П.А. Кропоткин

ДВА УЧЕНЫХ СЪЕЗДА

Из поездки в Канаду

Вестник Европы. 1898. № 4. С. 720–749

Желание сблизить Канаду с Англиею и оттянуть богатую американскую колонию от могучей притягательной силы Соединенных Штатов сказалось не в одних юбилейных празднествах. Оно отразилось и в научном мире. «Британская ассоциация для развития наук» (British Association for the Advancement of Science) решила собраться в прошедшем году в самом сердце обширной колонии — в Торонто — на берегу озера Онтарио, в двух шагах от Ниагары.

В своих ежегодных кочёвках из города в город, Британская ассоциация побывала во всех городах Англии, Шотландии, Уэльса и даже Ирландии, где только можно было найти удобное помещение и ученые пособия для большого съезда. В 1884 году, она собиралась и в Канаде, в Монреале (Montreal). На этот раз решено было двинуться еще глубже в страну, — еще дальше на запад и еще ближе к необозримым степям канадской большой равнины.

Американские ученые не остались в долгу. Они созвали свой национальный съезд такой же «Американской ассоциации» (American Association for the Advancement of Science), неделею раньше, в близком соседстве от Торонто. Девятого августа, они собрались в Детройте (Detroit), на самой границе Канады, — там, где Канада врезывается, вплоть до широты Рима, плодородным узким полуостровом, на юг, между озерами Гурон и Онтарио. Таким образом, многие американские ученые, отбывши свой съезд, могли попасть и в Торонто, где их, конечно, ожидало самое радушное гостеприимство.

В сущности, американцы даже отчасти пожертвовали своим съездом ради Британской ассоциации: лучшие свои сообщения они приберегли для торонтского съезда.

Но американская наука развивается так роскошно за последние годы, и везде идет такая усиленная работа, что не мало досталось и на долю Детройта. Оно вышло даже и лучше. Широкие обобщения и гипотезы были оставлены для Торонто; зато вопросы, заживо затрагивающие американских ученых, особенно в области геологии, были обстоятельно разработаны на американском съезде; рассуждения и споры по поводу сообщений продолжались до глубокой ночи в обширных комнатах отеля, где поместилось большинство приезжих.

В Европе часто еще приходится слышать пренебрежительное отношение к американским ученым работам. А между тем американская наука с каждым годом развивается роскошнее и роскошнее. Далеко то время, когда европеец, нахватавшийся кое-каких верхушек, мог попасть в профессора в Америке и слыть за ученого. Теперь американские университеты полны людей, которые превосходно знают свое дело и были бы украшением в лучших европейских университетах. По свежести мысли и обобщений американская наука иногда даже опережает английскую.

Кроме того, в Соединенных Штатах быстро развивается то, что составляет силу германской науки, и чего так недостает Англии: основываются ученые журналы и сборники, вполне следящие за развитием отдельных отраслей науки. По психологии, например, и по биологии, английскому ученому постоянно приходится обращаться к американским журналам, или к сборникам переводных статей, издаваемым разными учреждениями, чтобы знакомиться с немецкими и французскими работами. Словом, американская наука, молодая и полная силы, быстро подвигается вперед.

К сожалению, Американская ассоциация не совсем удачно организована. Она возникла в такое время, когда число ученых в Америке было очень невелико, и представляет потому не постоянное общество, как Британская ассоциация, а соединение нескольких ученых обществ; при этом, четыре очень крупных общества (физиологическое, анатомическое, морфологическое и психологическое) вовсе не принадлежат к ассоциации, и их съезды собираются зимою, на Рождестве. Факт тем более достойный сожаления, что в нынешнем году обе самые крупные работы по биологии были сделаны именно членами этих обществ. Вообще, число членов, приезжающих на годичные съезды, гораздо меньше, чем, например, на русских съездах естествоиспытателей. В нынешнем году в Детройте собралось всего 280 человек.

I

На приезжего из Канады Детройт производит великолепное впечатление. В нем всего 250 000 жителей — столько же, как и в Монреале; но Детройт — город Соединенных Штатов, тогда как Монреаль — отросток Шотландии на американской почве. Очень широкие улицы, блестящие магазины, роскошные гостиницы, дома красивой архитектуры и т.д. придают Детройту необыкновенно веселый вид.

Высшая школа, или мичиганский университет, поражает европейца своим великолепием. Громадное здание, из светло-желтого тесаного камня, «американской архитектуры», с башнями, веселыми фасадами, широкими входами и массою света во всех залах, превосходные входные залы и коридоры, из которых каждый представляет собою большую, светлую приемную — всё это так непривычно для европейского глаза, что один венский профессор, подводя меня к университету (он приехал днем раньше), приходил в восторг, сравнивая этот роскошный «храм науки» с обветшалыми университетскими зданиями многих европейских столиц.

О лабораториях, библиотеке, музеях и т.п. нечего и говорить: на каждом шагу приходится удивляться удобству, изяществу и практичности всех приспособлений.

Мичиганский университет, первый в Америке, открыл свои двери одинаково для учащихся обоего пола. Это было в 1869 году; и вот почти тридцать лет прошло с тех пор, и «принципал», т.е. ректор университета, очень доволен тем, что именно так было сделано с самого начала. Он только жалеет, что большинство лиц женского пола идет на филологический и исторический факультеты, и слишком мало слушают курсы на естественном. Женщины получают ученые степени, наравне с мужчинами, и за последние годы совершается очень интересное явление. Женщины, получившие ученые степени, охотно идут в сельские учительницы, или на самые скромные места в отдаленных уголках западных штатов. — «Кто же в проигрыше от того, что в маленькой городской школе учит доктор словесности? — заметила одна пожилая женщина, — первая женщина в Америке, получившая ученый диплом, — когда разговор заходит об агитации, поднятой недавно в Англии против допущения женщин до ученых экзаменов. — И детям лучше, и ей самой живется лучше, когда она получила университетское образование».

Большинство американских ученых, присутствовавших в Детройте, и много других, направлялись, после своего съезда, в Торонто, — и там они повторили главные свои сообщения. Некоторые прения, например, о древне-каменном веке в Америке, были тоже повторены в Торонто; а другие сообщения, которые не были прочтены вторично на канадской почве, удобнее будет рассказать в связи с сообщениями, сделанными в Британской ассоциации. Замечу одно, что так как американский съезд был гораздо малочисленнее британского, всякое сообщение могло подвергнуться более обстоятельному обсуждению. В Британской ассоциации, хотя она и разбилась на десять секций, количество сообщений было так велико, что на обсуждение в секциях почти не оставалось времени, и рассуждения шли большею частью потом, в одиночку, — по домам или во время экскурсий. Притом, английские члены Британской ассоциации, принадлежа большею частью либо к Royal Society, либо к другим ученым обществам, прекрасно знают заранее сущность работ своих английских собратий, и уже обсуждали их раньше, в Лондоне, или вообще в Англии.

Съезд Британской ассоциации начался, собственно говоря, уже на пароходах, на пути в Америку. Некоторые ученые взяли места на пароходах, идущих в Нью-Йорк; но большинство предпочло канадский путь: из Ливерпуля к устью реки св. Лаврентия, и оттуда — вверх по заливу и по реке — до Монреаля. Канадские пароходы гораздо меньше нью-йоркских, и когда на небольшом пароходе «Parisian» собралось до 200 членов Британской ассоциации, то оказалось, что в кают-компании нет места для такого множества пассажиров; пришлось разбиваться даже на две партии для завтрака и обеда, и вообще терпеть маленькие неудобства. Но на «Laurentian» — маленьком пароходе той же линии, — где было всего человек тридцать пассажиров в кают-компании, всё оказалось превосходно организованным. Вообще, для тех, кто не торопится, и особенно летом, переезд через океан по канадской линии представляет много преимуществ.

Вскоре по выходе из Ливерпуля показывается остров Мэн с его придатком — Calf of Man. Крутые утесы, шахматная доска полей на склонах, крутые изгибы горных пород — всё это является очень приятным intermezzo в морском плавании, равно как и маяки «Трех Королевств» — Англии, Шотландии и Ирландии, — которые показываются на короткое время, прежде чем выйти в океан.

