А.В. Бирюков
Прежде чем приступить к систематическому изложению событий, необходимо сделать несколько вводных замечаний.
Нижний хронологический рубеж данного исследования объясняется появлением в начале 1720-х годов первых представителей русской государственности на Северном Кавказе — войск Петра I, шедших на войну в Персию. Верхней хронологической границей, очевидно, можно считать 1859 год, т.е. время окончательного покорения восточной части Северного Кавказа.
Что касается географических пределов, охватываемых данной работой, то необходимо заметить, что хотя область, населяемая чеченцами (в нынешнем понимании этого этнонима) мало изменилась по сравнению с территорией современной Чеченской Республики Ичкерия [1], однако исследуя взаимоотношения чеченцев с соседними горскими народами, а также следя за действиями русских войск, мы выходим несколько за пределы Чечни. Однако Чечня остаётся в центре исследования, которое, таким образом, никак не может претендовать на освещение истории всего Кавказа в рассматриваемое время и даже истории всей западной его части.
Наконец, изучая историю российско-чеченских отношений, приходится констатировать, что среди многочисленных и многообразных факторов (социального, политического, экономического, географического, этнографического и т.д.), влиявших на ход исторического процесса в данном регионе и в данный отрезок времени, одни изучены сравнительно хорошо, другие ждут своих исследователей, третьи же в силу ряда причин вряд ли могут быть детально исследованы и в будущем. Понятно, что история бесписьменного народа, жившего в малодоступных горах, к тому же пользовавшегося у своих соседей дурной славой разбойников и хищников, обречена на пробелы и неясности [2].
Написанию этой статьи предшествовал сбор большого количества документов — как опубликованных, так и хранящихся в архивах, причём часть из них неизвестна даже специалистам. Автором собрано 179 документов, в том числе 106 неопубликованных.
История непосредственных контактов России и горских народов Северного Кавказа начинается с 1722 г. [3]. Во время Персидского похода Петра I отряды кавалерии двигались из Астрахани в Дербент сухим путём (пехота была отправлена морем). На пути авангард кавалерии был атакован жителями селения Андреева (совр. Эндирей, на западе Дагестана). Дождавшись подхода основных сил, командир отряда бригадир Ветераний «разбил наголову андреевцев, а само селение, состоявшее тогда из 2000 дворов, совершенно разорил»[ [4].
В связи с этим инцидентом особенный интерес представляют письма «князей Андреевской деревни», относящихся к 1721 году, которые хранятся в Архиве внешней политики Российской Империи (далее - АВПРИ) [5]. Из писем к Петру I и к Астраханскому губернатору видно, что авторов прошений связывала с Россией многолетняя служба. В одном из прошений упоминается, что ещё отец тогдашних князей Хамзат бек «многажды в службе вашего величества будучи, и отечества, и имения, и владения лишился»; дети же его высказывали желание «не быть в службе другого, кроме вас, великого Государя… и какие будут Указы и повеления от Вашего Величества и касающиеся до нас службы, то мы оные исправлять вседушно готовы» [6]. К сожалению, остаётся неизвестным, почему уже в следующем году андреевцы напали на русские войска, что привело к разгрому селения.
Хотя сел. Эндирей находится в Дагестане, в XVIII в. оно было тесно связано с Чечнёй. Его князья, наряду с владетелями других дагестанских селений, часто становились правителями отдельных чеченских обществ (с середины XVIII в. чеченцы, как известно, стали изгонять своих правителей, именуемых в русских документах «владельцами» или даже «князьями», что послужило одной из причин усиления давления со стороны русской администрации); наряду с кумыкским населением, в селении жили чеченцы. «Деревня Андреева» часто упоминается в документах как крупный торговый центр, куда горцы, и в первую очередь чеченцы, привозили свои продукты, а также невольников.
Во время Персидского похода Пётр I основал на р. Сулаке крепость Св. Креста. Спустя десять лет, в июне 1732 г., комендант этой крепости генерал-лейтенант Г. Дуглас возглавил довольно значительную экспедицию против селения (точнее, двух близлежащих селений) Чечень. В целом комплексе документов, хранящихся в Российском Государственном Военно-историческом архиве (далее - РГВИА) [7], подробно освещён ход этой экспедиции. В донесении Г. Дугласа в Военную коллегию от 20 июля 1732 г. [8] излагаются полученные в крепости Св. Креста известия о скоплениях вооружённых горцев у «деревни, именуемой Чечня» (по разным сведениям, от 10 до 14 тыс. чел.), о действиях русских войск, высланных для предотвращения нападений на горцев, состоящих в российском подданстве, на городки гребенских казаков и на крепость Св. Креста. Сообщается о действиях команды полковника Коха, посланной для разорения селений чеченцев в связи с нарушением их владельцами Хазбулатом и Аидемиром присяги на подданство России. В известии полковника Коха генералу Дугласу описаны действия команды против деревень владельцев Аидемира и Казбулата. Жители последней покинули своё селение, а Хазбулат оказывал содействие русским войскам. Жители «деревни Аидемировой» оказали сопротивление, но были изгнаны, а селение сожжено. Отметим, кстати, что в инструкции, данной полковнику Коху, было специально оговорено, что в случае отсутствия сопротивления всем жителям селений должна быть сохранена жизнь [9]. Из-за появившихся в окрестностях селений вооружённых горцев команда была вынуждена отступить, пробиваясь сквозь засады. В доношении Г. Дугласа представляет интерес упоминание о том, что «те… Чечни состоят в самодержавной протекции Ея Императорского Величества. И застающие при том владельцы: Хазбулат и Аделсар в верности присягали и аманат от того Хазбулата здесь имеется» [10].
В дальнейшем подобные экспедиции против чеченцев, как, впрочем, и против других горских народов, предпринимались неоднократно. Значительная экспедиция на правый берег Терека была предпринята в 1758 году. П.Г. Бутков, опираясь на какие-то неназванные источники, писал, что в состав отряда входили «между прочими Калмыки, Терское кизлярское войско, некоторые из кабардинских владельцев, 5 трёхфунтовых пушек; было сражение, но что далее учинилось, неизвестно» [11]. И до сих пор документы, освещающие ход этой экспедиции, не обнаружены [12]. Правда, в АВПРИ сохранилась «Выписка из двух репортов Кизлярского коменданта Генерала маиора Фрауендорфа и из двух доношений Астраханского Губернатора Генерала маиора Жылина от разных чисел июня сего 1757 года» [13], в которой скрупулёзно излагаются розыски (следственные действия) по нескольким делам: о похищении партией чеченцев сына отставного казака Афанасия Жамидова и о нескольких отгонах казачьих табунов. Изложив путаницу взаимных счётов угнанных лошадей, темные истории с заложниками, пересказав несколько доносов, в которых и современникам нелегко было отличить правду от лжи, «Выписка» цитирует рапорт кизлярского коменданта, звучащий сегодня неожиданно современно: «А владельцы чеченские по непослушанию тех злодеев бессилием отговариваются, и о наказании их просят, того ради по мнению его, Фрауендорфа, им, чеченцам, всемерно надлежит учинить наказание» [14]. Далее речь идет о необходимых военных приготовлениях. Указом Военной коллегии от 23 октября 1757 г. кизлярскому коменданту велено было чеченцев «наказать и привесть к должному повиновению» [15].
Большую ценность данному документу придаёт то обстоятельство, что из него видны отношения местного (кумыкского и чеченского) и русского (казачьего) населения. Казаки владеют на правой стороне Терека садами, пашнями, сенокосами и др. угодьями, расположенными иногда вдали от Терека. Правда, распоряжения начальства требуют, чтобы дальние поездки совершались «кампаниями, а не по одиночкам, и при том имели б при себе и потребное оружие», однако с местным населением, живущим по правобережью Терека, казаки легко уживаются; многие из них хорошо знают друг друга.
