Гипотезы древней культуры

Е. Черных,

доктор исторических наук

Знание — сила. 1982. № 9. С. 32–34.

Редакция журнала «Знание — сила» начинает публикацию интересных, как мне представляется, статей, посвященных мировой культуре.

В. БУГАНОВ,
доктор исторических наук

Человеческая культура выглядит однородной, вероятно, только при обозрении её из далекого космоса. За два–три миллиона лет, прошедших с момента становления первых человеческих сообществ, она развивалась непрестанно — то резкими скачками, то замедляя свой бег. Совершенствовались формы орудий труда и технология их изготовления, усложнялась структура общественных организаций, менялись языки, накапливались знания людей о мире — неузнаваемо менялось их мировоззрение...

Но для нас неоднородность «единой» человеческой культуры очевидна: она распадается на множество мелких и крупных, чей причудливый калейдоскоп и составляет общую картину культуры. Творил свою культуру каждый человеческий род, племя, общество. Но сколько было этих обществ за время существования человечества? Сотни, тысячи, десятки тысяч?.. Вряд ли кто сегодня может сказать это хоть сколько-нибудь определённо.

А если распадалось или гибло общество, вместе с ним уходила в прошлое его неповторимая культура. Что-то из созданного, конечно же, оставалось, иногда больше, иногда меньше, переходило к наследникам, но целостный комплекс культуры обычно утрачивался. Он умирал безвозвратно, превратившись либо в туманные воспоминания, либо в окаменевшие, ископаемые обломки.

Почему умирает культура? Отчего совершенно внезапно, иногда в зените своей славы и расцвете гаснет она, будто сгоревшая от чрезмерного напряжения электроспираль? Или же затухает медленно, как гаснущий костёр? Обычное объяснение причин гибели какой-либо из них — под ударами завоевателя — слишком просто и потому заманчиво: спору нет, так бывало достаточно часто. Но ведь бывало и наоборот, когда культура завоеванных подчиняла себе завоевателей. Именно об этом шла речь в надписи VIII века на каменной стеле Йолыг-тегина, одного из полководцев Тюркского каганата, чья конница постоянно терзала набегами средневековый Китай:

«…прельщая сладкой речью и роскошными драгоценностями, они (китайцы) весьма сильно привлекали к себе… народы. Те же поселялись вплотную, затем усваивали себе дурное мудрование…

Дав себя прельстить… ты, о тюркский народ, погиб». Можно завоевать, подчинить общество, но для разрушения его культуры нужно гораздо большее: её внутренняя слабость, неспособность к сопротивлению.

Иногда историки объясняют гибель культуры результатом климатических и тектонических катастроф, объяснение тоже заманчивое, хотя и не столь распространенное, как завоевания. Пример легендарной Атлантиды вот уже долгое время будоражит воображение и историков, и просто читающей публики:

«В один день и бедственную ночь остров Атлантида исчез, погрузившись в море…» (Платон, IV век до нашей эры.)

Действительно, если гибнет народ, составляющий общество, то вместе с ним исчезают и навыки его производства, его мировоззрение, социальные институты, словом, всё то, что мы и называем комплексом культуры. Случай этот, однако, редчайший и может обсуждаться лишь для весьма немногих и малочисленных обществ. Общества многочисленные вряд ли могли быть уничтожены полностью.

Гораздо более интересным, значимым и сложным для нас будет иной аспект проблемы — отказ общества от предшествующей культуры, отвержение её идеалов, принципов, форм. Когда ослабевает в обществе уверенность в справедливости своего устройства и своей культуры, тогда и наступает тяжелый внутренний кризис самого социального организма. Разумеется, в основе такого кризиса всегда лежат социально-экономические причины, но марксизм учит нас, что базис и надстройка тесно взаимосвязаны и не существуют отдельно, сами по себе. Надстройка чутко реагирует на внутренние неполадки и сама дает сбой. Именно потому, именно в тот момент с легкостью одолевают его враги, навязывая побежденным своих богов и свои способы существования. Сами люди, составляющие это общество, могут остаться существовать, но они изменят под влиянием завоевателей все или почти все, чем жили до тех пор.