Затем, переезд через океан продолжается всего четыре с половиною суток. Пароход идет по прямой линии (по линии большого круга), приближаясь миль на пятьсот к Гренландии, и подходит к заливу Belle-Isle. По мере того, как пароход подходит к Америке, показываются киты, выбрасывающие свои фонтаны над водою, и ледяные горы. Их много в этих водах, во всякое время года, — даже в начале августа, так как пароход проходит летом по кратчайшему пути к северу от Ньюфаундленда, в узкий пролив между островом и материком.

Остров Belle-Isle всем своим видом, растительностью и снегом, лежащим в долинах, напоминает берега русской Маньчжурии в Тихом океане. Большие ледяные горы плавают в проливе. Иногда, конечно, туманы задерживают пароход при входе в пролив, — так было и с нами, и нам пришлось пролавировать тридцать часов, прежде чем мы услыхали выстрел пушки, которая в туманную погоду заменяет маяк.

Залив св. Лаврентия до того красив, что из-за него одного можно предпочесть канадский путь. В бурную погоду в заливе качает не меньше, а иногда и хуже, чем в океане; но если погода случится хорошая, как оно и бывает большею частью летом, плавание вверх по заливу, а затем по реке необыкновенно приятно. Направо поднимаются суровые гранитные и гнейсовые горы лаврентьевской системы; налево видны более мягкие очертания гор аппалахской системы, сложенных из первобытных осадочных пород — кембрийской и силурийской. Везде вдоль берега, особенно на правом берегу, идет терраса наносов, и на ней длинными рядами поднимаются беленькие домики французских канадцев. Они живут рыбною ловлею или земледелием; живут бедно, но довольны, по-видимому, судьбою, размножаются необыкновенно скоро,. и не стремятся даже попасть в ряды англичан и особенно шотландцев, лихорадочно работающих ради быстрого обогащения.

Река св. Лаврентия необыкновенно напоминает Амур; сравнения напрашиваются на каждом шагу; но об этом когда-нибудь в другой раз. А теперь замечу только, что вдоль всего течения можно проследить две, три, иногда четыре береговые террасы, показывающие, что море стояло некогда футов на двести выше, чем теперь, и отступало оно не сразу, а останавливаясь по временам на известном уровне.

Наконец, показывается живописный Квебек, а на следующий день и Монреаль, откуда в одиннадцать часов можно добраться до Торонто, по железной дороге, или в сутки — по необыкновенно красивым рекам и озерам, усыпанным островами. Столица Канады — Оттава; она выбрана в столицы, чтобы не обидеть обитателей Торонто, Монреаля и Гамильтона, и остается в стороне, по крайней мере для не-геологов. Геологи же, конечно, заезжают в Оттаву, потому что там — центр геологической съёмки Канады; там — карты, покрывающие уже чуть не всю страну, и там, наконец, роскошнейший музеум, геологический и палеонтологический, под управлением двух энтузиастов — д-ра Даусона (геолога) и д-ра Whiteaves, палеонтолога.

Торонто выстроен на плоской равнине, на северо-западном берегу озера Онтарио; но озеро существует для города в одном лишь коммерческом отношении. Его набережная вся буквально застроена пристанями и черными уродливыми пакгаузами. Нет никакой самомалейшей попытки воспользоваться хоть кусочком берега для украшения города. Сам город не представляет ничего замечательного, кроме того, что все его улицы обсажены деревьями по обеим сторонам дощатых тротуаров. Дома своим подстриженным газоном подходят прямо к тротуару, не отделяясь от улицы никаким забором, ни даже решеткою, и в громадном большинстве случаев, между домами нет никакого заборчика. Система домов — английская, т.е. каждая семья живет в особом доме, или домике, и везде видна английская привычка украшать дома цветниками и цветами на верандах и на окнах.

Торонто, конечно, прежде всего — торговый город. Но в нем существует уже много лет канадский институт — род академии наук, — обладающий прекрасною библиотекою, где получается до 600 ученых изданий — в том числе все финские и часть русских. И в нем возник также прекрасный университет. Как только в провинции Онтарио решено было завести университет, и деньги были отпущены на него, постройка здания была начата. Спрашивать ничьего позволения не было надобности: отдельные провинции Канады почти совершенно независимы, и каждая управляется своим парламентом. Университет вышел на славу. Здание его, напоминающее гласгоуский университет, очень красиво и очень удобно, а кругом главного здания расположены: химическая лаборатория, громадная библиотека, техническая школа и т.д. В этих отдельных зданиях и должны были заседать секции Британской ассоциации.

Прекрасные планы, путеводители и превосходный очерк Канады, во всех отношениях: геологическом, географическом, экономическом и пр. — целая книга в 400 слишком страниц, с полудюжиною карт, — были приготовлены для раздачи членам съезда, которых, буквально, разобрали по домам учителя в Торонто. О гостеприимстве канадцев нечего, конечно, и говорить: они любят свою страну и принимают приезжих как родных.

II

Президентом Британской ассоциации был в этом году сэр Джон Эванс (Evans). Он не особенно известен научными исследованиями, но зато считается едва ли не лучшим знатоком в области доисторической антропологии. Он уже в шестидесятых годах, вместе с Дарвином, ездил во Францию проверять находки Буше-де-Перта. Его коллекция орудий каменного века чрезвычайно богата, и сам он вполне мастерски может приготовить, при случае, каменную стрелу или копье; он даже достиг в этом искусстве такого совершенства, что когда показал как-то свои поделки известному Джаку, который промышлял поддельными каменными орудиями и, зарывая их в землю, не раз обманывал ученых, то Джак должен был признать себя побежденным.

Вступительная речь Эванса была, конечно, посвящена каменному веку. Усилия ученых, как известно, направлены теперь к тому, чтобы найти следы человека в наносах до-ледникового периода, т.е. плиоценовых и третичных. Такие следы несомненно будут отысканы, но едва ли удастся найти их в северной Европе.

Каменные орудия были найдены, как известно, в Англии, в слоях, лежащих под ледниковым наносом; но когда все обстоятельства этих залежей были тщательно изучены, оказалось, что доказательства в пользу доледникового возраста найденных каменных орудий не вполне достаточны. Всего несколько месяцев тому назад, в Норфольке, в известном «лесном слое», несомненно под-ледниковом и принадлежащем к плиоцену, были также найдены камешки, по-видимому носящие следы человеческих рук; но эти следы так неясны, что приходится покуда воздержаться от окончательного заключения. Что же касается до следов доледникового человека, найденных во Франции, в Италии и в Португалии, Эванс не отрицает их, но только спрашивает себя — отчего они так редки и так изолированы? Затем, известно, что обезьяноподобный человеческий череп был недавно открыт Дюбуа (Dubois) в Яве, в третичных наносах, и назван им Pitecanthtopus erectus; но по мнению Эванса все-таки до сих пор остается некоторое сомнение насчет третичного возраста наносов, в которых найден был этот череп.

Таким образом, время первого появления человека в Великобритании остается неизвестным; но несомненно известно, что человек жил на этой территории в такую пору, когда формы поверхности были совершенно иные, чем теперь: когда долины рек не были еще прорезаны до их теперешней глубины, когда страна была населена совершенно иными животными, чем теперь, и когда то, что теперь составляет острова Великобритании, соединялось с материком Европы.

Что древне-каменный век (палеолитический) продолжался невероятно долгое время, можно судить по тому, что долины, в несколько миль ширины и глубиною в 100 и 150 фут, были вырыты реками; что громадные пространства, покрытые когда-то высокими скалами, были смыты морем, с тех пор как жили люди, оставившие свои следы в речных наносах Англии. Каменные орудия, найденные в пещере Кэнта около Тòрки (Torquay, в Девоншире) и на границах Дербиатра и Ноттингемшира, отделяются толстыми слоями сталагмитов от орудий неолитического периода, и несомненно принадлежат к чрезвычайно глубокой древности. Фауна и флора вполне изменились с тех пор, вероятно, дважды, а между тем гарпуны и иглы из рогов северного оленя, найденные в этих пещерах, совершенно схожи с такими же гарпунами и иглами, найденными в пещерах южной Франции и — прибавлю я — на берегу Байкала. Вообще сходство между каменными орудиями, найденными в Англии, Франции, Италии и Португалии, поразительное. Орудия особенной типичной формы, найденные около Мадраса в Индии, были найдены потом на берегу Мансанареса в Мадриде, а орудия, привезенные с берегов Нила и недавно — Сетон-Карром — из Земли сомалиев, тождественны с орудиями, сделанными в средней Франции.

