И.С. Поляков

ПИСЬМА И ОТЧЕТЫ
о путешествии в долину р. Оби,
исполненном по поручению
Императорской Академии Наук

Приложение к ХХХ-му тому
Записок Имп. Академии Наук.
№ 2

С.-Петербург, 1877
(6), 187 с.

Напечатано по распоряжению Императорской Академии Наук. С.-Петербург, Апрель 1877 г.

Непременный Секретарь, Академик К. Веселовский.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Целью представляемых здесь «Писем и отчетов» было обрисовать наиболее выдающаяся черты характера природы и обитателей в пройденной мною местности. Но так как статьи, ниже следующие, писаны в разное время и при различных условиях, то в них, к сожалению, не сохранено единства системы изложения, не обнаружена с надлежащей ясностью та тесная связь и гармония, которые существуют между природой страны и ее обитателями. В первых письмах с Иртыша и Оби я уделил более места бросившимся мне в глаза явлениям природы, а в отчете из Обдорска я старался по преимуществу очертить человека. Очевидной неполноты этих статей я не мог, однако же, уничтожить впоследствии в отчетах, написанных мною в Петербурге; с одной стороны, пополнение раньше написанного потребовало бы много времени, с другой — мне предстояло еще сделать общий очерк природы и жизни в дальнейшей области моего путешествия То, чего недостает в «Письмах и отчетах» — будет выполнено в подробном и систе­ма­ти­чес­ком описании приобретенных мною материалов, в связи со сведениями о стране, уже ранее обнародованными. До сих же пор, говоря, например, в общих чертах о жизни рыб, я приводил только их названия, не входя в их научное описание; касаясь зверей, населяющих леса и северные тундры, я упускал из виду речь об их образе жизни и привычках, об изменчивости и свойствах их мехов, — вообще, об условиях их существования. Наконец, и человека я рассматривал отрывочно, эпизодически, не входя в систематическое описание черт его лица, физического склада, его одежды, жилища, охоты и других промыслов. Для специальной работы о природе и обитателях долины р. Оби мною собран весьма достаточный материал, состоящий из мехов, черепов и скелетов млекопитающих и из сохраненных в спирту рыб. Для описания человека имеется значительная этнографическая коллекция, за­клю­чающая в себе различные домашние принадлежности и орудия, в числе которых находится собрание орудий каменного века, вместе с современными черепами, фотографическими карточками и пр. Весь этот, как естественно-исторический, так и антрополого-этнографический материал получит особенную цену при сравнении его с подобного же рода предметами из соседних и более отдаленных стран и эпох.

С.-Петербург,

23 марта 1877 года.

I

Путь от Петербурга до Тобольска. — Указание на зверей окрестностей Тобольска. — Одичалые собаки. — Возвратный перелет птиц. — Речной рак. — Стерлядь и городища по р. Иртышу. — Сборы в дальнейший путь.

Я выехал из Петербурга 19-го апреля. В его окрестностях, так же, как и по всей Валдайской плоской возвышенности, лежал во многих местах еще снег; все деревья стояли голыми или только в самой ничтожной степени обнаруживали признаки листьев; озими едва поднялись от земли. За Клином, в особенности же около Москвы, береза была уже в листьях, распускался тополь; во многих местах выступала порядочная зеленая травка, с свежими весенними цветами; около города и дальше по дороге к Нижнему Новгороду красиво зеленели озими, сплошь закрывшие почву. Но и здесь повсюду стояли еще голыми и безлистными липы и яблони. У самой Волги, по ее крутому правому берегу, в оврагах и рытвинах, лежали еще толщами снега, рядом с которыми, хотя и реденькие, береговые рощи красовались в листве и придавали берегам и мысам Волги веселый весенний вид, в особенности тогда, когда они окаймляли обширные сплошные поля довольно высоких и совершенно зеленых озимей. Там же, где к березовым рощам примешивались еще безлистные липы и яблони или становились преобладающими, там высокие берега обширной и широко разливающейся реки становились темными и мрачными. Волга была в полном разливе; около Нижнего Новгорода основание всех зданий ярмарки было залито водою; для пароходов были открыты водные пути там, где во время лета они немыслимы; над водами реки носилась чайка рыболов (Larus ridibundus), береговыt рощи оглашались днем и по вечерам пением пеночек (Phyllopneuste), а затем и сам соловей подавал свой голос. Около берегов и над рекою встречалась плиска (Motacilla alba) и береговая ласточка (Hirundo riparia).

После двухдневного пребывания в Казани, где я имел возможность слегка ознакомиться с зоологическими коллекциями университета, 24-го апреля я отправился далее вверх по Каме. Здесь признаки весенней зелени все более и более слабели; вместо древесной листвы, по обрывам и крутым береговым оврагам, рощи из высоких пирамидальных елей и стройных сосен начали показывать свою темно-зеленую или сероватую хвою. За городом Сарапулом, около 26–27-го апреля, нас встретила вьюга с холодным ветром, дождем и снегом. На водах еще недавно очистившейся от льда реки шныряли громадные стада перелетных птиц; из них с парохода я мог различить только хохлатого нырка (Fuligula cristata), свища (Anas penelope), частью шилохвость (A. acuta), чирка (A. crecca), но, кроме того, тут, несомненно, было много и других видов гоголей и уток. Bce эти виды перелетных птиц ожидали открытия вод более северных, которые в это время были еще под льдом. В Перми я застал совершенную распутицу; в лужах, канавах и в грязи среди улиц усердно квакали лягушки, ловлею которых, однако же, и не имел случая заняться, в надежде обогатить свою коллекцию в Екатеринбурге, где, как я потом убедился, одна из главных улиц города носит название «Лягушечьей», по изобилию в ней представителей из рода Rana. Известно, что подъем на Урал, начиная от Перми, идет весьма. незаметно, только по довольно крутым и глубоким долинам, по частым подъемам и спускам, можно догадываться с одной стороны, что находишься в довольно высокой и гористой местности, с другой — по заметно более суровой природе, по преобладанию хвойных дерев, по отсутствию зелени; то же нужно сказать и о после-третичных отложениях; у предгорий Урала преобладают аллювиальные наносы, пески и глины, на вершинах же его, видимо, существуют продукты ледников: здесь я наблюдал довольно ясные следы ледникового щебня с валунами, в особенности между столбом, стоящим на границе Европы и Азии, и Екатеринбургом. Здесь вместе с известковистым щебнем я видел даже валуны со следами ледниковой штриховатости, также выступы основной горной породы со штрихами, направленными от NW к SO; на самом последнем перевале к Екатеринбургу можно было видеть возвышения, представляющие гряды валунов и тянущиеся в определенных направлениях, причем валуны, часто громадной величины, были нагромождены друг на друга. К сожалению, чрезвычайно неисправная и утомительная дорога, также желание по возможности скорее прибыть на место, откуда должны начаться мои систематические исследования, не дали мне возможности остановиться и сделать сколько-нибудь обстоятельные наблюдения над следами ледникового периода на Урале. С перевалом через Урал, начиная от Екатеринбурга, потянулись к востоку чисто аллювиальные отложения из песков и глин; местность сделалась однообразно равнинною, изредка холмистою, болотистою, до самой Тюмени. В первых числах мая были ничтожны здесь и следы весны; на Урале я наблюдал еще на перелете, около Златоустовских ключей, береговых ласточек, чайку рыболова; пигалица (Vanellus cristatus) была здесь парочками; рано утром первого мая, которое я встретил как раз около пограничного столба между Европою и Азиею, я слышал голос водяной курочки (Gallinula porzana); рано по утрам, в лесах и болотах, около дорог, токовали тетерева, бекасы, напевали овсянки (Einberiza citrinella), — она преобладает; вида, близкого к ней, Е. pithyornus, свойственного Уралу и Сибири, я еще нигде не встречал; около Тюмени можно было слышать голоса других певунов, в роде пеночек, зарянки (Sylvia rubecula), варакушки (S. suecica) и пр.

Подъезжая к Тюмени, я узнал, что только 2-го мая оказалась небольшая возможность переехать через Иртыш, по Омскому тракту, нескольким тройкам почты; следовательно, по Иртышу, еще в начале мая, был сильный ледоход. Первый пароход в Иртыш из Тюмени вышел 5-го мая, срочный же пароход из Тюмени в Томск должен был выйти только 12-го мая; в ожидании этого парохода я и прожил в Тюмени около недели. Принятый весьма радушно представителями города, я, в сообществе с бывалыми около берегов Ледовитого моря и в низовьях Оби людьми, вырабатывал план для своей дальнейшей поездки и делал необходимые заготовления. 14-го мая я был уже в Тобольске и встретил здесь не меньше радушия, как со стороны городских властей, так и со стороны всех лиц, промышленная деятельность которых занята по течению реки Оби. Однакож пароход, вышедший на Томск, встретил еще на Оби препятствия в массах льдов; это обстоятельство, в виду одной из главных задач — изучения рыболовства, которое начинается только с совершенным очищением реки Оби ото льда, задержало меня в Тобольске; с другой стороны, я ожидал из Петербурга посланную по почте с разными научными принадлежностями кладь, которую я и получил только 20-го мая. — В ожидании благоприятного случая пуститься в окончательное плавание, я старался ознакомиться в Тобольске со всеми местными, как литературными, так и письменными, но еще не изданными данными, хранящимися в руках частных лиц и относящимися до природы, людей и их промыслов в предстоящей передо мною области путешествия. В этом отношении, так же, как и в большинстве других случаев, я в особенности обязан весьма энергичному содействию, оказанному мне со стороны местного окружного начальника, А.П. Дзерожинского. На некоторые из этих данных, в связи с личными моими наблюдениями, я и укажу в кратких словах.

Я нахожусь в области распространения кедра, пихты, сибирской ели и частию лиственницы. Кедровники, особенно в вершинах небольших речек, впадающих в Иртыш, образуют густые чащи (урманы); в них пребывает соболь; вместе с ним, как исключение, встречается куница (Mustela Martes), — этот по преимуществу европейский вид; с соболем распространяетсяколонок (Mustela sibirica), горностай, ласка, бурундук (Tamias striatus); в березовых лесах — летяга (Pteromys volans). Затем леса, состоящие вместе с кедром, из ели, частию пихты и лиственницы, населяют росомахи, рыси, медведи и волки. Разных сортов лисицы: обыкновенная, сиводушка и чернобурая распространяются здесь, и, взятые часто из гнезд молодыми, воспитываются по домам до тех пор, пока мех их не становится годным для продажи. В потоках и речках довольно часто встречается выдра, но в большинстве местностей о бобре нет и помину; он исчез с лица земли; по расспросам, весьма редко ловится только в системе реки Конды и, может быть, в Сургутском округе; принимаю, конечно, все меры, чтоб приобрести его, тем более, что, по показанию торговцев мехами, он отличен от европейского: мех здешнего бобра грубый, шерсть его жесткая и длинная. У местных жителей, остяков, осталась только любовь к бобровым шапкам, для чего они и покупают бобра европейского. Оставляя, однакож, все подробности, касательно оттенков здешних мехов, каковые я имел возможность видеть в большом количестве в шкурках, у здешних скупщиков пушного товара, замечу только, что здешний соболь имеет весьма значительный рыжеватый оттенок и что соболь Восточной Сибири гораздо темнее. В виде, конечно, исключения, встречаются здесь соболи темные и черные, а также и белые; такой экземпляр, вместе с четырьмя шкурками белых белок, я и представляю. Упущу пока из виду и некоторые данные, приобретенные мною о жизни зверей, об их ценности, о жизни звероловов, в надежде впоследствии представить об этом предмете более цельную картину; теперь же остановлюсь на одном небезынтересном факте. Благодаря любезности И.А. Туполева, я получил две шкуры зверей, на первый взгляд, занимающих середину между волком и собакою; это самец и самка. По пестрой окраске шерсти они приближаются к собакам: от бровей до ушей у них тянется, с той и другой стороны, по рыжей или темной полосе; затем вся передняя часть туловища и брюхо белые, с розоватым оттенком между задними ногами, почти от середины спины до основания хвоста у самца тянется широкая темная полоса, а у самки — рыжеватая. Вообще, рисунок и форма полос на шкуре самца и самки почти одинаковы и разнятся только по цвету. По величине, они занимают середину между волком и обыкновенными собаками; по образу жизни эти звери подобны волкам, а по хищничеству они превосходят волков; они были убиты, в декабре 1874 года, около Сургута. Стадо в 10 штук, совершенно подобных вышеописанным, охотилось первоначально в лесах, целым обществом за северными оленями; затем приблизилось к жилью и навело страх на местных жителей своими страшными опустошениями в домашнем скоте. Наконец, пять из них были убиты в окрестностях Сургута; из этих пяти два экземпляра выше описаны. Все звери охотились сообща, на добычу нападали дружно с разных сторон, в этом отношении они напоминают альпийского красного волка (Canis alpinus) из гор южной Сибири. Кроме этого случая, подобные хищники в окрестностях Сургута не появлялись. Затем я получил третий экземпляр из окрестностей Тобольска. Частью по величине, а также по образу жизни, этот зверь приближался к волку; он также нападал как на диких зверей в лесах, где и жил, так и на домашних животных, для чего приближался к деревням. Он был довольно длинен, но сравнительно низок на ногах; шерсть на нем сверху черно-бурая, снизу белая с розоватым отливом позади брюха; сверху она довольно длинная и мягкая, чем и отличается от волчьей; сохранившаяся еще задняя лапа с правой стороны походит больше своим видом на собачью. Жители рассказывают, что у них бывают иногда степные собаки или дикие, потерявшие хозяев, особенно около городов, но о первых их показания весьма неопределенны, а вторые, живущие, например, около городских боен, по-видимому, не представляют никаких отклонений от своих обыкновенных прародителей; хотя в экземплярах, выше описанных, никто не хотел признать одичавших собак, я, с своей стороны, должен заявить, что нахожу их совершенно тождественными с обыкновенною собакою и упомянул о них лишь потому, чтоб показать, до какой степени они одичали.

Могу сообщить пока некоторые данные и касательно птиц. Проездом на пароходе из Тюмени в Тобольск, сначала по затопленным низменным лугам Туры, часто заросшим мелким кустарником, а затем по Тоболу и Иртышу, в местах подобного же характера, я наблюдал громадное количество водных птиц, в особенности уток. Тем же изобилием водной и голенастой дичи отличаются в нынешнем году и окрестности самого Тобольска. Это изобилие дичи, по наблюдению местных жителей, связано с позднею весною в северных частях Тобольской губернии. Перелет водных и болотных птиц совершается здесь всегда с 17-го или 18-го апреля по 25-е. В случае, если птицы встречают на севере льды и холода, то возвращаются обратно в более южные части губернии, причем нужно заметить, что Обь, около Обдорска, вскрывается в разные годы в промежуток времени от 22-го мая по 20-е июня. Возвратный перелет птиц с большою ясностью наблюдается при слиянии Иртыша с Обью, около села Самарова; в этом случае мы имеем нечто подобное тому явлению обратного перелета птиц, которое наблюдал Н.М. Пржевальский на южных окраинах Гобийской степи. Таким образом, в те года, когда в северных частях Тобольской губернии бывает весна холодная, средние и южные части губернии изобилуют дичью, а северные ею сравнительно бедны. С теплыми веснами на севере бывает обратно: там изобилие дичи; тогда птица прямо летит на север, перелет бывает кратковременный и, вместе с тем, бедность дичи в южных частях и даже около Тобольска.

