и специалистов, живущих на континенте, помочь мне с литературой и сейчас намереваюсь при вашем посредничестве выпросить у Института Карнеги некоторые из его публикаций.
Сердечно благодарю вас, дорогой Джеймс, за присланные вами работы Макдугалла и Маккаллума [3]. Буду в высшей степени благодарен вам, если вы сможете достать для меня некоторые ученые записки, опубликованные Институтом Карнеги.
В течение всех зимних месяцев, то есть до середины мая, я не смогу ездить в Лондон и, следовательно, пользоваться услугами Британского музея, несмотря даже на то, что г-н Фортескью был так любезен, что разрешил мне писать ему, чтобы необходимые книги были бы разысканы в фондах и отложены для меня с тем, чтобы их можно было получить сразу — это сэкономило бы полчаса времени.
Я выписал на отдельном листе бумаги названия самых необходимых книг [4]. Мне, наверно, следовало бы оплатить почтовые расходы (любой другой способ пересылки книг будет слишком долгим) и возвратить книги в хорошем состоянии, совсем чистыми, после того, как я закончу статью.
Есть один вопрос, который чрезвычайно интересует меня (как всякого другого честного русского). Это вопрос о том уроке, который следует извлечь из характера отношений Великобритании с Канадой, Западной Австралией и Южной Африкой. Британия проводит сейчас замечательный эксперимент по объединению этих молодых стран в единую конфедерацию. Этот же путь является и единственным путем для России, а также и для Балканских стран. [5]
Нам очень нравится Брайтон. У нас здесь фактически нет зимы. Только дважды, по ночам, термометр опускался ниже нуля. Но сейчас начинается дождливый и ветреный сезон. Все эти последние месяцы я чувствовал себя хорошо и работал энергично. Но не по 12 часов, как раньше, и даже не по 7 часов. Для моего возраста и этого достаточно, ведь через несколько месяцев мне будет семьдесят. Пятьдесят лет литературной деятельности позади.
Соне тоже очень нравится Брайтон. Мы видимся с Сашей, но не очень часто. Она приезжает к нам время от времени, обычно дня на четыре. Однодневная же поездка (если ехать не первым классом, за 12 шилл., чего мы никогда не делаем) очень утомительна, так как занимает пять часов. Соня дважды ездила в Лондон, а я так ни разу и не выезжал из Брайтона.
У нас появилось несколько хороших знакомых, мы познакомились с ними через Ионидисов, родственников г-жи Крейл, а также через Рейтера (финна, вы о нем слышали) [6]. Время от времени к нам заглядывают друзья: Роули [7], Габрилович [8], утонченный пианист, Барятинские [9] и другие.
Как ваши дела, мой дорогой? Как продвигается ваша работа о России? Как поживают мисс Мейвор, Джимми, Додо, Вилли?
В России положение дел хуже, чем оно было раньше. Отсутствия реакции на реакцию, ограниченности интересов и т.п. вполне достаточно, чтобы привести вас в отчаяние. Даже в российской прессе есть один благожелательный автор, Ардов [10], который открыто говорит об этом отчаянии. Много говорят о новом ежемесячном обозрении, но все закончилось ссорой: социал-демократия и «марксизм» хотят доминировать везде. —
Но хватит на этот раз.
Большой привет вам, дорогой друг, от нас обоих. Когда вы собираетесь приехать?
Петр.
Ист. арх. 1995. № 1. С. 151–152. Публикация Дж. Слэттера. Пер. с англ. В.П. Павлова. Редакция перевода А.В. Бирюкова.
1. См.: Kropotkine P. La science moderne et l’anarchie. — Paris: Stock, 1913. — XI, 391 p.
2. Статья под названием «Унаследованная аберрация у животных» была опубликована в октябрьском номере журнала «Nineteenth Century» за 1914 г. (С. 816–836).
3. Арчибальд Байрон Маккаллум (1858–1934) — биохимик и физиолог. С 1890 по 1916 г. был профессором физиологии Торонтского университета, а с 1916 по 1928 г. — университета Макгилла. Наибольшей известностью пользовалась его работа по палео-химии телесных жидкостей.
4. Список, по данным Дж. Слэттера, насчитывал более 300 названий работ по теории наследственности и связанным с ней проблемам. Все работы были разбиты на две группы. В первую входили 145 названий, которые были обозначены как крайне необходимые. Среди авторов были такие известные ученые, как Касл, Гулик, Давенпорт, Макдуталл, Эйгеманн, Джонсон, Кэннон, Моттье, Ливингстон, Лутц, Хенсфорд и др. Кропоткин очень рассчитывал на то, что эти книги могут быть посланы в адрес библиотеки Брайтонского колледжа, откуда он мог бы их брать домой.
5. Данный абзац отсутствует в имеющейся у меня копии английского текста. Следующий абзац идет в ней вместе с предыдущим.
6. Джулио Натаниель Рейтер (1863–1937) — филолог, преподававший в 1891–1906 гг. В университетах Лондона и Оксфорда. Он был финским националистом и редактировал «The Finnish Bulletin» («Финский бюллетень»), выходивший в Лондоне с 1900 по 1905 г.
7. Чарльз Роули — английский социалист, корреспондент Кропоткина.
8. Осип Соломонович Габрилович (1878–1936) — пианист, дирижер и композитор. Много концертировал по Европе и США. В 1914 г. поселился в США.
9. Имеются в виду Владимир Владимирович Барятинский (1874–1941), публицист, драматург и писатель, и его жена актриса Лидия Борисовна Барятинская (урожд. Яворская; 1871–1921).
10. Имеется в виду Елена Ивановна Апрелева (1846–1923; псевд. Ардов), писательница и журналистка.
9 Chesham Street, Brighton.
April 1st, 1912.
My Dearest James,
Last Saturday I have received from the Carnegie Institution quite a lot of books — 16 volumes, all of them very interesting. Thank you so very much for your intervention. I suppose there will be some letter from the secretary. I have only received, besides the books, the catalogue.
I am plunged in full in my next article, which I hope, will be the last on the Weismann controversy. I am in lively correspondence with Marcus Hartog [1] in Cork, the Rev. Henslow [2], who is a very interesting man, and Semon [3] in Munich, the author of a very interesting book «Die Mneme» and several articles against Weismann and his followers — the best that I know of. My impression is that Weismann has lost the battle, and that the Neo-Darwinians, whom I prefer to describe as «Anti-Darwinians», led by Ray Lancaster [4] and Bateson [5], fall upon Mendelism as their protection against Lamarckism [6].
The pity is that the English Lamarckians, like Henslow and Hartog, fall upon all sorts of occult forces, like vitalism.
The winter is nearly over and, as regards my lungs, everything went all right. I only got a slight cold, but this is already over. We like Brighton very much, but we feel it as a second exile super-posed upon the first. Sasha is going on pretty well.
How are you, dearest friend, and your dear ones? How is your work on Russia going on?
I dictated this to a typist (who does not know my «Chicago» machine), and add this to say that with my other trouble things do not go so nicely as with the lungs. I have entirely abandoned meat, wine and coffee, — became an «Ichtyofague», — (very easy thing in Brighton), — and with warm Sitzbaths every second or 3rd day, was able to work all the winter through — only no more than 4–5 hours a day. — Much love, dear James, to you and all the dear family.
Peter.
9 Chesham Street, Brighton.
1 апреля 1912 г.
Милейший Джеймс.
В прошлую субботу я получил просто множество книг из Института Карнеги — 16 томов, все они очень интересны. Большое вам спасибо за помощь. Я полагаю, что должно еще прийти письмо от секретаря. Пока что я, кроме книг, получил лишь каталог.
Я сейчас весь ушел в мою новую статью, которая, надеюсь, подведет итог дискуссии о вейсманизме. Я веду оживленную переписку с Маркусом Хартогом [1] из Корка, преподобным Хенслоу [2], очень интересным человеком, и Земоном [3] из Мюнхена, автором очень интересной книги «Die Mneme» и нескольких статей с критикой Вейсмана и его последователей, лучших из тех, о которых я знаю. У меня создалось впечатление, что Вейсман проиграл битву и что неодарвинисты, которых я предпочитаю называть «антидарвинистами», возглавляемые Реем Ланкестером [4] и Бэтсоном [5], сделали ставку на менделизм как на свою защиту от ламаркизма [6].
Достойно сожаления, что английские последователи ламаркизма, вроде Хартога и Хенслоу, прибегли к помощи ряда оккультных сил, включая витализм.
Зима подходит к концу, и что касается моих легких, все в полном порядке. Я был слегка простужен, но сейчас полностью выздоровел. Брайтон нам очень нравится, но здесь мы ощущаем себя во второй ссылке, наложенной на первую. У Саши дела идут отлично.
Как поживаете вы, дорогой друг, и все ваши? Как продвигается ваша работа о России?
Я продиктовал все это машинистке (которая незнакома с моей машиной «Чикаго») и добавлю еще немного только для того, чтобы сказать, что с моей второй бедой дело обстоит совсем не так хорошо, как с моими легкими. Я полностью отказался от мяса, вина и кофе и превратился в какого-то «ихтиофага» (что очень легко сделать в Брайтоне). Такая пища и теплые сидячие ванны через день или два дали мне возможность работать всю зиму, правда, не более 4–5 часов в сутки.
Большой привет, дорогой Джеймс, вам и всему вашему семейству.
Петр.
Ист. арх. 1995. № 1. С.152–153. Публикация Дж. Слэттера. Пер. с англ. В.П. Павлова. Редакция перевода А.В. Бирюкова.
1. Маркус Хартог (ум. в 1923) был профессором зоологии Коркского университета (Ирландия) с 1909 по 1921 г.
2. Преподобный Джордж Хенслоу (1836–1925) — ботаник, сын Дж.С. Хенслоу, профессора Кембриджского университета, у которого учился Чарльз Дарвин.
3. Рихард Земон (1859–1918) — немецкий биолог. Утверждал, что протоплазма, или живая клетка, способна впитывать, сохранять и передавать впечатления, запечатлевая изменения, вызванные влиянием окружающих условий. Теория вызвала обвинения ее автора в ламаркизме. Книгу «Die Mneme» Кропоткин упоминает в письме М.И. Гольдсмит от 30 сентября 1911 г.
4. Эдвин Рей Ланкестер (1847–1929) — английский зоолог. Его исследования в области морфологии и биологии моря создали ему репутацию популяризатора ортодоксального дарвинизма. Много лет был директором Британского музея естественной истории.
5. Уильям Бэтсон (1861–1926) — английский биолог, один из основателей генетики, автор самого термина «генетика» (1907). В 1900 г. «открыл» давно забытую работу Г.И. Менделя о наследственности «Опыты над растительными гибридами» (1866). Бэтсон настаивал на ошибочности хромосомной теории, что в конечном результате привело его после 1915 г. к почти полной изоляции от коллег-биологов.
6. Идеи Бэтсона и Ланкестера заложили основу сочетания менделевского учения о наследственности и дарвиновского эволюционизма, т.е. той синтетической теории эволюции, на которой с 1930-х гг. прочно базируется биология.
4 апреля 1912 г. Брайтон
Дорогие товарищи
Я с такою радостью ждал вечера 6 апреля, когда мы должны были собраться, все, чтобы почтить память нашего великого писателя — художника, мыслителя и политического агитатора, которому так многим обязана Молодая Россия.
Меня так радовала мысль встретиться снова в нашем Кружке, где мы проводили такие славные вечера.
Но увы, недуги старости не позволяют этого. Вместо радостей личного общения приходится ограничиться письмом. И в этом письме хочется сказать многое, а удовольствоваться надо несколькими строчками.
Товарищи! Читайте Герцена! Нет ни одного русского писателя, который стоял бы ближе к нам, — ни одного, который был бы так необходим русской молодежи, именно в данный момент, после поражения нашей начавшейся революции.
Прочтите — перечитайте его Письма из Франции и Италии и его С того берега, — этот вопль могучей души и ума после разгрома революции 1848-го года!
Он тоже переживал тогда все ужасы восторжествовавшей реакции, — все безобразия расходившихся черных сил самодержавия в Германии и Австрии, и опьяневшей от победы буржуазии во Франции.
Революция 48-го года, начавшись, — по всей Европе, кроме России и Турции — с такими яркими надеждами, кончилась полным разгромом всех прогрессивных сил, после того, как она была утоплена в Париже в крови пролетариев. И разгром произошел тогда, — не в одной только стране, как теперь у нас. Он произошел во всей Европе.
Герцен пережил всё это: — все восторги и надежды, всю жажду обновления в Италии, освобождавшейся от ига немцев, бурбонов и иезуитов, всю веру французских рабочих в наступление новой жизни социальной республики, — и потом все ужасы июньских дней в Париже: массовые расстрелы, реки крови на улицах, десятки тысяч людей, увезенных в каторгу, грубое, гнусное торжество лавочников, — и в довершение всего — торжество обагренного кровью проходимца, Наполеона III-го!
Он пережил всё это, — связавшееся в его жизни с семейною драмою: с гибелью матери, ребенка в волнах Средиземного моря.
Казалось бы, всё, всякая вера в будущее, должна была погибнуть в этом крушении…
«Кровью и слезами, — говорил Тургенев, — писаны Герценом эти страницы из его „Былое и Думы“».
И из этих тяжелых испытаний Герцен вышел сильнее прежнего. Его спасла вера в народ, — вера в творческие силы народа.
Он видел, что интеллигенция — он сам принадлежал к ней, — эта горячая, чудная интеллигенция, которая звала народ к внешним идеалам сво6оды, равенства и братства, шла без страха против врагов сво6оды, равенства и братства, и гибла без стона, без упрека ради торжества своих идеалов, — он видел и понял, что эта интеллигенция, как и во времена Конвента, не смогла, однако, помочь народу в искании тех деловых форм, в которых могла бы сложиться народная социальная республика.
И он понял, что искать эти формы надо в народе, с народом, — что получатся они только тогда, когда за выработку их возьмется народное творчество.
И — вопреки реакции, назло ей, он взялся с Прудоном за газету нового направления, - того, которое двадцать лет позже проявилось в рабочем Интернационале — «Voix du Peuple» — «Голос народа».
Газета, конечно, погибла очень скоро [1]. Реакция водворилась прочно — на целых десять лет, вплоть до 1859-го, 1860-го года. — Но тогда, Герцен почувствовал новое веяние в России и в свою русскую агитацию он внес ту же веру в народ, — в русский народ, — которая спасала его в черные годы после разгрома. Этой верою проникнута его книга С того берега.
Товарищи, Герцен не ошибся. Его вера уже оправдалась в 1904–1905 году.
Она оправдается и дальше. Читайте Герцена, и сквозь его кровавые слезы вы прочтете то, что вам даст веру и твердую решимость возобновить приостановленную борьбу, с новыми силами, и в союзе с новыми силами, уже нарождающимися среди темных рабочих и крестьянских масс.
П. Кропоткин
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 35. Черновик.
«Русский кружок имени Герцена в Лондоне» — культурно-просветительный и бытовой центр русской эмиграции в Лондоне; деятельность кружка не носила политического характера. См. подробнее: Майский И.М. Путешествие в прошлое. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — С. 40–58.
1. Газета «Voix du Peuple» издавалась П.Ж. Прудоном при поддержке А.И. Герцена с октября 1849 по май 1850 г.
9, Chesham Street
Brighton
19 апреля 1912
Дорогой мой Петр Акимович.
Два слова, чтобы поблагодарить вас за оттиск и брошюру, мило составленную вами. Мне так хотелось бы ее использовать для Ninteenth Century. Но так и не успеваю. Масса работы — побочной — кроме работы о Вейсманизме, которая поглощает меня.
Последняя моя статья в мартовской книжке привела меня в соприкосновение с несколькими английскими, немецкими и американскими учеными, работающими в том же направлении. Завязалась переписка, весьма поучительная, но и отнимающая много времени. Книги, оттиски статей (более 150) приходят с разных сторон.
Вас порадует, верно, что наша первая брошюра (моя — «Анархия», род сокращения, расширенного кое-где, моей статьи для 11-го изд. Encyclop[aedia] Britannica) заканчивается печатанием.
Обещаны брошюры от М.И. Гольдсмит и почти наверно от Malatesta, Вл. Ив. Заб[режнева], Черкезова, кроме [того], повесть, хорошая, одного молодого талантливого писателя, и еще другие.
Затем много переписывался по поводу изд[ания] Сочинений Бакунина. С Nettlau составили приблизительный план издания в 12-и томах или же — если денег не хватит — в 4-6 томах.
Как видите, работы по горло. Прибавьте Statement о голоде в России (собирают подписку, милый старичок Brookes опять едет в Россию, кормить голодающих); то же о безобразиях русского правительства для Комитета и т.д.
«Дети» (сиречь Борис и Саша) гостят у нас, вот уже 2-ую неделю, и Соня ожила. Она очень скучает без Саши — без них, т.к. Бориса мы очень полюбили, хороший он.
Ну вот наши новости. Дайте крепко обнять вас, дорогие мои, вас и милую Нину.
П.Кр.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.21–22 об.
9 Chesham Street.
Brighton.
8 мая 1912.
Дорогой Георгий.
Целые годы мы с вами не обменивались ни строчкой! И вот опять я возобновляю переписку.
Вы верно уже слышали, что мы решили с Шапиро [1] возобновить издание наших «Брошюры Листков Хлеба и Воли».
Пока что лучше взяться за это. Сил, чтобы возобновить издание регулярно появляющегося журнала, у нас не хватает. Лучше выпустить ряд брошюр. Если найдется материал, чтобы выпускать их периодически — скажем, одну каждый месяц или 8 в год, — можно будет принимать подписку. И, если дело пойдет, то оно может со временем быть заменено газетой или журналом, если кто-нибудь сможет взяться за периодическое злободневное издание.
Сейчас, у меня имеются 2 брошюры и одна повесть, — по-моему, талантливая, — из тюремной жизни анархистов. Мне подарил эту рукопись один молодой автор.
Обещана 1 брошюра Забрежневым [2], и если не подвернется ничего нового, то можно будет перепечатать, например, такую вещь, как Анархия по Прудону [3], или Бакунина что-нибудь.
Затем, надеюсь, вы не откажитесь тоже нам дать брошюру. Сюжет — лучше всего тот, который вам по душе. Злободневный сюжет, конечно, всегда интереснее. Есть столько вопросов у всех нас, об которых хочется сказать свое слово.
Если вы согласны написать, то имейте в виду, что желательный размер было бы 32 страницы, нашего формата.
Хорошо было бы, если бы вы могли дать мне сейчас же заглавие предполагаемой брошюры, а текст — через месяц, т.е. к 5 июня. Мы бы сейчас же выпустили объявление о подписке. Моя брошюра «Анархия» (перевод того, что шло недавно в Tеmрs Nouvеaux) печатается и скоро будет готова [4]. Рукопись второй, от М[арии] И[сидоровны] [5], у меня в руках.
Денег у нас немного, т.е. 500 fr., данных мне взаймы на это дело. Но для начала этого довольно будет, если издание понравится нашим товарищам. —
Как здоровье, дорогой Георгий? До нас доходили тревожные слухи, но мы так порадовались, узнавши, что вы работаете, чувствуете себя недурно, и даже работаете много. Лидия Владимировна [6], надеюсь, вполне здорова.
Я тоже хворал. Но за зиму поправился. Мы теперь живем в Брайтоне, — но не в той, западной части, куда вы ко мне приезжали (помните, какая была буря?), а в восточной, Kemp Town, более демократичной и более здоровой, к концу города, в боковой улице, но в двух шагах от моря. Зима была самая подходящая — сиротская — и обошлась без бронхитов.
Скучно, конечно, — но в Лондоне жить доктор (разрешивший зимовать в Англии) не позволил. Все же лучше, чем уезжать на полгода на юг. — Нет-нет, да заедет кто-нибудь из товарищей. А легкие, эту зиму, не протестовали против Англии.
Вы, говорят, получили степень, сдали все экзамены. Мы так порадовались.
Пишите, дорогой. Нас так немного — нужно теснее держаться вместе.
Крепко обнимаю вас и милую Лидию Владимировну. Жена шлет дружеский привет.
П. Кропоткин
Сейчас рассылаем «Воззвание к британским и американским рабочим», по поводу Ленской бойни [7]. — А молодцы русские рабочие! Опять от них идет «Луч света в Темном Царстве!»
Заклеил было письмо, и вижу, что у меня нет вашего адреса! Приходится посылать через М[арию] И[сидоровну].
ОР РГБ. Ф. 410, карт.12, ед.хр. 50, л. 26–29 об. (оригинал), 30–32 (машинописная ко-пия).
ГАРФ. Ф. 1129, оп.2, ед.хр.39, л. 19–21. Машинописная копия.
1. Александр Шапиро (1882–1946), деятель анархистского движения, друг и корреспондент П.А. Кропоткина.
2. Забрежнев — Федоров Иван Иванович, деятель анархистского движения. В 1919-1920 гг. вступил в партию большевиков.
3. Имеется в виду книга Дж. Гильома.
4. Речь идет о брошюре: Кропоткин П.А. Анархия. — Лондон: Листки Хлеб и воля, 1912.
5. Мария Исидоровна Гольдсмит (1871–1939) — близкий друг и корреспондент П.А. Кропоткина.
6. Л.В. Иконникова — жена Г.И. Гогелиа, корреспондент П.А. Кропоткина.
7. Имеется в виду расстрел рабочих на Ленских золотых приисках в России 4/17 апреля 1912 г.
9 Chesham Street.
Brighton.
8 мая 1912.
Дорогой мой друг.
Написал Гогелиа, прося нам дать брошюрку [1], и вижу, что у меня нет его адреса! Будьте так добры, перешлите ему это письмо и, когда будете мне писать, дайте мне его адрес. И как его отчество? Георгий …?
Прочел половину вашей брошюры. Очень хорошо! Маруся, как вы ставно пишете, так и хочется вас расцеловать! Только заглавие, please! Хорошее, интересное!
И еще брошюру, и еще. Заб[режнев] охотно взялся за индивидуализм. Напишете ли вы Алейникову? Знаете ли вы Гильомовскую Анархию по Прудону? Мне очень хотелось бы переиздать ее. Qu’en pensez vous? [2]
Читаю корректуры La Science moderne et l’Anarchie. В ней ново «L’État moderne».
Саня рассылает мой Appeal to British and American Workers. Я взял да написал письмо о Ленских делах английским рабочим. Его отпечатали здесь 50 экз. на мимеографе, и Саня рассылает их [3].
Мама, я знаю, похвалит меня за доброе слово о Герцене. Правда?
Ну, крепко обнимаю вас и маму.
П. Кр.
А молодцы русские рабочие! Опять от них идет луч света в Темном царстве.
Anarchistes en exil. P. 425, № 294. Публикация М. Конфино.
1. См. предыдущее письмо.
2. Как вы думаете? — (фр.).
3. Мне неизвестны какие-либо упоминания в библиографии об этом издании. Обращение было перепечатано в нью-йоркском анархистском журнале «Mother Earth» (Kropotkin P. An appeal to the American and British workmen // Mother Earth. — 1912. — Vol. 7, № 4. — P. 132–135).
9 Chesham Street,
Brighton
June 3rd 191[2]
Dear Sir,
Permit me warmly to thank you for having accepted to take the case of Malatesta before the Court of Appeal [1].
I enclose herewith a note which I wrote about the matter, and which may be of same value to you.
The Police Inspector reproached Malatesta with having got into trouble wherever he went. It sounds very badly, but the fact is, that the Inspector did not tell that sort of trouble it was.
Like myself and many other Russians, Malatesta was expelled from France, Belgium, and Switzerland. In France he took part in one of the yearly demonstrations on the 21st of May in Pére Lachaise, carrying a wreath with red ribbons to the grave of the Communards. Thereupon he was expelled.
I don’t know what for he was expelled from Belgium, but you know that this is the fate of every foreigner who speaks there in a public meeting. This was the case of Ben Tillett [2].
From Switzerland he must have been expelled for something similar. I was asked in 1881 to leave the territory of the Republic for having spoken at a meeting of indignation against the executions in Russia. It was made to please the Russian Government, and I suppose that Malatesta had to leave Switzerland for something very similar.
On the contrary, he was lived in London for the last sixteen years without giving trouble to anybody, except those who for one reason or another have interest to incite young people to some desperate acts.
I also enclose a copy of Malatesta’s article in «Temps Nouveaux» which may interest you.
Believe me, dear Sir
Yours very truly
P. Kropotkin
9 Chesham Street,
Brighton
3 июня 191[2]
Уважаемый сэр.
Позвольте мне горячо поблагодарить вас за то, что вы согласились представлять дело Малатеста в апелляционном суде [1].
Я прилагаю записку, которую я написал об этом деле, и которая, может быть, вам понадобится.
Полицейский инспектор упрекал Малатесту в том, что куда бы он ни приехал, он оказывается среди беспорядков. Это звучит очень нехорошо, но дело в том, что инспектор не пояснил, какого рода были эти беспорядки.
Как и я, как и многие другие русские, Малатеста был выслан из Франции, из Бельгии и из Швейцарии. Во Франции он принял участие в ежегодной демонстрации 21 мая на [кладбище] Пер-Лашез и нес венок с красными лентами к могиле Коммунаров. Именно из-за этого он и был изгнан.
Я не знаю, за что он был выслан из Бельгии, но всем известно, что такова участь каждого иностранца, кто выступает там на открытом собрании. Именно это произошло с Беном Тиллетом [2].
Из Швейцарии его, должно быть, изгнали за нечто подобное. Мне в 1881 г. было предложено покинуть территорию республики, потому что я выступал на митинге протеста против смертных казней в России. Это было сделано, чтобы угодить русскому правительству, и я полагаю, что Малатеста вынужден был покинуть Швейцарию из-за чего-то очень похожего.
С другой стороны, он жил в Лондоне в течение последних шестнадцати лет, не создавая неприятностей никому, не считая тех, кто по той или иной причине заинтересован, чтобы подстрекать молодежь на какие-нибудь безрассудные поступки.
Я прилагаю также копию статьи Малатесты в «Temps Nouveaux», которая может вас заинтересовать.
Примите, уважаемый сэр
заверения в искренней преданности
П. Кропоткина
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 3, ед.хр. 42. Машинопись; вставка, подпись и мелкая правка рукой Кропоткина. Год уточнен по содержанию письма (в оригинале — пропуск); адресат установлен на основании письма М.И. Гольдсмит от 10 июля 1912, где упомянуто, что «Диккенс, сын Диккенса» защищал Э. Малатесту в апелляционном суде.
1. 20 мая 1912 г. живший в Лондоне итальянский анархист Эррико Малатеста был приговорен полицейским судом к трехмесячному тюремному заключению по обвинению в диффамации (клевете), которое исходило от итальянского агента Эннио Белелли; судебное решение содержало также рекомендацию об изгнании из Великобритании. Этот пункт вызвал кампанию в радикальной прессе, демонстрации рабочих организаций и был отменен апелляционным судом.
2. Бенджамен Тиллет (Benjamin Tillett, 1860–1943) — британский социалист, профсоюзный лидер.
Брайтон.
10 июня 1912.
Дорогой, милый мой Владимир Львович!
Ваше решение выехать в Россию и требовать суда глубоко огорчило нас обоих [1]. Вы не должны этого делать. Это значило бы, для Европы, что вот, мол, насколько у них водворился правовой порядок, что вот даже такой эмигрант, как Бурцев, отдается в руки правосудия добровольно, в уверенности, что найдет там суд.
На деле же, что случится? — Вас заарестуют по какому-нибудь «легальному» поводу; приговорят, запрут в крепость — а если вы будете еще выступать — то в Шлиссельбург.
И — никто — никто в России вас не поддержит. Эс-эры злы на вас и всё сделают, чтобы отнять у вашего подвига всякий общественный характер. Объяснят его вашими личными соображениями.
А другие — до вас ли им, мечтающим о роли в Думе, а не то и о «местечке»?
Революционерам ваш приезд будет непонятен. Вы, в роли обличителя Азефа, требующего над ним коронного суда, — между прочим за «3 покушения на Царя» — это такое противоречие, которое не может улечься в голове революционера.
Вы знаете мое мнение об этих «покусителях». И всякий, кто сколько-нибудь знаком с военною, и особенно морскою службою, скажет вам то же.
У каждого командира судна есть всегда свои шпионы среди команды. Безусловно то же самое относится к полку. Через них командир судна знает, когда около матросиков похаживают посторонние. — Что должен сделать командир судна? -— Официально донести о том, что у него есть спропагандированные матросы и арестовать их? — Никогда! Позор, срам на его судно! (то же на полк!) — Он велит своему шпиону следить. Узнает о заговоре. Велит согласиться и приставляет к взявшемуся за это дело матросу-шпиону еще надежного боцмана. — «Следи за ним, с[укин] с[ын], шкуру спущу, если узнаю, что ты на минуту упустил его из глаз»… И — все благополучно. Царь едет на судне, всем награды, тогда как если бы дело пошло на суд, капитан был бы виновен в том, что дал зародиться крамоле, — и судно навсегда замарано: на нем открыт был заговор.
Я не говорю, чтобы так точно было дело, но я утверждаю, что никто из военных и моряков мало-мальски опытных не объяснит иначе Азефские «покушения». Дойди дело до суда — так оно и вышло бы, — так его и выставят.
Но вообще, вы в роли обличителя покушений, «не удавшихся по вине Азефа» — это — такое колоссальное противоречие, из которого вы не выйдете. Как можно, чтобы вы брали на себя такую роль! Будьте уверены, Азеф никогда не устраивал настоящих покушений на царя и его министров. Неужели вы, Владимир Львович, можете серьезно верить этому? Но, если бы оно и так было, — чего, я утверждаю, не было и быть не может — если бы так было, не вам выступать «обвинителем» заговорщика Азефа. Но — мне просто противно делать такую гипотезу! Неужели вы всерьез ее делаете?
Нет, милый Владимир Львович, дело так стоит, что ничего другого, кроме продолжения ваших обличений провокаторов (если найдутся новые материалы) и беспощадной критики правительства, обличения его гнусной промозглости, — ничего другого вы делать не можете — не должны.
Я понимаю ваше глубокое отчаяние при виде, что вас не поддерживают. Но когда же из России получалась серьезная поддержка заграничной прессы, иначе, как накануне общественного движения? Герцена поддержали из России в 1859–61 году, до манифеста 19 февраля. После манифеста, как только случилось Казанское дело, а тем более после Михайловских прокламаций и пожаров, все попрятались. С 1863 года все отвернулись. И умер Герцен, прожив 7 лет одинокий, отчаянно одинокий.
То же было перед 1905 годом и то же после поражения революции: все отвернулись от заграничной прессы; и так будет до кануна нового движения.
Притом надо и то сказать, что односторонность всех заграничных изданий мешает их успеху, когда многое можно писать уже в России.
Нет, дорогой мой Владимир Львович, убедительно, сердечно, любовно, прошу вас, бросьте эту мысль. А как товарищ по делу положительно говорю вам, что кроме вреда себе лично, своему влиянию, вы ничего этим не сделаете. То же самое и общему делу.
— Теперь насчет Майера. Нечего и говорить вам, что с радостью сделал бы то, о чем вы пишете, если бы это было возможно. Но мои отношения с Майером не настолько близки, чтобы я мог это сделать, или, чтобы мой совет мог повлиять на его решение.
— Сейчас прочел мнение Утра [России] и Нового Времени [2]. Новое Время совершенно правильно и верно говорит. При въезде, или при первом публичном заявлении, вас арестуют, обвинят в принадлежности к партии анархистов, или соц.-рев., как сообщника Лопухина — будут судить при закрытых дверях — и конец.
А Утро еще вернее сказало: «Никто в прессе за вас не заступится!» —
Нет, родной, ликвидируйте L’Avenir [3], и снова беритесь за вашу личную, скромную, тихую работу разоблачений, если найдутся новые. Старые сделаны и использованы.
Крепко, с братской любовью обнимаю вас.
П. Кропоткин.
Сегодня судят Malatesta, его апелляцию. Пущены в ход все аргументы.
На чужой стороне. 1924. № 6. С. 147–149.
1. В конце мая 1912 г. В.Л. Бурцев напечатал в своей газете «Будущее» (L’Avenir) заявление о том, что собирается ехать в Россию, чтобы там поддерживать свои обвинения по делу Азефа.
2. Влиятельные русские буржуазные газеты.
3. Газета Бурцева, выходившая под русским («Будущее») и французским (L’Avenir) названиями и в которой печатались статьи и по-русски, и по-французски.
9. Chesham Street
Brighton
10 июня 1912
Дорогой Алексей Львович.
Нашему милому В.Л. Б[урцеву] я уже написал [1], и видел письмо к нему Герм[ана] Ал[ександровича] и Амф[итеатрова]. Написал ему подробно, серьезно.
Но, боюсь, тут его [ждет] глубокое разочарование, и невозможность продолжать Будущее без поддержки.
Насчет молодых людей, о которых вы пишете, мы здесь живем так далеко ото всех, круг знакомств такой ничтожный, что решительно не знаю, к кому бы обратиться.
Да теперь, пока еще <неразб.> о себе напоминает, и думать нечего кому бы то ни было из русских искать места!
Дело Malatesta так меня возмущает. Он везде проживет со своими скромными требованиями, но надо помешать прецеденту. А теперь, с этим Appeal, еще труднее помешать изгнанию.
Крепко жму руку. Привет обоим вам от нас обоих.
П. Кропоткин.
Извините за маранье — 15-е или 16-е письмо пишу сегодня.
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед.хр. 34, л. 52–53 об.
1. См. предыдущее письмо.
15, Ladbroke Grove,
June 12. 1912
Dear Mrs. Moscheles
Best thanks for your kind invitation. We shall both be delighted to be with you on Thursday at 2 o’clock.
I just return from Parliament where I saw Mr. Ponsonby. I handed him a note on the case which I wrote this morning.
Both Mr. Ponsonby and Mr. Cunningham Graham consider that the Home Secretary’s reply to J.R. Macdonald’s question is favourable, although, in my opinion, it says nothing definit.
With our joined kindest regards to you and Mr. Moscheles
Yours very sincerely
P. Kropotkin.
15, Ladbroke Grove,
12 июня 1912
Дорогая мисс Мошелес.
Большое спасибо за ваше любезное приглашение. Мы будем рады повидаться с вами в четверг в 2 часа.
Я только что был в парламенте, где видел мистера Понсонби [1] и передал ему записку по делу, которую написал сегодня утром.
И мистер Понсонби, и мистер Каннингем Грэм [2] считают, что ответ министра внутренних дел на вопрос Дж.Р. Макдональда [3] благоприятен, хотя, на мой взгляд, в нем нет ничего определенного [4].
Шлю наилучшие пожелания от нас обоих вам и мистеру Мошелесу.
Искренне ваш
П. Кропоткин.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152, оп. 1, д. 49, л. л. 39–39 об.
1. Артур Понсонби (1871–1946) — британский писатель, политик, общественный деятель. С 1906 г. — член Палаты общин от либеральной партии. В годы I Мировой войны участвовал в деятельности антивоенных организаций.
2. Роберт Бонтайн Каннингем Грэм (1852–1936) — шотландский политик, писатель, путешественник. Придерживался социалистических взглядов, тем не менее был членом Палаты общин от Либеральной партии.
3. Джеймс Рамсей Макдональд (James Ramsay MacDonald, 1866–1937) — один из основателей и руководителей лейбористской партии Великобритании, основную социальную базу которой составляли члены тред-юнионов (профсоюзов). В 1906 г. был избран в Палату общин от только что созданной Лейбористской партии; с 1911 г. — лидер парламентской фракции.
4. Несомненно, Кропоткин излагает свои переговоры по делу итальянского анархиста Эррико Малатеста, которому грозила депортация из Великобритании. Адвокат по этому делу Г.Ф. Диккенс был мужем племянницы Феликса Мошелеса. (См. также письмо Кропоткина Г.Ф. Диккенсу от 3 июня 1912 г.)
| Постоянный мой адрес: 9, Chesham Street, Brighton |
15, Ladbroke Grove, London W. 11/24 июня 1912 |
Многоуважаемый Максим Максимович.
С большой радостью я узнал, что вы собираетесь издавать большую ежедневную газету. В России, теперешние молодые деятели так отстали в политическом образовании, что хорошая политическая газета необходима, и именно вы можете поставить ее так, чтобы пополнить [1]
корреспонденциях многих русских газет. Это мнение о Лебедеве разделяет также Дионео. Вообще для серьезной политической газеты, мне кажется, он был бы находка.
Я так давно не был в Париже, что к большому моему сожалению давно не встречался с вами — вот уже сколько лет!
Примите уверение в глубоком моем уважении и преданности.
П. Кропоткин
Мы живем теперь в Брайтоне. В данную минуту я гощу у дочери, работаю в British Museum’е и Statistical Arch.
АРАН, СПб. Ф. 103. Оп. 2.
Архив АН СССР. Обозрение архивных материалов. Л., 1933. Т. 1. Вклейка между с. 120 и 121. Факсимиле первой и последней страниц.
1. Пропуск в публикации.
[Первая половина 1912 г.]
…— Еще одно дело! Издание сочинений Бакунина. Росс или Р. (он) [1] как-то написал мне, по оказии, прося взять на себя издание сочинений Бакунина. Я ответил сейчас же согласием.
Через несколько времени пришел ко мне Черкезов с вашим письмом о том же, из которого я заключил, что Р. и вы в Париже составили род Комитета из Гильома, Неттлау и Черкезова и намерены вести издание в Париже.
Тогда я, конечно, написал Р., что не намерен расстраивать налаженного дела; помогать готов всячески, но брать на себя дело издания не могу.
Правду сказать — масса другой работы.
Прошлой зимой Р., опять по оказии, писал, велев и лично передать, чтобы я взялся за это. Я повторил то, что ответил раньше.
Теперь, опять по оказии, с приезжим [2], Р. опять настаивал, чтобы я взял дело, уверяя письменно и словесно, что никакого Комитета не устраивали.
Я ответил, наконец, согласием, зная, что между вами, мной, Гильомом, Черкезовым и Неттлау не может быть разногласий, если вести всё дело с общего согласия. Правда — так?
Поэтому я просил приезжего (вы верно догадываетесь кто: он был здесь и в Париже) передать Р.: «Пусть присылает 1000 руб., как предлагает; я справлюсь, во что обойдется печатание здесь и в Париже и, так как здесь было бы сподручнее, то, если разница цен небольшая, то, может быть, будем печатать здесь. Вопрос, впрочем, о типографии второстепенный: здесь или в Париже — не суть важно.
Трудно — как поставить дело.
Поэтому ответьте, родной, сейчас же:
Согласны ли вы на такую постановку дела? Если да, то вот что я предлагаю.
Составить по соглашению между нами точный план издания. Напр., так:
т. I. Биография или биографические сведения. План издания.
т. II и III. Сочинения, писанные до Интернационала (до 1868).
IV. V. VI. — те 6 томов, которые издал Гильом.
VII. VIII. Последующее тома.
IX. X. Переписка.
Это так — приблизительно.
И тогда начать печатание не с I тома, а, скажем, с IV, V… и т.д.
Или же, как предлагает теперь Неттлау, с III-го.
Идея основная следующая.
Определив план издания, начать печатание с тех томов, которые представляют наибольший интерес для русских читателей, и продажею могли бы покрыть часть расходов.
Гильом принимает это, Неттлау и Черкезов вполне одобряют этот план.
Что думаете вы, дорогой Владимир Львович?
— Если одобряете, —
то 1) Неттлау и я обстоятельно выработаем план издания.
2) Нужно будет написать Р. (есть ли у вас адрес?) и спросить, одобрит ли это, кто дает деньги на издание?
Бакунин теперь, с его политическим мышлением и энтузиазмом, мог бы оживить хоть некоторых.
Ну, довольно!
Оба мы вас крепко обнимаем и от всего сердца желаем сил, здоровья.
Петр.
На чужой стороне. 1924. № 6. С. 145–146. Публикация В.Л. Бурцева.
Датируется мною условно (В.Л. Бурцев указывает только 1912 год), исходя из сходства плана собрания сочинений Бакунина с планом, изложенным в письме В.Н. Черкезову от 14 февраля 1912 г. и из указания в письме П.А. Пальчинскому от 5 июля 1912 г. о начале издания по сильно сокращенному, очевидно, из-за отсутствия средств, плану (в 5 т.).
1. Росс — Михаил Петрович Сажин (1845–1934, известен под псевдонимом Арман Росс), анархист, в 1870 г. некоторое время был личным секретарем М.А. Бакунина и с тех пор оставался его ближайшим другом; «или Р. (он)» свидетельствует как будто о том, что речь может идти о другом лице, хотя вряд ли Кропоткин не знал или не помнил, о ком он говорит.
2. Вероятно, это был Семен Афанасьевич Венгеров (1855–1920) — литературный критик, историк литературы, библиограф, редактор.
9, Chesham Street
Brighton
5 июля 1912
Дорогой мой Петр Акимович.
Тысячу извинений должен принести вам, что так долго не писал. Просто не замечаешь, как время идет. Вот и зима прошла, и пол-лета, а я так даже еще и не взялся за Вейсманизм: все время разбилось на мелочи, преимущественно на агитацию, довольно-таки бесплодную, против российских безобразий.
Наконец посылаю вам экземпляры только что сегодня вышедшей брошюры. Вторая, «Борьба против Капитала и Государства», М.И.Гольдсмит, уже отпечатана вполне, и выходит на днях.
Пишу воззвание в Америку: прошу поддержки, а то наш «Капитал» уже израсходован, а вам мы еще нашего долга не вернули! Теперь, когда уже первый шаг сделан, вернем скоро.
Мне еще обещаны брошюры Оргеиани, Забрежневым, есть повесть, готовится аграрная брошюра, и мне очень хотелось бы переиздать «Анархия по Прудону» Дж. Гильома, изданную еще бакунистами в 1873 году.
Затем — большая новость! Начинаем, в нашей же типографии, издание Сочинений Бакунина. На 4 тома есть деньги, и задержки в их получении не будет. Мы думаем, поэтому, составить план издания в 5 томах. — Возьмет это много работы, но ничего не поделаешь! С переводами обещал помочь один легальный человек, очень хороший переводчик.
Спасибо большое за вашу статью об угольной промышленности в Англии.
Сейчас я занят приготовлением нового английского издания Fields, Factories & Workshops. Издает — кто бы вы думали! — Nelson, в своей shilling series.
Мое издание (через Swan Sonnenschein, как агента) почти всё разошлось, и если бы самому издать новое издание, с пересмотренными цифрами, то дешевле 1 шилл. нельзя было бы издать. А тут Nelson предложил свои услуги. А за ним Chapman — тоже в шиллинговую свою (новую) серию просит The Conquest of Bread. Признак времени!!
Вот я и просидел почти 3 недели в Лондоне, работая в Stat[istical] Society для Fields, Factories. Жил у Сашурки. Домик у них очаровательный (15, Ladbroke Grove, т.е. сейчас за углом близко от большой артерии, ведущей от Oxford Street к Shepherds Bush. Близко повсюду). Живут они дружно, хорошо. Но постоянной работы все еще нет! — и не предвидится. Дела в России не лучше, а хуже!
Ну, крепко обнимаю вас, дорогие и милые, обоих. Как ваши дела? Едете ли в Америку? Пишите. Оба крепко вас любим.
П. Кропоткин
Посылаю всего один экземпляр. Злодей Саня [1], скупой, прислал всего четыре! Вышлю еще на днях.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед.хр. 953, л.25–27 об.
1. Очевидно, Александр Шапиро.
9, Chesham Street, Brighton
5 июля 1912
Дорогой мой Яновский,
Посылаю вам экземпляр только что вышедшей моей брошюры «Анархия» [1]. Вторая брошюра, нашей милой Марьи Исидоровны, — «Борьба против Капитала и Государства» — (очень мне нравится) — уже отпечатана; выходит на днях; — и с этим наш «Капитал», с которым мы начали, занявши у товарища £20, — вполне истощился.
Приходится обратиться к вам, к американским товарищам за поддержкою, — за заказами, и, если можно будет, то хорошо было бы, если бы вы могли собрать небольшую сумму и поддержать наше издание.
Мысль моя вот какая. На периодическое издание у нас нет достаточно сил, нет людей, способных отдавать ему свое время. Я — стар становлюсь. Будущего 9-го декабря 1912 года, если доживу, мне будет 70 лет. Я бодр, работаю хорошо, но работоспособности прежней нет. Больше 5–6 часов в день не могу работать. А этого, — вы, дорогой мой, знаете сами — мало!
Так вот мы начали с Саней Шапиро издание брошюр. Мне обещали брошюры Оргеиани [2], Забрежнев [3], у меня есть данная мне повесть (из тюремной жизни анархистов), обещана еще одна аграрная брошюра [4] и т.д.
Словом, мы могли бы издавать 6–8 брошюр в год, регулярно. Если бы нашлась возможность продавать наших изданий приблизительно на £50 в год, — около 200 долларов, — мы могли бы жить.
Тем более, что я начинаю в нашей же типографии издание сочинений Бакунина. На 4 тома мне обещано, верных, сколько нужно, и на 1-ый том уже внесено. Из продажи составится на что издать 5-ый том, так что мы составляем (с Неттлау и др.) план издания в 5-ти томах.
Таким образом типографии будет обеспеченная работа на 2 года, и не будет платы за квартиру попусту, без работы.
Я думаю, если дело пойдет, иногда прилагать к брошюрам листок о каком-нибудь текущем вопросе, злобе дня.
Больше сделать не могу, тем более, что читаю корректуры Science Moderne et Anarchie — новое издание, совершенно переделанное, расширенное, выходит у Stock (400 страниц) [5], и пересматриваю для нового издания все цифры в Fields, Factories and Workshops. Ее издает большой издатель Nelson, в своей Shilling Serie [6]. — (Хотят тоже выпустить новое немецкое издание).
Мое собственное издание Fields, Factories… (в Six Plack) [7] уже разошлось, а печатать новое, пересмотренное издание потребовало бы средств, которых, конечно, у меня нет. Nelson же рассчитывает продать 30 000–50 000.
Вы, конечно, читали об нашем милом Малатесте. Высылке удалось помешать, и Мак Кенна уменьшил бы тюрьму, если бы не было этого appeal. Здоровье его хорошо. Мы боялись туберкулеза. Его освидетельствовали, и положительно утверждают, что туберкулеза нет. Он, конечно, вполне доволен своей судьбой [8]. Здоров. Я два раза ездил в Лондон за это время, и только что вернулся, прожив у Саши 2½ недели. Работал в Statistical court для Fields Factories.
Как ваше здоровье? Как силы? Как вообще живется? крепко, сердечно обнимаю вас и всех близких товарищей.
П. Кропоткин.
Вести из России — самые грустные. Одна надежда: рабочие массы бодры и не надеются на вожаков-интеллигентов.
Вот мы уже 7 месяцев прожили в Брайтоне. Ничего, недурно, зима обошлась без бронхитов.
Интернациональн. сб. С. 263–265.
1. См.: Кропоткин П. Анархия. — Лондон: Листки «Хлеб и воля», 1912. — 68 с.
2. К. Оргеиани — один из псевдонимов Г.И. Гогелиа.
3. Владимир Иванович Забрежнев (основной псевдоним — Федоров, часто встречается написание Федоров-Забрежнев) (1877–1939) — революционер, криминалист, сотрудник НКВД. В 1918 г. вступил в ВКП(б). Работал секретарем «Известий ВЦИК» (1919–1920), в 1919 г., являясь сотрудником иностранного отдела РОСТА, выполнял тайные партийные поручения за границей.
4. Скорее всего речь идет об издании: Кочегаров А. (Карелин А.А.) Аграрная программа анархистов-коммунистов. Лондон, 1912.
5. Kropotkin P. La science moderne et l’anarchie. — Paris: P.-V. Stock & C-ie, 1913. — XI, 391 p. — (Bibl. sociologique; № 49).
6. См.: Kropotkin P. Fields, factories and workshops, or Industry combined with agriculture and brain work with manual work. — London, etc.: Thomas Nelson & Sons, 1912. — 477 p.
7. Какая-то ошибка. Предыдущее издание книги вышло в Нью-Йорке и Лондоне в 1909 г.
8. Э. Малатеста был арестован в Лондоне по обвинению в клевете, которое исходило от итальянского агента Эннио Белели, и приговорен к трем месяцам тюрьмы и изгнанию из Англии; последнее удалось оспорить в апелляционном суде, и Малатеста не был изгнан.
9, Chesham street. Brighton.
10 июля 1912.
Дорогой мой друг,
Посылаю вам 2–3 экземпляра нашей брошюры. Прошу любить и жаловать.
Ваша бр[ошюра] уже, должно быть, отпечатана [1] и выходит на днях.
Фонд (занятые 20 £) истощился, = 0. Я написал уже Яновскому [2] и спросил Гогелиа, не имеет ли он чего против того, чтобы «Воззвание» было подписано нашею группою. Сейчас напишу Забрежневу.
Если «портфель фонда» истощился, то «портфель редакции» тоже. Давайте брошюру «аграрника».
Мне кажется, надо написать ему: «Давайте книгу в 150 стр., автор может быть уверен, что К[ропоткин] прочтет ее — и внимательно прочтет, хотя надежды на издание ее в ближайшем будущем нами нет». Но нельзя ли ему прислать нам сейчас же переписанный конец ее для издания брошюрою? Это было бы очень хорошо для нашего издания.
А затем не может ли он обработать написанное им так, чтобы составились две статьи, страниц по 25 каждая, для какого-нибудь русского журнала, например, для Русского богатства? Подобной работы у них не было. А судя по тому, что я недавно читал (работая для нового издания Fields, Factories [and Workshops] в Лондоне), есть масса преинтересных работ в этом направлении, даже в немецкой литературе, которые остаются неизвестными в России. Вероятно, К[арелин] ими именно и пользовался или сам обрабатывал эконом[ические] данные в этом духе. Жалко было бы, если бы такая, столь нужная работа пропала даром.
Так вот, дорогая Маруся, позаймитесь этим, чтобы он дал нам конец брошюры. Стыдно налагать на вас эту переписку, когда у вас, должно быть, работы по горло. Но ничего не поделаешь.
С Забр[ежневым] я спишусь.
Насчет Голоса труда, я очень уважаю эту газету, читаю с 1-го номера, всегда с удовольствием, «братья» мне очень по душе [3]. Не писал им только потому, что боюсь теснее сходиться с людьми, которых не знаю. Все время «уроки»! Вот насчет «Крымчака Николая»! С[аня], верно, уже писал вам. А каким прикинулся!! Одно коробило: «больной» пункт русского анархизма, т.е. русской революции вообще.
Насчет перевода L’anarchie dans l’évolution socialiste [4] — enchanté [5]. Если пришлете, пересмотрю, хотя заранее уверен, что прекрасно сделано. Смогу прочесть в печати.
Что вы думаете о брошюре Гильома Анархия по Прудону? Ее мы могли бы издать в 2-х выпусках.
Сегодня же написал Гогелиа. У него преинтересные сюжеты. Прошу его прислать скорее.
Джемс, верно, говорил вам, что издание Соч[инений] Бак[унина] налаживается. Напишу сегодня Nettlau, чтобы составить план издания в 5 томах.
Я только в позапрошлую субботу вернулся из Лондона, где прожил почти полных 3 недели сперва ради Mal[atesta] (писал 2 мемуара, — ну и швах же господа адвокаты, даже лучшие! Ни 1-й, ни 2-й большой зверь, Диккенс, сын Диккенса [6], защищавший в апелляционном суде, ничего не сумел сказать путного, чтобы выяснить сперва присяжным, а потом суду суть дела. Правда, внутренняя жизнь неявных политических партий им совсем неизвестна).
А когда дело Malatesta выяснилось, работал в Stat[istical] society над пересмотром цифр в Fields, Factories and Workshops для нового издания.
Саша любит бесконечно своего милейшего мужа; определенного дела еще не нашла себе, а он работает усердно, отчасти для провинциальной прессы, отчасти для театра; переводит драмы. Оба счастливы, бодры. Я прожил у них все время.
Совсем забыл! Вот страничка письма неотправленного. Что вы об этом думаете? Славную можно бы выпустить брошюрку страниц в 16.
Ох, рука устала писать!
Вы просили вернуть книгу Kellogg’a [7]. Возвращаю ее. Ничего, что с пометками карандашом? Их легко вытереть, если необходимо. Если же можно сохранить, то сохраните их. Раньше полутора–двух месяцев я за вейсманизм не возьмусь.
25-го июля здесь в Лондоне открывается конгресс Eugenics [8] (больше насчет прекращения потомства всех «feeble-minded» в числе коих, по проекту закона MacKenna [9] должны попасть «неспособные зарабатывать себе на жизнь» — кроме, конечно, коронованных особ, чиновников и «наследников». На этом конгрессе будет Kellogg (делегатом из Америки). Произойдут, верно, схватки м[ежду] ним и остальными: все здешние Нео-дарвинисты (сиречь анти-дарвинисты). Я может быть, буду там.
Ну крепко обнимаю вас и маму.
ПК.
Anarchistes en exil. P. 430–431, № 299. Публикация М. Конфино.
1. См.: Корн М. Борьба с капиталом и властью. Наши спорные вопросы. — Лондон: Изд. Листков «Хлеб и Воля», 1912.
2. См. письмо С. Яновскому от 5 июля 1912 г.
3. Намек на название парижской анархистской группы «Братство вольных общинников», руководимой А.А. Карелиным и издававшей журнал «Голос Труда».
4. Брошюра Кропоткина с таким названием вышла впервые в 1887 г., переиздана в 1892 г. Русское издание появилось в 1906 г. (Кропоткин П. Анархия и ее место в социалистической эволюции. — СПб.: Волна, 1906. — 31 с.).
5. прекрасно, замечательно — (фр.).
6. Сэр Генри Филдинг Диккенс (Sir Henry Fielding Dickens, 1849–1933) — английский юрист: барристер, королевский адвокат, в 1917–1932 гг. занимал должность Common Serjeant of London — второго по старшинству постоянного судьи центрального уголовного суда (Олд Бейли) после Recorder of London.
7. М.И. Гольдсмит присылала по просьбе Кропоткина книгу Вернона Лаймана Келлога: Kellogg V.L. Darvinism to-day; a discussion of present-day scientific criticism of the Darwinian selection theories. — London: G. Bell and Sons; New York: H. Holt and Co., 1907. — XII, (2), 403 p.
8. Первый Международный евгенический конгресс проходил в Лондонском университете с 24 по 30 июля 1912 г. Кропоткин выступил на нем с небольшим сообщением «Стерилизация неприспособленных». Текст этого малоизвестного сообщения был напечатан лишь в журнале «Freedom» (1912. Oct.) и издававшемся в Нью-Йорке анархистском журнале «Mother Earth» (The sterilization of the unfit. Lecture delivered by Peter Kropotkin before the Eugenics congress… // Mother Earth. — 1912. — Vol. 7, № 10. — P. 354–357; Перепечатано в сборнике: Anarchy! An anthology of Emma Goldman's Mother Earth. — New and expanded ed. — 2012. — P. 120–123).
9. Реджинальд МакКенна (1863–1943) — в 1911–1915 гг. британский министр внутренних дел.
9, Chesham Street
Brighton
14 июля 1912
Дорогой мой Георгий.
Спасибо большое. Беритесь за брошюру и не торопитесь кончить как можно скорее. Я, также как и вы, переписываю по несколько раз и знаю, насколько рукопись от этого выигрывает.
Николай — ужасный человек. Как симпатично мы с ним говорили, когда он просил позаботиться о своем ребенке! Как ласково отговаривали его от его затей! Очевидно, эксы сгубили его. Петля — после эксов! — должна была толкнуть его на гнусный путь. Ему он непростительнее, чем простому мерзавцу. Действительно, черт с ним!
— Насчет автора повести, ничего не могу сказать. Еще не разыскал ее. Как будто не совсем подходит под ваше описание, но наверно ничего не могу сказать покуда. Молодой человек, элегантный. Посетил меня в Италии. Талантливый. —
— Если бы болгары не обиделись, можно было бы переиздать вашу брошюру. Не правда ли?
Ну, сердечно обнимаю вас и Лидию Владимировну.
П.
Спасибо за адреса. Пересылаю их Ш. Он, должно быть, уже в сношении с магазином Общее Дело.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед. хр. 50, л. 33–34.