Указав затем на громадный промежуток времени, которым орудия древне-каменного века отделяются от неолитических, Эванс ставит вопрос: каким образом могло случиться, что полированные орудия следующего каменного века опять оказываются так сходны в различных частях света, тогда как до сих пор не удалось найти в Европе никаких следов орудий промежуточного типа? Нужно ли признать, что человек вымер в Европе во время промежуточного периода,. или покинул ее в это время, удаляясь в более теплые страны Азии, и что когда Европа снова стала заселяться, она заселялась уже другою расою людей?

Много других чрезвычайно интересных сообщений было сделано по тому же предмету в антропологической секции. Некоторые сообщения имели чисто-популярный характер, как например, сообщение д-ра Монро (R. Munro) об озерных жилищах у Гладстонбюри и их местà среди других озерных жилищ в Европе, причем множество фотографий было показано волшебным фонарем. Другие, как например, о палеолитических орудиях в Трентоне, в Соединенных Штатах, имели чисто-специальный характер. Эти последние заняли целое заседание соединенных секций антропологии и геологии — сперва в Детройте, где присутствовали одни американские ученые, а потом — в Торонто. Скажу только, что после пятнадцати лет самых тщательных работ над трентонскими наносами американские геологи, на съезде в Детройте, окончательно отказались от надежды доказать доледниковый возраст найденных. там каменных орудий. Они принадлежат к очень глубокой древности, но должны быть отнесены к периоду — чрезвычайно долгому периоду — послеледниковых рек, который так превосходно разработан в Америке.

Речь президента была, конечно, прочтена перед очень большою публикою. Всех членов записалось к открытию съезда более 1100 человек, и все они собрались в громадной и очень красивой зале, Massey Hall. Настоящая же работа секций началась только на другой день.

В секции математики и физики президентская речь была посвящена значению математических исследований, и проф. Форсайт (Forsyth) сумел заинтересовать слушателей, хотя и говорил о значении дифференциальных уравнений и подобных премудростей. Главный интерес в первые дни сосредоточился на речи ветерана физических наук, лорда Кельвина, — более известного, впрочем, в России, под его прежним именем Уильяма Томсона. В Торонто лорд Кельвин был, конечно, самым популярным человеком: все стремились увидать его, услыхать от него хоть словечко; и действительно, стоит послушать этого бодрого, живого старика, с юношескими ухватками, который наложил печать своего мышления на все отрасли современной механики и физики, а своими изобретениями в области телеграфной практики, мореплавания и инженерной техники известен всякому инженеру и всякому капитану большого корабля. Живость его ума и воображения и его восприимчивость — просто поразительны.

Лорд Кельвин говорил перед битком набитою аудиториею о запасе топлива на земле и кислорода в атмосфере. Всякое топливо, начал он, представляет собою остаток каких бы то ни было растительных веществ. Каждая тонна топлива требует средним числом три тонны кислорода, чтобы сжечь ее — и тут же он сделал отступление, чтобы доказать канадцам, сколько они теряют времени и работ напрасно, оттого, что еще не приняли метрической системы мер и весов. Над каждым квадратным метром земной поверхности (а их всего 510 биллионов) лежит десять тонн воздуха, т.е. две тонны кислорода. Всего, значит, в земной атмосфере имеется дважды 510 биллионов тонн кислорода, а следовательно, на земле имеется в три раза меньше, — или всего 540 биллионов тонн топлива, в лесах и травах, растущих на земной поверхности и — в виде угля — в недрах земли.

Приблизительно в Великобритании считается около 146 000 миллионов тонн угля, чтò дало бы ⁶⁄₁₀ тонны угля на каждый квадратный метр поверхности, и еще около 56 миллионов угля лежит в более глубоких слоях. Чтобы сжечь весь этот уголь, потребовалось бы более 2-х тонн кислорода на квадратный метр; так что, если бы окружить Великобританию высочайшею стеною до пределов атмосферы, и не впускать в нее свежего воздуха, в стране не хватило бы своего воздуха, чтобы сжечь весь свой каменный уголь.

Когда Англия сожжет весь свой уголь, ей придется жечь древесное топливо. Этот уголь накоплялся за период времени, приблизительно, в 20 миллионов лет; так что, принимая в расчет его поверхность, получим две тонны угля за тысячу лет, на каждый квадратный метр поверхности, — вот что приблизительно дает растительность в наилучших условиях. Примерно через 350 лет, Англии придется искать топлива в растительности. Вообще, Кельвин советует уже теперь не упускать из вида этого источника.

У нас есть, правда, сила воды и водопадов. Но она вовсе не так велика, как кажется. Вся сила Ниагарского водопада равна 4 000 000 паровых лошадиных сил; но эта сила равна силе всего какой-нибудь сотни океанских пароходов. Таким образом, несмотря на прекрасную подмогу, которую нам дают водяные двигатели, нам все-таки предстоит полагаться на дровяное топливо в будущем, если мы не сумеем прямо воспользоваться силою солнца. И еще потому нам следует заботиться о наших лесах, что не мешает подумать и о возобновлении запасов кислорода в воздухе.

Другое блестящее сообщение в том же отделении было сделано от имени Николая Теслы; оно, вероятно, оставит след в науке. Тесла изобрел новый прибор для получения рентгеновских лучей необыкновенной проницательной силы. Прибор заменяет обыкновенную индукционную катушку, которая теперь употребляется для возбуждения Круксовой трубки. По словам филадельфийского профессора Баркера, прибор Теслы производит такое сильное возбуждение в трубке, и рентгеновские лучи выходят из нее такой силы, что при их свете Баркер мог видеть сквозь все тело самого Теслы. Действия прибора были показаны проф. Мак-Клилланом. С помощью тока обыкновенной лампочки были получены искры в шесть дюймов длины. Затем, две тонкие проволоки, привязанные к стеклянным палочкам, были натянуты параллельно друг другу, и яркая полоса фосфоресцирующего света, пересекаемая искорками, появилась между проволоками. После сообщения возникли чрезвычайно интересные прения насчет теории этих явлений.

Ряд и других интересных сообщений был сделан в этой секции. Сообщения Гарвея, из Торонто, и Бигелоу, из Соединенных Штатов, о скорости вращения солнца, выведенной из магнитных наблюдений, вызвали очень оживленные прения, и общее мнение было, что истинный период вращения солнца, вероятно, будет определен при помощи магнитных наблюдений.

Сильванус Томпсон, — один из главных исследователей электричества в Англии — сделал важное сообщение о катодных лучах. Известно, что до сих пор сущность и происхождение этих лучей остаются спорными. С. Томпсон придумал, однако, очень остроумные и удачные опыты, чтобы разрешить этот вопрос, и из них, по-видимому, следует, что катодные лучи — не что иное, как токи частичек, заряженных отрицательным электричеством. Явления эти вообще очень сложны, так как есть лучи, которые могут быть отклонены магнитом, другие же не отклоняются им, или же отклоняются электростатическою силою. Из опытов следует, по-видимому, заключить, что токи частичек, заряженных отрицательным электричеством, отклоняются и тою, и другою силою, тогда как лучи, не отклоняемые ни тою, ни другою силою, могут быть названы светом, т.е. представляют, вероятно, волнообразные колебания эфира. Сам Томпсон очень осторожно воздержался от каких бы то ни было окончательных выводов, но лорд Кельвин, принявший участие в прениях, не задумался высказать, что опыты вполне подтверждают вышеприведенные заключения.

Из массы других сообщений я назову только работы американского астронома, Персиваля Лоуэлля, о влиянии атмосфер на астрономические наблюдения, Рунге и Пашена — о спектре кислорода, серы и селения, и Оливера Лоджа — об открытии Земаном влияния магнетизма на линии спектра.