В реке Исети, преимущественно около Шадринска, принадлежащей уже к бассейну Иртыша, встречаются речные раки и в большом изобилии; кроме того, они сильно распространены и по другим рекам, текущим с восточных склонов Урала, по рекам Пышме, Туре, Тоболу и проч.; встречаются они и по самому Иртышу, от Омска до Тобольска, а может быть, вниз и вверх по этой реке и дальше. Этот рак, на первый взгляд, вполне сходствует с волжским, Astacus leptodactylus, по крайней мере, его клешни те же, что и у длиннопалого рака, и может быть, в других частностях окажется какое-либо различие. Местные жители полагают, что эти раки искусственно пересажены из волжского бассейна; но тот небольшой период времени, который приходится из рассказов на размножение этих раков на таком обширном протяжении и в таком большем количестве, не внушает особенного доверия к предполагаемой пересадке, и мне кажется, если и допускать происхождение иртышского рака от волжского, то не через искуственную пересадку, а иным путем, естественным. Подобное же предположение об искусственной пересадке было бы возможно на первый раз сделать и относительно стерляди, свойственной Обскому бассейну; но такое предположение было бы совершенно излишне. Стерлядь водится по течению всего Иртыша, начиная с Зайсана до его устья, также на большей части течения Оби, до ее губы. На тобольском рыбном рынке я видел целую лодку небольших стерлядок, которые продавались от 5-ти до 15-ти к. за десяток, но и за такую цену не было покупателей. Вообще, в Иртыше и Оби стерлядь ловится в большом количестве; и достигает иногда более пуда весу. В какой степени она близка или же даже тождественна с волжскою — решить этот вопрос пока не берусь. Но укажу на тот факт, что стерлядь, несомненно, водилась в бассейне Иртыша гораздо раньше появления здесь русских. Доказательство мне пришлось вырыть из развалин крепостей и жилищ, последние дни существования которых совпали со смертью славного Ермака Тимофеевича. Верстах в 9-ти ниже Тобольска, на правом берегу Иртыша, находится высокая гора, с которой открывается широкий и красивый вид в разные стороны; по одну сторону ее лежит Иртыш, с другой — широкая низменная равнина, с третьей она от ряда возвышенностей отделяется широким оврагом. До Ермака жила здесь одна из жен хана Кучума; в черноземно-растительном слое этой горы были найдены мною в большом количестве обломки весьма изящно обделанной глиняной посуды, вместе с нею можно было находить остатки той пищи, которою питалась сама ханша, ее двор или даже ее предшественницы. Здесь находится множество костей лошадей, коров, овец, — а также и различных рыб, в том числе весьма часто встречаются внешние покровы осетра и стерляди. Те же остатки пищи находятся в большом количестве вверх по Иртышу, верстах в 30-ти от Тобольска, около деревни Яровой, в бывшем укреплении Кучума. Но, бесспорно, Искер, бывшая столица Кучума — есть в настоящее время самый обильный источник для всякого рода остатков, так как здесь, вероятно, копился всякий мусор за весьма большое количество столетий, прежде чем Ермак Тимофеевич показался здесь с своею горстью храбрых сподвижников, в своих легких лодьях. В основании Искера лежит также гора, возвышающаяся сажень на 20–30 почти отвесно над уровнем Иртыша, также как с другой стороны над уровнем маленькой речки Сибирки, а с третьей — окопанная рвами. Вся гора, начиная от уровня реки, состоит из рыхлых слоистых песков, ила и частию глины. На вершине ее, от 1-й до 2-х саженей мощностью, находятся всякого рода остатки человеческого существования, те же кости лошадей, коров, овец, птиц и рыб; тут иногда можно встретить и оставшуюся кожаную заплатку от обуви, кусочки бронзы и железа. Покровы осетра и стерляди лежат почти в самом основании этого пласта, часто сажени на 1½ от поверхности, вместе с весьма грубою глиняною посудою. Все эти факты, может быть, небезынтересные сами по себе, доказывают, что обская стерлядь есть довольно старый житель здешнего края; вместе с нею находились еще позвонки многих рыб, вероятно, нельмы и других, также глоточные зубы карповых — язя, и зубы щуки. Вообще же, речь о рыбах оставляю до другого более благоприятного случая.

Удалось мне наткнуться и на некоторые следы каменного века; но оставляю пока речь и о них, в виду того, что мне придется, несомненно, встретить их в предстоящем путешествии, хотя и частию, в живом виде. Передо мною лежит медвежий зуб-клык, просверленный в корне и на шнурке; он необходимая принадлежность всякого аборигена-остяка и вместе с ножом носится за поясом; усваивают эту привычку и русские на случай, если с остяка требуется клятва или нечто в роде присяги — очевидно, что остяк присягает или клянется по своим родным обычаям в роде того, как древние русские князья присягали перед греками; а сам медвежий зуб был в употреблении уже у жителей каменного века в Скандинавии (Nilsson, Das Steinalter); остяк клянется и присягает также над медвежьею лапою, когтем; дорожит он лапами и зубами разных других животных, и от этого, именно, обстоятельства зависит то, что три вышеописанные мною шкуры остались без лап, частию без ушей и носа, и чтоб отыскать одну лапу, нужно было много усилий. Собираясь в среду этих детей хотя и суровой природы, я последовал обычаю местных жителей, без которого, по-видимому, невозможно сближение с ними; я закупил разных цветов фланели и сукна, колец, пуговиц, поясков, иголок, шнурков и обшивок, крючков, кремней, бисеру, табаку и пр. За эти безделушки остяк платит дарами своей, хотя и крайне суровой, природы. Тяжело, вероятно, будет встретиться с этим живым остатком древности, обижаемым теперь со всех сторон. Но в надежде на добрый исход, завтра я намерен пуститься в путь.

Начну плавание в лодке сначала по Иртышу, исследуя его долину и природу шаг за шагом; затем отправляюсь в той же лодке вниз по р. Оби, до устья. Дальнейших планов пока не высказываю, хотя у меня и есть желание проникнуть в Тазовскую губу, откуда будет возможность возвратиться уже зимою и тогда, может быть, срок путешествия превысит несколько 7 месяцев. В заключение же должен с глубокою благодарностью упомянуть, что генерал-губернатор Западной Сибири, П.Г. Казнаков, оказал моим исследованиям самое радушное содействие, и что города Тобольск и Тюмень поддержали мои работы денежным пособием.

Тобольск,

24 мая l876 г.

II

Долина Иртыша. — Аллювиальные образования возвышенного правого берега, их ископаемые. — Обвалы правого берега и отступление Иртыша направо. — Распределение растительности и животных. — Остяки, по отношению к зверопромышленности и птицеводству. — Каюк «Б. Земцов», предоставленный для дальнейшего путешествия

27-го мая, в три часа утра, я оставил Тобольск и в лодке направился вниз по течению реки Иртыша к селению Самаровскому, лежащему по сухому пути верстах в 570-ти от Тобольска, и в 25-ти верстах от слияния Иртыша с р. Обью. Таким образом, находясь теперь в Самарове, я все-таки не достиг еще Оби, — главной области для моих исследований, поэтому, в настоящем письме остановлюсь еще раз на р. Иртыше, с мыслью слегка коснуться характера прошлой и настоящей жизни в его долине. В общей сложности правый берег Иртыша — возвышенный, причем в нем можно повсеместно различать две террасы, самую возвышенную, древнюю, и более новую, низменную. В такого рода местности расположен самый Тобольск; нижняя часть города лежит на новой террасе, а верхняя — кремль Тобольска, раскинута на древней, весьма высокой террасе, которая весьма круто, обрывами падает к водам Иртыша; с этих высот открывается обширный вид на однообразную низменность, лежащую по левому берегу Иртыша, во время весны заливаемую водою; низменность левого берега изобилует временными озерами, заливами, болотами, большим количеством проток и проч., только изредка представляет она более или менее высокие островки; по большей же части разбросаны по ней небольшие холмики, поросшие лиственным мелколесьем, преимущественно ивами, и они-то, полузатопляемые, своим видом, хотя отчасти, нарушают то однообразие, какое представляет долина Иртыша во время весеннего половодья.

Древняя терраса, начиная от Тобольска, тянется, во всей своей целости, и только в двух, трех местах пробита глубокими оврагами по течению Иртыша верст на семь до Сузгунских юрт; здесь, представляя мыс, на котором, как я уже говорил раньше, сохранились следы жилья, принадлежавшего некогда Сузгэ, жене Кучума, терраса отступает от вод Иртыша вправо, образуя обширный амфитеатр, дно которого составляет терраса новая, низменная, сопровождающая затем Иртыш в его течении. Такая перемена в характере берегов идет но всему Иртышу, до Самарова и Оби. Во время плавания по реке, легко можно заметить, что древняя терраса выступает справа, то в виде высоких мысов, то тянется по берегу крутою и обрывистою стеною, или же сменяется, наконец, берегом более низменны, далеко отступая от вод реки.

Высота обрывов и мысов правого берега простирается над уровнем Иртыша сажен от 10-ти до 20-ти и более; состоят они из рыхлых аллювиальных образований. Сверху лежит более или менее мощный пласт глины, серой, довольно чистой или нисколько песчанистой, без всяких следов валунов; мощность этого пласта доходит в разных местах от нескольких аршин до нескольких сажен; за глиною следуют книзу правильные, в ту или другую сторону наклонные, нередко выклинивающиеся слои песков; эти слои имеют иногда сыпучий характер, иногда же они несколько иловаты, суглинисты и являются довольно плотными. Песчаные слои преобладают по своей мощности над глинами, в особенности в берегу между Тобольском и Сузгуном; здесь, почти на уровне Иртыша, лежит довольно плотный песчано-иловатый пласт, окрашенный в темно-дымчатый цвет, как бы под цвет горючего сланца; вообще же цвет песков — серый, зерно — мелкое, с небольшими прослойками самой мелкой гальки. Во всех этих слоях мне не удалось видеть никаких ископаемых остатков, в роде, например, раковин. Очевидно только одно, что в них все-таки содержатся кости больших вымерших млекопитающих. В этом отношении особенно замечательна местность на правом берегу Иртыша, в одной версте от селения Юровского, против деревни Ларионовой. Берег имеет здесь над уровнем воды только до 12-ти сажен: обрыв сверху покрыт серою, неслоистою глиною, имеющею до двух, трех саженей толщины; под этим пластом, как обыкновенно, лежат слои песков до самого уровня воды. Несколько лет тому назад, после происшедшего весеннего обвала берега, были найдены на берегу реки следующие остатки мамонта (Elephas primigenius): череп с нижнею челюстью и с двумя бивнями, тут же около найдены в совершенной целости кости таза, две бедренные, кости плеча и логтя передней ноги; из остатков других древних млекопитающих здесь были добыты три черепа носорога (Rhinoceros tichorhinus), череп первобытного быка (Bos priscus). Эти кости хранятся теперь в статистическом комитете в Тобольске, где я и имел возможность видеть их. Бòльшая часть этих костей была найдена уже не в том положении, какое они первоначально занимали в слоях; и я добыл только одно показание, доказывающее, что кости залегают в песках. После того, как бòльшая часть костей была уже найдена, один из местных жителей, г. Пузик, пожелал сделать еще дальнейшую попытку найти что-нибудь; благодаря этому, он вырыл из нижних, довольно плотных слоев песку бивень; слои песку над бивнем были в их естественном виде, следовательно, он занимал еще свое первоначальное положение и не был тронут новейшими размывами Иртыша. Остатки костей вышеупомянутых млекопитающих известны мне и из других мест по Иртышу; бивни мамонта находят около Филатовой, Кошелевой, Деньщиковой и т.д., до Самарова, где я также видел зуб мамонта.

Оставляя пока в стороне вопрос о том, какие это образования, насколько озерные, речные или морские, нужно только указать, что они занимают, как в длину, по течению Иртыша, так и в ширину, в области правого берега, обширную площадь. На подобных отложешях стоить Тюмень, при р. Туре, они тянутся по Иртышу, выше Тобольска; по крайней мере, я наблюдал их около Кучумова городища, Абалака и т.д. Теперь, по крайней мере, для меня, очевидно, что, среди этих наносов Иртыш, ниже Тобольска, размывает себе все более и более широкую и глубокую долину, часто меняя свое русло, а в общей сложности, отступая направо. Это стремление Иртыша к правому берегу отражается в своих последствиях не только на топографическом характере местности, но даже и на животной и человеческой жизни. В особенности, при весеннем половодье и при высоких водах, Иртыш, напирая на правый берег, вымывает из его основания слои песков и илу, и частию своею быстротою, частию растворяя их в своей воде, которая, кстати заметить, чрезвычайно мутна, иногда даже грязно-молочного цвета, уносит вниз, размещает на мысах и косах, верхние же слои песков и глин сами падают в его воды, и нередко в таком количестве, что все живое население прямо или косвенно участвует в происходящих от этого катастрофах. Обыкновенно крутые берега обваливаются постепенно; в весну убывает 5–10 саженей берега в поперечнике, да сажен на 50–70 в длину; сегодня обвалилась сажень, вчера — две, иногда больше, иногда меньше, иногда берег стоит свободно год, два, несколько недель, но все-таки рано или поздно, в том или другом месте, дело доходит до катастроф. Это бывает в то время, когда берег обваливается моментально, на площади, простирающейся сажен на 10–20 в ширину и сажен на 60–80 в длину, и если представить себе, что такой берег будет иметь саженей до 15-ти в вышину, как это весьма часто случается, то падение массы земли, объемом от 20 000 до 32 000 куб. сажен, должно произвести некоторое нарушение в обычном ходе жизни в долине реки. Так это случается и на Иртыше; по рассказам местных жителей, при таких обвалах, река расступается во всю ее ширину; перед местом обвала образуется такой же сухой перешеек поперек русла реки, какой, по мнению жителей, некогда образовался перед Моисеем, во время перехода его через Чермное море с евреями; одна волна выходит из берегов и затопляет место, противоположное обвалу, две другие направляются вверх и вниз по течению реки; эти волны бывают причиною новых, более мелких обвалов; составляют полную и смертоносную грозу для рыбаков, снующих по реке, даже если б это было верст за 15–20 от места обвала, в ту или другую сторону по течению реки. В местах, ближайших к обвалу, встречающиеся лодки по обыкновению разламываются поперек на две половины, и в особенности на больших лодках — пловцы тонут безвозвратно; легче спастись на мелких лодках; их нужно своевременно поворачивать навстречу волне, чего почти невозможно сделать большим лодкам. Всякое старание убежать от волны напрасно. На лодке нужно держаться по направленно к тому месту, где случился обвал, в самом месте обвала нужно направлять лодку к перешейку; спустя несколько моментов после обвала — перешеек представляет самое безопасное место для спасения. Но при обвалах страдают не одни только люди; внезапным ударом, по-видимому, оглушается и рыба, по крайней мере, после волны, забегающей на сушу, на берегах остаются тысячи рыб. При обвале, происшедшем ныне около деревни Семейки, двое крестьян собрали после успокоения воды, по 1000 язей на берегах; рыбы были разбросаны по берегу около обвала версты на две; кроме язей, гибнут часто и другие рыбы; исключение представляет нельма (Coregonus Nelma); хотя она в это время и бывает в Иртыше, где даже она ловится в большем количестве, как и язь, ее все-таки никогда при обвалах не находят на берегах, следовательно, она может противостоять страшной силе удара и вполне успешно сопротивляться силе той волны, которая бы могла оставить ее на берегу. Во всем сказанном я указал на резкие изменения, почти ежегодно повторяющиеся, однако, тут или там по долине Иртыша; но в таком же направлении идет его работа еще на большей площади, хотя и в менее резкой форме. Обвалы его правого берега в малых размерах совершаются почти повсеместно, в течение каждого года весною и летом; берега падают сажень за саженью; таким образом исчезают пашни, огороды; дома в разных деревнях переносятся от реки все дальше и дальше, хотя Иртыш рано или поздно все-таки их настигает. Например, селение Демьянское было построено в 1637 году; место, где была воздвигнута первая церковь, лежит уже теперь на левом берегу реки, конечно, совершенно смытое; занято руслом реки и то место, где была вторая церковь; третья, новая церковь построена теперь еще дальше от реки, именно за версту. По мере того, как смывались места под церковью, переносились и дома, тонули огороды и пашни; ближайшее к реке дома относятся дальше, к лесу, а берег все валится, и дальнейшие дома становятся к реке ближайшими; таким-то образом Демьянск в 240 лет переносился уже три раза с места на место и отошел от своего первоначального пепелища версты на 1½. Около Демьянска обваливается иногда в один год сажен на 20 берега в ширину и сажен на 70–100 в длину; дорожка, которая была устроена в 50 саженях от берега, года три тому назад, теперь уже обвалилась в воду. На Кошелевском мысу крестьяне, лет 50-ти, пахали еще пашни, которых в настоящее время нет и следа. Подобного рода примеров можно было бы привести еще много из селения Юровского, Ларионовой и проч.