Каким образом культура вообще способна существовать достаточно долго? За счёт её воспроизводства из поколения в поколение. Дети повторяют дела и мысли своих отцов, дедов и прадедов. В этой, характерной для любого общества тенденции к воспроизводству своей культуры и заключен основной механизм ее сохранения.

В устах самого почитаемого из древнекитайских философов Конфуция (V век до нашей эры) эта же мысль звучит более лаконично, но гораздо категоричнее:

«Самое важное — народ, пища, достойные похороны умерших и жертвоприношения предкам».

На западном краю Евразийского континента китайцам вторил римлянин Квинт Энний (III–II века до нашей эры):

«Древним укладом крепка… республика римлян…»

Не будем понимать культ предков упрощённо. Это не только воскурения перед изображениями умерших родителей или же умилённые воспоминания о деяниях героических прадедов. Культ предков — это стремление воспроизвести в настоящей жизни то, что делали и как думали предшествующие поколения, это воспроизведение их свершений и идеалов. Именно на это было направлено все общественное и личное воспитание. Культ предков явился в древности эффективнейшим оружием для осуществления такой тенденции.

Но в любом древнем обществе, сколь бы застывшим оно ни выглядело, всегда существовала традиция к развитию, к новшествам, к отказу от устаревшего. «…Мудрец не стремится следовать древнему, не берёт за образец неизменное, а обсуждая дела своего века, применяется к обстоятельствам…» (Из книги «Хань-Фэйцзы», III век до нашей эры.)

Стремление к развитию, к новому всегда сталкивалось с многочисленными противниками, и далеко не всегда борьба заканчивалась в пользу «еретиков».

Наконец, третья тенденция в истории развития культуры — её стремление к расширению за счёт ассимиляции и поглощения других культур, часто чуждых и противоречащих ей.

«…Прогоните от себя всех жителей земли и истребите изображения их, и всех литых идолов их истребите, и все высоты их разорите; и возьмите во владение землю и поселитесь на ней...» (Книга «Числа», гл. 33). Выражалась эта тенденция либо явно и агрессивно: «Хотя завоеваны ханьцы, но от них нет никакой пользы. Лучше уничтожить их всех. Пусть их земли обильно зарастут травами и деревьями и превратятся в пастбища». (Обращение монгольской знати к хану Хубилаю, 1230 год.) Либо скрытно и вяло. Да и потенции к осуществлению этой тенденции у различных культур — биологические, материальные и духовные — были всегда неодинаковы.

Фундаментом или же питательной средой для поддержания и существования тенденций культуры к воспроизводству и ассимиляции прочих являлся чисто психологический феномен — феномен «самолюбования» собственной системой понимания мира, своим творчеством в любых областях жизни. Обычно эта культура сравнивала себя с другими, и всё сравниваемое казалось ей хуже, много хуже или просто омерзительно. Это могло произойти как с отдельной личностью — «Весь мир стал грязен и мутен, а я в нем один лишь чист» (слова Цюй-Юаня из «Исторических записок» Сыма-Цяня, II–I века до нашей эры), так и с целым народом, когда свое величие он сопоставлял с ничтожеством прочих, — «Превращение римлян в чьих бы то ни было слуг есть нарушение закона мироздания, ибо по воле богов они созданы, дабы повелевать всеми народами» (Цицерон, I век до нашей эры).

Именно поэтому в качестве предков народа легенды почти всегда объявляли богов или героев:

«Саксы суть остаток Македонского войска… были древним и благородным народом... И враги с удивлением смотрели на них, превосходящих их телесно и духовно...» (Видукинд Корвейский, X век.)

«И по какой бы стране ни лежал их путь, повсюду их всячески прославляли и принимали скорее за богов, чем за людей». («Младшая Эдда» о предках скандинавов, XIII век.) Иногда такое самолюбование принимало курьезные формы:

«...Целые народы трепетали перед приговором, выносимым даже и одним римским гражданином». (Тразея Пет, I век.)