Не мало интересных сообщений было также сделано в подсекции метеорологии. Главное из них — «о месячном и годовом количестве осадков в британской империи, с 1877 по 1896 год», сделанное Гопкинсоном, не ново для европейских метеорологов. Сообщение начальника торонтской обсерватории, Сюпарта (H.F. Supart), о климате Канады дает превосходное понятие о климате этой громадной страны, представляющей большое сходство с Сибирью во всей средней и северной полосе, тогда как на полуострове, вдающемся к югу от Онтарио, разводятся виноград и персики в громадных количествах. Очень серьезная работа над колебаниями уровня больших озер была реферирована Нэпиром Дэнисоном, наблюдателем той же обсерватории. Он открыл в озере Онтарио периодические продольные и поперечные колебания уровня — seiches — так прекрасно изученные Форелем на Женевском озере. Первые, т.е. продольные колебания повторяются через 4 часа 49 минут; вторые — каждые 45 минут. Кроме того, и в воздухе (при помощи очень чувствительного водного самопишущего барометра), и в озере замечены маленькие волны, повторяющиеся каждые 20 минут. И, наконец, при приближении к озеру области низкого давления, воздух несется волнами, которых движение прекрасно отражается и на уровне озера. Во время грозы, 8-го марта, вода в бухточке внезапно поднялась на 8½ дюймов в 10 минут, затем упала в четверть часа на 10½ дюймов, а в следующую четверть часа снова поднялась на 11½ дюймов.

Заседания химического отделения шли в превосходной химической лаборатории, которая привела бы в восторг даже петербургских химиков. Она выстроена по плану самого профессора химии — д-ра Эллиса, который соединяет в себе прекрасное знание химии с талантами инженера и механика. Громадные залы, превосходная вентиляция, изящные аудитории — всё это устроено как в лучших европейских лабораториях. Кроме того, под полом каждой лаборатории имеется комната, в которой свободно может ходить, слегка нагнувшись, человек, и где проведены все трубы для снабжения водою, для стока воды, для газа, электричества и т.п. Чтò бы ни попортилось в лаборатории — может быть починено, не прерывая работ. В главной аудитории, на первом плане красуется та громадная, хорошо знакомая русским таблица, содержащая периодический закон Менделеева, а по другую сторону — таблица атомных объемов.

Председатель секции, проф. Рамзей (Ramsay) прочел в высшей степени интересную речь о «неоткрытом еще газе». Известно, что недавно были открыты два новых газа — аргон и гелий, которые наделали не мало хлопот химикам. Аргон, который встречается в очень небольших количествах в нашей атмосфере, имеет удельный вес (т.е. кубический дюйм, или сантиметр, аргона весит в 20 раз больше, чем такой же объем водорода). А так как теперь принято, что он одноатомный газ, а не двухатомный, как думали сначала, то приходится принять, что его атомный вес равен 40, и что в таблице элементов его надо поставить тотчас после калия. Сперва, было, думали, что аргон представляет смесь двух или трех газов, и даже патриотические имена — Скотиум, Англиум и Гиберниум — были предложены для трех газов, составляющих аргон, но фракционная дистилляция, сделанная д-ром Норманом Колли (Collie), доказала почти окончательно, что аргон — не смесь, а простое тело.

Затем был открыт газ гелий, который дает в спектроскопе блестящую желтую линию, известную с 1868 года в солнечном спектре, и его атомный вес оказался равным 4. Гелий стал, таким образом, в таблице элементов между водородом (1) и литием (7).

Разность между атомными весами аргона и гелия равна, следовательно, 36-ти. Но в таблице элементов есть несколько «триад», т.е. групп из трех элементов, в которых разность между атомными весами и первого и второго члена триады равна 16-ти, а между вторым и третьим членом равна 20-ти.

И вот, Рамзей, со своим ассистентом, Моррисом Траверзом, пустились на розыски элемента, которого атомный вес был бы 20, и который составил бы «триаду» с гелием и аргоном. Искать по белу свету такой элемент, — всё равно, говорит Рамзей, что искать иголку в стоге сена. Всевозможные минералы были испытаны, и газы, которые содержатся внутри минералов, были изучены. Рамзей ездил изучать газы минеральных вод в Исландию и в Пиренеи, но «неоткрытый еще газ» не находился. Между тем, вскоре после открытия гелия, знаменитые спектроскописты Рунге и Пашен (Runge, Paschen) заметили, что спектр гелия содержит две группы линий, указывающих, по-видимому, на присутствие двух различных газов в так называемом гелии. В 1896 году, Рамзей и д-р Колли предприняли поэтому систематическую диффузию гелия. Пропуская гелий сквозь пористую пластинку, им удалось получить два различных газа, из которых один имел удельный вес 2 (в два раза тяжелее водорода), а другой — 2,4, или около того. Гагенбах, в Германии, вскоре получил тот же результат.

Казалось бы, цель была достигнута. Три газа — аргон и обе составные части гелия, — все три чрезвычайно неохотно вступающие в соединения с другими телами, — были получены… Но новые трудности возникали. Оба гелия давали тот же спектр, и один из них оказался с примесью аргона. Во всяком случае несомненно, что если гелий содержит примесь «неоткрытого еще газа», то эта примесь крайне ничтожна. Вопрос остается таким образом неразрешенным, и вместе с тем поднимается целая масса других весьма любопытных теоретических вопросов.

Я не стану перечислять другие сообщения, сделанные в секции химии. Все они были очень интересны для специалистов. Упомяну только, что ассистент Муассана, Гелан (Heslans), привез с собою первоначальный аппарат, в котором Муассан впервые отделил фтор от водорода, и повторил этот ныне классический опыт перед обширною аудиториею. Новый аппарат, изобретенный Меланом, вероятно, позволит скоро добывать фтор в больших количествах для промышленных целей.

Весьма интересные сообщения были сделаны в отделении геологии. В Европе вообще, даже специалисты геологи имеют довольно неопределенное понятие о громадности работ, седланных по геологии в Соединенных Штатах и в Канаде. Самая объемистость роскошных изданий геологической съёмки подавляет желающего изучить американские работы. А между тем, в Америке идет, кроме непосредственного исследования, глубокая работа мысли. Нигде, может быть, вопросы динамической геологии — вопросы о том, какие формы имела поверхность земли в данный период, и как изменялись эти формы и по каким причинам — не разрабатываются так, как в Америке.

Оставляю в стороне прекрасную речь президента, Джорджа Доусона, о древних породах Канады, которая глубоко заинтересовала специалистов, и прямо перехожу к сообщениям.

В Детройте речь шла преимущественно о преобразованиях, пережитых большими озерами Эри, Онтарио, Мичиган, Гурон, Верхнее и т.д., со времени ледникового периода. В настоящее время ни один из американских геологов не сомневается в том, что во время ледникового периода вся северная часть Америки, вплоть до 45-го и даже 42-го градуса северной широты, была покрыта громадною толщею льда. Ледяной покров оставил после таяния не только изборожденные поверхности скал, гряды ледникового щебня, валуны, принесенные с севера, но и свои собственные морены. Они лежат и по сию пору в виде громадных концентрических гряд, ясно показывая пределы громадных ледяных языков, которыми ледяной покров спускался в более южные широты. Мало того, американским геологам удалось доказать, что в этом громадном ледяном покрове, покрывавшем поверхность больше всей Сибири, было два центра, а может быть, и три, из которых лед расползался во все стороны. Один громадный покров расстилался по плоскогорью и по горам северо-западной Канады; другой лежал над Лабрадором; третий центр, вероятно, лежал в северных частях средней Канады.

Но как ни громадна была эта толща льда, не ей приписывают образование больших озер Северной Америки. Их впадины существовали, по всей вероятности, гораздо раньше, быть может, со времен древнейших геологических периодов.

В то время, когда ледяной покров достигал своих наибольших размеров, большое озеро лежало, по-видимому, между двумя языками ледяной массы, и из него, во время таяния льда, образовалось громадное озеро, вскоре покрывшее всю поверхность, ныне занятую большими озерами.

Когда, еще позже, началось таяние всего ледяного покрова, большое озеро разбилось на меньшие озера, частью вследствие уменьшенного притока воды, но главным образом вследствие вековых изменений самого уровня почвы. У берегов озера Мичигана можно проследить целый ряд береговых террас, показывающих прежнее положение берегов озера, и американским геологам удалось проследить по этим береговым террасам прежние контуры озер.

