Воронов Н.И. Из путешествий по Дагестану // Сборник сведений о кавказских горцах. — Тифлис, 1868. — Т. 3.

VI.
Средне-дагестанский джамаат

На третий день пребывания нашего на Гунибе, мы спустились с этой горы, переправились через Кара-Койсу и остановились на правом его берегу, на ровном месте, где собрались джамааты самых людных селений Андалалскаго наибства — Чоха, (250 дв.), Сугратля (481 дв.), Ругжи (428 дв.) и других, менее людных селений. Это было самое многочисленное и наиболее представительное сборище дагестанцев, какое предстало до сих пор на нашем пути по Дагестану. Без сомнения, заявления этих джамаатов были весьма разнообразны. Общее, однако, в этих заявлениях заключалось в жалобах на тесноту земель, на недостаток в лесе и в пастбищах. Такие жалобы, при сравнительно большой густоте населения окрестностей Гуниба и при характеристических особенностях здешних мест — скалистости и безлесье, — весьма естественны. Но в то же время эти, жалующиеся на тесноту и скудность своих земель, общества Андалала принадлежат к наиболее зажиточным и промышленным обществам Среднего Дагестана*. Особенно же известны своими промышленными наклонностями сугратлинцы: они имеют значительные стада рогатого скота и баранов, ходят на заработки, торгуют, — сугратлинские базары славятся на весь Дагестан, — занимаются мастерствами, преимущественно же серебрячеством; в Среднем Дагестане Сугратль —это своего рода Париж, который в известном смысле называют также новым Вавилоном, и та неприличная болезнь, которая известна в Европе под именем французской, в Дагестане слывет под названием сугратлинской. К несчастию, эта болезнь здесь уже не новость; нова она пока только в тех трущобах Дагестана, которые примыкают к главному хребту, да и там уже появляются одержимые ею.

Так как в виду Гуниба довелось мне оглядеть самый многолюдный из джамаатов Среднего Дагестана, цвет населения этой страны, то считаю уместным собрать здесь в одно несколько черт, по которым бы можно было составить понятие о средне-дагестанском джамаате вообще.

Заявления джамаата, его поведение, речи отдельных его членов, его группировка и костюмировка — все это может служить в значительной степени мерилом морального настроения населения Дагестана. Я имел возможность присутствовать на сходах всех тех джамаатов, чрез общества которых мы проезжали, — и вот мои общие заключения по этому предмету. Чем далее мы поднимались в глубь Дагестана, тем джамааты являлись многолюднее, речистее, представительнее и дипломатичнее. В Дидо мы видели перед собой двадцать–тридцать человек, составлявших джамаат; в Андалале же, например, или же в Куяде, нас окружал тысячеголовый джамаат. В Дидо, во главе джамаата, не стоял ни один хаджи, ни один офицер из горцев, тогда как в Тилитле, например, на сход джамаата собралось более десятка хаджи, в белых и в зеленых чалмах, а в Андалале было довольно и хаджи, и офицеров из туземцев. Само собою разумеется, что присутствие в джамаате такого количества членов, выходящих из ряду вон, придает ему своего рода представительность. Эта последняя, сообщаемая джамаату присутствием хаджи, проявляется сколько в костюмах их, отличающихся от одежды всякого другого горца, столько же, если еще не больше, в манере держать себя, усвоенной истым хаджи. Не оружие в богатой оправе, не расшитая галунами черкеска, не молодецки посаженный на голову папах, сообщают хаджи сановитость, — а его потупленный долу взор, его чело, украшенное белой или зеленой чалмой, его руки, смиренно опирающиеся на посох, наконец, его цветная хламида, красная или зеленая, драпирующая его солидно согбенный стан. Хаджи много на плоскости, довольно их и в людных обществах Среднего Дагестана; но весьма немного их в Верхнем Дагестане, да и эти немногие не имеют там сановитости, приличествующей истому хаджи, —глядят простовато, одеты, так сказать, не по чину, а случается — выряжены чуть не по-шутовски: так, помню, в Анцросо, явился в джамаат хаджи, вырядившийся в хламиду, которая украшена была вышитым золотом воротником, севшим на его шею с шеи какого-то русского чиновника. чуть ли даже не министерства юстиции. Такая костюмировка не встретилась потом ни в одном из виденных мною джамаатов: явно, что анцросский хаджи пересолил, как пересаливают в одежде и многие из наших простаков-туристов, побывавших, напр., в Париже. Истый дагестанский хаджи не допустит подобной вычурности в своей одежде; он только не жалеет для своей бороды хины, да разве прибавит к обычному костюму своему часы и четки. Но красная борода — это, так сказать, уподобление себя образу имама, а часами и четками хаджа заявляет свою набожность, т.е. вернее — свою аккуратность в исполнении молитв.