Однако никогда и нигде в таких сентенциях не было лукавства, но всегда присутствовала твердая уверенность в истинности высказанного. И пусть не вызывает улыбки курьезность подобных утверждений: такая, казалось бы нелепая, уверенность и являлась тем цементным раствором, который держал все здание культуры. Ведь если бы общество признало, что и сами соседние люди, и их образ мысли, и их боги, и их организация лучше, чем собственные, они неотвратимо устремились бы к новым идеалам и образцам; собственная культура начала бы резко меняться. Без уверенности в единственной истинности своих собственных представлений и мировоззрений, очевидно, было невозможно сколь-нибудь устойчивое и длительное существование любой культуры.

И тем не менее пала культура Древнего Рима как целостный комплекс, невзирая на изумляющую нас гордыню исключительности, провозглашённую устами её многочисленных апологетов. Исчезли или же неузнаваемо изменились и другие не менее «исключительные» культуры, для которых, как и для Рима, собственные «...уничтожение, распад и смерть... как бы подобны упадку и гибели мироздания» (Цицерон, 106–43 годы до нашей эры).

Древнекитайский император II века до нашей эры Вэнь-ди мучился, например, такими непростыми вопросами:

«Чем Мы теперь доведены до этих бед? А может быть, что содержание всех сотен наших должностных расходно и огромно? Иль, может быть, что бесполезных, ненужных дел уж слишком много?.. В том, может быть, что все роды и кланы наших масс работают излишне много на несущественные вещи?..»

Здесь впервые в нашем повествовании всплывает понятие «несущественные вещи», не существенные для успешного бытия культуры, и чрезмерная работа «народных масс» на это несущественное. Однако как определить, что для культуры существенно, а что нет?

Каждая культура, демонстрируя себя постороннему наблюдению, имеет, с его точки зрения, множество как рациональных, так и иррациональных проявлений. Дать точное определение понятиям рациональное и рациональное чрезвычайно сложно, но и важно для этой темы. Дальше мы попытаемся сделать это. А сейчас важно другое — важно понять, что такая оценка — это взгляд на культуру «извне». Но есть и другой взгляд — взгляд «изнутри». Те же самые черты культуры, которые стороннему наблюдателю казались нелепыми, членам общества, создавшим эту культуру, представляются единственно возможными, неоспоримо разумными, заключающими в себе всю мудрость мира.

И наиболее ожесточенные баталии при конфликте с другими обществами или внутри собственного разыгрываются не потому, что оспаривается разумность, скажем, тех или иных технологических приёмов различных производств, которые определяют благосостояние этого сообщества, а потому, что так или иначе решают какую-то идеологическую проблему.

Глубокие общественные конфликты в прошлом часто принимали форму религиозных войн.

В средние века, писал Энгельс, «...всякое общественное и политическое движение вынуждено было принимать теологическую форму. Чувства масс вскормлены были исключительно религиозной жизнью...»

«Должно вырезанные и рисованные изображения демонов все сжечь; молящихся духам, кланяющихся демонам вместе (с ними)». (Манихеи в Уйгурии о буддистах, VIII век.)

Какая же система взглядов — истинная? Каждый назовёт свою. Третьему же — постороннему наблюдателю, оценивающему мир иначе, обе сравниваемые системы взглядов кажутся бессмыслицей, не достойной внимания. Отсюда вытекает не только всегдашняя субъективность в оценках, но и относительность определений при взгляде на культуру «изнутри» и «извне».

Наш современник, описывающий древние культуры, оценивает их, конечно, со стороны, «извне». Эта оценка проходит через призму его опыта и собственного мировоззрения. Но не только из-за субъективности восприятия чрезвычайно трудно определить, что именно «иррационально», неразумно, нелогично, а что — «рационально» в культуре. Трудность усугубляется тем, что и то, и другое теснейшим образом переплетено. Вряд ли отыщем мы хотя бы одно «чистое» проявление в любой древней культуре.