Теперь озёра Мичиган, Верхнее, Гурон сливаются (у Детройта) в озеро Эри и, через Ниагару, в озеро Онтарио, откуда вытекает, направляясь на северо-восток, река св. Лаврентия. Но в былые времена Мичиган сливался не на восток, а на юг, в бассейн Миссисипи. Древние береговые валы вокруг озера Мичигана, действительно, не горизонтальны, а наклонены к юго-западу, и их падение доходит до 5 дюймов на каждую версту (сообщение Франка Тейлора). Почва, на которой лежат теперь большие озера Северной Америки, не оставалась неподвижною, и даже теперь можно уловить такое же движение. За последние двадцать лет ведутся правильные наблюдения над стоянием воды в озерах, и за такой долгий период можно было вывести среднее стояние. Из очень тщательных измерений теперь оказывается, что в северных и северо-восточных частях озера Мичигана происходит общее вековое поднятие почвы, тогда как в южных и юго-западных частях того же озера происходит относительное оседание. Вся местность, в которой лежит озеро, как бы оседает к югу, со скоростью до 5 дюймов в столетие на каждые 150 верст. Такое оседание кажется ничтожным, но оно очень важно для города Чикаго, который стоит на равнине у южной оконечности озера Мичигана. Здесь уровень озера поднимается на 10 дюймов в столетие, и профессор Жильберт (G.K. Gilbert) — один из выдающихся американских геологов —предсказывает, что «через 3000 лет озёра будут сливаться через низкий водораздел, отделяющий озеро Мичиган от реки Иллинойс, в эту реку (т.е. в бассейн Миссисипи); реки Детройт и Сент-Клэр понесут воды из озера Эри в озеро Гурон, а не наоборот, и Ниагара пересохнет».

Все подобные предсказания, конечно, очень гадательны, хотя в том, что озеро Мичиган начнет течь когда-нибудь в Миссисипи, нет ничего невероятного. Любопытно то, что в подобных измерениях мы находим новое подтверждение вековых относительных изменений уровня почвы.

Из массы геологических работ, реферированных на съезде, укажу еще на одну, очень серьезно обдуманную, — американского профессора Чемберлена (Chamberlin). Исходя из того положения, что у пределов атмосферы молекулярная скорость частичек газа может быть такова (при высокой его температуре), что значительное количество частичек, обладая очень большими скоростями, будут выходить из сферы притяжения планеты (этим объясняют, между прочим, отсутствие водорода в атмосфере земли и ничтожность атмосферы Луны), он заключает, что земля едва ли была когда-нибудь в расплавленном состоянии. Изменения же климата Земли он старается объяснить, вслед за Аррениусом, изменениями в количестве углекислоты, содержимой в атмосфере земли.

Из других же сообщений по геологии назову еще работу проф. Claypole — о палеозойской географии Соединенных Штатов, и проф. Ами — о кембрийско-силурийских и девонских отложениях в Канаде. Очень интересное сообщение было также сделано торонтским профессором Кольманом (Coleman) о междуледниковых образованиях в Торонто. Образцы хорошо сохранившихся деревьев и листьев, указывающих на климат, подобный тому, который теперь имеют южные штаты, были найдены возле Торонто, над ледниковыми наносами и под тонкими слоями ледникового щебня. Проф. Кольман считает их несомненными доказательствами теплого междуледникового периода. Но, конечно, остается вопрос — не были ли отложены эти слои у пределов ледяного покрова, или, вернее, в промежутке между обоими языками этого покрова?

В зоологической секции, проф. Майяль (L.C. Miall) посвятил председательскую речь, главным образом, тому, как важно для зоологии изучение животного мира в природе, среди действительной жизни, а не только в музее или лаборатории. В подтверждение ученый зоолог привел целую массу вопросов современной зоологии, которые только таким путем и могут быть разрешены. Известно, например, какую роль метаморфозы играют в животном царстве. Но отчего так часто оказывается, что данный морской вид (например, краб) переживает метаморфозы, тогда как соответствующий речной вид не имеет их? Майяль указал на возможные выгоды для размножения, получающиеся в том и другом случае, и упомянул затем о замечательном открытии метаморфоз обыкновенного угря, открытых недавно Грасси, как на образец того, чтò предстоит делать молодым ученым. Другой пример он взял из перемежающегося размножения и, в подтверждение своей мысли, что только изучение вопроса в подробностях делает его интересным, привел целый ряд в высшей степени интересных фактов и объяснений.

Несколько важных сообщений было сделано в секции зоологии и биологии, как в Детройте, так и в Торонто. Но, к сожалению, лучшие из них невозможно изложить, если сам не присутствовал в секции во время сообщения. Самые важные сообщения в Британской ассоциации бывают словесные изложения работ, приготовляемых к печати. Автор знакомит слушателей с положением своей работы, с добытыми результатами и с возникающими вопросами, но вовсе не дает краткого изложения своих трудов для напечатания в «Отчете», или присылает его слишком поздно. Поэтому мне приходится дать одни названия наиболее важных сообщений по биологии.

Председателем биологической секции в Детройте должен был быть Коп (Соре) — замечательный биолог и палеонтолог Соединенных Штатов — глава нео-ламарковой школы, которая ищет объяснения изменчивости видов не в случайных уклонениях от типа родителей, закрепляемых борьбою за существование, а в постоянном влиянии внешней среды, изменяющей животные и растительные виды в известном, определенном направлении. Коп, к несчастию, умер, не окончивши всех своих великих работ, и Гилль (Gill), занявший место председателя, дал обстоятельное изложение работ Копа, которое должно быть напечатано в американской еженедельной газете «Science».

Другая работа, тоже очень обширная и важная, была реферирована H.T. Osborn’ом, в целом ряде сообщений. Он много лет уже трудится над генеалогиею третичных млекопитающих, и необыкновенно богатые коллекции ископаемых, собранных в Соединенных Штатах, дали ему обширнейший материал для такого исследования. Ископаемые, описанные Осборном, были выставлены во время съезда, но изложить здесь сущность его исследований, да еще без рисунков, было бы очень трудно. В связи с трудами Осборна можно упомянуть еще обширную работу д-ра Minot, который старался восстановить генеалогию позвоночных вообще, и привел некоторые весьма интересные соображения, но встретил также сильную оппозицию. Затем, работа о слепых рыбах Америки д-ра Эйгенманна (Eigenmann) отличалась необыкновенным обилием материалов по этому интересному вопросу.

Доклад ливерпульского профессора Herdmann’а об устрицах и содержимом ими яде тифозной горячки, конечно, возбудил всеобщий интерес. За последнее время было неоднократно замечаемо в Англии, что люди, поевшие устриц, заболевали тифозною горячкою, и для исследования причин заболеваний был назначен в Англии комитет. Из работ комитета (еще, впрочем, неоконченных) видно, что устрицы, которые живут в воде, заражаемой излияниями из отхожих мест, нередко поглощают зародыши тифозной горячки. Единственное средство избегнуть заражения устриц — проветривать воду, где они живут, и приводить ее в движение. Но даже устрицы, поглотившие зародыши тифозной горячки, можно обеззараживать, держа их сутки в чистой воде, прежде чем пускать в продажу. Каждая хозяйка может сделать это и сама, продержав устрицы в речной воде или под краном в кухне. За ночь они обеззараживаются.

Весьма интересное сообщение было сделано в той же секции проф. Поультоном (E.B. Poulton) о подражательных формах и цветах (mimicry) у американских бабочек.