9, Chesham Street
Brighton
July 24. 1912
Dear friend,
What happens to «Love’s Pilgrimage» [1] is what happens to all the books which do not answer the purposes of the rulers of the day. An original thinker, an original novelist is widely read by the middle-classes so long only as he is merely interesting; and he is, and must be boycotted, the moment he undermines the current ideas about the holiness of State & Property & Philistierism.
It is especially so in the English-speaking countries.
Why should it be otherwise!
— What is to be done?
Whenever a writer has something to say against the State, the Church, the Property rights & so on — the only thing to be done is to write so as to appeal to the downtrodden masses, to write for them, & so to declare this [?] work public property. To do, as Tolstoy did when his sociological works & his works of art became such as to undermine the canons of State & Property, — that is, to leave to everyone the right of printing and reprinting & translating his works.
If the author’s ideas truly express the hopes & the aspirations of the masses & of the best men of the time, and if the moral physiognomy of the author himself, as it appears from his work, is sympathetic — then the work will spread in millions of copies in all languages, and it will reach precidely those whom it must reach.
This, dear friend, I am sure, will happen to your works.
I intended to tell you a lot about «Love’s Pilgrimage» but I always hope to meet you personally some day soon. It is so much better to speak than to write.
Very sincerely yours
P. Kropotkin.
9, Chesham Street
Brighton
24 июля 1912
Дорогой друг.
То, что происходит с «Испытаниями любви» [1], случается со всеми книгами, которые не отвечают целям нынешних правителей. Оригинальный мыслитель, оригинальный писатель широко читаемые средним классом в течение долгого времени, просто потому что они интересны, будут, и должны бойкотироваться, раз они подрывают современные представления о святости государства, собственности и филистерства.
Это особенно характерно для англо-говорящих стран.
Почему же должно быть иначе!
— Что делать?
Уж если писателю есть что сказать против Государства, Церкви, Права собственности и т.д. — единственное, что он может сделать, — писать таким образом, чтобы написанное было обращено к угнетенным массам, писать для них, и тем самым превращать работу в общественную собственность. Делать так, как делал Толстой, когда его социологические и художественные произведения стали подрывать устои Государства и Собственности, — то есть передать всем права на перепечатку и перевод своих произведений.
Если мысль автора по-настоящему выражает надежды и чаяния масс и лучших людей своего времени, и если нравственный облик самого автора, который виден из его работ, вызывает симпатии, тогда его работы будут распространяться миллионными тиражами на всех языках, и они достигнут именно тех, кого они должны достичь.
Я уверен, дорогой друг, что именно так и будет с вашими работами.
Я хотел много сказать вам об «Испытаниях любви», но я все-таки надеюсь когда-нибудь встретиться с вами. Гораздо лучше поговорить, чем написать.
Искренне ваш
П. Кропоткин.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 147. Черновик. Перевод А.В. Бирюкова.
1. Роман Эптона Синклера «Love’s Pilgrimage» (по-русски название обычно переводят как «Испытание любви» или «Испытания любви») вышел в 1911 г. В романе Синклер говорит о воздействии ужасов повседневной действительности на чувства и сознание героя-интеллигента, который в конце концов приходит к социализму.
9, Chesham Street
Brighton
8 августа 1912
Дорогой мой Петр Акимович.
Вот две рекомендации. Kampffermeyer [1] приезжает сюда, с Garden City людьми, 26 или 27 августа. Оба — он и Land[auer] [2] — хорошие товарищи. K[ampffermeyer] занимается земледелием. L[andauer] — издает социалистическую газету нового направления с анарх[ической] подкладкой.
В Вене мы знаем только Клячко: он всех там знает, кто может быть вам полезен. Соня добывает его адрес.
Вот как вас бросает судьба! Вместо Америки — Германия! Что ж! Много узнаете интересного.
Посылаю вам 2-ю нашу брошюру. Рукописи 3-й и 4-й уже получены от Карелина (аграрника) и Забрежнева.
Бакунина подготовляем, но я в данную минуту жестоко занят. Должен сдать исправленный текст Fields, Factories 15-го августа.
А потому только крепко обнимаю вас и Нину Александровну за нас обоих. ПК.
— Вот письмо, вернувшееся мне вчера!!! Адресовал в Милан!!
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.30–30 об.
1. Бернхард Кампфмайер (1867–1942) — активист немецкого движения за развитие городов-садов (один из предшественников современных «зеленых») и левый публицист. Письма Кропоткина ему хранятся в Международном институте социальной истории (Амстердам); факсимиле доступны на сайте. Рекомендательные письма Кропоткина Б. Кампфмайеру и Г. Ландауэру, о которых идет речь, сохранились в фонде П.А. Пальчинского в ГАРФ. Брат первого — Пауль Кампфмайер (1864–1945) более сочувствовал анархизму; оба они сотрудничали в журнале Г. Ландауэра «Der Sozialist».
2. Густав Ландауэр (1870–1919) — немецкий анархист и деятель культуры. В 1909–1915 гг. редактор журнала «Der Sozialist», «органа анархизма-социализма». Переводчик нескольких книг Кропоткина на немецкий язык. Письма Кропоткина Ландауеру хранятся в Международном институте социальной истории (Амстердам); факсимиле доступны на сайте. Известен также как исследователь и переводчик Шекспира на немецкий язык, публикатор источников по истории Великой французской революции.
9, Chesham Street
Brighton
8 сентября 1912
Дорогой мой Петр Акимович.
Два слова по делу. Не зная, где вы, пишу на ваш Туринский адрес.
Я теперь пересматриваю свою книгу Fields, Factories & Workshops, для нового издания, которое в октябре выпускает Nelson, в своей шиллинговой серии.
Мне хотелось, в нескольких строках указать на вашу работу о размерах крупного и мелкого производства в угольной промышленности Англии, а в последнюю минуту, после долгих поисков, не нахожу вашей статьи.
Не вернул ли я ее вам? Если да, — не можете ли прислать ее на несколько дней?
Как здоровье? Как дела?
Крепко обнимаю вас обоих. П.Кр.
Мы здоровы. Я работаю с 9.30 утра до полночи, за вычетом 3–4 часов, над корректурами F. F. & W.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.28–28 об.
26 сентября 1912
Дорогой мой Яновский,
Спасибо вам большое за присылку двадцати долларов на наши брошюры. То — что вам не выслали брошюры, просто возмутительно, и я объясняю это только тем, что Шапиро уезжал из Лондона на месяц.
У меня, в книжке, под 12 июля, в списке тех, кому я послал первые полученные мною 10-12 экземпляров, стоит ваше имя. Но могло случиться и то, что записать-то записал, но в тот же день не отправил, хотя это мало вероятно. Вернее всего, что найду экземпляр среди груды моих бумаг.
Годы сказываются! А между тем работы и переписки прибавляется с каждым днем! И не души здесь, в Брайтоне, чтоб помочь. Последние три месяца я работаю через силу: с 9.30 утра до 12 ч. ночи, с двумя перерывами на обед, ужин и час прогулки. Десять, 11 часов каждый день, и иногда устаю сильно. Ни одного дня не прерывал. Готовил новое, вполне пересмотренное издание Fields, Factories and Workshops для Nelson's Series — груды цифр! La Scienсe Moderne et l'Anarchie у Stock, и Conquest of Bread, тоже для шиллинговой новой серии [1]; новое, русское издание Бакунина, в 5-ти томах, — подготовляем также и нашу типографию для этого, — и наши брошюры: две еще проредактировал. — И при этом груды переписки. Каждый день 4–5 писем с требованием товарищей помочь пером тому или другому изданию.
Иногда просто физически голова кружится от этих требований со всех сторон. А тут еще русские ужасы — тоже надо писать и т.д., и т.д.
Сверх сил.
Дорогой мой друг, вы просите меня, чтоб я похлопотал набрать статей о себе же ко дню моего рождения! Друг мой, увольте от этого! Вы знаете, как меня трогает любовь ко мне товарищей. Два слова дружбы, какую я вижу так часто от товарищей, мне в 1,000,000 раз дороже всяких внешних изъявлений. Хорошо ли это, покуда человек еще жив? Помните, друг мой, что лучше, что может сделать в жизни писатель, это — выразить мысли, назревающие в массах рабочего люда.
Статью о роли евреев в анарх. движении рад бы написать, но, милый мой Яновский, у меня есть на руках крупные работы, — итог жизни и многолетней работы мысли. На этом мне следовало бы сосредоточить все силы. Чтобы это написать, надо жизнь прожить и продумать, — это и надо делать.
Ну, крепко обнимаю вас.
П. Кропоткин.
Ваше письмо переслал Сане Шапиро.
Интернациональн. сб. С. 265–266.
1. См.: Kropotkin P. The conquest of bread. — New and cheaper ed. — London: Chapman and Hall, Ltd., 1913. — XVI, 298 p.
9, Chesham Street
Brighton
Oct. 12th, 1912.
Dear Mr. Cazenova,
Thank you very much for the cheque, daily received.
Permit me also to thank you very heartily for all the trouble you took with the book. I have not yet got through its Appendix to see whether all corrections and cuttings came out allright, but I think there are no mistakes. The book is very prettily brought out, and I only ask myself whether in the shilling edition it will have the circulation it has had in the sixpenny one [1].
As to The Memoirs of a Revolutionist, you wrote me Sept. 29th that you would like to send a copy to Mr Waugh, I send it now. Is Mr Waugh the manager of Chapman and Hall? [2] Did you not try Dent? As the book is rather bulky, the Every Man’s Library perhaps would be the best, and it is possible that when they see two of my books appearing in shilling editions, they may be willing to take this one. At any rate, Dent’s series of Memoirs would be the best appropriated, as regards both size and contents.
With kindest regards,
Yours sincerely
P. Kropotkin
9, Chesham Street
Brighton
12 октября 1912
Уважаемый г-н Кейзнов.
Большое спасибо за чек, который пришел сегодня.
Позвольте мне также сердечно поблагодарить вас за все хлопоты, связанные с книгой. Я еще не получил Приложения к ней и не видел, все ли исправления и сокращения сделаны правильно, но думаю, что там нет ошибок. Книга получилась очень красивой, и я только спрашиваю себя, будет ли шиллинговое издание продаваться так же хорошо, как продавалось шестипенсовое [1].
Посылаю экземпляр вам «Записок революционера», которые, как вы писали мне 29-го сентября, вы хотите отправить г-ну Во. Кто он такой — управляющий у Чепмена и Холла? [2] Пробовали ли вы связаться с Дентом? Так как книга довольно объемистая, мне кажется, было бы лучше издать ее в серии Every Man’s Library [3], и вполне возможно, что, увидев две мои книги в шиллинговых изданиях, они охотнее возьмут ее. В любом случае, для серии Дента Записки лучше подходят, — и в отношении формата, и в отношении содержания.
С наилучшими пожеланиями,
Искренне ваш
П. Кропоткин
Факсимиле найдено на сайте аукционного дома Bonhams.
1. Речь идет об издании: Kropotkin P. Fields, factories and workshops or Industry combined with agriculture and brain work with manual work. London, etc.: T. Nelson & Sons, 1912. 477 p. В книге более двух десятков приложений, и практически в каждом новом издании они исправлялись и дополнялись.
2. Chapman & Hall — английское издательство (Лондон); Артур Во (Arthur Waugh, 1866–1943), писатель и литературный критик, в 1902–1930 гг. был фактическим руководителем издательства.
3. Правильнее Everyman’s Library — серия переизданий классических произведений, выпускавшаяся с 1906 г. английским издателем Дж.М. Дентом (Joseph Malaby Dent).
9. Chesham Street
Brighton
18 октября 1912
Дорогой Алексей Львович.
Благодарю вас очень за Вестник Европы. Воспоминания Дейча написаны очень интересно, и очень симпатично. Да и вообще номер интересный.
Как ваше здоровье и Татьяны Алексеевны? Жена скоро собирается в Лондон и собирается вас проведать.
Я — по-прежнему усиленно работаю. Готовлю в печать вторую книгу (первая — новое издание Fields, Factories & Workshops, в серии шиллинговой Nelson’а, вышла на днях. Теперь готовлю французскую Science Moderne et Anarchie, очень расширенную.
Сердечный привет вам и Татьяне Алексеевне от нас обоих.
П. Кропоткин.
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед.хр. 34, л. 54–55.
9, Chesham Street
Brighton
29 октября 1912
Дорогой мой Георгий.
Извините, пожалуйста, что сразу не ответил, а протянул целый месяц. Так незаметно прошло время.
Дело в том, что новое издание моей «Fields, Factories and Workshops», которое вышло в шиллинговой серии Nelson’а, отняло у меня гораздо больше времени, чем я думал раньше. Оказалась такая прорва цифр, которые надо было изменить со времени 1-го издания, такая масса новых данных, в подтверждение высказанных положений, которые пришлось резюмировать, — что работа взяла 3 месяца, где я думал отделаться одним. Притом, в этих больших издательских домах книга должна выйти в известный день (моя — 2-го октября), так как весь издательский сезон распределен, — нужно сразу разослать 8–10 000 экземпляров, — и размер книги нельзя увеличить в последние дни, так как крышка переплета заранее делается. Словом, и для издателей (моя книжка — почти первая из современных не-повестей в этой серии), и для меня дело было новое. Зато Conquest of Bread другой издатель берет в такую же шиллинговую серию, — а дешевое издание ее было моей мечтою.
Ну вот, у кого что болит…
А тем временем Stock жалкие карточки всё слали. Просто стыдно было читать. Три месяца лежала Science Moderne et Anarchie в наборе, без движения.
Наконец, в прошлую субботу кончил последние первые корректуры. И сию же минуту взялся за наши брошюры. Брошюра Карелина (аграрная) уже печатается. —
Сейчас кончил читать вашу брошюру. Прекрасная. К делу, и написана, как раз что нужно. В одном только месте — где вы говорите о следствиях и причинах, рабочим читателям будет непонятно. (Я всегда держался, как и все естествоиспытатели, мнения, что однородные причины порождают однородные следствия. Вероятно, какое-нибудь недоразумение тут, вернее, не одинаковая терминология.) Но не в этом дело. В корректуре я сделаю, как делает в английских журналах «reader», т.е. предложу вам карандашом заметки, — т.е. поправки двух-трех слов, которые вы примете, или нет — как найдете нужным.
Всё остальное — прекрасно идет. И мысль верная, и изложение убедительное. Я знаю, милый Георгий, как вы работаете, и от души благодарю вас за эту брошюру.
— «Рабочий Мир» получил. Спасибо. Ничего, что первый номер не резко определенный. Это — лучше даже. Понемногу выработается своя физиогномия, как у американск[ого] Голос Труда.
— Очень уже мне обидно, что работы нет у вас. «Химик-анархист» «иностранец» — это действительно во Франции стоит поперек всего. Знакомы ли вы с James Guillaume? Он — прекраснейший человек, и вы сойдетесь. Может быть, он мог бы вас рекомендовать куда-нибудь по образованию. А то — все связи порваны. Ни души нет в Париже, к кому обратиться. —
Амнистия? Ничего не жду я хорошего от нее! Россию заволокла такая темная туча!.. — Ужас один! —
Оба шлем вам самый сердечный привет вам и милой Лидии Владимировне.
ПКр.
Завтра же — вернее, послезавтра (завтра необходимо в Лондон) напишу Заб. и М.И.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед. хр. 50, л. 35–37 (оригинал), 38–40 (машинописная копия).
9 Chesham Street
Brighton
4 декабря 1912.
Дорогая Лидия Владимировна.
Спешу вернуть вам корректуры. Хотел написать вам подлиннее письмо, но не в силах. Нездоровится мне сегодня. Нужно ложиться в постель.
Шлю вам самый теплый, сердечный привет. Грустно мне было читать ваши строки, где вы пишете про здоровье Георгия.
Крепко жму вашу руку.
ПКр.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 51, л. 18.
9 Chesham Street
Brighton.
21 декабря 1912
Дорогой мой друг,
Пишу в постели: слегка простудился, не серьезно.
Прежде всего от всего сердца благодарю маму и вас, дорогие друзья, за ваши милые пожелания и милый подарок [1]. Соня и я оба крепко вас обнимаем.
А затем — дело.
Я убедился, что взявшись за издание Бакунина, я переоценил свою теперешнюю работоспособность. При том малом числе часов и дней, что я могу теперь давать работе, сиденью, пришлось бы Бак[унин]у, русским изданиям и текущим мелочам отдать все время, а я хочу серьезно написать, хоть вкратце, свою Этику. Я и написал нашему приятелю в Петербург, что отказываюсь.
Это очень его огорчило, и, между прочим, он пишет, не возьметесь ли вы при помощи меня, Гильома и Неттлау, и предлагает платить, кроме расходов по печатанию, по 25 р. за перевод, за печатный лист и, конечно, расходы по переписке статей из книг и т.п. Именно к тому же самому приходили мы с Nettlau перед тем, как я написал отказ.
Так вот, не возьметесь ли вы за это дело?
С Nettlau мы тщательно, после многих разговоров и переписки выработали прилагаемый план издания Избр[анных] соч[инений] М.А. Бакунина в 5-и томах (Переписав себе этот план, верните мне).
План, как видите, разработан детально [2].
Начать изд[ание] мы думали со 2-го тома, это важно для сбыта. За ним 1-й или 3-й.
Я напишу Гильому ласковое письмо и надеюсь, он не будет выставлять противоречий против этого плана и настаивать на строго хронологическом порядке. У нас каждый том выходит цельный по содержанию.
В предисловии ко 2-му (первому выходящему тому) мы, издатели — вы, я, Nettlau — сказали бы, почему мы остановились на этом плане.
Если остановиться на этом плане, то работа должна состоять следующем:
1. Дать списать из Ист[ории] разв[ития] Интернаци[онала] (должно быть, опять из моего экземпляра) то, что уже переведено и издано под руководством самого Бакунина.
2. Вам — хорошенько прочесть эти переводы, освоиться с их с их стилем (заметьте, между прочим, что Бакунин, как и Г[ерцен], старались держать в чистоте русский язык, не наводняя множеством иностранных слов и оборотов, и вырабатывали русский политический язык), и составить себе небольшой словарик русских эквивалентов французских терминов нашего революционного жаргона. Это избавит впоследствии от переписки и поправок.
3. Засесть за перевод Ours de Berne и т.д. [3]
4. Это самое для меня было бы трудное: в нашем плане из некоторых поздних сочинений Бакунина предполагается дать выдержки: нельзя в 5-ти томах воспроизвести 7–8 томов, не прибегая к этому плану. (Мы хорошо обсудили, что наше издание не может быть началом полного собрания Бакунина: на это есть 1000 причин, из которых одна то, что это заграничное издание, устраняет эту возможность.) Вообще с вами мы бы это сделали легче. Вы отметили бы в изд[ании] J. Guill[aume’а], что вы советуете перевести, и прислали бы мне. Я прочел бы эти выдержки и мы согласились бы на окончательное решение.
Так вот, милая Маруся, как стоит дело. Хорошенько обдумайте, подходит ли вам эта работа. И дайте мне ответ через несколько дней. Согласно ему я напишу в Петербург да или нет.
Ваши переводы я охотно перечитаю в рукописи; если вы будете иметь в виду то, что пишу в § 2, это возьмет не много времени. 1-ые корректуры теперь читает Саня (или, в случае надоб[ности], будет читать платный корректор. Это, должно быть, придется сделать; так как я начинаю также печатание русского перевода Французской Революции, мне подарили на это часть нужных денег), а 2-ые и, в случае надобности, 3-и будете читать вы.
Кажется, все.
Я готов был бы (и рад был бы) безусловно отстраниться от этого издания: мне мало осталось жить и я хочу кончить Этику, хоть вчерне. Если бы вы взяли на себя всю ответственность, вместе с Nettlau и Гильомом, я был бы более спокоен. Но если я вам нужен, — так, больше для храбрости вначале, то и на это согласен. Только, можете ли вы взять это? Кроме платы, очень скромной, за переводы, придется ведь делать много бесплатной работы. А при ваших теперешних условиях можете ли вы? Не сказать ли прямо нашему русскому приятелю, что нужно положить столько-то с листа редактору? Подумайте, как лучше, и напишите мне все, а я спишусь с Петербургом.
Крепко обнимаю вас и маму.
ПК.
Слег так некстати. На рождение пришло свыше 400 писем, телеграмм, адресов. Нужно писать ответы, хоть не всем, а я лежу! Тоска! Что меня больше всего порадовало, это десятки адресов от рабочих синдикатов Португалии и манифестация из России: адрес с 250 подписями, адреса от групп [?], студентов, рабочих союзов — нагло смело, по телеграфу, с подписями. Даже от одного экс-министра виттевского [4]!
Anarchistes en exil. P. 434–435, № 302. Публикация М. Конфино.
1. В связи с 70-летием Кропоткина, отмечавшимся 8 декабря 1912 г.
2. Первоначальный план этого издания см. в письме В.Л. Бурцеву первой половины 1912 г.
3. «Бернские медведи и Петербургский медведь» — брошюра М.А. Бакунина, написанная в защиту преследуемого царским правительством и швейцарскими властями С.Г. Нечаева.
4. Это был Николай Николаевич Кутлер (1859–1924), с января 1905 г. товарищ министра финансов, в октябре 1905 — марте 1906 г. главноуправляющий землеустройством и земледелием в Совете министров.
[21 декабря 1912]
Дорогой мой друг,
Какую колоссальную нелепость я учинил! Писал вам сегодня утром в постели, длинное письмо об издании Бакунина — и вложил его в конверт, адресованный Забрежневу! 9, rue Boucicault, Fontenay aux Roses!!… Сейчас пишу ему, прося либо вернуть мне, либо вам переслать это письмо. Только что нашел письмо, писанное ему, неотправленным!
Простите вашего нелепого друга.
ПК.
Anarchistes en exil. P. 436, № 303. Публикация М. Конфино. Датируется по почтовому штемпелю.
21 декабря 1912
Дорогой мой Яновский,
Все время собирался писать вам, только сегодня удается.
Прежде всего, хочу сердечно тепло отблагодарить вас лично и всех товарищей, помогавших вам устроить такой большой митинг [1]. Я знаю, сколько работы это требует. Благодарю вас и всех друзей и товарищей, за вашу добрую, ласковую телеграмму.
Дошла ли до вас во время моя телеграмма митингу? Здесь, на почте, чиновник уговаривал мою жену послать телеграмму удешевленным способом.
Прилагаю английское письмо, которое прошу вас, будьте так добры, перевести и поместить во Freie Arbeiter Stimme [2]. Я давно должен был написать его, но накануне [дня] моего рождения сюда приехал один русский художник [3], написавший очень удачные (говорят) портреты Веры Николаевны Фигнер, Волховского и др., и Вера Николаевна просила меня непременно дать художнику написать мой портрет. Ее воля для меня такая, что я подчинился, и до 17-го пришлось позировать, а там я слег, простудился — и встал только сегодня.
Скажу вам весть, которая вас и многих товарищей порадует. Из России, — вы это верно уже сами заметили, — повеяло свежею струей, особенно со времени выступления рабочих после Ленских убийств. Газеты заговорили иначе. Видимое дело — терпение публики истощается. А рабочие — молодцы. Подумайте только: 200 000 бастовало в одной только Москве по поводу Ленского разгрома, такие стачки были везде, а потом — опять стачки по поводу смертных приговоров над севастопольскими матросами [4].
Подъем настроения сказался и в отношении ко мне. Год тому назад, в одном ученом обществе запретили членам иметь со мною сношения, а теперь со всех сторон приходили из России телеграммы; а газеты (по крайней мере столичные) писали обо мне и печатали свободно мои письма. — Видимо, надоело терпеть самовластье всяких пашей.
Должно быть, опять рабочие движения сломят лед реакции. Получили ли вы все наши брошюры? Я только что прочел корректуры пятой — Вл. Забрежнева, «Об анархическом индивидуализме». Все четыре брошюры, Марьи Исид., Оргеиани, Кочегарова (аграрника) и Забрежнева — мне кажется, очень хороши. Серьезные, заставят задуматься.
Ну, крепко обнимаю вас и прошу вас, передайте Золотареву, что я сердечно благодарю его — и всех других, писавших мне, — за их милые письма. Хотел бы всем писать, но пришло свыше 400 писем и телеграмм!
Сердечно ваш
П. Кропоткин.
Интернациональн. сб. С. 266–267.
1. Митинг был организован редакцией «Freie Arbeiter Stimme» в честь 70-летия Кропоткина.
2. Опубликовано в одном из декабрьских номеров «Freie Arbeiter Stimme» за 1912 г.
3. Возможно, речь идет о Леониде Осиповиче Пастернаке.
4. Имеется в виду суд над участниками восстания на броненосце «Потемкин», вернувшимися в Россию из Румынии.
9 Chesham Street, Brighton.
December 24th, 1912.
My dear James,
It was such a pleasure to get your long letter. Months fly so rapidly, and I am becoming worse for writing to my friends. Over and over again I was going to write to you and days were passing without it being done. I was so glad to have good news from all of you. When do you intend coming over here for publishing your book [1]? Could it not be done through one of the Universities? I am sure beforehand that it must be a mine of information, and that it would do well if it were published in Russian — under better conditions than the present ones. A book like that is extremely needed just now here, because the general public are entirely stranded when they have to make an opinion about what is going on in Russia, and what they may expect in the future. This last is extremely important, as they seem to exagerate here the military power of Russia.
What you say about Jimmy is quite right. I was also like that at the beginning of my geological career, until an old mining officer whom I called my uncle, on hearing that in my Irkut expedition I came across facts running against the then general accepted theory of the origin of granites, told me «Once you have come across facts running against current ideas, it is your duty to publish them. You may be wrong: it does not matter; the facts will be sifted by scientific criticism, and if you see that you are wrong you will recognise it in a manly way — as Lyall did in his „Antiquity of Man“». Let dear Jimmy remember it.
We saw Dora in London; she came to Sacha while I was there during the Eugenics Congress — she has grown a beautiful girl, and, like you, I regret it to some extent that she took to the stage. Poor girl will have many deceptions when she will have to know the inside of the life behind the scenes. But all girls seem to be smitten by this craze: it is irresistible. But Dora is an intelligent girl, and she will soon find another opening. Sophie is quite well, and Sacha with her husband are getting on, but not very brilliantly. The Press in Russia has won certain liberties, but altogether only two or three big Dailies, supported by very rich people, can stand the continual prosecutions and fines. As to the provincial papers, some of which are excellent, they have continually to pay heavy fines imposed by the local governors, and cannot keep regular foreign correspondents. Just now Boris is busy with the Peace Conference.
You do not give me news of Willie; I hope he goes on quite nicely.
Thank you so much, dear James, for the part you took in the celebration of the anniversary, and give, please, also my very best thanks to those who took part in it. The numbers of messages which have reached me on that day are so overwhelming that up till now I have succeeded only to send letters to the papers with «collective» thanks, and only just now begin the series of individual letters. The most striking thing was the amount of addresses and telegrams from Russia. They have made of it a manifestation against the government and wrote addresses, and sent telegrams worded in terms that must have been most shocking for the rulers of the day.
But enough of chatter, I must finish.
Both Sophie and I are sending you and dear Mrs. Mavor and all the dear little family our best love and best warmest wishes of a happy Christmas and a bright & happy New Year.
Yours affectionately,
Peter Kropotkin.
December 24, 1912.
Excuse typing. Over 450 messages to answer, so I am helped with typing.
9 Chesham Street, Brighton.
24 декабря 1912
Мой дорогой Джеймс.
Я был очень рад вашему последнему большому письму. Месяцы летят так стремительно, а я становлюсь все менее исправным корреспондентом моих друзей. Много раз я собирался написать вам, но проходил день за днем, а я так к письму и не приступил. Поэтому я был так счастлив узнать, что у всех вас все обстоит хорошо. Когда вы, наконец, приедете к сюда, чтобы опубликовать свою книгу? [1] Нельзя ли сделать это с помощью какого-нибудь университета? Я заранее совершенно уверен, что ваша книга окажется кладезем информации. Хорошо бы выпустить ее в России, конечно, когда условия там изменятся к лучшему. Но книга, подобная вашей, сейчас крайне необходима и на западе, так как здешняя публика оказывается на мели, когда нужно высказать свое суждение о положении в России и о том, чего от нее можно ожидать в будущем. Последнее же чрезвычайно важно, так как здесь почему-то преувеличивают военную мощь России.
То, что вы говорите о Джимми, совершенно справедливо. Я был точно таким же в начале моей геологической карьеры, пока один старый горный чиновник, которого я называл своим дядькой, услышав мой рассказ о том, что во время моей иркутской экспедиции я натолкнулся на факты, противоречившие общепринятой тогда теории происхождения гранитов, не сказал мне: «Раз вы натолкнулись на факты, противоречащие современными представлениями, то вы должны рассказать о них в печати. Вы можете заблуждаться, это не имеет значения; факты будут просеяны через сито научной критики, и если вы увидите, что ошибались, вы мужественно признаетесь в этом — вот как Чарльз Лайель в „Древности человека“». Пусть милый Джимми не забывает об этом.
Мы встретились с Дорой в Лондоне. Она приезжала к Саше, когда я был там во время евгенического конгресса [2]. Она превратилась в красивую девушку, и я, как и вы, немного сожалею, что она выбрала сцену. Бедная девочка лишится многих иллюзий, когда ближе познакомится с закулисными сторонами жизни театра. Но все девушки, кажется, охвачены этим увлечением: перед ним просто невозможно устоять. Но Дора разумная девушка, и думаю, она скоро найдет себе другое поприще. Соня чувствует себя хорошо, у Саши и ее мужа дела идут ни шатко ни валко, без особых успехов. Пресса в России добилась некоторых свобод, но лишь две–три крупные ежедневные газеты, финансируемые очень богатыми людьми, могут выдержать постоянные преследования и штрафы. Что же касается провинциальных газет, то некоторые из них просто превосходны, но они вынуждены постоянно платить тяжелые штрафы, накладываемые местными губернаторами, и поэтому не могут себе позволить иметь штатных корреспондентов за границей. В настоящий момент Борис занят мирной конференцией [3].
Вы ничего не писали мне о Вилли; надеюсь, его дела идут хорошо.
Огромное вам спасибо, дорогой Джеймс, за ваше участие в праздновании моего юбилея [4]. Передайте, пожалуйста, мои наилучшие пожелания всем, кто принял в нем участие. Количество посланий, которые я получил в тот день, оказалось настолько огромным, что до сих пор я сумел лишь направить письма в газеты с выражением «коллективной» благодарности; только сейчас начинаю отвечать на индивидуальные поздравления. Больше всего удивило меня количество адресов и телеграмм из России. Из моего юбилея сделали целую антиправительственную манифестацию, писали адреса и посылали телеграммы такого содержания, которое должно было просто шокировать нынешние власти.
Но хватит болтать, пора заканчивать письмо.
Мы оба, Соня и я, шлем вам и дорогой мисс Мейвор, а также всей вашей милой маленькой семье наш привет и самые теплые пожелания счастливого Рождества и веселого и счастливого Нового года.
Любящий вас
Петр Кропоткин
Извините за машинопись. Надо ответить более чем на 450 писем, и мне помогают с машинописью.
Ист. арх. 1995. № 1. С.153–154. Публикация Дж. Слэттера. Пер. с англ. В.П. Павлова. Редакция перевода А.В. Бирюкова.
1. Речь идет о работе Дж. Мейвора, посвященной России: «Экономическая история России» («An Economic History of Russia»); книга вышла в свет в Лондоне в 1914 г.
2. Международный евгенический конгресс проходил в Лондоне 24–30 июля 1912 г. Подробнее об участии Кропоткина в его работе см. письмо М.И. Гольдсмит от 10 июля 1912 г.
3. Возможно, речь идет о подготовке к Лондонской мирной конференции 1913 г., которая должна была подвести итоги 1-й Балканской войны (октябрь 1912 — май 1913 г.) между Балканским союзом (Болгария, Сербия, Греция, Черногория) и Турцией, закончившейся поражением Турции.
4. 70-летие П.А. Кропоткина торжественно отмечалось его последователями в театре Адельфи в Лондоне 14 декабря 1912 г. Сам юбиляр отсутствовал из-за болезни.
[26 декабря 1912]
Дорогой мой друг,
Не удивляйтесь незнакомому почерку. Это пишет милый наш Борис [1] под мою диктовку.
Уф! Свалилась гора с плеч. Я все боялся, как бы мое письмо об издании Б[акунина] не затерялось. Тем более что не был уверен в точности адреса Забрежнева.
Тем временем Гильом писал мне как раз то самое, что я писал вам, причем очень хорошо формулировал, почему около лица, которое возьмется за издание Б[акунина], желательно иметь кого-нибудь, знающего историю того времени и оба языка. Я это письмо или извлечение из него могу переслать в Петербург и этим, я думаю, предварительные переговоры будут закончены.
Г[ильом]у я очень рекомендовал принять план издания, составленный N[ettlau] после долгих переговоров со мной. Во всяком плане будут свои недостатки, но из всех тех, которые представлялись нам, этот, пожалуй, лучший. Нельзя всего Б[акунина] издать в 5 томах, нужно, оказывается, 12. А раз это будут Избранные сочинения Б[акунина], то хороша идея этого плана — в каждом томе дать нечто цельное. Первый том — русские дела, II т. — ранний период Интернационала, III т., IV т. и V т. — война, «Бог и Государство» и полемика с Марксом. Каждый том дает нечто цельное. Так как мне нужно послать план в Петербург (Р[осс] просит), то будьте так добры, либо дайте его списать Вере Николаевне [2], которая берется переслать (это был бы лучший путь), либо спишите для меня сокращенную копию без ссылок на источники, и я перешлю сам в Петербург.
Покуда — всё. Здоровье незавидно. Простуда не прошла еще. Сейчас кончил инвентарь полученных приветов, на которые надо ответить (коллективно сделаю или лично). Оказалось свыше 500!
Ну, крепко обнимаю вас и маму.
П. Кр.
Anarchistes en exil. P. 437, № 305. Публикация М. Конфино.
Датировано по упоминанию в письме Дж. Гильому от 23 января 1913 г. надиктованного письма от 26 декабря 1912 г., т.е. несомненно этого самого.
1. Борис Федорович Лебедев, зять П.А. Кропоткина.
2. В.Н. Фигнер.
С Новым Годом!
Много радостей, много счастья, много любви моей бесконечно-любимой маме.
Твой Папа.
31 декабря 1912.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 55, л. 31.
9 Chesham Street, Brighton
[Конец 1912 г.]
Передайте пожалуйста Бог[учарско]му, что М. действительно Мальшинский. В Женеве мы все узнали, что он имеет отношение к Дружине [1]. И, когда я переехал в Тонон после изгнания, то помню, Елпидин [2] писал мне: «зачем это Иуда-христопродавец ездил в Тонон?» — Под Иудой он понимал Мальш[инск]ого.
А через несколько дней случилось следующее, — ко мне приехал повидать меня корреспондент «Times», тот самый англичанин, которому я сообщил всё то, что знал о решении Дружины. Жены не было дома, она была в Женеве. Мы обедали вдвоем, когда к нам ворвалась хозяйка m-me Sansaux, та самая, которая потом так охраняла меня, о которой я говорю в моих мемуарах [3]. Она была очень взволнована: «Господин Кропоткин, идите послушайте, что говорит моя сестра. Она живет у Мальшинских [4] кормилицей или бонной при детях — и они хотят убить вас!»
Я предложил корреспонденту выслушать эту сестру вместе со мной. Мы вышли в соседнюю комнату, кухню, где сидела молодая женщина, очень скромная.
— Ну, вот, расскажи самому г-ну Кропоткину, горячилась хозяйка.
— Что же рассказывать. Живу у Мальшинских при детях. Они зашли в детскую, говорят между собой, что трудно жить, а он говорит: «вот, погодите, убьют Кропоткина, 50000 получим».
Мы задали ей несколько вопросов, она подтвердила свои слова, и я сказал корреспонденту: «прибавьте это к Вашим документам» [5].
Письмо посылается недописанным — П[етр] Алексеевич] простудился и слег в постель, — у него, видимо, инфлюенция [6].
ГАРФ. Ф.1129. Оп.2. Ед. хр. 47, л. 27–28. Машинописная копия.
Тр. комис. Вып. 1. С. 181–182.
Anarchistes en exil. P. 541, № 365.
1.«Священная дружина» — аристократическая организация, созданная в 1881 г. при Александре III для борьбы с революционным движением. «Дружина» вынесла Кропоткину смертный приговор. Ему об этом сообщил П.Л. Лавров, которого предупредил М.Е. Салтыков-Щедрин, узнавший о приговоре от М.Т. Лорис-Меликова. См. об этом эпизоде в статье В.А. Розенберга «Священная дружина» (Из переписки М.Е. Салтыкова с Н.А. Белоголовым) (Русские Ведомости. — 1912. — № 230, 6 окт.) и статью П.А. Кропоткина «Священная дружина» (Там же. — 1912. — № 21, 31 окт.), в которой он дает уточнения к статье В. Розенберга.
2. Михаил Константинович Элпидин (1835–1908) — деятель российского революционного движения, в 1866–1906 гг. — владелец русской типографии в Женеве.
3. В «Записках революционера» Кропоткин вспоминал, что мадам Сансо, хозяйка, у которой жили Кропоткины, узнав о заговоре, окружила Петра Алексеевича «трогательной заботой. Домик ее находился за городом, и каждый раз, когда я отправлялся вечером в город, — писал Кропоткин, — чтобы встретить жену на станции или за каким-нибудь делом, мадам Сансо всегда находила предлог послать со мной своего мужа с фонарем» (Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1990. С. 413).
4. Здесь и ниже в рассказе женщин А.П.Мальшинский ошибочно назван в копии письма Мальчинским.
5. П.А.Кропоткин сообщил женевскому корреспонденту «Times» о заговоре, а также имена лиц, причастных к заговору против него, о которых ему стало известно. Он просил огласить факты и имена в случае, если с ним что-нибудь случится. Об этом же была помещена заметка в «Révolté».
6. Приписка в письме.
Дорогие, милые товарищи.
От всего сердца благодарю вас за ваше ласковое письмо и милый подарок [1]. До глубины души был я тронут и с своей стороны шлю вам лучшие чувства моего сердца.
Многое хотелось бы мне сказать вам, поделиться своими надеждами на лучшие дни в близком будущем. Но страшно еще слаб. Вырвался из лап смерти, но поправляюсь медленно. Ваше письмо и милый прелестный подарок пришли как раз накануне того дня, как я слёг в постель с двойным воспалением лёгких.
И если бы вы только знали, как дорога мне ваша братская любовь! Хотелось бы каждого из вас братски обнять и пожелать всем вам лично лучших дней.
Всем сердцем ваш Петр Кропоткин.
Брайтон.
11 января 1913.
ГАРФ. Ф. 1721 (А.Л. Теплов). Оп. 1. Ед. хр. 34, л. 56–57.
1. Очевидно, поздравление с семидесятилетием, отмечавшимся 9 декабря 1912 г.
9 Chesham Street Brighton.
[23 января 1913]
Дорогой мой друг,
Вы не рассердитесь, что я пишу двойное письмо — вам и Гильому вместе.
Силенки мои еще очень слабы, а по одному этому делу вот сколько приходится писать: вам, Г[ильому], Р[оссу], В[ере] Н[иколаевне] и т.д. А в портфеле лежат свыше 200 писем, на которые надо ответить хоть несколько строк.
Поправляюсь, но медленно. Погода ужасная. Думаем выехать через 2 недели, вероятно, в Locarno. В таком случае переночуем в Париже и хоть на часок увидимся.
Пока крепко обнимаю вас и маму за нас обоих.
П. Кр.
Гильом считает, как будто дело сделано, и издание Бакунина переходит ему. Я очень рад был бы так сделать для скорости.
Но так как Р[осс], судя по одной фразе в письме С.А. [Венгерова], тоже, кажется, что-то имел в виду после моего отказа, я не имею права передавать дела кому бы то ни было, кроме Р[осса]. Он должен решить, кому оно переходит.
Anarchistes en exil. P. 439, № 307. Публикация М. Конфино.
В публикации грубая опечатка в дате: «27 марта 1912» (при том, что оно помещено между письмами от 15 и 23 января 1913 г.). Исправлено по упоминанию «двойного письма», т.е. данное письмо написано одновременно с письмом Дж. Гильому от 23 января 1913 г. (см. ниже).
9 Chesham Street Brighton.
23 Janvier 1913.
Bien chers amis.
Vous m’excusez, n’est-ce pas, que pour ménager mes forces, encore bien faibles, je vous écris à vous deux ensemble, afin d’éviter d’écrire deux lettres à peu près identiques.
Lorsque tu m’écrivis, mon bien cher James, le 22 décembre passé, pour m’offrir ton aide avec les traductions pour la publication des Œuvres de Bakounine — c’est à dire pour vous aider, chère amie, dans les passages difficiles qui pourraient se présenter; et que, d’autre part, l’initiateur de cette édition me fit savoir qu’il pourrait allouer une certaine somme pour payer les traductions, je vous écrivis, ou plutôt je dictai, le 26, une lettre adressée à vous, chère amie (je me sentais déjà malade), pour vous dire que dans ces conditions — c’est-à-dire, en vous avant pour traductrice — aidée, en cas de besoin, par toi, James, — je pouvais continuer à rester l’éditeur responsable de cette édition et à donner la dernière revision à l’ensemble de l’ouvrage.
Depuis lors, chers amis, j’ai subi une maladie sérieuse qui a encore diminué ma capacité de travail, et je me sens absolument incapable de prendre sur moi aucune responsabilité concernant la publication, ni de donner aucun travail utile pour la mener à bonne fin.
J’écris donc à l’initiateur de cette édition pour lui remettre les pouvoirs qu’il m’avait accordés, et je lui demande, à qui remettre l’argent (500 roubles) qui fut versé dans ce but.
Forcé désormais de consacrer le peu d'heures que je pourrai travailler à terminer mes travaux commencés, et forcé ainsi, contrairement à mes intentions, de renoncer même à la part de collaboration et de responsabilité dans cette édition, dont je vous parlais, chère amie, dans ma lettre du 26–27 décembre, je ne me crois pas en droit de prendre aucune décision concernant l’organisation de la publication. Ce droit appartient à l’initiateur de l’édition et je lui rends les droits qu’il m’avait conférés.
Cependant, puisque pendant plusieurs mois j’ai pensé sérieusement à ce que devait et pouvait être l'édition projetée, et que notre ami Nettlau — après de longues conversations avec moi et un échange de lettres — a élaboré le plan détaille d'une édition en 5 (et en 12) volumes, je pense qu’il est de mon devoir de vous communiquer, ainsi qu’à l’initiateur de l’édition, les conclusions auxquelles je suis arrivé.
N’ayant l’argent que pour 4 volumes, il ne peut être question de publier les Œuvres de Bak[ounine]. Il faudrait 12 volumes pour faire une édition complte, digne de lui.
Aussi la 1re question que N[ettlau] me posa, lorsqu’on dut s’arrêter à 4 volumes, fut celle de savoir: Allons nous faire 4 vol. qui représenteraient une partie d’une grande édition strictement bibliographique, qui pourrait être faite un jour (un débris, dirai-je); ou bien serait-ce une édition per se [1] des Œuvres choises de Bakounine?
Ma réponse fut précise. Ce n’est pas un fragment d’une future grande édition que nous devons faire en ce moment, mais une édition d’Œuvres choises, qui donnera au lecteur une idée nette et correcte, non pas d’un seul moment de la vie de Bakounine, mais de toute son activité pendant 30 ou 35 années.
Elle doit représenter le Bakounine russe et slave, le Bakounine de 1846–49, le Bakounine avant l’Internationale et dans l’Internationale et le Bakounine de 1870–1876. C’est dans cette idée qu’est élaboré le plan des 5 volumes.
Me plaçant, en outre, au point de vue pratique, je pense que ce doit être une édition visant un cercle de lecteurs russes à l’étranger, que je connais bien, et qui sont presque les seuls sur lesquels nous devons compter pour l’écoulement. Ce doit étre une édition pour ces lecteurs — non pour quelques bibliothèques seulement; d’autant plus que ces lecteurs, en achetant les 4 volumes pour lesquels nous avons l’argent donneraient les moyens de payer les frais d’un 5e volume.
C’est l’édition [que] quelques milliers de lecteurs (quelques centaines d’acheteurs) ont besoin en ce moment, qu’il faut faire à mon avis.
Quant à une édition bibliographique, toi, mon cher James, tu as rempli ton devoir d’amitié envers Bakounine. Tu as publié, dans la langue dans laquelle ils furent écrits les manuscrits de Bakounine restés inédits, avec une pieuse fidélité. C’est fait et cela restera.
Et dès que les ouvrages de Bakounine pourront être publiés en Russie, il se trouvera des bibliographes russes, qui, étant en possession des lettres de Bakounine et de documents biographiques, sauront publier une édition digne de sa mémoire, comme on l’a fait pour Herzen et Byélinsky. L’édition française que tu as faite sera alors d’une immense utilité; tandis que les 4 ou 5 volumes russes, publiés en Occident, n’auront pour eux aucun valeur. Evid[emmen]t, on ne s’amusera pas à les importer en Russie: on imprimera le tout là-bas, et on fera mieux que tout ce que nous pourrions faire ici.
Je conclus donc en disant que ce qu’il faut faire, c’est une édition des Œuvres choisies, qui, faite en 5 volumes, sera une édition d’une grande valeur.
Voilà l’opinion à laquelle je suis arrivé, comme russe ayant quelque expérience de nos lecteurs et après étude sérieuse du sujet.
J’envoie une copie de cette lettre à l'initiateur de l’édition [2].
Je voudrais bien vous promettre, chers amis, de vous aider de mes conseils en cas de besoin, mais cela me sera absolument impossible, à moins que ce ne soit sur quelque question de détail. Pour le plan de l’ouvrage, etc. il faudra vous entendre directement avec celui auquel appartient l'initiative de la publication. Tout ce que je peux dire c’est de [vous] conseiller d’accepter tel quel le plan auquel nous nous sommes arrêtés avec Nettlau. Je le dis après avoir sérieusement réfléchi sur ta lettre du 30 décembre, cher James, où tu exposes précisément le plan contraire (fragment d’une future grande édition), et relu ton Avant-propos et ton Avertissement des tomes 2 et 3 de ton édition. Mais ce n’est qu’un conseil d’ami. La décision définitive sera à ceux qui se chargeront de l'édition; et, comme je ne peux plus m’en charger dans l’état actuel de ma santé, je n’ai pas à insister.
De tout cœur je vous embrasse tous deux et j’espère vous voir pour quelques instants si nous nous arrêtons pour passer la nuit à Paris.
Pierre
Chère Marie, James me dit qu’il a copié le plan en 5 volumes (de la main de N[ettlau]. Me l’avez-vous renvoyé? Ne le trouvant pas, je me demande s’il ne s’est pas égaré pendant ma maladie. Sinon envoyez-le moi. Je voudrais l’avoir, avant de l’envoyer a l’«initiateur».
9 Chesham Street Brighton.
23 января 1913.
Дорогие друзья.
Простите меня, пожалуйста, за то, что я, сохраняя слабые еще силы, пишу вам обоим, чтобы не писать два одинаковых письма.
Ты мне писал, дорогой Джеймс, 22 декабря прошлого года, предлагая свою помощь с переводами при издании Сочинений Бакунина, т.е. помогать, если будут трудные места. С другой стороны, инициатор этого издания писал мне, что он может бы выделить некоторую сумму на переводы. 26 января я написал, вернее, надиктовал (я уже был болен) письмо, в котором сообщил вам, что при таких условиях, т.е. имея вас в качестве переводчика, полагаясь на тебя, Джеймс, в случае необходимости — я мог бы и далее отвечать за издание собрания сочинений, занимаясь только окончательной редакцией.
С тех пор, дорогие друзья, я перенес серьезную болезнь, которая отняла мои силы, и теперь я совершенно не в силах ни брать на себя какую бы то ни было ответственность, ни делать что-то полезное для успешного завершения дела.
Тогда я написал инициатору этого издания, чтобы он перераспределил обязанности, возложенные на меня, и сказал ему, кому передать деньги (500 рублей), выделенные на это дело.
Из-за того, что я могу уделять очень немного времени начатым работам и, против моей воли, вынужденный отказаться даже от части совместных работ и ответственности за то издание, о котором я писал, дорогой друг, в письме 26–27 декабря, я полагаю, что не в праве теперь принимать какое бы то ни было решение. Это право принадлежит его инициатору, и я вернул ему все те права, которые он некогда мне доверил.
Но поскольку я серьезно обдумывал, в течение многих месяцев, что можно и нужно сделать для задуманного издания, то, имея разработанный нашим другом Неттлау (после длинного разговора со мной и обмена письмами) детальный план издания в 5 (и в 12) томах, я полагаю, что просто обязан написать вам и инициатору издания и сообщить о моих выводах.
С деньгами, которых хватит только на 4 тома, нельзя начинать печатать Сочинения Бакунина. Для полного собрания, достойного его, понадобится 12 томов.
Кроме того, первый вопрос, заданный мне Неттлау, был вот какой: раз нам придется ограничиться 4 томами, надо заранее решить: собираемся ли мы напечатать 4 тома, которые будут представлять лишь часть большого издания, исключительно библиографическую, которую можно сделать за день (по верхам, я бы сказал), или это будет издание произведений Бакунина per se [1]?
Мое мнение таково. Это не фрагмент будущего большого издания, которое мы должны сейчас подготовить, но издание избранных сочиненений, которое даст читателю четкое и ясное представление не об одном каком-то моменте жизни Бакунина, а обо всей его деятельности в течение 30–35 лет.
Собрание должно представлять Бакунина русским и «славянином», Бакунина 1846–49 годов, Бакунина до Интернационала, времен Интернационала и Бакунина 1870–1876 гг. Именно так, собственно, и выработан план 5 томов.
Кроме того, подходя к делу практически, я думаю, что это должно быть издание, рассчитанное на круг русских читателей за границей, которых я хорошо знаю и на которых одних и можно рассчитывать. Это должно быть издание именно для такого круга читателей, а не только для нескольких библиотек. Кроме того, эти читатели, покупая те 4 тома, на которые у нас уже есть деньги, обеспечат нам возможность заплатить и за 5-й том.
Именно такое издание и нужно, на мой взгляд, для нескольких тысяч читателей (и нескольких сотен покупателей).
Что касается полного издания, ты, дорогой Джеймс, уже исполнил свой дружеский долг перед Бакуниным. Ты опубликовал рукописи Бакунина на тех языках, на которых они были написаны, неотредактированными и с невероятной точностью. Это сделано, и это останется.
Как только произведения Бакунина можно будет опубликовать в России, найдутся русские исследователи, которые, попав под обаяние бакунинских писем и биографических материалов, выпустят издание, достойное его памяти, подобное изданиям Герцена и Белинского. Французское издание, напечатанное тобой, чрезвычайно полезно, тогда как 4 или 5 русских томов, опубликованных на Западе, не будут иметь никакого значения. Очевидно, никто не станет развлекаться, доставляя их в Россию: если же они будут сразу напечатаны там, это будет лучше того, что мы можем сделать тут.
Итак, мой главный вывод: нужно издать избранные сочинения, которое, уместившись в 5 томов, будет иметь наибольшую ценность.
Вот мое мнение, к которому я пришел как русский, имеющий некоторое представление о наших читателях и разбирающийся в данной теме.
Копию этого письма я отправляю инициатору издания [2].
Я бы хотел, дорогие друзья, дать вам обещание помогать советами в случае необходимости, но это будет совершенно невыполнимо, разве только в отдельных случаях. Что касается плана издания и т.д., нужно обращаться напрямую к тому, кто является инициатором той работы. Всё, что я могу вам сказать и посоветовать — примите тот план, на котором мы остановились с Неттлау. Я утверждаю это, серьезно поразмыслив над твоим письмом от 30 декабря, в котором ты подробно излагал иной план (фрагмент другого, большого, издания), и перечитав твои Предисловие и Обращение ко 2-му и 3-му томам. Но это, конечно, лишь дружеский совет. Окончательное решение будут принимать те, кто возьмет на себя ответственность за издание. И так как я не могу быть более за него ответственным по состоянию здоровья, я не могу настаивать.
Обнимаю вас обоих от всего сердца и надеюсь увидеть вас хоть на несколько минут, если мы остановимся на ночь в Париже.
Петр
Дорогая Маруся, Джеймс сказал мне, что он скопировал план 5-томника (в варианте Неттлау). Но отправляли ли вы его мне? Не найдя его, я задаюсь вопросом, не ошибся ли он, пока я болел. Если нет, переправьте его мне, пожалуйста, я бы хотел его просмотреть до того, как отправлять «инициатору».
Anarchistes en exil. P. 440–441, № 308. Публикация М. Конфино.
Адрес и дата написаны на чернилами; текст письма — копия под копирку рукой М.И. Гольдсмит.
Перевод Е.В. Филатовой.
1. само по себе — (лат.).
2. Т.е. М.П. Сажину.
February 6th, 1913.
Cher ami,
Je vous remercie bien cordialement pour votre bonne lettre et les souhaits que vous a dictés votre amitié. Je vous aurais repondu depuis longtemps, mais ce n’est que ces jours-ci que je me remets de ma maladie (une double pneumonie) et que je me sens la force d’ecrire ou plutôt de dicter mes lettres.
Je me souviens, comme si c’était huer, des tristes circomstances dans lesquelles nous nous sommes vus la dernière fois à Thonon, et j’ai toujours eu de vos nouvelles par Nettlau et par Karmén.
Merci bien pour la lettre de Madame Brocher. Je lui ecrié un mot.
J’espère que maintenant nous écrirons de temps en temps.
Bonnes fraternelles poingnées de main,
Pierre Kropotkine.
6 февраля 1913.
Дорогой друг,
Сердечно благодарю вас за ваше доброе письмо и за те пожелания, что вам продиктовала ваша дружба. Я бы уже давно вам ответил, но только теперь прихожу в себя после болезни (двустороннего воспаления легких) и чувствую в себе силы ответить вам, хотя пока еще не пишу сам, а только диктую.
Вспоминаю, словно это было только вчера, те печальные обстоятельства, свидетелями которых мы были в Тононе, а новости о вас я постоянно узнавал от Неттлау и Кармен.
Большое спасибо за письмо от мадам Броше. Я ей черкну несколько слов.
Надеюсь, что теперь мы время от времени будем писать друг другу.
Крепко братски жму вашу руку
Петр Кропоткин.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152, оп. 1, д. 47. Машинопись; правка и подпись — рукой Кропоткина.
Перевод И.Н. Васюченко и Г.Р. Зингера.
Брайтон, 11 февраля 1913 г.
Дорогой брат и друг!
Снова тысяча благодарностей за ваше теплое письмо [1] и все добрые пожелания, которые вы мне шлете.
Посылаю вам фотографию — единственную, которая у меня есть. Мне бы хотелось послать вам одну из фотографий, сделанных Надаром [2]. Но, увы, у меня их больше нет. А на этой я выгляжу очень моложаво. Благодарю также за присланные 110 гульденов. Поистине, мои друзья меня слишком балуют [3]. У меня уже есть больше, чем необходимо, чтобы поехать подышать южным воздухом. Мы думаем отправиться в Локарно в субботу. Там Фридеберг и доктор Тогнола, друг Тессинуа, они меня зовут. Если нас прогонят — ну что же, мы уедем оттуда в другое место.
То, что вы пишете о войне и финансистах, так верно. Я посылаю вам брошюрку «Война» [4], в которой попытался частично коснуться этого вопроса. Главу из книги «Современная наука и анархия», которая должна была вчера выйти у Стока [5], я пошлю вам, как только получу ее из Парижа.
Пожалуйста, передайте от меня дружеские приветы госпоже Ньювенгейс (выполнившей очаровательную, элегантную вышивку!), самые добрые пожелания вам, и крепко, по-дружески жму руку.
Петр Кропоткин.
РГАСПИ. Ф. 208. Оп. 1. Ед.хр. 264.
Кентавр. 1992. Июль/авг. С. 122–123. Публикация Н.В. Левиной, С.М. Назаровой, И.Е. Немовой.
1. Ф.Д. Ньювенгейс поздравил П.А. Кропоткина с семидесятилетием. См. его письма от 4 декабря 1912 г. и 10 февраля 1913 г. — ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 1149, л. 35 и далее.
2. Надар (настоящее имя — Гаспар Феликс Турнашон, Gaspard-Félix Tournachon; 1820–1910) — знаменитый французский фотограф. Снимал Кропоткина в январе 1907 г. во время его пребывания в Париже.