Иное дело — живущие за Сунжей, «в дальних чечнях», «воровские люди», которые явно противопоставляются жителям притеречной равнины, именуемым в документе татарами [16]. С ними ведётся каждодневная, но не слишком успешная борьба. Кстати, термины «чеченец» и «чечня» (именно так, с маленькой буквы) обозначают просто отдалённые горные местности и их обитателей (об этом свидетельствуют такие, например, выражения, как «чеченцы с протчими дальних гор народами» или «горский татарин… чеченец Шамирза Тамарзов»). Партии разбойников, «хищников», появляющиеся время от времени на левом берегу Терека, приходят «из чечней», хотя им порой помогают жители равнины, и «татары», и чеченцы (в современном смысле). Если уж мы затронули тему этнического состава населения притеречной равнины, то следует указать и на упоминание живущих в сел. Брагун армян. Приводимые в «Выписке» данные хорошо согласуются со словами первого историка и этнографа чеченского народа У. Лаудаева, указывавшего, что русские постепенно покинули земли, ныне занимаемые чеченцами, в послепетровское время, но и окончательно уйдя за Терек, «однако, не оставили своего притязания на оставленную землю» [17].
Три экспедиции против чеченцев были предприняты в 1770 году, причины их были те же: «их беспокойный народ не оставлял чрез воровские набеги хищения скота, а по удаче и увоза людей» [18]. Мы располагаем более-менее подробными сведениями лишь о первой из них. Согласно П.Г. Буткову, поводом послужило нападение партии чеченцев, руководимой одним из чеченских владельцев Али-Султаном Казбулатовым, на отставного подполковника Аввакума Шергилова, который от нанесённых ран вскоре умер. Али-Султан вскоре после этого бежал с частью подданных и «сделал себе убежище в крепких местах». Кизлярский комендант генерал-поручик Де Медем «решился нанести тому владельцу и участникам его чеченцам наказание. На сей конец взял он три эскадрона гусар, несколько Гребенских и Семейных казаков и несколько пушек… и в феврале 1770 г. отправился в предположенный поиск» [19]. Результатом сражения было то, что Али-Султана вынудили возвратиться на Сунжу, «в то место, из которого он отлучился, как бунтовать замыслил» [20]. Однако ещё о двух экспедициях, предпринятых Де Медемом в июне того же 1770 г. «в больших силах», известно лишь то, что их результатом были данные «изменниками» присяги.
В 1780 г., кажется, без всякого вооружённого воздействия, принесли присягу старшины аулов Большой Чечен и Аджиаул [21], а владелец аула Чахкеринского также готов был присягнуть на верность, о чём Кизлярский комендант докладывал в Петербург. В 1782 году в связи с участившимися набегами чеченцев российским командованием были начаты военные приготовления, однако до вооруженного столкновения дело не дошло, и две группы «чеченских и кумыцких владельцов и узденей» возобновили присягу на верность Российскому престолу [22]. В начале 1783 года присягу принесла большая группа «гребенчуковских старшин» [23].
Однако уже в марте 1783 года был предпринят поход русских войск на аулы Большие и Малые Атаги; аулы были сожжены, и в скором времени их старшины, а также старшины аулов Гехи и Алды, принесли присягу на верность. Ещё одна экспедиция была предпринята в сентябре того же 1783 года, и в результате старшины не менее чем шести чеченских аулов присягнули Российскому престолу [24]; некоторые из них, таким образом, присягали в том году дважды.
По рапортам командующего войсками Кавказской линии генерал-поручика П.С. Потёмкина, приложенным к отсылавшимся в Петербург присягам, можно увидеть причину необычно упорной борьбы с горцами: к обыкновенным «шалостям» и «дерзостям», т.е. грабежам, похищению и убийствам людей, прибавилось упорное стремление изгнать князей и владельцев, которые к тому же были чужаками. Русская администрация стремилась во что бы то ни стало водворить их на место, хотя и ясно было, что они «в народе никакой силы не имеют» [25]. Видимо, надежда смирить непокорный народ с помощью преданных русским, но непопулярных князей оставлена была только после восстания Шейх-Мансура, и более к этим планам русская администрация не возвращалась.
Таким образом, в 1730-е — 1780-е годы наблюдалось постепенное обострение российско-чеченских отношений. Было бы странно сейчас, более 200 лет спустя, пытаться определить, которая из двух сторон более виновна в ухудшении отношений, тем более, что мы имеем дело не с однократным актом, а со спорами, взаимными претензиями, конфликтами, счёт которым копился несколько десятилетий. К тому же, повторим, от этого времени сохранилось слишком мало документов.
Однако уже то, что мы знаем, позволяет скептически отнестись к той прочно укоренившейся в нашей историографии схеме, согласно которой до присоединения Грузии к России (1783 г.) и появления в Чечне «пророка» Шейх-Мансура (1785 г.) русские и чеченцы мирно соседствовали, столкновения носили случайный характер, и лишь ввиду необходимости иметь надёжные коммуникации через Кавказский хребет, а также в связи с развитием агрессивных, религиозно-фанатических настроений под влиянием агитации Шейх-Мансура русские вынуждены были начать наступательные действия против горцев [26]. В действительности, как мы видели, активизация военных действий в Чечне и в сопредельных областях началась за несколько лет до появления Шейх-Мансура и вне всякой связи с событиями в Грузии.
Подробное и всестороннее описание восстания Шейх-Мансура, охватившего, как известно, большую часть Северного Кавказа, далеко выходит за рамки настоящей работы; к тому же оно неоднократно освещалось в исторических трудах [27]. Поэтому мы остановимся только на тех моментах, которые непосредственно связаны с историей российско-чеченских отношений, а также с теми новыми военными и политическими приёмами, которые применялись русской администрацией в ходе борьбы с восставшими.
Шейх-Мансур был уроженцем и жителем чеченского селения Алды; настоящее его имя было Ушурма или Ушурме. Он был беден, кормился тем, что пас чужой скот. Родители его приняли мусульманство, будучи уже взрослыми людьми. Переживания прозелита, живущего среди наполовину языческого населения, сочетались в его душе с негодованием при виде быстрого усиления в Чечне «неверных» русских. Его начали посещать религиозные видения, содержание которых, кстати сказать, было весьма далеко от ортодоксального мусульманства. Он провозгласил себя «Шейх-Мансуром», т.е. непобедимым пророком, и заявил, что достаточно ему, непобедимому, встать во главе самого немногочисленного войска, и оно победит всех неверных — своих язычников или же русских. Такого рода агитация серьёзно обеспокоила русскую администрацию, и в июле 1785 года было решено скорым броском захватить селение Алды и постараться живьём вывезти Шейх-Мансура за Терек. К сожалению, хорошо продуманная операция была скверно осуществлена: командир отряда полковник Пиери, вопреки данным ему инструкциям, двинулся к Алды со всеми силами, не оставив никого в резерве и для прикрытия переправы через Сунжу и не соблюдая осторожности. Отряд не только не смог захватить Шейх-Мансура врасплох, но потерпел сокрушительную неудачу. На обратном пути он подвергся нападению чеченцев, потерял 584 человек убитыми и пленными (среди погибших были командир отряда полковник Пиери и ещё 7 офицеров), и возвратился ни с чем [28]. Эта победа придала Шейх-Мансуру вес в глазах чеченцев, а предания о ней передавались в Чечне, с неизбежными приукрашениями, много десятилетий спустя [29].
Ободрённый победой, Шейх-Мансур 15 июля подступил к Кизляру, но был отбит; 29 июля совершена была попытка овладеть небольшой крепостью Григориополисом, также окончившаяся неудачно для нападающих. 19-20 августа значительные силы горцев под предводительством Шейх-Мансура вновь пытались овладеть Кизляром, однако сильным артиллерийским огнём и смелыми действиями кизлярского гарнизона атака была отражена, и 22 августа горцы отступили [30]. Систематические военные неудачи и большие людские потери решительно поколебали авторитет Шейх-Мансура. До народа наконец дошло, что уверения «пророка», будто русские пушки и ружья неспособны причинить вреда правоверным мусульманам - всего лишь обман. Число сторонников шейха стало быстро таять; он перенёс свою агитацию на Кабарду, искал покровительства дагестанских владетелей. Наконец, сам он был вынужден бежать из Чечни, после разных приключений оказался в турецкой крепости Анапе, где и был взят в плен при штурме крепости русскими войсками в 1791 г.