За все время съезда географическая секция была одною из самых популярных. Во вступительной речи председатель Кельти (J.S. Keltie) очертил, что сделано было за последнее время для исследования материков и океанов, и что остается сделать. Любопытно и даже поразительно, как много сделано уже для исследования Канады, — главным образом, геологическим бюро. Когда я обратился к директору бюро, в Оттаве, д-ру Даусону (Geo. Dawson), чтобы получить полный отчет о существующих картах, то оказалось, что для весьма значительной части этой громаднейшей территории (Сибирь Нового Света) уже имеются подробные геологические карты, в очень большом масштабе, — от двенадцати до шести, и даже до полутора верст в дюйме; — для других обширных областей имеются карты в сорокаверстном масштабе, и только необозримые тундры (barren lands) в окрестностях Гудзонского залива, очерчены одними маршрутными, глазомерными съёмками. Но и те исследованы Тирреллем во многих местах; надобно заметить, что «берестянка», т.е. лодочка из березовой коры, или из очень легкого дерева по образцу берестянки (canoe), очень облегчает путешествия в тундрах дальнего севера. Конечно, и в Канаде остаются неснятые пространства, и есть даже основание думать, что в северных частях средней Канады еще окажется не мало луговых земель, вполне удобных для заселения.

Сообщения, сделанные в секции географии, вообще привлекали массу публики, тем более, что каждое сообщение сопровождалось множеством фотографий, проектируемых волшебным фонарем. Сообщения об Африке также возбуждали особенный интерес; например, подробный отчет г. Силу (Selous) об экономических средствах Родезии, или отчет комитета о климате тропической Африки и обозрение Конго, сделанное Равенштейном (автором книги об Амуре). К сожалению, физическая география оставалась немного в загоне, хотя на съезде присутствовал такой большой авторитет по всем вопросам физической географии, как венский профессор Пенк. Обилие среди англичан путешественников, которые объезжают все части света, подолгу живут в разных местах и возвращаются с массою фотографий и путевых заметок, к сожалению, отодвигает физическую географию на задний план. Но так как Британская ассоциация существует не только для развития науки, а также и для популяризации научных знаний и для пробуждения научного интереса в публике, то географической секции приходится служить до некоторой степени орудием для этой цели.

Из сделанных сообщений надо упомянуть, однако, работу Мильна (Milne) о землетрясениях. Мильн долго жил в Японии, изучая там землетрясения, а теперь поселился в Англии, на острове Уайте, где и устроил прибор для наблюдения самых слабых сотрясений почвы. При помощи своего прибора он узнает о землетрясениях, случающихся в Японии. Сотрясение, произведенное землетрясением в Японии, доходит через несколько часов до Англии, и если бы телеграфическое сообщение с Востоком было прервано, прибор на острове Уайте указал бы, что тогда-то, в таком-то часу, произошло землетрясение где-нибудь на Востоке.

Причину землетрясений он видит в оседании наносов. Размывание горных пород ведет к накоплению наносов, которые оседают на дне моря, вдоль берегов, и эти наносы постоянно сползают в более низкие места, или оседают. Наблюдения, произведенные в течение нескольких лет, показывают, что землетрясения бывают всего чаще вдоль склонов, которыми материки спускаются к глубоким частям океанов. Где эти склоны круче, там оседания происходят все чаще, и чаще случаются даже и провалы. Области наибольших нарушений равновесия надобно, поэтому, искать на дне океанов.

Разрывы подводных телеграфных кабелей подтверждают этот взгляд. Рядом с разрывами, которые производятся волнами в береговых областях, или же животными, просверливающими каучуковую оболочку кабеля, есть разрывы, происходящие на больших глубинах, — преимущественно в тех местах, где глубина быстро меняется, т.е. на склонах подводных гор и подводных плато. Очень часто кабель оказывается засыпанным сверху массою наноса. Весьма часто два кабеля, проведенные рядом, в расстоянии десяти–пятнадцати миль друг от друга, рвутся одновременно. Землетрясения, замеченные на суше, часто сопровождаются разрывами кабелей, и когда кабельная компания посылает судно для исследования глубин, всегда оказываются большие перемены, доходящие иногда до двухсот саженей и указывающие, что на большой подводной площади случился глубокий провал. Любопытны также растяжения горных пород, вследствие которых образуются большие трещины в горных породах, а также несомненная связь, существующая между магнитными элементами и землетрясениями.

Пропуская секцию механики, о которой полные отчеты будут наверно даны в технических газетах, я перехожу к следующей секции — антропологии.

Председатель антропологической секции, анатом сэр Уильям Тернер (Sir William Turner), дал очень сжатый, но прекрасный обзор физиологических и анатомических признаков, отличающих человека от других животных, и особенно обезьян. Значительная часть этой речи была посвящена строению позвоночника. Из работ Тернера и одновременных, но независимых работ Кенингема (Cuningham) оказывается, что прямое положение человека обусловливается вполне самим строением позвоночника. Форма позвонков и промежуточных хрящей, а равно и строение нижних конечностей, положение черепа и т.д. в человеке таковы, что если бы ребенок вырос вне всякого человеческого общества, он все-таки, неизбежно, достигнув известного возраста, должен был бы «стать на ноги» и держаться в прямом положении. Форма нижнего изгиба позвоночника у человека и обезьян была особенно хорошо изучена, и Тернер нашел существенные различия в форме этого изгиба у европейцев и у других рас (негров, австралийцев).

Рассмотрев затем строение конечностей и пальцев и положение черепа у человека и обезьян, Тернер не забыл упомянуть в конце своей речи об известных работах Рамон-и-Кагаля над микроскопическим строением серого вещества мозга, слагающегося из громадного числа клеток (невронов) с их разветвлениями и разветвленными нервными нитями.

Затем, в секции же антропологии, в Детройте и в Торонто, был прочтен целый ряд любопытных сообщений по сравнительной мифологии и народному творчеству, по этнологии и археологии в Америке и т.д. Достаточно напомнить, какую массу замечательных работ по этнологии и антропологии печатает ежегодно Этнологическое бюро Соединенных Штатов. Подобное же бюро будет скоро основано в Канаде.

Покуда, на съезде был прочтен очень хороший отчет «Комитета северо-западных племен Канады». Он содержит очень подробное исследование языка и обычаев индейцев. Особенный интерес представляли также прения, поднятые сообщением профессора Путнама (Putnam), президента Американской Ассоциации, о доказательствах сообщения между Америкою и Азиею. Лучшие американские, канадские и английские этнографы и геологи приняли в них участие, но доводы за и против оказались почти одинаково сильными. Прекрасную работу о происхождении французских канадцев г-на B. Sulte мне приходится только упомянуть.

Председателем физиологической секции был Михаил Фостер, почтенный и симпатичный секретарь Royal Society (т.е. английской академии наук), только недавно выпустивший последний том своего монументального курса физиологии. Он сделал обзор успехов физиологии со времени последнего митинга Британской ассоциации, в 1884 году, в Монреале. Время было выбрано очень удачно, и Фостер охарактеризовал эти тринадцать лет как период перелома между физиологиею прежних времен и новою, по крайней мере для говорящей по-английски части образованного мира. Клод Бернар тогда только что умер. Дарвин, Броун-Секар, Брюкке, Дюбуа-Реймон, Дондерс, Гельмгольц и Гёксли тогда еще были живы. Но только за год перед тем (в 1883 году) кафедры физиологии были открыты в оксфордском и кембриджском университетах. И за эти тринадцать лет основались, в Англии и в Соединенных Штатах, большие физиологические лаборатории, которые уже успели подарить науке несколько таких фактических, основных работ, на которых зиждется все здание физиологии.

Два сорта работ велись физиологами за этот тринадцатилетний период. С одной стороны — исследование старых, заслуженных вопросов, как например, о механизме кровообращения, о мускульном сокращении, о биении сердца, а также старые вопросы в новом освещении, касающиеся выделения желез. По всем этим вопросам сделаны были существенные работы.

Рядом с этим возникли новые задачи и выработались новые методы. Создалась, так сказать, новая отрасль физиологической химии. Как раз незадолго до того времени большой шаг вперед был сделан, благодаря работам Кюне (Kühne), относительно протеидов и сродных им азотистых живых веществ. Но как ни велик был свет, пролитый этими химическими методами на вопросы физиологии — вопросы жизни восставали перед физиологом. И по сию пору слово «витализм», или какое-нибудь другое сродное выражение, разделяет физиологов на два враждебных лагеря, и покуда мы не получим определенного представления о том, что такое физические и химические процессы, спор будет продолжаться. Тем временем, необходимо, во что бы то ни стало, продолжать и двигать вперед химическое изучение жизненных процессов. Но надобно при этом, чтобы химическое исследование прямо давало материалы в руку физиологам. Таковы замечательные исследования Эмиля Фишера о сахарах, которые открыли новую эру в физиологии углеводородов, и показали, как следует изучать физиологические вопросы на химическом основании. И не в одних углеводородах, но и во всех направлениях молодые исследователи принялись изучать старые физиологические вопросы новыми химическими методами.