3. Деньги были собраны по инициативе М. Неттлау и Ф.Д. Ньювенгейса по подписке среди друзей Кропоткина к его 70-летию. Друзья хотели, чтобы он мог подлечиться и заняться завершением своих работ, в первую очередь «Этики» (РГАСПИ. Ф. 208, ед.хр. 222–226).
4. См.: Kropotkine P. La guerre. — Paris: Les Temps Nouveaux, 1912. — 22 p. — (Publications des «Temps Nouveaux», № 59).
5. Книга действительно вышла в 1913 г.: Kropotkine P. La science moderne et l’anarchie. — Paris: P.-V. Stock & C-ie, 1913. — XI, 391 p. — (Bibl. sociologique; № 49).
Дорогой Алексей Львович.
Разбираясь перед отъездом, Соня нашла этот том Толстого. Посылаю вам его и обнимаю вас — накануне отъезда.
П. Кропоткин
12 февраля 1913.
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед. хр. 34, л. 58. Карандаш.
Адрес до 1 мая:
Casa Avv. Respini
Locarno
12 марта 1913
Многоуважаемый Николай Александрович.
Мне так совестно, что я давно уже ответил вам на ваше ласковое письмо от прошлого декабря. Но через несколько дней после дня моего рождения я свалился, сперва от инфлуэнцы, а затем — от тяжелого воспаления легких, от которого и до сих пор еще настоящим путем не оправился. Вот уже 3 недели, как мы здесь, а усталость — совсем мне незнакомая — не покидает меня. Каждый день хочу засесть за письма — и не удается!
Карточка вашего секретаря, пересланная мне из Брайтона, выводит меня из апатии.
Вдвойне хотелось вам писать: чтобы поблагодарить вас за добрую память и чтобы сказать вам, как меня порадовал отдел, о Самообразовании, открытый вами в Жизнь для Всех. Многие и многие помянут вас добром за этот отдел, и именно вам — его вести.
Поссе [1] прислал мне № 1 1913 года, и мы с женой сейчас же абонировались на Жизнь для Всех. Мне очень хотелось бы, чтобы ваши Беседы о самообразовании (первую я получил от вас, и не поблагодарил еще вас, все по той же причине) были переведены на французский язык. Имеете ли вы в виду это сделать? — Буду ждать теперь продолжение с нетерпением.
Душевно, сердечно благодарю вас, многоуважаемый Николай Александрович, за ваше доброе, задушевное письмо. Вдвойне отрадно было его получить от вас. Позвольте братски, сердечно пожать вашу руку.
П. Кропоткин.
Сейчас выслал вам мою новую книжицу, La Science Moderne et l’Anarchie. В декабре вышла Modern Science & Anarchy, но она содержит только стр. 1–132 и Appendice французского издания. Стр. 233–326 (L’Etat Moderne) написаны вновь.
ОР РГБ. Ф. 358. Карт. 244. Ед. хр. 39, л. 6–7. Здесь же фотокопия авантитула книги La Science Moderne et l’Anarchie с дарственной надписью: «Николаю Александровичу Рубакину братский привет. П. Кропоткин. Locarno 11 марта 1913».
Рубакин. Пробуждение. 1931. № 15. С. 47–48. Публикация Н.А. Рубакина.
1. Владимир Александрович Поссе (1864–1940) — журналист, деятель революционного движения. В 1908–1918 гг. издавал в Петербурге журнал «Жизнь для Всех», в котором велась завуалированная (по цензурным соображениям) пропаганда анархизма. Н.А. Рубакин вел в этом журнале рубрику под названием «Беседы о самообразовании». В.А. Поссе — автор мемуаров о П.А. Кропоткине и его корреспондент.
Locarno
[14 марта 1913]
Сейчас получил рукопись и книги [1]. Очень, очень, очень благодарю за книги. Только взглянул в «Письма о Самообразовании» и уже вижу, какая славная книга. Ее нужно сильно распространить, чтобы так же разошлась, как «Среди книг», или, вернее, более. — Рукопись прочту без промедления. Но боюсь, что ничего не имея здесь под рукою, кроме нескольких книг по Этике, окажусь плох по библиографии.
Dr. M. Nettlau, который удивительно хорошо знает библ[иографию] Ан[архизма] и имеет ее под рукою, теперь в Париже. Его адрес: Hotel du Volga 11, rue de Seine Paris. Он чрезвычайно милый человек.
Как только прочту рукопись, верну в цельности.
ПК.
Гогелиа выпустил к дню моего рождения книжку, где дал полную библиографию моих работ, проверенную Nettlau и мною [2].
ОР РГБ. Ф. 358. Карт. 244. Ед. хр. 39, л. 27. Открытка; датируется по почтовому штемпелю.
Рубакин. Пробуждение. 1931. № 15. С. 49, с неверной датой: 15.III. Публикация Н.А. Рубакина.
1. Н.А. Рубакин послал Кропоткину рукопись отдела «Анархизм» II тома справочника «Среди книг» (2-го издания), а также свои книги «Письма к читателям о самообразовании» и «Россия в цифрах» (СПб., 1913).
2. Данное издание мне не встречалось в библиографической литературе по анархизму, жизни и деятельности Кропоткина и т.п. Скорее всего, это была брошюра, выпущенная очень ограниченным тиражом; список работ Кропоткина был напечатан также в анархистской газете «Рабочий мир» (Цюрих, 1912. № 4, 9 дек.). См. также письмо Н.А. Рубакину от 27 марта 1913 г. с указанием, что отдельное издание библиографии было напечатано в Париже.
Casa Avv. Respini
S. Francesco
Locarno
27 марта 1913
Многоуважаемый Николай Александрович.
Прежде всего позвольте сердечно поблагодарить вас за «Письма к Читателю» и «Россия в цифрах», а также за присылку вашей рукописи об «Анархизме» для «Среди книг».
Простите, что задержал эту последнюю дольше, чем следовало. Поэтому, сегодня ограничусь тем, что возвращаю ее, а о «Письмах к Читателю» напишу на днях. —
Ваш обзор Ан[архиз]ма и Синд[икализ]ма оба — превосходны, особенно первый. Ничего более полного (при необходимой сжатости) и более беспристрастного и желать нельзя. Именно это нужно. Сказано ровно столько, сколько нужно сказать, чтобы дать общее серьезное понятие, и чтобы заинтересовать к дальнейшему ознакомлению. — Всё — хорошо: и общий обзор, и по авторам. М.б., два слова следовало бы сказать о периодическом издании Хлеб и Воля (издавал Гогелиа = Оргеиани = Илиашвили, тогда еще очень молодой) и «Листки Хлеба и Воли», издавал я, а после этого я продолжал издавать брошюры Листков Х[леба] и В[оли]. Последние брошюры Оргеиани — интересны.
Я послал вам некоторые из нашей последней серии пяти брошюр, — те, которые здесь имел, — и написал в Лондон А. Шапиро (очень хороший человек), прося его выслать вам остальные. Могут пригодиться.
Насчет синдикализма — книги Лагарделля [1] и Сореля [2] (особенно первая) не дают настоящего понятия о происхождении Синдикализма. Синдикализм — не что иное, как возрождение Интернационала, — федералистского, рабочего, латинского. А потому, мне смешно было читать, например, у Лагарделля, о периоде до-синдикализма (pré-syndicalisme) и синдикализма, который ведется от речи механика Bali [3] на Лионском Конгрессе в феврале 1879 г., тогда как эта речь — в некотором сокращении доклад, написанный мною и Бруссом, как ответ на 3-й вопрос (о парламентаризме и рабочем движении), поставленный Лионскому Конгрессу, и данный нами (Французскою Федерациею Интернационала) на нашем I Конгрессе в Швейцарии летом 1868 (напечатан целиком в Avant-Garde, нашей газете Французской федерации).
Но это, конечно, не наше личное мнение, а основное начало того, чем должен был быть Интернационал, по мнению его французских основателей, и чем он остался, после того как марксисты пошли в парламентаризм после Гаагского конгресса.
В чистоте эта мысль сохранилась в Испании, где я нашел в 1878 г. превосходно организованных, в рабочих профессиональных союзах, около 60 000 человек, причем душою этих союзов был наш товарищ Farga Pellicer [4], а редактором их газеты был д-р Viñas, тоже бакунист, член тайной организации Интернационала. Впоследствии, во Фр[анции], Pouget сыграл ту же роль по отношению к французским рабочим организациям.
В сущности, рабочие профессиональные организации, владеющие средствами производства, — вместе с общинами, организовавшими потребление, заступающие государству, — это идея Прудона, которая и легла в основу Интернационала в 1864 году.
Ну, да это деталь. (В брошюре Гогелиа помещены в сносках мои замечания, которые я сделал к его рукописи, думая, что он обработает их.) Просто для вас — «к сведению».
— Вчера не удалось кончить этого письма. Читаю с глубоким удовольствием, дорогой Николай Александрович, ваши «Письма о самообразовании», и сказать не могу, насколько мне сроден и близок сердцу весь дух вашей работы. Нелепые люди, считающие кличку «культурных» оскорбительной, — если бы сами были немного более «культурными», а не просто «натасканными» для партийных или даже кружковых целей, — не наделали бы тех ошибок, которых наделали во время революции. Я уверен, что когда вы дойдете до истории, то, несмотря на трудность задачи, вы сумеете и книги по истории так же хорошо рассортировать и указать их достоинства, как вы сделали с книгами по философии, этике, миросозерцанию. А именно этого знания по истории, особенно по истории политической, и не хватило русским деятелям, к сожалению, развившимся на экономической метафизике марксизма.
Я, со своей стороны, всегда старался быть «культурником», т.е. насадителем «знания», одновременно оставаясь революционером, и не брезгал такими большими работами, как разработка истории Французской Революции (и истории человечества вообще) с народнической точки зрения, — зная, что именно знающие рабочие будут наилучшими революционерами. Разве может быть революционером тот, кто под словом «революция» понимает легонькую вспышку 18 марта 1848 г. в Берлине, и воображает, что в этот день в Берлине совершилась революция, и что «революции» совершаются в один день!! С таким реакции нетрудно справиться, как и с теми, кто думает, что «революция» может быть делом одной партии.
Пишу всё это, дорогой Николай Александрович, чтобы пояснить, как понимаю я глубокое значение «культурной» работы и как уважаю тех, кто ею задается, правильно ее понимая.
Свидеться с вами очень бы хотелось. Если удосужитесь сюда приехать, мы оба — жена и я — чрезвычайно будем вам рады. Постараюсь также вернуться через Лозанну, хотя должен сказать, что путешествие сюда из Лондона с остановками очень меня утомило.
Ну, крепко, крепко жму вашу руку.
П. Кропоткин.
Прилагаю библиографию моих литературных работ, которую составлял для брошюры, изданной в Париже ко дню моего рождения. Она была пополнена Nettlau и издана в Париже.
Пожалуйста верните [5].
ОР РГБ. Ф. 358. Карт. 244. Ед. хр. 39, л. 39.
Рубакин. Пробуждение. 1931. № 15. С. 49–50. Публикация Н.А. Рубакина.
1. Юбер Лагардель (Hubert Lagardelle, 1874–1958) — один из теоретиков французского синдикализма, считал себя последователем П.Ж. Прудона и Ж. Сореля. После I Мировой войны разочаровался в синдикалистских идеях и примкнул к правым. В 1942–1944 гг. министр труда в правительстве П. Лаваля.
2. Жорж Сорель (Georges Sorel, 1847–1922) — французский философ и публицист. Хотя его считают анархо-синдикалистом, однако в действительности его идеи были весьма противоречивы и кардинально менялись со временем: в 1909 г. он выразил восхищение идеологом монархизма и национализма, основателем крайне правой организации «Аксьон франсез» Шарлем Моррасом, после Октябрьской революции 1917 г. стал поклонником большевизма и Ленина, а незадолго до своей смерти высказал одобрение лидеру итальянских фашистов Бенито Муссолини.
3. Окончание имени неразборчиво; в публикации оно не окончено.
4. Рафаэль Фарга-и-Пельисер (Farga i Pellicer, 1844–1890) — испанский анархист, сторонник кооперативизма и федерализма, по профессии типографский рабочий.
5. Рукопись эта Н.А. Рубакиным по неизвестнымпричинам возвращена не была. Опубликована в 1992 г. в Трудах Кропоткинской комиссии (см.).
Locarno, Suisse
(этого достаточно)
16 апреля 1913
Дорогой мой Петр Акимович.
Простите, пожалуйста, что до сих пор не ответил на ваше милое и интересное письмо от 20-го февраля. Не знаю почему, но был уверен, что уже ответил. Надо также и то сказать, что со времени болезни я еще не поправился. Кашля никакого нет, вид хороший, но какая-то незнакомая мне усталость. То ли остатки болезни, то ли весна, то ли непоправляемая старость приходит. Но в результате — то, что читал я здесь немало, а написать до сих пор ничего не написал, и даже на письма (которых всегда много) жестоко ленюсь отвечать. Энергии на это нет.
Мы еще здесь, как видите, и не собираемся уехать раньше 1-го июня. До 1-го июня мы сдали в Брайтоне свой домик Wilshire’у (американскому социалисту). Здесь же мы должны через 2 недели перебираться на другую квартиру, которой еще не нашли. Наша — только до 1-го мая. И вот — всякие планы.
Так как взад и вперёд ездить сюда из Англии очень дорого, то один из планов — взять здесь дешевенькую не меблированную квартиру и здесь основаться, ездя в Англию только на 2–3 летних или осенних месяца. Но тут стоит Федеральное Правительство на страже своей страны, оберегая её от анархистской заразы, и декрет о моём изгнании 1881 года остаётся в силе. Получил этот раз «Aufenthalts bewilligung» [1]; но всего на 3 м-ца — значит, селиться в Швейцарии не подобает. — Других хороших мест на Итальянских озёрах, на итальянской почве, для зимнего пребывания — нет. В Pallanza с тоски умрёшь. Rapallo — хорошо, но только до апреля. Флоренция, Рим — зимы скверные и т.д. Советуют около Ниццы — но там мы ничего не знаем. И является вопрос — не проехать ли по Французской Ривьере, едучи в июне домой? — Но жалко истратить массу деньжищ — Соня советует мне ехать в Рим на две недели, под крылышко Нине Александровне… Но боязно предпринимать такое путешествие, — хотя знаю, что у вас было бы великолепно. Энергии нет.
Всё, что вы писали о вашей поездке в России, чрезвычайно интересно. Работы, конечно, много, во всех направлениях. Но — дадут ли ее делать, при малейшем проявлении «неблагонадежности»? А как ее не проявить?
Вы упоминаете о работах С.Ф. Малявкина [2]. Я получил три из них через Я.А. Макерова [3], и одну из них (Геол. Изв. в Зейско-Депском районе), а также брошюру Макерова (басс. Амазара, Урюма и верх. Олекмы, Тунгира и Нюкжи) [4] прочел с глубочайшим интересом (пишу на отдельном листке, который вы передайте, пожалуйста, г. Малявкину, если он еще в Риме).
Спасибо большое, дорогой Петр Акимович, за вашу работу о страховании рабочих. Прочту с интересом.
Мы ещё не начали печатание русского издания Великой Французской Революции. Заминка вышла из-за наборщика. Наконец, Шапиро нашёл, и набор начат уже, или начнётся на днях. Придется сделать в Приложении несколько замечаний. Кареев упрекнул меня, что я преувеличил значение секций. Тем временем Aulard [5] поручил некоему Braesh заняться серьезно секциями по архивным данным. В результате книга в 1320 стр.: Политическая работа секций в 1792 году за 5 месяцев! [6] Не только не преувеличил, а надо дополнять! —
Ну, крепко и сердечно обнимаю вас обоих, дорогие друзья. Всего, всего хорошего от нас обоих.
П. Кропоткин
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л.33–35 об.
1. временный вид на жительство — нем.
2. Семен Филиппович Малявкин (1876–1937) — геолог, профессор Географического факультета Московского университета, специалист по нерудным полезным ископаемым. Точное название упоминаемой работы С.Ф. Малявкина установить не удалось.
3. Яков Антонович Макеров (1860–1940) — геолог, занимался изучением золотоносных баййсейнов Восточной Сибирии и Дальнего Востока.
4. Точное название издания: Макеров Я.А. Геологические исследования в бассейнах рек Амазара, Белого и Черного Урюма и в верховьях рек Олекмы, Тунгира и Нюкжи. — СПб., 1912. Отд. отт. из кн.: Геологические исследования в золотоносных областях Сибири. Амурско-Приморский золотоносный район; Вып. 14. — С. 30–100.
5. Франсуа Виктор Альфонс Олар (1849–1928) — французский историк. Его главный труд, «Политическая история Французской революции», основан на изучении огромного количества архивных материалов.
6. См.: Braesh F. La Commune du 10 Août 1792. Ètude sur l'histoire de Paris du 20 juin au 2 décembre 1792: Thèse pour le doctorat ès lettres: présentée à la Faculté des lettres de l'Université de Paris. — Paris: Hachette, 1911. — XVIII, 1236 p. Как видим, Кропоткин немного преувеличил объем книги: в ней всего 1254 страницы. В «Дополнении» к «Великой Французской революции» (с. 450 изд. 1979 г.) Кропоткин кратко упомянул эту книгу. См. также с. 244–245.
Villa Nessi.
(12 via Municipio).
Muralto — Locarno.
11 мая 1913 г.
Дорогой мой Владимир Львович!
Оба ваших письма получил и чрезвычайно рад был, что вы, наконец, отозвались. Спешу ответить на ваше письмо, полученное сегодня.
Не писал до сих пор, потому что здесь были знакомые (уехали вчера), и я сидел для скульптора каждый день два раза. Час на прогулку утром и вечером, время за кормлением, и еле успевал прочесть корректуру («Великая Французская Революция», начата печатанием по-русски, в нашей лондонской типографии.)
Меня глубоко огорчило ваше сегодняшнее письмо о начинающихся «делах», и мы с нетерпением будем ждать вашего приезда.
Мы пробудем здесь наверно до последних дней мая (29-го, 30-го), наш дом в Брайтоне сдан до 1-го июня.
Всё, что я в силах сделать, в случае нового столкновения, сделаю с любовью, так как я считаю то, что вы делаете, в высшей степени необходимым и знаю, что никто, кроме вас, этого дела не мог бы выполнить.
Мы более не на той квартире, где были до 1-го мая (она была сдана на 3 года после 1-го мая), а в Muraito, Villa Nessi.
Сойдя с вокзала, нужно идти вдоль рельсов трамвая (или ехать) до villa Diana, где сойти и спуститься вправо до Villa Nessi.
Или, выйдя из вокзала, спросить Via del Municipio и идти по ней, мимо старой церкви (на правой руке) и мимо 2-х детских школ (на левой руке) до Villa Nessi, № 12.
Жду вас, дорогой, скоро, а пока сердечно, с любовью обнимаю вас за себя и за Соню.
П. Кропоткин.
На чужой стороне. 1924. № 6. С. 151–152.
9, Chesham Street, Brighton
7 августа 1913.
…Я провел двенадцать дней в Лондоне, работая в Британском музее, и здесь, в Брайтоне, где у нас был конгресс Британской Медицинской Ассоциации, и куда меня пригласили как члена секции Медицинской Социологии, я наделал немножко шума.
На дискуссии об евгенике я сказал им, что нет ни одного научного слова во всем том, что они толковали — по той простой причине, что быстрота, с которой накопляются выродившиеся семьи, в современных условиях, такова, что никакая кастрация или стерилизация не смогут задержать ее (⅓ населения городов ниже уровня нищеты, вырождение детей, сифилис — 40 000 сифилитиков прибавляются ежегодно в Лондоне, как только что заявили врачи в специальном манифесте, — и проч.) [1].
На дискуссии о «Преступлении и Наказании» мы наделали шума втроем. Я заявил и доказал, что тюрьмы — университеты преступности; один молодой профессор физиологии, Мур, заявил, что преступления необходимы: — без них выходило бы, что общество довольно своими законами: следовательно, нет прогресса; «я надеюсь, что всегда будут новые преступления»; и одна очаровательная суффражистка рассказала, какую потребность в алкоголе они испытывали в тюрьме: она мечтала о стакане шартреза!
А одному негодяю, смотрителю тюрьмы (Симсон), говорившему с упоением о «кусочке веревки, затянутом вокруг шеи, чтобы прекратить жизнь», я сказал, что это — христианство во вкусе Победоносцева и садизм. Я был в ярости. О, какая ехидна! Он готов был съесть меня!
На следующий день, 25 июля, Daily News напечатала не первой странице большими буквами:
«Необходимы ли преступления? Пожелание новых преступлений на конгрессе врачей. Тюремные мечты. Уксус и шартрез для суффражисток!»
И менее крупными, но достаточно выделявшимися буквами:
«Тюрьмы — университеты преступности. Английские суды причиняют больше вреда, чем все наши грабители и воры. Преступление — хорошая вещь, оно необходимо!»
Все газеты об этом заговорили. Болото немножко заволновалось. После этого Daily News заказала мне один газетный столбец о тюрьмах, — я его написал немножко второпях. Статья появилась 30-го [июля 1913 г.]
Грав. Пробуждение. 1931. № 15. С. 13. Выдержка из письма. Публикация М. Неттлау.
1. С подобными идеями Кропоткин выступал на Международном Евгеническом конгрессе, проходившем в Лондоне в конце июля 1912 г. (см. его письмо М.И. Гольдсмит от 10 июля 1912 г.). См. также: The sterilization of the unfit. Lecture delivered by Peter Kropotkin before the Eugenics congress… // Mother Earth. — New York, 1912. — № 10. — P. 354–357.
9, Chesham Street, Brighton
8 августа 1913
Многоуважаемая Ксения Алексеевна.
Какая досада, что Саша и я не знали, что вы в Лондоне, а то давно бы вас навестили. Я вернулся в Брайтон в прошлую субботу, а теперь и Саша с ее мужем — здесь.
Мы так обрадовались все четверо, узнавши, что вы в Лондоне и что, стало быть, есть надежда повидаться. Не приедете ли вы в воскресенье, т.е. послезавтра, провести с нами день? В воскресенье есть из Лондона в Брайтон дешевый поезд (3 шиллинга или 2 ш. 6 п., взад, и вперед). Уходит со станции Victoria в 11.30 утра и приходит как раз вовремя к lunch, а возвращается в 8 час. вечера из Брайтона.
Мы так рады будем с вами познакомиться и услыхать от вас про нашего милого, дорогого Николая Александровича, которого мы все четверо так любим. —
Если вы протелеграфируете (Kropotkin, Brighton. Coming Sunday), то кто-нибудь из нас встретит вас на станции. Впрочем, открытка, брошенная в субботу до 12-ти часов дня [1], придет еще вовремя. —
На всякий случай, если бы разминовались, пишу, как добраться до нас.
А пока, крепко-крепко жму вашу руку.
П. Кропоткин
Архив РАН. Ф.543. Оп.6. Ед. хр.267.
1. Занятная деталь — 8 августа в 1913 г. приходилось на пятницу, от Брайтона до Лондона по железной дороге около 80 км, но в субботу утром, как твёрдо знает отправитель, письмо достигнет адресата.
12 августа 1913
Дорогой мой Петр Акимович.
Простите, что так редко пишу, и до сих пор не поблагодарил вас за все высланные вами книги. — Спасибо большое, и радуюсь, что вам удалось, среди всяких других дел, сделать такую большую, серьезную и полезную работу.
Только, воспользуются ли ею наши Россияне?
Мы чрезвычайно будем рады вас повидать, когда бы вы не приехали.
Сейчас мы все в сборе, в Брайтоне, и послезавтра едем на 2 недели в cottage, в деревне, к северу от Брайтона на полпути к Лондону; стоит среди соснового леса. Нам предложили его на 2 недели, а наш дом займут Черкесов с Фридою. — 1-го будем дома. Саша и её милый муж — с нами.
Работы Малявкина [1] все очень интересны. Но — особенно для меня его две геологические работы. Но здесь никто ими не заинтересуется — разве если бы составилась Компания для разработки угля. Вот если бы там была нефть! Тогда, м.б., заинтересовались бы… для английского флота. —
Если бы он сделал какие-нибудь общие орографические выводы на 4–5 страницах (2000–3000 слов), тогда, м.б., Географическое Общество приняло бы. — Но — и то! Нынче Геология, без долларов, не в моде в Англии, а География — только вокруг Индийского океана.
Писал бы вам гораздо чаще, дорогие милые друзья; но работоспособность еще уменьшилась со времени последней болезни.
А работа на руках такая трудная: заключительная статья об «Inheritance of Aequired Characters» [2]. А тут — такие intermédes [3], как медицинский конгресс British Medical Association в Брайтоне, где я говорил и ссорился с гг. Евгенистами и с защитниками тюрем (секция Медицинской Социологии).
Скажите Нине Александровне, что если она приедет с вами, то вдвойне порадует.
Ну, крепко обнимаю вас обоих за всех нас.
П. Кропоткин.
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л. 36–38 об.
1. Семен Филиппович Малявкин (1876–1937) — геолог. О присланных работах С.Ф. Малявкина см. письмо П.А. Пальчинскому от 16 апреля 1913 г.
2. «Наследование приобретенных признаков» — (англ.). Статьи на эту тему печатались в журнале «Nineteenth Century and after» в 1912–1915 гг. Однако работа, которую можно было бы назвать «заключительной» — «Direct action of environment and evolution» — появилась только в 1919 г. (Vol. 85, Jan. — P. 70–89).
3. перерывы — (фр.).
|
С субботы: 9 Chesham Street. Brighton. |
Chelwood Champ. Furrier’s Green, near Uckfield. 26 августа 1913. |
Дорогой мой Георгий,
Я просто не знаю, как это время так проходит. Сейчас с ужасом вижу, что ваше письмо было от 25.VII. А я еще не ответил!
Дело в том, что с 20-х чисел июля по середину августа я усиленно прихватился за свою статью (последнюю, слава богу) о наследственной передаче приобретенных признаков. Для моей работы она очень важна, а для заработка — тем паче. Книжка об роли action directe и борьбы за существование в происхождении видов (вопрос, о котором мы еще в 60-х годах переписывались с братом) ею заканчивается.
Целый месяц по возвращении с юга в Брайтон я не мог засесть за эту работу, нездоровилось. Теперь прихватился. Две недели жил в Лондоне, работал в British Museum’e.
А 15-го мы переехали на 2 недели в деревню в одолженный нам коттэдж в сосновом лесу. Здесь я решил только письма писать. Не тут-то было. Редактирование русского перевода Великой Французской Революции и корректуры (отпечатано уже 180 стр.) отняли большую часть времени; а тут пришла немецкая рукопись, якобы дневник Веры Брандт [1], о Гапоне… Дневник? Роман? Роман, построенный на отрывочных записях этой несчастной женщины? (Покуда, — никому, кроме Лидии, конечно, — не говорите об этом. Не встречали вы ее? Едва ли.) Вопросы в голове, переписка, и т.д. —
Пишу все это, дорогой мой Георгий, чтобы вы знали, почему так долго молчал.
Ваше письмо Сане читал, и отлично понимаю, почему вы так строго отнеслись к … [2]. Но, дорогой мой, не сердитесь на меня, если я скажу, что то же можно было сказать мягче. Вы знаете, как мы (благодаря влиянию замечательной терпимости французских, а особенно парижских рабочих) всегда избегали всего того, что могло повести к резкой полемике между нашими фракциями. Различия всегда были, и есть, особенно между Lib[ertaire] и Temps Nouveaux. Но мы всегда думали, что давая полную волю дружеской критике, лучше избегать резкостей. Иное мы обсуждали в приятельских разговорах, или в личной переписке. И если это не помогало, то относились терпимо. Мне сдается, что эта тактика — даже не тактика, а просто отношение, настроение — едва ли не было лучшим. Когда нужно, французские рабочие и погрызться умеют — это сказалось на Конгрессе — так и нужно. Но тут уже лучше — полный разрыв.
Забр[ежнев] тоже писал мне. Я ему еще не ответил. Но напишу и укажу, до чего их нападения на интеллигентов вообще несуразны и вредны. Я тоже думаю, что у громадной массы интеллигентов вся логика анти-народная: я это видел в нашем «народническом» движении 70-х годов. Их страхи, их негодование против конкретных народных восстаний глубоко возмущали меня. И недаром все они, в пропорции 100 против одного, пошли к социал-демократам (ведь это поразительно, что с нами, анархистами, такая крошечная горсточка «интеллигентов» во всех нациях: в Англии 1,2; в Германии — есть ли 5?; во Франции наберем ли 50? и т.д.) Я даже согласен, что книжное, а тем более университетское образование, кладя центр тяжести всякого прогресса в организации власти, правительства, насквозь проникнуто антинародным духом. Но из этого не следует, конечно, чтобы кто-нибудь имел право натравливать рабочих против интеллигентов, — а тем паче, во имя опять-таки «интеллигентских» же верований в могущество централизованного влияния единиц. Что такое, например, Иуда Гросман, как не архи-интеллигент по существу своей мысли? А между тем, выставляя свой «распыленный террор», он именно находил в нем оружие против интеллигентов. Сколько таких фактов я знаю и из нашей «народнической» деятельности! И сколько рабочих, не получивших никакого, ни университетского, ни гимназического образования, идут в социал-демократы, именно потому, что их прельщает идеал академических «историй» — организация власти. И рабочий, и «интеллигент» могут быть буржуями. Значит, не в этом критерий. Я так рад, что вы всё это разобрали в брошюре.
Надеюсь, что всё уладится мирно.
Не написал я до сих пор ничего для Р[абочей] М[ысли]. И себя упрекаю за это. Столько побочных, мелких работ и писем!
Оба вопроса, поставленные вами, очень мне по душе. Личность и масса, вооруженная кучка и народное восстание — такие злободневные вопросы. Попробую.
К какому времени нужна статья?
Не думаете ли вы, что хорошо было бы быстро издать русскую брошюру о парижском Конгрессе? Деньги есть, немного, но хватит. Всего лучше было бы издать такую брошюру, печатая ее в Париже, хотя, конечно, на 2 недели можно приостановить Французскую Революцию.
Годился ли бы простой перевод из Temps Nouveaux?
Вы упоминаете о Варлааме [3]. Не думаю, чтобы он сердился на вас. Мы с ним не раз говорили о вас. Вегда симпатично. Для верности, я переговорю с ним.
Соня очень была рада милым словам Лидии Владимировны. Крепко обнимите ее за обоих нас. Самый сердечный привет вам от Сони. Крепко вас обнимаю. Берегите здоровье.
Петр.
В пятницу возвращаемся домой в Брайтон. Теперь в нашем доме живут Варлаам с Фридой.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 50, л. 41–45 об. (оригинал), 46–49 (машинописная копия).
Anarchistes en exil. P. 449–450, № 314а. Публикация М. Конфино. Мелкие ошибки публикации выправлены по рукописи.
1. Вера Брандт — псевдоним Мильды Хомзе, одной из соратниц Г. Гапоня.
2. Многоточие в рукописи.
3. В.Н. Черкезов.
| 5 сентября 1913 | 9, Chesham street Brigthon |
Дорогой мой Петр Акимович.
Я просто в ужасе, что время так идет! Казалось, всего несколько дней тому назад получил ваше последнее письмо! Мы только что вернулись из деревни, где прожили очень хорошо две недели, все четверо, и я вижу, что еще не ответил вам. Конечно, мы все чрезвычайно будем рады обнять вас и Н. А., если она приедет с вами. Саша и Борис возвращаются в Лондон 9го, а мы остаёмся здесь в Брайтоне до середины ноября, а потом, ещё не решили. Rapallo — или Torquay. В левом легком всё живет foyer [1] заразы, и зимовать в Брайтоне, говорят, опасно.
Когда бы вы ни приехали — всегда порадуете очень всех нас.
Крепко обнимаю вас и Нину Александровну за всех нас.
П. Кропоткин
ГАРФ. Ф. 3348. Оп. 1. Ед. хр. 953, л. 39–39 об.
1. очаг — (фр.).
8 сентября 1913.
Дорогой мой друг,
Спасибо большое за письмо, за Parthénogenèse [1] и за оттиск об «Интернационале» [2].
Что это мама хворать начала? Плечо, левое, болит иногда от болезни сердца. Тогда — меньше курить, не пить кофе. А то боль бывает очень мучительная. Сухая ли у вас квартира?
Книжка о партеногенезисе — просто прелесть. Так и скажите, пожалуйста, Delage’y. Читаю с большим удовольствием. Только французы и люди офранцузившиеся, или вернее воспитавшиеся на французской научной литературе, могут так интересно писать о таком, в сущности, сам по себе мало интересном предмете. Выходит — сюжет архи-интересный! Честь и слава вам и Delage’y, дорогой мой друг.
Об «Интернационале» еще не читал. Книгу Brupbacher’a пересмотрел, но в восторг от нее не пришел [3]. Когда прочту вашу статью — сейчас напишу. В данную минуту завален кучею всяких мелких дел. Вот уже 12 дней, как мы вернулись из деревни, куда ездили на 2 недели (нам предложили очаровательный коттэдж недалеко от Брайтона в чудной холмисто-лесистой местности, и мы очень приятно прожили там все четверо); 12 дней, а между тем я еще и 12 минут не дал своей работе: письма и побочные работы. Вот и сейчас целая обуза с якобы мемуарами Мильды Хомзе («Веры Брандт») о Гапоне! Куча переписки, и неприятной, об этой паршивой подделке, присланной мне на просмотр [4].
Я писал Гогелиа, и получил очень милый ответ. Хотелось бы издать русскую брошюру о конгрессе анархистов. Деньги на издание есть (из присланных мне на рожденье). Нужно только составить. Отпечатать можно было бы у вас, в Париже, чтобы не задерживать печатания Великой Французской Революции, которое идет успешно: треть готова, отпечатана. Гогелиа, по-видимому, готов составить брошюру. Как хорошо было бы. Кое-что может быть можно было бы перевести.
Печатание Великой Французской Революции очень меня интересует. По-русски я еще более люблю эту книгу. Хорошая она, и верная. В Приложении введу кое-что новое [5].
Ну, кончаю. Крепко обнимаю вас, милая Маруся, и маму.
ПК.
Да, вы писали уже о русском издании Theories de l’évolution. Торопитесь, а то придется добавлять [6]. Вышла с тех пор книга Semon’a, Das Problem der Vererbung der Erworbener Eigenschaften [7], прекр[асный] свод всех данных, и только что получил его же исследование об утолщении кожи на ступне у новорожденных детей и даже у зародыша. Спенсер был прав.
Anarchistes en exil. P. 451–452, № 315. Публикация М. Конфино.
1. См.: Delage Y., Goldsmith M. La parthénogénèse naturelle et expérimentale. — Paris: E. Flammarion, 1913. — 342 p.
2. Статья М.И. Гольсмит «Новый интернационал» была напечатана в журнале Рабочий мир (1913. — № 6, 20 мая. — С. 8–9).
3. Книга Ф. Брупбахера «Маркс и Бакунин» впервые вышла в Мюнхене в 1913 г.; точных данных об этом издании мне найти не удалось. В 1922 г. книга была переиздана: Brupbacher F. Marx und Bakunin: Ein Beitrag zur Geschichte der Internationalen Arbeiterassoziation. — Berlin, Wilmersdorf: Verlag der Wochenschrift «Die Aktion», 1922. — 220 S.
4. По поводу рукописи мемуаров Мильды Хомзе Кропоткин обращался за консультацией к Максиму Горькому. Ответ последнего опубликован (Горький М. Полное собрание сочинений. Письма в двадцати четырех томах. — М.: Наука, 2004. — Т. 11. — С. 43-44.
5. Русское издание появилось в 1914 г.: Кропоткин П.А. Великая Французская революция 1789–1793 / Пер. с франц. под ред. автора. — Лондон, 1914. — VIII, 708 с.
6. Книга И. Делажа и М.И. Гольдсмит «Теории эволюции» вышла в русском переводе только в 1916 г.
7. См.: Semon R. Das Problem der Vererbung «erworbener Eigenschaften». — Leipzig: W. Engelmann, 1912. — VIII, 203 S. Кропоткин пристально следил за работами немецкого биолога Рихарда Земона: другую его книгу «Die Mneme» он упоминает в письмах М.И. Гольдсмит от 30 сентября 1911 г. и Дж. Мэйвору от 1 апреля 1912 г.
9, Chesham Street
Brighton
September 26. 1913.
Dear Keltie
I am so awfully sorry to discover that I have not yet answered your note of September 17th. I was away for a few days — working in London in the Library of the Natural History Museum (books which the British Museum had not), and had mislaid the note.
Of course, I shall be very pleased to read Kozloff’s article on Przewalski and tell you if it contains something important.
I am so sorry of the delay. I intended to call upon you again but had to work hard in taking notes for a new article on Lamarckism & «Neo» (anti)-Darwinism.
Yours very sincerely
P. Kropotkin.
Дорогой Келти.
Я был очень огорчен, обнаружив, что до сих пор не ответил на вашу записку от 17 сентября. Я уезжал на несколько дней в Лондон, работал в библиотеке Музея естественной истории (читал книги, которых нет в Британском музее), и ваша записка куда-то завалилась.
Конечно, я с большим удовольствием прочту статью Козлова о Пржевальском и сообщу вам, содержит ли она что-либо важное.
Очень сожалею о задержке. Я хотел зайти к вам еще раз, но должен был много работать, собирая материалы для новой статьи о ламаркизме и «нео-» (анти)-дарвинизме.
Искренне ваш
П. Кропоткин.
RGSA. P. Kropotkin file. Corr. block 1911–1920. Перевод А.В. Бирюкова
9, Chesham Street
Brighton
September 26. 1913.
Dear Mr. Hinks
Many apologies for not having answered sooner your note of September 12. I was again in London and intended to call, but could not do so.
The person who painted my portrait was Miss Nellie Heath. She painted it in 1903 or 1904. [1] How it came in the possession of the Geographical Society, I don’t know. It must have been bought from the painter, or given by her. Probably, the first.
Believe me
Yours very truly
P. Kropotkin.
9, Chesham Street
Brighton
26 сентября 1913.
Уважаемый мистер Хинкс
Очень прошу простить меня, что не ответил до сих пор на вашу записку от 12 сентября. Я снова был в Лондоне и хотел зати к вам, но не смог.
Мой портрет написан мисс Нелли Хит, в 1903 или 1904 г. [1] Как он попал в собственность Географического общества, я не знаю. Должно быть, он был куплен у художницы, или же она подарила его. Скорее, первое.
Остаюсь
Совершенно искренне ваш
П. Кропоткин
RGSA. Corr. block 1911–1920. Перевод А.В. Бирюкова.
1. Элен Хит (Ellen Maurice Heath, 1873–1962) — английская художница. О ее работе над портретом Кропоткин пишет в письме Ф.М. Степняк от 14 января 1904 г.
27.IX.1913.
Многоуважаемая Евгения …
Извините, пожалуйста, что так замешкал ответом. Я уезжал из Брайтона и только что вернулся.
Меня глубоко огорчает то, о чем вы пишете. [1]
Когда я прочел статью Оргеиани, то я тотчас же ему написал и упрекнул его за ее характер и тон. Одно скажу, — вообще мне приходилось во время своей жизни встречать людей, которые умели бы строго отделять принципиальные вопросы от личных, особенно когда дело доходило до организационных вопросов. Подобные нападки неизбежны, но в своей деятельности я всегда держался правила — самому избегать их и, наоборот, ставить всегда вопросы на принципиальную точку зрения, избегая личных нападок. Вообще мы старались держаться этого в наших изданиях.
В личных вопросах каждый, конечно, поступает по-своему, но мне кажется, что я бы в подобн[ом] слу[чае] написал Оргеиани письмо и сказал бы ему, насколько он неправ в своих нападках, и я вполне думаю, что Оргеиани поймет это.
Мы, по крайней мере, м[ежду] заграничными анархистами всегда держались этого правила, если возникали личные столкновения.
Нас обоих, жену и меня, сильно огорчает всё это дело, тем более что мы не мест. [2]
Сердечный привет оба наст. [?] с Ап[оллоном] Андр[еевичем].
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 72, л. 1–2. Черновик.
1. В письме речь идет о конфликте, возникшем внутри группы русских анархо-коммунистов в Париже. Конфликт был спровоцирован агентом русской полиции З.И. Выровым, в результате члены группы стали подозревать друг друга в предательстве. Об этом конфликте, не говоря о сути его, Кропоткин писал в письме Г.И. Гогелиа от 15 декабря 1913 г.
2. Фраза недописана.
9, Chesham Street
Brighton
September 27. 1913.
Dear Keltie
I have read Kozloff’s article. It is sympathetically written, but otherwise a mere brief enumeration of Przewalsky’s journeys. The only thing new in it is, that Przewalsky’s ancestor was a Zaporogue Cossack Parovalsky, who went into the service of the Poles (!) and that his grandfather was educated in the Jesuite College of Polotsk, but ran away & took the Greek faith.
As you do not think necessary to give a résumé; of his traces — they have been given so often — I return you the letter and the paper.
Surely I will not calling miss upon you next time I am in London, — before leaving for our winter quarters, either in the South (if we let our house) or perhaps in England.
With kindest regards
Yours sincerely
P. Kropotkin.
9, Chesham Street
Brighton
27 сентября 1913.
Дорогой Келти.
Я прочитал статью Козлова. Она написана с сочувствием, но это не более чем краткое перечисление путешествий Пржевальского. Единственная новость — это то, что предок Пржевальского был запорожским казаком, но поступил на службу к полякам (!) и что его дед учился в иезуитской коллегии в Полоцке, но сбежал и принял греческую веру.
Поскольку вы не считаете нужным давать очерк его путешествий — их приводят так часто — я возвращаю вам письмо и статью.
Я, конечно, не буду больше делать безуспешных попыток зайти к вам, когда в следующий раз буду в Лондоне, — перед отъездом на зимние квартиры, либо на юг (если мы сдадим наш дом) или, возможно, в Англии.
С наилучшими пожеланиями
Искренне ваш
П. Кропоткин
RGSA. P. Kropotkin file. Corr. block 1911–1920. Перевод А.В. Бирюкова.
Моей дорогой, милой, бесконечно любимой маме, на память дорогого нам дня.
Крепко тебя любящий
Папа.
8 октября 1913.
ОР РГБ. Ф. 410. Карт. 3. Ед.хр. 28, л. 13.
9, Chesham Street
Brighton
14 ноября 1913
Многоуважаемый А[лексей] А[лексеевич].
Прежде всего позвольте мне очень поблагодарить вас за разбор моей книжки в «Голосе Минувшего» (VIII. 1913) и за ваше симпатичное отношение к автору.
А затем, позвольте указать вам на маленькую несправедливость (в которой я сам виноват) по отношению к моим воззрениям на средневековые Коммуны и Государство. Из-за своих личных воззрений я не стал бы надоедать вам. Но мне сдается, что взгляд, который мне пришлось развить на средневековый город и Государство, важен для установления правильного понятия о Государстве; а это, вы тут конечно согласны — в высшей степени важно именно теперь.
Дело в том, что в книжке, которую вы разбирали, глава об Исторической роли Государства — перепечатка брошюры, изданной для пропаганды, т.е. в сущности - лекции, которую я должен был прочесть в Париже (меня арестовали в Булони, когда я высадился, и объявили декрет об изгнании); она напечатана была в виде 4–5 статей во французской газете, а потом издана брошюркой [1].
Писана она была для наших читателей — интеллигентных рабочих и, по необходимости, краткая.
Поэтому я не повторил в ней тех данных, которые излагал в своей книге, Mutual Aid («Взаимная Помощь», издание «Знания» [2]; другое русское издание — неточное), а удовольствовался ссылкою на эту книгу («L'Entr'aide» во французском издании) [3].
В Mutual Aid я остановился на причинах, почему Государство могло сравнительно легко покорить вольные народоправства свободных городов-общин.
Причины были разные:
1. В начале их освобождения (Xй и XI века в Италии, XII, XIII во Франции и Англии) община-город (Великий Осударь Псков, или Новгород, или Флоренция, или Венеция, или городочек… [забыл имя] [4] в Шотландии) сам вел вывозную торговлю. Он посылал своих доверенных и когда он ввозил хлеб, уголь, товары и т.д. — он покупал ввозимое и продавал за свою цену своим гражданам (удержалось, для хлеба, в некоторых Швейцарских городах — Цюрихе, например — до 1848 года).
Личной торговли не было.
Только позже появились libri merсanti и т.д., которые сперва прикладывали свой товар к городскому (помните сказку о Whittington and his Cat?), а потом стали получать разрешение торговать лично; а позже сложилось в Merchant Guilds и стали главною силою в городе.
А когда Крестовые походы открыли «дальнюю» торговлю с востоком, а потом она завязалась с Африкою и Америкою, Купеческая гильдия стала заимодавцем — ростовщиком для города, его походов и колонизации, и его войн на востоке, а потом и между городами.
2-я крупная причина была следующая:
Вольный город был «оазис среди феодальной пустыни». Все кругом деревни были в крепостной зависимости! И вот на 200–300 [лет] Коммуна ведет войну с феодальными владельцами за освобождение их крестьян. Ну, хоть Генуя или Флоренция. А история войн Флоренции за освобождение своего contado — такая прелесть (куда лучше даже Псковской летописи, а уж это ли не прелесть!), что из-за них одних стоит выучиться итальянскому языку.
Я рассказал, в Mutual Aid, как это кончилось. De gneise lasse — кончили компромиссом. Дворян заставили жить внутри стен города — на пагубу городу.
Вот эти 200, 300 лет самая, может быть, интересная эпоха истории. Материалов множество, но она совсем не разработана нашими историками.
За то, что буржуа, вместо того чтоб стремиться расширить свободу, распространив ее на деревню (так старались сделать многие города, например, Флоренция, но далеко не большинство), хоть ограничить ее своими стенами и сами норовили стать помещиками, эксплуататорами деревни (урок теперь для нашего городского пролетарского движения) деревня отомстила городу. Она сплотилась вокруг короля. [Москва (кучка деревень) была опора нарождавшейся царской власти, которая не могла утвердиться ни в одном древнем вольном городе.
Тоже — Вестминстер и Лондон, Мадрид и т.д.] [4]
На сторону короля стали также богатые классы городов, с тех пор, как личная торговля сменила городскую, личное предпринимательство сменило гильдию, а независимость гильдии dei arti minori, «младших ремесел», не смогли одолеть (как одолели во Флоренции) гильдии старых ремесел (ювелиров, купцов и т.д.) ставших, кроме производителей, ростовщиками и союзниками поселившихся в городах дворян, — что привело к царству Кондотьеров, князей и т.д.
Вкратце я все это указал Mutual Aid.
Наконец, 3я указанная мною причина — изменение понятий под влиянием религии, учения Церкви и ее сподручников юристов. Х–XII века выдвигали личность, федерацию (свободный союз), договор, третейский суд. Позднее же, с XIII–XVI века вырастают подавление личности и всякого свободного союза, централизация, Коронный суд.
Очень хорошо указывать, насколько экономические условия влияют на выработку понятий. Так делал Бокль, так учил меня в Сибири еще Щапов [5] («Скажите мне, какою ложкою ел мужик! Какою лопатою копал»), но объяснить всё экономикой — нельзя. И понятия средневековые изменились не одними экономическими отношениями. Нужно смотреть глубже.
К этим трем причинам нужно бы прибавить еще несколько. Поэтому прошу вас заглянуть во «Взаимную Помощь». С такою радостью выслал бы вам надписанный экземпляр русского издания (в него вошли некоторые добавления), но того и гляди не дойдет.
Нужно сказать, однако, что и в «Mutual Aid» я не использовал и половины имеющихся у меня материалов. Но книг я писать не мог, живя своим пером в Англии. Приходилось писать статьи — и то еще счастье, что в James Knowles [6] нашелся человек, заинтересованный моими взглядами и предложил писать для его Nineteenth Century.
«Взаимная помощь в Средние века» представляла две статьи, т.е. 40 страниц. Длиннее статей в английских natural reviews не полагается. Так они и вошли в книгу. Есть у меня целая картонка материалов преимущест[венно] о средневековой общине, и я думал издать их в виде второго тома, как «Приложения» к «Взаимной Помощи», Hachette [7] даже предлагал издать его. Но такие книги не оплачиваются, и мне пришлось засесть на 12 лет за статьи о Recent Science для Nineteenth Century. Материалы лежат, и, поди, уже устарели. Должны быть новые. А главное, есть работы нужнее в данную минуту. Хочется и тут набросать общую теорию, — придут другие, разработают полнее со временем. Сейчас я занят Этикой, и кончаю разработку одного небольшого для нее вопроса, — об относительной роли того, что Спенсер называл «Прямым Приспособлением» — т.е. Влияния Среды в эволюции организмов (Бюффон-Ламарковско-Дарвиновский фактор), и «Косвенного Приспособления», т.е. борьбы за существование внутри видов (Wallace’овский фактор и Дарвиновский - до разработки им «Изменчивости» (Variation).
Позвольте пожать вашу руку.
П.Кропоткин.
Извините, пожалуйста, маранье. Только сегодня встал из постели, после простуды. Если начну переписывать, не знаю, когда успею кончить.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр.10, л.1–6 об.
Тр. Комис. Вып. 1. С. 182–187. Публикация С.Ф. Ударцева.
1. Серия статей об исторической роли государства печаталась в парижской газете «Temps Nouveaux» в 1896–1897 гг. Отдельными изданиями вышла в 1898 г. в переводе на английский (Kropotkin P. The State: its Historic Rôle. London: Freedom, 1898) и на немецкий (Kropotkin P. Die historische Rolle des Staates. Berlin: Grunau, 1898).
2. См.: Кропоткин П.А. Взаимная помощь как фактор эволюции / Пер. с англ. В. Батуринского. Под ред. автора. СПб.: Знание, 1907; Кропоткин П.А. Взаимная помощь как фактор эволюции. СПб.: М.Д. Орехов, 1907.
3. См.: L’entr’aide, un facteur de l’évolution. Paris: Hachette, 1910.
4. Квадратные скобки в рукописи.
5. Афанасий Прокофьевич Щапов (1831–1876) — русский историк, экономист, близкий русским революционерам-демократам 1860-х гг. Кропоткин познакомился с ним в Сибири. Щапов был выслан в Сибирь в 1864 г. по подозрению в связях с А.И. Герценом и Н.П. Огаревым.
6. В «Записках революционера» Кропоткин писал: «Только два человека ободрили меня выступить против этого ложного толкования жизни природы. Издатель «Nineteenth Century» Джемс Ноульз (James Knowles) со своей замечательной проницательностью тотчас усмотрел важность вопроса и стал убеждать меня, с чисто юношеской пылкостью, взяться за эту работу. Другой был Бэтс (Bates), автор хорошо известной у нас книги „Натуралист на Амазонской реке“». (Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1990. С. 465).
7. Издатель книги П.А. Кропоткина «Взаимная помощь» на французском языке.
Villino Ernesto Imperiali.
Bordighera. Italie
15 декабря 1913.
Дорогой мой Георгий,
Вы, конечно, правы, что я не стал бы писать что-нибудь против вас, не сказав вам об этом.
Ко мне обратилась Карелина, с отчаянным письмом, описывая в каком возбужденном настроении находится ее муж после вашей статьи.
Я очень сожалею, что у меня нет черновой моего ответа. Таковая была, и она, кажется, уцелела, но осталась в Брайтоне [1].
Я одно хорошо помню, — что я отнесся к этому делу очень сдержанно. Я написал Карелиной, что в свое время писал вам об этой статье и высказал по поводу ее свои замечания [2]. И я советовал ее мужу поступить так, как всегда поступаем мы, если между нами возникают какие-нибудь недоразумения, — а именно, написать вам откровенно, прямо, спокойно то, что он имеет сказать по поводу вашей статьи. Зная вас, я был уверен, что это был бы лучший путь к разъяснению всяких недоразумений.
Это был 1-й фазис.
Затем, пришло 2-е письмо от Карелиной, к моей жене, уже совсем отчаянное, с приложением резолюции съезда об «исключении» ее мужа из их федерации и с просьбою о моем выражении сочувствия ее мужу.
На это письмо ответила моя жена (черновая сохранилась в Брайтоне), говоря, что я не могу вмешиваться в это дело, так как совершенно не знаю ничего об их организациях и людях, принадлежащих к ним, и притом даже не живу в Париже.
Дальше жена писала, что это «исключение» из федерации, с официальными заявлениями и т.п. — прискорбное явление среди анархистов. До сих пор анархисты, когда с кем-нибудь расходились, то прекращали совместную работу без грохота и отлучений.
В письме Карелиной было сказано, что в «исключении» принял деятельное участие Н[иколай] М[узиль], который, как вы верно знаете, никогда не был мне по душе [3].
Жена прибавляла поэтому, что всегда, во всякой партии бывают люди, которым выгодно вносить раздор в движение, там, где что-нибудь делается; а молодежь, со своей стороны, вследствие стольких печальных последствий от централизованных тайных обществ, естественно насторожилась против централизма вообще и центральных органов.
Раз случились эти раздоры, то остается Карелину пережить их и идти своей дорогой.
Из письма Карелиной видно было, как эта несчастная женщина (недавно потерявшая сына) страдает за своего мужа. Она писала, что умоляет мужа уехать из Парижа, но он не хочет, и она была бы очень рада, если бы они могли провести несколько времени там, где мы будем проводить зиму. Она просила высмотреть ей квартиру там, где мы поселимся. Жена обещала посмотреть. На этом дело и стоит.
Дня 3–4 тому назад пришло еще письмо ко мне от Карелиной. Она убедительно просит написать что-нибудь утешительное ее мужу. Письмо — очень тревожное. А между тем, не зная дел их федерации, я ровно ничего не могу сказать утешительного.
Вот — сколько мы оба старались припомнить, в чем состояла наша переписка. —
Надо сказать, что раньше, в то время когда мы знали Карелина как «аграрника», и издавали его брошюру, мы с ним обменялись 2–3-мя письмами, и он мне очень понравился. Познакомились мы лично только в Париже в прошлом июне. Он был у нас со своей женой; но с тех пор сколько помню, я не писал ему ни разу.
Что касается до молодого человека, говорящего о моем знакомстве с ним, то в день нашего отъезда из Парижа в прошлом июне, к нам пришел утром молодой человек, с цветами от Карелиной. С виду ничего себе. Посидел несколько минут, и никаких разговоров по поводу газеты (Рабочей Мысли?) мы с ним не могли вести, по той простой причине, что я Рабочей Мысли тогда еще вовсе не читал. Вы в ней еще не работали.
Раз Карелин пользуется фразами из моего, или женина письма в ответ на письма его жены, то это, конечно, кладет конец дальнейшей переписке, — хотя ее очень жалко [4].
А теперь, дорогой мой Георгий, вот мой совет. Бросьте вы всю эту историю и не обращайте никакого внимания на Парижских Добчинских и Бобчинских. А то ведь конца не будет. Разошлись — и баста!
(Рабочие «братства» были, я думаю, хорошая идея. «Ритуал», списанный с чартистов, или с Португалии, не важен, так как его легко было изменить. Вопрос только в том, как избегнуть в таких братствах централизма и верховодства? Industrial Workers of the World [5], по-видимому, избегают: словом, это вопрос, которым стоит серьезно заняться.)
Раз эти братства разошлись с Карелиным — нам этим больше заниматься нечего. У нас масса своего дела.
— Что до Н[иколая], будем ждать результатов [6].
Крепко обнимаю вас, дорогой Георгий и милую Лидию Владимировну.
П.
Сердечный привет от жены.
Мы так и не видали никого в Париже. После переезда из Newhaven в Dieppe со здоровой качкой (накануне была буря и пришлось отложить отъезд); постель была нашей мечтой. Стар становлюсь. Прежде никогда не болел.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 12, ед.хр. 50, л. 50–55 об. (оригинал), 56–59 (машинописная копия).
Anarchistes en exil. P. 455–456, № 316a. Публикация М. Конфино.
1. См. письмо Е. Карелиной от 27 сентября 1913 г.
2. Имеется в виду письмо Г.И. Гогелиа от 26 августа 1913 г.