Из всего сказанного можно заключить, что разрушительная сила Иртыша, его отступление слева направо, идет очень быстро и с веками, несомненно, он уже далеко ушел от своего первоначального русла, И очень может быть, что от такого его перехода вся область, лежащая по левому его берегу, низменна на целые десятки верст, болотиста, изобильна озерами, старыми протоками и проч., — этими остатками старых лож реки. Это места, поросшие ивняком, мелким березняком, мелкою сосною, частью елью; это — главная область местопребывания северного оленя, во время весны и лета. Другие, более или менее известные млекопитающие, редко сюда заходят. В противуположность левой, низменной и болотной области Иртыша, область правого его берега несет на себе совершенно другой характер; это область хвойных лесов, урманов, — область распространения наиболее характерных зверей здешнего края; здесь живут лось, соболь, белка, выдра, медведь, росомаха, частью рысь; соболем в особенности славятся реки Туртас и Демьянка. Для ознакомления с характером флоры и фауны реки правого берега, также с топографиею местности, я совершил экскурсию вверх по речке Бобровке, лежащей около селения Деньщиковского. Вся речка на всем протяжении течет в холмистой местности; берега ее довольно круты; в их обрывах обнажаются такие же аллювиальные образования, как и в долине Иртыша; иногда берега возвышаются над уровнем речки сажен на 10–15. По самым берегам речки растут сначала около Иртыша ива, черемуха, береза, осина, затем, вверх по течению, они всё более и более редеют, преобладание берут уже хвойные деревья; здесь я в первый раз наблюдал стройный высокий лес из одних только кедров, к которым изредка примешивалась пихта; чаще кедр растет вместе с елью, далее с березою и осиною; эта-то смесь всякого рода хвойных лесов и частью лиственных и называется здесь урманом. Места песчаные, сухие, поросшие сосняком и здесь удерживают за собою название боров. Уже при нашем беглом проезде по речке верст на 20–25, вверх по ее течению, в маленьких лодках-душегубках, мы встречали на песчаных берегах следы выдр. При этом нужно заметить, что выдра при промысле рыбы переходит из одного плеса в другое не водою, а сухопутьем, через мысы, и при таких, неоднократно повторяющихся путешествиях прокладывает совершенно явственные тропинки, особенно в холодное время года; здесь ставят на нее ловушки — луки со стрелами, а то добывают ее и под льдом, с помощью собак, которые, чувствуя по запаху, лаем указывают ее своим хозяевам. По речке были нередки также и следы лося. Он бродит в урманах, питаясь ветками хвойных дерев, березы, осины и проч. Во время лета, когда комары и овод становятся для него невыносимыми, он выходит из лесов в реки, в озерки и здесь весь погружается в воду, над которою торчит одна только голова; в таких-то местах его и выжидают здешние обитатели и бьют по ночам из ружей. Другой весенний способ охоты на лося — это ямы: проходы между холмами и речками загораживаются забором из сухих дерев, с сучьями, и где-нибудь на середине, на тропе, оставляется узкий проход; как раз в этом проходе делается яма, которая сверху искусно, под естественный цвет почвы, закрывается землею и мохом, и, конечно, всякий лось, пожелающий воспользоваться коротким путем, вместо того, чтоб совершенно обойти забор, остается в яме. Я был у одной такой ямы, у которой несколько дней назад был изловлен лось; но уже раньше нас ее осмотрел медведь; привлеченный запахом сидевшего, несколько дней назад, в яме лося, он сиял искусно крышку, с целью осведомиться, не сидит ли там еще, привлекательный для него, лесной обитатель; убедившись в его отсутствии, он, однако же, воспользовался уже гнилыми потрохами, оставленными неподалеку от ямы. Вообще медведь любит осматривать чужие ловушки, на кого бы они ни были поставлены, на зверя или на птицу; ввиду таких его наклонностей, крестьяне в подобных местах приготовляют и для него угощение, в роде самострелов и пр.; при проезде по речке, мы замечали на песке и его следы, вместе с волчьими. Но речь о Бобровой я завел еще и по другой причине; она получила свое название от того, что лет около 100 тому назад, в ней водились еще бобры. Деды многих из живущих теперь крестьян и остяков рассказывали своим сыновьям и внукам об этом, исчезнувшем теперь, водяном зверке. По их рассказам, бобры водились около тех мест в речке, где росли березовые рощи, но было ли в этих местах быстро течение реки или нет — это для бобров было все равно; подгрызая березы, ничего не значило, если березки были и очень толсты, бобры обыкновенно приноравливали так, чтоб березка всею своею массою упала прямо в воду; в случае, если находили березку, упавшую в воду от ветра или берегового обвала, то пользовались ею. С березок подгрызенных, но упавших на сушу, они обрывали ветви и тоже таскали в воду, в запруду; почками березок бобры и питались. Норы себе устраивали в берегу, с выходом прямо в воду. Там, где старики находили жилище бобров, перегораживали речку в двух местах, так, чтоб жилище бобра осталось в средине загородок; выйти из перегороженной речки бобр не имел уже возможности и, чтоб изловить его, жители делали около жилья, между двумя, ранее устроенными, еще третью перегородку, в средине которой оставляли маленький проход с ловушкою; бобр, ища себе выхода из заколдованного круга, и попадался в этом проходе. Подобных вышеописанной бобровок, с водившимися когда-либо бобрами, довольно много по нагорному берегу Иртыша; таковая речка существует около села Реполова; водились бобры во многих речках около Цингалинских юрт. В настоящее время я узнал почти за верное из разных, вполне достоверных, источников, что бобры еще водятся в верховьях р. Конды; рассказы об образе их жизни подобны же вышеприведенным; указывают даже на некоторых лиц, у которых водятся шкурки здешних бобров; но до таковых еще я не достиг, чтоб воочию убедиться в совершенной справедливости рассказов; вместе с тем, я уже получил одно решительное обещание касательно доставки в мое владение бобра со шкурою, мускулами и костями. В то же время я намерен обратиться к генерал-губернатору, Н.Г. Казнакову, с просьбою о наложении запрета на промысел за бобрами в тех местах, где они еще в малом количестве сохранились, чтоб предупредить совершенное вымирание этого оригинального водного грызуна; это возможно бы сделать тем более без ущерба для местных промышленников, что шкура здешнего бобра ценится весьма низко, так как она имеет весьма грубую и жесткую шерсть.

После этого легкого отступления касательно бобров, обращусь еще раз к растительности нагорного берега, именно к урманам. Хороши они и приятно смотреть на них в том случае, когда они не тронуты; в таком виде они вскармливают для людей массы зверей, лесных птиц; кедр доставляет целые десятки тысяч пудов орехов, несмотря на то, что в сборе его конкурируют с человеком несметные стада кедровок (Nucifraga Caryocatactes), дятлов, даже стаи ворон, не говоря о белках и бурундуках. Но унылыми и безжизненными становятся урманы тогда, когда лесные пожары производят в них свое разрушительное действие; и к несчастью, по течению Иртыша сколько-нибудь сохранившиеся урманы теперь редкость; в большинстве же случаев они превратились в печальные, нелюдимые лесные пожарища, часть урманов выгорела уже давно, часть в конце шестидесятых годов, и теперь на целые сотни верст в различных направлениях сплошь встречаются одни только обгорелые пни; часть засохших от пожара лесин еще стоит и, год от году, подгнивает и разрушается, часть дерев лежит на земле и, образуя почти непроходимую трущобу, служит новой причиной к образованно болот; чтоб осушить, впоследствии уже образовавшиеся и еще имеющие образоваться, болота, которыми уже и без того Западная Сибирь изобилует, потребовались бы громадные средства. Но помимо этого, а также самой потери леса на громаднейших протяжениях, лесные пожары повлекли и влекут за собою убытки и с другой стороны. Лесные пожары опустошительны и для животного царства: во время пожаров многие люди, застигнутые в лесу, или гибли от истомления, или же, если спасались, кидаясь в воду, то умирали потом от простуды. От пожара, конечно, еще в большей степени гибнут и звери: они ложатся костьми или выселяются в другие места, так как сгоревший лес не доставляет уже им тех удобств, какие они находили в лесу нетронутом и, таким образом, ни одно, самое сильное средство, со стороны человека, клонящееся к истреблению лесных животных, не может быть так гибельно, как лесной пожар. После того, как выгорели урманы, количество зверя в них уменьшилось в сильной степени, а многие из лесных обитателей совершенно исчезли: в особенности это сделалось заметно на лосях и соболях. Там, где прежде лоси бродили стадами, теперь показываются только случайно и разъединенно, где прежде убивали соболей десятками, теперь не видят и следа их. Итак, путем пожаров, нагорный берег Иртыша может сделаться в такой же степени безжизненным, как и левый, хотя, по естественным своим условиям, он может иметь довольно сильную растительность. Липа (Tilia) распространяется по нем до селения Бронникова и даже дальше, до верховьев рек Туртаса и Демьянки. Цингалинская гора, которая, как и большая часть высоких мысов по Иртышу, имеет на себе следы татарского городка, со рвами, и служит, еще до сих пор, для оставшихся около Тобольска представителей татарского племени, священным местом для поклонения, —поросла, кроме разных хвойных дерев, черемухою, рябиною, боярышником, бузиною, малиною, вокруг которых часто красиво обвивается, щеголяя своими крупными белыми цветами, Atragene Alpina; между большим количеством травянистых растений, в роде белой крапивы (Lamium), вороньего глаза (Paris), воронца (Actaea) и пр., я встретил здесь даже пион или марьин корень (Paeonia). Обыкновенная крапива (Urtica) превышает здесь рост человека и, собираемая остяками с глубокой древности и с большим успехом, заменяет им коноплю; из волокон этой крапивы остячки делают прекраснейшие холсты, тонкие до такой степени, до какой необходимо, хотя лично для своего домашнего обихода и одежды они делают холсты довольно толстые.

Здесь я должен еще сказать, что при выезде из Тобольска я получил возможность нанять на время моего путешествия в долине реки Оби до Обдорска, или даже до устья реки, весьма добросовестного фотографа, г. Лютика. Благодаря ему, я имею в настоящее время коллекцию весьма удовлетворительных фотографических карточек, представляющих, вместе с типами местностей и местных жителей, преимущественно остяков. Остяки появляются по Иртышу уже около Алымских юрт; хотя здесь, и дальше по течению реки, также и по речкам, лежащим в стороне от долины реки, все остяки христиане, живут оседло, образуя особые инородческие селения, так называемые юрты, однако ж, в складе их жизни, в привычках, верованиях и промыслах сохранилось много первобытного; остяк и до сих пор стоит в самом тесном соприкосновении с природою; в особенности же по отношению к знаниям привычек разных зверей, птиц и даже рыб, он весьма точный и правдивый зоолог. На речку Бобровку сопровождал меня остяк, лет 45-ти; начав урманный промысел лет 20-ти, он убил во всю свою жизнь, охотясь не каждый год сряду, 200 лосей, 200 оленей, 300 соболей, не считая другого мелкого зверя. Остяк, собираясь в урман за белкою и соболем, нагружает около Покрова (1-го октября) маленькую нарту запасом сухарей, крупы, соли, частью говядины (может быть, той же лосинной или оленьей), тут же кладет нужное количество пуль, дроби, пороха, с сухими рыбьими костями для собак, которых и впрягает в нарту, сколько бы их ни было, одна, две или даже и больше; вместе с опытными собаками он берет в урман и щенят, значит, в науку; щенок, состоявший при опытной собаке, и сам становится хорошим ходаком, во многих случаях незаменимым промышленнику. Хорошая собака идет за белкою, соболем, лосем, выдрою, оленем и пр.; но многосторонние, по инстинктам, собаки редки; чаще они специализируются: отличная соболиная собака не заботится о белке, хорошо выслеживающая подо льдами выдру игнорирует оленя и проч. Остяк, с хорошими собаками, около 6-го декабря, возвращается с доброю добычею из лесу, а к весне снова исчезает в лес за лосем, оленем, ходя за ними на лыжах с собаками по насту; весною, в феврале и марте, промышляют также белку и соболя. Ходя за промыслом, остяк приносит жертву «лесному вотчиннику», часто олицетворяя его в каких-либо естественных предметах природы; перед началом весеннего рыбного промысла он закалывает петуха, брызжет его кровью в воду чтоб умилостивить «водяного вотчинника», склонить его на уступку рыбы в добычу; вообще, в своих верованиях, остяк весьма типичный фетишист, нередко олицетворяющий величайшую суть мироздания, результаты строжайших законов природы, в грубых изделиях своих рук, в истуканах. Но если остяк плох, как философ, то в обыденных своих действиях, промыслах, он не лишен здравого смысла и довольно тонкой наблюдательности; состояние его инстинктов еще таково, что он не лишен той способности, которой люди обязаны приручением многих полезнейших домашних животных. Так, например, остяки держат почти в прирученном состояши лисиц, вылавливал молодых лисят в их гнездах плашками; они держат и вскармливают их дома до тех пор, пока мех их сделается достаточно годен к употреблению, хотя нужно заметить, что лисицы, воспитанные дома, всегда имеют худший мех, чем убитые на свободе; притом, в подобном обычае домашнего воспитания лисиц, нельзя не видеть и вредных последствий. Кстати сказать, что мне удалось видеть на воспитании и черно-бурых лисят; их было взято из одного гнезда 5 штук. Лисяты были все совершенно темно-буры, с короткою, несколько глянцевитою летнею шерстью; отец и мать их были тоже черно-бурые; по наблюдениям жителей, в одном гнезде иногда бывает одна половина черно-бурых, другая рыжих, в случае если родителями были черно-бурая и обыкновенная лисица. Отсюда следует заключить, что черно-бурая масть передается у лисиц наследственно; и есть такие места, которые в особенности славятся черно-бурыми лисицами; значит, в них особи, ускользающие от истребления, постоянно поддерживают свое черно-бурое поколение; с другой стороны, из вышесказанного следует, что черно-бурая лисица и обыкновенная дают плодовитое потомство и естественно случаются между собою; следовательно, они не могут составлять отдельных видов и, кроме того, они, по-видимому, не могут составлять географических разностей, так как они повсюду друг другу сопутствуют.

После этого отступления касательно лисиц, скажу еще, что остяки не менее точно знают нравы и обычаи птиц; так называемыми перевесами один человек может добыть сотни уток в весну. Но в особенности характерен здесь промысел на гусей во время их весеннего и осеннего пролета. Весною все виды гусей летят от 10-го — 15-го апреля до 20–го — 25-го. Охотник, выставляя гусиные чучела в том месте, где пролетные гуси охотно садятся, сам скрывается в шалаше и, смотря по виду пролетающих гусей и по их голосу, подражает им с чрезвычайною точностью; гуси, видя своих собратьев, хотя и не очень искусно сделанных, слыша их призывающий голос, спускаются к ним с высоты, где их и встречают ружейные выстрелы. Иногда вместо чучел выставляют около шалашей живых гусей, бывших диких, но вскормленных дома; такие «манщики» принимают все меры, чтоб привлечь к шалашу пролетных собратьев, они кричат, бегают и проч. В прежние времена, когда не было ружей, гусей ловили сетями-понжами, а приманкой были те же чучела. Так убивали прежде и убивают теперь, в неделю или в несколько большее время, штук до 100–200 гусей на человека. Наиболее часто убиваются гусь черный (Anser arvensis), чеквой (A. ruficolhs), ляк (A. albifrons), кырсэм (A. minutus) и пр.

Речь о рыбах я снова оставлю до более благоприятного случая; до сих пор я мало еще занимался рыболовством, собственно потому, что за него еще не принимались местные жители. Рыболовство становится по Иртышу возможным, так же как и по Оби, тогда, когда вода в реке начинает сбывать; иначе рыба расходится на свободе, в безбрежных разливах реки. С того времени, как вода начинает сбывать, рыба собирается в более определенных местах, и тогда только находится возможность добывать ее. Между тем, как около Тобольска вода начала уже сбывать, в низовьях Иртыша она еще повышается; стоит она на прибыли и в самой р. Оби. Но, во всяком случае, я нахожусь на пути к морской рыбе, которая от устьев Оби поднимается вверх по течению реки; несомненно, что она уже прошла теперь Обдорск и подходит к Березову; это — сырок, нельма, муксун, пыжьян, щокур и осетр, — это большинство палласовских видов. И чтоб не говорить об них на основании заочного знакомства, я скажу несколько слов о своем будущем путешествии, в котором я, может быть, через день, через два их встречу.

Находясь в пути по Иртышу к р. Оби, я получил из селения Самаровского письмо нижеследующего содержания:

Милостивый государь Иван Семенович!

В прошлом апреле я узнал, что в настоящем мае, через село Самаровское, должна будет следовать в Обдорск бременская экспедиция, цель которой, изучить все естественные и культурные произведения здешнего края. Видя и сознавая громадную пользу в таком труде и зная, что из села Самарова возможно попасть в Обдорск лишь только в лодке (если не нанять нарочно для этого парохода), желая по возможности чем-нибудь облегчить путь экспедиции, я изготовил под нее крытый восьми-весельный каюк и намерен был представить его лично в распоряжение г. Брэма.

Назад же тому несколько дней, получил я известие, что и вы, Иван Семенович, командированы сюда, на Север, от Русской Академии Наук с тою же целью: исследовать нашу жизнь во всех отношениях. Поэтому, а также как русский к русскому, я счел себя в праве изменить первое свое предположение на счет каюка, т.е. не имея времени выстроить для вас другого, вместе с тем движимый патриотическим чувством и не желая предоставить вас на произвол открытого дождя, спасая в то же время иностранца, я решился предложить этот каюк в полную вашу, м.г., собственность.

Примите истинное почтение и уважение верящего в пользу и успех вашего труда.

Проживающий в селе Самаровском, крестьянин Рязанской губернии

В. Земцов.

По приезде в Самарово, я действительно нашел огромную крытую 8-ми весельную лодку, длиною 24 аршина; в ее передней чистой каюте весьма легко могут поместиться 3 человека, причем в ней даже возможно ходить; поставивши стол, в ней вполне удобно можно заниматься, писать и пр.; в задней каюте можно поместить пудов до 250 клади и скрыть всех гребцов которых застигла бы непогода; одним словом, в ней так много удобств, что я нашел сначала ее слишком для себя роскошною и, не желая для себя слишком многого, принялся было склонять г. Земцова остаться при его прежнем намерении. Но так как потом заметил, что подобного рода система отказа могла бы отозваться слишком неблагоприятно на искреннем и душевном доброжелательстве г. Земцова, хорошо знакомого с краем, то я и почел за нужное немедленно вступить во владение прекрасною лодкою, озаботившись присвоить ей название «В. Земцов». Принимая во внимание, что эта лодка принесет мне большую экономию во времени, при путешествии по р. Оби, в тех случаях, когда, при плохой лодке, я должен был бы проводить целые дни на пустынных берегах реки в ожидании благоприятной погоды, а в этой лодке возможно плавание даже при сильном волнении; принимая в соображение также и то обстоятельство, что эта лодка облегчит мне возможность попасть к восточным берегам Обской губы, откуда будет легче добраться до Тазовской губы, куда мне желательно было бы проникнуть; предвидя, что эта лодка не один раз спасет меня от бурь и непогод во время суровой северной осени, и сохранит для меня не малую долю здоровья и силы, я выражаю здесь мою глубочайшую признательность В.Т. Земцову, оказавшему мне, кроме того, самое сердечное гостеприимство, и вместе с тем, позволяю себе надеяться, что и Академия Наук не оставит без внимания подобного рода сочувствие, высказываемое на пользу приобретения полезных для человечества знаний. В силу той же услужливой предупредительности г. Земцова я не могу воспользоваться приглашением Московского Общества мореходства, участвовать в снаряженной им экспедиции к Белому острову, по каковому вопросу я получил недавно из Академии копию с бумаги Московского Общества, главная цель моих исследований — долина р. Оби и рек, впадающих в бассейн Ледовитого моря, даже в Тазовскую губу, чего бы я, конечно, не мог сделать при поездке по Обской губе; притом, находясь на чуждом мне судне, я не мог бы самостоятельно располагать собою и своим временем.