Период борьбы с Шейх-Мансуром интересен тем, что в это время русские власти впервые начинают применять в борьбе за свои интересы наряду с военными средствами меры морального воздействия на горцев. В конце 1785 г., когда русским крепостям и селениям на Тереке уже ничего не угрожало (в ноябре отрядом полковника Нагеля войско Шейх-Мансура было в очередной раз разбито в Кабарде), командование стало готовить к переправе через Терек значительные военные силы. Старшины и владельцы большинства чеченских селений, включая Алды, родину Шейх-Мансура, прислали письма с просьбами о помиловании и с предложениями дать аманатов [31]. В ответ командующий Кавказским корпусом генерал-поручик П.С. Потемкин потребовал от них новой присяги, в которой жители каждого селения должны были отречься от Шейх-Мансура, проклясть его и свои заблуждения. На это требование откликнулись старшины селения Атаги, прочие выжидали, тем более что из Стамбула в Чечню приехал посланец с обещанием помощи от турецкого султана. Однако и то, что большое чеченское селение в униженных выражениях просило о пощаде («Проклинаем заблуждение свое и слепоту, проклинаем виновника нашего смятения, алдинского жителя Ушурме, который, ложно приняв на себя звание Имама, соблазнил нас, падших, на все чинимые наши беззакония. Клянем сами в чистоте сердца нашего и вину свою, и его самого, отрекаемся навсегда от него, познавая и чувствуя, что не есть он богоугодный учитель, но разбойник и бунтовщик, оказавшийся на наше разорение и погибель, от которой избавлены мы по единой кротости и милостию Всеавгустейшей нашей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны, чувствуя превысшее милосердие Её, не престанем молить о Её дражайшем здравии и благополучии всего Императорского дому, а ежели кто-либо из нас покусится на новое преступление, да поразит гнев божий того дом и исчадие, и да погибнет на веки всякий из нас, кто нарушит сию нашу присягу»), не могло не дезорганизовать силы восставших [32].
А. Зиссерман в своей работе [33] (выходящей далеко за пределы её названия и представляющей не историю одного полка, а по существу историю всей Кавказской войны, написанную к тому же без приукрашиваний и умолчаний, свойственных подобным официозным «Историям» полков и войн и биографиям военачальников) намечает периодизацию Кавказской войны. Хотя не во всём с ней можно согласиться, важно то, что А. Зиссерман связывает выделяемые им периоды с двумя факторами: уровнем религиозного сознания горцев (усиливавшегося благодаря деятельности таких личностей, как Шейх-Мансур, Кази-Магомет или Шамиль) и планомерностью в действиях русской администрации и русских войск. В последнем случае Зиссерман также чересчур важное значение придаёт роли отдельных лиц, их энергии и талантам.
Согласно А. Зиссерману, период с середины 1780-х годов до 1817 г., т.е. до появления на Кавказе А.П. Ермолова, характеризовался оборонительными действиями русских войск; русские «если иногда проникали в земли горцев, то временно, для устрашения, наказания и т.п. Особенно это относится к Чечне и Дагестану» [34]. Затем, с 1818 г. - начало наступательного периода действий на Кавказе, прерванного Персидской войной 1826-1828 гг. и Турецкой 1828-1829 гг. С начала 1830-х годов наступательные действия возобновляются, но уже без определённой системы, урывками то в одной, то в другой части Кавказа. «В 1842 г. опять перешли к оборонительной системе, а когда таковая сейчас же принесла слишком печальные для нас результаты, то в 1844 г. должны были возвратиться к наступательному образу действий и только через пятнадцать лет энергического следования этим путём цель была достигнута» [35].
Данную схему необходимо уточнить по крайней мере в двух пунктах. Относительно «оборонительных» действий до 1817 г. приходится признать, что они выражались, действительно, в отдельных «проникновениях» в Чечню и Дагестан, тогда как А.П. Ермолов придерживался тактики постоянного напора на чеченцев с целью вытеснения их с занимаемых земель (об этом см. ниже). Об эпизоде 1842-1844 годов, который, на наш взгляд, никак не тянет на выделение в отдельный период, также будет сказано несколько ниже.
Краткая хронология «оборонительного» периода до 1817 г. выглядит следующим образом.
После прекращения восстания Шейх-Мансура (о нём, как и о любом движении, имевшем двигательной силой иррациональные идеи, трудно сказать: «было подавлено» или «прекратилось само собой, заглохло») в горах Западного Кавказа было спокойно около десяти лет. Во всяком случае, документальные источники не сообщают даже о мелких походах или стычках с горцами. Но уже в самом конце XVIII в. сообщения о незначительных взаимных набегах, а затем и о более крупных экспедициях служат свидетельством того, что затишье было вызвано временными причинами. В 1799 г. в наказание за набеги отряд казаков с майором Гребенского казачьего войска Зачотовым во главе отогнал скот, принадлежавший жителям сел. Горячевского, а также «поимал… двух человек чеченцов с бывшими при них лошадьми» [36]. Летом 1803 г. отряд регулярных войск захватил большое количество чеченского скота в отместку за пленение чеченцами майора Дельпоццо. Из подробного описания этой экспедиции [37] видно, что русские войска стали применять чеченскую тактику: отряд в 1200 чел., ночью переправившись через Терек, укрылся в неприступных местах. Выследив чеченские табуны, часть отряда напала на чеченские селения, другая же отбила скот и быстро погнала его к Тереку, не давая противнику времени собраться со значительными силами. Скот, а затем и весь отряд в тот же день переправились на левый берег. В 1805 г. отряд, проводивший рекогносцировку берегов р. Сунжи с целью отыскания пунктов для постройки укреплений [38] был несколько раз атакован конными отрядами чеченцев. Отряд не только не отступил, но и завершил съёмку местности [39].
В следующем, 1806 году, командующий войсками Кавказской линии генерал-лейтенант Г.И. Глазенап отправился с отрядом «для наказания чеченцов», чем вызвал неудовольствие нового командира Кавказского корпуса генерала И.В. Гудовича [40]. 1807 год был ознаменован крупными военными действиями в Чечне. Против чеченцев действовало три отряда регулярных войск и казаков, результатом действий которых было, по мнению И.В. Гудовича, то, что «чеченцы совершено покорены силою оружия и приведены к присяге на вечную верность подданства Е.И.В.» [41]. Однако уже летом 1810 года большая партия чеченцев пыталась овладеть Владикавказской крепостью, но была отбита и преследуема русскими войсками при деятельной помощи ингушей [42]. В 1810-1811 годах набеги чеченцев, угоны скота и захваты людей, а также ответные меры с российской стороны следовали почти непрерывной чередой, так что полной неожиданностью для местного военного начальства было выражение высочайшего неудовольствия в ответ на очередной рапорт Командующего войсками Кавказской линии генерал-лейтенанта Н.Ф. Ртищева о походе отряда полковника Эристова. В особом рескрипте Александр I требовал водворять спокойствие на Кавказской линии с помощью ласкового снисхождения и дружелюбия [43]. Прекращению враждебных отношений должно было способствовать и «учреждение с горскими народами, граничущими с Линиею Кавказскою, меновых торгов» [44] — затея, которой посвящено было в 1811 г. немало листов казённой переписки, но о последствиях которой судить трудно по неизученности вопроса.