Другою отличительною чертою последних двенадцати лет следует признать стремление изучать физиологию низших животных организмов и через них добираться до понимания более сложных и более дифференцированных процессов жизни в высших животных. Достаточно взглянуть на сочинения Макса Ферворна (Max Verworn) и Бидерманна (Biedermann), чтобы увидать, как много сделано физиологами в этом направлении. Слово «протоплазма» перестает быть «словом», и является надежда, что нам удастся обнять в одном обобщении и растительную, и животную жизнь.

Еще одно крупное явление следует отметить в этом же периоде, это — замечательную работу Минковского о сахарной болезни, вызываемой уничтожением панкреатической железы. Эта работа, помимо своего прямого значения, двинула весь вопрос о «внутреннем выделении» (internal secretion).

Затем, уже в 1879 году итальянский профессор Golgi напечатал свою работу «Новый процесс микроскопической техники». Это был ручеек, вырвавшийся из гор, чтобы вскоре обратиться в большую реку. Правда, что уже задолго до него новая эра в исследовании нашей центральной нервной системы была открыта работами Ферье (Ferrier), Фричша (Fritsch) и Hitzig’а. Но результаты их работ были не вполне надежны и не всегда сходились с клиническими наблюдениями. «Теперь, — говорил Фостер, — благодаря методу Гольджи, мы следим с интересом и восторгом за тем, как туманное облако, висевшее над этою областью физиологии, мало-помалу рассеивается и перед нами обрисовывается ясная, точная картина путей, по которым несутся нервные раздражения от наших органов чувств к определенным частям нервно-мозговой системы»… Показавши на одном примере, по каким путям следуют волны нервного возбуждения, вызванные слуховыми впечатлениями, Фостер продолжал: «Если многое, весьма многое, еще остается сделать, чтобы точно проследить пути внешних импульсов, покуда они еще остаются импульсами, не освещенными сознанием, и понять функции передаточных пунктов и выбор различных путей, не говоря уже о более глубоких вопросах, в которые входит психический элемент, мы чувствуем, что у нас есть в руках ключ, дающий возможность проследить шаг за шагом механизмы, по которым, с помощью сознания или без того, звуковое впечатление может повлиять на движения нашего, тела; и, может быть, рано или поздно, мы скажем, почему мы слышим».

Анатомия и микроскопическая химия нервных клеточек были, конечно, предметом нескольких сообщений, после чего Шарль Рише — один из весьма немногих французов, решившихся приехать в Канаду, — сообщил об открытии, сделанном им, вместе с Андрé Брока. Им удалось определить на собаке, сколько времени продолжается в нервном центре мозга и мозжечка период инерции нервной клетки (période réfractaire). «Можно показать, — говорил он, — что такой же период существует и для человеческого мозга, в том смысле, что последовательные мозговые возбуждения (или импульсы воли) не могут повторяться чаще, чем от 10 до 11 раз в секунду. Можно самому убедиться в этом, пробуя повторять, как можно скорее, музыкальную гамму или ряд гласных или слов. Предел скорости окажется одиннадцать, в лучшем случае двенадцать — в секунду. Нам удалось, таким образом, определивши рефракторный период, определить такую продолжительность нервного колебания; мы измерили некоторым образом психологическую единицу времени. Сознание, — результат нервной деятельности, — имеет, таким образом, свой элементарный период, около одной десятой доли секунды. Электрическое колебание имеет продолжительность около одной миллионной доли секунды; колебания периферических нервов имеют вероятный период в одну тысячную долю секунды; колебания же нервных центров совершаются гораздо медленнее и длятся около одной десятой секунды».

Многим ботаникам и не-ботаникам, вероятно, было бы приятно найти здесь сокращенный обзор речи председателя ботанической секции, профессора Маршаля Уорда (Marchall Ward); но сделать это совершенно невозможно. Уорд задался мыслью обозреть чуть ли не все экономические вопросы, которые придают в настоящее время такой интерес изучению микроскопических грибов — т.е. грибков, плесеней, ферментов, дрожжей и бактерий. И хотя его речь вышла в два или три раза длиннее прочих президентских речей, но подобных вопросов так много, что по каждому из них ему пришлось ограничиться всего несколькими словами, едва намечая общее направление исследования.

Уорд сперва разобрал в своей речи морфологические работы, сделанные для классификации грибов и плесеней со времен Фрисама. Указав, затем, на значение метода Де-Бари — выращивания грибков в особых культурах, — он перешел к ферментам, или грибкам, производящим разного рода брожение — к их научной классификации и к их практическим приложениям. Достаточно сказать, что в этот перечень вошли всевозможные виды брожения, начиная со спиртного и кончая русским квасом, кумысом и кефиром, вымачиванием конопли и брожением сена и трав в ямах (арабский ensilage, ныне повсеместно распространенный, кстати сказать, в Канаде). После того он перешел к грибкам, производящим разные болезни в растениях, и разобрал их научное и практическое значение, и, наконец, он сделал обзор громаднейшего разряда бактерий — вредных и полезных, — преимущественно останавливаясь на последних, и показывая, какое применение в сельском хозяйстве находят поглощающие азот бактерии, открытые г. Виноградским.

Целое утро было посвящено, затем, соединенному заседанию физиологов и ботаников по вопросу о клеточке. Достаточно сказать, что рациональные основания химического синтезиса (Prof. Meldola), существование в дрожжах энзимы, производящей алкоголь (Prof. Green), новые взгляды на значение междуклеточных тканей и органов (Prof. Macallum) и другие «жгучие вопросы» физиологии обсуждались в этом заседании.

Из многих сообщений, сделанных в ботанической секции, отмечу хоть одно, проф. Саундерса (Saunders), директора главной опытной фермы в Канаде; оно наверно заинтересовало бы наших агрономов. На этой замечательно интересной ферме (почти квадратная миля) ведутся, вот уже несколько лет, весьма тщательные опыты скрещивания различных пород пшеницы (ярицы), ячменя и овса. Цель опытов — произвести новые породы хлебов, наиболее подходящие к климату различных частей Канады. Новые породы рассылаются сотням фермеров и пробуются ими в различных условиях. Всевозможные породы яблок тоже испытываются на этой ферме, и я с удовольствием увидал на ферме наши родные анисовки, апорты и т.д., дающие такие же прекрасные плоды, как и в России.

Вступительная речь профессора Гоннера (E.C.K. Gonner), в секции экономической науки и статистики, посвященная рабочему вопросу, произвела некоторую сенсацию, так как взгляды ливерпульского профессора оказались проникнуты социализмом. «Главный экономический вопрос настоящего времени, — говорил проф. Гоннер, — вопрос труда, рабочий вопрос. Беллетристика, политика и политическая экономия одинаково выдвигают его вперед. Вместе с тем, значение слова труд (Labour) положительно сузилось. Чтò бы мы ни говорили в пользу более широкого понимания слова труд, — под ним понимается теперь ручной труд. Можно, конечно, объяснять этот факт разными причинами: большею гуманностью экономической мысли, политическим влиянием рабочих классов или большею впечатлительностью общества; но все эти объяснения недостаточны. Условия труда изменились повсеместно, и это изменение привело к полнейшей и необходимой перемене в значении, придаваемом ручному труду. Изменились же эти условия повсеместно: условия, в которых теперь работает ручной рабочий, стали иные во всех странах цивилизованного мира, с тех пор как производство приняло фабричный характер. Тенденция «к горизонтальному делению» производителей такова, что заведующие производством, управляющие и т.п. неизбежно отходят к классу хозяев и отделяются от рабочего. Их работа — иная, и тяготеют они к предпринимателям, а не к рабочим, работающим в совершенно иных условиях (заданная работа, часто притупляющая специализация, самые условия жизни и низкие заработки). Непроницаемой преграды бесспорно нет, но условия совершенно другие в том и другом классе. Самый факт существования миллионов людей, которых жизнь зависит от еженедельного заработка, назначаемого не ими самими и зависящего от множества превратностей, над которыми эти миллионы не имеют никакого контроля, — в высшей степени поразительный факт. Тяжелая необеспеченность — характеристика их положения. Но ежедневный или еженедельный заработок и необеспеченность этого заработка — плохие спутники, говорит Гоннер; и, справедливо или нет, ответственность за такое положение рабочего приписывается тем, кто платит за труд. Недовольство всегда могло существовать; но теперь целая нация оказывается на службе у немногих. Разница — большая. Люди часто мирятся с неизбежным; но они не признают неизбежности за мыслями и действиями других»…