18-го июня 1870 г.

С. Самаровское.

III

Река Обь и ее долина. — Замирание Оби и влияние его на жизнь рыб. — Переселение морских рыб и дельфины. — Рыболовные пески. — Птицы, их перелет, гнездование и линяние. — Млекопитающие и бобр

В настоящее время я нахожусь в Березове и тороплюсь в дальнейший путь, но так или иначе, я должен возвратиться назад и снова воспроизвести в своей памяти тот путь, который я сделал от Самарова вниз по течению р. Оби. С 20-го июня, когда я оставил Самарово, до 8-го июля — время моего приезда в Березов, я путался по самому течению Оби, по ее протокам и сорàм, по ее многочисленным притокам. Река Обь, в топографическом и геологическом отношениях, представляет из себя то же, что и Иртыш, только в бóльших размерах, с большим величием. По выезде из Иртыша, в первый раз бросается в глаза Томский мыс, находящейся на правом берегу Оби; за ним, далее по течению реки, следуют, друг за другом, ряды подобных же мысов, составленных из слоистых аллювиальных образований. Как и на Иртыше, правый берег Оби состоит сверху из глин, внизу — из слоистых песков различного цвета и плотности, с небольшими прослойками мелкой гальки, иногда с валунами из различных кристаллических пород, то округленных, то угловатых, представляющих, по временам, гладкие поверхности с ледниковыми шрамами. Эти мысы и крутые береговые обрывы, ограничивающие течение р. Оби с правой стороны, составляют часть плоской возвышенности, лежащей к востоку и северо-востоку от Оби; высоты правого берега известны у местных жителей под именем «Обской горы» которая, сказать по справедливости, и является горой только по отношению к уровню вод реки Оби, лежащих в общей сложности ниже уровня плоской возвышенности саженей на 15–25. Около Обской горы, тут или там ее подмывая, тянется широкой полосой река Обь; изменяясь в ширине в разных местах, по временам года, справа подпертая крутыми берегами, она дает влево ряды притоков и заливов вплоть до левого, тоже несколько возвышенного берега, называемого у местных жителей «Полуденною горою». Полуденная гора отстоит в разных местах от Обской на расстоянии 25–50 верст, — это предел, в котором заключается долина реки Оби. Главное русло реки лежит преимущественно около правого берега, который, как и во всех других реках, подмывается ее водами. Частию, может быть, потому, что эта работа длится уже давно, частию благодаря большой массе вод, река смыла все мелкие препятствия для своего течения; она течет довольно прямо, без крутых заворотов, образуя плесы верст на 10 и более в длину. — Доказательство в пользу изменения главного русла реки, а также и пример в пользу ее обширности и величия, можно встретить сейчас же по выезде из Иртыша, около селенья Белогорья. Белогорье лежит на острову, намытом рекою; и было время, когда главная Обь лежала но левую сторону острова, теперь же она перешла на правую, на прежнем же ее ложе осталась старая Обь, как протока главной, большой Оби; от старой Оби идут влево другие протоки, из них наиболее замечательна по своему протяжению — протока Ендырская, пролегающая параллельно главной реке на громадном протяжении, и, в свою очередь, также ветвящаяся, образующая заливы (соры), соединяющаяся с главною второстепенными жилами. Таким образом, вместе с главною рекою — Обью, достигающею вообще до 2–2½ верст ширины, иногда более, иногда менее, рядом с нею, по левую ее сторону, находится целый лабиринт водяных бассейнов, на протяжении, соответствующем ширине долины, и разделяющихся друг от друга низменными островками. — Высота уровня Оби бывает различна в разные времена года, в различные года, и с этими изменениями тесно связана жизнь, населяющих ее воды, обитателей. Одним из важнейших факторов, влияющих на периодические явления водных жителей, главным образом, конечно, рыб, можно считать то состояние воды в реке Оби, которое называют замиранием, замором, духом. В большей подробности я могу очертить это явление тогда, когда сам получу возможность наблюдать его; теперь скажу в общих чертах, что оно начинается с наступлением холодов, после покрытия реки льдом, и продолжается до конца их, до первых проблесков весны. Во время замирания реки, простирающегося от нижнего течения далеко вверх, до Сургута, до нижнего течения Иртыша, рыба не может выносить обской воды: она или гибнет, или ищет пристанища в верховьях речек, куда замирание не распространяется, около ручьев, впадающих в Обь и освежающих ее притоком свежей воды. Рыба, застигнутая в Оби замором, гибнет в громадных количествах, но в большинстве случаев она как бы предчувствует наступление гибельного для нее периода и направляется частию в верховья небольших, впадающих в Обь, речек, вверх по Иртышу, в верхнее течение самой Оби. Иногда замирание распространяется на такие реки, где оно обыкновенно не бывает или ограничивается только низовьями их; и из таких-то рек, с первыми признаками замирания, рыба направляется обратно, искать другого приюта и в таком случае ловят ее в чрезвычайных размерах: такова, например, р. Конда, впадающая в Иртыш, с левой стороны. К таким рыбам, заходящим в верховья рек, относятся: язь (Idas), налим, окунь, частию щука, ерш, елец (Squalius), чебак (Leuciscus) и проч.; кроме того, есть рыбы, который идут на зимовку только в одни, совершенно определенные места; такова стерлядь. Она зимует в среднем и верхнем течении Иртыша, именно там, куда ни в каком случае замирание Оби не распространяется, точно также и в самой Оби, она, по слухам, зимует только около Нарына, где также не бывает замирания; притом замечу, что стерлядь обыкновенно останавливается зимовать на одних и тех же, совершенно определенных, местах, значительной глубины; останавливаясь на них осенью, около 1-го октября, она стоит на них густыми стаями, на самом дне реки до первых признаков наступления весны; — простоявши зиму, она к весне оставляет свои зимние становища, или, как здесь называют, юровые, и стремится в те места, где более корму; преимущественно, однако ж, идет она на кормежку или, как здесь говорят, отъедаться вниз по течению рек, главным образом в Обь, куда направляются и другие, вышеназванные рыбы, не только из верховьев больших рек, но даже и из вершин малых речек. В это время вода в Оби освежается, многочисленные ручьи, речки и большие ее притоки сносят в нее запас воды от тающих зимних снегов и уровень ее все более и более поднимается, и рыбе открывается широкий простор для отъедания и метания икры в заливах или сорах, в протоках, курьях и проч. Вместе с тем, как верховые рыбы движутся вниз, из Обской губы к ним выходят на встречу, вверх по реке, представители семейства лососевых, рода Coregonus; сначала идут сырок, нельма, затем — муксун, пыжьян, щокур вместе с осетром. Но и эти приморские гости ищут прежде всего случая удовлетворить свой аппетит; они заходят также в соры и разливы Оби и, в большинстве случаев, пребывают в них до тех пор, пока уровень воды в р. Оби начнет понижаться. С понижением уровня вод, верховые рыбы направляются, мало-помалу, из соров и разливов в реки, — переходя из местностей мелководных в места более глубокие, низовые рыбы начинают подниматься вверх по р. Оби иногда до самых крайних ее пределов. Движение низовых рыб вверх начинается с июня и продолжается до глубокой осени; позже, к концу лета, идут вверх по рекам и верховые рыбы, как бы предчувствуя имеющее наступить замирание Оби. Из низовых рыб идут, как уже сказано, всех раньше сырок и нельма; за ними появляются пыжьян, муксун, щокур и осетр. Нельма и сырок заходят нередко в побочные реки, сырок остается в сорах даже и на продолжительное время. Муксун идет, главным образом, из низовых соров по самой Оби, и только в виде исключения заходит в притоки ее; только отчасти он попадает разъединенными экземплярами и небольшими стаями в Иртыш, особенно около Тобольска, Вода Иртыша, по-видимому, неприятна для муксуна: иногда, может быть, по ошибке, заходя в устья этой реки, он возвращается назад в Обь. При устье Иртыша, муксун идёт по правому берегу Оби, избегая левого, где господствует иртышская вода. Все эти рыбы идут громадными стаями; во время хорошего хода попадаются целыми сотнями в одну тоню невода, иногда рыбак, в одну неделю, нагружает всю имеющуюся у него посуду наловленною рыбою. Разные морские рыбы поднимаются вверх с различною быстротою; самая быстрая из рыб по ходу — нельма. В разных местах по Оби она появляется почти одновременно, так что разница во времени, когда ее начинают ловить в верхних и нижних частях Оби, самая ничтожная. Уже более заметна она для сырка, который идет вверх по реке быстротою от 40 до 50 верст в сутки; но самый ленивый и медленный в движении — осетр: он, вероятно, не уходит более 10 верст в сутки. Все эти морские или низовые рыбы поднимаются вверх для метания икры, которая у них в первое время их появления в р. Оби, бывает незрелая, жидкая, и уже к осени совершенно созревает, когда и начинается метание икры. Что же касается собственно осетра, то его время нереста рыбакам мало известно, так как осетровые экземпляры встречаются постоянно с икрою, во все времена года. Выход рыбы из моря в Обь — явление весьма постоянное, неизменно повторяющееся из года в год; но в частностях оно изменяется в зависимости от различных причин; одна из главных, влияющих на ход рыбы к верховьям Оби, это высота уровня вод этой реки. При высоком летнем уровне вод, рыба, в большинстве случаев, находит себе много простору в низовых сорах и разливах реки; поэтому неохотно пускается в далекие странствования. По уверению опытных людей, количество рыбы, выходящей из Обской губы и из низовьев Оби вверх по ее течение, зависит также от количества дельфинов, занимающихся в морских прибрежьях ловлею ее. Дельфины, выходя из губы в реку, гонят, по обыкновению, громадные стада рыб, которые, в таком случае, ищут спасения в мелководных заливах реки; но если и здесь не находят они достаточно покоя, преследуемые дельфинами, то устремляются дальше и дальше вверх по реке, куда дельфины идти не решаются. Имея в виду добыть более подробные и точные данные о жизни дельфинов около морских прибрежий и о влиянии их на ход рыбы, я укажу теперь на случающиеся исключения, состоящие в том, что громадные морские обитатели иногда, разъединенными экземплярами, поднимаются вверх по реке за стадами рыб; на такие примеры есть даже литературные указания; но, кроме того, я убедился в одном таком факте из личных расспросов у местных жителей. Года два тому назад. рыбаки замечали одного дельфина в разных местах Оби до Белогорья, а отсюда он ушел далее, вверх но течению, на расстоянии от моря верст на 1000: он шел по главному фарватеру, около которого лежит, главным образом, путь проходной рыбы, которая; в таком случае, его покидала и избирала для себя второстепенные пути: жалась к берегам, заходила в протоки и проч. В это время улов рыбы сильно увеличился, во многих местах раз в десять и более. Увеличение в улове произошло задолго раньше, чем дельфин показался; хороший ход рыбы стоял целые сутки до тех пор, когда морской обитатель исчез вверху реки, то скрываясь под водою, то выходя на ее поверхность, пуская фонтаны. Отсюда следует, что дельфин, идя по реке, гонит перед собою несметное множество рыбы, которою, нужно сказать по справедливости, и изобилует сама Обь. Об изобилии оседлых и проходных рыб можно заключить уже по среднему, умеренному расчету. Бывают, конечно, года, как это видно из большого количества собранных мною здесь данных касательно рыболовства, когда не окупаются уловом даже и снасти; но бывают и такие, когда рыба, по своему громадному изобилию, почти теряет всякую ценность; это последнее относится в одинаковой степени как к проходным, так и к местным рыбам. В прошлом году, в одной речке Большо-Атлымской, было добыто и продано до 7000 пудов щуки на 50–60 ловцов, кроме той, которая пошла в прок и в пищу самим рыбакам. В Башковом Сору, около Березова, года два назад, в одну тоню невода попало до 20 000 штук разной рыбы, так что невод едва был подтащен к берегу и из него черпали рыбу саками; в сору было столько рыбы, что не успевали солить всю ту, какая ловилась; да кроме того, громадное количество рыбы погибло в сору, не находя из него выхода, так как он был заперт. Места на Оби, удобные для ловли рыбы неводом, называются песками. От песка требуется, чтоб он имел ровное дно, с постепенною покатостью от берега в глубину, без ям или задевов, препятствующих ходу невода; требуется, чтоб фарватер (стреж) не лежал далеко от берега и чтоб была возможность захватывать идущую по нему рыбу. Наиболее удобны те места, где Обь разделяется островами на две части; эти части бывают относительно ýже и здесь удобнее достичь до стрежи. Но в общей сложности фарватер Оби изменяется, а с ним и пески или улучшаются, или становятся совершенно непригодными для неводьбы; они подмываются и изрываются водою, или фарватер сильно удаляется от берегов. Наибольшим постоянством пользуются пески только но исключительным условиям; так например, как я уже сказал выше, проходные рыбы, кроме осетра, избегая воды Иртыша, жмутся к правому берегу, как бы не изменялся там фарватер, поэтому находящейся здесь белогорский песок принадлежит к лучшим по Оби.

Затем я оставлю пока водяных жителей Оби и перейду к пернатым, стоящим также в более или менее тесном соприкосновении с водою. Это — птицы, преимущественно водные. В одном из предыдущих писем я уже говорил, что перелет этих птиц, сообразно с состоянием погоды, изменяется. Птицы, совершив перелет к северу, возвращаются обратно, если находят там еще весьма слабые признаки весны; так в действительности и случилось в нынешнем году весною. Это факт, который не может подлежать ни малейшему сомнению. Для наблюдений орнитологических, в частности, для перелета птиц, их жизни в долине р. Оби, существует для натуралистов много весьма благоприятных обстоятельств. Долина Оби есть, во всех своих пунктах, одно из самых удобных мест для гнездования птицы, для вывода детей, для линяния. Широко раскинулись заливы и протоки р. Оби; она принимает в себя многочисленные притоки со всех сторон; вся долина ее усеяна тысячами островов, поросших частью мелким, частью крупным ивняком, образующим обыкновенно густые рощи, почти непроходимые для человека; там, где нет ивняку, вырастает огромная трава из осок, ситника, пырея и проч.; эта трава такого роста и размера, в которой нельзя видеть даже человека, и здесь, конечно, простор для гнездящейся и линяющей птицы. В нынешнем году птицу ловили перевесами, которые со временем будут описаны, преимущественно летевшую «снизу», т.е. такую, которая, пролетев вперед, возвращалась обратно. На одного хорошего ловца пришлось по 300–500 штук разных видов уток. Однако же при всех удобствах для гнездования птицы в долине р. Оби, она имеет и неудобства. Большая часть видов уток делает гнезда еще тогда, когда р. Обь стоить на довольно низком уровне, и бывают годы, в которые вода в средине лета до того поднимается, что затопляет все гнезда уток, расположенные на островах; вместе с утиными гнездами затопляются нередко и деревни, остяцкие юрты, лежащие в долине р. Оби; это драма для всего живого; скот, лошади, овцы или гибнут под водою, или спасаются хозяевами в лодках, на свайных постройках и проч. Гибнут в таких случаях и звери, населявшие долину реки и острова. Спасаются только те утки, которые кладутся на плавунах; плавуны — это весьма обширные клочья земли, или, в большинстве случаев, растительная земля, обыкновенно с травою, кустарником, иногда и деревьями. На них птица гнездится в громаднейших количествах: на плавуне не бывает ни одного свободного места, так что на плавунах около одной деревни, Сухоруковой, в прежние, или даже и недавние годы, собирали до 15 000 яиц в весну, кроме тех, которые пошли в пищу. На плавунах преимущественно гнездится Fuligula cristata, факт, который я наблюдал года два тому назад и в верховьях Волги, около озера Пено. Большинство других видов уток гнездится на возвышенных берегах р. Оби, избегая самой долины. Но в тот момент, когда утки, выводя молодых, уводят их с правого берега в долину, в ее траву и кустарники, их встречает один из больших, водящихся здесь видов чайки — халева (Larus). Чайка нападает на выводков и, не смотря на все усилия матки, поглощает одного за другим всех молодых, сколько бы их ни было. Это явление до такой степени постоянно, — я сам уже был его свидетелем, что от него гибнет, по всему течению реки Оби, такое количество птицы, как ни от какого другого врага ее. Исключение нужно сделать только для человека. Промышляя ее во время перелетов перевесами, он добывает ее сетями в то время, когда она останавливается на лето и меняет свое одеяние. Для будущего натуралиста, который будет располагать большим количеством времени, в этом способе ловли скрывается одно из прекрасных средств проникнуть в жизнь водных птиц среди высоких и густых кустарников, в травах и кочках, когда же птицу ловят, таким образом, для пищи и продажи, положим, что хотя и под влиянием неотступной нужды и бедности, становится как-то неловко. Преимущественно рано утром, тихо на лодке, подъезжают к какому-либо из уединенных и редко посещаемых островов, каких по Оби тысячи, и на одном конце его расставляют полукругом или несколько ломанною линиею сети; хорошо, если чуть есть трава, на уровне которой и должны стоять сети вверху, а внизу должны касаться земли или воды. Делается все это с чрезвычайною тишиною, так же как и люди, имеющиеся при сетях, должны тихо, на лодках, заехать потом на другой конец острова, хотя бы он имел версту или более длины. Начиная отсюда, они с криком и стуком подвигаются к сетям. Остров, на котором, до этого времени, царила гробовая тишина, который казался безжизненным и мертвым, начинает оживляться: слышится плеск воды, шлепанье по грязи, раздается гоготанье, клоктанье и проч., наконец, показываются и сами островитяне, с тревогою, беготнею, со страхом. Они возвращаются обратно, если заметят впереди кого-либо или увидят сети. Иначе идут в сети и тут запутываются, что сопровождается иногда раздирающим криком отчаяния, особенно у гусей. Это называется промысел за линными; птицы, в это время, летать не могут, у них выпадают из крыльев все перья; это самцы шилохвоста (A. acuta), чирка (А. crecca), кряквы (A. boschas), соксуна (A. clypeata) и далее гуси (Anser cinereus). Иногда в сеть попадается в один раз до 150–200 штук разных уток и до 10 и более гусей. В двух сделанных мною опытах, из которых в каждом были значительные промахи, попало до 100 шт. разных видов уток и штук до 7 гусей, с 3 детьми, притом в сети, поставленные в первый раз, попало только до 10 экземпляров птиц, масса которых возвратилась, так как сети были на месте, совершенно лишенном травы; во второй раз можно было поставить удачно только один конец сетей. И если в первый раз попала только 20-я часть всей шедшей птицы, а во второй — не больше, как одна пятая или четверть ее, то, поэтому, можно судить, какое громадное количество пернатых населяют долину реки Оби на всем ее протяжении в длину и ширину.