3. Николай Музиль (настоящее имя Николай Игнатьевич Рогдаев, 1880–1934) в начале революционной деятельности был близок к партии эсеров. В 1902 г. эмигрировал, примкнул к анархистам. В 1907 г. принял участие в Международном анархическом конгрессе в Амстердаме, выступил с докладами об анархистском движении и профсоюзах в России. C июля 1908 г. — главный редактор газеты «Буревестник», органа одноименной анархической группы в Женеве. Выступал против анархо-мистицизма А.А. Карелина. Конфликт между «рогдаевцами» и карелинской организацией «Братство вольных общинников» был спровоцирован, как выяснилось только после 1917 г., секретным сотрудником Департамента полиции З.И. Выровым, входившим в карелинскую организацию.
4. Переписка между П.А. Кропоткиным и А.А. Карелиным возобновилась весной 1914 г. Три письма Карелина Кропоткину 1914–1917 гг. опубликованы в кн.: Сапон В.П. Аполлон Андреевич Карелин. Очерк жизни. — Н. Новгород, 2009. — С. 82–84.
5. Индустриальные рабочие мира — международная рабочая организация. Одно из ее течений выступало с позиций анархо-синдикализма.
6. Проверкой обвинений Н. Музиля в связях с полицией занялся В.Л. Бурцев.
Villa Ernesto imperiali.
Bordighera. Italie.
16 декабря 1913.
Дорогая, милая Вера Николаевна.
Наконец мы устроились на зиму. Нашли хорошую солнечную квартиру (по крайней мере, солнечную в 3-х комнатах) и устроились.
Где вы думаете провести зиму? Не в южных ли краях, где-нибудь? Вот хорошо было бы!
Саша и Борис, конечно, остались в Лондоне. Оба работают.
А я жду своих книг, отправленных petite vitesse [1], и тем временем только перечитываю рукопись Великой Французской Революции и правлю корректуры русского издания.
Больше половины, почти ⅔ книги уже отпечатано. Печатается медленно, «кустарным порядком», так как в России, оказалось, издать невозможно.
— Мы с Соней совсем в отчаяние пришли, узнав, что бабушка [2] бежала и схвачена! Быть уже в 12-ти верстах от Иркутска и быть схваченной — просто ужас!
По новому русскому закону, побег — преступление и ее теперь засадят лет на 5–6 в тюрьму в каком-нибудь самом ужасном углу Сибири, — или России?
Нельзя ли этому помешать, подняв агитацию за границею?
Не сможете ли вы, дорогая, встряхнуть французов, не смотря на их холопскую alliance?
Мы пытаемся поднять американских друзей. К сожалению, ее друга, Mrs. Barrows, — уже более нет в живых. В Англии бабушку почти вовсе не знают. Франция, м.б. Германия, — надо что-нибудь попытаться сделать.
Как здоровье? Как живется, дорогая моя?
Оба мы горячо, сердечно обнимаем вас.
Очень вас любящий — П. Кропоткин
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 173, л. 32–33 об.
1. малой скоростью — (фр.).
2. «Бабушкой» называли известную революционерку Екатерину Константиновну Брешко-Брешковскую (1844–1934), участницу народнического движения, затем члена партии эсеров. С 1874 по 1896 г. она находилась на каторге и в ссылке; в 1903–1905 гг. — в эмиграции. После нелегального возвращения в Россию была выдана Азефом. Арестована в 1907 г., выслана в Восточную Сибирь; в 1913 г. совершила побег, была задержана и выслана в Якутск, позднее переведена в Минусинск. Освобождена Февральской революцией. В 1919 г. эмигрировала.
Bordighera Италия
16 декабря 1913
Позвольте сердечно поблагодарить вас за высылку вашего в высшей степени интересного журнала [1]. Учусь у вас многому, статьи о Петрашевском и его кружке были для меня открытием. Столько людей, в которых жила хорошая искра, несмотря на все позднейшие налеты, я встретил в этих статьях.
Как я писал вам раньше (дошло ли письмо), как только кончу я работу по биологии, которой занят вот уже 3-й год, я хочу написать здесь несколько воспоминаний и предложить их вам. Преимущественно из Сибирской моей жизни — разные эпизоды, которые я не включил в мемуары: эпизод о М. Михайлове, Архиерей Иннокентий на Амуре (о. Вельяминов), польское восстание 1866 г. и т.д.
Вот факт, который вас заинтересует, хотя для печати он неудобен: может наделать неприятностей книгопродавцу. Когда мы заинтересовались нашими предками — фурьеристами, и Черкезов доказал, что Коммунистический Манифест Маркса и Энгельса, в своей теоретической части, — пересказ «Manifeste de la Démocratie Pacifique» Консидерана, а книга Энгельса о положении рабочего класса — пересказ замечательной книги Buret (в 2-х томах, с очень интересным экономическим введением), — мы стали разыскивать в Париже фурьеристскую литературу. Один наш тогдашний товарищ, Delesalle [2], открыл антикварную книжную лавку (rue monsieur le Prince) и стал разыскивать, куда делись обширные склады фурьеристских изданий, исчезнувшие после разгромов 1848, 49 и 51 гг. Не уцелело ли что-нибудь? Оказалось — да! в Москве! Delesalle добился, что эту литературу перевезли в Париж, и продавал. У него я запасся замечательными книгами Vidal’я и Pecqueur’а (коллективизм), Манифестом Консидерана, а также книгою Buret. Мне достался экземпляр, который принадлежал московскому профессору Лешкову [3], покрытый его пометками карандашом.
Фурьеристская литература в Москве хранилась, вероятно, со времен Петрашевского. Оглашать этого, конечно, нельзя. Того и гляди, наделаешь неприятностей книгопродавцам.
Как видите, я выехал из Брайтона и теперь на юге. Швейцария мне по-прежнему закрыта, так что нам пришлось отказаться от Locarno. Мы поселились на зиму в Бордигере.
ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Ед.хр. 915, л. 62. Перлюстрированная копия.
1. В 1913–1923 гг. С.П. Мельгунов был редактором-издателем журнала «Голос Минувшего».
2. Поль Делесалль (1870–1948) — французский анархо-синдикалист. В 1890-х гг. — влиятельная фигура во французском синдикализме. Упоминаемый книжный магазин организован им в 1908 г.
3. Очевидно, речь идет о Василии Николаевиче Лешкове (1810–1881), юристе, профессоре и декане (в 1863–1872, 1877–1880 гг.) юридического факультета Московского университета.
Villa Ernesto Imperiale.
Bordighera. Italie
29 декабря 1913 г.
Дорогая, милая Вера Николаевна.
Спасибо вам за милое письмо. Насчет Верхотурова [1], никакой вины за вами нет. Он прямо говорил нам, что взялся за портреты революционеров просто потому, что к ним его тянет вследствие впечатлений детства, и пишет он их в надежде, с одной стороны, сохранить черты борцов за свободу, а с другой — продать эту коллекцию.
Бьется он, бедняга, как рыба об лед, изо дня в день. Портретист он не из тех, которые изловчаются épater le bourgeois, а потому заказов наверное не получает. Спасибо, что он зарисовал хороших людей. Жаль только, что, судя по моему портрету — не особенно удачно зарисовал. Но доброй воли положил он много, и портреты его, верно, все-таки не совсем неудачны. Какие массы портретов, таких же по сходству, только более «шикозных» или претендующих на оригинальность, наполняют залы и галереи. —
— Насчет петиции, — когда Либкнехт предложил мне представлять собирателя подписей под их петицией, я отказался, потому что считал их способ действия несогласным с революционной этикой [2]. В Англии есть, писал я, три Комитета, занимающиеся сбором пожертвований и распространением сведений о тюрьмах: Free Russia, ваш Комитет, и небольшой анархический. К ним, а не ко мне, единичному революционеру, должны обратиться люди, желающие вызвать протест в Англии. По соглашению с ними, они должны были составить текст воззвания, или им предложить составленный текст и, по соглашению с ними — указать, куда можно направлять пожертвования.
Но соц[иал]-[дем]ократы, как водится, не хотят этого понять.
Во всяком случае, я, лично, не считаю себя вправе так поступать. Если я вступаюсь в известное общественное дело, я не имею права игнорировать тех, кто раньше меня работал в этом направлении. Так я и ответил Либкнехту.
— Неудача нашей милой «бабушки» тяжело легла нам на сердце.
Выиграть трое суток, проехать без задержки 1016 верст и быть задержанной в 12-ти верстах от Иркутска, где она могла бы скрыться — это просто ужасно!
И это — при подлейшем русском законе, который наказывает по суду за побег!..
Одно утешение, что бабушка не падёт духом.
Крепко обнимаю вас, дорогая и милая Вера Николаевна, — за себя и за Соню.
Всем сердцем желаем вам здоровья и — радостей из нашей несчастной России. Хоть какой-нибудь просвет в царящей там тьме, мрази, гнусности!
Крепко вас любящий П. Кропоткин.
Обнимите, пожалуйста, за нас Егора.
Раскрываю письмо, чтобы прибавить, что только что получил ваши два письма от 28-го.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 173, л. 36–39.
1. Николай Иванович Верхотуров (1863–1944) — живописец. Писал портреты, жанровые сцены. В 1910-х гг. написал портреты Г.В. Плеханова и П.А. Кропоткина (хранятся в Государственном Русском музее в Петербурге).
2. Это было не первое обращение К. Либкнехта к Кропоткину. В 1909 г. они уже переписывались по поводу немецкого издания брошюры Кропоткина «Террор в России». См. письмо Кропоткина от 9 августа 1909 г.
Villa Ernesto Impériale.
Bordighera
January 14. 1914.
Dear Keltie.
I am very sorry that, having had to leave England for taking once more my winter-quarters in the South, I could not be present at the reading of Prof. Gregory’s [1] paper. Permit me to make now in writing [2] the remarks I would have liked to make, and to go, at the some time, a little deeper into the subject of desiccation, so as to examine some of its general physiographical aspects.
Yours sincerely
P. Kropotkin.
Bordighera
January 14. 1914.
I have done my best to be short, & twice re-wrote the paper. Still, I am afraid, it will take 5 pages. Will you give it the hospitality of the Journal.
I found here in Mr. C. Bicknell [3], a botanist, a charming owner of a library and in this library a few necessary books.
I am sending the paper as a registered MS.
Villa Ernesto Impériale.
Bordighera
14 января 1914.
Дорогой Келти.
Мне очень жаль, что, уезжая на зиму из Англии на юг, я не мог присутствовать на докладе проф. Грегори [1]. Позвольте мне теперь в письменном виде сообщить мои замечания [2], и вместе с тем глубже осветить проблему высыхания, рассмотрев его некоторые общие физико-географическим аспекты.
Искренне ваш
П. Кропоткин
Бордигера
14 января 1914 г.
Я постарался изложить материал как можно короче и дважды переписал статью. Тем не менее, боюсь, она займет 5 страниц. Надеюсь, вы окажете ей гостеприимство в журнале.
Здесь я повстречал мистера C. Бикнелла [3], ботаника, очаровательного владельца библиотеки, а в этой библиотеке — несколько необходимых книг.
Посылаю статью заказным письмом.
RGSA. P. Kropotkin file, corr. block 1911–1920
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 49, л. 55–57 об. Два варианта черновика.
1. Герберт Эрнст Грегори (Herbert Ernest Gregory, 1869–1952) — американский геолог и географ.
2. Далее в черновике текст сильно отличается от окончательного:
those remarks which I would liked to make, had I been present at the meeting of November.
At the same time permit me to go and into the laws of the desiccation of a continent.
The Desiccation of Eurasia: Some Physico-Geographical Laws of Desiccation
(те замечания, которые я сделал бы, если бы присутствовал на заседании в ноябре.
В то же время позвольте мне обратиться к законам высыхания континента.
Высыхание Евразии: Некоторые физико-географические законы высыхания)
Далее — два абзаца, почти дословно совпадающих с началом статьи П.А. Кропоткина «О высыхании Евразии и некоторых общих аспектах высыхания» (On the desiccation of Eurasia and some general aspects of desiccation // Geographical Journal. — 1914. — Vol. 43, № 4, Jan. — P. 451–458).
3. Кларенс Бикнел (Clarence Bicknell, 1842–1918) — английский ботаник-любитель и археолог, англиканский священник. С конца 1870-х гг. постоянно жил в Италии. Его коллекции и значительная библиотека составляют Музей Бикнела — одну из главных достопримечательностей Бордигеры.
| Le 3 Mai 1914 | Villa Imperiale Bordighera Italie |
Madame.
Vous avez du recevoir il-y-a quelques semaines une lettre de la Rédaction du journal «Metropolitan» [1] de New York.
La rédaction vous priait de bien vouloir leur donner un article d’environ 3000 mots sur vos opinions à propos des possibilités du radium connue cure du cancer.
La rédaction du «Metropolitan» sachaut que je passeraie d’ici peu à Paris, m’a prie de vous voir personellement si possible, et d’obtenir votre réponse — favorable j’espère — au sujet de cet article.
Je ne sais pas si vous connaissez le «Metropolitan»? Si non, je puis vous assurer que c’est un journal très répandu et d’une très bonne réputation et poursuivant des buts très honorables.
Le sujet sur lequel vuos pourriez nous dire tant de choses, est du plus vif interet pour le public — car’il touche tant de personnes hélas, de si près.
J’espère, donc, Madame, recevoir une réponse favourable.
Les honoraires que propose la rédaction du journal est — au moins — 1000 fr. pour cet article.
Je serai à Paris dans à peu près dix jours, et si vous désirez me voir de cette offre, je n’ai pas besoin de vous dire que je serais très beureuse de faire votre commaissance Mlle Gleditch [2] qui fut votre assistante m’a beaucoup parlé de vous.
Agreez, Madame, l’expression de mes sentiments les plus distingué.
Sasha Kropotkine-Lebedeff
PS. Mon père, que vous connaissez probablement de nom, et que a été toujours très enthousiasme pour parler de vos travaux dans la «Recent Science» de la «Nineteenth Century» me prie de vous envoyer ses meilleurs compliments [3].
| 3 мая 1914 | Villa Imperiale Bordighera Italie |
Мадам.
Несколько недель назад вы должны были получить письмо из редакции нью-йоркского журнала «Metropolitan» [1].
Редакция умоляет вас написать статью примерно в 3000 слов, выражающую ваше мнение по поводу пригодности радия для лечения рака.
Редакция «Metropolitan», зная, что я поеду отсюда в Париж, умоляла меня увидеться с вами лично и получить ваш ответ — положительный, я надеюсь — относительно этой статьи.
Не знаю, известен ли вам журнал «Metropolitan». Если нет, я могу вас уверить, что он очень широко распространен, имеет прекрасную репутацию и вполне благородные цели.
Тема, о которой вы могли бы рассказать нам столько вещей, вызывает живейший интерес у читателей, так как касается, увы, всех и притом очень близко. Именно поэтому я надеюсь, мадам, получить ваш положительный ответ.
Гонорар, который предлагает редакция журнала — как минимум 1000 франков за статью.
Я буду в Париже не позднее чем через 10 дней, и если вы пожелаете со мной встретиться по поводу этого предложения, я могу не говорить вам, что я буду счастлива свести с вами знакомство, т.к. мадемуазель Гледитч [2], ваша бывшая ассистентка, мне много о вас рассказывала.
Примите, мадам, мои заверения в самых лучших чувствах.
Саша Кропоткина-Лебедева.
PS. Мой отец, которому, конечно, известно ваше имя и который всегда с энтузиазмом писал о ваших работах в [обзорах] «Recent Science» в «Nineteenth Century», просит передать вам наилучшие пожелания [3].
BNF. Pierre et Marie Curie. Papiers. II — Papiers et correspondance. Перевод Е.В. Филатовой.
Я решил выложить это письмо, написанное дочерью П.А. Кропоткина не по его просьбе и даже не по его инициативе, поскольку оно, во-первых, характеризует в какой-то степени личность дочери, сформировавшуюся в немалой степени под влиянием отца, а во-вторых, свидетельствует об интересе П.А. Кропоткина к Марии Кюри и ее деятельности.
1. Metropolitan Magazine — ежемесячный журнал, посвященный главным образом литературе и политике; выходил в 1895–1925 гг. В 1914 г. его главным редактором стал бывший президент США Теодор Рузвельт.
2. Эллен Гледитч (Ellen Gleditsch; 1879–1968), норвежский радиохимик, работала в лаборатории М. Кюри в 1907–1912 гг. В мае 1914 г. получила почетную докторскую степень женского Колледжа Смит (Массачусетс, США). В 1917 г. была избрана членом Норвежской Академии наук.
3. Следует иметь в виду, что обзоры последних достижений науки Кропоткин перестал печатать в журнале «Nineteenth Century» еще в 1901 г. Правда, большая часть одного из обзоров посвящена именно исследованию радиации. См.: Kropotkin P. Recent science: I, II. Unsuspected Radiactions. III. Malaria and Mosquitoes // Nineteenth Century. — 1900. — Vol. 48, Dec. — P. 919–940.
Villa Imperiale
Bordighera Italy
May 7. 1914
Dear Keltie.
We intend to return to Brighton on the first days of June, after having spent a fortnight anywhere in the Italian lakes, as an intermediate Station. So that I shall ask you, kindly to keep Col. Cotterr’s letter till our return to Brighton (otherwise it would be sent to follow us).
As soon as we are home, I shall write to you.
I am busy now, finishing my articles on Inherited Variation. Health — all right.
H. Habenicht, of Gotha, has sent me the inclosed cutting from the Gothaische Zeitung where he speaks of Desiccation of Eurasia (named by Krause «the Aristotelian Phenomenon»).
It may interest you.
What a poor discussion there was after Gregory’s paper! [1]
Best and kindest regards from all of us (Sasha & Boris are also here).
Yours sincerely
P. Kropotkin.
Villa Imperiale
Bordighera Italy
7 мая 1914
Дорогой Келти.
Мы собираемся вернуться в Брайтон в первых числах июня, проведя недели две где-нибудь на итальянских озерах, в качестве промежуточной станции. Так что, пожалуйста, подержите у себя письмо полк. Коттера до нашего возвращения в Брайтон (иначе его отправят следом за нами).
Как только мы доберемся до дома, я вам напишу.
Я очень занят сейчас — заканчиваю статьи о наследовании изменений. Здоровье — в полном порядке.
Х. Хабенихт из Готы прислал мне прилагаемую вырезку из «Gothaische Zeitung», в которой он говорит о высыхании Евразии (именуемом Краузе «Аристотелевским феноменом»).
Это может быть вам интересно.
Что за жалкое было обсуждение статьи Грегори! [1]
Самые лучшие и теплые пожелания от всех нас (Саша и Борис тоже здесь).
С уважением,
П. Кропоткин.
RGSA, P. Kropotkin file, corr. block 1911–1920. Перевод А.В. Бирюкова.
1. См.: Gregory J.W. Is the Earth Drying up? // Geographical Journal. — 1914. — Vol. 43, № 2, Feb. — P. 148–172. В Geographical Journal публикации докладов, прочитанных на заседаниях Лондонского Королевского Географического общества, сопровождались подробным изложением прений по докладу.
Бордигера.
15 мая 1914.
Дорогой мой друг,
Вот для нашего чествования и для Рабочего мира. Мне кажется, что на митинге, если бы кто-нибудь прочел заранее вслух мое письмо, он хорошо прочел бы его на митинге. А потом это вошло бы в газету [1].
Если целиком прочесть, слишком длинно, можно прочесть начало и конец (отмечено синим карандашом), связав 2-мя словами от себя.
Как жаль, что раньше не напомнили. Вы и Marsh [2] для Лондона написали в один день. У меня ничего здесь нет под рукою, даже из его писаний.
Спешу отослать, а то еще опоздает.
Крепко обнимаю вас и маму.
ПК.
Саша тут с Борисом, который уезжает сегодня. А Саша через неделю. Мы — дней через 10.
Anarchistes en exil. P. 468, № 322. Публикация М. Конфино.
1. 30 мая исполнялось 100 лет со дня рождения М.А. Бакунина. Обращение П.А. Кропоткина с датой «14 мая 1914 г.» было напечатано в газете «Рабочий мир» (1914. — № 4, 21 мая), а затем прочитано на посвященном юбилею митинге в Париже, который состоялся 23 мая 1914 г.
2. Альфред Марш — редактор английского анархического журнала «Freedom». Кропоткин написал небольшую юбилейную статью и для этого издания. См.: Kropotkin P. Bakunin centenary celebration // Freedom. — 1914. — Vol. 28, № 302, June.
3 июня 1914 г.
Благодарю Вас очень за номер «Искры» (№ 47) с фотографией дома, принадлежащего моему отцу, в Малом Власьевском переулке [2]. В этом доме мы жили зимы 1855–1857 гг., и он связан у меня со многими воспоминаниями, с первым пробуждением литературных наклонностей, а потом — с эпохою нашего «народнического» движения.
Здесь мы переписывали с моим «русским» учителем Ник. Павл. Смирновым, кандидатом Московского университета, второй том «Мертвых душ», ходивший тогда по рукам в рукописи, и здесь же я прочел впервые «Евгения Онегина» (в прелестном издании Эльзевир) и «Горе от ума», — тоже в маленьком издании, где цензура не позволяла называть Скалозуба полковником, и слуга докладывал, в ущерб размеру:
«Господин Скалозуб. Прикажете принять?»
Сам же Скалозуб так обрывал свой монолог:
«Мне нравится, при этой смете
Искусно как коснулись вы
Предубеждения Москвы».
И только. Стихи: «К любимцам гвардии, гвардейцам, гвардионцам» и т.д., конечно, пропускались.
Здесь же я прочел и «Войнаровского», написанного для меня братом на память, он знал всю поэму наизусть. Он был уже в 1-м кадетском корпусе и под влиянием учителя словесности Некрасова хорошо уже ознакомился с русской поэзией и сам писал стихи, очень звучные, должен сказать. Здесь же, поощряемые Николаем Павловичем Смирновым, мы принялись с братом издавать «журнал», для которого он писал стихи, а я повести, т.е. то, что считал повестями.
Рядом с нашим домом стоял белый оштукатуренный дом, — он виден в правой части вашей фотографии. В нем жила графиня Салиас (Евгения Тур), и я помню, с каким любовным уважением Н.П. Смирнов, а за ним и я заглядывались на ее окна.
Тут же поблизости, за углом, в Сивцевом Вражке, во дворе с чугунными воротами, стоял дом Герцена, и мы проходили мимо него с полурелигиозным чувством. С таким же чувством, когда мы доходили в наших прогулках до Тверского бульвара, мы останавливались перед домом (вернее, кажется, флигелем), где болел и умер Гоголь.
А Сивцев Вражек с его бурным ручьем, несшимся весною, во время таяния снегов, вниз к Пречистенскому бульвару, не знаю почему, всегда представлялся мне центром студенческих квартир, где по вечерам ведутся между студентами горячие разговоры обо всяких хороших предметах.
Много других воспоминаний будит во мне этот дом в Мало-Власьевском переулке и весь этот угол Старо-Конюшенной.
В этом доме осенью 1871 года умер мой отец, и хоронили его в той же самой церкви, Иоанна Предтечи, где его крестили. Она стояла тогда — может быть, и теперь еще стоит — в довольно обширном дворе*, выходившем на Большой Власьевский переулок.
Если выйти из Малого Власьевского пер. в Гагаринский переулок и взять влево, то сейчас за углом был дом Завадовской, а следующий дом (очень похожий на дом отца) принадлежал нашей бабушке, матери нашего отца, рожденной Гагариной, сестре того кн. Гагарина, который был женат на знаменитой актрисе Семеновой.
В этот дом меня и брата возили на именины бабушки — прочесть ей по-французски un compliment. У нашего «гувернера», monsieur Poulain, как у всякого порядочного гувернера тех времен, конечно, имелся запас таких подходящих compliments на всякие случаи жизни — день рождения отца или производства его в чин, годовщина свадьбы, именины родителей и т.д. Находился подходящий compliment и для престарелой бабушки. Нам оставалось только затвердить каждому свой compliment, изящно подойти к бабушкиному креслу и красиво произнести по-французски заученные фразы. А бабушка, разбитая параличом, шептала что-то непонятное, крестила нас и давала поцеловать свою бледную, дрожащую руку.
После смерти бабушки этот дом перешел ее дочери Елене Петровне Друцкой, а потом он был продан генералу Дурново. Здесь выросла известная революционерка Елизавета Петровна Дурново [3], вышедшая впоследствии замуж за Якова Ефрона и трагически умершая в Париже в 1910 году.
Вправо, наискось от этого дома, тоже в Гагаринском переулке, стоял такой же деревянный дом, одноэтажный, с мезонином, тоже в семь окон на улицу. В него почти упирался Малый Власьевский переулок. В этом доме наша семья тоже прожила одну зиму, раньше, чем отец купил сфотографированный вами дом в Мало-Власьевском переулке. В этом доме в 1872 году жила семья Армфельд, и в этом доме летом этого года мы основали с Чайковским, Цакни, Батюшковой наш Московский кружок. Наташа Армфельд была его деятельным членом. Об этом доме и собраниях в нем говорил недавно Н.А. Морозов в своих воспоминаниях («Голос минувшего», 1913 года). О Наташе Армфельд писал Дж. Кеннан, и об этой замечательной, глубоко симпатичной девушке с любовью вспоминали все писавшие о Забайкальской каторге.
Еще одно воспоминание пробудила во мне ваша фотография. В левой ее части виден забор и ворота. Тут во дворе в 1872–1873 году был деревянный флигель, который наняла в то время моя сестра, Елена Алексеевна Кравченко [4]. Я гостил у нее, когда в двери флигеля постучался какой-то плотник, спрашивавший меня. Этот плотник был Кравчинский («Степняк»). Он ходил тогда пильщиком вместе с Рогачевым в Тверской губ. Их арестовали в одной деревне и повели к становому.
По пути «конвоиры»-крестьяне заночевали с арестантами в одной деревне, где был храмовой праздник. Все пили брагу, оба пильщика тоже не отказывались, т.е. так как пили из большого жбана, «пригубливали», а не пили. А сами продолжали свою пропаганду — больше на основании евангелия. Когда стали ложиться, один паренек шепнул пильщикам, что ворота настоящим образом не запрет.
Когда все уснули, Кравчинский с Рогачевым прокрались на двор, вышли за ворота и к утру отмахали невероятное количество верст до небольшой станции, сели на поезд и приехали в Москву.
Когда Кравчинский, одетый еще пильщиком, зашел ко мне, он уже нашел себе приют у Л[ебедевых] [5], о которых тоже писал Морозов.
Вот сколько воспоминаний пробудила во мне ваша фотография. Но только я должен сказать, что сфотографированный в Мало-Власьевском переулке дом — не тот, где я родился. Дом, где я родился и где умерла моя мать, едва ли существует. Это был тоже одноэтажный дом в семь окон, оштукатуренный, с балконом, спускавшимся из «большой гостиной» в сад. Он стоял в небольшом саду, немного отступя от улицы, в переулке, который шел параллельно Смоленскому бульвару, и где тогда стояла посреди большого двора, поближе к Пречистенке, Пречистенская часть, с ее пожарною каланчою. Этот переулок соединял Пречистенку с другим переулком (Левшинским?), шедшим от Смоленского бульвара к церкви Покрова в Левшине.
Отец продал этот дом (на прилагаемом плане — А) после смерти нашей матери, когда он женился во второй раз, в 1847 или 1848 году, на Елизавете Марковне Карандино. Тогда он купил дом в Денежном переулке. Недавно я узнал, что часть Денежного переулка, в котором жил одну зиму Л.Н. Толстой (в доме Никифорова, № 3), называется теперь Мало-Левшинским переулком. Не та ли это часть, которая была ближе к Пречистенке и видна на моем плане.
Здесь прожили мы большую часть моего детства. Это был деревянный, оштукатуренный дом обычного тогда типа в семь окон на улицу — зала, большая гостиная, малая гостиная, позади которой помещалась большая спальня. Отец очень любил строить, один монах сказал ему, что он будет жить, пока будет строить. Он и в этом доме пристроил себе кабинет и «галерею», благодаря которой подъезд был с улицы, а не со двора, как то было прежде.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 1, Ед. хр. 20, л. 4–18.
Кропоткин П.А. Записки революционера. М.; Л.: Academia, 1933. С. 323–325. Публикация Н.К. Лебедева.
* В моем детстве этот дом сообщался с Мало-Власьевским переулком узеньким проходом для пешеходов. Он начинался, если не ошибаюсь, между нашим домом и домом, где жила графиня Салиас.
1. Редакторами «Русского слова» в 1914 г. были Ф.И. Благов и М. Успенский, а издателем — И.Д. Сытин. Кому адресовано письмо, не установлено.
2. Фотография, о которой идет речь в письме, хранится в архиве Кропоткина в ГАРФ (Ф. 1129. Оп. 1. Ед.хр. 20, л. 2) вместе с сопроводительной запиской: «Дом в Москве на углу Пречистенки и Левшинского (бывшего Денежного) пер. Предполагая, что это тот дом, который перестраивал Ваш отец и в котором Вы провели Ваше детство, посылаю фотографию его, желая Вам сделать удовольствие».
3. Елизавета Петровна Дурново (по мужу Эфрон, 1854–1910) — народница, позднее член «Черного Передела». Окончила Высшие курсы Герье в Москве. Сблизившись с революционерами, оказывала им содействие своими средствами. Арестована в 1880 г., выпущена на поруки отца и в декабре 1880 г. скрылась за границу. Вращалась в революционных кругах, в 1883 г. вышла замуж за Я.К. Эфрона. В марте того же года обратилась с прошением о разрешении возвратиться в Россию. Из-за болезни возвратилась только в 1886 г.; от революционной деятельности совершенно отошла. В 1904–1905 гг. входила в партию эсеров, в 1906 г. арестована, была освобождена под большой залог и не дожидаясь суда снова уехала за границу. Мать мужа Марины Цветаевой С.Я. Эфрона.
4. Племянница Кропоткина Е.Н. Половцова (урожденная Кравченко) уточняет в своих воспоминаниях этот момент его биографии: «С 1868 по 1874 г. мы жили в Москве. Отец мой был болен, лишился места [в канцелярии Министерства Императорского двора. — А.Б.] и был помещен на жительство у доктора, известного психиатра. П.А. только изредка наезжал к нам и то всегда на очень короткое время. Помню деревянный дом в Старой Конюшенной и посещения дяди, крайне таинственные. Он часто приезжал ночью, и к нам ходили какие-то неизвестные люди, бывали какие-то „секреты“ от нас, детей, внезапные приезды и столь же внезапные отъезды» (Половцова Е.Н. «Апостол правды и братства людей». Воспоминания о П.А. Кропоткине // Московский архив. М., 2006. Вып. 4. C. 69).
5. Речь идет прежде всего о члене московского кружка чайковцев Татьяне Ивановне Лебедевой (1850–1887), впоследствии народоволке, умершей на каторге. Т.И. Лебедева была тогда молодой девушкой из барской семьи. «Вероятно, Сергей имел ее больше всего в виду, когда писал свой полуавтобиографический роман „Андрей Кожухов“», — предполагал Кропоткин.
9, Chesham Street.
Brighton
7 июля 1914
Дорогой мой Гольден.
Как живете? Как здоровье? Мы вернулись из Бордигеры уже с месяц, но разборка книг (увозил 140 kilos., привез 320! — просто невероятно) и т.д. взяла массу времени, и только теперь принялся взаправду за работу. Дай весточку о себе. Мы живем по-старому. Здоровье слабовато, но часа 4, иногда 5, в день могу работать. Ну, конечно, легкие — с сильными пороками; но пока еще действуют.
Не попадешь ли как-нибудь летом в наши палестины? Очень бы порадовал. За всё лето никуда не собираемся выезжать. Готовимся к Интернациональному Анархическому конгрессу. Выпускаю «Французскую Революцию» по-русски. Как только выйдет, вышлю тебе экземпляр. —
Не имеется ли у тебя экземпляров 5 моих Записок Революционера? Непереплетенных? Если есть, то не можешь ли мне уделить их по той цене, по которой полагается? Очень обяжешь, если можешь.
Соня здорова. Совсем молодцом. Помним тебя и любим по-прежнему.
Братски обнимаю тебя за нас обоих. Сашура и Борис живут там же, в Лондоне (15, Ladbroke Growe, W). Я прожил у них недолго, только что вернулся.
Твой любящий тебя Петр
Завтра еду в Лондон, повидать Феликса [1]. Хворает, бедняга.
ГАРФ. Ф. 5799. Оп.1. Ед.хр.57, л.133–134 об.
1. Ф.В. Волховский умер 2 августа 1914 г. Корреспондент Кропоткина.
Брайтон.
2 сентября 1914.
Дорогой мой друг,
Вчера получил ваше письмо через С. [1] и уже написал страниц 10 в ответ, когда пришли письма от Grave и Бурцева, так что я переписал на машинке мой ответ Граву (вообразите, сочиняют вместе с Wedgewood и другими условия мира, состоящего во всеобщем разоружении!) и посылаю его вам и Граву. Faites circuler [2] этот ответ, не упоминая кому он писан.
Вы пишете о Листке. Для кого? Ведь наши сношения с вами очень скоро будут прерваны. Значит, для Америки? Статьи в Arbeiterfreyd [3] были бы достаточны.
Меня прерывают, зовут к обеду, а я хочу послать это сегодня. Поэтому посылаю копию только и крепко-крепко обнимаю вас и маму.
Где вы думаете быть во время осады? В Париже?
Соня просит крепко обнять.
П.
Anarchistes en exil. P. 473, № 326.
1. Возможно, имеется в виду Александр (Саня) Шапиро.
2. Разошлите циркулярно — (фр.).
3. Arbeter Fraynd — еврейская леворадикальная рабочая газета. За антивоенные высказывания ее редактор Рудольф Рокер в 1914 году был арестован и интернирован в Германию как шпион; сама газета закрыта в 1915 г.
COPIE.
Brighton, 2 Sept., 1914.
Mon bien cher Ami,
Je reçois a l’instant ta lettre du 29. — Mon coeur s’est serre do douleur on la lisant. Dans quel monde d’illusions vivez-vous pour parler de la paix et discuter ses conditions?
Les conditions de la paix seront imposées par le vainqueur. Et, avec la Belgique conquise, avec les armées allemandes à 100 kilm. de Paris, amenant avec elles les nouveaux canons de 40 cm. (16 pouces de diamètre de la gueule), et vos forts, faits pour résister seulement aux canons de 275 mm., ou tout au plus de 30 cm., avec une armée de Huns, se battant comme des diables et foulant aux pieds toutes les régies d’humanité, — tu me parles de dicter loi conditions de la paix!!
Penses d’abord a battre cette armée, à reconquérir la Belgique, mise à feu et à sang, à défendre Paris!
Vite, vite, sans y perdre un jour, faites des canons de 50 cm. et placez-les, en les traînant tous, — vieux, femmes et enfants — en position sur les hauteurs au sud de Paris pour prendre les Huns par derrière.
Vite, en y travaillant chaque jour, apprenez tous à descendre les aéroplanes Taube, et massacrez les envahisseurs! La Belgique envahie et mise à sac, — le droit international n’existe plus pour ces hordes sauvages.
Mais on ne vous dit donc rien sur ce qui se passe en Belgique? Et vous, vous continuez à rêver.
Je parie que vous comptez sur les russes, et que personne de vous n’a mesuré sur une carte la distance depuis Eydkunen à Berlin (600 kilom.) et réalisé que pour une simple promenade cela prendrait déjà 40 jours do marche. Mais les allemands défendront Berlin, et ils sauraient bien transformer ces 40 jours en 80, alors même que ce serait une succession de victoires pendant trois mois! Mais voila un mois passé, et les russes ne sont pas encore sortis de la Prusse orientale, formidablement défendue par des fortifications, ce qui ne permet pas aux armées russes marchant sur Posen de sortir de la Pologne.
Assez d’illusions! Armez-vous. Faites un effort surhumain! C’est comme cela seulement que la France peut reconquérir le droit et la force d’inspirer de sa civilisation, de ses idées de liberté, d’égalité, de communisme, de fraternité, les peuples de l’Europe. De grâce, réveillez-vous. Ne laisses pas ces atroces conquérants de nouveau écraser la civilisation latine et le peuple français, qui a déjà eu son 1848 et son mouvement comnunaliste de 1871, alors qu’eux n’ont pas encore fait leur 1703. Ne les laisses pas imposer à l’Europe un siècle de militarisme.
Je sais bien qu’il y a des socialistes en Allemagne; mais ils ne sont qu’une poignée, qui, si elle essayait de se lever, serait écrasée, comme la révolution russe fut écrasée en 1905. C’est la clique militaire qui règne en Allemagne. Que serait-ce si elle devenait victorieuse en Europe?
Passe cette lettre aux camarades, je t’en prie. Nous sommes mieux renseignés ici, et mieux placés que vous pour voir, où nous en sommes avec cette guerre.
Sophie et moi nous vous embrassons tous deux de tout coeur.
Ton Pierre.
Si tu savais, comme mon coeur — nos coeurs à nous quatre, avec S. & B. — saignent de voir la France investie et menacée, et la Belgique écrasée, mutilée, après sa brave défense. Comme toi, j’espère, je crois encore à la victoire. Mais la calme résignation de Paris, dont me parle un nouvel arrive — un camarade américain — me glace le coeur.
L’ardeur, inouïe des armées belge et française sont dignes d’adoration. Mais aux hordes allemandes il faut aussi opposer le nombre. Ici, avec les amis anglais, nous faisons tout pour qu’on presse l’envoi des renforts. Mais cela prend du temps. En tout cas, nous voilà au 2 septembre, et les allemands ont manqué à leur promesses d’être déjà à Paris. Mais il faudra se défendre comme des bêtes féroces pour les empêcher d’y entrer.
Брайтон, 2 сент. 1914.
Дорогой друг, только что получил твое письмо от 29-го. Сердце сжалось у меня от боли. В каком мире мечтаний ты живешь, чтобы толковать о мире и об условиях, на которых его следует заключить?
Условия мира будут продиктованы победителями. А с завоеванною уже Бельгиею, с несколькими немецкими армиями в ста верстах от Парижа, у которых есть 40-сантиметровые пушки (с диаметром жерла в 16 дюймов), при том, что ваши форты могут устоять только против 275-миллиметровых, максимум, 30-сантиметровых пушек, и с идущею на вас армиею гуннов, которые дерутся как дьяволы, попирая ногами все права человечности — в таких условиях ты толкуешь об условиях мира!
Думайте о том, как побить эту армию, как отвоевать Бельгию, залитую кровью и огнем, как защитить Париж!
Скорее, не медля ни одного дня, отливайте [1] 50-сантиметровые пушки, и, запрягшись все, старики, женщины, дети, — везите на высоты к югу от Парижа, чтобы взять гуннов с тыла.
Скорее, трудясь над этим каждодневно, учитесь стрелять по их аэропланам Таубе и истреблять завоевателей! Бельгия завоевана и разграблена, — для этих диких орд международного права более не существует.
Вам, значит, ничего не известно о том, что творится в Бельгии? И вы продолжаете предаваться мечтам? Пари держу, что вы теперь рассчитываете на русских, и что никто из вас не смерил на карте расстояния от Эйдкунена до Берлина — 600 верст — и не подумал, что даже для простой прогулки потребовалось бы 40 дней и что немцы будут защищать Берлин, так что 40 дней легко превратятся в 80, даже если это русские одержат череду побед в течение этих трех месяцев. Прошел уже месяц, а русские все еще не вышли из Восточной Пруссии, которая сильно защищена укреплениями, — они не позволяют русским войскам, идя к Познани, выйти из Польши.
Довольно иллюзий! Вооружайтесь все. Делайте сверхчеловеческие усилия! Только этою ценою сможет Франция отвоевать свое право и силу, чтобы вдохновлять своей цивилизацией, своими идеями свободы, коммунизма, равенства, братства народов Европы.
Проснитесь! Не давайте этим злодеям-завоевателям снова раздавить латинскую цивилизацию и французский народ, у которых уже был 1848 год, была Коммуна 1871 года, тогда как у немцев не было еще 1793-го! Не дайте наложить на Европу ярмо целого столетия милитаризма!
Я отлично знаю, что в Германии есть социалисты, но их лишь горстка, и если они осмелятся восстать, то будут раздавлена, как была раздавлена русская революция в 1905 году. В Германии правит военщина; что будет, если она победит в Европе?
Дай прочесть это письмо товарищам, прошу тебя. Отсюда, из Лондона, нам лучше, чем вам виден общий ход войны.
Соня и я шлем братский привет.
Твой Петр.
Если бы ты знал, как болит сердце у меня — да и у всех четверых, включая С[ашу] и Б[ориса], — при виде Франции, окруженной и угрожаемой врагом, и Бельгии, раздавленной и искалеченной после ее храброй защиты. Подобно тебе, я также надеюсь, я еще верю в победу. Но спокойная покорность судьбе Парижа, о которой мне говорит только что приехавший американский товарищ, останавливает биение сердца.
Неслыханное мужество бельгийской и французской армии заслуживает преклонения. Но ордам германцев надо также противопоставить численную силу. Здесь вместе с английскими друзьями мы всё делаем [2], чтобы ускорить высылку подкреплений. Но на это нужно время.
Во всяком случае, вот уже 2-е сентября [3], — а немцы не сдержали похвальбы, что к этому дню они будут в Париже. Но защищаться вам придется, как диким зверям, чтобы помешать им вступить в Париж.
ГАРФ. Ф. 1721 (А.И. Теплов). Оп. 1. Ед. хр. 34, л. 59–61. Машинописная копия.
День. — 1914. — № 264, 29 сент. — С. 3. В редакционном примечании говорится, что русский перевод сделан П.А. Кропоткиным, однако при сличении с французским оригиналом в нем обнаружены явные неточности и небольшие пропуски.
Перевод заново пересмотрен и дополнен Е.В. Филатовой.
1. В переводе Кропоткина: «вычислите, вычертите и отливайте».
2. В переводе Кропоткина: «Здесь английские друзья всё делают».
3. 2 сентября 1870 г. во время Франко-прусской войны под Седаном произошло сражение, в результате которого французская армия Мак-Магона была разбита, а император Наполеон III попал в плен.
9 Chesham Street.
Brighton.
7 septembre 1914.
Chère amie,
Votre carte postale du 1er septembre nous est arrivée en même temps que le télégraphe nous apprenait qu’il n’y aurait plus de trains sortant de Paris.
Où êtes-vous? Si vous n’avez pas déjà quitté Paris, où pensez-vous aller?
Ici, je crains, j’en suis presque sûr, vous n’auriez aucune chance de trouver du travail, et la vie est si chère.
Faites-moi savoir immédiatement où vous écrire, et je vous enverrai une bagatelle, un rien, mais c’est tout ce que je peux envoyer (150 fr.), qui peut-être vous seront de quelque utilité.
Nous ne pouvons penser à vous sans un serrement de cœur. Un Russe, qui a quitté Paris le 4, vient de nous dire qu’il est presque certain que vous avez quitté Paris.
Ce que vous deux, chères amies, devez souffrir. Et le cœur saigne à la pensée des souffrances que cette guerre inflige. Mais comme Clemenceau, je suis sûr qu'en fin de compte les Huns envahisseurs n’en sortiront pas vainqueurs. La civilisation triomphera contre la force brutale et ignoble.
De tout cœur nous vous embrassons.
P. Kr.
9 Chesham Street.
Brighton.
7 сентября 1914.
Дорогой друг.
Ваше открытое письмо от 1 сентября пришло одновременно с телеграммой о том, что поезда на Париж отменены.
Где вы? Если вы еще не уехали из Парижа, то куда собираетесь отправиться?
Здесь, я почти уверен, вы не сможете найти работу, а жизнь очень тяжелая.
Дайте мне сразу знать, куда писать вам, я пришлю немного, совсем немного (150 франков), но это все что я могу послать, может быть, они вам пригодятся.
У нас болит о вас сердце. Один русский, уехавший из Парижа 4-го числа, говорил, что он почти уверен — вас нет в Париже. Как вы оба, должно быть, страдаете! Сердце обливается кровью при мысли о страданиях, которые несет эта война. Но я уверен, как Клемансо, что завоеватели гунны не выйдут победителями. Цивилизация одержит верх над грубой отвратительной силой.
Сердечно обнимаем вас.
П.Кр.
Anarchistes en exil. P. 474, № 327. Перевод Т.А. Сербиной.
8 сентября [1914], утром
Дорогой Владимир Львович.
Мы — дома и чрезвычайно рады будем вас видеть. Приезжайте сегодня же и переночуйте, или, еще лучше, поживите с нами. — Я немедленно ответил на ваше письмо, с глубоким сочувствием вашему решению, и послал вам копию моего письма (по-французски) к Граву, где писал, что теперь всякий, кому дорого прогрессивное развитие человечества, не может не встать на защиту Франции и Бельгии. На другой же день послал вам русский перевод этого письма. Оба — страховыми. — Вчера послал большое письмо в Русские Ведомости на ту же тему [1].
Мы живем изо дня в день, сердцем и всем своим существом, с французской и бельгийской армиями, и французским и бельгийским народом, дивным в своей геройской решимости защищать их против миллионных полчищ гуннов.
Крепко обнимаю вас. П.К.
Привет от обоих нас А.Л.
АРАН (Москва). Ф. 646. Оп.1. Ед. хр. 600.
Открытка; адрес: A. Teploff for V.B. 106 Commercial Road. London E. Штемпель — «Brighton» с нечеткой датой.
1. См.: Кропоткин П. Письма о текущих событиях (Брайтон, 21 сентября) // Русские ведомости. — 1914. — № 229, 5 окт.
9, Chesham Street, Brighton.
10 сентября 1914.
Дорогой мой Яновский,
От всего сердца поздравляю вас с вашим 50-ым юбилеем, и вас с вашими товарищами с 25-ым юбилеем «Freie Arbeiter Stimme» [1]. Я знаю, что значит издавать газету, и сколько требуется труда, уменья, бессонных ночей и, всего больше, отзывчивости на запросы товарищей по вопросам дня. И, зная это, я от всего сердца жму руку вам и всем, кто работал с вами и шлю самые горячие пожелания многих лет жизни, прожитой в хорошей, честной и неослабимой борьбе за освобождение всех от теперешнего рабства, за Равенство и за уничтожение власти Капитала и Государства.
Тяжелые мы переживаем времена. Каждый шаг, завоеванный этою ордою Гуннов, которая пошла на Францию и Бельгию, каждый город, каждая деревушка, сожженные и разграбленные ими, каждая семья, пущенная ими по миру, жестокою болью отзывается в сердце. Каждая опустошенная ими деревушка и каждая обесчещенная ими женщина взывают к мести!
Если бы не годы, да не гнилые легкие — не сидели бы мы здесь! Скажите это товарищам. Как в 1870–71 году Бакунин, Гарибальди, Либкнехт отец, Бебель и все думающие люди понимали, что разгром Франции даст Европе полстолетия застоя, военщины, торжества алчущей наживы буржуазии и регресса во всей умственной жизни Европы, — так и теперь мы должны стать глашатаями тех же истин и звать всех на защиту Франции и Бельгии. Итальянцы и три внука Гарибальди, не произнося громких речей, взяли ружья, и в Итальянском легионе, в числе 3000, уже дерутся за право народностей не быть попираемыми варварами завоевателями.
Крепко обнимаю вас. Соня шлет вам самый сердечный привет.
П. Кропоткин
1. В 1914 г. отмечалось не 25-летие, а 15-летие газеты «Freie Arbeiter Stimme».
9, Chesham St. Brighton
Воскресенье [5 июля 1915 г.]
Дорогой Алексей Львович.
Сейчас прочел в Речи от 28 мая / 10 июня, что ходатайство бабушки [1] насчет разрешения ей проживать в Балаганске — разрешено. Она будет отправлена туда на днях.
Балаганск всего в 100 верстах от Иркутска, 1930 жителей, довольно значительная торговля.
Спешу поделиться, порадовать вас.
П.Кр.
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед. хр. 34, л. 65 об. Открытка, адрес: A. Teploff. 91, Moscow Road, Bayswater London W. Почтовый штемпель Брайтона 5 июля 1915 г.
1. Широко распространенное партийное прозвище Е.К. Брешко-Брешковской (1844–1934), революционера, одного из создателей и лидеров партии эсеров, а также её Боевой организации. С 1910 г. жила в ссылке в Сибири.
9, Chesham Street
Brighton
July 8. 1915.
Dear Mr. Unwin.
Permit me to express you my very best thanks for the pamphlets and books concerning the war which you do kindly continue to send me.
Most of them are extremely valuable, and some of them I sent to Sasha and Boris to Petrograd; but I do not know yet whether they have reached them. Their letters reach us regularly in 11 or 12 days; but our letters remains sometimes 27 to 28 days on the journey, probably on account of the censorship. All letters coming from Russia are opened by the Russian Military Censorship, but are not delayed in transmission.
There is a great awakening in Russia — even in that non-Russian — cosmopolitan and German city of Petrograd; so the previous letters of both Boris and Sasha were very sad on account of the pessimism, or indifferent state of mind at Petrograd. The Court, especially its feminine part, is of course pro-German, and the attitudes of a certain portion of the «intellectuals» was one of sad pessimism.
But the latest news from Boris and Sasha speak of a serious awakening and consciousness of the seriousness of the conditions. I think that the success of the Germans in Courland, and the consequent menace to St. Petersburg have contributed to the awakening of those whom the German conquest of Poland left indifferent, while the stupid attitude of the Russian Government towards the Ukrainian Autonomist tendencies in East Galicia could only provoke the deepest discontent.
I intended long since to wrote to you, dear Mr. Unvin, and to thank you for the pamphlets; but [1]
… I felt so well the first fortnight that I began to walk too much, and the wound felt the effects of too much exercise.
…kept quite well [2] all this time, and with our joined kindest regards,
I am
Yours very sincerely
P. Kropotkin.
9, Chesham Street
Brighton
8 июля 1915.
Дорогой мистер Анвин.
Разрешите выразить вам горячую благодарность за брошюры и книги о войне, которые вы продолжаете мне присылать.
Большинство из них очень ценны; часть из них я переслал Саше и Борису в Петроград, но до сих пор не знаю, дошли ли они. Их письма доходят до нас аккуратно через 11 или 12 дней, а наши письма идут иногда 27–28 дней, наверное, из-за цензуры. Все письма, идущие из России, приходят вскрытыми российской военной цензурой, но все-таки доходят.
В России идет великое пробуждение — даже в таком нерусском, космополитичном и немецком городе, как Петроград; предыдущие письма Бориса и Саши, в которых они говорили о пессимизме, или безразличном состоянии умов в Петрограде, было очень грустно читать. Двор, особенно его женская часть, конечно, германофилы, да и в настроениях части интеллтеллигентов господствовал безрадостный пессимизм.
Но последние новости от Бориса и Саши свидетельствуют, что наконец-то началось пробуждение и осознание серьезности положения. Я думаю, что успех немцев в Курляндии и угроза для Петербурга способствовали пробуждению тех, кого захват Германией Польши оставил равнодушным, а равнодушное отношение русского правительства к украинским автономистским стремлениям в Восточной Галиции могут вызвать только глубокое недовольство.
Я давно уже собирался написать вам, дорогой г-н Анвин, и поблагодарить за брошюры; но [1]
… Первые две недели я чувствовал себя совсем хорошо, стал ходить слишком много, и от излишних упражнений рана дала себя знать.
…держалась [2] очень хорошо все это время, и с глубоким уважением обоих нас,
Искренне ваш
П. Кропоткин.
Факсимиле письма (с частичной расшифровкой) найдено на сайте www.buchfreund.de
1. Далее в факсимиле пропущены 1–2 страницы. В комментарии говорится, что Кропоткин рассказывает о тяжелом выздоровлении после пребывания в лечебнице. Следующая фраза также лишь процитирована в комментарии.
2. Очевидно, речь идет о С.Г. Кропоткиной.
9 Chesham Street.
Brighton.
9 июля 1915.
Дорогой, милый наш Доктор [1],
Душевно поздравляем вас с получением докторской степени. Я знаю, сколько вы работали по естествознанию, помимо ваших, чрезвычайно интересных опытов и наблюдений над «разумом» рыб, и знаю насколько ваши работы давали вам право на ученую степень. Но когда это вы умудрились сдать все экзамены посреди ваших постоянных работ и в Année biologique, и секретарских, и в нашей прессе?
Вашу диссертацию [2] всю прочел, с большим интересом, не только потому, что она — ваша, а и ради ее внутреннего интереса.
Казалось, как это можно сомневался, что у рыб есть память — места, форм и т.д. и суждения, когда они такие совершают громадные путешествия и в любом озере, или пруде высказывают столько осторожности, столько разумности. Но ввиду неразвитости их мозга, действительно, можно было поставить себе вопросы, над разрешением которых вы потрудились опытным путем.
Ваши Gobins’ы блистательно выдержали экзамен, не смотря на молодой возраст и бедную впечатлениями обстановку их детства; а их способности различать между разноцветными щипчиками и еще более того, между заостренной и четвероугольной пластинками и между подобием пинцетки и ею самою — просто очаровала меня, и я спрашиваю себя — не обидели ли вы вашу «акварную» молодежь, отрицая у них способность создавать из наблюдений une image mentale [3] * (p. 94).
Ваши соображения насчет déplacement des fonctions du cerveau dans le cours de révolution phylogénétique [4], чрезвычайно интересны и, кажется, правдоподобны.
Читая вашу диссертацию, я, грешный человек, проводил параллель между «рыбьим разумом» и нашим, человеческим. Для человека, так же, как и для ваших воспитанников, форма важнее цвета (couleur). Портрет одними черными тенями и белыми пятнами и даже простой набросок линиями достаточны, чтобы вызвать в нас представление о человеке, лошади, дереве и т.д., и даже об данной личности, и даже les sensations que la vue d'une personne peut évoquer en nous [5]. Верно, и в рыбах форма пинцетки вызывает такие же sensations.
А вот еще точка соприкосновения: это «mémoire topographique» и «souvenir des mouvements effectués» [6]. Эти два вида памяти, я знаю, сильно во мне развиты. Вес эпизоды жизни, которые я помню, я помню их топографически. Чтобы припомнить разговор или чье-нибудь менее знакомое лицо, я припоминаю топографию разговора, лица. Например, Гильома нашего милого, я всегда представляю его себе, либо на берегу Невшательского озера, во время такого-то разговора в 1878 году, или в наше последнее свидание в отеле в Париже, где вы, мама, Соня сидели там-то и так-то, а он — так-то… и т.д. Все помню топографически. Недавно, во время одного визита, мы вышли к морю в самое прозаическое местечко — море, галька, и ряд кустов близко к морю. Я сразу узнал, что я был в этом месте… Когда? Зачем? Оказалось, что — да, лет 20 тому назад, подойдя с другой стороны.
А память движений, или, как я ее называл, «мускульная память». Когда я учился в Пулкове делать определение широт и долгот, в обществе офицеров-геодезистов, моих товарищей — это было в мае, когда в Петербурге ночи уже светлые [7]. Нужно было, например, для определения широты, найти в искусственном горизонте, (т.е. блюдечке со ртутью) полярную звезду, едва тогда заметную.
Я проводил иногда 10–15 минут раньше чем найду ее трубою секстанта (вернее, Писторова круга). Просто в отчаяние приходил! Но раз нашел ее, сделаю наблюдение, встану, сделаю отсчет градусов etc. при свете фонаря, стоящего возле на табурете, запишу, сяду на свой табурет, оперши локти на колени, и — моментально нахожу полярную звезду в поле своей трубы, и делаю наблюдения каждые полторы–две минуты. Цингер (астроном) и Шарнгорст [8] не могли надивиться этой необыкновенно тонкой «памяти положения» — souvenir d’une position prise ou de mouvements effectués, во всяком случае — mémoire musculaire. Тоже когда мы садимся на лошадь, или в темной комнате находим свой путь к коробке спичек, или когда слепой ходит по дому, никогда не пользуясь ощупью.
Путешествия, я думаю, сильно развивают и топографическую память, и память мускульных положений. А рыбы — путешественницы.
Вот, разболтался о старине глубокой!
Конечно, между человеком и рыбой — ряд незаметных градаций. Но именно теперь, когда в «науке» т.е. среди «ученых» (часто составляющих, entre nous soit dit [9], главное препятствие развитию науки) идет такая полоса, что стремятся по камушкам растаскать здание эмпирической науки, создавшейся в конце 50-х и начале 60-х годов, ужасно важно иметь исследования, как ваше, которые «отрицать» не может ни один из сейчас упомянутых «отрицателей отрицания». Они обязаны их признать, хотя ваше исследование и подобные ему в корень подрывают их мракобесную психологию.