Астральные культы, распространенные на Древнем Востоке,— безусловно, явление иррациональное, но они в конечном итоге породили астрономию. Иррациональное в своей основе стремление алхимиков доступными им методами получить золото из широко распространённых металлов в немалой степени способствовало созданию современной химии. Обряды и культовые праздники могли оказывать столь могущественное психологическое воздействие на отдельных людей и все общество, что преодолевались казавшиеся неодолимыми преграды, свершались героические подвиги, творились дела почти невероятные. Кроме того, не было в мире верований, в системе которых мы не обнаружили бы элементов вполне реалистической оценки мира, элементов, способствовавших вполне рациональной организации труда и быта.

И наоборот, едва ли не всякое проявление рационального несет в себе немалый заряд иррационального. Одним из самых рациональных проявлений в человеческой культуре вообще считается технология различных производств, ибо, как мы сказали бы сейчас, именно они обеспечивают развитие экономики общества, составляют его базис. Но кто и когда в древности начинал работу без соответствующих обрядов? Сколько различных условностей и табу сопровождали производственные процессы, бесконечно тормозя развитие самой технологии. Резко иррациональной могла быть и направленность самого производства, которое могло создавать вещи для погребения, то есть для помещения их в могилу, или предметы культа...

И все-таки постараемся ввести хотя бы некоторые объективные критерии при различении рационального и иррационального. Наиболее общая формулировка данной проблемы может, вероятно, сводиться к следующему. Поскольку человек и его сообщества находятся в тесной связи с природой, то рациональность культуры будет определяться тем, насколько адекватен способ существования конкретного общества — чисто интуитивный или, наоборот, сознательный, законам взаимодействия общества и природы, поскольку ни отдельный человек, ни группа людей не может пренебрегать ими или же нарушать их — природа «отомстит» немедленно. Исходя из этого можно предположить, что к рациональным в древней культуре следует относить прежде всего такие проявления, которые способствуют осуществлению тенденций культуры к воспроизводству, её расширению и развитию, а также успешной конкуренции с другими культурами. В противоположность этому иррациональными проявлениями в культуре следовало бы считать те из них, которые либо не способствуют, либо даже препятствуют таким тенденциям.

И, очевидно, этим придется пока ограничиться, хорошо помня, что рациональное и иррациональное непременно присутствует в любой культуре. Важно лишь соотношение между ними. Если иррациональные проявления («несущественные вещи») начинают доминировать в какой-либо сфере культуры, последняя оказывается на грани кризиса. Возникает цепная реакция воздействия иррациональных проявлений и искажений и в иных сферах общественной жизни.

Всматриваться в культуру, пытаясь распознать в ней рациональное и иррациональное, а также соотношение между ними, можно с нескольких позиций. С позиции взаимодействия общества с природой. За счет природы живет общество, развивается и созидает свою культуру. Природа предоставляет всем далеко не равные возможности. Однако даже из самых благоприятных и насыщенных природными богатствами областей можно извлекать столь мало, что спектр культуры резко обедняется, а сам поступательный ход развития тормозится. Большинство древних обществ кочевников, занимаясь только скотоводством, оставляли нетронутыми многие богатства земли. Отвергая земледелие и ремесла для полноправных членов своих кланов и племён, они считали, что занятия эти подходят лишь для более «низких», особенно для подчинённых им народов. Тысячелетиями гоняли номады свой скот по горам, но взгляд их не останавливался, к примеру, на колоссальных рудных богатствах этих гор. За эти же тысячелетия у иных народов ремёсла успевали превратиться в могучую индустрию, а культура — достичь своего зенита.

С позиции взаимоотношения культур взаимодействия между культурами были постоянны, ведь на Земле практически не было обществ, которые бы долгое время находились в полной изоляции. Чем более плотным было социальное окружение, тем бульшую роль играл в формировании и трансформации культуры фактор социальных взаимодействий. Здесь «самолюбование», уверенность в своей исключительности, бывшее необходимым для консолидации культуры, безусловно, мешало, подчас исключая необходимые для развития заимствование, приводя тем самым культуру к застою или даже гибели.