По отношению к млекопитающим скажу только то, что ими больше изобилуют местности, лежащие по левому берегу Оби, чем по правому. Это в особенности заметно на лосе и соболе, которые еще в значительном изобилии встречаются по рекам: Васпухолу, Сосве, по притокам Конды, по Пелыму и т.д. Иногда с севера заходит даже к Березову песец (С. lagopus). Но главная причина для уменьшения количества зверя — лесные пожары, и здесь действовали и даже продолжаются до сих пор, частью от гроз, частью от неосторожного обращения с огнем. На всем течении Оби исчезли прекраснейшие лиственничные леса, в которых некогда важивались наилучшие сорты белок, остались только ничтожные островки из кедровников. Если эти небольшие островки дают в урожайные года каким-нибудь 60–100 человекам собрать до 10 000–12 000 пудов кедровых орехов и получить за них до 20 000 и более рублей денег, то можно судить, какой убыток наносят лесные пожары здешнему краю, не говоря о том, что с лесами исчезают и ценные звери. Кстати, скажу и о бобре, который повсеместно исчез, но которого мне все-таки удалось убить, хотя и не своими руками. Я приобрел 5 шкур бобра, хотя и не целых, без лап и хвоста. Бобры добывались в протоках р. Пелыма, куда с Оби еще, до сих пор, несколько остяков ходят промышлять их. Расспросив подробно одного такого остяка об образе жизни бобра, я поручил ему отправиться нынешнею зимою на промысел, для чего и оставил денег местному начальству, для передачи, со временем, остяку, с тем, что, если бобр будет добыт, доставить его зимою в совершенной целости в музей академии.

Итак, значит, бобр еще не совершенно вымер, как и остяки; в большинстве случаев исчезновение бобра совпадало с вымиранием первобытных жителей и, по-видимому, для здешнего края этот вывод может быть частью приложен. Я сделал довольно много различных наблюдений над жизнью остяков и пришел к заключению, что они несомненно уменьшаются в количестве. Но речь об остяках и здешних русских я отложу до более благоприятного и свободного времени.

Березов,

14-го июля 1876 года.

IV

Отъезд из Березова. — Сутки на пустынном берегу Сосьвы. — Характер течения Оби. — Влияние весны на ход рыбы. — Население Оби.— Бытовые особенности остяков. — Вопросы касательно быта Обского населения.

С 10 на 17 июля я оставил Березов; хотя в последние дни моего пребывания в Березове погода несколько начала изменяться к худшему, нередко стояли дни с дождем и свежим северным ветром, однако же в ночь моего отъезда в воздухе была та же тишина, к какой я привык уже раньше, на пути от Самарова к Березову. В еще светлую ночь долго рисовался передо мной небольшой северный городок, с его двумя церквями, расположенный на левом возвышенном берегу р. Сосвы, соответствующем полуденной горе в долине р. Оби и состоящем из подобных же новейших слоистых образований с валунами, с мамонтовыми остатками, как и правый берег р. Оби. — Оставив Березов, я снова вступил в эту сеть проток, то сливающихся друг с другом, то дробящихся, в этот лабиринт заливов, имеющих вид озер; из их невозмутимой, зеркальной поверхности тут и там всплывают в разных видах и формах острова, заросшие ивами или высокой травой.

— Утром наша лодка стояла около одного низменного и пустынного острова на берегу р. Сосвы; тишина сопровождала нас только на протяжении верст 15 от Березова; затем она сменилась таким крепким северным ветром, что ход против него, не смотря на усилия восьми человек гребцов, был немыслим. Громадные волны бродили на поверхности Сосвы, которая, находясь в разливе, имела здесь около ½ версты ширины, над волнами в воздухе носились по обыкновению чайки, крачки (Sterna), по временам налетали на нас парочками или одиночно неизбежные также в долине Оби кривки морские (Haematopus ostralegus). В противоположность разнообразным и нередко неистовым крикам этих пернатых созданий, остров был мертв, только ветер шумел в листве разбросанных по берегам ивовых кустарников и волновал как ниву, но бесплодную, широкое поле травы, устилавшее остров. При этом вороны выжидали издали очищения нашего табора и каких-нибудь на нем съестных остатков, a другие обитатели острова — комары выказывали еще менее терпения в удовлетворении своего аппетита и назойливо нападали на гребцов, которые и сами были голодны, так как в надежде на тихую погоду при выезде и на скорое прибытие к следующей станции, не взяли с собой ничего съестного. Но скоро один нежданный случай выручил нас из беды: издали, против течения и по ветру, подплыла к нам легкая лодочка с двумя остяками, они везли пакет экстренно нужный в Березов и заехали осведомиться, нельзя ли его, чтоб им не делать лишнего пути, отправить через наших гребцов. С пакетом они везли и рыбу в Березов, с тем, чтоб продать ее там и на выручку выпить известного здесь веселящего напитка. Рыба была у гонцов куплена и довольно скоро съедена сырою или вареною, трава на острову была подожжена гребцами, и благодаря изобилию в ней прошлогодней сухой травы, запылала вместе с заключавшимися в ней комарами. В то же время остяки уже отправились дальше, их не держит на месте ни волна, ни буря, их легкая, красивая лодочка-однодеревка пошла нырять среди волн, словно чайка. — Не менее, однако же, обрадовало и лично меня письмо, полученное мною с нарочным, на этом же пустынном берегу, от Генерал-Губернатора Западной Сибири, Н.Г. Казнакова; нарочный, привезший письмо, настиг меня довольно рано и уехал в Березов гораздо раньше гонцов-остяков. В письме ставился ряд вопросов по отношению к таким жизненным явлениям в долине Оби, с которыми я уже не раз сталкивался, и которые нередко наводили меня на весьма продолжительные размышления. Находясь в невольном заключении около острова, я получил возможность еще раз сосредоточиться на этих размышлениях, по поводу замеченных мною жизненных явлений в крае и спешил в Обдорск, чтоб их высказать. Но погода не благоприятствовала поспешности, только к вечеру мы могли сдвинуться с места и едва сделали несколько верст, как ветер усилился и нам пришлось снова предаться отдыху и размышлению около другого острова, совсем затопленного. К утру следующего дня ветер значительно ослабел и днем мы достигли первой после Березова станции — Пугорских юрт.

Отсюда наше плавание пошло своим обычным порядком; я останавливался около всех рыболовческих поселений, каковые здесь исключительно и господствуют; я внимательно всматривался в существующие порядки рыбопромышленности, в отношении между русскими и остяками Притом местная природа по большей части пути являлась в мало измененном виде: та же однообразная растительность в долине Оби, те же берега, на правой ее стороне, возвышенные, обрывистые, состояние из слоистых новейших образованы, с округленными или же с отполированными и штриховатыми валунами, с костями мамонта и первобытного быка; они поросли частию кедром, елью, смешанными с березой, осиной, ольхой, но над всеми ими но преимуществу берет преобладание лиственница; однако же, чем ближе к Обдорску, тем эта растительность редеет все больше и больше, и возвышенный правый берег становится несколько угрюмее, — одним словом, чем ближе к Обдорску, тем древесная растительность больше теряет характер урмана. — Зато самое течение Оби становится еще более характерным; еще далеко выше Березова, именно около селенья Чемашевского, она разделяется на два главных рукава, на Большую Обь, лежащую около правого берега, и на Малую Обь, которая идет исключительно около левого берега; такие отношения сохраняются между этими рукавами до самого устья р. Оби, т.е. на протяжении около 600 верст; вместе с тем еще более и более осложняется и существующая здесь сеть проток, текущих быстро или медленно из Большой Оби в Малую и обратно, увеличивается количество заливов или соров, впадение некоторых рек, как Сосва, образует также значительные анастомоты с протоками Оби. — Здесь, таким образом, начинается главнейшая область рыбопромышленности; здесь лежат, начиная от разделения Оби на Большую и Малую, лучшие рыболовческие пески, как-то Перегребный, с группой других, около него лежащих, Устрём, песок Оленскш в особенности Куноватский, Питлярский, Мелёксинский, с промежуточными между ними по положению и достоинству песками Пужлановским, Лангивожским, Люимазским и пр.

Во время нашего плавания уровень Оби был еще очень высок, поэтому и лов рыбы не был еще вполне удачен, хотя в некоторых местах, при данном, высоком уровне воды, рыба в нынешнем году ловилась лучше, чем в другие года. Этот наиболее успешный улов рыбы нынешней весной в местностях более или менее отстоящих от устьев Оби стоял в зависимости от того явления, которым, как я указал в одном из писем, обусловливался ныне возвратный перелет птиц; это именно — весьма поздняя весна при устьях Оби, слишком позднее очищение вод ото льда. В начале весны, лишь только к устьям Оби нахлынул поток свежей воды, рыба начала подниматься вверх но течению; но, встречая при устьях большую часть заливов закованными льдом, она поднималась большими стаями все выше и выше и таким-то образом устья Оби оказались в заключение более бедными рыбой, чем местности, значительно выше лежащие. Отсюда следует, что тот или другой характер весны, отражаясь так или иначе на перелете птиц и их гнездовании, не менее существенно влияет и на периодические передвижения рыб, на их распределение в течение лета по водам р Оби.

В свою очередь рыбы являются одним из важнейших элементов, влияющих на распределение населения в долине Оби; хлебопашество не доходит даже до устьев Иртыша, скотоводство по течению Оби простирается только до Березова, ниже которого и оно становится весьма затруднительным, заменяясь оленеводством, причем и собака начинает уже играть здесь роль домашнего рабочего животного. По всему этому местности, лежащие ниже Березова, носят на себе уже более пустынный характер, на пути к Обдорску я встретил одно только русское, оседлое селение — Кушеваты (другое — Мужи, осталось западнее, по Малой Оби). Но и эти поселения вместе с Обдорском, кроме чисто торгового и административного характера, несут на себе многие особенности, свойственные поселениям местных жителей, русские и здесь уже обзаводятся по временам оленями; собаки во многих хозяйских нуждах заменяют им лошадь; ради промышленных целей русские, как и остяки, оставляют временно свои жилища, даже их заколачивают; вместе со многими чертами остяцкого образа жизни, они усвоили себе многие особенности во взглядах и миросозерцании; большинство русских владеют остяцким языком, так же, как своим родным. Во время лета пустынные берега Оби оживляются сотнями людей, приезжающих сюда ради рыболовства из окрестностей Тобольска; в это время на всех главнейших песках живет по 40–80 человек рабочих, с их хозяевами, прикащиками, в то же время русские рассеяны повсеместно по сорам для скупки рыбы. Но в сентябрь все эти временные гости исчезают. Преобладающим населением на берегах Оби остаются остяки — эти первобытные обитатели сурового края, во всех отношениях к нему приноровленные. Кроме того, что остяк ниже Березова есть оленевод, он же является в свою очередь замечательным рыболовом. Как на олене, в каких бы то ни было пустынных местах, он чувствует себя, как дома, так и на воде он самый опытный и ловкий пловец; достаточно хорошо знакомый с местностью, с характером реки, присмотревшись к характеру атмосферных явлений, остяк при всей своей смелости на воде редко бывает жертвою неосторожности. Отдавая лучшие рыболовные места в распоряжение русских, обладающих большими ручными неводами, он ловит для себя рыбу небольшими неводами в заливах реки, а на самом течении Оби — он «колыданит». Колыдан —довольно значительной величины мешок, сделанный из крупно-ячейной сети; к нижней стороне его прикреплена палка, на средине которой находится плоский камень до 3 ф. весом; при опускании мешка в воду, палка, вместе с камнем, играющим роль грузила, и с нижней частью сети ложится на дно реки; от камня идет через кольцо посредине верхней стороны мешка веревка в руки колыданщика, кроме того, чтоб верхняя часть мешка не упала на нижнюю и чтоб мешок, будучи опущен в воду, был открыт, от верхнего края мешка идут в руки колыданщика несколько тонких нитей (симы). В таком виде колыдан, опущенный в воду, идет по дну реки и имеет вид морды с жерлом, но без вставочного конуса; лишь только рыба заходит в него и, ища выхода, соприкасается со ставками легкой снасти, колыданщик чувствует ее присутствие, спускает симы, а веревку тянет вверх; таким образом рыба оказывается запертой в мешке или в колыдане, в котором ее ловец и вытаскивает на дневную поверхность. Колыдан есть одна из любимейших рыболовных снастей остяков; им ловится по преимуществу крупная рыба: осетр, нельма, муксун и др. Некоторые сора и местности по течению Оби в особенности славятся этим способом ловли; таков, например, Казымский песок, лежащий по Оби, ниже Устрёма. В хороших случаях остяк добывает колыданом до 200–300 муксунов в лето, кроме того, добыча может быть увеличена уловом осетров, нельм и пр. В местах распространенного колыданного промысла остяки шныряют по заливам и плесам р. Оби целыми флотилиями: изящная рыболовная снасть, легкие и красивые лодочки, замечательная ловкость управлять ими колыданщиков, особенно если это имеет место при тихой и ясной погоде, когда лов колыданом наиболее успешен — все это делает картину жизни в долине Оби весьма оригинальной и своеобразной.

Я мог бы привести еще много таких примеров из внешнего и промышленного быта остяков, которые ясно доказывают способность их приноравливаться к внешним условиям окружающей их природы, но чтоб не забегать вперед, отложу это до более удобного случая и обращусь к причинам внутренним, в силу которых грозит опасность краю лишиться и этих первобытных детей природы, до сих пор исключительно его оживляющих; остяки несомненно вымирают, в силу чего край со временем может сделаться совершенно пустынным, так как едва ли найдется население более с ним освоившееся, чем нынешнее. В предупреждение этой печальной будущности следовало бы обратить строжайшее внимание на нравственный и экономический склад жизни остяков и принять неуклонные меры к отстранению тех явлений в их жизни, которые особенно гибельно на них отзываются.

Ввиду всего этого я тем более с удовольствием, сейчас же по приезде в Обдорск, поспешил дать ответ на нижеследующие обращенные ко мне вопросы со стороны Н.Г. Казнакова. Между прочим, требовались сведения:

1) Относительно эксплоатации инородцев рыбопромышленниками и другими торговцами, — о порядке заключения условий по отдаче в арендное содержание рыболовных инородческих песков, — на какие сроки таковые отдаются и кем свидетельствуются помянутые договоры?

В каком находится приблизительно процентном отношении сумма годовой арендной платы к цифре дивиденда, получаемого рыбопромышленником от этой его операции, за всеми расходами, с нею сопряженными?

Существует ли при отдаче песков в аренду какая-либо конкуренция?