Всё же в отношениях с чеченцами наступило какое-то затишье, длившееся пять-шесть лет, и до 1817-1818 гг. документов о походах русских отрядов в Чечню не имеется. Зато с появлением на Кавказе генерала А.П. Ермолова (1816 г.) начинается эпоха непрерывных военных действий. Следить за всеми этими походами значило бы писать историю Кавказской войны; не ставя перед собой такой обширной задачи, мы лишь вкратце обрисуем новый способ борьбы с горцами применительно к Чечне и затем перейдём к характеристике тех мер невоенного воздействия на чеченцев и их соседей, которые стали шире применяться как раз с 1810-х годов.
А.П. Ермолов неоднократно повторял, что чеченцев можно и должно победить не ружьём, а топором [45]. Действительно, при нём началось энергичное освоение не только притеречной равнины, но и земель по правую сторону Сунжи. Вырубались леса, прокладывались дороги, было основано несколько укреплений, в том числе крепости Грозная и Внезапная (на западе Дагестана, у сел. Эндирей) и несколько более мелких редутов. Однако вооружённая борьба с горцами не только не прекращалась, но и принимала все более ожесточённый характер. Более того, начиная с ермоловских времён жестокие методы ведения войны с горцами признаются необходимыми не только в официальных документах, но и в общественном сознании.
Однако важно отметить и другое. Борьба с горцами не на жизнь, а на смерть признаётся делом, соответствующим государственным интересам России, а жестокие способы борьбы с горцами — не самоцелью, а лишь средством для достижения чётко сформулированной цели: вытеснения чеченцев с равнины в горы и занятия их плодородных земель.
А.П. Ермолов в апреле 1818 г. делился своими планами со своим другом А.А. Закревским: «В нынешнем году не успел я занять всей Сунжи, а в будущем некоторые из деревень, кои называются мирными и кои делают нам ужаснейший вред, получат благосклонное приглашение удалиться в горы и оставить прекраснейшие земли свои в пользу казаков наших и… нагайцев… Удалиться в горы значит на пищу св. Антония. Не надобно нам употреблять оружия, от стеснения они лучше нас друг друга истреблять станут. Вот вернейший план, которого если бы держались мои предместники, давно бы мы были покойнее на линии» [46]. Хотя это писалось в частном письме, а не в официальном документе, Ермолов же любил несколько бравировать своим цинизмом [47], в данном случае он передал свои идеи лишь ненамного более непринуждённо, чем в рапорте, поданном на высочайшее имя в том же мае 1818 года: «…обозревая границы наши, против владений Чеченских лежащие, вижу я не одну необходимость оградить себя от нападений и хищничеств, но усматриваю, что от самого Моздока и до Кизляра поселенные казачьи полки… и кочующие Караногайцы, богатым скотоводством полезные Государству и… приносящие величайшую казне пользу, по худому свойству земли не только не имеют ее для скотоводства избыточно, ниже для хлебопашества достаточно, и что единственное средство доставить им выгоды и с ними совокупить спокойствие и безопасность — есть занятие земли, лежащей по правому берегу Терека» [48].
Были ли планы Ермолова реалистичны? Кажется, в обществе и в военной среде не разделяли его оптимизма, решившего выгнать чеченцев из их земель так, как хозяин выгоняет виноватого слугу. Видимо, понимал это отчасти и сам Ермолов, так как в том же письме просил Закревского агитировать за свой план в Петербурге, «ибо я и без того слыву уже человеком, для которого нет затруднения» [49]. А М.Ф. Орлов высказывал свой скептицизм в письме А.Н. Раевскому: «Так же трудно поработить чеченцев и других народов того края, как сгладить Кавказ. Это дело исполнится не штыками, но временем и просвещением, которого и у нас не избыточно. При падении листов сделают ещё экспедицию, повалют несколько народа, разобьют толпу неустроенных врагов, заложат какую-нибудь крепостицу и возвратятся восвояси, чтобы опять снова ожидать осени» [50].
Однако изложенные в вышеупомянутом рапорте А.П. Ермолова предположения нашли одобрение у императора, и в Высочайшем указе Ермолову было предписано, в частности, по занятии укреплениями р. Сунжи «предложить вооруженною рукою народам, обитающим между правым берегом Терека и левым Сунжи, покорение и жизнь гражданскую, или очищение занимаемого края от их племени» и переселить за Терек «желающих казаков, Караногайцев и других обывателей Кавказской губернии» [51]. В указе подчёркивалось, что он адресован не только Ермолову, но и его преемникам.
Принципом Ермолова было наведение порядка твёрдой рукой, при этом упор делался на «порядок», а не только на «твёрдость». Это хорошо видно из другого письма А.А. Закревскому (30 сентября 1819 г.). Описывая необычайно кровопролитный бой за чеченский аул Дадан-Юрт, во время которого было уничтожено не менее 500 человек противника, а «мужья убивали жен и детей, чтобы нам не доставались», Ермолов замечает: «Здесь не было подобного происшествия, и я сделал с намерением сей пример с самыми храбрейшими из чеченцев, дабы устраша их, избежать впоследствии потери, ибо нигде уже вперёд не найдём мы жён, детей и имущества, а без этого никогда чеченцы не дерутся с отчаянием» [52]. Опять, конечно, осуществление циничного принципа «à la guerre comme a la guerre», но опять и ясная цель: избежать лишних потерь [53].
К сожалению, основные принципы деятельности русской администрации на Северном Кавказе, заложенные А.П. Ермоловым, при его преемниках были забыты или, по крайней мере, не исполнялись. Об этом приходится сожалеть потому, что ясный, пусть жестокий, в чём-то неисполнимый (но подлежащий коррекции), план лучше, чем полное отсутствие планомерности.
О том, что происходило на Кавказе при преемниках Ермолова, красочно писал историк А. Зиссерман, знавший, кстати сказать, Кавказскую войну и на собственном опыте: «Нельзя… не сказать, что… с нашей стороны… не было установлено системы действий, не было одного общего плана, которым в главных чертах обязаны были руководствоваться все отдельные военные начальствующие лица на Кавказе; мало того, не была даже осознана цель, к которой следовало стремиться, и способы её достижения. Всё зависело от случайностей, от условий данной минуты, от характера и взглядов не только главнокомандующего, но и разных подчинённых генералов и штаб-офицеров… Одни думали, что наша задача — окружить себя хорошими кордонами и не допускать горцев делать набеги; другие — что нужно жить с ними в добрых дружественных отношениях, заводить торговлю, приучать к роскоши и удобствам; третьи — что следует не оставлять их в покое и постоянно вторгаться к ним, жечь, грабить, уничтожать посевы; иные настаивали на необходимости пройти вдруг, в разных направлениях, все горы с огнём и мечом, проложить 2–3 дороги и положить конец непокорству. Все эти взгляды доходили до высшего правительства и иногда встречали согласие, иногда неодобрение, — чтó, само собою, производило колебания и беспрестанные перемены лиц и систем. […] Предположения же Ермолова, одобренные в 1819 г. в руководство последующим главнокомандующим, были забыты» [54].
Захваты людей чеченскими разбойниками были одной из самых обычных вещей на Кавказской линии. Поэтому в присягах, дававшихся отдельными чеченскими обществами или от имени всего чеченского народа, обязательство «противу российских подданных не делать ни малейших хищничеств, как то увоза людей» [55] было, по существу, самым важным пунктом. Однако присяги, как показано ниже, плохо помогали в наведении порядка, и борьба с захватами людей оставалась важнейшим делом, каждодневной заботой всех служивших на Кавказской линии — от командующего до последнего казака.
Среди мер, служивших предотвращению захватов, важнейшими были меры превентивные: множество документов в делах Кавказской линии в XIX в. посвящено организации сторожевой службы, наблюдению за неприятелем, борьбе с прорывами чеченцев, а также контролю за несением службы казаками (сжившимися с каждодневной опасностью и проявлявшими порой удивительную беспечность) и расследованию по фактам нападения.