Никто не верит теперь, — говорил Гоннер, — в возможность физического и умственного равенства людей, вылитых в одну форму и сложенных по одному образцу. Но уравнение в политических правах и всеобщая подача голосов кое-что таки обещают в этом направлении, и неизбежно влекут мысль в эту сторону. Характеризовать всякую эпоху очень трудно, даже историку; но невольно спрашиваешь себя, не наступает ли для нас снова эпоха «Возрождения»? Эпоха Возрождения — эпоха беспокойства, разрушения старых идеалов, вымирания прежних стимулов и принципов жизни; но она характеризуется также новою кипучею жизнью, просящеюся наружу. Такова была эпоха Возрождения в XV и XVI веке, и то же самое мы видим теперь. Великие открытия в науке и в исследовании земли, широкие обобщения разрушают прежние узкие представления и открывают путь более широким социологическим взглядам. «Обе эпохи, тогдашняя и теперешняя, были временами порыва к новому знанию, и хотя мотивы энтузиазма к знанию различны, но в обоих случаях к знанию стремятся, отбрасывая строгие теории, несогласные с жизнью, и стремясь вернуться к жизни и к фактам жизни». Даже в отношении к религии и нравственности — сходство поразительное. «Предрассудки хотят отбросить, предрассудки относительно нравственности, относительно половых отношений, относительно всяких мелочей. Какой же смысл этого движения? Отчасти, может быть, действительная неуверенность — иногда напускная неуверенность в том, что хорошо и что дурно; часто же — желание испытать новое во всех направлениях, получить новые впечатления, какою бы ценою ни пришлось потом за них расплатиться. Такое стремление очевидно в литературе эпохи Возрождения; но не то же ли самое мы видим теперь? — спрашивает Гоннер. «Нет сомнения, — говорит он дальше, — в Англии народное воображение получило толчок в направлении второй заповеди Нового Завета, и слова: „общественное возрождение, социализация, коллективизм, долг обществу, социальное действие“, постоянно повторяемые, действительно выражают общественное настроение»…

Указав затем на то, как естественным образом развивается сила рабочих союзов, и каким могучим фактором они становятся в экономической жизни, Гоннер переходит к развитию за последнее время политической экономии. Он указывает на развитие исторической школы, на исследования исторического характера, касающиеся различных факторов экономической жизни; на математические работы касательно ценности; на опыты в социализме, коммунизме, участии в барышах и т.д.; и, наконец, он останавливается на целом ряде экономических теорий, опровергнутых за последние годы. «Всякая наука, — говорит он, — имела свои гипотезы — working hypotheses, как говорят в Англии, — т.е. гипотезы, временно принимаемые в науке, чтобы координировать факты. Но горе политической экономии в том, что такие временные гипотезы, принятые для облегчения дальнейших исследований, были приняты за «законы», и что они влияли на законодательство; они были пожалованы, к несчастию, в «классическую политическую экономию». Нашему поколению приходится теперь расплачиваться за такое совершенно неправильное отношение к временным гипотезам, которого не бывает в других науках. Теперь атмосфера политической экономии приблизительно очищена, материалы накоплены, и в воздухе носится ожидание чего-то нового. И когда экономические элементы и мотивы будут лучше поняты, в духе общих принципов и еще мало принятых теперь во внимание, мы приблизимся к решению части большой задачи — знания сил, управляющих человеческими обществами».

Количество сообщений, сделанных в экономической секции, было довольно велико. Нечего и говорить, что почетное место было отведено вопросу, который всех занимает теперь в Канаде: продолжать ли покровительственную политику, существовавшую до сих пор, и стараться ли вовлечь Великобританию в тот же круг протекционизма? Или же — так думают многие — Канада достигла уже такого развития промышленности, что ей следует расстаться с протекционизмом и вступить на путь уменьшения ввозных пошлин? Прения по этому вопросу завязались вслед за сообщением Эдвина Каннана (Cannan) — «о национальной политике и международной торговле», в котором указывалось, что ввозные пошлины не имеют того важного значения в создании новых отраслей промышленности, которое им приписывают. Развитие технического образования и свободный ввоз наиболее высоких в техническом отношении и наиболее дешевых продуктов из других стран — таковы были заключения автора. Брайс (James Bryce), бывший член гладстоновского министерства, вполне поддержал и развил эти взгляды; также г. Блю (Blue), который придает гораздо больше значения техническому образованию страны и изобретениям, чем ввозным пошлинам. Наконец, и профессор политической экономии в торонтском университете, Джемс Мэвор (James Mavor), высказался в том же направлении. Покровительственная система была принята в Канаде, главным образом потому, что вследствие протекционизма в Соединенных Штатах заработок был выше, чем в Канаде. Молодежь эмигрировала в Штаты; но скоро она должна была убедиться, что выгода получалась только кажущаяся, вследствие высоких цен на все предметы потребления. Теперь, с заселением северо-западных степей Канады (Манитобы) и Британской Колумбии на берегу Тихого океана, положение изменилось. Фермер не требует покровительственных пошлин: ему нужны дешевые земледельческие орудия; а рудокопу в Колумбии нужна дешевая пища. С разрастанием земледельческого населения, царство фабрикантов в Канаде должно кончиться, и переход к свободной торговле неизбежен. Два протекциониста говорили в защиту пошлин, но их аргументация сводилась к одному: молодой промышленности нужны оградительные пошлины.

Я не стану перечислять сообщения по «серебряному» вопросу, и только упомяну сообщения Макдональда (Фабианца) о рабочем законодательстве, г-жи Форстер — о положении работающих женщин, Гэля из Бруклина (Hale) — о городском управлении в Нью-Йорке и о законе, запрещающем отчуждение всяких привилегий (например, конных или электрических железных дорог) на срок более 25 лет, и обстоятельную работу Мак-Дугалла (Mac Dougall) — о финансах Канады.

Три публичные лекции — одна для рабочих — были прочтены во время съезда. Одна из них, Роберт-Аустэна, была самая блестящая. Читал лектор о минералах Канады, но, поговорив с полчаса об этом предмете, он перешел к своему собственному предмету — молекулярные движения в твердых металлах. Фотографии, которыми он иллюстрировал свои мысли, были поразительны. Шарик роняют в блюдечко молока и получают мгновенную фотографию поверхности молока, когда шарик вступает в него. Затем, Роберт-Аустэн показал фотографию тех же явлений при падении шарика в расплавленное золото и, наконец, — результат удара о железную броню снаряда, сделанного из хромовой стали. Сходство всех трех — поразительное. Прибор для определения точки замерзания сплавов и, наконец, плавление серебра и хрома в электрической печи Муассана, причем плавление было проектировано зеркалом на стену — закончили лекцию. Игра цветов при плавлении до того красива и интересна, что аудитория пришла в восторг.

Что касается экскурсий, то они были весьма поучительны. Геологи посвятили два дня изучению Ниагары, под руководством такого дельного знатока местности, как проф. Гильберт; инженеры осматривали Power House, где сила воды, отведенной из Ниагары, приводит в движение громадные турбины и производит электрическую силу, передаваемую разным заводам. Зоологи и геологи делали еще разные экскурсии по соседству, и, наконец, четыре партии ученых отправились одна за другою, на дальний Запад. Благодаря билетам, данным канадско-тихоокеанскою дорогою, некоторые члены съезда могут добраться до Ванкувера, на Тихом океане, и осмотреть по пути хлебородные равнины Канады и Скалистые горы с их ледниками. Каждая партия отправляется под руководством опытного геолога или агронома.