Расплачиваются ли арендаторы когда-нибудь деньгами, или же, по обыкновению, снабжают инородцев предметами первой необходимости, каковы, например: мука, соль, мережи, сукно и холст, и сколько теряет при этом инородец в сумме капитала, который он мог бы получить деньгами и приобресть на эти деньги более свободным путем те же продукты от других лиц? Вопрос этот имеет особенное значение по отношению к существующей в край том меновой торговле, ввиду крайних неудобств оной для инородцев сравнительно с обращением денежных знаков.

Существует ли и в настоящее время и удерживает ли за собою характер общего явления такой порядок сдачи рыбопромышленникам рыбы, наловленной самими инородцами, при котором принимаются две рыбы за одну, хотя бы первые (так называемые маломерки) и немного были менее условленной величины?

В каком количестве распространен ввоз рыбопромышленниками запретных для обитателей северной окраины Тобольской губернии спиртных напитков?

В какой степени эксилоатируется этим инородческое население и насколько бесполезною оказывается в деле надлежащего контроля местная полиция с ее наличными ограниченными силами, обязанными следить на таких громадных расстояниях?

2) Эксплоатация обских рыбопромышленников, не встречающая препятствий и поэтому не знающая никаких границ, в одинаковой мере может тяготеть и на артелях судорабочих, нанимаемых в Тобольске и других местах. Цены, выдаваемые им, чрезвычайно низкие, чтò обусловливается и тем, что нанимающейся забирает еще с осени вперед все деньги, необходимые для уплаты податей, и таким образом ставит себя в безысходно-обязательные отношения к судохозяину. По слухам, обращение хозяев с рабочими бесконтрольно-деспотическое и содержание рабочего в отношении ли употребления его в работу, так равно и в пище, одежде и помещении, вероятно, во многом погрешает против правил самой необходимой гигиены. Обо всем этом надеюсь выслушать от вас живой рассказ.

3) Обращаюсь к предмету, непосредственно интересующему и вас — к самым приемам лова рыбы, в которых проглядывает тоже недобросовестная экснлоатация, соединенная с ущербом для других и во вред самим промыслам. Так называемые сора, или большие низменные пространства, залитые водою во время весеннего разлива Оби, при убыли воды запираются искусственным образом вместе с скопившеюся там рыбою в громадном количестве; затем, когда крайне стесненная, она начинает задыхаться и искать исхода, берут ее руками и не будучи в состоянии справиться с засолом, выбирают лучшую, а остальную кучами оставляют на берегу. Зло в том, что кроме проистекающей отсюда гибели рыбы, рыболовные места выше лежащие на Оби ставятся, вследствие сказанных запоров, вне прямого сообщения с последовательным ходом рыбы, тогда как последняя при дальнейшем росте получает и лучшее качество. Та же бесцеремонность или безрасчетливость замечается в лове рыбы даже во время метания икры. Желательно бы знать, — в какой мере существует это зло и если до настоящего времени, быть может, успокаивались местным обилием рыбы, то не настала ли пора принятия рациональных и регулирующих мер?

4) В отношении возможного материального поддержания быта инородцев обращает на себя главное внимание употребление здоровой пищи. К сожалению, самое расположение хлебных запасных магазинов едва ли может похвалиться своею целесообразностью. Большинство из них находится на Оби, в тех пунктах, где, кроме казенной продажи муки, распространена и вольная продажа, причем казна, которой заготовление хлеба и доставка на место обходится несравненно дороже, естественно конкурировать не может, что в свою очередь неблагоприятно отражается на недостатке освежения хлебных запасов, которые подолгу остаются непроданными, а между тем в местностях отдаленных от рыбных промыслов (в долинах притоков Оби: Югана, Вахаа др.), где вовсе нет вольной продажи хлеба и где между тем разбросано кочующее племя остяков и самоедов, казенных запасов хлеба почти по существует. Прошу вас собрать для меня возможно точные сведения по этому предмету, равно и о том, насколько нуждаются инородцы в запасах соли, — в каком вообще количестве распространен ввоз рыбопромышленниками соли в округа Сургутский и Березовский, — сколько из этого приходится приблизительно на долю инородцев, как для употребления в пищу, так и для промысла рыбы, и во что обходится им в большинстве случаев покупка соли на рыбу или на меха?

Наконец 5) Особенно желательно было бы мне знать итоги, какие будут выведены из личных ваших наблюдший об общем экономическом положении исследуемой вами местности: в каких отношениях и в какой мере естественные условия ее являются благоприятствующими или, напротив, препятствуют человеку в устройстве его быта? Где та грань, за которую уже не смеет переступить с своей сохою пахарь; чем вознаграждается его тяжелый труд и можно ли простираться еще далее в этой культурной борьбе с природой. Зато с другой стороны местное обилие рыбы и непроходимые урманы, богатые строительным материалом, орехом, лесною дичью и пушным зверем, разве не привлекают к себе человека с его разумной энергией и для его выгод? Данные такого рода получат особенно серьёзное значение при постановке вопроса о возможном развитии местного оседлого населения и улучшении его экономического и промышленного быта. Даже и там, где с совершенным исчезновением лесов, так сказать, самой природой ставится преграда для постоянной правильной оседлости, — громадные водные пространства (ниже Березова и Обдорска), изобилующие морской рыбой, давно уже посещаются более смелыми промышленниками, а этим фактически подтверждаются возможность разведения там особых промышленных колоний, по крайней мере на летнее время, живой организации которых могли бы служить и более развитое пароходство, и другие улучшенные пути местных сообщений».

Эти вопросы послужили рамкой для нижеследующего очерка «Остяки и рыбопромышленность в долине р. Оби». В этой статье, во время пребывания в Обдорске и сборов в дальнейший путь, не только старался я дать бегло ответы на предыдущие вопросы, но вместе с тем мне хотелось выбрать наиболее характерные жизненные явления в крае и, показав их связь и взаимодействие, определить то направление, в котором в настоящее время развивается здешняя общественная жизнь. Факты, относящееся до этой жизни, еще более характерные и приобретенные мною уже после первого моего пребывания в Обдорске, я кстати укажу, может быть, в следующем отчете; но главным образом я должен буду отложить их до специальной работы о здешнем населении.

12 декабря 1876 года.

С.-Петербург.

¹В половине прошлого столетия в Березове существовала даже торговля остяками: маленького остяка или остячку можно было купить за какой-нибудь двугривенный.

V. Остяки и рыбопромышленность в долине р. Оби

Ход развития остяков от времен до-исторических до нашего времени и их вымирание. — Первобытная степень культурного развития остяков выражается в их нравах и обычаях: плодовитость и браки остяков. — Женщина, ее семейные права или бесправие. — Непредусмотрительность остяков. — Верования остяков в связи с животными отправлениями человеческого организма. — Условия существования остяков в первобытные времена по отношению к звероловству и рыболовству. — Перемена в экономическом быте остяков с приходом русских в область их обитания: повинности и случаи порабощения, покупки и продажи остяков; лесные пожары, влияние их на жизнь зверей; черты из быта и заработки. — Нищета и кормильцы остяков. — Рыбопромышленность: условия аренды песков от остяков и крестьян; отъезд караванов из Тобольска и быт рабочих, условия их найма на рыболовных песках. — Низовые пески и сора. — Что приходится ныне от рыболовства рыбопромышленникам и остякам: расплата деньгами, товаром, водкой. — Что сделали рыбопромышленники для рыболовства; хищническая фаза. — Что можно сделать для того, чтоб хоть сколько-нибудь вывести население по р. Оби из его первобытного и безысходно-печального экономического состояния. — обрабатывающая фаза рыбопромышленности. — Заключение.

Хотя история развития человека дает всегда много поучительного для наблюдателя, однако я не буду касаться ее настолько, насколько она известна относительно первобытных жителей долины р. Оби. Несомненно, что человек здесь прошел через те последовательные фазы развития, какие имели место и на других пунктах земного шара. Прежде чем русские с их булатными мечами и кольчугами распространили свои завоевательные стремления на Сибирь, предки нынешних остяков умели уже обрабатывать железо, имея однако же предшественниками в этой области таких жителей, которые умели обрабатывать для своих орудий и домашних принадлежностей только кость и камни. В каких племенных отношениях находились древние остяки к этим первобытным жителям, сказать трудно; что же касается нынешних остяков, то их нужно рассматривать, как непосредственных потомков тех древних остяков, остатки жилья которых сохранились по течению р. Оби. Это — так называемые остяцкие городки; по форме они напоминают частию лежащие по Иртышу татарские городища, также находящаяся в России, например, около озера Селигера — городок на берегу озера Глубокого, относящийся к курганному периоду. Городок Карымкарский, лежащей у Карымкарских юрт, на правом берегу Оби, представляет собою возвышенный остров, совершенно круглый, с низменной окраиной и срединной высокой террасой. Городок Мало-Атлымский расположен непосредственно на правом, высоком берегу реки, отделенный от материка искусственно вырытой канавой или рвом. В мусоре преобладает бересто с перегнившими палками; здесь, очевидно, стояли чумы из году в год, в течение столетий; их обитатели, питаясь рыбой, оленями и лосями, остатки которых сохранились, делали из глины посуду, из оленьей кости и рога разные принадлежности хозяйства; они добывали хорошего качества болотную железную руду и умели ее обрабатывать; вместе с нетронутой болотной рудой я находил в городках большое количество окалины. По-видимому, только с появлением русских естественный ход жизни в этих городках был нарушен: в них мало-помалу прекратились деятельность и пребывание человека, они сделались пустынными и молчаливыми с одним мусором, свидетелем их прошлого. Потомки древних остяков ныне разбросаны в долине Оби и ее притоков небольшими селениями, число которых и величина также с годами уменьшаются; рядом с древними городищами я замечал по течению Иртыша и Оби остатки селений более новых, обитатели которых исчезли с лица земли, — «вывелись» — уже в нашем столетии или даже годов десять, двадцать тому назад; в других же селениях, каких немало, вместо прежних десятков жителей, один или два остяка влачат свое жалкое существование. Таким образом очевидно, что остяки вымирали и прежде, каковой процесс продолжается до сих пор. В чем же дело, во внешних ли условиях или во внутреннем складе их жизни? — Остяки забыли то, что выработали хорошего их предки, например, кузнечное мастерство, получив возможность брать у русских более совершенные железные изделия, хотя, может быть, и на более тяжких условиях; с другой стороны, они свято хранят тот первобытный склад своей жизни, те первичные ее формы, рядом с которыми немыслимо никакое дальнейшее развитие, — отсюда низкий уровень их экономического благосостояния, гибельно отзывающийся на их существовании во всех его главнейших фазах.

Остяк мало плодовит, причём на детях его, в силу ненормальных условий питания и ухода, тяготеет чрезвычайная смертность; не считая остяков совершенно бездетных, у большинства из общего количества детей умирает до ⅔–¾. Кроме того, есть остяки, остающееся на всю жизнь холостыми, так как приобретение жены сопряжено с платой калыма и обыкновенно в таких размерах, которые не для всякого мыслимы. Редкий остяк в состоянии сейчас же уплатить калым; обыкновенно уплата длится год, два и более; некоторые остяки, во избежание платы, подговорив себе жену, уводят ее воровски, тайно от родителей невесты, — обычай, который, может быть, полезно было бы поощрять, а не преследовать, как это сделано недавно со стороны духовных властей, воспретивших венчать невест, уведенных воровски, без согласия их родителей. Привожу здесь отрывок из биографии остяка Василия Киприянова из Ендырских юрт, 31 года; у него «есть жена, платил за нее калыму 150 руб.; деньги брал у покойного отца Ивана, священника Сухоруковской церкви, под проценты; отдавал орехом по 70 к. за пуд, вместо 1 р. 20 к., лосинами по 3 р. за штуку, вместо 5–6 р.; соболями по 4 р. за штуку, вместо 6–8 р., белками по 7 коп., вместо 10–14 к., весь долг выплатил в течение 14 лет. Ребят не было. Воровать невесты было нельзя, так как два старшие брата уже воровали; иначе на семью пошли бы нарекания от своих же собратий остяков». Другие примеры могут быть в том же роде; вот показание молодого остяка из Низямских юрт, Тимофея Алачева, принадлежащего к роду Кондинских князей, старшая ветвь которых была известна с 1599 года и которой представители, переселившись в Россию, были женаты на русских девицах из знатных фамилий (Списки насел. м. Рос. Империи. Тобольская губ., стр. CLXV). Названный из нынешних сородичей этих древних князей менее свободен в выборе для себя подруги жизни; первая ему стоила 100 р., но скончалась, вторая 90 р., но в обоих случаях он остался бездетным, а деньги должен был брать у еврея в Кондинске по 10% в месяц. Последствия остяцкого брака очевидны: для приобретения средств к уплате калыма остяк ставит себя часто в безвыходное экономическое рабство; а приобретая себе жену за деньги, он смотрит на нее, как на купленный им товар, как на свою собственность, которою он, конечно, может располагать по своему личному произволу; жена в глазах остяка имеет те же права, как его собственный олень или теленок, которых он может казнить и жаловать. Чисто животный взгляд на женщину в особенности ясно выражается у северных остяков; помимо распространенного здесь многоженства, остяк отец приобретает для своего сына, еще малолетнего, лет 10, жену, также очень молодую и вскармливает ее до надлежащего возраста, в роде того, как воспитывают здесь молодых лисят, извлекая из них потом нужную выгоду; иногда для малолетнего сына добывается отцом жена совершеннолетняя, лет на 7–10 старше жениха. Хотя такое явление и оправдывается тем, что одной работницей в семье становится больше, однако здесь можно иногда заподозрить бескорыстие старших в их заботах о младших членах семьи, и может быть, в предупреждение такого подозрения остячки имеют обычай закрывать свое лицо платком перед всеми старшими мужчинами не только в семье, но и в роде и в племени (по всему течению р. Оби); этот обычай по Оби вошел в такую силу, что остячка, усердно кутая свое лицо, не стесняется, если у ней окажутся не совсем закрытыми другие, более сокровенные части тела, чему, признаться, и я был свидетелем. Во всяком случае, все условия остяцкого брака весьма не нормальны; с ними связана ранняя половая деятельность, неравенство по летам; здесь подбор родичей, можно сказать, самый не естественный, ослабляющий племенную крепость остяка, ведущий его к регрессу, в противоположность тому естественному подбору родичей, в силу которого развиваются и совершенствуются представители животного и растительного царства. Есть случаи, когда мало цивилизованные народы, выбирая жен из племени более развитого, сами мало-помалу переходят на более высокую степень развития. Такое явление отчасти имеет место и между остяками. По Иртышу есть некоторые места, где остяки берут себе жен по преимуществу из русских, так как за них не требуется калыма или, если требуется, то малый (деревня Кошелева); в некоторых местах оно смешались с русскими до такой степени и так уже обставили свой быт и хозяйство, что их трудно признать за остяков; такова деревня Базьяны, где остяки имеют и дома совместно с русскими. Но такого рода примеры сравнительно редки даже по Иртышу; влечение к первобытным формам жизни существует и здесь, с особенной же ясностью является оно по течению Оби, хотя и здесь, именно в деревне Карымкарах, остяки, благодаря совместному жительству с русскими, усвоили от них большую наклонность к чистоте и опрятности, к более порядочной семейной жизни; эти привычки, впрочем, скоро исчезли у остяков, как скоро последовало запрещение селиться русским вместе с остяками, — я не знаю, почему именно. В общей сложности остяк до сих пор остался первобытным человеком и в случае, если ему как-нибудь удается жениться на русской женщине, то не он подчиняется ее влиянию, а старается привить ей те привычки и верования, которые сам он получил в наследство от своих древних предков. И если русская женщина решается выйти за остяка и быть косвенным образом, хотя и напрасно, проводником более человеческих привычек, то только под влиянием крайней нужды и бедности, ибо в жизни своей она все-таки не привыкла переносить то, к чему расположен и привычен остяк. Так, в юртах Воронинских остяк принуждал насильственно свою жену-русскую признавать своих идолов, фетишей, т.е. склонял, как здесь говорят, к своей вере, сопровождая свои убеждения обычными в его положении побоями и истязаниями. Другой пример у меня здесь в Обдорске налицо; молодая девица из Березова по воле своих бедных родителей должна была выйти в замужество за остяка, уже обжившегося около русских и состоявшего даже при церкви трапезником; остяк с первых дней женитьбы выказал свой характер, бранил и укорял в том, что жена не принесла ему капитала, начал варварски бить ее; после побоев, в холод выгонял ее полунагую на улицу, так что в соседях она должна была искать себе спасения, иногда бросал ее с высоты, например, с лестницы, топил в воде; в особенности несогласия возрастали потому, что остяк водил свою супругу на различные религиозные языческие празднества, по обыкновению устраиваемые остяками после удачного или неудачного лова рыбы, зверя, как о том будет сказано ниже; когда жена отказывалась есть(так поступила бы, по моему мнению, даже всякая порядочная собака) конину и коровье мясо, сваренные в одном котле, вместе с грязью и всякими другими нечистотами, остяк считал себя посрамленным перед своими собратьями и вымещал на своей супруге все свои огорчения, истязая ее побоями и выгоняя из дому. Иногда возвращаясь с празднества обыкновенно в нетрезвом виде, — без водки немыслим никакой остяцкий праздник, — он приводил с собой своих соплеменниц, склонных к водке, как и представители мужского пола, и проводил с ними ночи в таких отношениях, на глазах своей супруги, какие можно считать крайне неуместными для женатого человека. В этом тяжком опыте открывается живой пример, в котором остяк, как семьянин, рисуется во всей своей целости. Представленный здесь остяк-муж не есть, конечно, исключение: это господствующей тип в одинаковой степени, как по отношению к русским, так и соплеменным женщинам. Оставляя в стороне большое количество фактов, собранных мною о положении женщин в остяцкой семье и об их правах, или, вернее, о бесправии, укажу на один обычай, существующий в особенности у северных остяков, по которому жена перед родами обязана сознаться мужу во всех своих прегрешениях, которым весьма благоприятствуют сопровождаемые вином празднества; опьянелые остяки повально грешат с той и другой стороны против супружеской верности, чего кавалеры ни при каких условиях не ставят себе в вину, а женщин подвергают побоям и истязаниям и нередко совершенно изгоняют из дома, чтò ясно выражается у остяков многоженцев. Остяк женолюбив; жена следует за ним на рыбный промысел, часто на охоту; даже когда он нанимается в работники, жена отправляется за ним с юртой и семьей; жена ездит за ним с места на место даже при случайных отлучках его из постоянного жилья, хотя бы они были только на 3, на 4 дня.