В случае пленения простых людей их выкуп был делом частной инициативы: правительство не желало поощрять разбойников да и просто не имело средств на выкуп каждого попавшегося. Правительство проявляло инициативу лишь тогда, когда чеченцам попадался офицер, особенно в штаб-офицерском чине. (Иногда, правда, высокопоставленный пленник и сам мог проявить сноровку и инициативу. Так, в декабре 1809 г., майор Каскамбо, просидев более года в чеченском плену, бежал вместе со своим денщиком. Пилкой, которую ему сумел переслать знакомый казачий сотник, майор перепилил кандалы, затем зарезал своего хозяина и хозяйку и бежал к «мирным» чеченцам, которые за 202 рубля переправили его на русский берег Терека [56]. Но такие случаи были чрезвычайно редки.) Для их выкупа правительство вынуждено было выделять деньги. Особенно расцвело похищение людей ради выкупа в 1800–1810-е годы.
Упорную борьбу с этим явлением повёл А.П. Ермолов. К тому же сразу же по его назначении потребовались срочные и энергичные меры: ешё при предшественнике Ермолова чеченцами был захвачен «храбрый и отличный маиор Швецов» [57]. Задавшись целью во что бы то ни стало вызволить офицера, Ермолов развил кипучую деятельность. Во-первых, он обратился к Султан-Ахмед-Хану Аварскому с просьбой выступить в качестве подставного лица в деле выкупа Швецова. (Был выдуман и подходящий предлог — якобы хан находится в родстве с какими-то пленниками, которых русские власти соглашаются за эту услугу выпустить.) Тем самым, с точки зрения Ермолова, сохранялось достоинство России, а кроме того, аварскому хану чеченцы соглашались отдать Швецова дешевле, чем русскому правительству. Когда с аварским ханом дело отчего-то не удалось сладить, по приказанию Ермолова были арестованы те кумыкские князья, через земли которых был провезён пленник, а также те влиятельные чеченцы, о которых было известно, что они состоят в дружбе с разбойниками. Под дулами ружей сумма, необходимая для выкупа майора Швецова, была собрана с кумыкского населения. Кроме того, по требованию русских властей кумыкские владетели вынуждены были изгнать со своих земель всех чеченцев и уничтожить чеченские аулы, «как гнезды или верные пристанища тех разбойников, которые живут в самой Чечне» [58]. В дальнейшем «средство, как для Швецова» применялось Ермоловым еще несколько раз, причём с чеченцев или с их соседей деньги взыскивались не только для выкупа офицеров, но порой даже ради вызволения богатого купца [59]. Похищение высокопоставленного или богатого лица переставало приносить такой высокий доход, как прежде, но похищения простых русских людей это остановить не могло.
Хронологически первым мероприятием, призванным как-то смирить нападения горцев, в том числе чеченцев, было требование присяги на верность России. Конечно, присягу на верность Российскому престолу лишь с большой натяжкой можно считать дипломатическим документом. Однако следует иметь в виду, что юридический статус принесших присягу оставался довольно расплывчатым. С одной стороны, в официальных документах они считались «верными подданными Всероссийскому престолу», с другой — их земли безусловно не считались частью Российской империи. Захваченные в ходе боевых действий чеченцы считались пленниками, а не простыми уголовными преступниками. В то же время, как свидетельствовал Г.И. Филипсон (в 1840-х гг. — начальник штаба войск Кавказской линии), Кавказ в течение всех войн с горцами никогда не был на военном положении «ни на бумаге, ни на деле, а правительство во всех дипломатических сношениях старалось положительно выставлять, что военные действия на Кавказе суть домашнее дело, в которое никто вмешиваться не может» [60].
Начиная с 1780-х годов (более ранние документы этого рода не обнаружены) и примерно до конца 1830-х даваемые чеченцами клятвы и присяги, при всех различиях стилистического или конкретно-местного характера, содержат следующие нормы: 1) не чинить никаких хищничеств и злодейств, т.е. не нападать на российских подданных, в том числе и на представителей других горских народов, и не угонять скот; 2) всех беглых русских солдат, казаков и прочих званий людей не принимать, не покупать и немедленно передавать ближайшему российскому начальству; 3) препятствовать нападениям на российские рубежи «немирных» горцев и сообщать о готовящихся нападениях ближайшему российскому начальству. В случае же, если нападавшие «злодеи» проходили через земли принимавших присягу, они несли ответственность как за причинённый ущерб, так и за непринятие мер. Оговаривалась также выдача присягавшими аманатов, т.е. заложников, почти всегда — из знатных и наиболее известных семей.
Неоднократно цитировавшийся нами У. Лаудаев, знавший жизнь в Чечне на собственном опыте и по рассказам стариков, свидетельствовал, что эти присяги, или, как он их называет, «условия», чеченцы напрямую связывали с правом пользования землями на плоскости, остававшимися в собственности России [61]. Хотя сами документы и не содержат подобного рода указаний, несомненно то, что в XIX в., когда земля по правую строну Терека утратила даже номинальную принадлежность России или российским подданным, на присяги обе стороны стали смотреть как на простую формальность, а в дальнейшем русские власти и вовсе отказались от этой формы приведения «хищников» к покорности. Большие комплексы документов подобного рода 1840-х годов, хранящиеся в РГВИА [62], относятся к тем чеченцам, которые по той или иной причине бежали из гор и поселялись на русских землях по левую сторону Терека.
Другой формой воздействия на горцев, которое с большей справедливостью можно считать дипломатической, были неоднократные попытки поссорить различные племена или народы. Еще в 1782 г. русскими интригами были поссорены чеченцы и ингуши, летом этого года имевшие большое сражение, в котором с каждой стороны участвовало не менее тысячи человек [63]. В 1806 г. новый командующий войсками в Грузии и на Кавказской линии И.В. Гудович высказывал Александру I мнение, что в случае «упорства их [чеченцев. — А.Б.] или другого затерекского народа, надобно соседних уговорить, для наживы, нападать на них; чрез что принуждены будут искать защиты от войск Вашего Императорского Величества, войски же тем сбережены будут и меньше издержек» [64]. Правда, писалось всё это ещё в Петербурге накануне отправления к месту службы, на месте же Гудович предпочитал использовать другой «дипломатический» приём — подкуп. Важно, однако, то, что все предложения, высказанные в цитированном «Мнении», были одобрены императором в специальном рескрипте [65].
Коснувшись темы подкупа, необходимо заметить, что в отношениях с восточными владыками европейской дипломатии издавна и в широких размерах приходилось пользоваться кошельком; давность и широкое распространение этого дипломатического средства делали его практически легальным. Применяла на Востоке денежные подарки, «сообразные с духом народа», и русская дипломатия. В сущности, принятие кавказских князей и ханов на русскую службу с выплатой соответствующего присвоенным им чинам жалования тоже было завуалированной формой подкупа, к тому же не разовой, а регулярной.
И.В. Гудович использовал подкуп в 1807 г. при водворении спокойствия в Чечне. Посланный для внушения «Духовенству, Старшинам и всему Чеченскому народу» мысли о российском подданстве, как лучшем способе прекращения военных экспедиций против них, старшина сел. Эндирей Аджи-Реджеб сообщал Гудовичу, что он объехал 20 чеченских селений и сумел уговорить их жителей, за что они просят в общей сумме 2.850 рублей [66]. Из отношения графа Гудовича к канцлеру Н.П. Румянцеву от 4 декабря 1807 г. видно, что просимые деньги были выданы, после чего «старшины двенадцати деревень Большой и Малой Атаги и от деревни Гихи» от имени подвластного народа дали клятвенное обещание о вступлении в подданство России [67]. Аджи-Реджеб, а также старшина сел. Шали Бийбулат Тайманов получили офицерские чины [68].
Гораздо более обширный план подкупа разрабатывался в недрах кавказской и петербургской администрации в 1842 году, в разгар борьбы с Шамилем. Это был тот «переход к оборонительной системе», о котором мы упоминали выше, в связи со схемой периодизации Кавказской войны, предложенной А. Зиссерманом.