Таким образом, обилие этих набожных личностей, повидавших свет и людей, сообщает джамаату своего рода представительность и крепость: выставивши их вперед себя, давая им волю говорить за всё общество, это последнее тем как бы заявляет: ты с нами не шути; мы не какие-нибудь ахвахцы; мы вот каких бывалых и умных людей имеем! И действительно, джамаат за этими людьми, как за стеной: его не увидишь, не услышишь, — он замаскирован. И это вот почему. Эти хаджи являются сюда как бы на сцену, с заученными речами, в которых нет нисколько искренности, но зато много дипломатии, или же просто — лукавства. Еще не предложен и вопрос джамаату, а уже хаджи, так сказать, рапортует, что мы, дескать, благоденствуем, молим Бога за Государя, довольны всем начальством от великого до малого, — и потом вся речь в том же фальшивом тоне. Так что, для узнания правды, необходимо попросить этих речистых дипломатов уступить свое слово другим. Рядом с хаджи стоят старики, опираясь на палки. Между стариками также немало краснобородых, т.е. таких, которых седина прикрашена хиною. Они тоже мастера говорить и мастера правды не сказать. Наконец, простосердечнее те из членов джамаата, которые еще не мажутся хиною.

Нужно видеть дагестанские пути сообщения, нужно всмотреться во все естественные преграды, положенные здесь природою для разобщения людей, — и, однако, люди общатся здесь не в пример легче, чем, например, живущие в наших равнинных или степных деревнях русские поселяне, не нуждающиеся даже и в дорогах, потому что поле и дорога равно проходимы. Здесь не то; здесь всякий переход из аула в аул, от общества в общество — своего рода подвиг, риск и во всяком случае большой труд, а между тем общение замечательное. Вести, новости, разносятся в горах с изумительною скоростию, и приказания начальства, власти, исполняются здесь так же быстро, как бы страна перекрещивалась телеграфными проволоками. На завтра, например, нужно собрать джамаат из всех ближних обществ — и джамаат непременно соберется; кто пеший, кто конный, явятся все по призыву, преодолев, без сомнения, значительные трудности в пути. Это факт, в котором я убедился множеством примеров.

Но вот состоялся джамаат. Все члены его держат себя весьма дисциплинированно: у места молчат, у места говорят и некоторые говорят весьма бойко, плавно и дипломатично, у места слушают; интерес каждого — предмет сходки, совещания, и если джамаат собрался в ауле, подле строений, то крыши их переполнены любопытными наблюдателями и слушателями, которым нет места в среде самого джамаата — несовершеннолетними, а иногда и женщинами. Это не стадо; это — строго дисциплинированная толпа; импровизированным поведением ее на сходке может остаться доволен любой поклонник порядка. Только, как сказал я выше, одни хаджи уж чересчур усердствуют.

Кто успел и сумел таким образом вышколить дагестанцев? Будто Шамиль? Едва ли. Дисциплина в Дагестане заявляет себя не чем-либо прививным, заказным: она, так сказать, вытекает из существа дагестанца, она замечается даже и в тех обществах, на которые власть Шамиля распространялась весьма слабо, как например, в обществах Верхнего Дагестана. Вернее, эта дисциплина есть плод стародавности дагестанского склада жизни, который, для поддержания себя, для самозащиты, обусловливал присутствие в каждой дагестанской общине сторожкости, чуткости, порядка и быстроты в действиях. Таким образом, в этой дисциплине дагестанца выражается, по моему мнению, один из самых доказательных признаков стародавности дагестанского быта.

Вслушиваясь в ответы, какие джамааты давали на опросы об их житье-бытье, нельзя было не прийти к заключению, что джамаат вообще, как и следовало ожидать, весьма консервативен, что всякий адат ему дорог и что он готов стоять за него даже и в таком случае, когда раскрывают всю несостоятельность этого адата. Но этот джамаатский консерватизм не столько консерватизм инстинктивный, бессознательный, каким отличается всякая народная масса, сколько консерватизм тенденциозный.