Зовут ужинать. Надо кончать, а я хотел еще писать вам о многом. Довольно на сегодня.
Крепко обнимаю вас, дорогой мой друг, вас и маму.
П. Кропоткин.
В Голосе минувшего, май 1915, хорошая статья Стеклова, «Бакунин и война 1870–71» [10]. Мнение Б[акунина] о Германии замалчивают Бертони и др., а может быть, его теперь нужно было бы повторить.
Anarchistes en exil. Paris, 1995. P. 496–498, № 338. Публикация М. Конфино.
1. М.И. Гольдсмит защитила докторскую диссертацию.
2. См.: Goldsmith M. Réactions physiologiques et psychiques des poisons: — Paris: In-t général physiologiques, 1915. — (Thèse de la Faculté des sciences de l’Université de Paris №1572; Série A № 785).
3. мысленный образ. — (фр.).
* Впрочем, сравнивая с тем, что вы говорите на стр. 86, я себя спрашиваю, правильно ли я вас понимаю? Упускаю, может быть, какую-нибудь психологическую тонкость.
4. изменения функций мозга в процессе филогенетических смен. — (фр.).
5. ощущения, которые человек может пробудить в нас. — (фр.).
6. «топографическая память» … «двигательная память» . — (фр.).
7. Эпизод относится к 1870 г. См. письмо А.А. Кропоткину без даты (датируемое по настоящему письму).
8. Николай Яковлевич Цингер (1842–1918) — астроном, геодезист, картограф; Константин Васильевич Шарнгорст (1846–1908) — топограф, геодезист и картограф; в 1860–1864 гг. учился в Пажеском корпусе и был, следовательно, с юношеских лет знаком с П.А. Кропоткиным. Оба были профессорами академии Генерального штаба и об обоих оставили воспоминания многие военные (А.И. Деникин, А.А. Игнатьев и др.).
9. между нами говоря — (фр.).
10. См.: Стеклов Ю.М. Бакунин и франко-прусская война 1870–71 гг. // Голос минувшего. — 1915. — № 5. — С. 5–42.
9 Chesham Street. Brighton.
July 16th, 1915.
My very dear friend,
I am quite ashamed to see how much time has passed since I received your letter of the 8th May. In a couple of days it will be already two months that I have returned to our house from the nursing home. But all this time I felt so incapable of resuming work that I could not even write letters. The fact is that I have undergone two operations, and as the second was a far more trying one than the first, the doctor did not want to operate so long as I had not begun to recover from some gastric attack which came in the meantime. This was quite the same thing that I had in the Russian prison; it made the puzzle of the doctors, until it was defined as a sort of malaria; very probable indeed. All the time the first wound had to be kept open, and although it healed very rapidly in its outer parts it takes some time to become quite normal in a deeper layer, and therefore until now I cannot yet walk out of doors as I ought to, and am only taken for a two hours promenade in a bath chair. I must also say that on my return here I have overdone in walking more than was advisable. Now everything seems to begin to become alright. You can imagine what Sophie has lived through while I was in the nursing home, but you, dearest friends, you must have lived through much more anxieties than that. Your letter where you tell me all about dear Willie has deeply afflicted us. I am asking myself whether I cannot do something to find out where the dear boy is, but I am sure that you have already done everything to find out his whereabouts. You certainly must have written to the War Office at London, and I see from your letter that you were in communication with officers at the Front. How nice it would be if he were sent to Brighton, he would have found in us friends to visit and to cheer him in his convalescence. Brighton is now a great centre for convalescent wounded, not only Indians, and I saw on the sea-front one or two Canadians. We hope that since you wrote you have good news from our dear Willy.
This terrible war seems to go on widening the fields of carnage, and up till now one sees no end to it. The only bright point is that both here and in Russia people begin at last to realise the forces of the common foe and grow ready to make a supreme effort to drive the Germans out of Belgium, France, and the Baltic provinces. Up till now war had been taken, both here and in Russia — at least at Petrograd — too easily. In Russia we have a lot of Social-democrats for whom Berlin is a sort of Mecca of Socialism, and therefore they will not admit that the victories of Germany are a danger for all Europe, and especially so for Russia. You know the importance which this party has taken in Russia and the intelectual influence it exercises since 1905 upon the other advanced parties. To say a word against the German Kultur was a crime; and for having called them «Huns» I was considered as an abominable criminal of socialistic lese-majesté [1]. And with our German court and the numbers of German generals, and German agents, and barons, you can imagine how strong the pro-German current was. Sasha, who has spent already two months at Petrograd, was simply in despair, and in her last letter from Moscow she writes that when she came to Moscow she was on the point of wiring to us: «At last I am in Russia». The taking of Libau [2] and the march upon Riga opened the eyes to the Petrograd intelectuals, and Sasha’s husband wrote me the other day quite happy, announcing an awakening of public opinion in that half-German capital in favour of a serious resistance to German invasion. In Moscow and all over the country in Russia the general feeling is, I am happy to say, quite different. People understand the terrible danger of a German victory and without expecting orders from Petrograd they have started these two wonderful organisations, the Union of the Zemstvos and the Union of the Municipalities [3], which, quite apart from the Red Cross, take care of nearly three-quarters of a million of wounded, distributed all over Russia as far as the Urals, and also of those wounded who return to their villages. The best forces of provincial Russia take part in these organisations, and their «feeding trains», «bath trains», «gifts trains», and so on, are making wonders in the nearest rear of the battlefields. The co-operative societies take also a lively part in this work; it is most striking, and pleasant at the same time to see, that whenever some effort is required in the good direction, such as the serving of this army, (munitions, care of the wounded, etc.) as also such institutions as the People’s Houses (containing libraries, tea rooms, stage, and so on) for creating a substitute to the public house, it is the co-operative societies, productive, distributive and banking, which supply the necessary «intellectuals». An immense movement which unfortunately the socialists have not understood to utilise for a creative activity and for the developement of new forms of consumption and production.
I make the same reproach to the Western socialists and anarchists. There is in the Russkiya Vyedomosti [4]a very nice article about your book by such an excellent authority as Djivélegov [5]. The review is very sympathetic, and he speaks with great respect of your second volume which gives a review of the events of the Revolution, and he recommends to the Russian readers. At the end of the article he says that some translations from Russian works which you quote are not quite correct, and one or two of the slips are regretful for the authors. Such little slips, he adds, are unavoidable in such a work, and he hopes they will be corrected in a new edition, which he is sure will soon come out, as most of the first edition, he hears, is sold.
You ask about Sasha and her husband. They are alright and both are now at Petrograd. Boris has gone there as a representative of the British Engineers’ Association to report about those machinery, engineering goods etc., which Russia used to receive from Germany and would now be glad to have from England. He had to write a general review of the situation, which he has already done, and monthly reports. Sasha has been asked by several English newspapers to write about Russia, but has done nothing yet — Petrograd having produced upon her a rather unfavourable impression, and till now, in Moscow they were able to spend less than a fortnight.
I hope that by the time you receive this letter you will have good news from Willy. How are going on Jim and Doddie? How is dear Mrs. Mavor? Give her, please, our deep sympathy and love.
With brotherly love,
Yours affectionately,
P. Kropotkin.
Yes, dear friend, I have received a copy of your book which you addressed through Keltie, and having two I gave one to Boris. The number of the Russkiya Vyedomosti where the review of your book was printed is June 24th, old style, № 144.
I have just received this morning a letter from our dear Bourtseff [6], from the village Monastyrskoye, near Turukhansk, which he has just reached. It is dated June 5th, o.s. The imprisonment, he writes, and the journey (handcuffed) were very hard, but he says «I have well supported them and hope to support the rest». His exile, he is sure, will be even more useful than his exposition of Azeff [6].
9 Chesham Street. Brighton.
16 июля 1915 г.
Милейший Джеймс.
Мне становится так стыдно, когда я вижу, сколько прошло времени после получения вашего письма от 8 мая. Через пару дней будет уже два месяца, как я вернулся домой из лечебницы. Но все это время я чувствовал себя скверно и был просто не в состоянии снова приступить к работе, я даже не мог писать писем. Дело в том, что я перенес две операции, и так как вторая была намного сложнее первой, то врачи не хотели меня оперировать до тех пор, пока у меня не пройдет приступ желудочной болезни, который случился у меня уже в лечебнице. У меня было то же, что и в российской тюрьме. Врачи зашли в тупик, пока не решили, что это какая-то форма малярии; похоже, что так оно и было. Все это время первый разрез должен был оставаться открытым и, хотя по краям рана заживала очень быстро, потребовалось некоторое время, чтобы то же самое произошло и внутри. Поэтому я до сих пор не могу выходить из дома, хотя уже и должен был бы это делать. Меня вывозят на два часа подышать свежим воздухом в кресле на колесиках для больных. Надо сказать, что по возвращении сюда я слишком много ходил, больше, чем рекомендовали врачи. Но сейчас, кажется, мои дела начинают приходить в норму. Можете себе представить, что пережила Соня, пока я находился в лечебнице. Но вы, мой лучший и самый дорогой друг, вы, должно быть, пережили еще более тревожное время. Ваше письмо, в котором вы поведали о том, что произошло с милым Вилли, просто потрясло нас. Я всё спрашиваю себя, не могу ли я помочь вам чем-нибудь, чтобы выяснить, где сейчас ваш дорогой мальчик, но я совершенно уверен, что вы сами уже сделали всё возможное, чтобы выяснить его местонахождение.
Вам, безусловно, следовало бы прежде всего написать в военное министерство в Лондоне, и я вижу из вашего письма, что вы к уже переписывались с офицерами, находящимися в действующей армии. Было бы хорошо, если бы Вилли направили в Брайтон. Он нашел бы в нас друзей, которые подбадривали бы его во время выздоровления. Брайтон сейчас превратился в крупный центр по лечению выздоравливающих, в большинстве индийцев, но как-то у моря я видел одного или двух канадцев. Мы надеемся, что вы уже получили добрые вести от нашего дорогого Вилли.
Эта ужасная война, кажется, будет собирать все большую кровавую жатву, и конца ей не видно. Единственным отрадным явлением можно считать то, что и здесь, и в России люди начинают, наконец, осознавать, что у них один общий враг и что необходимо мобилизовать все силы и предпринять самые отчаянные усилия, чтобы изгнать немцев из Бельгии, Франции и балтийских губерний. И здесь, и в России, по крайней мере в Петрограде, войну воспринимали до недавнего времени весьма легкомысленно. В России масса социал-демократов считают Берлин своего рода Меккой социализма. Они не считают германские победы угрозой для всей Европы, и особенно для России. Вы знаете, какое значение эта партия приобрела в России и какое интеллектуальное влияние она оказывает, начиная с 1905 г., на другие прогрессивные партии. Высказаться негативно о немецкой Kultur было равносильно преступления; когда я назвал немцев «гуннами», на меня стали смотреть как на гнусного преступника, посягнувшего lese-majesté [1] социализма. Вы можете представить себе силу прогерманских настроений в обществе, если примете во внимание большое число наших судей из немцев, генералов из немцев, немецких агентов и немецких баронов. Саша, которая уже два месяца в Петрограде, просто впала в отчаяние. В последнем письме, посланном из Москвы, она пишет, что попав в Москву, она готова была телеграфировать нам: «Наконец-то я в России». Взятие немцами Либавы [2] и их наступление на Ригу открыли-таки глаза петроградским интеллигентам, и Сашин муж написал на другой день радостное письмо о том, что общественное мнение в нашей полунемецкой столице в конце концов пробудилось и теперь заговорили о серьезном сопротивлении немецкому вторжению. В Москве и по всей России общее настроение, и я счастлив сказать об этом, совершенно иное. Люди хорошо понимают огромную опасность, которую несет с собой победа Германии, и поэтому, не ожидая приказов из Петрограда, основали две замечательные организации — Земский союз и Союз городов [3], которые совершенно независимо от Красного Креста заботятся по всей России о почти семистах пятидесяти тысячах раненых, лежащих по госпиталям вплоть до Урала, а также о тех раненых, которые возвращаются в свои деревни. Лучшие представители российской провинции принимают участие в работе этих организаций. Они создают «продовольственные поезда», «банно-прачечные поезда», «подарочные поезда», которые направляют в ближайший от зоны военных действий тыл, что значительно поднимает боевой дух на передовой. Активно участвуют в этой работе и различные кооперативные общества. В высшей степени поразительно и приятно наблюдать, что когда бы ни понадобилось сделать что-то полезное и нужное, например, для нашей армии (производить военное снаряжение, ухаживать за ранеными и т.п.) или для таких, например, организаций, как народные дома (с их библиотеками, чайными, театральными кружками и т.д.), чтобы сделать из них конкурентов пивным, именно кооперативные общества, производственные, торговые, банковские организации выделяют из своих рядов необходимое число «интеллигентов». И вот такое мощное движение социалисты, к сожалению, даже не догадываться использовать для организации помощи творческой деятельности, для развития и распространения новых форм потребления и производства.
Тот же самый упрек я адресую и западным социалистам и анархистам. «Русские ведомости» [4] напечатали прекрасную статью о вашей книге такого первоклассного специалиста, как Дживелегов [5]. Рецензия написана в очень благожелательном тоне. Автор с большим уважением отзывается о втором томе вашей книги, в котором дан обзор событий революции, и рекомендует книгу русскому читателю. В конце статьи Дживелегов пишет, что некоторые переводы из работ российских авторов, которых вы цитируете, не всегда точны, а несколько ляпсусов заставляют вас посочувствовать этим авторам. Далее рецензент добавляет, что таких мелких огрехов, безусловно, невозможно избежать в подобного рода работе, и выражает надежду, что они будут исправлены в следующем издании, которое, как он надеется, обязательно вскоре выйдет в свет, так как, по имеющимся у него сведениям, первое издание уже разошлось.
Вы спрашиваете о Саше и ее муже. Они здоровы, у них всё в порядке. Сейчас они в Петрограде; Борис поехал туда как представитель Британской ассоциации инженеров, чтобы познакомить российских специалистов c машинами, инженерным оборудованием и т.п., которые Россия раньше обычно закупала в Германии, а теперь будет рада приобретать в Англии. Он должен был сделать общий обзор положения вещей (с этим он уже справился) и посылать в Англию месячные отчеты. Несколько английских газет обратились к Саше с предложением писать для них о России, но она пока еще ничего не сделала. Петроград произвел на нее довольно неприглядное впечатление; в Москве они находятся всего около двух недель.
Надеюсь, что к тому моменту, когда вы получите это письмо, у вас будут добрые вести от Вилли. Как дела у Джима и Додди? Как поживает дорогая мисс Мейвор? Передайте ей, пожалуйста, привет и наилучшие пожелания от нас.
С братским приветом,
любящий Вас
П. Кропоткин
Я получил, дорогой друг, вашу книгу, посланную через Келти. У меня оказалось два экземпляра, один я отдал Борису. Номер «Русских ведомостей», в котором была напечатана рецензия на вашу книгу, — 144, от 24 июня старого стиля.
Сегодня утром я получил письмо от нашего милого Бурцева [6] — из села Монастырского около Туруханска, куда он только что прибыл. Оно датировано 5-м июня старого стиля. По его словам, тюремное заключение и переезд (в кандалах) были очень трудны, но, как он пишет, «я достойно выдержал их, выдержу и всё остальное». Он уверен, что ссылка принесет не меньше пользы, чем разоблачение Азефа.
Исторический архив. 1995. № 1. С. 154–156. Публикация Дж. Слэттера. Пер. с англ. В.П. Павлова.
1. против величия — (фр.).
2. Название портового города Лиепая (Латвия) до 1917 г.
3. Земский союз и Союз городов, известные под общим названием Земгор, были образованы в июле 1915 г. для оказания помощи военным усилиям правительства России.
4. «Русские ведомости» — одна из крупнейших и самых влиятельных российских газет либерального направления; выходила в Москве с 1863 по 1918 г. С 1905 г. — неофициальный орган партии кадетов.
5. Алексей Карпович Дживелегов (1875–1952) — историк, искусствовед, литературовед, специалист по эпохе итальянского Возрождения. Был редактором Энциклопедического словаря братьев Гранат и журнала «Голос минувшего».
6. Владимир Львович Бурцев, политический эмигрант, известный специалист по выявлению полицейских агентов, в 1908 г. разоблачил полицейского провокатора, секретного агента Департамента полиции с 1892 г. Евно Фишелевича Азефа. В.Л. Бурцев — давний знакомый и корреспондент Кропоткина.
Понедельник 19-го июля [1915]
Кыся, любка моя.
Вчера ни Зины, ни дяди не было. Дядя пишет, что уже в субботу утром все билеты на дешевый поезд были распроданы! Верно, то же случилось и с Зиной. Так что вчера к чаю были только милые сёстры Lucas и Stocker (Ethical Society). Он, оказывается, очень много читает, и разговоры были интересные. — Принес мне книжку «Evolution & the War», некоего Chalmers Mitchell, Secretary of the Zoological Society [1], где говорится о взаимной помощи (конечно, не поминая источника), хотя берет как раз те примеры, которые я привел, чтобы показать, что эти примеры, приведенные Дарвином, как подтверждения борьбы за существование, объясняются совершенно иначе.
С С. Карл. мы совсем друзья. Когда я увидал ее корректуры, то указал ей, до чего произвольна ее translation. Здесь одно, там иначе… Она упорно спорила, пока издатель не написал ей то же.
Я прочел ее первый лист — ранняя история России. Очень хорошо. В меру, без излишних подробностей. Она очень рада, что я так похвалил, и теперь просит читать дальше.
Рана моя — в очень хорошем виде. Сегодня гулял довольно много в садах, и краснота не увеличилась. Я два раза в день мажу маслом. А вчера было солнце, так минут 20 держал ее на солнце. Только из-за этого утренняя работа почти пропала.
Жду тебя завтра. С.К. уезжает прямо в Лондон с ранним поездом.
Папка рад маме. Скучно без тебя.
Папа любит свою маму и крепко целует.
Папка.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 56, л. 54–54а об. Год установлен по упоминанию книги Ч. Митчела; к тому же 19 июля выпадает на понедельник именно в 1915 г.
1. См.: Mitchell Ch. Evolution and the War. — London: John Murray, 1915. — XXV, 114 p.
9, Chesham Street Brighton
7 сентября 1915
Дорогой мой Алексей Львович.
Спасибо вам большое за ваше милое письмо и за газету Алексинского. Большое спасибо! Среди мрачных вестей из России, живительно читать ваши строки, проникнутые решимостью бороться до последней крайности с озверевшими завоевателями. Уступить теперь значило бы добровольно обречь себя на то полстолетие застоя всей революционной деятельности, которое последовало за торжеством Германии в 1871 году и последовало бы в России, если бы, уступив Польшу и Балтийское побережье, дали бы создаться новому Мецу и Страсбургу в Риге и Ревеле. — Хотелось бы писать, но вот, опять лежу на 2 недели в постеле, после того как в прошлый четверг пришлось опять полежать немного на операционном столе. Надо было «оживить» рану, поскрести ее, а то не заживает. Теперь должен лежать. — Мы оба переживаем мучительные дни, читая вести из России. Если бы не болезнь, поехали бы теперь же. Надеюсь, всеобщая амнистия очень близка. Крепко жму руку вам обоим за нас обоих. ПК.
Видели ли вы в Искры (иллюстрированное приложение Русского Слова) портрет Бурцева, его комнаты и его дома в с. Монастырском?
ГАРФ. Ф. 1721. Оп. 1. Ед. хр. 64. Открытка, адрес: A. Teploff. 91, Moscow Road, Bayswater London W. Почтовый штемпель Брайтона 8 сентября 1915 г.
9. Chesham Street, Brighton
21 сент. / 4 окт. 1915
Дорогой Владимир Львович.
Спешу ответить вам карточкой. Вернее и скорее дойдет. Сейчас получили вашу карточку от 6 сентября из Твери [1]. Перед этим была от вас карточка из Монастырского. Мы писали вам 2 раза в Петроград, страховыми письмами, и один раз писала Соня в Монастырское. — Ну, теперь всё это старое. Ваша карточка из Мон[астырского] больше всего порадовала нас, когда пришло ваше бодрое слово, что все трудности путешествия вы перенесли и рады тому, что сделали, вернувшись в Россию. Конечно!! Times два раза писал о вас именно в этом духе; в нескольких строках, но очень хорошо. — Что дальше?
Нас бесконечно радует, что в России настроение бодрое, и понимают, как и здесь, и во Франции, необходимость довести войну до конца, до изгнания немцев из завоеванных ими областей Франции, Бельгии и т.д. — Оба мы крепко обнимаем вас, всего хорошего.
П. Кропоткин.
Я всё еще не поправился. Рана заживет да откроется. Саша и Борис в Петрограде: Преображенская, 29, кв. 27.
АРАН (Москва). Ф. 646, оп. 1, ед.хр. 599.
Открытка; адрес: Тверь, Центральная гостиница. Владимиру Львовичу Бурцеву. Monsieur V. Bourtseff (Russia) Tver.
В.Л. Бурцев вернулся в Россию в августе 1914 г. На границе он был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость, затем выслан в Сибирь (село Монастырское Туруханского уезда). На основании этого письма возвращение из ссылки можно, по-видимому, датировать концом августа — началом сентября 1915 г.
9, Chesham street
Brighton
December 27. 1915
Dear friend, we thank you so very much for all the news you give us about our dear Fanny. We are so happy to learn that she has well born the operation and is already capable of receiving the longed for visit of the dear friend you are. — We hope that in a couple of weeks or so she will be able to return home, — but no means let her hurry with this return — and then we shall expect her coming to stay with us for some time. It is still better here, even in January. More sun and such a nice air. I see its effects on our convalescent wounded in the hospital opened by Lady Dudley in the twines [?] of Mr. Knowles and Spencer, on the parade [1] close by. — And with Fanny we shall expect our dear Dusa!!! [2] — We have spent our Christmas very quietly and nicely. Only no news from Sasha. No letters from Russia, even no papers.
Much love from both.
Yours sincerely P.K.
9, Chesham street
Brighton
27 декабря 1915
Дорогой друг, огромное спасибо за новости о нашей дорогой Фанни. Мы так рады узнать, что она хорошо перенесла операцию и уже способна принимать таких дорогих гостей, как вы. — Мы надеемся, что недели через две она сможет вернуться домой, — но ни в коем случае нельзя торопить ее с возвращением. Хочется думать, что потом она приедет сюда и какое-то время побудет с нами. Здесь все же лучше, даже в январе. Много солнца и прекрасный воздух. Они благотворно действуют на выздоравливающих раненых в нашей больнице, открытой леди Дадли в двойняшках мистера Ноулза и Спенсера, рядом с парадом [1]. — Вместе с Фанни мы ждем нашу дорогую Дузу!!! [2] — Рождество мы провели очень тихо и красиво. Только нет новостей от Саши. Нет писем из России, нет даже газет.
Сердечный привет от обоих.
Искренне ваш П.К.
Архив МЗДК, ф. 22/5152, оп. 1, д. 49, л. 42–42 об. Почтовая карточка. Перевод А.В. Бирюкова.
1. Marine parade — набережная в Брайтоне, рядом с домом, где жил Кропоткин.
2. Дуза — семейное прозвище Ш. Роше.
14.I.1916.
Милый Саня.
О вашем предположении издать «Альманах» я узнал только из письма М.И. [1], полученного дня четыре тому назад. Получив его, я сейчас же написал тебе.
Из твоего ответа я вижу, что мысль об издании Альманаха ты и твои товарищи оставили, и вернулись к вашей первой мысли издать сборник о войне и вы спрашиваете моего согласия на печатание этого сборника в типографии «Хлеб и воля», а также желаете, чтоб я дал статью для этого сборника.
Против печатания в нашей типографии — если ты, заведующий ею, согласен на это и берешь на себя нравственную ответственность за содержание сборника, — я, конечно, не имею никаких возражений, с тем только, чтобы Сборник являлся не одним из изданий нашей группы X[леб] и В[оля], а был бы выпущен как издание вашей группы Лондонских анархистов, с обозначением лица, представляющего эту группу.
Что же касается до моего участия в этом Сборнике, то я безусловно от этого отказываюсь.
От симпозиумов, выпускаемых журналистами, которым нечего сказать своего, я всегда отказывался. А в нашей пропаганде я их считаю безусловно вредным, — как газеты без определенного направления [2].
Кроме того, в данном случае, то отношение к мировой драме, катастрофе, переживаемой Европой, которое приняли вы и которому вы собираетесь дать преобладающее значение в Сборнике, я считаю таким жестоким ударом, нанесенным анархистам, как людям действия, что от него наше направление долго не оправится.
Вы ждете великих общественных движений по окончании войны, и некоторые из вас писали и говорили мне, что мы должны поберечь себя для революции. Но если такие движения вспыхнут — то кто же будет внимать голосу тех, кто не нашел себе никакой активной деятельности, когда Европа переживала все ужасы теперешней войны?
Если в 1871-м году, по заключении мира в Париже взяло верх влияние революционеров, и вспыхнуло восстание Коммуны, то — только потому, что революционеры стояли в первых рядах для защиты Парижа и его революционных заветов от немецкого ига.
Анархистов же (кроме, конечно, наших французских товарищей) спросят: «Где вы были, когда мы отбивались от завоевателей? Чем проявили вы себя, когда миллионы людей в армии и вне армии, гибли в отчаянной борьбе против нашествия немцев на западную Европу? С кем были, по крайней мере, ваши симпатии. Ведь из Германии на Бельгию и Францию, на Париж с его революционными традициями, шли не немецкие пролетарии, которые несли бы освобождение от ига капитала и государства. Шли солдаты, гонимые немецким дворянством и капиталистами, «Велико-Германским» империализмом и обожанием всемогущего государства и шли они уничтожать не наследие рабского прошлого, а наследие трех революций, пережитых Франциею. Какие же вы, после этого, люди действия!», — вправе сказать вам и скажет народная масса.
Вот почему я безусловно отказываюсь поддерживать в какой бы то ни было форме направление, представляемое половиною сотрудников Сборника. Я считаю его вредным, и потому прошу ни строчки моего не включать в этот Сборник.
В заключение — практический совет.
Так как по военному времени можно предвидеть возможность ареста вашего Сборника, если военная цензура усмотрит в нем нечто подобное тому, что усмотрела в «Forvard»; и так как, по английскому закону о печати типографщик отвечает наравне с автором и издателем, то следует принять меры, чтобы всё имущество наших изданий не было конфисковано. С нашей типографией распорядятся бесцеремоннее, чем с Forvard.
Пишу это письмо не для печати, а для тебя и Тани [3]. Товарищам своим по группе можешь сказать, что я отказываюсь писать в Сборнике разношерстных направлений, что такие сборники я считаю вредными, они сбивают с толку людей, притом же не желаю возбуждать новых полемик между анархистами.
Когда бы ты ни приехал, всегда буду тебе рад. Обнимаю всех трех.
П.К.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 185, л. 3–10, черновик.
Тр. Комис. Вып. 1. С. 187–190. Публикация С.Ф. Ударцева.
В верхнем левом углу первого листа пометка рукой Кропоткина: «Копия. Письмо личное А. Шапиро. Ответ на письмо его от 11.1.1916».
1. См. письмо Кропоткина М.И. Гольдсмит от 7 января 1916 г.
2. Далее зачеркнуто предложение: «Они сбивают читателя и приучают его к нерешительности: „Принимая во внимание… однако же, впрочем“ и т.д.»
3. Таня — жена А.М. Шапиро.
9, Chesham street
Brighton
March 25. 1916.
Dear friend
Quite an eternity since we wrote to each other! And now I write to ask you, — be so kind, find out to whom it is best to send a small sum of money that I have received for the relief of Belgians in Belgium?
We have a good Committee at Brighton for the relief of Belgian refugees at Brighton. But the French comrades who are sending from time to time some money from Spring Valley, Illinois (I have at hand [1] to have their money sent to Belgium — [1] Committee, but not the Government.
Be so kind, find out, and let me know, what would be the best place to send this money & what money may come later on?
My health has been much better for the last month. It seems that the wound is going, at last, to heal. I am ordered to walk as much as I can, and so I am doing — weather permitting — for half an hour or ¾ of an hour. Only the weather has been so bad all this week.
Sophie is busy with our Committee in aid of the Russian Prisoners of War in Germany, and she works every morning making bandages, splints &c.
How are you, dear friend? When shall we see you? Don’t forget us! Come to spend with us a Sunday.
Much love from both
Yours always very sincerely
P. Kropotkin.
9, Chesham street
Brighton
25 марта 1916.
Дорогой друг.
Целая вечность прошла с тех пор, когда мы писали друг другу! Хочу попросить вас — узнайте, пожалуйста, кому лучше отправить небольшую сумму денег, которую я получил для помощи бельгийцам в Бельгии?
У нас в Брайтоне есть хороший Комитет, который занимается помощью бельгийским беженцам в Брайтоне. Но французские товарищи, которые посылают время от времени кое-какие деньги из Spring Valley, Illinois (у меня под рукой [1], что их деньги послал в Бельгию — [1] Комитета, но не правительство.
Будьте так добры, выясните, и дайте мне знать, куда лучше всего отправить эти деньги и сколько можно будет прислать позже?
В последний месяц мое здоровье намного улучшилось. Кажется, рану можно будет, наконец, залечить. Я стараюсь ходить столько, сколько могу, и в хорошую погоду хожу в течение получаса или ¾ часа. Только погода на этой неделе была очень плохая.
Соня занимается нашим Комитетом помощи русским военнопленным в Германии, и каждое утро делает бинты, шины и т.д.
Как ваши дела, дорогой друг? Когда мы сможем увидеть вас? Не забывайте нас, приезжайте к нам в воскресенье.
Большой привет от нас обоих.
Как всегда, искренне ваш
П. Кропоткин.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152, оп. 1, д. 49, л. 45–46. Перевод А.В. Бирюкова.
1. Пропуск — лист поврежден.
10 октября 1916
Кыся любка!
Только что ты уехала, пришло письмо от Mrs Howe. Обошлось без операции… Но ты ее видела, верно, сегодня утром. Надеюсь, она еще не выехала из nursing home [1]?
Еще было письмо от Mrs. Pease [2]. Она пишет, — «I was so very glad we came» [3]. Вообще, очень милое письмо.
После обеда, я еще спал, как пришла Mrs Williams, канадка, у которой ты, кажется, говорила о земледелии. Их общество развилось, правительство им чем-то помогло. С нею была молоденькая дама, которой муж в немецком плену. Она «adopted» [4] одного из наших пленных в Cassel’е. Сын Mrs. Williams (нет еще 20-и лет) уже на фронте. Она показывала его портрет: милейшее лицо; на нее похож.
Утром я ходил к Султанову. Ему хуже сегодня, голова болит, и писанье письма пришлось отложить. Выходя, я встретил Miss Scott. Она спросила о его здоровье. Им трудно с ним, так как он не может объяснить, чтò у него болит и т.п. После обеда к нам забежала Мечникова, просит книг для русского солдата (лётчика) здесь, в Брайтоне — интеллигент, из Льежа.
Я попросил Мечникову зайти сегодня в Sussex Hospital к Султанову и послужить переводчицей для sister, которая расспросит Султанова обстоятельно. А завтра утром опять навещу его и письмо напишу, если у него пройдет головная боль.
Все после-обеда хорошо работал. Дамы скоро ушли.
Как мама? Попала ли вовремя на поезд? Как нашла Фанни и Мусю? Расцелуй за меня обеих.
Папка кре-е-пко целует свою любку Кысю.
Папка.
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 3, ед.хр. 28, л. 15–16 об.
1. лечебницы — (англ.).
2. Марджори (Минни) Пиз (урожд. Дэвидсон; 1861–1950) — жена Эдварда Пиза, социалиста, деятеля рабочего движения, одного из основателей Фабианского общества, (с 1890 г. его секретарь).
3. Я очень была рада, что мы зашли — (англ.).
4. «усыновила» — (англ.); видимо, стала опекать.
11 октября 1916
Кыся любка.
Два слова, чтоб сказать, что Кота здоров. Ветер такой сильный, что мало гуляю, но работается недурно.
Пришла запоздавшая немного телеграмма от деток:
«Love, kisses».
Из банка — письмо, что будет тебя ждать в 11.30.
От старушки Allport письмо и кисть винограда. Снес ее (т.е. кисть) Султанову. Вчера у него зубы болели. А сегодня, говорит, — написал сам отцу; — так рад был, что я снес ему в коробке бумаги, конвертов, открыток и перьев, — всего понемножку, и марок.
Мечниковой был рад, и всё говорит: «она — хорошенькая» — т.е. «хорошая», хочет сказать.
Marie зовет чай пить. Бегу и — за работу!
Крепко крепко целую свою Кысю. А ты расцелуй Фаню с Мусей. —
Как ты нашла Mrs Howe?
Крепко тебя любит
Папка.
Да, еще от Соскиса [1] было письмо. Спрашивает, не оставил ли Борисик [2] какие-то бумаги?
ОР РГБ. Ф. 410, карт. 3, ед.хр. 28, л. 17–18 об.
1. Давид Владимирович Соскис (1866–1941) — русский эмигрант, журналист и общественный деятель, корреспондент П.А. Кропоткина.
2. Борис Федорович Лебедев (1877–1948) — зять П.А. Кропоткина.
9, Chesham street
Brighton
12.X.16
Dear Shaw
I write to you confidently about the material conditions in which the widow of our common great friend Stepniak is now living. It must remain between us. —
Mrs. S. has fought bravely all these years since she was left alone. But she has no income whatever and age begins to tell very severely. For the last two years she has gone through very great privations.
So we have decided with my wife, to apply to three or four friends of her husband: Mrs. Edward Pease, Mrs. Mosheles, you, and to try between them and ourselves to raise a small fund to be handed to her [1]. I write first of all to you.
A subscription more or less public would be of no avail — you know what it generally is — and Mrs. Stepniak would not accept N[…]
9, Chesham street
Brighton
12.X.16
Дорогой Шоу.
Пишу вам конфиденциально о материальных условиях, в которых оказалась сейчас вдова нашего общего большого друга Степняка. Это должно остаться между нами. —
Миссис С[тепняк] храбро держалась все эти годы, с тех пор как осталась одна. Но у нее нет совершенно никаких доходов, да и возраст дает о себе знать очень серьезно. В последние два года она испытывает очень большую нужду.
И вот мы с женой решили обратиться с просьбой к трем–четырем друзьям ее мужа: миссис Эдвард Пиз, миссис Мошелес, к вам, и пробовать организовать с нашим участием маленький фонд, который будет передан ей [1]. Я пишу в первую очередь вам.
Подписка, более или менее публичная, не могла бы иметь успеха — вы знаете, что как правило, это так бывает, — и миссис Степняк не приняла бы […]
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 49, л. 43–44. Черновик или неоконченная копия рукой П.А. Кропоткина. Перевод А.В. Бирюкова.
1. Очевидно, дело помощи Ф.М. Степняк не удалось — 23 мая 1917 г. Шоу писал Кропоткину: «Если уж никак нельзя сунуть 10 фунтов в кошелек мадам С., пришлите их мне назад, ко мне уже обращались другие люди от Дженсенов» (Пирумова Н.П., Салье В.М. Письмо Джорджа Бернарда Шоу Петру Алексеевичу Кропоткину // Памятники культуры: Новые открытия: Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1984. — Л.: Наука, 1986. — С. 86.
9 Chesham Street, Brighton
1/14 ноября 1916.
Дорогая, милая Сонюша.
Известие о твоей болезни жестоко нас напугало. Ваша телеграмма шла с опозданием и дошла до нас только дней через десять. К счастию, от Саши пришло вскоре успокоительное известие, где она рассказывала, что видела тебя, и как ты была мила с нею. Теперь опять вести, что ты не совсем хорошо себя чувствуешь.
Будь милая, Маня, пиши нам об здоровье твоей милой, любимой мамы.
Про нас ты, верно, знаешь от Саши. Мое здоровье поправилось, рана совсем зажила, и я чувствую себя хорошо; только годы дали себя почувствовать после операции. Скоро устаю, и сердце, по-видимому, не особенно сильно: легко устает. Вообще энергии мало, писать могу не более трех или четырех часов в день, в два приема, и работаю медленно, гораздо медленнее, чем до болезни. Правда, погода этот год стоит ужасная. Обыкновенно в ноябре season в Брайтоне, а октябрь вообще прекрасный месяц в Англии. В нынешнем году октябрь был ужасный — всё дожди, а теперь дожди или туман. После небольшой болезни (инфлуэнца с малярией? — должно быть, говорил доктор) пришлось чуть не три недели просидеть, выйти на прогулку удалось всего один раз. Судя по всему, и у вас такая же погода.
Соня — молодцом. Никто и допустить не хочет, что через несколько дней ей будет 60 лет. Особенно за последние три месяца, когда она каждое после-обеда проводит 3 или 4 часа в здешнем госпитале нашей губернии (графства). Нам говорили о том, какой недостаток в фельдшерицах (nurses) — везде не хватает, несмотря на добровольную бригаду. Мы случайно познакомились с одной очень милой nurse нашего госпиталя, начальницей одной из палат — не хирургических, и когда Соня предложила ей свои услуги, то эта «сестрица» и главная начальница госпиталя очень охотно приняли Соню. «Сестрица» — живая, веселая, показала Соне, как обмывать больных в постеле, как натирать, чтобы не было пролежней, и вот Соня бегает три часа с тазами и кувшинами, моет больных, — пастухов, лавочников, детишек, нескольких солдат (заболевших чем-нибудь) и все ее очень полюбили. Есть один русский — обвал траншеи придавил его, и теперь они учат его ходить, шагов пять каждый день. Я его навещаю тоже. Ужасно милый.
Я начал опять писать «Письма о текущих событиях» в Русские Ведомости. Одно уже напечатано (2-го октября ст.ст.), другое отослано, третье пишу. Во Франции наша газета перестала выходить с самого начала войны. Теперь один из наших товарищей, Guérin, начал издание не-периодического, крошечного «Бюллетеня» нашей бывшей газеты. В нем вышла наша Декларация против циммервальдистских происков (ее зовут «La Déclaration des Seize» [1], хотя теперь более шестидесяти подписей — в русских газетах дали из нее извлечения), а сейчас вышла моя статейка «Le Nouvelle Internationale». Это издается для товарищей, которых большая часть в траншеях, и Guérin там же, на фронте, с начала войны. Потерял недавно брата. Бюллетень наш печатается в Париже, печатается теперь четвертый номер. Иногда посылаю что-нибудь в Bataille. Грав пишет там каждую неделю.
Францию ты не узнала бы. У англичан, побывавших теперь, или поживших там, одно выражение — sublime. Дионео, объездивший весь юг и запад в продолжении месяца, пишет мне, что те, кто обвинял Францию в легкомысленности, должны бы теперь были надеть белую рубаху и со свечой в руках принести покаяние. Письма, которые я получаю с фронта и вблизи его, просто трогательны своим спокойным величием.
Paul оставляет Bussang [?]. Его приглашают в Марсель заведовать какою-то большою мастерскою. Marguerite, вероятно, присоединится к нему. Оба их сына — в армии. Миша — в действующей, а Jacques обучается в Бретани. Недавно писал мне, и я ответил. Кабы не хворости — был бы с ними.
Война поставила и здесь, во Франции, такие вопросы, что новое строительство жизни стало везде необходимостью, и разрешения теперешних внутренних затруднений можно ждать только от строительства в том направлении, которое указывалось в Conquête du Pain. Мысль уже работает в этом направлении. Многое можно было бы сделать. Но не писаниями, а общением с массами людей, как в Англии, — в провинции — так и во Франции. И вот, тут-то и проклинаешь свое бессилие.
Ну, довольно! Крепко, раскрепко обнимаю и целую тебя, милая любимая. Если тебе не очень утомительно, напиши хоть две–три строчки, а Маня пусть напишет нам подробно.
Целую и обнимаю тебя и Маню за нас обоих.
Крепко тебя любящий
твой Петр.
Соня — в Лондоне сегодня: комитетский годовой митинг.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 101, л. 10–15.
1. «декларация шестнадцати» — (фр.).
9 Chesham Street, Brighton.
April 10, 1917.
My dear Keltie,
Of course I shall not leave England without trying to see my old friends. We intend to stay a week in London before leaving. But when — it cannot yet be settled, so long as there is no regular communication between England and Norway. Besides, my doctor very seriously advises me not to risk the long semi-arctic voyage (via Torneå) — which he has made himself, — before slightly warmer weather comes. He pleads for my poor sort of lungs.
Yours sincerely,
P. Kropotkin.
9 Chesham Street, Brighton.
10 апреля 1917.
Дорогой Келти.
Конечно, я не покину Англию, не попытавшись увидеть моих старых друзей. Мы намерены провести неделю в Лондоне перед отъездом. Но когда — нельзя сказать до тех пор, пока нет регулярного сообщения между Англией и Норвегией. Кроме того, мой врач очень не советует мне рисковать, отправляясь в длинный полу-арктический рейс (через Торнео) — который он проделал сам, — и подождать прихода немного более теплой погоды. Он умоляет меня об этом ради моих бедных легких.
С уважением,
П. Кропоткин.
RGSA, J.S. Keltie file. Corr. block 1911–1920. Перевод А.В. Бирюкова.
April 10. 1917.
Dear Mrs. Watson.
It was a great pleasure to receive at this moment your kind lines. In the great joy of the present days, a friendly voice is so welcome, and yet I deeply feel at the same time the regret of not being able to share our joy with those dear friends, — especially your dear husband — who always have been so much in sympathy with our movement and always so ready to help it.
We are impatiently expecting the day when my wife and myself shall be able to start for Russia. At this moment the cargo boats do not take women passengers, and nobody knows, when the boats which used to play to Bergen will resume the service; while my doctor strongly objects to my facing the journey before better weather sets in.
I need not say, dear Mrs. Watson, with how much regret we shall leave these Isles where we have found so many true, dear friends during a forty years’ stay. One does not part light heartily with such dear connection, and I would have made with such a pleasure a parting visit to Newcastle if health were not already badly undermined.
Believe me, dear friend,
Yours very sincerely
P. Kropotkin
10 апреля 1917.
Дорогая миссис Уотсон.
Я испытал огромное удовольствие, получив сейчас ваши добрые строки. Среди великой радости нынешних дней, дружеский голос так приятен, и в то же время я глубоко сожалею, что не могу поделиться своей радостью с теми дорогими друзьями, — и особенно с вашим дорогим мужем, — которые всегда так искренне сочувствовали нашему движению и всегда были готовы помочь.
Мы с женой с нетерпением ожидаем того дня, когда мы сможем отправиться в Россию. Сейчас грузовые суда не берут женщин-пассажиров, и никто не знает, когда суда, которые ходят в Берген, возобновят рейсы; в же то время мой врач очень возражает против моего решения отправиться в путь до наступления лучшей погоды.
Мне не нужно вам говорить, дорогая миссис Уотсон, с каким сожалением мы должны оставить ваши острова, где за сорок лет мы нашли так много настоящих, дорогих друзей. Не с легким сердцем обрываются такие дорогие связи, и я бы с удовольствием нанес вам прощальный визит в Ньюкасл, если бы мое здоровье не было столь сильно подорвано.
Остаюсь, дорогой друг,
Искренне ваш
П. Кропоткин
Robinson Lib. Spence Watson Papers 1/10/24. Перевод А.В. Бирюкова.
Bergen June 6 1917
Dear Mr. Gardiner
As you see, I write already from Bergen after a good passage.
Permit me to introduce to you a Russian comrade who is being sent to England by the Council of Workers & Soldiers to introduce films concerning the Russian Revolution — the profits to be used for the relief of those who had suffered under the old regime.
With kindest regard,
Yours sincerely
P. Kropotkin.
Берген 6 июня 1917
Дорогой г-н Гардинер
Как видите, пишу вам уже из Бергена после спокойного перехода.
Позвольте представить вам русского товарища, которого направляет в Англию совет рабочих и солдат, чтобы представить фильмы о русской революции — доходы от их показа будут использованы для оказания помощи тем, кто пострадал при старом режиме.
С наилучшими пожеланиями,
искренне ваш
П. Кропоткин
На бланке Pattersons Hotel Norge. Письмо продавалось, вместе с еще двумя письмами Кропоткина А.Дж. Гардинеру (от 28 февраля и 22 марта 1917 г.), на электронном аукционе Bonhams.
24/VI 1917
Петроград
Многоуважаемый Михаил Васильевич.
Благодарю Вас очень за Ваше письмо от 12-го июня, с проектом договора и банковым переводом на пять тысяч рублей. Этого аванса я не буду трогать, пока мы не заключим окончательного договора.
На счет этого договора я позволю себе сделать следующие замечания:
По первому пункту — я думал уступить Вам право на издание моих сочинений в определенном количестве экземпляров. Издательству «Знание» [1] я уступал право издания некоторых томов моих сочинений в 20-ти тысячах, а других в 10-ти тыс. экземпляров. Но так как теперь издания расходятся, говорят, в большем количестве, чем прежде, то, конечно, мы могли бы установить другую цифру, какую Вы найдете удобной. Основная моя мысль та, что я не хочу расставаться с авторским правом, так как издательства переходят иногда в другие руки, и новые владельцы могут относиться совершенно безразлично к книге, — как оно и случилось с издательством «Знание».
План полного Собpания Сочинений был, сколько помнится, в 8-ми томах. Во всяком случае, в хронологическом порядке он мог бы быть такой:
I. Речи Мятежника (я привез новый, редактированный мною перевод).
II. В русских и французских тюрьмах.
III. Хлеб и воля или Завоевание хлеба.
IV. Поля, фабрики и мастерские (или Земледелие и промышленность. Предстоит сделать новый перевод с нового английского издания).
V. Записки Революционера.
VI. Взаимная помощь.
VII. Русская литература (вышла в новом английском издании, слегка исправленном).
VIII. Современная Наука и Анархия.
IX. Великая Французская Революция.
X. Влияние Среды и Борьба за Существование (новый томик из английских статей, еще не изданный в Англии и еще не переведенный).
Затем есть много статей, помещавшихся в наших анархических газетах и в Nineteenth Century, которые когда-нибудь, вероятно, захотят издать отдельными томами, а также некоторые географические работы, изданные Русским Географическим Обществом (как например, «Высыхание Азии» и т.д.), или же только по-английски. Но эти работы в наш договор, я думаю, не должны входить, так как первые должны войти в разряд брошюр, на которые я не удерживаю права собственности, хотя том или два можно было бы издать, например, статьи о рабочем движении в Европе за 20–25 лет, о Финляндии, об движении «Народная Воля», об Николае II etc., но это может быть предметом особого договора.
Пункт второй касается изданных уже брошюр, на которые я не сохраняю авторских прав. Их список я постараюсь составить по возможности полный; но так как я отказался от авторских прав на все свои брошюры, то многие издают их, не уведомляя меня, и сообщать Вам обо всех этих изданиях мне было бы невозможно.
Пункт третий. Здесь возникает вопрос, какой характер Вы предполагаете дать изданию моих сочинений?
Из долгого опыта за границей я убедился, что расходятся только дешевые издания моих сочинений. Английские и немецкие издатели выпускали красивые и более дорогие издания моих сочинений (Мемуары, Взаимная Помощь, Русская Литература), но настоящая продажа шла только тогда, когда, рядом с более дорогим, выходило дешевое издание (в шиллинг или в марку). Рублевые издания «Знания» расходились хорошо, а книги «Земледелие и Промышленность», издание «Посредника», продававшейся за 80 к., разошлось 4 издания.
Замечу только, что для дешевых изданий 20% автору может оказаться слишком много, если не предполагается продажи свыше 30 или 40 тысяч.
В пункте 4-м придется в таком случае заменить слова «из 20%» на «из авторских процентных отчислений».
Наконец, вопрос, когда Вы думаете начать издание, и с чего начать?
Мне кажется, что не теряя времени можно было бы, вернее, следовало бы, издать 3 тома: Записки Революционера, Великая Французская Революция и Земледелие и Промышленность (это последнее — как только будет сделан новый русский перевод с последнего издания).
Вот, кажется, всё.
Извините, пожалуйста, что так замешкал ответом. Безусловно, себе не принадлежу.
Надеюсь скоро попасть в Москву и тогда лично познакомиться с Вами.
Примите уверение в полном уважении
П. Кропоткин
Еще одно.
Ко мне приходил один человек из издательства «Солдат Гражданин». Я ответил ему, что на свои брошюры я предоставил право издавать всем. Они — общее достояние. На книги же уступаю право издателю. Они начали печатать под заглавием Завоевание Хлеба одну из моих книг с непросмотренного мною и, вероятно, не очень точного перевода. Я указал, что если мы окончательно согласимся с Вами, то отчего бы издательству «Солдат Гражданин» не купить у вас 10, 20, 50 тысяч экземпляров, — раз у них есть возможность столько распространить. В 70-х годах наш кружок покупал так у Полякова [2] (на наличные за пол-цены) издания Лассаля и др.
Это было бы лучше, чем делать не-авторизованные издания.
П.К.
На всякий случай прилагаю копию с моего договора с Знанием». В нем точно выражены мои намерения.
ОР РГБ. Ф. 246. Карт.4. Ед. хр. 75, л. 9–9 об.
Тр. комис. Вып. 1. С. 163–166. Публикация А.В. Бирюкова и Н.К. Фигуровской.
1. «Знание» — культурно-просветительское издательство, идейным руководителем которого был М. Горький. В 1906–1907 гг. выпустило единственное до настоящего времени собрание сочинений Кропоткина на русском языке. Из предполагавшихся семи томов вышло только пять.
2. Николай Петрович Поляков (1843–1905) — издатель-демократ. Сотрудничал с кружком «чайковцев» — издавал литературу по взаимной договоренности с кружком. О сотрудничестве П.А. и А.А. Кропоткиных с издательством Н.П. Полякова см.: Толстяков А.П. Люди мысли и добра. М.: Книга, 1984. С.158–168.
Петроград, Рыночная,10
20.VII.1917
Уважаемый Александр Николаевич, благодарю Вас очень за Ваше милое письмо и привет. Мне очень жаль было узнать, что Вашего батюшки уже нет в живых, и вместе с тем в высшей степени приятно встретиться на жизненном пути с его сыном, и где же? — в том самом Петровском, где мы подолгу вели задушевные разговоры с Вашим отцом.
Вот и лучших времен дождались. Очень бы хотелось мне посетить и сыновей моих старых знакомых из крестьян, но дорога дальняя, и не знаю, удастся ли попасть к Вам.
Очень уж тяжелые времена приходится переживать России вследствие германского нашествия не только на Россию, но и на западную Европу вообще. Все усилия, которые мы делали среди западно-европейских рабочих, чтобы предотвратить войну, не помешали правителям Германии и Австрии вселить своим рабочим мысль, что лучший путь к обогащению их стран будет завоевание в Бельгии, во Франции, в России и на Балканском полуострове, а также и в Азии, особенно в Малой Азии.
Нужно сказать, что народ в самой Германии и Австрии жестоко поплатился за то, что поддержал затеи своих императоров и бросился на завоевания. Но вся Европа, особенно Франция и Россия, Сербия и Румыния, жестоко страдают из-за этих затей, а России приходится выносить при отсталости у нее промышленного дела жестокую разруху.
Но я верю, что теперь, когда Россия отделалась от внутренних врагов, она справится и в новых условиях начнет развиваться так, как мы бывало с Вашим батюшкой мечтали.
Вы просите меня прислать книг. Правду сказать, я еще не разобрался в разных изданиях, но посылаю Вам несколько. Черкните как-нибудь — понравились ли Вам. Крепко жму руку. Всего хорошего.
П.Кропоткин.
ОР РНБ. Ф. 601. № 1255.
Тр. комис. Вып. 1. С. 168–169. Публикация А.В. Бирюкова и Н.К. Фигуровской.
45. Средняя Аллея, Каменный остров
После 1/VIII: 10, Рыночная, Петроград
21 июля 1917.
Многоуважаемый Алексей Алексеевич.
Сердечно благодарю Вас за ласковое приветствие и за книги, так любезно переданные мне Вашею супругою.
Мне давно хотелось встретиться с Вами, и я очень жалею, что до сих пор это не удавалось. Надеюсь, что чистый воздух деревни быстро восстановит ваши силы, и что-либо здесь, либо в Москве мы-таки встретимся.
Вашу брошюру «Либерализм, Социализм и Анархизм» прочел с большим интересом и начал читать 1-й том «Истории Личной Свободы». Очень рад был, что вы заступились за «Archives parlamentaires». Для парламентской истории Революции Archives parlamentaires и, конечно, Duvergier Collection de constitutions при проверке другими источниками, очень удобно.
Насчет брошюры многое хотелось бы сказать, но времени так мало остается для писем в горячее теперешнее время, что придется отложить до личного свидания.
Какая досада, что у меня здесь нет нашей анархической литературы, хотя бы только русской! Многое вы, верно, прочли бы с интересом (кстати, Коммунистический Манифест Маркса и Энгельса, в экономической своей части, заимствован не из анонимной брошюры, а из очень известной (кажется, даже судившейся?) брошюры Консидерана, изъятой из обращения после июньских дней вместе со всей Фурьеристской литературой — до того изъятой, что во Франции невозможно купить ни одного экземпляра сочинений Pecqueur'a, Considerant, Buret и т.д., и мы нашли их только — в Москве! должно быть, со времен петрашевцев).
Ну да встретимся как-нибудь, поболтаем. А пока позвольте сердечно пожелать вам полного выздоровления: я тоже пережил воспаление легких и т.д., и поправился.
Поправляйтесь и вы.
Искренне вам преданный
П. Кропоткин
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 10.
Тр. комис. Вып. 1. С. 166–167. Публикация А.В. Бирюкова и Н.К. Фигуровской.
| Петроград, Рыночная, 10. На даче мы проживем, вероятно, не больше 2-х недель (45, Средняя аллея, Каменный остров, Петроград) |
26 июля / 8 августа 1917 г. |
Дорогой, милый Сергей Петрович.
Вот уже во второй, — нет, в третий, раз начинаю писать Вам, и так не удается кончить. Сперва болезнь (простудился в день приезда), потом бесчисленное количество посетителей, масса впечатлений, налегающих одно на другое, то дивно-хороших, то глубоко-грустных, и всегда новых, до того, что раньше ничего подобного ни в жизни, ни в книгах не переживал. Потом события первых дней июля [1], а за последние две недели то, что в газетах называют «кризисом власти», т.е. перекройка Временного Правительства со всеми ее последствиями в данную минуту. Ну, да когда это письмо дойдет до Вас, все это уже будет древнею историею. И вот это отбивает охоту писать. А между тем, только этим живешь, только об этом думаешь, и думать о чем-либо другом кажется чуть ли не преступным.
Все-таки расскажу Вам, поэтому, об нас лично. Общественное Вы, наверное, уже знаете от Гарольда Вильямса или других.
Доехали мы хорошо. Подводная немецкая лодка караулила наш пароход перед входом нашим в норвежские воды, но, увидав быстроходных военных конвоиров, поспешила нырнуть и на другой день выместила свою неудачу на полдюжине мелких торговых норвежских судов.
В Бергене мы пробыли, должно быть, несколько часов и попали на внушительную манифестацию рабочих. Повидали Warderop'а, а в Христиании встретили совершенно неожиданно старого знакомого, т.е. молодого англичанина, приятеля Саши, теперь женатого на норвежке, журналиста. Он попросил свою жену перевести на норвежский язык мою написанную interview, i.e. statement [2], о войне и мире, и ее протелеграфировали сейчас же в Стокгольм. Другие interviews — воображаемые.
В Норвегии к нам очень симпатичны, и когда мы уезжали из Христиании, на поезд собралась молодежь и довольно большая группа норвежских студентов с грудами роз.
Переезд по железной дороге в Христианию через высокие фьельды [3], местами еще в снегу, чрезвычайно красивый и поучительный. «Альп» нет, но высокое плоскогорье еще в том виде, в каком осталось пол-Европы. Кое-где растаял ледяной покров. И вот тут, на фьельде — первая встреча с Россией.
В одном месте полотно дороги на четыре версты было испорчено. Нужно было выйти из поезда и перенести свой ручной багаж самим. Милейший, просто очаровательный, наш спутник Б. и такой же милейший Ч[упахин], конечно, помогали нести всякую всячину; я нес свою долю и вдруг навстречу бегут четыре сестры… «Кропоткины, вы!» Оказывается, русские сестры на отдыхе в санатории, в горном воздухе, предоставленном им Норвегией. Сердце застучало, как шальное, слезы брызнули из глаз. Ведь — оттуда, оттуда, где кровь льется ручьями, чтобы отстоять свой край от завоевателей.