По поручению начальника штаба Кавказского корпуса Е.А. Головина генерал-майор Ладынский составил секретную записку, в которой констатировалось, что «в настоящем положении дел наших на Кавказе и за Кавказом действиями противу горцев большими массами войск не только не достигается цель правительства об усмирении горцев, напротив, беспрерывные почти неудачи ободряют дух горцев». Военный натиск сплачивает горцев, делая борьбу с ними всё труднее. Для достижения поставленной цели необходимо, по мнению автора записки, крепко удерживать в своих руках предгорную плоскость, без которой горцы лишены возможности пасти скот, а также искать людей, «чрез которых, само собою разумеется, не иначе как деньгами, можно действовать на поселение раздора не только между различными племенами, но и самими военачальниками Шамиля». В записке сразу же предлагался в качестве первой такой кандидатуры один из дагестанских владетелей Елисуйский султан Даниэль-бек [69]. Мысли, высказанные в записке, получили одобрение военного министра А.И. Чернышева [70], и в обширном отношении Е.А. Головина А.И. Чернышеву от 28 августа 1842 г. (с грифом «весьма секретно») был выработан подробный и весьма своеобразный план «политического» урегулирования на Кавказе.
Автор его выражает уверенность, что горцев в принципе возможно покорить военной силой; более того, ввиду военных успехов русского оружия в последнее время «благоразумнейшие из горцев не могут оставаться в заблуждении на счет последствий, к которым ведут дальнейшие их неприязненные противу нас действия». По-своему замечательна мысль, что «средства политические, которыми англичане успели распространить владычество свое в Индии, с такою же пользою могут быть употреблены и здесь». Проанализировав военное и политическое положение Шамиля и наметив ещё несколько, помимо Даниэль-бека, «лиц, которых можно было бы с пользой употребить в политических видах», документ завершается соображением, что пятнадцати тысяч червонцев будет достаточно для достижения политических целей на Кавказе. Последнее, что заслуживает нашего внимания, это мысль о том, что «меры эти могут быть действительны только при успехах нашего здесь оружия, так как, наоборот, сии последние могут быть приготовлены и облегчены первыми» [71].
Мысли, высказанные генералом Е.А. Головиным, легли в основу всеподданнейшей записки А.И. Чернышева, гордо озаглавленной «Употребление политических средств совместно с военными мероприятиями, Высочайше предложенными на 1844 год к уничтожению власти Шамиля» [72], но которая не содержит никаких новых мыслей по сравнению с изложенным выше отношением и отличается от него только более обширными размерами. Просимые средства были выделены [73], но в письме новому командующему на Кавказе генерал-адъютанту Г.А. Нейдгарту Николай I, хотя и советовал сыпать деньги, «стараясь ими привлечь на нашу сторону людей, пользующихся влиянием на племена», всё же главное внимание обращал на то, что адресат должен «пронестись грозой, всё опрокидывающей, и потому отнюдь не отвлекаться побочными предприятиями» [74]. С Даниель-беком велись переговоры, но в начале июня 1844 г. стало известно, что этот генерал-майор русских войск «торжественно присягнул в мечети принять сторону Шамиля и заставил присягнуть в этом и своих подданных» [75].
Хотя в документах XIX в. нередки заявления о необходимости содействия экономическому развитию края, единственной сколько-нибудь серьёзной попыткой перейти от деклараций к делу было учреждение на некоторых пунктах Кавказской линии центров меновой торговли. Эта мера находилась в непосредственной связи с той попыткой наладить мирные отношения с горцами, которая была предпринята в 1811 г. по воле Александра I и о которой мы уже упоминали выше. В рапорте генерала А.П. Тормасова военному министру М.Б. Барклаю-де-Толли от 23 июня 1811 г. сообщалось, что на Кавказской линии уже «открыты… меновые торги в шести пунктах и восприяли свое действие, обитатели Кавказской Губернии весьма охотно начали доставлять хлеб к карантинам, в тех местах учрежденным и взаимно с горцами выменивают произведения свои при дружественном обхождении и обоюдной доверенности, а с февраля месяца не было производимо горскими народами в пределах наших ни малейшего хищничества и никакой обиды» [76].
Относительно же Чечни мысли местного (тифлисского) начальства шли дальше простого установления меновой торговли. В предписании генерала А.П. Тормасова Н.Ф. Ртищеву от 9 августа 1811 г. последнему поручалось «склонить Чеченцев удалиться из гор и поселиться на плоскости, так, чтобы по правую сторону реки Терека, начиная от Наура и до самых Аксаевских деревень, протянута была цепь жилищ их; тогда без сомнения они имели бы торговые с нами связи и не пускались бы в хищничества» [77]. Дело упиралось в нежелание Аксаевских владельцев селить у себя чеченцев (как мы помним, в иной ситуации русскому правительству приходилось затрачивать немало сил, чтобы выдворить чеченцев с чужих земель). Завязалась казённая переписка; возможно, в условиях войны 1812 года дело попало в долгий ящик и заглохло.
Что же до меновых торгов, то судьба этой правительственной инициативы нам неизвестна; для её реконструкции следует, видимо, привести резолюцию М.Б. Барклая де Толли на вышеупомянутом рапорте генерала А.П. Тормасова: «Со всею строгостию наблюдать, чтобы сие благополучное положение не нарушено было зломышленными чиновниками, наблюдающими в Кизляре над карантинами и над торговлею».
Военная история Шамиля, как справедливо отметил ещё М.Н. Покровский, отчётливо распадается на три периода, характерные признаки которых дают в то же время ключ к пониманию истории этого самого длительного в истории Кавказа и Кавказской войны восстания [78]. В первые шесть лет (1834–1840) власть нового имама всё время висела на волоске: ещё одна удачная экспедиция в горы, и с военным государством мюридов, казалось бы, будет покончено. Но с самого начала 1840-х годов ситуация внезапно меняется: ещё вчера погибавший Шамиль оказывается полновластным главою всего восточного, а отчасти даже и западного Кавказа. Грандиозные экспедиции, по сравнению с которыми все прежние «поиски» и «набеги» оказывались ничтожными стычками, кончаются полным крахом. Однако уже очень скоро, со второй половины 1840-х гг., военное могущество имама начинает клониться к упадку. Поражение за поражением преследуют горцев. Крымская война на несколько лет отсрочивает развязку, но как только она окончилась, военные действия против Шамиля возобновились, и в два года (1857–1859) судьба восточного Кавказа была решена окончательно.
Среди причин, способствовавших или препятствовавших военным успехам Шамиля, М.Н. Покровский выделял три главных: сопротивление дагестанской знати демократическим требованиям мюридов, перевооружение русской армии (после Крымской войны стало вводиться нарезное оружие, дававшее сильный перевес над горцами, с их примитивными ружьями) и, наконец, главнейшая причина — присоединение к восстанию или отход от него Чечни. Как любая война, военные действия Шамиля требовали значительных расходов. Скотоводческое население Дагестана не могло дать значительных сборов в казну имама. Оставались доходы от военной добычи, которые, конечно, были крайне неустойчивой опорой имамата. По сравнению с Дагестаном освоенные равнины Чечни были богатейшим районом и могли дать значительные поступления в виде налогов. Пока русские власти удерживали Чечню в покорности, имамат держался больше благодаря отваге мюридов, а материальные ресурсы его были ничтожны. Но вот зимой 1839/1840 гг. в Чечне вспыхнуло восстание, благодаря агитации агентов Шамиля и неумелым действиям русской администрации принявшее весьма значительные размеры [79]. Примечательно то, что переход Чечни на сторону Шамиля сразу же загасил недовольство, росшее в Дагестане.