Жалуются, напр., члены сходки на скудность даров своей природы, на неурожаи, на бедность свою, на болезни, их угнетающие: вы подумаете, что они, высказывая это, ищут средств помочь чем-нибудь таким невзгодам своим и тотчас накинутся на ваш спасительный совет, рекомендующий то или другое средство против беды, подхватят его и постараются применить к делу. Ошибаетесь. Жаловаться вообще — это в тенденциях горца, выставлять скудность своих средств перед высшим, перед сильным —это тоже в его тенденциях; но в его же тенденциях, и при действительной нужде, послушать-послушать, что скажут на его заявления, и остаться верным прежнему пути, прежнему сожительству своему с неминучей бедою. “Вот, вы жалуетесь на скудность своих полей, на плохие урожаи, на то, что вам есть нечего: отчего бы вам к хлебопашеству не прибавить труда по огородничеству, — картофель бы сеяли, разводили бы лук, чеснок, капусту, бураки, огурцы и другие огородные овощи?” — “Земля не родит”.—“Да вы пробовали?” —“Нет, не пробовали”.—“Как же вы говорите, что земля не родит, коли не пробовали! А что земля ваша годится под огороды, так вот посмотрите только на русские укрепленія: при них всюду огороды есть, и отличные”. — “Это у русских, так, а не у нас”. — “Да если у русских, на этой же земле, разводятся хорошие огороды, то и у вас такие же будут: попробуйте только…” — “Да оно так, только у нас на это адата нет”. — “Зачем вам адат? Введите его сами, если вы считаете его полезным. Ведь картофель ели?” — “Как же, ели”. — “Что ж, нравится?” —“Да, хорошая пища… Как бываем у русских, так кушаем охотно”. — “Ну вот, сами видите: стало быть, эту хорошую пищу у себя следует завести; вот вам и подспорье в вашем скудном хозяйстве”. — “Так-то так, да только всё же у нас адата на это нет”. И сколько бы вы ни толковали на эту тему — результат один: хорошо, да адата на это хорошее нет. А чтоб наконец избавиться от ваших советов, горец дипломатично уступит вам, поблагодарит вас за совет, заверит, что он ему непременно последует, а в конце концов — он и пальцем не пошевелит для выполнения совета вашего на самом деле. То же и со всякими другими жалобами. Оспа, напр., появляется в горах; нужно бы — все про это знают — прививать оспу, да опять — адата на такое хорошее дело нет. И оспа пусть себе свирепствует. Чтоб защитить адат, иной горец, рьяный приверженец своих тенденций, начинает доказывать, что и с привитою оспой умирают, что такова уж воля аллаха, что против его воли не стать же идти… Такая тенденция у всех на уме, но она еще сильнее у тех, которые — из горской вежливости — будут рассыпаться в благодарностях за ваш добрый совет. Эти дипломаты — или хаджи, или потершиеся около русских, влиятельные горские люди, нередко украшенные медалями и орденами, обладающие даже почтенным военным чином. Но загляните в их сакли, где царит полный горский адат: дети там, наверное, или в оспе, или перенесли уж натуральную оспу.

Впрочем, как я сказал выше, от тех членов джамаата, которые стоят впереди других, нельзя добиться искренности, правды. Нужно попытать ту безмолвно слушающую массу людей, которая прячется за краснобородыми: она молчит, но, как и всякая масса, таит в себе настоящее значение неискренних, дипломатичных заявлений своих речистых представителей. Без сомнения, масса эта должна быть консервативна; она стоит за свой стародавний адат, а равно стоит против всякого нововведения, потому что это в натуре всякой массы. Таким свойством ее всегда пользуются для собственных своих интересов те выдающиеся из нее личности, которые называются вожаками толпы. К сожалению, этими вожаками являются в Дагестане по большей части хаджи: они-то и сообщают весьма естественному и в существе здоровому консерватизму массы ту тенденциозность, которую можно признать за характеристическую черту общества дряхлого, уже отживающего свой век. Тенденциозность — это, так сказать, ржавчина мысли: она тормозит быстроту ее полета, скорость ее восприятий; она — враг всякого прогресса и постоянный спутник рутины; она не стремится к уяснению дела, а только замазывает глаза на него и свои, и других. Этой тенденциозности всего больше в беседах старцев, искушенных — как говорят — в горниле опытности, и ее меньше всего в среде людей свежих, пытливых, жаждущих света и правды и вполне годных для восприятия всякого нового их луча.

Без сомнения, такая, подчас мудрая, но чаще мудрящая, наклонность весьма заразительна, потому что усваивать ее нетрудно; от вожаков она переходит к водимым. Поэтому, те дагестанские джамааты, которые имеют впереди себя наименьшее число хаджи и вообще краснобородых, по-видимому — самые здоровые джамааты. И если бы понадобилось указать пределы, с которых в Дагестане нравственное здоровье населения заметно слабеет, то, кажется, не будет ошибки утверждать, что оно еще крепко в Верхнем Дагестане, несколько слабеет в Среднем и в весьма сомнительном состоянии находится на плоскости. А потому, кто имеет в виду ознакомиться с самобытным складом дагестанской жизни, с тем, как она сложилась под влиянием лишь местных условий, вне влияний пришлых, чуждых ей элементов, тот должен обратить свое внимание преимущественно на общества Верхнего Дагестана, где дагестанская самобытность покоится еще, так сказать, в бессознательном состоянии, и затем — на общества Дагестана Среднего, где она осмысливается, но понемногу слабеет; искажается же она постепенно по направлению к морю, к плоскости, осложняясь примесью многих посторонних влияний.