Культурный обмен постоянен, он обогащает. И не случайно наиболее развитые сообщества локализовались обычно не на периферии человеческой ойкумены, но в фокусе, в центре контактов. Культура, отгораживаясь от прочих «гордыней исключительности» и не приемля ничего постороннего, превращалась в замкнутую и обречённую на гибель систему. Из поколения в поколение повторяет она свои стереотипы — следование «заветам предков» и «их мудрости старинной» становится главнейшей задачей и целью культуры. Так было в средневековых Китае и Японии. Обособившись от мира морями, пустынями и тысячекилометровыми стенами, они довольно поздно обнаружили свою неспособность к конкуренции, и трансформация их культуры протекала, как тяжёлая болезнь.

Для «голубых» тюрков, например, неприятие соседней китайской культуры, борьба с ней стали одной из высших, притом осознанных целей:

«Тюркский народ говорил: „Лучше погубим сами себя и искореним“. И они начали идти к гибели» (Надпись на стеле Кюль-тегина, тюркского полководца, VIII век.)

И не к этому ли странному свойству культуры относилась сентенция Софокла:

«Да, всё претит, сколь сам себе изменишь и делаешь наперекор душе» («Филоклет», V век до нашей эры).

Если эти две позиции связаны с внешними взаимодействиями культуры, то третья основывается на её внутреннем состоянии, на оценке баланса рационального и иррационального в различных внутренних структурах культуры. И само общество и его культуру можно изучать, наблюдая за структурами различных её проявлений. То будут биолого-антропологические, демографические и производственно-материальные характеристики, факторы этнопсихологии и мировоззрения, фактор функциональной дифференциации общества и т. д. Все эти факторы социального существования оказываются теснейшим образом взаимосвязанными. Как только искажения коснутся одного из звеньев этого сложного механизма, так тотчас же смещаются другие, сбиваясь с привычного ритма.

Вот, например, одно из едва ли не повсеместно распространённых в древности представлений — о мире «настоящем», «земном» и мире «по ту сторону» бытия. Который из них основной, реальный? Нелепый вопрос с точки зрения большинства наших современников-материалистов, он перерастал в первостепенную проблему, волновавшую людей в течение долгих тысячелетий, врывался в их повседневную жизнь неистовыми страстями.

Так врукопашную должно воителю
Идти, дабы славу стяжать всевечную,
Не заботясь о жизни.

(«Беовульф», X век.)

Эти строки отражают целую философию германцев раннего средневековья. Для них высшим предназначением было погибнуть со славой и быть допущенным в Вальхаллу — в мир истинных героев.

Люди провожали сородичей на «тот свет», снабжая их всем, что имели: сосудами и золотом, оружием и серебром, рабами и боевыми колесницами. «Тот свет» мог стать единственным, ради чего жили, «там» человек должен был появиться во всем блеске. Потому во множестве убивали своих соплеменников, желая составить достойную свиту покойному вождю. Ради этих целей задыхались в шахтах горняки, извлекая руду, а металлурги разжигали свои горны. Художники высекали на каменных стенах усыпальниц прекрасные рельефы, которые никто не мог видеть… Можно ли измерить этот непостижимый труд исключительно в угоду мёртвым? И всякое ли общество живых было способно выдержать такое напряжение? Китайский император приказал выкопать под землей колоссальные залы и разместить там целую глиняную армию в десятки тысяч вооружённых солдат. И люди, и кони изображались в полный рост… Их увидели только спустя два тысячелетия.

Интересный парадокс: древние, желая поразить «тот мир» мощью своей культуры, добиваются этого очень странным образом. Археологи, извлекая из гробниц, курганов, усыпальниц неисчислимые ценности, почитают эти культуры за «могучие», «великолепные», блистательные. Но правильно ли это? Не является ли это своеобразной и блистательной ширмой, скрывающей от наших глаз болезненную слабость общества, скованного цепями собственных ложных представлений о мире и условиях существования в нём? Это — «безумства» культуры. Продолжаться долго они не могут. Либо общество откажется от крайностей такого рода и произойдёт как бы «рационализация» культуры, либо такое общество ждут серьёзные испытания.