Но пуританская дисциплина государства мюридов тяжело прививалась в Чечне, население которой в сравнении с Дагестаном было зажиточным и не отличалось склонностью к аскетизму. Между тем за каждую попытку сопротивляться власти имама или даже просто уклониться от исполнения его указания виновная семья или даже целый аул подвергались суровой экзекуции или в лучшем случае разграблению всего имущества. К виновным ставили на постой войска, вовсе не церемонившиеся с непокрными. Эти приёмы придавали власти Шамиля характер настоящего иноземного господства, и чечнцам оставалось выбирать, что лучше - быть ли под властью русских или под игом Шамиля и его мюридов. Пока русская опасность была близка, а русский гнёт свеж в памяти, этот режим переносился — с глухим ропотом, но без открытого протеста. Вторичное русское завоевание Чечни на фоне блестящих побед Шамиля казалось маловероятным. Вся чеченская равнина, не говоря уже о горах Дагестана, оказались в руках Шамиля, и места, где русские отряды чувствовали себя почти в безопасности ещё во времена Ермолова, оказались в центре владений имамата.
Причины недовольства мюридизмом в Чечне крылись в том, что своеобразный демократизм этого движения вёл не только к стиранию в обществе горизонтальных перегородок — между богатыми и бедными, между знатью и чернью. Оно стремилось стереть и вертикальные перегородки. На место пестрой чересполосицы местных обычаев («адатов») решительно водворялось единообразное мусульманское право — шариат. Это часто не нравилось вольным чеченским общинам. Вскоре этим воспользовались русские власти, и в Грозном был учреждён для недовольных шариатом особый суд по адату, состоявший из местных жителей, но под председательством русского офицера. Всё большее и большее число чеченцев, недовольных жёстким режимом имамата, стало перебегать к русским, предпочитая спокойный гнёт положению меж двух огней в «немирной» части Чечни. Положение Шамиля в Чечне становилось непрочным; стараясь обуздать свою администрацию, он проводит реформы управления, борется со злоупотреблениями и в то же время старается переносить военные действия за пределы Чечни. Но после окончания Крымской войны инициатива оказывается в руках русских, стремящихся навязывать борьбу именно в Чечне, легко проходимой для русских войск. Имам же отчётливо сознавал, что он не пользуется здесь прежней популярностью, и что прежней беззаветной преданности чеченцев — основы его побед в первой половине 1840-х годов — нет и следа. В своих воззваниях Шамиль пытался запугивать чеченцев, возбудить их прежнюю ненависть к русским, но население, страдавшее от насилия наибов, плохо его слушало. Когда генерал Барятинский, назначенный в 1856 г. наместником Кавказа, «выступил с большим отрядом в Чечню, — писал дагестанский биограф Шамиля, бывший секретарём имама в последние годы существования имамата, народ толпами с покорностью стал приходить к нему со всех сторон. Главнокомандующий ласково принимал покорных и делал им щедрые подарки, которых они от Шамиля никогда не видели. Они забыли Шамиля и данную ему присягу, прельстясь золотом и серебром, а ещё более обещаниями оградить их от переносимых ими притеснений. Даже самые приближённые, доверенные его лица, наибы и самые дети в тайне хотели передаться русским» [80]. В такой обстановке и при старом вооружении успех русских был обеспечен.
1. «Границы этого племени остались ныне почти те же, коими оно владело до покорения Чечни русскими», - писал в 1872 г. У. Лаудаев (Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1872. Вып. VI). К настоящему времени существенно изменилась только северная граница: в 1956 г. к Чечне отошла полоса левобережья Терека.
2. И.А. Гюльденштедт, посетивший Северный Кавказ в 1770-х гг., писал об ингушах и чеченцах: «Поелику они, при внутреннем своем учреждении и суровости нравов с отдаленнейших времен не переменились, и ни школ, ни грамоты, ни книг, ни известий, ниже преданий у себя не имеют, то и нельзя углубляться в их историю» (Гюльденштедт И.А. Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа. СПб., 1809. С. 81). Даже с поправками на недостаточное знакомство Гюльденштедта с вопросом и на проделанную за два века работу историков, общая мысль первого исследователя чеченского народа безусловно верна.
3. «Русские колонисты, если верить чеченским сказаниям, являются на северных отрогах Кавказского хребта ещё в XVII в. Но то была частная предприимчивость отдельных удальцов с Дона и Волги. Они переходили Терек и Сунжу не по поручению московского правительства, а именно потому, что надеялись укрыться от его длинных рук» (Покровский Н.М. Завоевание Кавказа // История России в XIX веке. М.: А. и И. Гранат, б.г. Т. V. С. 292-293).
4. Георгий Михайлович, вел. кн. История Апшеронского полка. 1700-1892 / Сост. Л. Богуславский. СПб., 1892. Т. I. С. 3.
5. АВПРИ, ф. 101 (Дела Андреевской деревни), оп. 1, ед.хр. 2.
6. Там же. Л. 8.
7. РГВИА, ф. 20, оп. 1/47, ед.хр. 36.
8. Там же, л.3-4 об.
9. Там же, л.5-6.
10. Там же, л.3.
11. Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа, с 1722 по 1803 год. СПб., 1869. Ч. 1. С. 259.
12. В 1781 году кизлярский комендант жаловался в рапорте на отсутствие в местном архиве дел об этой операции (РГВИА, ф.53, оп. 1/194, ед.хр. 243, л.1).
13. АВПРИ, ф.101, оп.1, ед.хр.7.
14. Там же, л. 33-33 об.
15. РГВИА, ф. 53, оп. 1/194, ед.хр. 243, л. 1 об.
16. Отметим, что Гюльденштедт относил Брагун к «владениям и местам преимущественно Кумыко-татарским» (Гюльденштедт И.А. Указ. соч. С. 105). Чеченцы (в нынешнем понимании) в междуречье Сунжи и Терека составляли в 1750-е — 1770-е гг., видимо, меньшинство.
17. Лаудаев У. Чеченское племя // Поэма об Алгузе. М.: Мысль, 1993. C. 149. (Впервые статья напечатана в кн.: Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1872. Вып. VI.)
18. РГВИА, ф. 53, оп. 1/194, ед.хр. 243, л. 1 об.
19. Бутков П.Г. Указ. соч. С.300.
20. Там же. С. 301.
21. Тексты «клятвенного обещания» и присяги хранятся в РГВИА (ф.53, оп. 1/194, ед.хр. 243, л.2-7).
22. Тексты присяг см.: РГВИА, ф.52, оп. 1/194, ед.хр. 264, л.58-60 и ед.хр. 286, ч. 2, л. 16-16 об.
23. РГВИА, ф.52, оп.1/194, ед.хр. 286, ч.2, л.14-14 об.
24. Тексты присяг «атагинцов, андийцов и гихинцев» см. там же, ед.хр.286, ч.1, л.18-22 об.
25. РГВИА, ф.52, оп.1, ед.хр.366, ч.1, л. 1.
26. См.: Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1886. Т. 2. С. XVII; Зиссерман А. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка. СПб., 1881. Т. 2. С. 9; Потто В.А. Кавказская война. Ставрополь: Кавказский край, 1994. Т. 1. С. 586; Ключевский В.О. Курс русской истории // В.О. Ключевский. Сочинения. М.: Мысль, 1989. Т. V. С. 178-179; Покровский Н.М. Завоевание Кавказа // История России в XIX веке. М.: А. и И. Гранат, б.г. Т. V. С. 293-294.
27. См.: Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в XVI-XIX вв. М., 1958; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 2.
28. Копия с ордера полковнику Пиери, рапорты уцелевших офицеров и написанный на основании их показаний рапорт кн. Г.А. Потемкину, а также «Ведомость офицеров и нижних чинов, убитых 6 июля 1785 г. за Сунжею» хранятся в РГВИА, ф.52, оп.1, ед.хр.350, ч.7, л.28-51 об.
29. Лаудаев У. Указ. соч. С.190.
30. Смирнов Н.А. Указ. Соч. С. 141-142.
31. Там же. С. 143.
32. Рапорт генерала П.С. Потемкина, оригинал присяги и её перевод хранятся в РГВИА, ф.52, оп.1, ед.хр.366, ч.1, л.1-4.