Остяк не может воздержаться от какой бы то ни было страсти, будь она физиологически растительная или нравственная. Страсть к водке — не единственный порок в остяке; растрачивая быстро и непроизводительно всё, им в благоприятных обстоятельствах приобретенное, он затем остается голодать, терпеть нужду, забираться в долг снова или идти в кабалу. При удачных уловах рыбы, при хорошем промысле зверя, остяк пьет и ест до отвалу и не двинется на дальнейший заработок, хотя бы этому благоприятствовали все внешние условия, до тех пор, пока весь запас его не истощится. Зато при недостатке жизненных средств он ищет всякого случая удовлетворить свой голод: ему нужно всё скорее, сей час, как бы это невыгодно не отозвалось на нем впоследствии; но думать о будущем тогда, когда так плохо настоящее,— некогда. Резкий пример подобного рода я встретил около Больше-Атлымских юрт. Ход морской рыбы был в полном разгаре; в сор или речной залив, лежащий на левом берегу Оби, начал заходить сырок громадными стаями. По принятому повсеместно здесь правилу, как о том будет сказано ниже, сора оставляются в полном покое в течение всего периода переселения рыб до тех пор, пока уровень Обской воды будет понижаться и рыба направляется из соров в реку. Больше-Атлымсме остяки Летних юрт вместо того, чтоб ждать обратного хода рыбы из сора, перегородили его во время переднего хода и, следовательно, не пускали в сор рыбу с тем, чтоб сейчас же воспользоваться той, которая будет подходить к сору; рыба, видя преграду, направлялась далее, вверх, хотя остяки действительно получили возможность изловить ее в достаточном количестве. Во время нашего проезда, в течение1½ дней было отдано скупщикам около 4000 шт. сырка и, конечно, за половинную цену, так как сырок был весьма мелок (часть ушла на собственное пропитание остяков и в запас). Если бы остяки продолжали еще ловить сырка таким образом в течение 1½ или 2-х недель, то и тогда в конце концов остались бы в чрезвычайном убытке. Если бы остяки заперли сор в надлежащее время, то получили бы из него рыбы по крайней мере в 10 раз против того, что они изловили и притом всякая рыбка во время лета, отъевшись в сору, вдвое увеличилась бы в весе, — следовательно, они получили ровно в 20 раз меньше, чем бы месяц или 1½ спустя. Отсюда следует, что остяк, как и большая часть первобытных народов, населяющих земной шар в Америке, Африке, Австралии и Азии, с коими у него весьма много общего и во многих других отношениях, не выработал в себе той необходимой для экономического благосостояния человеческой способности, которая называется предусмотрительностью. Те неблагоприятные обстоятельства в его жизни, которые вытекают из его собственной нерасчетливости и беспечности, он приписывает гневу богов своих; то, что он приобретает случайно, он относит к нисходящей на него их милости. Как в том, так и в другом случае, он считает долгом то благодарить их, то умилостивлять.

Все религии первобытные, олицетворяя на себе своих собственных приверженцев, тесно связаны с теми животными слабостями, страстями, на которые я частию указал выше, в противоположность религиозным верованиям, принадлежащим народам более высокого культурного развития и проповедующим воздержание, трезвость и пр., до аскетизма. Боги остяков, которых у них очень много (хотя большая часть остяков — христиане), из горького, как и сами остяки, любят только водку; очень уважают мед; затем, само собой разумеется, для них необходимо мясо коровы, теленка, лошади, а иногда от целого села надо принести богам не меньше, как 7 телят или коров, чтоб склонить богов на доброе к человеку расположение. Но все боги живут — далеко; Турм или Туром — свет, имеет центром своего пребывания то место, где восходит солнце (Иртышcкиe остяки). На Оби думают, что весь мир состоит из 7 светов; на 7-м последнем свете в высоту живет сам — Сорнэ-Туром, — он все знает, видит и слышит: кроме него по земле, в лесах, в глубине вод распространены тонги, мэнги, кỳли и пр.; в частности, в Троицких юртах живет Урт-игэ, — его «почитают в роде сына Турома и младшим братом Николе». Затем следуют Айс-турм, бывший Березовский в Непкинскнх юртах. Нувый-ази (белый дедушка) в Тогинских юртах, Юхлыму нувый сорнэ (безлесный бог) в Обдорске; Ляпинсккий — Тохтен-тонг (крылатый), отличается своею мудростью. Всех этих представителей своего религиозного культа остяк, конечно, не видит, их видят только посвященные, избранные остяки, в некоторой степени играющие роль жрецов; но на самом-то деле видят ли их эти последние, — это лежит на их совести; говорят, что будто бы жрецы могут некоторых видеть только один раз в год (Тегинский); у других они видят только голову и слышат голос (Троицкий) и пр. Некоторые из богов завещали жрецам делать вместо себя изображения, чучела. Так именно сделал Тегинский: он выразил свою волю, чтоб его изображению делались приклады: водка, ситцы, одежды, пушной товар, деньги и проч., кто что найдет у себя лучшего. Одному остяку сторожу, или как здесь называют, трапезнику, при Мало-Атлымской церкви, лет 10 тому назад, снизошла будто бы во сне Матерь Божия и наказала, чтоб завтра же был принесен в церкви в жертву баран, что и было в точности исполнено остяками, в присутствии всех, имевшихся на лицо, остяцких властей, старшины, десятских и пр. Остяк не откажется принести жертву никакому, по его понятию, из высших существ, лишь только от принесенной жертвы быть бы ему самому сытым и пьяным, как это и случается; принося водку в жертву тонгу или мэнгу, он ставит налитую рюмку перед истуканом; произнося несколько просьб о благополучии в будущем, он сам, старейший в роде, выпивает водку; в честь водяного хозяина или «вотчинника», куля или хун-гурта он колет петуха, овцу или теленка и ограничивается только тем, что брызгает несколькими струями крови из только что заколотого животного в воду; обязанность же съесть его лежит на самих жертвоприносителях; то же самое относится к лесному вотчиннику или урманщику ун-тонгу; всё то, что должен был съесть и выпить умилостивляемый, падает на долю его поклонников. В совершенно подобной же форме выражается поклонение деревьям, кусту черемухи, лиственничной роще, ели, камню, мысу, речной заводи, также домашним, семейным и родовым истуканам. Кроме жертвоприношений, делаемых остяками по случаю болезни, несчастий в доме, — они по различным случаям устраивают вклады или приклады своим божествам. Остяк, идя, например, на охоту, обещает, в случае удачи, принести лучшую добычу тому или другому его покровителю. Иногда можно сменить лучшее на худшее, например, Троицкому; но Васпухольскому, покровителю лося, нельзя, — вечная кара ожидает тогда нарушителя обета. Один остяк хорошо промышлял, а всё потому, что был у Васпухольского и у Троицкого, другой хуже — значит, потому, что у Троицкого был, а к Васпухольскому не зашел. Из 10 убитых соболей один наверное предназначен тому или другому из этих остяцких покровителей, и местные русские даже узнают, какой из соболей и какому покровителю предназначен, смотря по тому, какой он отмечен тесьмой, черной или красной. И на основании такой остяцкой логики, издалека стекаются к Троицкому Урт-игэ на поклонение не только ближайшие южные, но и северные остяки и самоеды. Несколько лет назад, с 4-х самоедов за провоз от деревни Торонковой до Троицких юрт, т.е., может быть, только за ¹⁄₁₀ долю всего пройденного ими расстояния (они ехали из своих мест с ноября до конца января), было взято до 40 р., причем возчик обязался быть и переводчиком с самоедского на остяцкий и обратно. Обыкновенно же остяки едут на поклонение своим святыням иногда за 700 верст и более расстояния на оленях зимой или в легких лодках летом. По приезде к Троицким юртам, все они не удостаиваются лицезреть старика — Урт-игэ. От сборщиков прикладов они слышат, «что старик находится за 2–3 дня ходу, идти к нему нельзя, да и неудобно, но мы сами — то же, что и Урт-игэ». Приехать издалека и не захватить где-нибудь дорóгой для того, кто постоянно управляют судьбою людей, также и для его непосредственных служителей, сладкого меду, вина и других яств, — нельзя. И начинается заочное жертвоприношение, с непосредственным в нем участием глоток и желудков испрашивающих и ищущих милости от неведомой и может быть и олицетворяемой в каком-нибудь грубом образе силы, поклонение которой ведет человека к трате времени и убыткам. Затем сборщики принимаются испытывать глубину уважения, чувствуемого остяцкими пилигримами к находящейся у них святыне и просят на нее доказательств, убеждая в их полной необходимости; делаются тогда вклады ситцами, холстами, звериными шкурами и деньгами; если ценность вклада дойдет до 20–50 руб., то сборщики дают вкладчику шапку копеек в 30, халат до 1 руб. ценностью, как знак милости со стороны их божества старика; получение вклада сопровождается со стороны сборщика вымогательством, с сладкими речами о том, что Урту надо рубль на голову, соболя на подушку, столько-то ситцу на халат и пр. — Сборщики этим, впрочем, не довольствуются; в июне месяце, перед Петровым днем, а зимой в декабре и январе, они отправляются сами по юртам, вниз или вверх по течению Оби, иногда верст за 500 и более. Обыкновенно сборщик везет с собой несколько ведер водки — от 1 до 5, смотря по расстоянию, на которое он отправляется, и дорогой, объезжая все юрты, как давно жданный гость, взывает к усердию своих собратий остяков на вклады для Урта. В этом случае уже сам он обязан угощать остяков; всякий, делающий вклад, получает то или другое количество водки; ¼ ведра он дает за соболя, ½-штофа за 7 белок (шесть не возьмет и восемь тоже, а непременно — 7); в последнее время белка стоит от 12 до 14 коп. В прежнее время у всех главных истуканов бывали довольно большие сокровища деньгами и мехами; но с тех пор, как эти притоны разграблены, между прочим от Обдорского они понадобились каким-то образом бывшему здесь должностному лицу, то об этом сборщики, ремесло которых переходит наследственно от отца к сыну из старейших родов, отчета не дают, да едва ли что-нибудь определенного известно об этом и самим вкладчикам. Во всяком же случае, при нынешних экономических условиях подобная первобытная религия весьма убыточна. Иногда остяк, принося в жертву своим пенатам по случаю ли своей болезни, или болезни жены, неудач в жизни, оленя за оленем, теленка за теленком, петуха за петухом, которых ему нужно покупать, лишается своего последнего имущества и впадает в нищенство, чему немало способствуют и здешние ворожеи, эти явные остатки шаманства. Бывали даже и такие случаи, конечно, крайние, что остяки приносили сами себя в жертву своим богам. Как тот молодой рыцарь-юноша Средних веков, который бросался несколько раз в пучину за кубком в ожидании разных наград от своего повелителя, один остяк, из желания очистить тяготевшие над ним великие грехи, нырял два раза в Белогорскую заводь, наиболее чтимую остяками, и выходил из нее здрав и невредим; затем он бросился снова в третий раз в быстро крутящийся водоворот и уже не показывался больше на глаза своих собратий, тогда уверовавших, что их сотоварищ, великий грешник по своим поступкам, очистился наконец от грехов, сделался угоден «кулю» и навсегда остался в глубине вод созерцать его, недоступный обыкновенным смертным. Однако же я забыл сказать еще об одном божественном представителе справедливости на земле — о медведе. Некогда он был сыном Турома и жил с ним там, на недосягаемой высоте, откуда земля представлялась ему во всей своей внешней красоте; летом испещренная реками, покрытая травою и бесконечными лесами, она казалась ему красиво раскрашенной; зимой, покрытая снегами, она была в его глазах как бы устлана коврами безукоризненной белизны, с бродившим по ним скотом, с разбросанными в разных местах деревнями и чумами. После настоятельных просьб сына, еще простодушного, Туром наконец принужден был пустить его на землю, именно на луг, здесь медведь побегал, побегал, — есть нечего, и ему надоело; по просьбе, он снова был взят к Турому; и после этого отец пустил его уже окончательно на землю с тем, чтоб он, злой по природе, не трогал бы безвинных людей, скота, а питался бы тем, чем будет ему свыше указано, ел бы неправых и злых людей, был бы на земле представителем справедливости. И медведь, живой он или мертвый, всё знает, всё видит; поэтому клятва перед лапой или зубом его, со словами «если я неправ, съешь и издери меня» считается одной из сильнейших. Перед убитым медведем самцом обязательно праздновать 5 дней, перед самкой 4 дня, с отдачей всех почестей шкуре убитого, как божеству; перед убитым пьют водку, обращаясь к нему с просьбами, как к живому, о благополучии в будущем; пляшут перед ним, с представлением различных эпизодов из своей жизни, из жизни и характера самого медведя. Но и этот представитель правды не всегда сохраняет в чистоте данный ему завет; иногда он задирает штучку по штучке порядочное количество скота из скудного остяцкого хозяйства, как это было нынче в Большом Атлыме; нередко и сами остяки гибнут под его лапами окончательно, или же после схватки с ним не досчитываются у себя челюсти, ребра, или приползают домой с дырой в животе, с изъеденным затылком и т.д. — это, может быть, грешные. Да и едва ли есть между ними безгрешные люди: они болеют, терпят лишения, видят несправедливость; но этот свет, где теперь живут остяки, второй но их мнению, — лучший; после смерти все они пойдут «вниз, в первый свет». Это — находящееся под землей темное царство, в роде «русского ада»; в нем темно, но также текут реки, остяки живут деревнями, все делают, ходят, только не говорят между собой, все молчать; ход в него там, далеко, за устьями Оби в Океане. Остяки, отправляя в эту дальнюю дорогу своего сородича, снабжают его всем тем, чем он владел и пользовался на этом свете: они кладут с покойником, одевая его в лучшие одежды, лук, стрелы, нож, котлы со всякой другой утварью, наполняя ее лучшими кушаньями: варкой, поземами, водкой и пр. В заключение убивается на могиле любимый олень, мясо его съедается, а кости и рога со всею упряжью и нартой кладутся сверх могилы; — всё это, как и олень, пригодится покойнику на том свете. Иногда с одним покойником кладут лишний запас платья, с тем, чтоб он передал его по назначению, тому или другому из ранее умерших; посылают и деньги. Жена, в знак траура по покойном муже, делает вместо него истуканчика и спит с ним, как с мужем; днем выставляя его перед своими глазами, любуется им, как бы от того, что после смерти оригинала, бока ее отдыхают. Покойников хоронят в землю весьма неглубоко, в Обдорске еще вдобавок в песчаной почве, где ветер и вода весьма скоро выгоняют их на дневную поверхность, благодаря чему я и имел возможность поживиться здесь порядочным количеством остяцких черепов, на основании чего и постараюсь представить впоследствии свои дальнейшие заключения об их умственных способностях. Кроме двух выше указанных светов, есть третий, там, в высоте; там жить хорошо, есть тоже леса, земля; живут там и люди, но какие, — остяку неизвестно; было слышно, что туда попал один самоедин волшебник, с семьей, может быть, туда попадают и русские, но нет в том свете ни одного остяка: они все идут, как грешники, вниз. Вверху на третьем свете люди не знают ни болезней, ни нужды, а главное, у них «нет русского дела», т.е. ясаку, налогов подвод, чиновников, торгашей, всех тех неблагоприятных влияний, на которые я теперь и укажу мимоходом.