С час, должно быть, пришлось простоять, пока перегрузили все в новый поезд. Одна молодая сестра умно, живо рассказывала, как все произошло в Петрограде: сама там была. Новая, молодая, смело смотрящая в даль Россия.
А тут же и зловещее про-германство. С нами на пароходе и в поезде ехали лондонские про-немцы и депутаты от двух дивизий с фронта из Франции. Одна дивизия дала добрых, бодрых, смелых, честных делегатов, другая — так называемых «большевиков». И тут, на фьельде, я познакомился поближе и с этой «Лондонской Россией», с героями пораженчества, с людьми, которые и во время революции найдут тысячи предлогов, чтобы оправдать свое «невмешательство», свое «моя хата с края».
И вот с тех пор семь недель, все время толчемся среди этих двух течений, и Вы знаете, как трагически отзывается на всю жизнь России и на войну вообще, это про-германство. По временам сердце обливается кровью. За день до того утомишься, что засыпаю я моментально. И вот среди ночи проснешься, как ужаленный мыслью о том, что творится «там», к чему ведет эта агитация. Какой ужасной ценой России, — всей России, придется за нее расплачиваться, да и не одной России, а всей передовой цивилизации Европы.
В Стокгольме мы остановились только на несколько часов. Виделся с Брантингом [4]. С., ехавший с нами, протелеграфировал ему, и он встретил меня на вокзале. Мы час проговорили с ним о конференции. Его идея — верная, по крайней мере, что касается состава конференции, если не ее цели. Он сразу увидал, что если залпом созвать конференцию, то она не выразит ничьих мнений, и ее сорвут агенты германскаго правительства.
Боюсь, что и затянувши ее созыв, Брантинг ничего не добьется. Агенты Германии за это время уже успели набрать много сил и работают вовсю. Стокгольм — их очаг: открыто предлагают и раздают сотенные русские бумажки — поддельные или настоящие — не знаю (две такие бумажки Шапиро [5] отобрал у одного приезжего) и почтовые марки в 15 и 20 копеек, у которых на обороте точь-в-точь таким же шрифтом, как на законных марках, напечатано — «имеет хождение наравне с разменной серебряной монетой»: — «имеет хождение наравне с банкротом серебряной монеты», или «с русским разорением и грабежом». Это раздается щедрой рукой. Я привез две такие марки: одну передал Бурцеву.
А с другой стороны, тут же в Стокгольме — Новый Кобленц.
Путешествие из Стокгольма до Хапаранды — длинное и неинтересное: две ночи в вагоне. Затем длинная выгрузка багажа (наш застрял на шведской границе и пришлось оставить милого Ч[упахина], чтобы его выручить; привез через неделю); переезд на пароходе через реку и — Торнео. Вокзал набит русскими офицерами. Перед отъездом пришли финские рабочие с красным знаменем и гарнизон. Пришлось говорить с автомобиля — и так всю дорогу, до Петрограда. На больших станциях выходил встречать гарнизоны — в Рихимяки целый батальон с красными знаменами, полковыми и полотнами с надписями «Хлеб и Воля» и т.п. И везде приходилось говорить. В Рихимяках солдаты клялись, в ответ на мои слова, лечь костьми, но не допустить немцев до Петрограда; в Выборге — молчали и оглядывались на большевика, выражавшего всей своей позой: «Слыхали вас, таких-сяких». В Белоостров приехали навстречу корреспонденты. В Петроград добрались только в 2 ч. ночи, вместо полночи, из-за этих остановок. Толпа ждала спокойно, но когда поезд медленно входил в вокзал под звуки «Марсельезы» и крики караула Семеновцев, все старания удержать пришедших встречать были напрасны, и толпа в 60.000 человек бросилась к вагонам, колыхаясь волнами из стороны в сторону. Когда я попытался выйти и не захотел, чтобы несли на руках, постарался пройти к почетному караулу Семеновцев, меня чуть не раздавили; Соня даже чуть не упала. Спасибо, человек 8 Семеновцев, сцепившись руками вокруг меня, провели в зал, где ждали приехавшие встретить. Но с какими усилиями!
Только когда уже было светло, добрались до Рыночной.
Все следующие две недели приходили посетители, и я учился все время, стараясь понять, как стоит дело во всяких направлениях: война, продовольствие, настроение рабочих в городах, крестьян, буржуазии и т.д. Иные факты до того прекрасны, другие до того ужасны по последствиям, что две–три недели приходилось всё время переходить от умиления к ужасу и от ужаса к умилению. Ну, конечно, старость взяла свое. Простудился уже с первого дня, — начало формироваться что-то в левом легком, значит — лежанье в постели, банки и т.д. предотвратили готовившееся воспаление. И целых пять недель тянулось что-то в легком и горле. Ни в одном митинге не мог говорить — больше шепота не мог добиться от своего горла. В первый день в Большом театре говорил, как молодой. Нехорошо быть старым в такие минуты. Не стану писать о положении в России. Вы его, верно, знаете из газет, а я не в силах этого писать. Буду, значит, продолжать личное. Так как я и Саша хворали, а доктор велел выбраться безотлагательно из Петрограда, то мы переселились на Крестовский, на дачу одного голландца, предлагавшего эту дачу моей племяннице — Половцевой, которая осталась без квартиры. Роскошный, громадный сад, почти парк, с чудными деревьями. Лето — сухое, и мы оба, Саша и я, поправились. Зато Соня разболелась чем-то вроде желудочной инфлуэнцы.
В дни 3–5 июля у нас на Каменном Острове было тихо; но пальба в Петрограде была ясно слышна. По телефону мы знали, что происходит, и сразу видно было, что дело уладится, не доходя до гражданской войны.
Эту последнюю неделю я много видел народу, и здесь, и в Петрограде. Вы, верно, уже знаете из газет о сделанном мне предложении, я, конечно, моментально его отклонил, но сколько мог, помогал людям согласиться на чем-нибудь и направить усилия на строительство внутренней жизни, доходящей до большой разрухи.
При этом приходилось входить не только в общие «политические» соображения, а, главным образом, в подробности, мелкие частности нового, повсюду слагающегося строя, взаимного отношения различных органов общественной и хозяйственной жизни. — Вы знаете, как меня интересует именно эта часть, и со мной охотно об этом говорят; ну, и трения приходилось хоть сглаживать. Момент ведь ужасный мы переживаем. Хорошо то, что выдвинулись люди молодые, твердо верящие, что глубокие перемены нужны, что out необходимо, властно impose themselves [6], и верящие в конечное торжество народного здравого смысла.
Я говорю не о тех «детях» и клубных агитаторах большевизма и максимализмов: эти повторяют перед новыми аудиториями свои эмиграционные речи парижских митингов, не замечая, что от них ждут ответа на вопрос: «как?», а не «что?»
Эти — иные безнадежны, другие учатся понемногу, но среди несравнимо более серьезных людей крепко держится вера, что если дружно приложить добровольно готовые работать силы, внутренняя жизнь наладится к чему-то новому и хорошему. А только вера дает силу осуществить желаемое.
Только военное положение плохо, хотя и тут приезжающие с фронта уверены, что понемногу и тут дело наладится. Если бы немножко больше здоровья, я давно бы был там. Вот где Земский и Городской Союзы могли бы много сделать, если бы за эти месяцы они не завяли, или вернее — их не заставили завять. Очень серьезно мне некоторые советуют ехать в Москву, говоря, что оттуда придет подъем духа, не такими героическими средствами, как женские батальоны смерти и ударные батальоны, а общим заражающим подъемом, но я колеблюсь. Чувствую, что и здесь могу пригодиться в тяжелую минуту, ну, и пост здесь опаснее: Рига не за горами.
Ну, а теперь, дорогой Сергей Петрович, как Вам живется в Лондоне? Как идет Ваша работа? Налаживается ли она? Надеюсь, англичане еще не махнули на нас рукою? Как идет наше «общество сообщения верных сведений о России»? Мы здесь совсем не видим английских газет и скучаем без них. Продолжаете ли Вы ездить на week-end’ы в Брайтон и видаете ли Вы кого-нибудь из наших брайтоновских знакомых? Не бываете ли вы у наших милых Jennings’а, у Miss Lucas, у Sims. Если кого увидите, передайте им, пожалуйста, от нас обоих самые сердечные приветы. Как в Англии относятся теперь к России? Надеюсь, все умные люди понимают, что такой глубокий переворот, какой совершается в России, неизбежно влечет за собой такие результаты, особенно когда германское правительство так искусно использовало влияние германской социал-демократической партии во всей Европе (и особенно в России, где на Берлин смотрят, как католики смотрят на Рим), чтобы поддерживать иллюзию мира, которому мешает только Англия и иллюзию социал-демократической революции, готовой вспыхнуть в Германии.
Опять сбился на общественные, жгучие, наболевшие вопросы. Напишите непременно, как идут дела Земского Союза в Англии. Я был, конечно, тотчас приезде у кн. Львова [7], видел его раза четыре, однажды как раз в день 18-го июня, потом во время правительственного кризиса, и накануне своего отъезда в Москву он был у нас на даче. Мы оба понравились друг другу, и я очень жалею, что он вышел из правительства: он и его помощники из Земского Союза серьезно работали, чтобы организовать всё Земское Самоуправление на широко демократических началах. И я уверен, что в последнем кризисе он не дал бы ему затянуться так долго.
Спасибо Вам пребольшое за оба пакета с письмами. Я Вам писал раз, но то было короткое письмо наспех. Тогда же писал нашей милой Miss Tashoff. Видели ли Вы ее? Если увидите, расскажите об нас. Соня никому в Англию еще не писала. Сперва хлопоты по устройству большого (очень удачного) митинга в пользу военнопленных, потом по Обществу заботы о них (очень запущено), а потом вот уже третью неделю нездорова, сильно похудела и ослабела.
Довольны ли Вы нашей Marie [8]? Как ее дела?
Ну, довольно на сегодня. Крепко обнимаем Вас оба, любим Вас и ждем, когда опять свидимся. От всего сердца желаем Вам, дорогой, милый Сергей Петрович, всего, всего хорошего. Если увидите нашу nursie, скажите, что оба ее крепко обнимаем.
Искренно Вас любящий
П. Кропоткин.
На чужой стороне. 1924. № 4. С. 226–230.
1. Кропоткин имеет в виду так называемый «июльский кризис» Временного правительства. 2 июля ряд его членов, принадлежавших к партии кадетов, подали в отставку. На следующий день в Петрограде происходили манифестации с требованием передачи власти в руки Советов. Во время демонстраций произошло несколько вооруженных стычек демонстрантов (преимущественно солдат) с войсками, лояльными по отношению к Временному правительству.
2. Интервью, т.е. заявление (англ.).
3. Фьельды — платообразные вершинные поверхности гор Скандинавского п-ова; имеют ледниковое происхождение.
4. Карл Яльмар Брантинг (1860–1925) — один из основателей и лидеров Социал-демократической партии Швеции, в 1917–1913 гг. — министр финансов Швеции.
5. Александр Шапиро — анархист, один из близких друзей Кропоткина.
6. Обязательны (англ.).
7. Князь Георгий Евгеньевич Львов (1861–1925) в марте–июле 1917 г. возглавлял Временное правительство.
8. Служанка в доме Кропоткиных в Брайтоне.
| Москва, Больш. Никитская, 44. | 4 сентября 1917 г. |
Дорогой, милый Сергей Петрович.
Хоть несколько слов хочу Вам написать. Жизнь идет таким темпом, что и здоровому не остается времени для дружеских писем. А тут еще хвораю.
Мы прожили лето, до Московского совещания, на даче, на Каменном Острове среди чудного большущего сада-леса с Сашею и ее мужем и с племянницею-вдовою Половцева археолога. Ей предложил эту дачу Голландский консул, а она пригласила нас.
Так как я не принадлежу ни к каким группам, то не мог быть на Московском Совещании, но Керенский и др. решили пригласить Бабушку [1], Плеханова, Морозова [2], Панкратова [3] и меня вне групповых. И вот я попал, наконец, в Москву. Борис Федорович Лебедев [4] получил билет, как мой секретарь, а Софья Григорьевна приехала позже и застала только вечернее заседание последнего дня, так что, к сожалению, не присутствовала на знаменательнейшей овации в пользу провозглашения Республики.
Я предложил это в очень скромной форме (до того даже никто слово «Республика» не упоминал), а именно нисколько не предвосхищая прав Верховного Учредительного Собрания, а только облегчая его задачу, высказать пожелания Совещания в пользу Республики. Весь зал вскочил на ноги и устроил бурную овацию. Она продолжалась долго: минуту или полторы. Я обвел глазами всю залу, весь партер, вся левая в ложах — на ногах. И к моему удивлению, — вся правая — тоже; особенно поразил меня бель-этаж (промышленники, финансисты), всё время будировавшие и демонстративно остававшиеся безмолвными при демократических овациях левой.
Керенский прав в декларации, Республика была принята Совещанием единогласно. К сожалению, по заранее условленному принципу, никакого постановления Совещание не имело права сделать. Оттого я и высказался так скромно.
Вот почему, мне кажется, Корниловское выступление, хотя им несомненно хотели воспользоваться роялисты, не имело бы никаких шансов на успех. Не в этом главное горе России, а в дезорганизации Армии — всем вообще: усталостью, бездействием, упадком духа, всем предыдущим поклонением перед Германией и игнорированием латинского мира, и, конечно, германскими, широко оплаченными агентами, — в дезорганизации Армии и надвигающемся голоде. Полфунтом хлеба, и фунтом для мускульного рабочего, нельзя прожить; а всё остальное очень трудно достается, даже в малых количествах. Новая Городская Дума из с.-р'ов учится городскому хозяйству. Как только выздоровею, попробую помогать ей в строительстве и «завоевании хлеба». Но — задача нелегкая.
Со времени совещания всё болею. Два дня спустя слег от инфлуэнцы. Схватил от моего соседа по месту. Двенадцать дней не выходил. А как только поправился, сперва Соня, а потом я заболел какой-то скверной гастрической болезнью — поветрие. Третьего дня температура была совсем близка к ста четырем [5].
В Москве чувствую себя куда лучше, чем в Петрограде, что касается личных друзей. Нас устроили у очень хороших людей (Большая Никитская, 44), и Соня радуется, что они взяли на себя кормление нас. Должно быть, тут и останемся на зиму.
В Петербурге я ближе познакомился с Керенским и полюбил: высоко-трагическое его положение. Здесь часто вижусь с Георгием Евгеньевичем [6], и мы очень его полюбили. В трагический момент он сейчас же поехал в Петербург помогать Керенскому, и я поехал бы с ним, если бы не лежал с повышенной температурой. И сейчас еще лежу. Лечит меня проф. Ланговой, специалист по кишечным заболеваниям и очень симпатичный.
Я глубоко верю, что Россия справится с теперешней разрухой. Но пережить ей придется тяжелую годину. Я говорил с Георгием Евгеньевичем, — нельзя ли найти нужные строительные силы в Земствах и организовать Земскую Россию для неизбежной перестройки, как он организовал Земский Союз для войны как серьезную политическую силу. Но земства больше нет. Новые Земства, где и выбраны — из всякого сброда, назвавшего себя эс-эрами, не больше стоят, чем новые Думы: ни знания, ни опытности, ни привычки к работе. Всему надо учиться, а знающих отталкивают, или знающие будируют. Я умолял их в Совещании дать свои — не капиталы, а знания — промышленности и торговле. Об этом рассуждали и решили, что их время еще не пришло. Когда же придет. Болею, а то заставил бы высказаться.
Но довольно.
Получили ли Вы мое письмо, написанное с дачи, должно быть, в июне?
События Вы, наверно, знаете, без прикрас. Вы там за это страдаете. Представьте, как они здесь отзываются. Французские друзья спрашивают, отчего не пишу, и, по-видимому, догадываются сами, отчего. Если увидите Gardiner'а — скажите ему, отчего. Он поймет.
Вы помните, может быть, что я писал Вам о моей беседе с гарнизоном в Выборге по пути в Петроград. Ясно, что на Выборг немцы направили особые силы.
Как вы живете, дорогой, милый Сергей Петрович. Не пеняйте, что я не был еще у Вашей матушки. Слег через два дня после совещания. Соня тоже сильно хворнула, и забота обо мне. Нигде не была.
На второй день совещания, перед его открытием, был свободный час, и с Борисом мы проехали на автомобиле в Штатный переулок. Дом, где умерла моя мать — очаровательный. Прислуга пустила нас (хозяева в деревне) и я нашел спальню, где умирала наша мать, только вместо двуспальной деревянной кровати стоят две малые. И дом в Мало-Левшинском остался такой же.
Пишите, дорогой. Здесь есть французский и американский консулы (верно, и английский), все охотно перешлют сюда письмо. Так хочется услыхать от Вас, как Вы живете, что думают о России в Англии?
Как поживают наши Брайтоновские друзья? Видели ли Вы нашу милую nursie? Встречаетесь ли с милым д-ром Jonides'ом и его семьей. Скажите всем: время проходит либо в лихорадочных переживаниях, как 3-5 июля, 20 июля, Совещания, министерских кризисов, либо в постели.
Крепко, крепко обнимаем Вас оба, дорогой, милый друг.
Крепко любящий Вас
П.Кропоткин.
На чужой стороне. 1924. № 4. С. 231–230.
1. Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844–1934) — один из лидеров партии эсеров.
2. Николай Александрович Морозов (1854–1946) — революционер, шлиссельбуржец. Корреспондент Кропоткина.
3. Василий Семенович Панкратов (1864-1925) — один из первых рабочих-революционеров, шлиссельбуржец. В 1917 г. — комиссар Временного правительства по охране царя.
4. Зять П.А. Кропоткина, муж дочери Александры.
5. Кропоткин пользуется принятой в англоязычных странах шкалой Фаренгейта.
6. Г.Е. Львов.
21 февраля 1918
Москва, Б. Никитская, 44
Дорогой сэр!
Ваше письмо от 12 октября я только что получил и спешу на него ответить. Вы спрашиваете, что делать с суммой 10 фунтов стерлингов 10 шиллингов и 10 пенсов, которая находится у вас. Будьте добры: 1. взять из этой суммы ту гинею, которую я вам должен за газетные вырезки и, пожалуйста, продолжайте посылать их по моему выше упомянутому адресу;
2. Пошлите остающуюся сумму управляющему лондонским отделением банка Оксфорд-стрит, чтобы она была на моем текущем счету.
Заранее благодарю Вас и шлю привет.
Преданный Вам
Петр Кропоткин.
Собрание В.А. Петрицкого.
Нева. 1992. № 11/12. С. 380. Перепеч.: Петрицкий В.А. Мир библиофильства. — М.: Наука, 2006. — С. 325.
Новинский бульвар, 111
[18 июня 1918 г.]
Многоуважаемая Екатерина Николаевна, — мне нужно вас повидать, переговорить об предположении издать перевод только что полученного мною одного отчета, очень интересного. Не зайдете ли? Я все время дома, и после 3х до 11 вечера, когда хотите, всегда буду вам очень рад. — Не совсем здоров был эти дни. — Что же вы предприняли с речью Кокошкина? Видались ли с Mr. Wardrop’ом? Мы такие близкие соседи теперь и — по месяцам не видимся! Я давно зашел бы к вам, но сильные боли в ногах не дают ходить дальше конца бульвара.
Крепко жму руку. П. Кропоткин.
Частное собрание, Москва. Открытка; датируется по почтовому штемпелю.
Ответ на письмо Е.Н. Вавиловой от 17 мая 1918 г. (Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 54, л. 5–5 об.), в котором она сообщает, что закончила перевод речи Ф.Ф. Кокошкина «Англия и судьбы Европы», для публикации которой в Англии считает нужным обратиться «к Mr. Wardrop, а также к г. Шкловскому в Лондоне».
[Вторая половина 1918 г.]
Многоуважаемый Юлий Михайлович
Не найдет ли Географическое Общество возможным высылать свои Известия нашему Музею Дмитровского Края? При музее состоят геолог, ботаник и зоолог, и я могу засвидетельствовать, что их труды — вернее, их начинания, так как Музей только очень недавно основался — несомненно положат начало исследованию этого края, весьма интересного с точки зрения как древней его географии, так и современных процессов в торфяных и других болотах, прежних течениях рек и т.п.
Получение Музеем наших Известий и, в случае надобности, отдельных работ, издаваемых Географическим Обществом, несомненно будет чрезвычайно полезным для молодых работников в различных областях Физической Географии.
Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Общество за Известия. При скитаниях в Москве не успел сделать это раньше.
Примите уверение в глубоком уважении.
П. Кропоткин.
PS. Было бы также очень желательно получить Инструкции возрожденной «Озёрной Комиссии». —
ОР РГБ Ф. 410. Карт. 3. Ед.хр. 37. Датируется по содержанию — Кропоткины переехали в Дмитров в июле 1918 г., а просьба присылать литературу для музея и указание на то, что он «только очень недавно основался» могут относиться к первым месяцам жизни в Дмитрове.
[Конец 1918 г.]
Милый мой Атабек,
Благодарю вас за брошюру. Получил вчера.
Возвращаю ваше предисловие, с некоторыми замечаниями. Безусловно протестую против «ненависти к немецкому империализму». Мы ненавидим всякий гнет. Как хорошо сказал Бурцев: «Кропоткин всю жизнь проповедовал отвечать силою на каждое насилие, конечно, не мог иначе отнестись к немецкому насилию!» Просто и ясно. Вы забываете, что Германия вот уже 5-й год ведет войну на чужой земле, которую хотела и еще хочет завоевать в политическое и экономическое рабство.
Когда увидимся?
Пока, обнимаю вас.
П. Кропоткин.
Почин. 1922. № 4/5. С. 2. Публикация А.М. Атабекяна.
В примечании к публикации А.М. Атабекян писал, что послал Кропоткину корректуру предисловия к намеченной издательством «Почин» серии переводных брошюр зарубежных анархистов, отражавших их взгляды на мировую войну. Письмо отражает общий взгляд Кропоткина на это издание. Хотя коллективно составленное предисловие и было набрано, выпустить брошюры не удалось.
Дмитров, Советская ул.
д. Олсуфьева (тел. № 5).
20 января 1919.
Дорогой Леонид [1] Леонидович.
Чрезвычайно рад был бы чем-нибудь быть полезным для Вестника. Но всё то немногое время, что в мои годы могу отдавать работе, отдаю своей Этике — хочу закончить эту, давно наполовину подготовленную работу, пока есть еще силы. Должен также сказать (беседовал об этом с крестьянами), что еще не выяснил себе, в какой форме могло бы вылиться у нас коммунное хозяйство. Элементы есть, есть и желание испробовать; но формы должна будет выработать жизнь.
[Крепко ж]му [ру]ку [2]
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 218. Карт. 686. eд. хр. 20, л.1. Открытка.
1. Так в тексте.
2. Текст поврежден — оторвана часть открытки с маркой.
Дмитров, д. Олсуфьева.
20 января 1919.
Спасибо, родная, за твое милое письмо. Я так рад, что всё сошло так хорошо на митинге, и что читали речь так хорошо. Оба очень жалеем, что не скоро тебя увидим; но поездка сюда — просто ад.
Ты писала еще накануне Нового Года, что посылаешь записную книжку и календарь. Увы — ничего не дошло, хотя письмо дошло без опоздания!
Оба крепко тебя обнимаем и шлем самый сердечный привет М. Влад. и Сергею.
Твой П.К.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 140, л. 10. Открытка.
Дмитров, 21 января 1919.
Дорогая, милая Надя.
Все твои письма дошли до нас, и я отвечал два раза; а третьего дня написал еще раз, чтобы сказать, что календари и записная книжка не дошли. Была ли довольно крепкая бандероль?
Мы живы, здоровы, очень жалели тебя, родную, что тебе пришлось пережить всё это, жалели очень, что переезды теперь в Дмитров — всё ужаснее, адские. Борис должен был сократить свои приезды вдвое!
Кре—епко тебя обнимаем. ПКр.
Не давал ли я тебе моей английской Mutual Aid? Не знаю, кому дал.
Это ответ на твое заказное, полученное вчера, 20-го.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 140, л. 11. Открытка.
Дмитров, 25 января 1919.
Дорогая, милая Надя.
Сейчас получили ваши милые подарки, — календари, численники, записную книжку. Спасибо, дорогие! Оба очень рады. И всегда-то, милая, ты вспомнишь об нас и порадуешь. У нас сегодня 18º, а вчера даже при 12º просто чудно хорошо было. Город — маленький, пройдешь полверсты в ту или другую сторону и уже открываются виды на холмы, покрытые снегом и лесами и на далекие села и их церкви. Виды бывают восхитительные, и мы гуляем, когда ветра нет, часа 1½. Как бы тебя сюда?! Соня вчера писала тебе. Крепко-раскрепко обнимаем оба обоих вас.
Крепко тебя любящий П.К.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 140, л. 12. Открытка.
Дмитров,
31 января 1919 г.
Хоть несколько слов хочу прибавить, дорогая Наталья Петровна, к Сониному письму [1]. Мы засыпаны снегом, но все-таки везде протоптаны тропинки или санями проложены дороги даже в самых глухих улицах, и иногда прогулки, даже к нашей роще и по ее опушке, бывают очень приятны, а деревья, особенно кудрявые березки, покрытые снегом, — очаровательны.
Как вы живете, дорогая? Сжились ли со своей новой работой? Как кормитесь? Это ведь теперь основной вопрос.
Я работаю усердно и, кроме основной работы об этике, делаю иногда мелкие, побочные, для отдыха. Дети из соседних деревень, учащиеся в Дмитрове, тоже навещают. Они основали детское культурно-просветительное общество и приходят посоветоваться обо всем, очаровательные мальчики от 12 до 14 лет, умницы. За последние годы многое сделали учительницы в детских школах, у них не так давно съезд здесь был, и я ходил туда [2].
Радуюсь всей душой полному поражению завоевательной Германии. Это на сто лет должно помочь свободному развитию Европы, а тем временем рабочее движение перестроит жизнь Европы, конечно, не без потрясений, но, наверное, благодаря опыту многострадальной нашей России — с более существенным результатом, чем у нас.
Расцелуйте за меня миленьких Ваших деток. Весной будем ждать их сюда.
Крепко обнимаю Вас,
любящий Вас П. Кропоткин.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 215, л.3 об. — 4.
Путь Ильича (Дмитров). 1991. 23 мая.
1. К письму С.Г. Кропоткиной.
2. Имеется в виду, вероятно, съезд учителей Дмитровского уезда, на котором 30 августа 1918 года П.А. Кропоткин выступил с речью.
Дмитров, 6 февраля 1919 [1].
Многоуважаемый Семен Львович.
Вы сообщили мне, от имени Советского правительства, следующее предложение:
Я уступаю, на 5 лет, право издания в России моих сочинений Тов[арищест]ву И.Д. Сытина и Кº, с тем, чтобы в первые три года были изданы 12 томов моих сочинений. Три из них уже изданы — в небольшом количестве экземпляров, за неимением бумаги. Четвертый том набирается.
Теперь Советское правительство предлагает мне следующие условия: Ц.И.К. издает 4 тома моих сочинений: Записки Революционера, Великая Французская Революция, Поля, Фабрики и Мастерские и Взаимная помощь, в количестве 60 000 экземпляров каждое, и он желает обязательно выплатить мне авторский гонорар. — Или же, издать эти 4 тома от имени Комитета памяти Веры Михайловны Величкиной [2].
Вполне признавая прекрасные намерения этого предложения, я не могу его принять.
Принять его — значило бы признать, что правительство поступает правильно, становясь единственным издателем целого народа. Между тем, проведение в жизнь этого начала значило бы убить всякое развитие мысли в России, кроме тех мыслей, которых держится правительство.
Не говорю уже о том, что кроме названных четырех томов есть другие мои сочинения, которые по своей критике государственного социализма не подойдут к программе Советского Правительства, а потому не будут изданы. Это был бы вопрос личный. Но важно признание основного принципа, которого я ни в каком случае не могу признать. Оно значило бы, что в социалистическом государстве, где книгопечатание и издательство национализированы, не допускается в печати выражение мыслей, не только враждебных существующему правительству и зовущих к активному противодействию, но даже просто несогласных с правительством в его началах и в способах их применения.
А это значило бы — отречься от тех самых завоеваний предыдущих трех революций XVI, XVII и XVIII века в Голландии, Англии и Франции, которые сделали возможным умственный прогресс в Европе, положили начало низвержению идолов религии и власти и подготовили ту самую пролетарскую революцию, которой защитником и руководителем считает себя Советское правительство.
Когда, в 1878 году, Швейцарское правительство, по требованию Германии и Италии, предложило всем типографиям в Швейцарии отказаться от печатания нашей анархической газеты, «Мятежник» (Le Révolté); и все типографии, к которым я обратился, ответили мне, что они не могут не отказать в печатании этой газеты, так как иначе они лишились бы необходимых им правительственных заказов, — мы нашли возможным возобновить печатание нашей газеты, купив за 2000 фр. небольшую типографию, уплатив за нее рабочею подпискою и сами работали в ней. Благодаря этому (наша газета могла продержаться до 1914-го года) и другим газетам, подобно ей возникшим в других странах, мы могли создать в рабочей среде направление, известное как анархизм.
Мало того. Когда я и мои товарищи сидели впоследствии по тюрьмам во Франции, наши книги все время находили издателей.
В России же Советская Республика стремится, по-видимому, уничтожить даже такую возможность.
Если бы я принял выше упомянутое предложение, — это означало бы мое нравственное одобрение того, что целая страна низводится на степень рабского безмолвия, которое я считаю пагубным, не только для развития вообще мысли и жизни, но и самой русской революции.
Уничтожение вольного почина во всей жизни страны, хозяйственной и политической и даже в выражении мысли, неизбежно, роковым образом ведет, если не к полной реставрации дореволюционного режима, то к злой и, увы, глубокой реакции на несколько десятилетий.
Мой долг — сказать это представителям Советской республики, а не помогать им в порабощении мысли, с ее неизбежными роковыми последствиями, уже намечающимися.
П. Кропоткин [3].
ГАРФ, ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 116, л.1–4. Черновик.
Вопр. философии. 1991. № 11. С. 56–57. Публикация И.В. Петушковой.
1. На первом листе вверху помета Кропоткина: «Письмо С.Л. Мильнеру в ответ на привезенное им предложение Ленина об издании Ц.И.Комитетом некоторых моих сочинений».
На полях первого листа письма имеется правка рукой Кропоткина, мелким почерком: «(т.е. он безусловно не согласен, чтобы я предоставил им, как я делал с некоторыми анархистами. Делайте как хотите: я этого не одобряю, но препятствовать, конечно не стану. ЦИК предлагает хуже плату, чем Сытин, т.е.: по одному рублю за экземпляр».
2. Вера Михайловна Величкина (Бонч-Бруевич) (1868–1918) — жена В.Д. Бонч-Бруевича, врач, журналист.
3. На л. 4 помета рукой Кропоткина мелким почерком: «Письмо, писанное мною Мильнеру, было сообщено Ленину и Бонч-Бруевичу, отдавшим (?) это предложение».
| Телеф. Олсуфьева № 5, Дмитров. |
Дмитров, Советская улица, |
Дорогой мой Атабек,
Соскучились мы оба, не имея от вас никакой весточки. Как живете? Что поделываете? Что предпринимаете? Идет ли типография? Издаете ли что-нибудь? Последнюю (кажется) вашу брошюру получил. — Вообще как живется? Как живется вашей милой жене в Коврове? Где старший сын? Имеете ли вести от него? С вами ли ваш младший? А дочка — в Коврове? Все это хочется знать. Мы живем понемногу: Здоровы. Воздух здесь чудный зимою. Небо, подчас, чисто итальянское. В безветренные морозные дни — просто восхитительные прогулки, особенно с тех пор, как ношу валенки, в которых нога не скользит. Каждый день выходим часа на полтора. Дом теплый. Работаю недурно — 2½ часа утром и столько же после обеда. Больше не могу.
Приехав сюда, взялся за Этику. Я ведь почти 1½ года работал над нею в 1902–3 году, и масса выписок из книг и начатых частей рукописи. Теперь пишу рукопись книги. Подвигается недурно. Чтò нужно проверить в библиотеках, можно будет, приехав весной на неделю в Москву, или две. —
Затем написал лекцию Справедливость и Нравственность по-английски, по заметкам, и перевожу на русский язык. А Этику пишу по-русски.
Есть еще мелкие работки для здешнего музея, для детей из соседней деревни.
Тоскую, однако, без всяких вестей, кроме официальных, из Европы. Живая жизнь начинается теперь в Европе с поражением военной императорской Германии. Революции в Германии, конечно, не будет. Спасибо, что хоть государственный переворот сделали. Может быть, удержится, если немцы сложатся в федеративные республики, которые, вслед за синдикальной Францией и трэд-юньонской Англией, проведут меры подготовительные к социализму. Какому? — Кто знает? Но во Франции и Англии действительно назревает новая жизнь.
Как-нибудь не соберетесь ли к нам. Переночевать у нас всегда можно, и очень рады будем вам. Только, увы, переезд сюда —просто кошмарный. За 2 часа надо брать билеты и иногда, даже получив, нет места. Один ужас, все говорят, даже с льготными пропусками.
Авось наладится попозже? — Ну, крепко обнимаю вас, жену и деток, за себя и за Соню.
П. Кропоткин.
Почин. 1922. № 1. С. 2–3. Публикация А.М. Атабекяна.
[Дмитров. Февраль 1919]
Милая моя Надя.
Чтó это мы тебя взбудоражили! У меня было легкое расстройство, вот и все: теперь — all right. —
Получили мы твое письмо. Бедная, милая наша Надя! Говорят, что сыпной тиф не передается через воздух, но, конечно, предосторожность не мешает. Но где же ты приютилась? Спасибо, родная, за картонки и бумагу. Попросил бы Бориса к тебе зайти — но тебя теперь нет в квартире. Оба крепко тебя обнимаем. ПКр.
Не телеграфирую, так как тебя нет в квартире.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. вд. хр. 140, л. 13. Открытка; адрес: Москва, Спасская Садовая, 316. Восточные меблированные комнаты. Надежде Львовне Лебуржуа. Штемпели: Дмитрова с нечеткой датой; Москвы 24.2.19.
1919 марта 6
Дмитров
Многоуважаемый Семен Львович.
Очень рад был вашему письму от 23 февраля; хотел сейчас же ответить, но поджидал высланные вами норвежские газеты, и до сих пор не получил их. Незастрахованные письма и газеты из Москвы часто пропадают.
Благодарю вас очень за хлопоты по изданию моих сочинений. Радуюсь, что дело, по-видимому, налаживается, через Сытина [1].
Затронутые вами вопросы возьму по порядку; но прежде всего два слова об общем вопросе.
Вы знаете, как я отношусь ко всяким правительствам вообще. Но к теперешнему английскому правительству Норсклифов и К° я отношусь еще более отрицательно, — т.е. так же, как я относился, в бытность в Англии, к консерваторам, когда они были у власти почти 20 лет и делали правительство еще более зловредным (Бурская война, ломка прав Рабочих Союзов и т.д.).
С другой стороны, вам тоже известно мое отношение к Советской Республике. Ее цель, ее стремление совершить социальный переворот — общая цель всей нашей социалистической и анархической работы за последние 40–50 лет. Кроме того, я думаю, что как мало русской революции ни удалось бы совершить живучего в этом направлении, — она тем не менее набросает программу изменений в социалистическом направлении, которые так или иначе будут происходить в разных странах, в течение следующих 100–120 лет, — подобно тому, как выполнялись в течение 19-го века введение политического равноправия и уничтожение крепостного права, провозглашенные Французскою Революциею.
Но метод, которым большевики думают совершить переворот, из центра, якобинскою властью и террором, я считаю безусловно ложным, не достигающим своей цели; и я убежден, что он неизбежно ведёт не только к неудаче, а и к суровой реакции, которая может продлиться не только у нас, но и вообще в Европе десятки лет.
Вы также хотите знать мое мнение о вооруженном вмешательстве союзников в русские дела. — Я безусловно против этого, — конечно, не из «патриотизма», а потому что предвижу, как такое вмешательство неизбежно приведет к возбуждению национализма и в данном случае создаст в России враждебность к народам, с которыми мы должны были бы быть в дружбе.
Вместе с тем, оно пробудит в части английской буржуазии завоевательные вожделения, которые всегда оживлялись, когда у власти бывали консерваторы.
Перехожу теперь к практическим вопросам, затронутым вами, и отвечу на них по порядку.
1. — Вопрос о бумаге для России — насущный вопрос. Дети учатся без учебников, без букварей, не хватает тетрадей и просто писчей бумаги. Между тем финны охотно продают бумагу, лишь бы уплата была звонкой монетой. То же, вероятно, сделает Канада. Но Англия, пишете вы, не позволяет продавать бумагу России, — т.е., по теперешним обстоятельствам, Советскому правительству, — Так ли это? А если так, то почему?
Что в Англии и во Франции относятся враждебно к большевизму, — в этом нет сомнения. — Но и в той и другой правительства вынуждены считаться с голосом надрода, и если бы симпатии рабочих масс были вполне на стороне Советской республики, то правительства и буржуазия были бы бессильны.
— Но именно этого — нет.
Право выражать свои мысли, свои убеждения и свою критику правительства словом и в печати, представляет на Западе такое ценное завоевание; из-за него столько было пролито крови, что оно считается основным положением всякой не-тиранической государственности, — тем более республики. За лишение России этого права английские рабочие относились с ненавистью к самодержавию. Понятно, что теперь к отрицанию этого права правительством Советской республики, т.е. предполагаемою народною властью, запрещению всех газет, кроме своей собственной, и всякое осведомление, кроме своего, к этому лишению страны такого основного и нужного права англичане не могут отнестись иначе, как враждебно, и притом с подозрением, как к желанию скрывать что-то очень существенное. Такова психология Запада, — и с нею надо считаться.
Вы пишете, что за последнее время в Известиях и в Правде высказывались мысли, враждебные германскому империализму. Да. Но этим самым не говорите ли вы, что такое отношение — новинка в Советской печати? И я тоже порадовался бы этому, если бы рядом не было следующего: Воссоединяются ли Эльзас и Лотарингия с Францией, от которой они были отторгнуты в 1871-м году против их воли (я был в Эльзасе в 1872 году и видел это), причем Мец, обращенный в укрепленный лагерь для внезапного нападения (укреплений же ближе 100 верст от немецкой границы не позволялось строить), был постоянной угрозой Парижу, особенно революционному, — воссоединяется ли Эльзас с Францией или Познань с Польшей, Известия приходят в ярость. Было даже и то, что отпадение от Германии Балтийских провинций было названо «аннексией».
Согласитесь, что таким образом Советская пресса продолжает усиливать на Западе недоверие к Советской республике.
Прибавьте к этому, что на Западе знают, что члены теперешнего правительства вернулись в Россию на особом положении через Германию; что они вели дезорганизационную пропаганду в русской армии в ту пору, когда немецкие армии <нрзб.> разоряли Бельгию и Францию, и Франция истекала кровью, чтобы отогнать их от Парижа (убитыми и искалеченными Франция потеряла более трети своего взрослого мужского населения, и не она завоевывала Германию); на Западе знают также, что официальный орган Советского правительства и до, и после Брестского «мира» возбуждал общественное мнение России не против тех, кто грабил русский народ, а против тех, кто помогал русским защищаться от них и т.д. Наконец, до вас верно доходил широко распространенный слух о том, что, заключив Брестский мир, Вильгельм рассчитывал не только на припасы из Украины, но и на помощь войсками из России, когда готовил, в марте 1918 года, третье большое наступление, — которое, к счастью, кончилось неудачей и (как всегда бывало в истории с неудачными наступлениями) в корень разложило его армию.
Что же сделано было, чтобы изгладить эти крайне невыгодные впечатления? — Вы упоминаете ноту Чичерина… В ней действительно прозвучало новое направление, но — в разладе со многим другим [2].
2. — То же самое приходится сказать по вопросу о подвозе пищи из-за границы для прокормления наших голодающих и вымирающих детей.
Нет никакого сомнения, что не только Норвегия, но и Соединенные Штаты охотно присылали бы нам пищу и средства добывать ее, если бы они были уверены, что их помощь пойдет только туда, куда она назначается. Прошлой весной я телеграфировал Нью-Йоркской печати обращение к американскому народу, прося семян и тракторов, и оно было принято с большим сочувствием. Но — как раз тогда отношения с союзниками обострились, и о дружеской помощи нечего было и думать.
Если подтвердится факт, на который вы указываете со слов одной норвежской газеты, — т.е. что Английское правительство пригрозило потопить норвежские корабли, если они повезут пищу в Россию, то это, конечно, безобразие. Вместо таких угроз следовало договориться о способах устроить дела так, чтобы пища, привезенная в Россию, шла именно детям, а не на другие нужды.
Теперь необходимость дать Норвегии серьезные гарантии (1) в том, что ее помощь дойдёт по назначению, — что она не будет расхищена — и (2) что то немногое, что теперь дается детям, — т.е. ¼ фунта хлеба и тарелка горячей воды с капустой, без всякого приварка и без капли жира — не будет отнято и употреблено для других надобностей.
Необходимо, следовательно, не только предоставить норвежцам то, что немцы предоставили американцам делать в Бельгии, где американцы сами заведовали кормлением населения, и что царское правительство предоставило в 90-х годах англичанам, когда их заведующие повезли хлеб, чтобы кормить голодающих, — но вместе с этим необходимо предоставить каким-нибудь общественным учреждениям, — например, кооператорам или особым, местным, опять-таки общественным Комитетам, право полного контроля на местах над всею операциею.
Все такие частные вопросы сводятся, впрочем, к одному. Западная Европа не может понять, каким образом могло случиться, что в России оказалось две силы, работавшие на помощь завоевательным планам императорской, капиталистической Германии: партия при царском дворе и — преследуя при этом революционные социалистические цели, — партия крайних социал-демократов. И она не может забыть, какая опасность грозила Европе — в том числе и всему ее передовому, рабочему движению, — если бы императорская Германия одержала верх. Европа знает, как близка была Германия к победе, если бы не геройство Франции, не стойкость и технические силы англичан, и если бы на помощь союзникам не пришли свежие силы, изобретательность и свежая энергия из Америки, и если бы <неразб.> одуревший от успехов на востоке Вильгельм и его советники не бросились в последнее отчаянное наступление, которое — надо помнить — удалось отразить лишь ценою свыше миллиона жизней. При этом на Западе все знают, что если бы Германия не потерпела такого жестокого поражения, какое ей нанесли прошлым летом, то никакой существенной перемены, даже в государственном строе Германии, не произошло бы. Воображать же, что народы Западной Европы потому только приносили в продолжении четырех лет такие ужасные жертвы, и слышать не хотели о мире, пока не почувствовали, что Германия разбита, — воображать, что так было лишь потому, что народ науськивала буржуазия, это значит жить в каком-то мире митинговых иллюзий и не иметь никакою понятия о народе и его роли в современной истории Запада.
Затем, в Западной Европе совершенно не могут понять, как могла часть русской революционной партии так извериться в возможность революции в России, чтобы помогать немецким завоевателям, — не соображая того, что создание в центре Европы 120-и или даже 150-миллионной австро-германской империи роковым образом задержало бы на пол-столетия именно то раскрепощение труда, к которому стремится эта партия. Казалось бы, правительству русской Советской республики следовало принять в расчет все эти сомнения, — тем более, что, если не ошибаюсь, в Европе назревает еще одно серьезное осложнение.
В одной из своих речей Ллойд Джордж спрашивал: — «Против кого набирается в России трёхмиллионная Красная армия?» — Ясно, что он не удовлетворился бы ответом, что она нужна для защиты России от иностранных вторжений. И если вдуматься в современное положение дел и вспомнить уроки прошлых войн, то весьма возможно, что в вопросе Л. Джорджа сказалось опасение новых осложнений в Европе.
В сущности, война еще не кончена. Не только мир еще не заключен, но не мешает вспомнить и пример наполеоновских войн, а также тот факт, что уже в 1875-м году, всего 4 года после заключения мира, Бисмарк был готов возобновить войну с Францией, — и этой новой войне помешало только вмешательство Александра II. Эти факты показывают, что бывают случаи, когда и вскоре после заключения мира война снова может разгореться. Во всяком случае, армия Гинденбурга еще не разложилась, и на днях она праздновала день рождения Вильгельма. Не следует также забывать, что троны — так легко свалившиеся в Германии <неразб.> 1848-го года, — были восстановлены несколько месяцев спустя.
Нет сомнения, что возможность новой войны в близком будущем есть, и что она учитывается государственными людьми. Сказать, что такая война вероятна, — было бы слишком много; но возможность есть, и этого достаточно, чтобы спросить себя, — в каком положении будет тогда Россия?
История учит нас, что в таких случаях, при всяком желании оставаться нейтральным, это не удастся. И если теперешние отношения с союзниками будут продолжаться, то окажутся только два возможных исхода. Или русская армия будет раздавлена Германией, которая тогда силой утвердится Польше, Литве, в прибалтийском крае и, может быть, также в Украине. Или же, что гораздо вероятнее, эта армия вынуждена будет под угрозой разгрома помогать Германии против тех народов Запада, которые одни могли бы помешать образованию завоевательной центральной империи и с которыми нам, уже в силу одного этого, следовало бы оставаться в тесном союзе.
Вот над этим следовало бы задуматься.
3.— Говоря об отношении к нам народов Запада, следует прибавить ещё, что они не могут относиться с доверием к власти, которая прибегает к такому варварскому способу самозащиты, как брать заложников, держать их месяцы под смертным приговором, — что может быть безобразнее этого? — и втихомолку расстреливать их по какому-то «постановлению», в отместку за кого-то, — иногда даже в пропорции десятков человек за одно чье-то покушение!.. Я помню, какие митинги людей всех классов собирались в Англии, когда приговоренных к смерти чикагских анархистов держали целые месяцы под смертным приговором…
Есть анахронизмы, как пытка и заложники, которых человечество более не выносит. Мало того — оно видит в них отсутствие веры в правоту своего дела и — недостаток мужества.
Многое еще следовало бы сказать об общих делах, но на сегодня довольно. Вы спрашиваете о Пальчинском [3]. Уже в начале ноября я просил выпустить его на мои поруки, и 16-го ноября [1918 г.] я получил ответ, что моей просьбе будет дан ход. Действительно, я вскоре получил запрос — если не ошибаюсь, из Чрезвычайной Комиссии. Меня спрашивали, — кем был заарестован Пальчинский? Я ответил, что должно быть Урицким.
Я близко знаю Пальчинского, по Лондону, по громадной работе, выполненной им для Русской Мануфактурной Выставки в Италии, по его добросовестности и поразительной работоспособности в научных инженерно-экономических исследованиях (его три тома in 4° об иностранных портах, — работа, сделанная для России, — монументальный труд). Но он понадобился кому-то как заложник, и его арестовали во второй раз, уже как заложника, и его держат теперь, чуть не третьим после расстрелянных князей! Когда его арестовали, он усиленно работал по заготовке топлива для Петрограда, — и вел он эту работу со свойственной ему организационной способностью. Если бы ему дали кончить эту работу, то вопрос о топливе в Петрограде, да и в Москве тоже, стоял бы иначе, чем теперь. Всё это заложничество свалят со временем на шею революции; но ничего этого революции не нужно!
Но довольно. Не могу больше писать.
Крепко жму руку. Не забывайте нас.
П. Кропоткин.
Это письмо, которое, безусловно, не для печати.
Софья Григорьевна писала в прошлую пятницу, 28 февр. Дошло ли оно?
Будьте так добры, передайте прилагаемое письмо товарищам кооператорам.
ОР РГБ. Ф. 410. Карт. 12. Ед. хр. 58.
Вопросы философии. 1991. № 11. С. 57–61. Публикация И.В. Петушковой.
1. В издательстве И.Д. Сытина в 1918 г. намечался выпуск собрания сочинений П.А. Кропоткина. Вышли только два тома: Записки революционера (т. 1) и Великая Французская революция (т. 2).
2. В январе 1919 г. союзные державы выступили предложением созвать совещание из представителей всех политических групп и государственных образований бывшей Российской империи и Держав согласия, для выработки совместного договора о дальнейшей судьбе России. Народный комиссар иностранных дел Г.В. Чичерин в упомянутой Кропоткиным ноте ответил согласием на участие в совещании, однако предмет его в трактовке большевистского правительства был существенно искажен: предлагались не переговоры о создании некого коалиционного правительства, а заявлялась готовность добиваться мира в гражданской войне путем уступок иностранным государствам: большевики соглашались признать долги царского и Временного правительств, обсудись выплату процентов по займам, предоставление концессий зарубежным предпринимателям. Ни о каких уступках своим противникам внутри России советское правительство не заявляло, а, напротив, подчёркивало, что ничто не должно мешать строительству социализма в Советской России. Вопрос о прекращении военных действий, как обязательном условии начала переговоров, также остался в ноте без комментариев. Хотя многие потенциальные участники совещания считали, что предложенные союзниками условия переговоров будут неприемлемы для большевиков, именно их приглашение сделало переговоры невозможными, так как все белые движения заявили о своем несогласии вести переговоры с непримиримым противником.
3. Петр Акимович (Иоакимович) Пальчинский (1875–1929) — инженер, экономист, политический деятель. Корреспондент Кропоткина.
Покорнейше прошу Продовольственный Комитет, — если возможно, — выдать кое-что из имеющихся в вашем распоряжении припасов, и заранее благодарю Комитет.
П. Кропоткин.
Дмитров
11 марта 1919 г.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 39.
В левом верхнем углу резолюция: «Выдать 10 ф. соли, столько же сахару, пшена 20 фунтов и 3 пачки спичек. 11/III <подпись>».
Г. Дмитров, Московской губ.,
д. Олсуфьева,
4 апреля 1919.
Дорогой мой Атабек, — спасибо, что прислали мне на просмотр вашу брошюру [1]. Сандомирский прав, и то же самое вам сказали бы Грав, Малатеста, испанские товарищи и все западноевропейские друзья.
В том виде, в каком она теперь, т.е. в тех словах, в которых вы выразили вашу мысль, она внесет в умы ужасную путаницу.
Нельзя говорить, что анти-государственное учение должно стать государственным. Это может только внести сумбур.
Основная мысль вашей брошюры — верна. Требуя уничтожения государства, мы должны были указать, как отнесемсямы к самозащите в случае нападения завоевателя-соседа. Мы этого не сделали в достаточной мере. Кое-что, однако, было сделано.
Возьмите речь Бакунина на конгрессе Лиги Мира и Свободы в 1867 г. («Историческое развитие Интернационала», стр. 302–310 женев. изд.), и вы увидите, как резко Бакунин противополагал идею государства идее Свободного анархического Союза производительных ассоциаций и как он видел уже такие союзы ввиде федераций.
Та же федеративная идея у Прудона, в Principe fédératif.
Горе в том, что при ничтожности — вернее, отсутствии — русской анархической литературы и незнакомства русских товарищей даже с тем, что бывало издано по-русски, за границей и в России, наши товарищи — и вы, дорогой мой, в том числе, игнорируете то, что есть в этой литературе, кроме нескольких брошюр.
Попадалась ли вам Государственность и Анархия Бакунина? Эта замечательная вещь была переиздана в России в 1904–5 гг. Тут в поразительной форме высказались мысли, которые вас теперь занимают. Бакунин видит опасности, грозящие России и Европе вообще со стороны Германии и 400-миллионного государства, Китая. Он замечательно рисует это. И ни на минуту не ослабевает его ненависть — глубоко продуманная ненависть — к государству. Спасение он видит, конечно, в раздроблении Российского государства, — того же держусь, как вам известно, и я — и в федеративном союзе общин и рабочих производительных округов для самообороны. Вообще, несправедливо сказать, что анархисты, не веря в возможность близкого осуществления анархии, не спрашивали себя, как защититься от завоевателей? Я действительно слышал это от зеленой молодежи во Франции, — которая, кстати сказать, ничего не читала кроме своих брошюрок. — Но, конечно, ни Бакунин, ни Реклю, ни Гильом, ни Кафьеро, — никто из нашего поколения — ни даже Малатеста (до последней войны), не закрывали глаз на угрозы всякой анархистской попытке со стороны больших государств — Германии и России — и все видели исход не в государстве — государство есть взаимное страхование попа, солдата, судьи, помещика и капиталиста, — а в добровольном союзе общин, а пока (как выразился Гильом, внося поправку к резолюции конгресса Лиги Мира в 1867 г.), — Конгрес «пока не может предложить лучшего образца, как федерация швейцарская и американская» (стр. 309 Истории Развития Интернационала). Если бы Гильом и Бакунин знали историю вольных коммун ХІІ–ХVІ века, как мы ее знаем теперь, они указали бы на лиги городов: в Италии, Германии (Рейнск. города), Швейцарии, Франции, Испании, Шотландии, на Ганзетическую лигу, к которой принадлежали Новгород и Псков, на Cinque Ports, где Дувр, Кале и еще 3 города разных наций составляли один Союз, и т.д. (См. Взаимная Помощь, середина VI главы, стр. 151–154 последнего Московского издания 1918 года, больш. in-8°). Швейцария, начиная с XIII в., могла бы служить хорошим образцом. И если она обратилась теперь в государство буржуев, то виноват в этом не принцип Лиги, а капиталистическая полоса XIX века. — Последняя война открывает новую эру таким лигам. Соединенные Штаты в Европе создадутся уже на несколько новых началах.
Вообще, дорогой мой, мне кажется, что свою брошюру вам следовало бы сильно переделать: указываю — где и в чем. В таком же виде она внесет ужасный сумбур в умы. Отказываться нам от нашей антигосударственности нет никакой причины. Мы враги государства были и есть, и мы проповедники без-государственного объединения всегда были и остаемся.
Как я рад был бы свидеться!
Пока — крепко обнимаю вас и моего любимца. Самый сердечный привет вашей жене. Все это от обоих нас.
П. Кропоткин.
Почин. 1922. № 2. С. 2–3. Публикация А.М. Атабекяна.
1. В примечании к публикации А.М. Атабекян писал, что в брошюре он пытался выделить из понятия государственности признак власти и сохранить термин только за территориальными объединениями для самозащиты. Соглашаясь с доводом П.А. Кропоткина, от издания брошюры он отказался и переработав текст, напечатал его в виде статьи «Территориальность и Анархизм» (Почин. 1920. № 11).
12 апреля 1919.
Дорогой Леонид [1] Леонидович.
Благодарю вас очень за высылку Вестника Сельского Хозяйства, № 1–4. Я прочел его весь с интересом. Особенно заметил я то, что сказано в передовой (на 4-й странице) об местных органах самоуправления и о проведении начала децентрализации управления и создании, при центральных органах, общественно-коллективных организаций.
Мы вступаем в эпоху, когда ныне существующее представительное правление оказывается неудовлетворительным, и нарождается (в Англии) параллельно с ним профессиональное представительство, в виде особого Labour Parliament от фабрично-заводских Комитетов и пр. В России, вероятно, придется вызвать к жизни и сельско-хозяйственное представительство. Вообще — поворот к средневековому гильдейскому устройству. Всё это — с законодательною властью, или, по крайней мере, законодательною инициативою. — Интересно. «Всероссийский Агроп[ромышленны]й Съезд», очевидно, шаг на этом пути.
Интересен также вопрос, поднятый о сельских коммунах. Успех духоборов, конечно, объясняется главным образом их религиозною общиною. Но также и тем, что у них «работа сообща, а щи — порознь». Т.е. припасы тоже сообща (вполне или отчасти), но семейное со-житие удерживается. Когда же рабочему человеку поговорить с женой и детьми, как не за трапезами? Вообще общежития не удаются. Ссоры женщин и promiscuité [2] губят их.
Пишу вам также с просьбой. Софья Григорьевна всё мечтает обработать ту часть земли, которая имеется при занимаемом нами доме, — под огород. Земля есть, а семян, сколько она и наши знакомые не стараются, а достать не могут.
Не можете ли вы помочь? А весна уже на дворе. У нас реки по улицам. Скоро всё стает.