Вспомним хотя бы пример культуры III тысячелетия до нашей эры, названной археологами «майкопской», с её богатейшими захоронениями. Можно, пусть приблизительно, подсчитать те затраты, которые вкладывал народ в то время на Северном Кавказе в подобный обряд, — они колоссальны. Иногда говорят, что многие из тех помещённых в гробницы драгоценных вещей производились не местными мастерами, но были захвачены в грабительских набегах. Но это значит, что общество оплачивало свои заблуждения собственной кровью. Вряд ли так могло продолжаться долго. И не является ли намного более скромный обряд погребения у наследников «майкопских» племен во II тысячелетии до нашей эры рационализацией этой части общественной жизни? Но только рационализацией сознательной или вынужденной?

В VIII веке христианство пытается пробиться на восток. Одно из наиболее экстремальных и извращённых ответвлений этого учения — манихейство — подчиняет себе верхушку кочевой державы уйгуров. Проповедники манихейства с удовлетворением говорили, и в это действительно верили:

«Страна диких нравов, наполненная дымящейся кровью… страна убийств … превратилась в страну стремления к добрым делам».

Однако запрещение браков, требование аскетизма наряду с поощрением оргиастических сексуальных разгулов уже через несколько десятилетий привело к чисто биологическому вырождению правящих группировок. Возможно, и в этом крылась одна из причин скорой гибели Уйгурского каганата в IX веке.

Манихейство в Центральной Азии вытеснил буддизм. И уже в том же, IX веке в Тибете вспыхивает восстание против лам. Нет, со стороны последних не было жестокого угнетения — была лишь проповедь отринуть вовсе мирскую жизнь, отказаться от всех земных забот, строить исключительно храмы и кумирни. Говорят, что ранее там обитали только ламы-аскеты и они не требовали грандиозного строительства, да и подкармливать их особенно не требовалось. Когда же появились более требовательные монахи и их положение в стране определил закон, экономика и само существование народа были поставлены на карту.

История эта повторилась через тысячу лет в Монголии. В XIX веке из примерно 250 тысяч мужского взрослого населения половина, если не больше, состояла в ламаистских монастырях. Обет безбрачия лам ставил под угрозу даже биологическое воспроизводство монголов. Отрешённость лам от «мирских дел» ставила народ перед необходимостью кормить целую армию «стремящихся к нирване». Необходимо было создавать им условия, в частности сооружать монастыри. И культура оказалась на грани распада. Мы говорим в таком случае: был резко нарушен баланс в структуре социально-экономической, функциональной дифференциации.

Иррациональные проявления в древних культурах, если их оценивать по отдельности, чрезвычайно многообразны. Они обнаруживают себя и в культе, и в производстве, и в быту.

«Мы с восхищением признаём подлинно изящным то, что так или иначе извращено», — саркастически говорил, например, в I веке римский писатель Квинтиллиан о современных ему «безумствах» искусства и быта Рима времен империи. Однако, невзирая на кажущуюся бесконечность иррациональных проявлений, можно попытаться как-то систематизировать их и дать общее определение. Иррациональные проявления лишь тогда становятся угрожающими для культуры — или подлинно иррациональными, — когда они накапливаются в каких-либо сферах до известной критической массы. Именно тогда угрожающе искажаются структуры различных важнейших факторов социального существования, возникает их внутренний дисбаланс и сами структуры становятся «иррациональными».

Вместе с тем, как это ни парадоксально, никакая культура не может жить без иррационального (мы уже говорили об этом).

Иррациональное далеко не всегда проявляется в безобразном облике кровавых обрядов или бессмысленных табу, гораздо чаще оно предстает перед нами в виде духовных поисков, попыток осознать мир и его законы. Поражаешься и восхищаешься безграничной творческой фантазией, удивительными образами, порожденными этими поисками, гениальными догадками.

Эти поиски, как мы знаем теперь, часто заводили в тупик, нередко кончались гибелью культуры. И, как писал выдающийся английский этнолог Д. Фрэзер, «ошибки первобытных людей были не какими-то преднамеренными нелепостями или приступами безумия — они были гипотезами, которые в свое время подкреплялись данными опыта, но не выдержали испытания временем».

---

║ Алфавитный каталог ║ Систематический каталог ║