33. Зиссерман А. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка. СПб., 1881. Т. 1-2.
34. Зиссерман А. Указ. соч. Т. 1. С. 338.
35. Там же. С. 339. Требование прекращения военных действий против горцев, исходившее от Николая I, в наиболее развёрнутой форме изложено в предписании коменданту Владикавказской крепости от 7 января 1843 г. (Движение горцев Северо-восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX века: Сб. документов. Махачкала: Дагест. кн. изд-во, 1959. С. 360-363).
36. РГВИА, ф.26, оп. 1, ед.хр. 57, л.548-549 об.
37. Рапорт Инспектора кавалерии Кавказской инспекции ген.-лейт. Шепелева Командующему Грузинским корпусом ген.-лейт. П.Д. Цицианову, 11 августа 1803 г. РГВИА, ф.26, оп.1/152, ед.хр. 194, л.391-392 об.
38. Занятие Сунжи русскими укреплениями было осуществлено, как известно, лишь 13 лет спустя, усилиями генерала А.П. Ермолова. О планах строительства укреплений по Сунже в 1805 г. см.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 4. С. 391.
39. Рапорт командира отряда полковника Рудзевича, а также всеподданнейший рапорт генерала Цицианова, представившего офицеров отряда к наградам, хранятся в РГВИА, ф.26, оп.1/152, ед.хр. 337, л.157-158 об.
40. Об этой экспедиции имеется лишь краткое упоминание во всеподданнейшем рапорте последнего от 27 июля 1806 г. (АВПРИ, ф. 161, I-13, оп. 10, ед. хр. 2, л.146-147 об.).
41. Отношение генерала И.В. Гудовича к Министру иностранных дел бар. А.Я. Будбергу от 14 апреля 1807 г. и «Постановление, данное… народу чеченскому» опубликованы в кн.: Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Тифлис, 1869. Т. 3. С. 668. Последний документ, а также Клятвенное обещание чеченских старшин при вступлении в подданство России, хранятся в АВПРИ, ф. 161, I-13, оп.10, д.9, л.223б-224а об.
42. АВПРИ, ф. 161, I-13, оп. 10, ед. хр. 9, л.241-242; Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Т. 4. С. 896-898.
43. См.: Зиссерман А. Указ. соч. Т.1. С. 328.
44. Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Тифлис, 1870. Т.4. С.908.
45. Политика А.П. Ермолова относительно горцев вообще и чеченцев в частности охарактеризована в его мемуарах. См.: Ермолов А.П. Записки… во время управления Грузией // Записки А.П. Ермолова. 1798-1826. М.: Высшая школа, 1991. С. 267–429.
46. Письма Алексея Петровича Ермолова к Арсению Андреевичу Закревскому. 1812-1828 // Сборник Имп. Русского Историч. о-ва. СПб., 1890. Т. 73. С. 297. «На пищу св. Антония» — т.е. обречены на голодную смерть.
47. Настроения А.П. Ермолова, А.А. Закревского и кружка их друзей прекрасно проанализированы в кн.: Давыдов М.А. Оппозиция Его Величества. М.: РГГУ, 1994. 202 с.
48. РГВИА, ф.846, оп.16, ед.хр.6209, л.1. Вообще мысли, изложенные в этом рапорте и в процитированном выше письме А.А. Закревскому, чрезвычайно схожи.
49. Письма Алексея Петровича Ермолова… С. 297.
50. Орлов М.Ф. Письмо А.Н. Раевскому, 13 октября 1820 г. // М.Ф. Орлов. Капитуляция Парижа; Политические сочинения; Избранные письма. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 228-229.
51. РГВИА, ф.846, оп.16, ед.хр.6209, л. 11.
52. Письма Алексея Петровича Ермолова… С. 356.
53. О важности победы при Дадан-юрте в смысле психологического воздействия на «непокорных» чеченцев свидетельствует и то, что об этом, в сущности незначительном, эпизоде Ермолов вспоминает и в своих записках (Ермолов А.П. Записки… С.338–339).
54. Зиссерман А. Указ. соч. Т. 2. С. 10–11.
55. Постановление, данное по предписанию Господина генерала от инфантерии Астраханского военного губернатора главнокомандующего всеми войсками на Кавказской линии в Грузии и Дагистане и всех Российских орденов кавалера Графа Гудовича генералом от инфантерии Булгаковым народу чеченскому // Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Тифлис, 1869. Т. 3. С. 668. Далее в данном документе, как и в большинстве подобных, содержались обязательства не совершать угона скота и других грабежей.
56. РГВИА, ф.26, оп.1/152, ед. хр.465, л.273-274 об.
57. Предписание А.П. Ермолова генерал-майору Тихановскому, 4 марта 1817 г. // Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Тифлис, 1875. Т.6, ч.2. С. 496.
58. АВПРИ, ф. 161, II-27, оп. 72, ед. хр. 3, л. 2 об. В этом деле — чрезвычайно любопытная и очень откровенная официальная переписка по делу Швецова. См. также письмо А.П. Ермолова А.А. Закревскому от 12–17 апреля 1817 г.: Письма Алексея Петровича Ермолова… С. 232.
59. См. упоминавшееся выше письмо Ермолова А.А. Закревскому от апреля 1818 г. (Письма Алексея Петровича Ермолова… С. 279).
60. Филипсон Г.И. Воспоминания // Русский архив. 1884. Кн. I. C. 376-377.
61. Лаудаев У. Указ. соч. С. 149-150.
62. См., напр., ф. 13454, оп. 15, ед. хр. 754, 770 и мн. др.
63. Бутков П.Г. Указ. соч. Т. 2. С.111.
64. АВПРИ, ф.161, I-13, оп. 10, ед. хр. 2, л.125.
65. См. там же, л.143-144.
66. Письмо Хаджи-Реджеба Кандаурова к гр. Гудовичу от 27-го августа 1807 г. // Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Тифлис, 1869. Т.3. С.671.
67. АВПРИ, ф.161, I-13, оп.10, ед.хр. 9, л.224б-229 об. Отношение И.В. Гудовича к канцлеру Н.П. Румянцеву опубликовано в кн.: Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Тифлис, 1869. Т. 3. С. 671.
68. АВПРИ, ф.161, I-13, оп.10, ед.хр.9, л.233-236.
69. Записка опубликована в кн.: Движение горцев Северо-восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX века: Сб. документов. Махачкала: Дагест. кн. изд-во, 1959. С. 345-347.
70. См.: РГВИА, ф. 846, ед.хр.6482, л. 6-8 об. Опубликовано в том же сборнике, с. 352-353.
71. Там же, л.9-13 об. Опубликовано в том же сборнике, с. 353-356
72. Там же, л.35-44. Опубликовано в том же сборнике, с. 394-401.
73. См. отношение ген.-адъютанта А.И. Чернышева генерал-адъютанту Г.А. Нейдгардту от 1 февраля 1844 г. Там же, л.67; опубликовано в том же сборнике, с. 444.
74. РГВИА, ф. 846 (ВУА), ед.хр.6482, л.46-46 об.
75. Рапорт ген.-майора Шварца ген.-адъютанту Г.А. Нейдгардту от 6 июня 1844 г., опубликованный в кн.: Движение горцев Северо-восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX века: Сб. документов. Махачкала: Дагест. кн. изд-во, 1959. С. 476-477.
76. РГВИА, ф.846, оп.16, ед.хр.6192, л.139-140 об.
77. Акты, собранные Кавказскою Археографической Комиссией. Тифлис, 1870. Т. 4. С. 908.
78. Покровский М.Н. Указ. соч. С. 325-38.
79. О начальной фазе его подробно говорится в рапорте генерал-майора Пулло генерал-адъютанту Граббе от 13 марта 1840 г. (Движение горцев Северо-восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX века: Сб. документов. Махачкала: Дагест. кн. изд-во, 1959. С. 243-245).
80. Низам Шамиля (материал для истории Дагестана) // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1870. Вып. 3. С. 56.