Как живется? Как работается? Надеюсь, вас не призовут в армию. — Скажите, пожалуйста, Анд[рею] Леонид[овичу] и Нат[алье] Юл[ьевне], что мы очень, очень жалели, что они не могли приехать — переночевать у нас. Должен, однако, сказать, что поезда ужасно переполнены. Вчера Саша, уезжая в Москву, пришла на станцию за час, и должна была бы ехать на площадке, если бы не помог знакомый служащий протолкать ее в вагон.
Ну, до свиданья. Весной надеюсь быть в Москве, пока крепко жму руку.
П. Кропоткин.
г. Дмитров, Москов[ской] губ. (необходимо, а то одно письмо заслали в Рязанскую губ.), д. Олсуфьева.
ОР РГБ. Ф. 218. Карт. 686. вд. хр. 20, л.2–3.
1. Так в тексте.
2. скученность, теснота — (франц.).
г. Дмитров, Москов. губ.,
22 апреля 1919.
Дорогой мой Александр,
Когда мы с вами свидимся? Не улучите ли денек, чтобы приехать в Дмитров, конечно, переночевать? О многом хотелось бы поговорить.
Вот, например, о Коммунах. Попадалась ли вам моя Взаимная помощь? Там, в отделе о Взаимной помощи в Средневековых городах, много говорится о Коммунах того времени. Ведь их было тогда несколько сот (более 500) во Франции, в Англии, в Нидерландах, в Швейцарии, в Испании, в Португалии, в Италии, в Германии, Польше, на Балканском полуострове, даже в России.
И это время было расцветом цивилизации, научной, умственной, художественной, торговой, — особенно в первые два века, когда вывозная торговля еще велась городом (Осударем Великим Новгородом), а не отдельными купцами. Свобода выходить из Коммуны и переходить в другую была полная. Только благодаря этому и было возможно развитие рационализма в 12-м веке и впоследствии восстание против папской власти и Католицизма, Коммунистические коммуны Моравских братьев и т.д.
А в «Государство и его роль в Истории» я вкратце рассказал, что сделало Государство, когда в XV и XVI в. вследствие нашествия Монголов, в XIII в., Турок вплоть до Венгрии в XV в., Мавров в Испанию, Южную Италию и Южную Францию, — пришлось создавать государственную власть, и Коммунам (уже разлагавшимся внутри вследствие общественного неравенства) пришлось сдаваться королям, императорам и царям. И — какая тьма наступила тогда на 150–200 лет в Европе.
Заметьте, я только набрасывал программу грандиозной работы об этом периоде — сделать ее подробно я не мог. Есть надо было; и, для этого — писать Россию для Энциклопедий, — работать для Географических Словарей и 12 лет отдать обзорам успехов естествознания по всем наукам… А подлые прихвостни государства и буржуазии в университетах знать не хотят об этом периоде. Римское право, римская власть — их боги. — Но кто-нибудь, когда-нибудь, сделает эту работу, начатую во Франции Сен-Симонистом Augustin Thierry и в Германии сделанную, в общем недурном (но далеко еще не то что нужно) обзоре, сыном философа Гегеля. Но разве наши централисты обмолвились когда-либо об этом труде?!
Гocyдарcтвo было, начиная с 16-го века, мертвящею силою в Европе. Конечно, и в Коммунах развелось много мертвящей силы — в XIV, XV и XVI веках, — развилось потому, что нажива купцов и банкиров разъедала Коммуну; но Государство остановило всё развитие, даже научное. Если паровая машина была изобретена и сделалась практическою только в XVIII в., то не потому, чтобы наука еще не была готова для этого, или техника несовершенна… Нет! Государство задавило творчество и умственное развитие. —
Ну, да всего в письме не скажешь. — И из книг приходится ссылаться не на общие сочинения, а на истории отдельных городов, и из них самому делать выводы. Университеты и Академии не терпят таких «коммунистических» теорий. —
Что касается до циммервальдизма, «отвлеченного интернационализма», «расплывчатого космополитизма», как вы очень верно его определили, и, прибавлю еще, вообще «je m'enfich'измa», т.е., по-русски, «а мне наплевать», — то это ставит на очередь действительно очень важные вопросы. Ну, да поговорим при случае. В начале мая мне очень хочется приехать в Москву недели на 2, поработать в Румянцевском музее. Тогда сойдемся и побеседуем. А до того времени, может быть, и вам удастся сюда приехать.
Пока, крепко обнимаю вас, сердечный привет вам от Софии Григорьевны и от нас обоих вашей жене. Бедная! Сколько она мучилась. Еще раз обнимаю вас, дорогой.
П. Кропоткин.
Почин. 1921. № 1. С. 2. Публикация А.М. Атабекяна.
[1] [28 avril 1919.]
Bien cher ami
Enfin une occasion se présente de vous écrire, et je m’empresse d’en profiter — sans être sûr, d’ailleurs, que cette lettre vous parviendra1.
Tous deux nous vous remercions de cœur pour l’intérêt fraternel que vous avez pris à votre vieil ami, lorsque le bruit s’était répandu de mon arrestation. Le bruit était absolument faux, ainsi que les racontars concernant l’état de ma santé.
Le docteur Milner [2], qui vous remettra cette lettre, vous racontera la vie isolée que nous menons dans notre petite ville de province. A mon âge il est matériellement impossible de prendre part aux affaires publiques pendant une révolution; et s’en occuper en amateur n’est pas dans ma nature. L’hiver passé, que nous passions à Moscou, j’ai travaillé avec un groupe de collaborateurs pour élaborer les éléments d’une république fédéraliste [3]. Mais — le groupe a dû se disperser, et je me suis remis à un travail sur l’Ethique que j’avais commencé, il y a une quinzaine d’années, en Angleterre.
Tout ce que je peux faire maintenant, c’est vous donner une idée générale de la situation en Russie, dont, à mon avis, on ne se rend pas bien compte en Occident. Une analogie l’expliquera, peut-être.
Nous traversons en ce moment ce que la France vécut pendant la révolution jacobine, de septembre 1792 à juillet 1794, avec ceci en plus que maintenant c’est une révolution sociale qui cherche sa voie.
La méthode dictatoriale des Jacobins fut fausse. Elle ne pouvait pas créer une organisation stable — et forcément elle aboutit à la réaction. Mais les Jacobins accomplirent néanmoins, en juin 1793, l’abolition des droits féodaux, commencée en 1789, que ni la Constituante ni la Législative ne voulurent pas achever. Et ils proclamèrent hautement l’égalité politique de tous les citoyens. Deux immenses changements fondamentaux qui dans le courant du XIXe siècle firent le tour de l’Europe.
Un fait analogue se produit en Russie. Les bolcheviks s’efforcent d’introduire, par la dictature d’une fraction du parti social-démocrate, la socialisation du sol, de l’industrie et du commerce. Ce changement qu’ils s’efforcent d’accomplir, c’est le principe fondamental du socialisme. Malheureusement, la méthode par laquelle ils cherchent à imposer, dans un état fortement centralisé, un communisme rappelant celui de Babeuf, — par leurs décrets et en paralysant le travail constructif du peuple, — cette méthode rend la réussite absolument impossible. Ce qui nous prépare une réaction furieuse, méchante. Celle-ci cherche déjà à s’organiser pour ramener l’ancien régime, en profitant de l’épuisement général, produit d’abord par la guerre, puis par la famine que nous subissons dans la Russie centrale et par la désorganisation complète de l’échange et de la production, inévitables pendant une révolution aussi vaste, accomplie par décrets.
On parle en occident de rétablir «l’ordre» en Russie par une intervention armée des alliés. Eh bien, cher ami, vous savez combien criminelle envers tout le progrès social de l’Europe fut, à mon avis, l’attitude de ceux qui travaillèrent à désorganiser la force de résistance de la Russie — ce qui prolongea la guerre d’une année, nous donna l’invasion allemande sous le couvert d’un traité, et coûta des flots de sang pour empêcher que l’Allemagne conquérante écrasât l’Europe sous sa botte impériale. Vous connaissez bien mes sentiments à cet égard.
Et néanmoins je proteste de toutes mes forces contre toute espèce d’intervention armée des alliés dans les affaires russes. Cette intervention aurait pour conséquence un accès de chauvinisme russe. Elle nous ramènerait une monarchie chauviniste — on en voit déjà les indices — et, notez bien ceci, elle produirait dans l’ensemble du peuple russe une attitude hostile envers l’Europe occidentale, — attitude qui aurait les plus tristes conséquences. — Les Américains l’ont déjà très bien compris.
On imagine, peut-être, qu’en soutenant l’amiral Koltchak et le général Dénikine on soutient un parti libéral, républicain. Mais c’est déjà une erreur. Quelles que fussent les intentions personnelles de ces deux chefs militaires, le grand nombre de ceux qui se sont groupés autour d’eux ont d’autres visées. Forcément, ce qu’ils nous apporteraient serait un retour à la monarchie, la réaction et des flots de sang.
Ceux des alliés qui voient clair dans les événements devraient donc répudier toute intervention armée. D’autant plus que s’ils veulent réellement venir en aide à la Russie, ils trouveront immensément à faire dans une autre direction.
Nous manquons de pain dans tout l’immense espace des provinces centrales et septentrionales.
Pour se procurer à Moscou, ou ici à Dmitrov, une livre de pain noir, de seigle — en plus de la livre, ou du quart de livre par personne, délivrés par l’Etat à un prix très élevé, mais relativement modeste, (d’un rouble soixante la livre: autrefois cela représentait quatre francs), — il faut payer de 25 à 30 roubles ( soit, 62 à 75 francs) la livre de 450 grammes. Et encore! On n’en trouve pas! C’est la famine, avec toutes ses conséquences. Toute une génération s’étiole… Et on nous refuse le droit d’acheter du pain en occident!.. — Pourquoi? Serait-ce pour nous ramener un Romanoff?
Partout en Russie nous manquons de marchandises fabriquées. Le paysan paie des prix fous pour une faux, une hache, quelques clous, une aiguille, un mètre de n’importe quelle étoffe — mille roubles (autrefois cela faisait 2500 francs) les quatre roues ferrées d’un méchant chariot russe. Dans l’Oukraïne c’est encore pire: on ne trouve de marchandises à aucun prix.
Au lieu de jouer le rôle que l’Autriche, la Prusse et la Russie jouaient en 1793 envers la France, les alliés auraient dû tout faire pour aider le peuple russe à sortir de cette terrible situation. D’ailleurs, on verserait des flots de sang pour faire revenir le peuple russe au passé — on n’y réussirait pas.
C’est à construire un nouvel avenir, par l’élaboration constructive d’une vie nouvelle, — qui se dessine déjà, malgré tout — que les alliés devraient nous aider. Sans tarder, venez en aide à nos enfants! Venez nous aider dans le travail constructif nécessaire ! Et pour cela, qu’on nous envoie, — non pas des diplomates et des généraux, mais du pain, des outils pour le produire et des organisateurs, qui ont su si bien aider les alliés pendant ces terribles cinq années à empêcher la désorganisation économique et à repousser l’invasion barbare des Allemands…
On me rappelle que je dois terminer cette lettre, déjà trop longue. Je le fais en vous embrassant fraternellement
Pierre Kropotkine
Dmitrov, gouvernement de Moscou
28 avril 1919.
Madame Kropotkine et Sacha vous font beaucoup d’amitiés. J’espère bientôt vous récrire, puisque Sacha (qui a travaillé cet hiver avec la Croix Rouge norvégienne) espère bientôt faire un voyage en Suède et Norvège. J’ai eu dernièrement de vos nouvelles par Bjorklund qui est venu me voir à Dmitrov. Nous avons été tous les quatre si contents de savoir que vous êtes en bonne santé et de tout cœur nous vous envoyons nos meilleurs souhaits.
P.K.
[1] [Дмитров. 28.IV.1919].
Мой дорогой друг.
Наконец-то представился случай написать вам, и я спешу воспользоваться им, хотя и не уверен, что это письмо дойдет до вас.
Мы оба сердечно благодарим вас за братское участие к своему старому другу, когда распространился слух о моем аресте. Слух этот был совершенно ложен, равно как и сказки относительно состояния моего здоровья.
Доктор Мильнер [2], который доставит вам это письмо, расскажет о затворнической жизни, которую мы ведем в нашем провинциальном городке. В мои годы физически невозможно принимать участие в общественной жизни в период революции, а делать это кое-как — не в моей натуре. Прошлой зимой, которую мы провели в Москве, я с группой единомышленников работал для создания в России духа федерализма, подготовки основных начал федералистической республики [3]. К сожалению, эта группа распалась, и я вернулся к работе над Этикой, которую я начал почти пятнадцать лет тому назад, в Англии.
Всё, что я могу для вас сейчас сделать — это дать вам общее представление о положении в России, о котором на западе не имеют ясного представления. Его лучше всего объяснить путем сравнения.
Мы сейчас переживаем то же, что переживала Франция во время якобинской революции с сентября 1792 г. по июль 1794 г., с той разницей, что теперь ищет себе путей революция социальная.
Диктаторская система якобинцев была неверной; она не могла создать устойчивой организации и неизбежно привела к реакции. Тем не менее якобинцы добились (в июне 1793 г.) уничтожения феодальных прав, чего не могли совершить ни Учредительное, ни Законодательное собрание; они громко провозгласили политическое равенство всех граждан. Эти две глубоких, коренных перемены в течение XIX в. завоевали всю Европу.
Нечто подобное происходит в России. Большевики стремятся посредством диктатуры одной фракции социал-демократической партии ввести социализацию земли, промышленности и торговли. Перемена, которую они стремятся осуществить, является основным принципом социализма. К несчастию, метод, которым они пытаются его ввести — с помощью декретов — парализует построительную работу народа, делает успех их дела совершенно невозможным и лишь подготовляет почву для злобной реакции. Она уже теперь пытается сорганизоваться и восстановить старый режим, воспользовавшись всеобщим истощением, которое возникло сперва из-за войны, а затем из-за голода в центральной России, и полной дезорганизацией обмена и производства, неизбежной во время революции такого масштаба, производимой декретами.
На Западе говорят о восстановлении «порядка» в России путем вооруженной интервенции союзников. Вы, мой друг, хорошо знаете мое отношение к тем, кто стремился подорвать силу сопротивления России, что еще на год продлило войну, навлекло на нас под видом договора немецкое нашествие и потребовало потоков крови для того, чтобы помешать Германии раздавить Европу под своей имперской пятой. Вам хорошо известны мои чувства относительно этого вопроса.
Тем не менее я протестую всеми силами против какого бы то ни было военного вмешательства союзников в русские дела. Такое вмешательство имело бы своим последствием взрыв русского шовинизма; оно привело бы нас опять к шовинистической монархии и вызвало бы среди русских — заметьте это особенно — враждебное отношение к Западной Европе, чреватое печальными последствиями. Американцы уже уяснили себе это.
Кое-кто воображает, быть может, что поддерживая адмирала Колчака и генерала Деникина, они оказывают помощь либеральной, республиканской партии. Это безусловная ошибка! Каковы бы ни были личные намерения этих двух генералов, большинство в их окружении преследует совершенно определенные цели. Они неизбежно приведут нас к монархии, реакции и рекам крови!
Те из союзников, которые понимают наше положение, должны отказаться от мысли о военном вмешательстве. Если они действительно желают помочь России, у них не будет недостатка в работе в ином направлении.
У нас, в центральных и северных областях, не хватает хлеба.
Чтобы купить в Москве или здесь, в Дмитрове, фунт черного хлеба сверх того фунта или четверти фунта на человека, выдаваемых государством по весьма высокой, но сравнительно доступной цене в 1 р. 60 коп. за фунт, надо заплатить от 25 до 30 рублей (что составляет от 62 до 75 франков) за фунт в 450 граммов! И даже за эту цену нелегко достать! Это — голод со всеми последствиями. Целое поколение хиреет… А мы лишены возможности покупать хлеб на западе! Почему? Не для того ли, чтобы посадить к нам опять кого-нибудь из Романовых?
У нас в России везде не хватает фабричных товаров. Крестьянин платит невероятные цены за косу, за топор, за несколько гвоздей, за иглу, кусок материи, тысячу рублей (когда-то это равнялось 2500 франкам) — за четыре обтянутых железом колеса скверной русской тележонки. На Украине положение еще хуже: фабричных товаров не достанешь ни за какую цену.
Вместо того, чтобы играть роль, которую играли Австрия и Пруссия в 1793 году по отношению к Франции, союзники должны были бы сделать все от них зависящее, чтобы помочь русскому народу выбраться из этого ужасного положения.
Союзники должны помочь нам в создании новой жизни, очертания которой уже вырисовываются вопреки всему. Пусть они придут немедля на помощь к нашим детям! Но для этого союзники должны послать к нам не дипломатов и генералов, а хлеб, орудия для его производства и организаторов вроде тех, которые так хорошо помогали в течение страшных пяти лет преодолевать экономическую разруху и отражать варварское нашествие немцев…
Мне напоминают, что я должен окончить письмо, и без того слишком длинное. Братски обнимаю вас.
Петр Кропоткин.
Дмитров, Московской губ.
28 апреля 1919.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр.13, л. 13–20 (французский текст), 9–12 (первая редакция перевода), 21–24 (вторая редакция).
L’Humanité. — 1919. — № 5653, 10 oct. — P. 1.
Corr. de Brandes. 1956. P. 225–229.
Интернациональн. сб. С. 193–196 (еще один вариант перевода, по публикации в l’Humanité).
1. На копии, хранящейся в ГАРФ, перед датой помета: «1-е письмо Георгу Брандесу».
2. Полностью фамилия указана только в копии и переводах, хранящихся в ГАРФ. В публикации 1956 г. фамилия обозначена только первой буквой и в примечании указано, что остальное зачеркнуто чернилами другого цвета, чем основной текст. Семен Львович Мильнер — в 1918—1919 гг. сотрудник Всероссийского союза потребительских обществ; корреспондент Кропоткина.
3. Кропоткин был избран председателем Лиги федералистов, созданной в Москве в 1917 г. для пропаганды идей федерализма и децентрализма. Обращение о задачах Лиги и ее устав см.: Вопросф философии. 1991. № 11. С. 52–54. Планами Лиги предусматривалось издание «Энциклопедии федерализма» в трех выпусках: вып. 1 — «Очерки федеративного движения в России» (в 2-х частях), вып. 2 — «Вопросы федеративного строительства» (в 2-х томах), вып. 3 — «Организация Великороссии — центральной России». В числе предполагавшихся авторов разделов этих пяти томов были П.А. Сорокин, С.А. Корф, Б.А. Кистяковский, С.П. Мельгунов, А.К. Дживелегов и др. Подготовлен был только первый том. После переезда Кропоткина в Дмитров летом 1918 г. деятельность Лиги замерла, а затем и вовсе прекратилась.
гор. Дмитров, Московск. губ.
Советская, д. Олсуфьевых
24-го мая 1919 г. [1]
…сильно взволнован известием о положении Петрограда […] [2]
— Неужели Эльзас и Лотарингия должны были оставаться в руках Германии, когда, после 47-летнего пребывания под немецкой ферулой, население безусловно этого не хочет. Франция уже не может продолжать этой жизни под страхом, что при малейшей внутренней смуте во Франции или неуступчивости в колониальных вопросах 70-миллионная Германия набросится на Францию, — и за неделю до мобилизации, в силу Kriegsgefahrzustand’а [3] Мец выбросит на беззащитную (на 150 верст, от границы, по Франкфуртскому договору, Францию), ¼-миллионную армию, снаряженную всем, вплоть до последней ручной гранаты, в укрепленном плацдарме. Меце.
Конечно, вы, сидевший за замком в Сибири, не переживали этого состояния Франции; мы, т.е. французские товарищи и я, пережили и выстрадали это состояние.
Помнится, дважды мы говорили французским товарищам: «Eh bien, commençons» [4], и те, с грустью, чуть не со слезами в глазах, говорили: «Mais, Pierre, dans 15 jours — les allemands seront à Paris». И мы, с такой же грустью отвечали: «Oui, vous avez raison!» [5]
Помнится, раз я упрекнул Рошфора и других националистов, говоря: «Вместо ваших писаний, вы [бы] лучше так укрепили бы границу полевыми укреплениями, чтобы собака не могла проскочить из Меца, — не то, что армия» — и мне ответили: «Кропоткин не знает, верно, что, по тайной статье Франкфуртского договора (1871 г.), мы не имеем права строить укреплений ближе 150 км от границы».
Помнится также, что я раз написал для нашей газеты статью «Démantelez Metz!» [6], — помня, как незадолго до войны 1870–71 гг. Наполеон III потребовал от Германии разрушить укрепления Люксембурга, который тоже (как потом Мец) был обращен в плацдарм и в крепость для нападения, не для защиты. Но я не решился отдать эту статью в печать, чувствуя, что такое разумное требование вызовет такую бурю в Германии, которая сделает войну неизбежной.
Словом, необходимость для Франции избавиться от соседства немецких территорий, — следовательно, крепостей в 260 километрах от Парижа, так ясна, что даже разговаривать не стоит.
Не забывайте, что в 1914 г. немцы были уже в каких-нибудь 30 км от Парижа, когда Париж спасло то, что народ назвал «чудом», — штука, выкинутая с «армией» в 60 000 человек, из жандармов, полицейских и прочего сброда, переряженных в солдаты и подвезенных на автомобилях во фланг немцам. Какая бойня шла, когда реки немецких солдат, доведенных до совершенства, вливались во Францию, как лавина, которую невозможно было остановить иначе, как пролив реки крови защитников.
Мне очень хотелось вам послать брошюру (очень обстоятельную) Каутского «Elsass Lottringen», вышедшую в XI. 1917 г.; я перечитал ее, получив ваше письмо. Вы увидали бы, как сами немцы в 1864 г. (Якоби и его партия, Либкнехт, Бебель и весь Совет Интернационала) отнеслись к захвату Э[льзас]-Л[отарингии]. — И вы увидали бы, на какие невероятные уступки шли французы — даже «шовинист» Эрве (ставший шовинистом, когда увидал, что война уже предрешена Германией), чтобы вернуть Э. Л. в обмен на колонии и т.п.
Скажут, может быть: «Отчего же не пустить на плебисцит?» Что Эльзас громадным, подавляющим большинством выскажется за возврат к Франции, — никто из немцев не сомневается. Немецкое «иго» ненавидят в Эльзасе теперь, как ненавидели в 1872 г., когда я проезжал по Эльзасу. Но в Лотарингию германское правительство столько переселило немцев из Германии (как оно делало в пограничных областях Польши), это правительство так широко практиковало «колонизацию» Лотарингии, что в некоторых ее округах, именно горных, исход плебисцита ненадежен. Может случиться небольшой перевес немцев. Мне это подробно объяснил один лотарингец: где-то сохранилась и его карта округов [7]
Немцы, когда отступали, вы знаете, что они делали со страной, впрочем, я говорю вздор — вы не знаете. Откуда знать, когда наша русская пресса так жалела «бедненьких немцев, на которых набросился весь мир», что никто не говорил всей правды об их безобразиях при отступлении. Словом, французские угольные шахты затоплены, разрушены. В Англии я спускался в шахты и конкретно знаю, что значит, если разрушить или просто затопить шахту, взорвав водокачку. Французы правду говорят, что 15 лет пойдет на исправление шахт. Но, если они врут, если шахты можно привести в прежнее состояние в 2–3 года, — зачем же дело стало? Отчего бы немцам не взяться за это самим, — только обеспечив Францию углем, которого она не может теперь добывать у себя, пока шахты не будут исправлены?
[…] [8]
Я знаю, что французские капиталисты — жадная свора. Знаю, что они рады лишнее сорвать. И тут — возможны разговоры. И они будут. Даже в «Известиях» прорывается,— нет-нет что в самой Германии благоразумные люди ничего «ужасного» не видят в условиях. [9]
Не забывайте, родной мой, что Франция потеряла 1 600 000 убитыми (из 38 000 000 французов), следовательно, из 19 000 000 мужского населения, из которых 9½ миллионов детей и стариков… что Англия потеряла столько же (Россия — 1 700 000) и т.д. и совершенно естественно, что люди хотят обеспечить себя от подобных приключений, на следующие, ну, хоть 50 лет.
[…] [10]
Повторяю, я убежден, что союзники заранее готовы торговаться, — и готовы будут на уступки, лишь бы «que ça ne se rèpète pas avant un demi-siècle, — et entre temps viendra quelque chose de nouveau, le socialisme, l’anarchie» [11] — так думаю я.
[…] [12]
Насчет «осчастливленных» рабочих скажу вам, что гораздо раньше, чем появились первые проблески возможной победы союзников, благодаря урокам национализуемого хозяйства во время войны, — еще когда мы были в Англии, — шла громадная работа, — в виде всевозможных комиссий, приходивших к заключениям, — одни — к чему-то вроде «guild socialism»; другие—«municipal socialism»; третьи — «state socialism» [13]; заводских и фабричных комитетов; перехода заводов и фабрик в заведование рабочих — и т.д., и т.д.
[…] [14]
Еще 3–4 страницы надо было бы писать. [15]
Не взыщите, аще не дописах или переписах.
Сборник статей, посвященный памяти П.А. Кропоткина / Под ред. А. Борового, Н. Лебедева. — Пб.; М.: Голос труда, 1922. — С. 172–175.
Письмо известно в виде больших цитат, приведенных Г.Б. Сандомирским в его статье «Кропоткин и Франция» (с. 168–176 указ. сб.). Комментарии Сандомирского, излагающие опущенные в публикации части письма, вынесены в примечания.
1. В начале письма Кропоткин сообщает, что письмо от Сандомирского от 16 мая он получил 18-го.
2. Сообщает, что постарается ответить на вопросы Сандомирского о мировой войне. Утверждает, что нужно только радоваться территориальным уступкам со стороны Германии.
3. Осадного положения, объявляемого вследствие угрозы войны. — (нем.).
4. Что ж, начнем! — (фр.).
5. Но, ведь, через 2 недели немцы будут в Париже, Петр! … Да, вы правы! — (фр.).
6. «Обезоружьте Мец». — (фр.).
7. Переходя, в другом месте письма (видимо, большой пропуск) к Саарской области, «с ее 300-тысячным населением,» Кропоткин также защищает французов.
8. Вновь большой пропуск. Сандомирский называет пропущенное место «апологией Версальского мира» и свидетельствует, что следующие строки написаны в ответ на его возражения.
9. Возможно, пропуск, обозначенный Сандомирским ремаркой «И далее:».
10. Пропуск размером в страницу, посвященный колониальному вопросу.
11. Это не повторилось бы по крайней мере в течение полувека, а там придет новое — социализм, анархия. — (фр.).
12. Видимо, пропуск. Дальнейшие рассуждения Кропоткина вызваны ироничными замечаниями Сандомирского относительно требований 8-часового рабочего дня, зафиксированных в положениях Версальского договора.
13. цехового социализма, муниципального социализма, государственного социализма — (англ.).
14. Пропуск; из опущенных тем указано лишь мнение Кропоткина о том, что среди рабочих запада подорвано уважение к парламенту.
15. Пропуск; Кропоткин приглашает адресата приехать в Дмитров.
г. Дмитров, Москов. губ.
Советская, д. Олсуфьева
27 мая 1919 г.
Многоуважаемый А[лександр Александрович].
Позвольте от души поблагодарить вас — за себя и за всех русских читателей, — за вашу действительно прекрасную книгу «Молодые годы Михаила Бакунина» [1], которую вы мне подарили еще летом 17-го года. Только теперь удалось мне прочесть ее всю подряд! И читал я ее с глубоким интересом — большим, чем всякий хороший роман.
Пережить, благодаря вам, жизнь этого замечательнейшего молодого поколения — особенно в письмах Белинского, — да еще посреди теперешних событий — большое наслаждение.
Иной раз, каюсь, прорывалось сожаление: — «Зачем это он не дал всего письма целиком?» Но, по мере того, как я читал дальше, я понимал, как вы достигли этой цельности, дающей мелодию художественного романа, и, следовательно, производимого вашей книгою впечатления повести о душевной жизни замечательных, художественно цельных типов.
Большое, большое вам спасибо.
— Пишу вам из Дмитрова, где мы поселились на зиму, убегая от московского холода и голода, в уютном домике, в крошечном уездном городе. Зимою мы не были разобщены с Москвой; но за последние два месяца, вследствие «мобилизации мешочников» (взамен упраздненной торговли) сообщения — просто возмутительны, ужасны в точном смысле слова. Зато в одиночестве ударно работал, — насколько позволяют годы, — продолжал давно начатую работу (еще в 1902–3 гг.) над Этикой. К сожалению, ударился в род исторического обзора [2] (для которого я тогда еще подготовил материалы); но уже приближаюсь к концу его, и конечно, он помогает в построительной части.
— Где вы теперь? В Петербурге? в провинции? Сегодня еду в Москву дней на 10 и постараюсь узнать, куда адресовать это письмо [3].
С искренним уважением крепко жму вам руку.
П. Кропоткин.
В Москве будем жить в Леонтьевском пер., д.26, кв.39 (сестер Выдриных).
ГАРФ. Ф.1129. Оп.2. Ед.хр.81, л. 2–3.
1. Имеется в виду книга: Корнилов А.А. Молодые годы Михаила Бакунина. Из истории русского романтизма. М., 1915.
2. Упоминаемый исторический обзор составил первый том книги: Кропоткин П.А. Этика. T.1: Происхождение и развитие нравственности. — Пг.; М.: Голос Труда, 1922.
3. На сохранившемся конверте (л. 1) написано: «Москва. Корнилову», адрес не указан. Видимо, его узнать не удалось, и письмо не было отправлено. А.А. Корнилов в августе 1917 г. уехал из Петрограда в Кисловодск, где жил до лета 1921 г.
Москва, Леонтьевский, 26,
квартира 39.
Гор. Дмитров, Московской губернии,
Советская, дом Олсуфьева,
9 июня 1919 года
Многоуважаемый Александр Иванович!
Только теперь удается мне улучить несколько минут, чтобы написать Вам и поделиться впечатлениями, вынесенными из «Горя от ума» в Малом театре.
До сих пор я нахожусь под впечатлением нашего великого произведения в превосходной постановке и ансамбле Малого театра. Все время то та, то другая сцена всплывает в памяти, и каждая из них вызывает ряд других, и всё время проносится в голове: «Как хорошо!» И относится это восклицание к пьесе и к исполнителям, которые сливаются в одно — в великом произведении.
Когда я думаю об этом впечатлении, то, зная «Горе от ума» наполовину наизусть и помня, как некоторые места драмы всегда казались мне не совсем натуральными, а потому трудными для исполнения, я восхищаюсь тем, как Малый театр сумел избегнуть этих трудностей тонким пониманием характеров: до чего простыми, естественными, необходимыми являются даже эти места в вашей постановке и в понимании характеров вашею труппою.
Малый театр остался на высоте прежних времен. Для меня это — факт.
Я видел «Горе от ума» в Малом театре со Щепкиным и Шумским [1] в ранней моей молодости, и хотя в ту пору мое внимание направлялось преимущественно на того или другого исполнителя, тем не менее я могу теперь сказать, что общее впечатление теперь у меня гораздо цельнее, чем тогда; так что «Горе от ума», как высоко я всегда ни ценил как комедию (или драму), еще более выиграло в моих глазах.
Одно мне не совсем понравилось. Сцена с Г. N., Г. D. и с распространением слуха о Чацком показалась мне немного отрывочной. Хотелось видеть несколько больше движения в большей толпе и большей ее скученности и большей непрерывности. Простите мне это замечание зрителя.
Я видел Щепкина в «Горе от ума», когда я был еще очень молодым, и его игра произвела на меня такое глубокое впечатление, что я до сих пор вижу его и слышу некоторые части его речей в «Горе от ума» — например, в сцене со Скалозубом, в «Ревизоре» (Городничий) и «Свадьбе Кречинского». Этими воспоминаниями определился раз навсегда мой драматический вкус, мое понимание драматической игры и мои идеалы в ней.
Позвольте вам сказать просто и откровенно, что Ваша игра в Фамусове перенесла меня именно к этим временам.
Трудность в Фамусове — это сохранить самоуважение и, следовательно, спокойствие grand seigneur’а, большого барина, с некоторою суетливостью («отдушничек откроем поскорее», «Что за прыть!»), подделыванием под вкусы Скалозуба, уменье найти общую тему разговора и некоторое презрение к нему. Все это должно вытекать совершенно естественно из его натуры.
И всё это, все эти особенности Фамусова Вы провели превосходно. Он является у Вас необыкновенно цельным, а в этом ведь вся суть!
Я понимаю, как трудно слить в одно: тип «старичков» из Английского клуба, в которых много было теперь уже несуществующих, видоизменившихся форм барства и чванства, и способность восхищаться «Максим Петровичем». Тогдашняя смесь французского маркиза с крепостником не существует: этот тип теперь приходится создавать.
И вот, многоуважаемый Александр Иванович, позвольте сказать, что именно этот тип вы превосходно воспроизвели, не упустив необходимой черточки русского добродушия (ну, хоть в том, как вы кинули замечание Петрушке: «Вечно ты с обновкой…»)
Все ваши монологи были полны жизни и правды. И что мне, так любящему драму Грибоедова и его стих, особенно нравилось, это то, что хорошо, звучно и вместе с тем натурально у вас, да и у всех исполнителей, звучит стих Грибоедова. Именно стих, так звучно и красиво выходит.
Словом, я испытал большое художественное наслаждение.
В вашем исполнении, — сравнивая общий тип Фамусова, его повадку, его интонации, его отдельные запомнившиеся фразы в исполнении Щепкина и в вашем, — я переживал пережитое тогда и находил только одно: что немного более басовый тембр голоса Щепкина придавал его Фамусову немного более aplomb.
Про Софью я уже говорил вам, что из тех времен я вынес впечатление, что Софья девица лет двадцати двух, сухая, черствая, с напускным сентиментализмом; а потому я чрезвычайно рад был увидеть новую для меня Софью, молоденькую семнадцатилетнюю девушку, симпатичную, несмотря на свои недостатки, — больше продукт воспитания, чем натуры. Это — гораздо вернее.
В Чацком я видел Шуйского, — насмешника, сатирика, язвительного. Г-н Ленин [2] дал тип в другом роде, тоже совершенно правильный, и в третьем действии Чацкий у него вышел вследствие этого совершенно симпатичным. его монолог при разъезде, горячий, с истинным увлечением, мне очень понравился.
Про Репетилова скажу, что г-н Рыжов [3] совершенно подкупил меня своим добродушием. Именно тот «добрый малый», о котором говорит сам Репетилов. И врет-то он, потому что — как не врать? И увлекается он своими друзьями по простодушию. Иначе Репетилов отдавал бы шаржем. Репетиловы, которых я раньше видел, делали его совсем несимпатичным, а воплощение г-на Рыжова мне больше нравится своею простотою и искренностью.
Меня отрывают, я должен кончить это и без того слишком большое письмо.
Еще раз, многоуважаемый Александр Иванович, сердечно благодарю вас за высокохудожественное наслаждение, пережитое в этот вечер.
Через два–три дня мы уезжаем из Москвы в Дмитров, но надеюсь будущей осенью опять иметь удовольствие встретиться с вами и братски пожать вашу руку.
П. Кропоткин.
Южин-Сумбатов. С. 572–573.
1. Михаил Семенович Щепкин (1788–1863) и Сергей Васильевич Шумский (1820–1878) — крупнейшие русские актеры, основоположники реалистической школы в России.
2. Михаил Францевич Ленин (настоящая фамилия — Игнатюк; 1880–1951) — актер Малого театра в 1902–1919 и с 1923 г. до конца жизни.
3. На письме против этого места имеется помета рукой А.И. Южина-Сумбатова: «Играл не Рыжов, а Климов Репетилова в этот спектакль, — П.А. Кропоткину досталась неверная афиша, каких очень много было за время с 17-го года».
Дмитров, Московской губ.,
Советская, д. Олсуфьева.
26 июня 1919.
Милая моя Вера.
Извини, что так замедлил ответом на твое письмо. Оно получилось в Дмитрове уже 26 мая и было переслано мне в Москву, куда мы ездили, для работы, на две недели; но в Москве я безусловно не принадлежал себе — посетителей без конца; а возвращаясь сюда, простудился и провалялся несколько дней.
Я отправил твое письмо по назначению, из Москвы. Но выйдет ли из этого что-нибудь — не знаю: местные Советы повсеместно суровее центральных властей. Прибавлять что-нибудь от себя я не стал — ты сама, конечно, этого не предполагала.
Жизнь, здесь, под Москвой, так же тяжела, как и вообще в центральной области. Цены на всё, кроме молока (50 р. четверть) даже выше, чем в Москве — муки, даже за 1400 р. пуд, трудно достать. Сейчас даже неохотно продают за деньги. Если бы — начиная с января, — кооператоры, узнав, как мы нуждались в пище, не стали присылать, по божеской цене, кто — муки, кто крупы, или сахара, да еще товарищи анархисты с юга не прислали припасов, то не знаю, как бы мы прожили. — К счастью, дом был теплый и дрова были с лета заготовлены его владельцем. —
Издателю моих книг, Сытину, делают всякие затруднения — отпечатанное лежит по два месяца [и] более, не получая разрешения на выход, — а от предложенного мне издания четырех моих томов по 60 000 экз. каждый, Ц[ентральным] И[сполнительным] Комитетом, с уплатою мне 240 000 р., я, конечно, отказался, так как создание привилегии Государственного Издательства было бы смертью свободной мысли.
Пока мы остаемся в Дмитрове. Соня насадила довольно большой огород — если не пропадут труды, то на зиму будут большею частью свои овощи. Я работаю над Этикой: взялся за начатую еще в 1902 году работу. Понемногу подвигается.
Ты не сердись на меня, милая Вера: я посылаю тебе 1000 р. Знаю, что теперь это пустяки, и хотел бы послать втрое больше — но прими это по-братски.
Оба обнимаем тебя и милую Веру, Мишу, Колю — всех вас.
П. Кропоткин.
Частное собрание, Москва. Фотокопия.
г. Дмитров, Моск. губ.
Советская, д. Олсуфьева
26 июня 1919.
Дорогой Константин Семенович.
Сейчас кончил читать подаренный мне вами экземпляр дневника Льва Николаевича, и не могу не поблагодарить вас душевно за этот подарок. Каюсь, что местами сердился на милого Льва Николаевича — за христианское, — нет, за не христианское, а «церковническое» высокомерие, или, вернее, за церковническое выражение его суждений о неверующих и не-христианах.
Но это — только местами, тогда как всё время вступает высоко-трагическая душевная борьба хорошего, честного порыва с невозможностью его осуществить — невозможностью не потому, чтобы не хватило бы характера «взять да уехать», а потому (как он сам раз выразился), что тó, что его так давило, — не он ли сам помог этому развиться.
Словом, глубокая трагедия, — обычная в жизни, и вместе с тем такая необычная, потому что происходит в такой отзывчивой, глубоко-сознательной душе.
Но далеко не одно это делает Дневник таким привлекательным. В нем рассеяна масса верных и иногда тонких мыслей, философских, художественных, а иногда — и просто умных. На своих знакомых — хороших людей — Л.Н., по-видимому, производил обаятельное впечатление. В своих художественных произведениях он скорее строго, объективно относился к себе. Здесь он (несмотря на мое 1-ое замечание) выступает с симпатичной стороны, и мне стало понятно его личное обаяние.
Словом, большое вам спасибо за книгу. Если когда-нибудь вам захочется провести несколько времени не в душном московском воздухе и вы решитесь проделать ради этого, — должен сказать, — неприятное путешествие до Дмитрова, — то оба будем очень рады вам.
А пока, крепко жму руку.
П. Кропоткин.
Какой сегодня знаменательный день! Заключение мира после пятилетней войны! Если бы я был немец, я бы с восторгом приветствовал бы его условия. Два преступления — раздел Польши и захват Эльзас-Лотарингии — снимаются с немецкого народа! Если отдельный человек всю свою жизнь несет тяжесть раз сделанного им преступления, то то же самое — я в этом глубоко убежден из моего жизненного опыта — справедливо и относительно народов. Русский народ, весь XIX век, жестоко расплачивался за преступление против Польши. То же и с немецким.
Теперь это преступление снято с его плеч. — Какое счастье! Он, может быть, большею частью, еще не понимает этого. Но скоро поймет, из жизни.
Денежные уплаты — пустяки. Это — долг справедливости, чести, прежде всего, как долг чести русского народа и справедливости будет выплатить безобразия, наделанные в Галиции и Восточной Польше. Выплатить его Германия должна уже из чувства собственного достоинства. А с уничтожением армии и флота (на которые уходило миллиардов 5 в год, — до войны), которые приходилось держать, чтобы удерживать Эльзас-Лотарингию и Польшу — да еще с уроком, вынесенным из войны, и толчком, данным войною в смысле обобществления главных отраслей производства и крупной торговли, Германия быстро начнет богатеть и развиваться во всех направлениях, которые были ей закрыты, пока она клала свою веру в новые завоевания. Ведь это будет новая эра для всей Европы, когда, поняв непрочность завоеваний и эксплоатации других народов, каждый народ прежде всего будет полагаться на свои силы. — Не цепи, а освобождение от гнусного прошлого, стеснявшего всё ее развитие, несет Германии этот мир. И немцы скоро поймут это сами.
Вестник литературы. 1922. № 2/3 (38/39). С. 11. Публикация К.С. Шохор-Троцкого.
Дмитров, Моск. губ., 29.VI.1919.
Дорогой мой Александр,
Извините, что запоздал ответом.
На обратном пути из Москвы, простудился. Кашель и общее недомоганье. Теперь лучше.
Спасибо за брошюрку [1]. Мне тоже кажется, что прибавка ослабляет впечатление, тем более, что в ней говорится пролитии крови врагов Коммуны, как об „удобрении для будущих опытов“.
— Где вы нашли эти выдержки из Journal de la Liberté de la Presse? Интересно было бы вообще познакомить русских читателей с его писаниями.
[…] [2]
Pecqueur был действительным основателем государственного Коллективизма. Но об нем в марксистской литературе, если не ошибаюсь, — ни слова.
Тем более — о Vidal’е, более талантливом, чем Pecqueur.
К сожалению, главного сочинения Vidal’я нет ни в Университетской библиотеке, ни в Румянцевском Музее. Может быть, есть в библиотеке Психологического Института?
Оба шлем вам и всем вашим самые дружеские приветы. Соня — поглощена огородничеством. И — идет успешно: уже пользуемся кое-чем.
Крепко жму руку, дорогой мой.
П. Кропоткин.
Почин. 1922. № 6/7. С. 2. Публикация А.М. Атабекяна.
1. Программа государственного социализма Гракха Бабефа. М.: Почин, 1919. П.А. Кропоткин для этой брошюры нашел и переписал отрывок из «Былого и дум» А.И. Герцена.
2. Купюра публикации.
г. Дмитров, Москов. губ.
Советская, д. Олсуфьева.
7 июля 1919 г.
Оба ваши письма получил в один и тот же день.
Ваша мысль — издать сборник «Памяти Лаврова» — прекрасна [1]. Нельзя ей не сочувствовать, и я постараюсь написать для него несколько страниц — о том, каким прекрасным примером для всех нас был Петр Лаврович — особенно в эмиграции: прожить, как он прожил, всецело отдаваясь раз поставленному себе идеалу, и твердо держаться его, не смотря на бедность, на старость и неизбежные со старостью болезни и на одиночество, которое он должен был так чувствовать в последние годы.
К сожалению, я очень мало могу сказать о нем, о его работе! Я так мало с ним виделся! В 1876 году, когда я впервые встретился с ним, он скоро уехал из Лондона, а я уехал в Швейцарию; во второй свой приезд в Англию он тоже прожил в Лондоне очень недолго, а за исключением двух месяцев в 1878 году, что я прожил в Париже — Франция была мне запретною страною (если не считать 3-х лет в тюрьме). Когда же я сам себя «амнистировал» в 1904 году и стал ездить во Францию, несмотря на изгнание, — Петра Лавровича уже не было в живых. Так что я смогу сказать только несколько личных, теплых слов о нем. — Он очень любил моего брата Александра, с которым сходился, как кантианец, — и я полюбил Петра Лавровича, хотя и в философии и в его отношении к социал-демократии мы так расходились, что из уважения и личной симпатии к нему я даже и не поднимал этих вопросов.
Если несколько страничек, полных личной симпатии к его нравственному облику и уважения, вам будут с руки, очень рад буду их написать.
Не уцелело ли что-нибудь от Лопатина о Петре Лавровиче? Не напишут ли что-нибудь Фроленко и его жена? Они хорошо его знали. Может быть, и от Бурцева что-нибудь получите? Он мог бы хорошо написать.
Вечно живя с мыслью о возможности внезапного обыска, я, к сожалению, уничтожал все письма от политических друзей, кроме тех, что касались литературных работ. А то Марии Петровне [2] (передайте ей, пожалуйста, мой сердечный привет), верно, приятно было бы прочесть те несколько чрезвычайно милых, сердечных строк, которые писал мне Петр Лаврович о том, что вокруг него собрались под одним крылом четыре поколения — дочь, внучата и правнуки. Они запали мне в памяти.
Привет также Николаю Ивановичу [3]. Его вклад, наверно, будет ценный.
Братский привет!
П. Кропоткин.
Письма Витязеву. С. 5–7.
1. Сборник, намечавшийся к 20-летию со дня смерти П.Л. Лаврова (1 февраля 1920 г.), к нужной дате не вышел (о причинах см.: Витязев П. Частные издательства в Советской России. Пг., 1921. С. 22–23). В выпущенном в 1922 г. сборнике «П.Л. Лавров. Статьи, воспоминания, материалы» были опубликованы неоконченные воспоминания П.А. Кропоткина.
2. М.П. Негрескул (1851–1919), дочь П.Л. Лаврова, участница революционного движения, переводчица.
3. Николай Иванович Кареев (1856–1931), историк, проф. Московского ун-та. В сборнике, посвященном памяти П.Л. Лаврова (см. примеч. 1), напечатана его работа «Лавров, как социолог».
Дмитров Московской губернии
Советская, д.Олсуфьева.
24 июля 1919
Дорогой Владимир Григорьевич!
Сейчас пришел ко мне врач земской больницы в Дмитрове — Сергей Васильевич Боголепов - прося, нельзя ли чем-нибудь помочь отцу, Василию Васильевичу Боголепову — престарелому священнику села Мышенского Серпуховского уезда, которого хотят судить в Серпухове революционным трибуналом.
Священник на сходке крестьян просил вернуть его церкви отобранные земли, и его обвиняют в том, что он после сходки говорил с крестьянами против Советской власти — и грозят за это суровым наказанием.
В настоящую минуту, когда страсти так разгораются с обеих сторон, всякое такое дело легко принимает опасный оборот, и доктор Боголепов просит в той или иной форме помочь его отцу. Я, лично, конечно, ровно ничего не могу сделать. Не поможете ли вы, дорогой Владимир Григорьевич?
Крепко жму вашу руку. Сердечный привет вам и Анне Константиновне от нас обоих.
П.Кропоткин.
РГАЛИ. Ф.552. Оп. 1. Ед. хр. 1707, л. 116–119.
Тр. Комис. Вып. 1. С. 139. Публикация А.А. Мкртичяна.
Гор. Дмитров, Московской губернии,
Советская, дом Олсуфьева.
24 июля 1919 года
Многоуважаемый Александр Иванович!
Извините, пожалуйста, что так долго не отвечал на ваше милое и интересное письмо. По возвращении из Москвы не хорошо себя чувствовал. То одно, то другое. Истощены мы все, и не пишется.
Ваш взгляд на театр я разделяю безусловно. Конечно, в нем — великая воспитательная сила. Чтобы почувствовать ее, надо видеть, как в верхних галереях публика, даже мало развитая, воспринимает хорошую драму или истинно драматическую оперу. Вы так прекрасно-задушевно и тонко охарактеризовали роль, предстоящую театру, особенно теперь, с ослаблением влияния церковных обрядов, что, перечитывая ваше письмо, могу только подтвердить его личным опытом. Вам и всем творцам и труженикам сцены хочется сказать, какую серьезную роль в развитии моем сыграл театр.
Первую, очень раннюю искру заронил во мне Малый театр. «Ревизор», «Горе от ума» и «Свадьба Кречинского» со Щепкиным, Садовским и Шуйским легли неизгладимым впечатлением. И хотя мне еще не было пятнадцати лет (впрочем, «Горе от ума», теперь припоминаю, я видел годом позже), я уже вынес из виденного то недалекое от «священного» чувство уважения к Малому театру, которое тогда питали к нему образованные москвичи.
После пятнадцати лет мои юношество и молодость до двадцати лет протекли в Петербурге. Здесь художественное, одухотворенное чтение вслух драм Шекспира (учителем словесности Тимофеевым) и мое чтенье «Шекспира» Гервинуса (выходившего тогда выпусками в русском переводе) заложили прочную основу моей любви к драме, драматическому искусству и его вдохновенным исполнителям.
Затем чтение нескольких драм Шекспира в русских переводах и гётевского «Эгмонта» и «Фауста» в подлиннике («Эгмонта» я даже перевел), а главным образом посещение театра, когда приезжали знаменитые исполнители, и восторги, которые мы, несколько юношей, переживали в итальянской опере, бывшей тогда в полном расцвете, с такими исполнителями, как Бозио, Тамберлик, Нантье-Дидье (помните следы, которые она оставила у Чернышевского?) — всё это еще более развило мою любовь к драме.
Читать товарищам драмы вслух, переживать жизнь всех действующих лиц, воплощать вибрации их чувств стало для меня великим наслаждением, и таким оно осталось на всю жизнь. В романе и в музыке я полюбил больше всего драму, как в жизни — действие.
В эти годы в Петербурге я русского театра не посещал. Потому ли, что я попал неудачно раз или два в Александринский театр, но он мне не полюбился. После Малого я нашел его не довольно естественным. Зато я страстно увлекся приезжавшими тогда Дависоном, Ванини и, хотя менее, — Ристори, в 1867–72 годах, — зарождавшеюся тогда новою русскою оперою.
Любовь с ее восторгами я узнал, влюбившись лет шестнадцати в одну высокодраматическую исполнительницу Нормы, — забыл ее имя. А потом, минуты высокого блаженства я переживал в Петербурге, когда увидал на немецкой сцене могучего трагика Дависона в гётевском Мефистофеле и в одной из шекспировских трагедий — кажется, в «Ричарде III».
В роли Мефистофеля (не забывая циника) Дависон был поразительно могуч: именно такой, каким его понимал Гёте! Другого такого Мефистофеля я с тех пор не видел. «Фауста» я тогда знал чуть не наизусть; но могущество философии, освободившей человечество от пут средневековья, меня заставил пережить Дависон.
Потом в Петербург приехала немецкая актриса Ванини, и я без ума был от ее захватывающей драматической игры. Она стала мне тогда совсем родною. Деборою она раз навсегда заставила меня понять и полюбить угнетаемые народы. Прибавлю, что игра ее, особенно после Ристори, прельщала меня своей естественностью. Ту же Дебору она иногда играла в одной главной сцене совсем по-разному. Чувствовалось, что она переживала личную драму. Такой жизни она не выдержала и скоро сошла со сцены.
Играть в хорошей драме — большое наслаждение, и в Сибири я играл довольно часто, особенно в комедиях Островского. Но увы, мне всегда навязывали роли «jeunes premiers», истинного приятного воспоминания у меня осталось только одно: от роли Мити в «Бедность не порок», в его прощаньи с матерью Любы, где мы оба, мать и я, на минуту почувствовали истинную связь между нами и зрителями.
Вернувшись из Сибири в 1867 году, я глубоко наслаждался следующие пять лет нарождавшеюся новою русскою оперою. Глинка нашел достойных наследников в Даргомыжском (которого «Русалку» возобновили тогда, а затем поставили «Каменного гостя»), Римском-Корсакове, Мусоргском и Кюи (Бородин еще не выступал), с такими исполнителями, как Петров, Платонова, Лавровская, Кондратьев, Комиссаржевский, Никольский, Орлов и дирижер Направник, с превосходным хором, причем во всех постановках драматической игре как отдельных лиц, так и хора придавалось (в противоположность итальянцам) первостепенное значение. Шаляпин, с его прекрасной драматической игрой, и хоры в «Хованщине», и «Князь Игорь» (других новых опер я еще не видел) — несомненно дальнейшее развитие той эпохи и той традиции. Тут я был безусловно очарован великою, по моему мнению, драматическою актрисою — при этом прекрасною, умною музыкантшею — Ю.Ф. Платоновой. Сравнить ее я могу только с Дузе, причем талант Платоновой был разнообразнее. Но воспоминаниями о прекрасных минутах, пережитых мною тогда в русской онере, я не стану вас утомлять.
Я стольким обязан театру в моей жизни и во всем моем развитии, что то, что вы так увлекательно написали мне о воспитательном значении театра, захотелось подтвердить и своим опытом, тем более, что то, что я пишу, относится не ко мне одному. Во Франции драмы Виктора Гюго бывали событиями, подготовлявшими революцию 1848 года; у нас, в Петербурге, перед освобождением крестьян, пятый и шестой ярусы Большого театра и их курильная были сборным местом для революционно настроенной молодежи, а единственное представление в русской опере Россиниевского «Вильгельма Телля» (в 1870–71 году?..), где Кондратьев своей чудной дикцией поразительно оттенял революционные речитативы, произвело такое впечатление на публику и вызвало такие восторги, что второе представление уже не было допущено. Опера сейчас же была снята со сцены. Но помимо этого, общее воспитательное значение театра очевидно. Я терпеть не могу партер, где между мною и сценой ряды затылков, и всегда ходил в верхние ярусы. И там, во время хорошей драмы, заплаканные лица, самые обыкновенные, иногда даже пошлые лица говорят о воспитательном значении сцены. Оно поверхностно? — Да. Но когда оно повторяется, оно оставляет след.
Было время, когда задачею этики считали — ставить правила жизни. И пока царило это мнение, нравственную, воспитательную роль предоставляли религии, причем учила она не столько идеалами, сколько правилами и запретами. За последние 150 лет такое понимание стало, однако, понемногу вымирать. Люди начинают понимать, что есть лучшее средство воспитания — пробуждение с юных лет идеалов жизни, а для этого приказания недостаточны — нужны примеры. (Так делал Плутарх, но односторонне, давая уроки государственности.) Но этого мало. Нужно, чтобы мы все, особенно в молодости, сами переживали минуты, влекущие к чему-то лучшему, чтобы такие минуты повторялись не раз и проявлялись в жизни не только героев, а самых обыкновенных смертных, иначе обыватель говорит: «То святые! Где ж нам до них?»
Сама жизнь должна этому учить. Но мощным подспорьем ей должна быть литература и особенно театр, так как в театре говорят не печатные строки, а живые люди, с их голосом, игрой лица, с их увлечением, огнем, с их радостями и страданиями. Но ведь вы всё это сами пережили!
Хотелось бы многое сказать вам по поводу вашей книги «В мощных объятиях». Прежде всего большое спасибо за то, что прислали ее. Независимая Грузия дорога мне. Хотя я никогда не был на Кавказе, но я близко знаю его и, работая над ним как географ с Элизе Реклю, конечно, полюбил Грузию. Кроме того, мы оба, Софья Григорьевна и я, вот уже сорок лет очень дружны с одним грузином, которого вы, может быть, знаете, — Варлаамом Николаевичем Черкезовым. «Тоску изгнания мы с ним делили дружно» и много, часто говорили о Грузии, о договоре 1783 года (он издал его в Англии), о подлых отношениях к Грузии царской России и именно о тех духовных связях, которые установились между Грузией и Россией, несмотря на все безобразия правителей — политические, религиозные и экономические. Я так рад был найти эту мысль и в вашей книге: в ней залог лучшего будущего.
В распадении всех больших государств на федерации по всей Европе я вижу единственный исход из грозно нарастающих осложнений. Не только для различных частей Российской империи (как вы, может быть, знаете, я — один из деятелей Московской «Лиги федералистов», и мы готовили четыре тома — ряд Энциклопедий федерации в России, первый готов), но тем более для германских и юго-славянских народов, для Испании, Италии, Франции и Англии я считаю это необходимым, ближайшим шагом развития. Он поведет также к дальнейшему распадению государственного централизма и подготовит анархию.
Словом, и во взглядах на будущее Грузии мы с вами вполне, кажется, сходимся, — причем федерацию я понимаю, как она понималась сначала в Швейцарии, то есть как группу объединившихся республик, сохранивших каждая свое законодательство. Так же, если не ошибаюсь, понимаете ее и вы.