Я не возьму на себя разрешения трудной задачи, в чем именно заключаются главнейшие черты дагестанской самобытности; я могу указывать только на некоторые ее проявления, бросающиеся в глаза проезжего. Так напр., нельзя не заметить, что в Дагестане все, что может служить для защиты страны, для сохранения ее отчужденности от остального мира, — все это находится в целесообразном порядке: тропинки едва существуют, аулы неприступны, каждое жилище в отдельности неудобопроницаемо, и все эти кажущиеся нам неудобства дагестанской жизни носят на себе один стиль, созданы по плану как бы одного архитектора. Такая, неудобная для жизни, обстановка не мешает, однако, как я сказал выше, замечательной общительности дагестанцев между собою, следовательно — такая обстановка неудобна только для чужих. Этому своеобразному внешнему складу дагестанской жизни должна, без сомнения, соответствовать и внутренняя сторона той же жизни. Словом, кто видел Дагестан, тот согласится, что страна эта представляет замечательный, в высшей степени своеобразный мир, и в общих чертах, и в мелочах, сложившийся по одной мерке, по одному идеалу, так что не будет натяжкой приписать ему обладание своего рода цивилизацией, которой внешнею отличительною чертою служит искусство в горном домостроительстве.

“Мы хорошие каменщики, — заявил о себе тилитлинский джамаат, — мы мастера строить аулы…” Это призвание тилитлинцев, говоривших на сходке устами только самых тонких доморощенных своих дипломатов, не может быть рассматриваемо в одном прямом его смысле: нет, в этом заявлении тилитлинской дипломатии звучала нота, которая побуждала видеть перед собою в лице предстоявших и говоривших не простых каменщиков, а тех строителей, которыми устраивался край; даже больше: это не только строители, архитекторы и инженеры, но они же и те моральные камни, на которые следует смотреть, как на зиждительный материал всего дагестанского склада жизни.

Само собою, не одни тилитлинцы должны быть признаны мастерами горного дагестанского домостроительства; стòит заглянуть в любой уголок Дагестана — и всюду в нем окажется, что это домостроительство процветает. Но много значит, что в заявлении тилитлинцев об искусстве их строить аулы заметно было сознание, что таким искусством в Дагестане поистине можно гордиться.

Дело каменщика, строителя — великое для Дагестана дело. Без сомнения, научиться этому делу всего легче было для дагестанцев у природы, их окружающей: стройся так, как она устроена, т.е. сделай и свои жилища столь же труднодоступными, как недоступны трущобы дагестанских гор. Но, как известно, великое дело есть нередко самое простое, самое по-видимому легкое дело. Продолжительной войной с могущественным соседом дагестанцы, кажется, хорошо доказали, что они вполне усвоили это наставление окружающей их природы. Правда, еще гораздо раньше они впустили к себе посторонний элемент, от которого не защитились своим искусством в горном домостроительстве, — впустили ислам. Но этот захожий элемент нашел себе у дагестанцев только кажущийся радушный прием, да и то преимущественно у жителей плоскости; ядро же дагестанского населения, засевшее в окрестностях Гуниба и в верховых ущельях Дагестана, относилось к нему довольно равнодушно, пользуясь его услугами только в крайних случаях, как единственно возможным союзником для самообороны. Он служит и теперь для истых дагестанцев не больше как религией официальной; сердечной же их религией остается стародавний адат, выработавшиеся под влиянием требований горного домостроительства, преподанного складом местный природы. Теперь стала уже довольно явною ошибка Шамиля, состоявшая главным образом в том, что он стремился быть больше мусульманином, чем дагестанцем, чрез что и проиграл все свое громадное значение в Дагестане.

Таким образом, судя о Дагестане по первым впечатлениям, нельзя не прийти к выводу, что основа дагестанской самобытности, или же своего рода дагестанской цивилизации, лежит в своеобразном искусстве горного домостроительства, понимая последнее в самом обширном значении, т.е. как в отношении устройства частного жилья, так и в отношении частного и общественного распорядка, обусловливаемого требованиями горной архитектуры. С этой точки зрения легко понимаются и дурные, и хорошие черты дагестанской своеобычности…

* Вот некоторые статистические сведения, дающие хотя приблизительное понятие о степени достатка средне-дагестансхих обществ:

║ Алфавитный каталог ║ Систематический каталог ║