Но довольно! Иначе, боюсь, придется написать второе письмо.
Надеюсь, что мы не раз еще встретимся в Москве и поговорим о многом из того, что обоих нас берет за живое. А пока с глубоким уважением жму вашу руку.
П. Кропоткин.
P.S. Если бы у Вас случилась какая-нибудь оказия в Тифлис, то очень просил бы переслать от меня привет и хоть два слова В.Н. Черкезову и его жене (Алексеевская, 8, дом Черкезова, Тифлис). Мы ничего не знаем друг о друге вот уже почти полтора года.
Не знаю, кому пришла мысль о медальоне с моим портретом на Малом театре, и, — предстаньте, — именно то, что он на Малом театре, что воспоминание обо мне связали с колыбелью русского театра, — хотя я на это не имею никакого права, порадовало меня. Во всяком другом месте я был бы совершенно равнодушен, а тут… любовь театра заговорила! Непоследовательная мы порода…
П.К.
Южин-Сумбатов. С.575–577.
Написано в ответ на письмо А.И. Южина-Сумбатова от 11 июня 1919 г. (опубликовано там же, с. 154-156). В нем Южин-Сумбатов писал, что по его мнению, «театр призван именно теперь дать русскому народу больше, чем могла бы дать та формальная, принудительная область других факторов его духовной жизни, которая теперь ему открывается». Из письма видно, что Кропоткин и Южин-Сумбатов встретились после спектакля «Горе от ума», впечатлениям от которого посвящено письмо Кропоткина от 9 июня 1919 г. Вместе с письмом Южин-Сумбатов послал Кропоткину свою книгу «В мощных объятиях».
Леонтьевский пер., 26, кв. 28.
5 августа [1] 1919 г.
Многоуважаемый Владимир Дмитриевич.
Благодарю вас очень за ваши хлопоты [2]. Борис Федорович [3] передаст вам два поручительства.
Нельзя ли мне как-нибудь через ваше посредство снестись с моей пленницей? расходы по телеграмме я, конечно, беру на себя.
С товарищеским приветом
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 369, карт. 291, ед.хр. 8, л. 3.
Звезда. 1930. № 6. С. 183–184. Публикация В.Д. Бонч-Бруевича.
1. Дата ошибочна — следует читать «5 сентября».
2. П.А. Кропоткин просил В.Д. Бонч-Бруевича помочь освободить дочь, арестованную при переходе границы (вполне легальном) в Ямбурге местной ЧК. Бонч-Бруевич доложил В.И. Ленину, и тот потребовал, чтобы были представлены два поручительства, помимо отцовского.
3. Борис Федорович Лебедев — муж А.П. Кропоткиной.
Дмитров Москов. губ.
14 сентября 1919.
Дорогая, родная моя Надя.
И мне так досадно было, приехав… домой, узнать, что ты только что уехала! А я думал, что ты у нас поживешь несколько дней, и был уверен, что застану тебя здесь!
Я немного поторопился уехать из Москвы, так как чувствовал надвигавшуюся простуду. Здесь всё прошло очень скоро. Но всё еще не совсем хорошо работается, — хотя начало осени у меня всегда бывало лучшее время для работы.
Милая, родная моя, как тебе не повезло с этим ушибом! Просто больно было читать! Удастся ли тебе теперь спокойно отдохнуть? Если бы ты могла взять отпуск и пожить у нас недели две, наверное поправилась бы.
Я только что вернулся с «далекой» прогулки (версты за две для меня уже далеко!). В лесу дивно хорошо, особенно теперь, когда солнце стоит пониже и наискось, а не сверху, освещает лес. Грибов уже нет, но золотистые цветы, ярко-голубое небо, подстилка из сухих листьев и далекие красивые виды, открывающиеся там и сям — одна красота! А воздух — такой бодрящий! —
Помни, родная, что если тебе откроется малейшая возможность вырваться со службы на две недели, неделю, хоть два–три дня, приезжай сюда!
Соня — в огороде, белье развешивает. Приходится и этим самой заниматься.
Крепко крепко обнимаю тебя, а ты за меня обними Марью Владимировну. Сердечный привет Сергею.
Крепко тебя любящий
ПКр.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 140, л. 14–15.
[Дмитров
19 сентября 1919 г.]
Простите великодушно, что до сих пор не ответил на ваши письма от 10/VII, 4/VIII и 8/IX и еще не поблагодарил вас за три книги П.Л. Лаврова.
Я кончаю важный отдел в моей книге об Этике (во 2-й рукописи) — Древнюю Грецию: Платон, Аристотель и Эпикур! и все время с крупными перерывами!!..
Я так мало знал лично о Петре Лавровиче, что хотя часто думаю, — чтó сказать, что бы стоило говорить, но все время поражаюсь бедностью того, чтò могу сказать по отношению к личности, о которой должно сказать многое. И личность он — многогранная. Например, я приезжаю в Лондон, где Петр Лаврович издает «Вперед». Я покупаю его газету, и вдруг в ней его некролог Бакунина [1], и, — такой, что я живу в Лондоне, совершенно один, целый месяц, и не иду в редакцию, не желая встречаться с П.Л., чтобы при первом же знакомстве не сказать ему, чтó я думаю об этой статье.
Наконец, — иду, прочтя во «Вперед» (в «Почтовом ящике», что просят К. зайти в редакцию получить письмо; и, познакомившись с П.Л., а тем более потом, позже, в Париже, лично проникаюсь глубоким уважением к нему, как социалисту — вернее, пожалуй, личною привязанностью, которая заставляет забывать политические оценки.
Не знаю, — молодой ли вы человек, или пожилой, — но и в том, и в другом случае вы, верно, поймете, как трудно дается подходящая форма заметки для такого сборника, какой предполагается, и какой следует выпустить.
В нашем кружке, после 1-го № журнала «Вперед» я считал даже вредным его распространение, так как он звал молодежь в университеты, когда мы звали ее в народ. Но фигуру, нравственную личность Петра Лавровича мне очень хотелось бы увидать хорошо, симпатично, ярко обрисованной.
Попробую на днях написать. Не удастся — так и скажу вам, удастся — пришлю.
А пока крепко жму руку. Спасибо большое за книги. «Парижскую Коммуну» [2] читаю. Начало прекрасно, и все — наверно — очень добросовестно рассказано: честно и с любовью.
П. Кропоткин.
Письма Витязеву. С. 8–9.
1. Заметка «Смерть Бакунина» была напечатана в газете «Вперед» от 1 июля 1876, № 36, с. 401–403.
2. «Парижская Коммуна» — работа П.Л. Лаврова, вышедшая в издательстве «Колос» в 1919 г.
г. Дмитров Москов. губ.
д. Олсуфьева
21 декабря 1919 г.
Многоуважаемый Владимир Дмитриевич.
Известный сербский профессор истории Иованович [1] недавно обратился ко мне, прося поддержать перед вами его просьбу о разрешении ему и его товарищам-сербам выехать на родину, так как все они обречены здесь на голодовку, а Иованович обязался перед ними содержать их, и действительно содержал, пока имел возможность.
Зная проф. Иовановича, как человека науки, не вмешивающегося в русскую политическую жизнь и симпатизирующего Русской революции, я пишу вам, прося, если это возможно, поддержать его ходатайство о выезде за границу.
С товарищеским приветом,
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 369, карт. 291, ед. хр. 8, л. 5–6.
Звезда. 1930. № 6. С. 185. Публикация В.Д. Бонч-Бруевича.
1. Профессор Радослав Йованович — сотрудник посольства Сербии в России. Известно, что он по собственной инициативе присутствовал при ратификации Брестского мира. Ходатайство Кропоткина, судя по воспоминаниям В.Д. Бонч-Бруевича, не возымело действия: Йованович был заподозрен в шпионаже, хотя и оставлен на свободе. В том же деле, л. 7, хранится письмо Йовановича Бонч-Бруевичу от 27 августа 1920 г., в котором он просил о встрече с В.И. Лениным.
г. Дмитров, Москов. губ.
26 января 1920 г.
Благодарю вас очень за обе брошюры Петра Лавровича, особенно за «Очерки по истории Интернационала», которые я прочел сейчас же. До ареста я видел первую книжку «Вперед!», где статья Петра Лавровича, звавшая студентов в университеты, тогда как мы их звали в народ, очень разочаровала даже тех из нашего кружка, которые звали нас на связь с партиею, группировавшеюся вокруг Петра Лавровича [1].
Других книжек не видал и с большим удовольствием вижу теперь, какое правильное положение занял Петр Лаврович в споре об «Общественной службе в будущем обществе» [2] (которого разрешение на опыте мы, к несчастью, видим теперь во всероссийском масштабе).
«Государственный элемент в будущем обществе» я, конечно, читал в свое время; а теперь с радостью вижу, что и в практическом разрешении споров о «services publics» П.Л. стоял на правильной точке зрения. К сожалению, в журнале «Вперед» (и, вероятно, в Летописи «Впереда» после I-й ее главы) преобладало противоположное направление Смирнова и г-жи Идельсон [3], которое потом и повело к удалению Петра Лавровича.
Буду ждать теперь книжку «Государственный элемент в будущем обществе». Приятно будет перечитать именно теперь, когда, живя в провинции, ближе к реальной жизни, чем в столицах, видишь все ужасы приложения этого «государственного элемента»; как он убивает кооперацию и пробужденный ею местный строительный дух, убил Советы и убьет «рабочую инспекцию», о которой третьего дня был декрет.
Не писал ли чего-нибудь П.Л. о Бабефе и «Бабувизме», который был взят социал-демократией в основу своих планов общественной перестройки?
Ну, крепко жму руку.
П. Кропоткин.
Я усиленно работал последнее время над «Этикой» и не брался за воспоминания о П.Л. — Когда думаете Вы начать печатание этой книги?
Письма Витязеву. С. 10–11.
1. Речь идет о П.Л. Лаврове.
2. См.: де-Пап С. Общественная служба в будущем обществе: Две записки, представл. на Брюссельский конгресс Междунар. ассоциации рабочих в 1874 г. / Пер. с фр., с предисл. и примеч. П.Л. Лаврова. — Пг.: Колос, 1919. — XIV, 136, 10 c.
3. Валериан Николаевич Смирнов (1849–1900) и его жена Розалия Христофоровна Идельсон — активные сотрудники редакции журнала «Вперед!».
г. Дмитров Москов. губ. д. Олсуфьева
8-го февраля 1920.
Спешу ответить тебе, дорогая, милая наша Надя, на твое письмо от 5-го февраля, — первое из санатория.
Мы так рабы были узнать, что тебе хорошо в Санатории, что и ты отдыхаешь телом и душой и что М. Влад-не уже лучше. Только не торопитесь ни ты, ни М. Вл. выписываться. Обе вы, милые бедные мои, столько вынесли за последнее время, и холода, и голода, и нравственных мук!
Я тоже пишу тебе в постеле. За последние две недели плохо что-то себя чувствовал. Я последние три дня решился полежать, чтобы избавиться от бронхита и слегка повышенной температуры.
Иначе, недурно работал, но, конечно, куда хуже, чем прошлой зимой. Соня здорова и бодра, а Саша, бедная, плохо себя чувствует. Ей бы нужно съездить в Петроград ради своей квартиры, да ты знаешь, как всякий пустяк теперь труден стал из-за Канцелярий и разрухи.
Все трое крепко тебя и М. Вл. Обнимаем и целуем. Поправляйся, родная! Но не торопись назад в холодную квартиру.
Твое письмо быстро дошло до нас. Надеюсь, и это не замешкается.
Крепко обнимаю и целую.
Твой Петр.
Вчера наш знакомый протелеграфировал в библиотеку, что привез тебе много крупы (просяной). Соня послала бы больше, но во избежание затруднений нашла, что лучше разделить надвое.
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 140, л. 16–17.
г. Дмитров Москов. губ.
д. Олсуфьева
4-го марта 1920 г.
Многоуважаемый Владимир Дмитриевич.
Будьте, пожалуйста, так добры, — передайте прилагаемое письмо Владимиру Ильичу Ленину. Пишу ему по просьбе голодающих Почт[ово-]Тел[еграфных] Телеф[онистов].
До меня дошел слух, — не знаю, верный или нет, — что вы были нездоровы. Надеюсь, что вы уже поправились.
Шлю товарищеский привет.
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 369, карт. 291, ед.хр. 8, л. 8.
Звезда. 1930. № 6. С. 186. Публикация В.Д. Бонч-Бруевича.
Многоуважаемый Владимир Ильич!
Ко мне обратились несколько служащих в Почт.-Тел. Телеф. ведомстве, с просьбою довести до вашего сведения об их действительно отчаянном положении, и так как это вопрос, касающийся не одного только Комиссариата Почт и Телеграфов, а общего положения дел в России, то я спешу исполнить их просьбу.
Вы конечно, знаете, что на получаемое этими служащими жалованье — от 2000 р. до 3000 р. в месяц — прожить в Дмитровском уезде безусловно невозможно. За 2000 р. уже нельзя купить даже меру, или пуд картофеля; я это знаю по собственному опыту. В обмен просят мыла или соли, которых нет. Так как пуд муки дошел до 9000 руб. — если удастся достать, — то за 2000 р. нельзя купить и восьми фунтов хлеба, а пшена — и пяти фунтов. Словом, без получения припасов служащие обречены на форменный голод.
Между тем, при таких ценах, то небольшое продовольствие, которое Почто[во]-тел[ефонно]-телегр[афные] служащие получали из Московского Продпочтеля (по декрету 15 августа 1918 г.) — т.е. 8 фунтов муки служащему или служащей, и по 5 фунтов муки неработоспособным членам семьи, — вот уже два месяца не выдается. Местные же продовольственные органы не могут отпускать из своих запасов, а обращения служащих (их 125 человек в Дмитровском районе) к Москве остаются без ответа. (Месяц тому назад один из служащих писал вам лично [1], но ответа до сих пор не получил.)
Считаю долгом засвидетельствовать, что положение этих служащих действительно отчаянное. Большинство буквально голодает. Это видно по их лицам. Многие собираются уходить, куда глаза глядят. А между тем, я смело скажу, что ведут они свое дело добросовестно, освоились с ним, и совершенно не в интересах местной жизни было бы терять таких работников.
Прибавлю только, что в таком же отчаянном положении находятся целые категории других Советских служащих.
Не могу не сказать вам в заключение несколько слов об общем положении дел. Живя в большом центре, в Москве, нельзя знать истинного положения страны. Нужно жить в провинции, в близком соприкосновении с повседневной жизнью, — с ее нуждами и бедствиями, с голодающими — взрослыми и детьми, с беготней по канцеляриям, чтобы получить разрешение на покупку грошовой керосиновой лампочки и т.д., чтобы узнать правду о теперешнем переживаниях.
Вывод же из переживаемого нами теперь — один. Нужно торопиться с переходом к более нормальным условиям жизни. Долго так продолжаться не может, и мы идем к кровавой катастрофе. Никакие паровозы союзников, никакие вывозы русского хлеба, пеньки, кож и прочего, что нам самим необходимо, не помогут населению.
Несомненно одно. Если бы даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем я сильно сомневаюсь), то для создания нового, социалистического строя она безусловно вредна. Нужно, необходимо местное строительство, местными силами, а его нет! Нет ни в чем! Вместо этого, на каждом шагу, людьми, никогда не знавшими действительной жизни, совершаются самые грубые ошибки за которые потом приходится расплачиваться тысячами жизней и разорением целых округов.
Возьмите хоть заготовку дров!! Или, прошлой весной, заготовку яровых семян!!..
Без участия местных сил, без строительства снизу, — самих крестьян и рабочих — постройка новой жизни невозможна.
Казалось бы, что именно такое строительство снизу должны были бы выполнять Советы. Но Россия уже стала Советской республикой лишь по имени. Наплыв и верховодство людей «партии», т.е. преимущественно новорожденных коммунистов (идейные — больше в центрах) уже уничтожили влияние и построительную силу этого много-обещавшего учреждения — Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты. И их строительство страдает недостатками чиновного строительства.
Чтобы выйти из теперешней разрухи, Россия вынуждена обратиться к творчеству местных сил, которые, я вижу это, — могут стать фактором для создания новой жизни. И чем скорее будет понята необходимость этого исхода, тем лучше. Тем более будут склонны люди принять социальные формы жизни. Если же теперешнее положение продлится, то самое слово «Социализм» обратится в проклятие, как оно случилось во Франции с понятием Равенства на сорок лет после правления якобинцев.
С товарищеским приветом П.Кропоткин.
г. Дмитров
4-го марта 1920 г.
Извините, пожалуйста, [за] помарки.
РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Ед.хр. 1109. Черновик — ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед.хр. 105, л. 20–21.
Звезда. 1930. № 6. С. 186–187.
1. В черновом тексте: «один из служащих, Яковлев, обратился лично к вам».
Благодарю Вас очень, уважаемый товарищ, за вашу записку. Будьте так добры, передайте, пожалуйста, Правлению Московского Союза Кустарных Артелей, что мы оба [1] сердечно благодарим Союз за их ласковое отношение.
Я напишу им отдельно, чтобы поблагодарить их лично: в настоящее время от такого доброго, дружеского предложения, — когда только при взаимной помощи людям удается выжить, — невозможно и думать об отказе. Принимаем его, как от друзей, с полной благодарностью.
Не зайдете ли вы к нам, от 5-и до 8-и или от 9-и до 11-й вечера. Очень рады будем познакомиться.
С товарищеским приветом.
П. Кропоткин.
6 марта 1920
Тр. Комис. М., 1992. Вып. 2. С. 44. Публикация Р.Ф. Хохлова.
1. П.А. и С.Г. Кропоткины.
Дмитров, 6 марта 1920 г.
Дорогая, милая Е. Д.
Вот уже несколько дней хочу вам написать, и все не удавалось. Сперва, во вторник, были посетители: английский корреспондент Z., со своим американским товарищем В.; затем 2 наших товарищей из Соединенных Штатов, и милый наш N. (он прогостил 2 дня). Затем целый ряд Дмитровских знакомых; потом — случайная, но нужная, спешная небольшая работа и, наконец, корректуры Взаимной Помощи, и наконец, просмотр рукописи — моей, 1872-го года, явившейся как привидение из архивов охранки, — род программы нашего кружка чайковцев. Ее забрали тогда при обыске у одного из товарищей; теперь хотят издать. Словом, целый ряд чуть не «событий» в нашей тихой и однообразной жизни, как раз тогда, когда еще пелись в мозгу ваши милые, прелестные песни.
Ах да! Еще «событие» (о котором сейчас напомнила гаснувшая лампа!). К нам проводят электричество. Ужасно милый молодой человек превращает наши керосиновые лампы в электрические… Только вот горе: на «станции» паровик попортился, и станция уже неделю не работает. А завтра нас хотят уже соединить с нею.
Для меня, корректуры Взаимной Помощи действительно были событием. Вот уже полтора года, что у Сытина начали ее набирать. Авось теперь, когда она вся набрана, через полгода позволит начальство ее выпустить.
Z. оказался с совершенно уже сложившимися воззрениями на переживаемое нами. Все, в России, идет превосходно.
Был он «в Совъет» — «И представьте, — говорит, — люди разговаривают и подробно обсуждают дела — совсем так, как у нас в Совете Графства, — подробно, совсем как у нас!»
Хотелось мне его спросить: — «А вы, верно, думали, что они, как краснокожие в романах, с томахàуаками доказывают друг другу свои аргументы?» Хотелось сказать с должною скромностью, что земские управы и городские управы существуют у нас с 1886 года… Но ученого учить — только портить. Вообще, он человек добродушный и, в данном случае — убежденный.
Рассказывал, впрочем, кое-что интересное о серьезности рабочего движения в Англии, и как он огорчил наше начальство, твердо заявив, что никакой революции в Англии не будет, а будет взамен рабочее министерство, если не в ближайшие выборы, то наверное в следующие. Рабочие и вообще либеральная партия безусловно против вооруженного вмешательства в русские дела.
Обо многом хотелось бы еще написать. Но приходится прервать……
Крепко, крепко вас любящий
П. К.
Почин. 1922. № 10. С. 2–3. Публикация А.М. Атабекяна.
Хотя в публикации имя адресата скрыто под инициалами «Е.Д.», однако из воспоминаний Е. Денисовой о П.А. Кропоткине, напечатанных в том же журнале (1921. № 1. С. 5–7), ясно, что автор воспоминаний и адресат данного письма — одно и то же лицо.
[Март (?) 1920]
Многоуважаемая Екатерина Павловна, Товарищи Промысловой Кооперации хотели бы поместить в своем журнале мой доклад, который вы любезно прочли за меня в Костине.
Я думаю, что лучше всего поместить его в Промысловой Кооперации, тем более, что типография [неразб.] который предлагал вам издать его теперь, не работает. Да и вообще лучше поместить этот доклад именно в Промысловой кооперации— там он ближе к делу.
Крепко жму руку
П. Кропоткин
Суббота
Тр. Комис. М., 1992. Вып. 2. С. 44–45.
г. Дмитров Москов. губ.
3 апреля 1920 г.
Милый Николай Иванович.
Сейчас получил из Москвы телеграмму от сестры Льва Черного [1], посланную 2 апреля:
«Помогите освободить Льва Черного, заключен ивтновский (ивановский?) лагерь Москва.
Сестра Черного».
Не знаете ли вы, за что его взяли? Необходимо предпринять что-нибудь, чтобы освободить его. Ведь он совсем больной человек! И сестра его — тоже!
А при теперешних условиях жизни, воображаю, чтó он должен был переживать.
Постарайтесь, дорогой, чтоб его выпустили.
Я не имею абсолютно никакого понятия, за что его могли взять, ни что он делал последнее время. Но больному, нервному человеку, как он, — переживаемое должно быть жестоко трудно.
На мои ходатайства, боюсь, не обращают никакого внимания! Не знаю даже, как приступиться.
Если вы знаете, за что его взяли, напишите, пожалуйста.
Как вы живете? Как здоровье Анны Алексеевны? Как переносите теперешние переживания? Поездки в Дмитров (в товарных вагонах) так ужасно обставлены, что просто совестно звать друзей. Но если бы вам представилась возможность использовать служебный вагон, имеющийся при поезде, то очень рады были бы вам.
Оба шлем вам и Анне Алексеевне братский привет.
П. Кропоткин
Нынешнюю зиму переживаю труднее, чем прошлую. Скачки́ температуры и т.п.
IISH. Emma Goldman papers. File 111.
1. Псевдоним Павла Дмитриевича Турчанинова (1878—1921) — анархо-индивидуалиста, основателя и секретаря «Дома Анархии» в Москве. Неоднократно арестовывался за антипривительсвенную деятельность как до, так и после революции 1917 г. Расстрелян во внутренней тюрьме ВЧК вместе с восемью другими анархистами 27 сентября 1921 г.
Дорогой мой Александр,
Очень меня огорчило то, что я узнал о конфискации вашей типографии. Надеюсь, что здесь произошло какое-нибудь недоразумение, и что оно разъяснится.
Быть не может, чтобы Советская Республика конфисковала у человека, не брезгующего ручным трудом, орудие труда, которым он и его сын добывают себе честное средство к жизни. И чтобы вы, после стольких лет мытарств за границей, вернувшись в Россию, встретили такое отношение к своему труду!
Надеюсь, что тут действительно вышло недоразумение, и что вы снова за своей работой.
Крепко жму руку. Сердечный привет от обоих нас Екатерине Николаевне [1]. Обнимаю А.
П. Кропоткин
Дмитров, Моск. губ., 7 апреля 1920.
Почин. 1922. № 8/9. С. 3. Публикация А.М. Атабекяна.
1. Жена А.М. Атабекяна Е.Н. Атабекян, урожд. Соколова (1874–1922).
[Дмитров. 26 апреля 1920.]
Многоуважаемый Митрофан Степанович.
Будьте так добры, передайте, пожалуйста, Предметной Комиссии физико-математического факультета Московского Университета по кафедре Географии, что я был очень тронут ее предложением занять эту кафедру. С глубоким удовлетворением я принял бы на себя обязанность прочитать курс по Физической географии, если бы это позволило здоровье. Но, к сожалению, должен сказать, что мое здоровье — особенно после пережитых двух зим, — не позволяет регулярного труда, требуемого профессурой. Стар становлюсь.
ОР РГБ. Ф. 410. Карт. 3. Ед.хр. 20.
Изв. ВГО. 1968. Вып. 3. С. 173. Публикация Н.П. Крайнера.
Дмитров, 2 мая 1920 г.
Дорогой мой Александр,
Зарвался со своей работой, и вот до сих пор еще не ответил вам на ваше письмо от 22 апреля.
Вы спрашиваете, не было ли у «серебренников» и «ливцев», чеканивших монету, своей профессиональной организации. Несомненно была организация ювелиров и чеканьщиков вообще, — изготовление монеты, вероятно, входило, как отрасль, ювелирного дела вообще. Гильдии чеканьщиков и ювелиров часто упоминаются, как одни из крупных гильдий; а в мемуарах Бенвенуто Челлини, который по ремеслу был чеканьщик и серебренник (он делал всевозможные вещи из серебра — тазы, кружки, подсвечники, печати, формы для чеканки папской и герцогской монеты, — причем гордился, что его монеты не уступают древним, — и т.д. Из ювелира он постепенно перешел в отливщика замечательнейших статуй), — в мемуарах Челлини видно, как тесно были связаны между собой специалисты этого ремесла, и как легко Челлини, напроказив в одном городе, переселился в другой и там, уже в день прибытия, начинал работать у нового чеканьщика, который принимал его, как друга — собрата по ремеслу, и, очевидно, по гильдии.
Нас очень порадовало, что дело с вашей типографией, по-видимому, налаживается. Вы вспомнили, дорогой мой, мои слова: «Как славно мы могли бы работать вместе!» Да, славно. Но, если бы я взялся за анархический орган, я непременно положил бы в него все свои силы. А это, теперь, невозможно.
Я взялся за Этику, потому что считаю эту работу безусловно необходимой. Я знаю, что не книги создают направления, а наоборот. Но я знаю также, что для выработки направлений необходима поддержка книг, выражающих основные мысли в обширно разработанной форме. И чтобы положить начало нравственности, свободной от религий, и более высокой, чем религиозная, ждущая награды «на том свете», — необходима помощь хорошо разработанных книг.
В такой разработке, теперь, когда люди бьются между Ницше и Кантом (в действительности, нравственность Канта была религиозная нравственность, сколько она ни прикрывалась «философией»), т.е. между Ницше и христианством, — надобность чувствуется неотложная. Замечательно (я узнал это недавно), что Бакунин, когда, после поражения Коммуны, он удалился в Локарно, почувствовал точно также эту необходимость выработки новой Этики. Кто-нибудь, непременно этo сделает. Но надо подготовить почву, и раз мой ум влечет меня и в этой области искать новых путей, — надо это сделать: хоть наметить пути.
Жить мне осталось очень немного, сердце отрабатывает число биений, на которое оно было способно. Вот, сегодня, чуть не случился обморок, — без всякой особой причины: — «сердце пошаливает».
Так вот, родной мой, на Этику я положу свои силы. Тем более, что в агитаторской деятельности, в данное переживаемое нами время, я не чувствую, чтобы слабыми, единичными силами, в России можно было сделать что-нибудь серьезное. Силы взбаламучены большие; во всяком случае, не единичные.
30 лет подготовлялось то, что происходит теперь, — и против этого направления работали только наши, архи-скромные силы, и те не умели объединиться! и те не оценивали силы социал-демократического централизаторства, и верить не хотели в близость возможного сотрясения.
Я глубоко верю в будущее. Я верю в то, что синдикальное движение, т.е. движение профессиональных союзов, которое на свой конгресс недавно собрало представителей от 20-и миллионов рабочих, выступит великою силою в течение ближайших 50-и лет, чтобы приступить к созданию коммунистического безгосударственного общества. И, если бы я был во Франции, где в данную минуту центр профессионального движения, и чувствовал побольше сил, я бросился бы с головой в это движение, Первого Интернационала (не 2-го и не 3-го, которые представляют узурпацию идеи Рабочего Интернационала в пользу одной партии: социал-демократической, которая на половину вовсе не представляет рабочих).
Я верю также, что для организации социалистического, — вернее, коммунистического — общества среди крестьянства, кооперативное движение — и именно русское, крестьянское кооперативное движение, — в течение ближайших 50 лет, тоже представит живучее, творческое ядро коммунистической жизни, безо всякой примеси религиозного элемента (безусловно не нужного, — так как простой рассудительности достаточно для основания коммунистического использования творческой силы земли). И толчок в этом направлении придет, может быть, из России и, отчасти, из Соединенных Штатов.
Я глубоко верю в это. Но чувствую, что для того, чтобы вдохнуть живую силу в оба эти движения, — оформить, разработать, обосновать их, помочь им обратиться, из орудий самозащиты в могучие орудия коммунистического преобразования общества, — для этого нужны силы, более молодые, чем мои и, особенно, — сотрудничество из недр рабочих и крестьянских. Такие силы найдутся. Они уже есть, и в том, и в другом движении, хотя они еще не сознают предстоящей им будущности: не разобрались в ней; не прониклись социалистическим идеалом.
Верю я, наконец, что, разбившись на малые государства, народы начнут вырабатывать в некоторых из них безгосударственные формы жизни, во 1) потому что избавятся от военной опасности завоеваний, и 2) легче будет переходить к социалистическому строю в его негосударственных формах, т.е. в независимых Коммунах, вступающих в федеральные союзы, когда люди избавятся от теперешнего кумира — государственной централизации и «сильного государства».
Крепко обнимаю вас, дорогой мой Александр…
П. Кропоткин.
Перечитал это письмо. Оно, конечно, не для печати. Мысли едва намечены. Но дружеские письма тем и хороши что читающий понимает друга на полуслове.
Думал еще приписать несколько строк; но милейший Арсений [1] хочет ехать завтра с 1-м поездом. Посылаю письмо, как есть.
Почин. 1922. № 3. С. 4–6. Публикация А.М. Атабекяна.
1. Сын А.М. Атабекяна Арсен Александрович Атабек (1902–1960), впоследствии врач-эндокринолог.
[Май (?) 1920 г.]
Дорогой мой Александр,
Мне очень больно вас огорчить, но я должен сказать, что я безусловно против печатания обрывков из наших дружеских бесед и дружеского письма.
Для меня, дружеская беседа и дружеское письмо есть беседа с самим собою — (вот, как в бессонные ночи обсуждаешь что-нибудь с самим собою), с аргументами за и против, с неясными набросками зачатков мыслей, с зародышами новых мыслей, еще не проверенных. Мы, в наших дружеских организациях, в Швейцарии и во Франции вели часами такие беседы и десятками обменивались письмами, ходившими вкруговую, где каждый прибавлял свое мнение, раньше, чем печатать что-нибудь по тому или другому вопросу, т.е. какие-нибудь выводы из этих бесед и писем.
Они могут быть интересны со временем для „психологии“ (или психопатии) того или другого деятеля; но печатать обрывки из них, с целями пропаганды, — безусловно невозможно!
Слабо, не продумано достаточно, не оформлено, а главное — недостаточно продумано и, вследствие этого недостаточно сильно. Таких наших писем мы уничтожали груды; но именно благодаря этому дружескому обмену мы и вырабатывали определенные мысли.
Мне очень грустно было бы, если бы вы не захотели именно так отнестись к нашим беседам и письмам, и лишили бы меня чрезвычайно симпатичного мне собеседника-друга, которому поверяешь обрывки мыслей, именно потому что они еще не достаточно ясны, чтобы войти в пропаганду, и ждешь дружеского их освещения.
Крепко обнимаю вас, дорогой мой Александр, и жду, когда вы сюда приедете, как это мне обещал Арсений?
Не дивитесь моему неверному почерку. Вчера и сегодня целый почти день тяпал на писальной машинке: и рука дрожит.
Сердечно любящий
П. Кропоткин.
Почин. 1922. № 3. С. 6. Публикация А.М. Атабекяна.
Письмо написано в ответ на просьбу разрешить напечатать письмо от 2 мая 1920 г. в «Почине».
Дмитров, 19 мая 1920.
Многоуважаемый Григорий Петрович.
Посылаю вам, через Арсена Александровича Атабекяна [1], имеющиеся у меня экземпляры здешних и лондонских изданий моих книг, — всё, что оказалось в наличности, а также несколько брошюр, изданных нами в Лондоне.
Будьте так добры, передайте это, пожалуйста, кому следует для Румянцевского музея.
Как только представится возможность вступить в регулярные сношения с «заграницей», постараюсь получить оригиналы английских и французских изданий, а также, — если Музею интересно, — немецкие, итальянские и испанские переводы.
— У нас, здесь, великолепно. Днем очень жарко. Дождя — ни капли. Но пораньше утром и вечером чудно хорошо, и в поле, и в рощах. Надеюсь, что вам скоро удастся приехать сюда на несколько дней. А пока — до свидания!
Крепко жму руку.
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 217. Карт. 12. Ед.хр. 27. Здесь же конверт без следов прохождения почты, с адресом: Москва Румянцевский музей. Григорию Петровичу Георгиевскому.
1. А.А. Атабекян (Атабек, 1902–1960) — сын Александра Моисеевича Атабекяна, анархиста, последователя Кропоткина и его корреспондента.
г. Дмитров, Московской губ.
22 мая 1920.
Несколько времени тому назад я получил от М.С. Боднарского письмо, в котором он, от имени Предметной Комиссии по кафедре Географии физико-математического факультета спрашивал меня, не соглашусь ли я вступить в число преподавателей Московского Университета по кафедре Географии?
Так как это предложение, вероятно, было сделано с вашего согласия, то я пользуюсь случаем, чтобы сказать вам, что я очень был тронут этим предложением и, конечно, с радостью, хотя бы один год, прочел курс Физической географии. Но увы, ни годы, ни состояние здоровья не позволили бы этого!
Во всяком случае, душевно благодарю вас и других профессоров за лестное предложение и прошу вас принять уверение в глубоком моем уважении и преданности.
ОР РГБ. Ф. 410. Карт. 3. Ед.хр. 20.
Изв. ВГО. 1968. Вып. 3. С. 173. Публикация Н.П. Крайнера.
Дмитров (Московской губ.),
д. Олсуфьева
25 июля 1920 г.
Дорогой Сергей Петрович.
Наконец представляется случай написать вам. Наконец-то, дорогой наш. Пишу с Сашей. Она все расскажет вам о нас. Живы — и это уже очень много. И здоровы, и бодры духом, несмотря на все невзгоды. Ну, конечно, постарели, т.е. постарел я, а не Соня. Она бодра, и работает много в огороде, на покосе и т. д.
Саша торопится уехать — все теперь так делается, так что могу написать только эти строки.
Примите ее, как сестренку и помогите ей, в чем можете. Даю ей, на случай вашего отсутствия из Лондона, английские разрешения на вскрытие наших ящиков.
Оба крепко, крепко обнимаем вас. — Любим, как прежде.
П. Кропоткин.
И вот, через полгода, опять второпях приходится приписать эти две строчки и крепко, крепко обнять вас, как дорогого друга [1].
На чужой стороне. 1924. № 4. С. 238. Публикация С.П. Тюрина.
1. Приписка (другими чернилами) была сделана, очевидно, за несколько дней до последней болезни П.А. Кропоткина, и адресат получил это письмо, когда его автора уже не было в живых.
Многоуважаемый Владимир Ильич!
Мне очень нужно повидать вас — по делу, которое теперь идет, перед судом, о Тактическом центре [1], и переговорить об этом деле.
Больше четверти часа не отниму у вас — знаю, до чего должно быть занято ваше время.
Будьте так добры, известите, когда я могу быть у вас. Я — нездоров все время и специально по этому делу приехал в Москву и должен вернуться — чтобы сказать вам лучше — в свою берлогу.
П. Кропоткин
14 августа 1920 г.
ГАРФ. Ф.1129. Оп.2. Ед.хр. 105, л. 3а–4.
Археографич. ежегодник 1968. С. 228. Публикация Е.В. Старостина.
1. Объединение подпольных антибольшевистских организаций, возникшее в Москве в апреле 1919 г. Процесс по делу Центра под председательством заместителя председателя ВЧК И.К. Ксенофонтова проходил в Верховном революционном трибунале в Москве 16–20 августа 1920 г.
г. Дмитров, Моск. губ.
8 сентября 1920
Многоуважаемый Веньямин Петрович.
Благодарю Вас очень за ваше милое письмо, за Положение и Записки об открываемом вами и вашими сотрудниками Географическом Музее, и за то еще, что вы направили к нам нашего милого Илью Яковлевича. Так отрадно было увидеть его бодрым и свежим.
Мысль Музея — смелая и, наверное, она будет богата ценными результатами в Землеведении. Музей, конечно, расширит знание и понимание различных видов земной поверхности, их распределение, их происхождение, а, следовательно, и жизнь Земли, и историю ее населения, его передвижений и т.д. Он будет приучать нас смотреть на Земной шар как на живое целое. А это, как превосходно понимал Ваш отец — отец современной географии в России и любимый нами вдохновитель наших работ, — и как понимаем теперь мы, его ученики и последователи, — будет содействовать любви обитателей Земли к своей общей родине и — к уяснению высших философских задач в жизни человечества. Тем более, что Музей, очевидно, будет вместе с тем и Географическим институтом, т.е. центром новых исследований, как об этом мечтал Элизе Реклю.
Если я могу, в чем бы то ни было, быть полезным Музею — требуйте от меня работы, как от товарища. Всегда рад буду выполнить — увы, прибавляя «постольку, поскольку смогут устаревшие за эти годы силы».
То, что вы пишите об Рафаиле Дмитриевиче, глубоко огорчило нас обоих [1]. Моя жена и я очень полюбили его и удивлялись, отчего об нем ничего не слышно. Он был так полон жизни!
Задания ваши очень обширны. Но несомненно, мало-помалу определяется несколько направлений, в которых преимущественно будет идти работа. А в одном направлении — пробудить желание исследования, дух бродяжничества с научной целью, любовь к Ansichten der Natur [2] и смелость необходимых обобщений, вместе с их научно-индуктивной обоснованностью — в этом направлении Музей несомненно будет двигателем. —
С вашей работой в «России» [3] я, к стыду своему — или, вернее, вследствие разобщенности с Россией — познакомился, только прочтя первый ее том, а один из последующих томов увидел только недавно, и почувствовал я сразу большую к ней симпатию. Прекрасная работа. Продолжаете ли вы ее? Закончили ли вы ее? Удалось ли вам выполнить совет Фарэдея: «travailler, terminer, publier» [4]? И если трудно издать теперь вашу новую работу (2-х томный курс Страноведения), то нельзя ли издать ее (с помощью заграничных литографий) в менее роскошном виде? Студенты — везде бедны и должны оставаться бедны; так что книги им нужны дешевые. А в картах, нельзя ли найти способы гравировать их горы и реки интернационально, а надписи отдельно?
Ваши сомнения насчет новой транскрипции я вполне разделяю [5]: звук i следовало передавать не восьмиричным, а 10-ричным, ъ следовало удержать для придыхания, «все и всё», её и ея следовало различать и т.д. (въ, къ тоже нужны).
Надеюсь, что скоро встретимся как-нибудь в Москве? Мне очень приятно было бы познакомиться лично с вами и вашим братом [6]. Надеюсь, что это удастся еще до начала зимы, когда переезд Москва—Дмитров становится очень неприятен.
Примите уверение в искреннем уважении,
П.Кропоткин
Тр. Комис. Вып. 2. С. 180–181. Публикация А.В. Бирюкова и П.М. Поляна.
Ответ на письмо В.П. Семенова-Тян-Шанского от 3 сентября 1920 г. (опубликовано там же, с. 177–180).
1. Рафаил Дмитриевич Семенов-Тян-Шанский (1877–1918), старший сын Дм.П. Семенова-Тян-Шанского, 13 декабря 1917 г. был ранен бандитами в родовом имении Гремячка Рязанской губ. (его брат, Леонид, поэт и друг А.А. Блока, был убит выстрелом в затылок). После полученного ранения заболел и скончался летом 1918 г.
2. Наблюдения природы (нем.).
3. Имеется в виду знаменитая многотомная серия «Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей», выходившая в издательстве А.Ф. Девриена в 1899–1914 гг. (вышло 11 томов из 22 намеченных).
4. «Разработать, завершить, издать» (франц.).
5. В своем письме В.П. Семенов-Тян-Шанский, рассказвая об издательских планах, писал: «Очень смущает меня и новая наша транскрипция, которую я считаю крайне плохо продуманной, плодящей массу недоразумений и совершенно не подходящей для географических трудов».
7. Скорее всего имеется в виду Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский (1865–1942) — известный энтомолог и зоогеограф (известен также как поэт-любитель и переводчик Горация).
[15 сентября 1920]
И тут же что-то бормочут, что съезд [1] не отложен, но его резолюции не будут иметь силы, и денег никаких не будет отпущено… и т.д.
Сегодня утром я ходил в музей, узнать — стоит ли выступать? Но А[нна] Дм[итриевна] [2] уехала в Москву, посоветоваться с В.В. Богдановым насчет Музея.
Сегодня зашел Вас[илий] Андр[ианович] перед обедом. Я оставил его пообедать, и обедали вместе. Им жаль, что Музей разнесут по кусочкам. Хотят положить полмиллиона для его обеспечения. Что выйдет — не знаю еще.
Свой доклад [3] написал снова и дописывал последние слова, когда пришел Костя…
Вчера же приходил человек от Ив. Егор. Мейб.; его лошадь свободна: хотел вспахать огород. Но отговорили, конечно.
Вчера же пришла старушка Порывкина [4] умоляла со слезами на глазах принять от нее вышитую ею, шерстью, подушку. Сколько ни отказывался я, она отказывалась взять ее назад. Оставила до твоего приезда. Думает ехать в деревню к своим бывшим ученикам. Шаховские, все трое [5], тоже приходили вчера, когда я был на съезде, а со съезда пошел на почту, насчет телефона. Говорят, буря сильно попортила провода.
Сегодня 15-е, а электричества нет. Вас[илий] Ан[дрианович] говорит, что скоро поставят хорошую, сильную машину.
— Видал сейчас муку для хлеба, и посылаю тебе хлеб.
— Милая, родная, любимая! Воображаю, что ты переживаешь эти дни с нашей милой любимой больной [6].
Если у нее инфлуэнца (а это возможно), то не лучше ли будет обождать 2–3 дня, прежде чем ехать сюда.
Крепко, крепко обнимаю и целую тебя и досю нашу бедную.
Папка.
Твой посланный, кажется, прекрасный мальчик. Сердечный привет вашим милым хозяевам. Обними за меня Раю.
Даю Косте 125 р. на билет (он заплатил двойную цену за билет сюда).
Маме.
Архив МЗДК. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 56, л. 69–69 об. Начало письма не сохранилось.
Тр. комис. Вып. 2. С. 46–47. Публикация Р.Ф. Хохлова.
1. Речь идет о съезде учителей Дмитровского уезда, на котором П.А. Кропоткин выступил с докладом «Образовательное значение местных музеев».
2. А.Д. Шаховская.
3. На съезде учителей.
4. М.В. Порывкина — бывшая учительница сельской школы, дмитровская знакомая П.А. Кропоткина.
5. Дмитрий Иванович Шаховской, его жена Анна Николаевна и дочь Анна Дмитриевна.
6. Александра Петровна Кропоткина, жившая в Москве, болела тифом.
23 сентября 1920
Среда
Люба, родная.
Воображаю, как ты должна была измучиться эти дни, ухаживая за нашею милою, бесконечно-любимою досею. Так отрадно было узнать вчера вечером, что опасность миновала; а то вчера весь день и предыдущую ночь очень тревожился. Очень неопределенны были твои ответы. Спасибо, вчера каждое слово было слышно отчетливо.
Жду сегодня юношу; только мучит меня, что дождь идет и он до костей промокнет в своей драной кацавейке, если не попадет в трамвай.
Вчера, когда я вышел на прогулку, приезжал племянник Василия Андриановича вместе с крестьянином, и они привезли 2 мешка (6 мер) картофеля, молоденькую курочку и петушка, и гостинцы от старушки-матери Вас[илия] Андр[ианови]ча — 2 шаньги <Посылаю одну из них> [1] (не стòит).
В хозяйстве всё идет, как следует. Только дрожжи подгуляли. Совсем не поднимается хлеб. Вчера М[ария] Ф[илипповна] [2] уже ходила к Анне Ник[олаевне] просить московских дрожжей (она получила 3-го дня) и на них испекла булочки, которые я посылаю вам. Анну Ник[олаевну] не застала дома, а потом дрожжи принес милейший Дм[итрий] Ив[анович]. Их дочь [3] — на экскурсии: поехали в уезд, смотреть вновь образовавшееся озерко (в эту-ту сушь — новое озеро!).
Сейчас М.Ф. принесла хлеб, испеченный на московских дрожжах (от А.Н. Шаховской). Превосходный. Посылаю половину.
— Свой доклад о Музеях отдал в печать; Вас[илий] Андр[ианович] хочет издать [4].
— Где у тебя есть чай? Мой — совсем на исходе: осталась пара ложечек — нет: еще дня на 3–4 осталось.
У фельдшера и у других уже рубят капусту. Не пора ли и нам? — Он выменял на яблоки капусты и кормовой свеклы.
— Меня очень заботит вопрос — чем мы будем кормить нашу Бурку [5]? Воза два сена — необходимо. Зайду завтра к кустарям: поговорю.
— Сейчас привезли картофеля, 10 мер, из Подмошья; привезла крестьянка, которая посадила для нас. Картофель (говорит М.Ф.) очень хороший: крупный; Подмошье славится своим картофелем. Крестьянка говорила, что она и другим выращивала. Плата, за труды, 2000 р. с меры ей дали, и 500 р. за то, что привезла. Составит 20.500 р.
Завтра постараюсь повидать Грибоедова (от кустарей).
Я ждал нашего юношу в час; но не приехал. Буду поджидать его в 7 часов. —
Дождь перестал. — Погода славная. С таким удовольствием вышел бы погулять. Но знаю, как мучительно выйти скоро после чашки чая. Сажусь, стало быть, за работу, в ожидании приезда юноши.
— Сашок, верно, уже переехала в Раину квартиру? Так хочется повидать дочурку милую, родную и маму-любку.
Что бы тебе еще послать? Хлеба пошлю, масла (сыр — сильно заплесневел наш кусочек). Масла очень мало. Бурка совсем мало дает молока. Приходит голодная, а дома — одна картофельная ботва!
— Ты ничего не говорила мне — всё ли получила в тот раз как cледует? И что еще я мог бы послать?
Четверг
Владимир приехал с часовым поездом. Сейчас кончили укладку всего, что ты, родная моя, заказала. Кроме того, посылаю хорошего белого хлеба (на дрожжах от А.Н. Шах[овской]) и булочек. К сожалению, они зачерствели немного за 2 дня. И масла — 5 маленьких кружков. — Черного хлеба не посылаю: груз и то велик, а юноша говорит, что у тебя, наверное, есть, и ты не упоминаешь о хлебе.
Архив МЗДК. Ф. Ф. 22/5152. Оп. 1. Д. 55, л. 39–40 об.
Тр. комис. Вып. 2. С. 47–49. Публикация Р.Ф. Хохлова, с мелкими ошибками и без приписки, датированной четвергом.
1. Текст в угловых скобках в рукописи зачеркнут.
2. Прислуга Кропоткиных.
3. А.Д. Шаховская.
4. В связи с арестом В.А. Рыжова и других руководителей Дмитровского союза кооперативов в ноябре 1920 г. и прекращением издательской деятельности Союза эти планы не удалось осуществить. Доклад П.А. Кропоткина был опубликован только в 1932 г. (см.: Соловьев К. Кропоткин и краеведный музей (к 90-летию со дня рождения) // Советское краеведение. 1932. № 11/12).
5. Корова Бурка досталась Кропоткиным вместе с домом в Дмитрове.
гор. Дмитров
Московской губ.
27 октября 1920 г.
Дмитр[овский] телеф. № 5
Многоуважаемый Владимир Дмитриевич,
Опять надоедаю вам своей просьбой. В этот раз об очень хорошем моем приятеле Александр Моисеевич Атабекяне, которого арестовали в прошлое воскресенье, 24-го.
Следователь по анархическим делам, Бренер, объявил запискою, что Атабекян «арестован как лицо, стоящее во главе типографии Почин, при обыске которой обнаружена литература и набор типографский, контрреволюционного характера. Помимо этого установлено при обыске, что означенная типография печатает и исполняет заказы без нарядов Полиграфического Отдела».
«Литература» уже давно обращается, а найденный набор оказывается стихами Федорова, Три власти, который, между прочим, отложен, пролежал три месяца и не был использован. С него ни одного экземпляра не было отпечатано. Это — совершенно верно.
Неужели его будут держать из-за нарушения правил Полиграфического Отдела?
Будьте так добры, Владимир Дмитриевич, наведите справки по этому делу, и так как других обвинений против Атабекяна нет, то я очень прошу выпустить его на мои поруки.
Заметьте, что типография средство к жизни Атабекяна и его семьи, — без всякой эксплоатации наемного труда.
Извините пожалуйста, что опять утруждаю вас.
С товарищеским приветом
П. Кропоткин
Наша дочь поправляется. Через 8–10 дней жду ее и жену в Дмитров. но не легко добираться теперь.
ОР РГБ. Ф. 369, карт. 291, ед. хр. 8, л. 9–10.
Звезда. 1930. № 6. С. 191–192. Публикация В.Д. Бонч-Бруевича.
г. Дмитров, Москов. губ.
16 ноября 1920.
Ваша мысль, товарищ Зильберфарб, заняться составлением истории Анархизма — великолепна [1]. Действительно, пора заняться ею. Материалы, конечно, найдутся богатые. Мы дальше Годвина и движения XVI века не восходили. Но конечно есть данные и в греческой философии и у философов XVI, XII и особенно XIII века.
Теперь, сейчас, у меня никаких нет данных под рукой, и нет моей библиотеки. Но я буду иметь это в виду; и если вы, время от времени, будете писать мне, — буду сообщать вам найденное.
Увы, мысль человека далеко не всегда анархична. Холопства в человеке— бездна; и религия, и философия, и история поддерживали это холопство, лелеяли и развивали [2].
Но во все времена, как в народных движениях, особенно с XVI века, так и у мыслителей, было много анархизма. А у лучших современных мыслителей во Франции оно сильно проявилось.
Сколько помнится, Hamon [3] собирал кое-что в этом направлении. Даже у таких коммунистов, как Фурье, оно сильно пробивалось.
Пора нам, в России, перевести 1-го литературного основателя анархизма, Годвина; указать роль Фурье и т.д. Затем, у нас же перевести Мультатули (с комментариями, NB.) и др. сороковых годов; предпослать переводам монографии о них было бы великолепно.
А главное, конечно, указать на народные движения (недавно мне попалась «Английская Пугачевщина» (1380–81 гг.) Максима Ковалевского в Руссской Мысли 1895 г. [4]; хорошая работа «Джон Болл» В. Морриса сюда же идет; и т.д.) Наконец, история вольных городов XII–XVI в., которой я указал выдающиеся черты во Взаимной Помощи, даст массу в высшей степени ценных материалов.
Ну вот, пока, будем знакомы, и будем писать время от времени.
Всего хорошего.
П. Кропоткин.
Только что получил ваше письмо от 9-го. Так как письма пропадают, то уведомьте, 2-мя строками, о получении.
Здоровье — ничего себе.
IISH. Max Nettlau papers. F. 170. Вырезка из корректурного оттиска журнала «Почин» за 1923 г., не вышедшего из-за конфискации типографии. Подготовка к публикации И.И. Зильберфарба.
Вырезка приложена к письму А.М. Атабекяна (издававшего журнал в 1919–1922 гг.) Максу Неттлау от 6 июня 1926 г.
1. В примечании И.И. Зильберфарб указывал, что обратился к Кропоткину, так как начал собирать материалы по истории анархической мысли, в частности, об анархических элементах в народных движениях. Переписка оборвалась на этом письме из-за предсмертной болезни Кропоткина.
2. Реплика на утверждение И.И. Зильберфарба, что «история человеческой мысли изобилует анархическими элементами, ибо, как сказал один итальянский поэт-анархист, „мысль человека всегда анархична“».
3. Огюстен Фредерик Хамон (Augustin Frédéric Hamon; 1862–1945) — французский писатель, журналист, основатель газеты «Юманите».
4. См.: Ковалевский М.М. Английская пугачевщина // Русская мысль. — 1895. № 8–11.
г. Дмитров (Москов[ской] губ.)
21 декабря 1920.
Дорогая Вера Николаевна.
Вот неделя прошла, как ты писала мне — и только теперь могу ответить.
Насчет моего приезда в Москву и лекции — должен сказать, что здоровье мое за последнее время так ненадежно, что и думать не могу о поездке. Сердце беспрестанно мучает, и притом, должно быть, еще малярия через день. В придачу случились еще невралгии — жестокие, каких не помню с Женевы, больше сорока лет тому назад. С сердцем, малейшее физическое усилие — мучительно.
Ну, а лекцию — подавно не прочесть! Недавно я говорил на юбилее Дмитровского Союза Кооперативов [1]. Еле договорил минут 20, с отчаянной болью в сердце.
Вообще плох стал, а поездка в Москву и жизнь там сопряжены с такими трудностями, что и думать нечего.
По поводу заложников пишу письмо Ленину… но теперь не знаю даже, как передать, чтобы прочли [2]. И сдается мне, что силою обстоятельств — неизбежных обстоятельств — противуположные влияния гораздо сильнее всего, что может сказать человеколюбие и благоразумие отдельных людей. —
Насчет Красного Креста, конечно, надо попытаться. Но… недавно я присутствовал на собрании по поводу пятилетия Дмитровского Союза Кооперативов. Говорилось о поразительно полезной его деятельности. Но — вышел большевик и очень спокойно объяснил, что это, мол, похороны Союза, а на похоронах, известно, говорят хорошее о покойниках. И — Дмитровский Союз — уже не Союз, а одна из канцелярий Губерн[ского] Продов[ольственного] Комитета.
Начиная с 1-го Интернационала (в 1872 г.), мы постоянно боролись против правила социал-демократов: «Раз не наше — пусть лучше не существует!» Таков неизбежный лозунг Государственной революции. Его приложили к кооператорам, к некоторым профессиональным союзам и собираются приложить к кустарям. Приложат, вероятно, и к Красному Кресту. Конечно, можно сказать на это, что в Англии общественные Комитеты для заботы об арестованных и приговоренных существуют даже в Ирландии; существует даже особый комитет для женщин (в котором работала Mrs. Mastermann) с широкой программой; и всегда создавались комитеты для защиты русских… — Но на это, вероятно, ответят, что это нужно в буржуазных государствах, а не в коммунистическом. —
Крепко, крепко обнимаю тебя, дорогая, крепко любимая. Соня и Саша — тоже. Читаю твои «Шлиссельбургские узники».
П. Кропоткин
ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 2. Ед. хр. 173, л.49–50.
Тр. комис. Вып. 2. С. 49–51. Публикация Р.Ф. Хохлова.
1. Это последнее публичное выступление П.А. Кропоткина состоялось 14 ноября 1920 г.
2. Письмо П.А. Кропоткина В.И Ленину, датированное 21 декабря 1920 г., было доставлено адресату в Кремль и, насколько известно, не осталось без последствий.
г. Дмитров (Москов. губ.)
23 декабря 1920
Многоуважаемый Владимир Дмитриевич,
благодарю вас очень за сообщение о докторе Атабекяне. Чрезвычайная Комиссия тоже уведомила меня, что он приговорен ею. А то я не понимал, как это «приговорен», когда суда не было.
— Теперь опять к вам с просьбой. Прочтите, пожалуйста, прилагаемое письмо В.И. Ленину и передайте его. Он получает, вероятно, такую груду писем, что и сотая их часть едва ли может до него дойти.
Между тем, заявление о заложниках, не говоря уже о его дикости в настоящее время, произведет еще самое скверное впечатление среди тех, кто работает для установления в Западной Европе лучшего отношения к России.
П. Кропоткин.
ОР РГБ. Ф. 369, карт. 291, ед. хр. 8, л. 12–12 об.
Звезда. 1930. № 6. С. 193.
| < 1901–1910 | Хронологический указатель |
| Указатель адресатов | Список публикаций |
| ВЕРНУТЬСЯ В БИБЛИОТЕКУ: | |
| Алфавитный каталог | Систематический каталог |