«Богат и славен Кочубей, его поля необозримы» и пр. То же можно было бы сказать об остяке, имея в виду ту географическую область, которую он занимает. Река Обь — величайшая из рек в мире; за постоянство и широту ее течения ручается седой Алтай, как северными, так и южными своими склонами; с запада шлет в нее многочисленными потоками свои воды Урал. В средних частях почти плоский и едва заметный, на севере становящийся мрачным и морщинистым, даже летом покрытый грязно-белыми снеговыми пятнами, как это теперь по крайней мере заметно из Обдорска. Несутся потоки и реки в Обь с востока и северо-востока, на разных частях ее течения, оттуда, пока еще из неведомых пространств. Но не только широка и величественна сама Обь, с ее беспредельными разливами, но даже многие из ее притоков могут уподобиться по величине многим из европейских главных рек, каковы: Иртыш, Вах и пр. Во время весны, независимо от того, что уровень Оби поднимается от притока воды из ее верховьев, на него оказывают заметное влияние разновременно расходящиеся притоки ее: вот, говорят, пошла Иртышская вода; несколько времени спустя, замечают, что уровень Оби снова начал повышаться, значит, идет Ваховская вода. Главнейшими вотчинниками этих пространств по нижнему и среднему течению Оби, на расстоянии, большем 1500 верст, также всех ее притоков, в том числе нижнего течения Иртыша, на протяжении около 500 верст в длину, верст на 800–1000 по р. Сосве, также по Конде, Казыму и т.д. — нужно признать остяков. Они издревле были здесь собственниками или помещиками, расселенные сравнительно в небольшом количестве душ в своих обширных владениях, с несметными богатствами, которыми они даже пренебрегали, имея их в слишком большом избытке сравнительно с тем, в чем нуждались. Запирая реку, сор, остяки получали из них столько рыбы в течение всего года, сколько им было нужно для своего годового продовольствия, из запертого места или из реки позволялось обычаем брать столько рыбы для своего дневного пропитания, сколько кому нужно, но не больше; доступ к рыбе был открыт и для прохожих, путешествующих на тех же условиях, лови и ешь, сколько хочешь, но с собой не носи и в запас — не бери; такой обычай еще не очень давно вымер в селеньи Яркинском, в области Иртыша, вместе с придерживавшимися его остяками. Точно так же всякий из родов владел большими пространствами лесными, в которых в определенное время можно было промышлять того или другого зверя; осенью, когда белка и соболь делаются пушистыми и дают теплый мех, их промышляют, с тем, однако же, условием, чтоб потом весной не ходить уже в эти места, так как тогда они уже бегаются и щенятся, но зато весной можно идти в те вотчины, где осенью никто не был, и куда поэтому собрался на зимовку лось, — в уединенные места, где он думает зимой найти достаточно корму, а весной благополучно спастись от преследований, во время наста. Из того или другого количества убитых лосей он брал шкуры и столько говядины, сколько ему было желательно и возможно, смотря по средствам переноски, остальную вывешивал в амбарушках, построенных на сваях, или лабазах для просушки, которой за тем и пользовался по мере надобности, — такой порядок в некоторой степени и до сих пор сохранился по рекам Ендырю и Васпухолу. Таким-то образом остяк был обеспечен продовольствием в течение всего года, без особенного труда; у него также было в достатке одежды, так что в общей сложности он мог вести свою жизнь, лежа на боку, во многом не нуждаясь. Может быть, ту же рыбу он ел по преимуществу сырую в совершенно свежем виде, только что вынутую из воды или предварительно замороженную, как это и до сих пор в обыкновении по течению Оби не только у остяков, по и у русских; в таком случае, может статься, он не особенно нуждался в железной или медной посуде, приобретение которой стоило бы дорого. — При таких-то условиях, видимо, и сложился тот характер остяка, какой можно уследить в нем и в настоящее время; не приученный обстоятельствами особенно много трудиться, при малом труде получающий всё, остяк вышел кротким, миролюбивым, малоподвижным дикарем; при довольстве тем, что он имел, у него сложилась привычка уважать чужую собственность, которая сохранилась в нем и до нашего времени; тут же он видимо приобрел уважение к воде, которая его кормила, к лесу, в котором он промышлял; водой он клянется, лес — обожает. — Но с приходом русских, если характер остяка, склад жизни его и привычек остались те же самые, то изменились условия его существования.

В грамоте Феодора Иоанновича, данной в августе 1586 г., на имя «с великия реки Оби городов Куновата, Илумы и Ляпина, да городков Мункоса, Юиля и Березова» князю Лугую, за то, что он в Москву «приехал наперед всех бить челом» постановлено, вместе с данью, «по 7 сороков соболей лучших», в год на Лугуя князя и его городки ратных людей не посылать и воевать его не велеть, и поминков и посулов с них не имать». Выполнились ли эти относительно благие намерения с точностью, ограничились ли эти наложенные на остяков тягости такой скромной дозой налога, можно видеть из последующих событий, сколь ни мало их находится теперь у меня в распоряжении. В самые первые времена подчинения остяков действия находившихся здесь русских властей были конечно, бесконтрольны, об них осталось, вероятно, мало отчетов. Известно, что в первой половине семнадцатого столетия корыстолюбие воевод доходило до крайних пределов, до возмущения инородцев даже в местах менее глухих, чем долина Оби; сто лет спустя, в половине восемнадцатого столетия, «сборщики ясака брали с каждого самоеда для поклона по 10 белок или по 2 горнастая; Нарымские воеводы Аврамов и Калзаков брали с каждого остяка по 10 соболей, с каждой волости по 500 рыб, а летом, во время промыслов, брали на себя для провозки судов до Кетска и других работ по 20 человек». (Сп. нас. м. Тоб. губ. стр. LXXXV). — Это однако же явление, исключительно, случайно обнаружившееся, может быть, только в силу раздоров и контров между самими правителями; все же воспоминания и данные об общем ходе управления безответными инородцами унесены, вероятно, течением Оби туда, в недосягаемую даль Океана. Та же степень, в какой видоизменилось отношение русских администраторов к инородцам, еще столетие спустя, до половины нашего, — также едва ли может быть с точностью определена; поэтому я обращусь к другого рода статье. С тех пор, как по Иртышу и Оби начали селиться pyccкиe переселенцы, остяки начали во многих местах лишаться лучших своих земель, рыбных или звероловческих угодий. В одних случаях они готовы были делить миролюбиво свои земли и угодья пополам с русскими, в других продавали им громадные участки, с рыбными ловищами, за ничтожные деньги, за каких-нибудь 20 руб., а то и просто за сто двадцать коп., — ибо известны мне такие документы. С приходом русских более энергично зазвенел в лесу топор, загорели те рощи, которые остяк до сих пор свято охранял, как предмет им обожаемый, лесные пожары пошли далеко в глубину нетронутых, девственных урманов, состоящих из кедровников, ельников, листвяку и проч. Пожары лесные последнего столетия, 1826, конца 40-х и 1867 г. окончательно истребили урманы, придав им вид печали и разрушения: во время пожаров дым так густо наполнял окрестности, что даже по Оби не было проезда по целым неделям ни в лодках, ни на каких других судах, как будто во время самого густого тумана. По всему течению Иртыша и по Оби до самой северной границы распространения лесной растительности я нигде не встречал по берегам места, которое не было бы в недавнем времени тронуто пожаром, кроме ничтожных кусков леса, исключительно сохранившихся: повсюду обгорелые деревья, или торчащие в высоте, или сваленные друг на друга бурею; хорошо еще, если пожарище снова зарастает мелким лиственным или хвойным леском, в других же случаях под сенью упавших дерев мирно образуются болота, как будто в прибавок к тому громадному их количеству, в котором они распространены не только в Тобольской губернии, но и вообще в Западной Сибири. По отношению к инородцу такие пожары гибельны потому, что они истребляют зверя, или заставляют его переселяться в другие места. Таким образом, из сказанного становится более или менее очевидно, что с приходом русских потребности остяка мало-помалу увеличились, т.е. ему оказалось необходимым иметь больше, хотя и не лично для себя, того, что он имел прежде, вместе с тем возможность к этому сравнительно уменьшилась, так как область для его промыслов должна была в некоторой степени сузиться, а кроме того, потому, что напр., звериные промысла он должен был усилить, самые звери, особенно ценные, должны были уменьшаться в количестве, независимо от лесных пожаров. Независимо от ясака, который еще при Екатерине II состоял из 2-х соболей с души, также поборов, которые, как было выше указано, доходили иногда до громадных размеров, с приходом русских спрос на ценных зверей увеличился в такой мере, что торговые люди скупали их прежде, чем инородцы успеют внести ясак, в силу этого неблагоприятного для сбора ясака явления еще в 1620 году был запрещен тот весьма популярный тогда между торговцами путь, из Байдарацкой губы в долину р. Оби, снова открывать который ныне поехали две ученые экспедиции (см. Абрамов, описание Березовского края, в З. Г. Общ. 1857 г. кн. XII). Если одновременно с ясаком, налогами и поборами¹, остяки были отягчены подводами, — в виду чего по Иртышу с 1637 года были основаны два яма, Демьянский и Самаровский, которые едва ли в особенной степени достигли своей цели, то еще более печального имеют за собой отношения остяков к торговцам, которые заметили и воспользовались в остяках двумя главными слабостями, свойственными всем первобытным народам — дикарям: любовью ко всякого рода безделушкам самого безыскусственно поддельного блеска и низкой стоимости и неудержимой склонностью к одуряющим веществам, табаку и водке.

² При отобрании этих показаний, один из господ Новицких заметил мне, что собственно им, хозяевам, идет за фунт табаку только 4 белки, а пятую берет прикащик.

Итак, остяк, растратив свои первоначальные богатства, в умственном и нравственном отношении остался тем же, чем он был лет около 300 тому назад, он не приобрел ни особенной энергии к труду, ни той умственной изворотливости и точного расчета, которые были бы необходимы в его изменившихся экономических условиях. Может быть, с тех пор только внешность его, одеяние, изменилось: даже мертвых, с помощию ветра, я вырывал из могил, окруженными бисером, бусами, медными и оловянными бляхами, кружкáми, теперь, когда идет одна нарядная остячка, то уже обращает на себя внимание пестротой и убранством наряда; когда же их много, то звенят у них на косах, на ушах и пр. бубенчики, колокольчики, по бокам бряцают цепи, пестреют кольца из олова, меди, бусы разных цветов. Все это дорого стоит, но дороже еще обходится другое новое удовольствие — водка. Остяк до тех пор, пока не выпьет настолько, чтоб свалиться с ног, он не скажет, что был пьян. В случае, если он соображает, что по количеству водки он не достигнет этого состояния, то прежде чем выпить бренный остаток, он накладывает, напр., в рюмку, до половины, нюхательного табаку, в остальную половину выливает остаток водки, размешивает его с табаком и тогда выпивает; если такой прием не доводит его до сумасшествия, что случается, а он просто падает без чувств на землю, то значит остяк достиг того блаженного момента, который он называет: корейта-унда. О всяком другом случае, сколько бы остяк не выпил, но если он держался на ногах, говорит с пренебрежением, пил так себе, был полупьян (каскэм-ул). (Обдорск). Во всех других отношениях остяк едва ли особенно отклонился от своего первобытного типа; на севере он живет в берестяных чумах, кутая их берестом, редко кожами; на юге он хотя и построил себе юрту, четырехугольный деревянный сруб, по внешности нередко сходный с избой, но внутри только с одним чувалом, а иногда и с печкой; в юрте у него осталось то же замечательное неряшество, какого не представляют жилища многих чистоплотных животных: иногда в юрте от невыносимого смрада и запаха даже у человека с крепкими нервами захватывает дыхание; этот же запах сопровождает остяка и в дороге; комнату, в которой сидели несколько времени остяки, можно узнать по запаху; зажмурив глаза, можно чувствовать, с какой стороны остяк приближается (по течению Оби между Белогорьем и Березовым). Когда у меня в каюте каюка Куноватский князь со своим семейством проводил по нескольку часов в беседах, мне нужно было несколько часов для того, чтоб уничтожить остававшиеся в воздухе следы его посещения. Вообще хозяйки мало заботятся о чистоте, но еще меньше сами хозяева, хотя на юге остяки заводят бани и иногда моются. Все это, однако же, не мешает хозяйкам плести ковры, совершенно сходные с таковыми же жителей Камчатки, Тихого океана и угасших уже на земле обитателей свайных построек, в Швейцарии: это ковры из растительных продуктов, ситника и осоки. На юге остяки прекрасно обрабатывают крапиву, делая из нее холсты, — притом некоторые из орудий для обработки крапивы совершенно напоминают таковые же из остатков каменного века, каковые мне удавалось находить на севере России. Это изобретение — обработку и применение крапивы, кажется, недавно кто-то вновь сделал в Западной Европе. К пище остяков, кроме прежних продуктов, которые, несомненно, во всех отношениях сделались более скудны, естественно прибавился новый — хлеб; на юге остяки пекут его в юртах, по среднему течению Оби в печках, устраиваемых отдельно от жилья; здесь же пробиваются уже и другие способы приготовления хлеба, весьма многообразные: хлеб делается с икрой, кровью, беличьими кишками. Именно: с икрой, напр., остячка делает тесто так: сухую икру разбалтывает в воде, затем прибавляет сюда муку и снова месит, получая тесто; таким же образом готовит она тесто с кровью, причем последняя заменяет икру, то же самое с беличьими кишками; кишки толкутся, —получается кашица, которая разжижается водой, затем прибавляется мука, замешивается и является тесто. Тесто разминается в корыте, потом хозяйка, отстраняя со своих коленей, за чистоту которых нельзя, конечно, ручаться, всё свое скудное одеяние, раскатывает на них тесто и получает лепешки. Их она уже печет в золе, поджаривает около пламени или варит в котле, в рыбьем жире. Наконец, у самых северных остяков и самоедов господствует хлеб русского приготовления — Обдорского. В начале осени русские в Обдорске начинают напекать хлеб в громадных количествах, так что к зиме, особенно к Обдорской ярмарке, выпекается хлеба в Обдорске до 80 000 ковриг. Предварительно до продажи, за месяц или полтора, он складывается в амбары, как дрова; ковриги смерзаются, заносятся снегом, — что это за хлеб, я подожду случая впоследствии дать более подробный отчет о нем. Остяки и самоеды, закупая его поленницами, везут в тундры, в запас на целый год; как они его там едят, я тоже еще не видал.

Приведу теперь несколько примеров о домашних заработках остяков. Вот пример остяка, живущего в наиболее изобильной зверем местности и в год наиболее благоприятный для промысла. «Павел Есенков из Ендырских юрт, 34 года; у него — жена, за нее калыму не платил, воровал; с ее отцом мирился за похищение дочери с уплатой 3 руб., ½ ведра водки и дал сукна. Осенью, спустя недели 3 после Покрова, ходил за промыслом по Ендырю, верстах в 15–25 от юрт, вдвоем с племянником, лет 18; собак было 7. Ходили неделю, добыли 60 белок, разделили их пополам; ходили вдвоем еще дён 8, добыли 80 белок, потом ходили дней 6, добыли 35 белок. Ходил один сначала 5 дней, добыл 30 белок, потом 3 дня и добыл 20 белок. Затем пошли в гору вчетвером, собак было в артели 12; ходили 1½ месяца; сперва добыли 2-х лосей, 6 оленей, да соболя. После, как сделались морозы, убили 10 лосей и 2-х оленей; одного оленя нашли задавленного волками, полуизьеденного; волков было штук полтораста, а оленя задавили 3 волка. Когда назад пришли, снег растаял, стали рыбу ловить для пропитания; 3 лосины отдал в счет старого долга за 15 руб. Башмакову. Потом нанялся в работники, взял еще зимой 23 р.; поборов было много на подводы. Ждали сначала одного большого начальника и было собрано с души по 1 р. 50 к., в счет денег брали белку по 8 коп., потом ожидали другого, опять было собрано по 1 р. 20 к. На станции стояло 35 лошадей в течение 15–20 суток. С лошадями стояло много людей, которые также нанимались. Ожидавшие голодали сами, да и семьи дома шли почти по миру». Если сосчитать весь приход этого остяка зверями на его собственно долю, то он получит за весь период охоты 138 белок, 3 лося, 2 оленя, ¼ соболя; в переводе на деньги, если считать белку всю по 12 коп., лося по 5 руб. за шкуру, оленя по 1 р. 50 к., соболя в 6 р., ему следовало бы получить около36 руб.; из этой суммы остяк уже отдал 3 шкуры лося в счет долга за 15 р.; затем считая по 8 коп., в налог за1 р. 50 к. он отдал 20 белок, еще в налог за 1 р. 20 к. он отдал 15 белок, пороху 1 ф. он израсходовал на 10 белок, свинцу и дроби 2½ фунта на 7½ белок, считая по 3 белки за 1 фунт, если включить сюда собственно ясак в 75 к., за который он платит 10 белок, то на всё это остяк уже должен израсходовать 62 белки; если же сюда прибавить еще обыкновенные повинности, который он платить вместе с ясаком повсеместно, всего с ясаком от 2 р. 75 к. до 3 р., то по крайней мере за остающееся количество повинностей в 2 р. он должен внести 20 белок, всего 82 белки; из 138 у него останется только 56 белок, 2 оленя и ¼ соболя на свои расходы, всего на сумму около 11–12 руб., если только у него нет иных долгов. Но если представить, что остяку нужен хлеб, обувь, одежда и проч. продовольствие, то он, конечно, должен снова должать или идти в работники, как и сделал Есенков со многими другими товарищами, притом не нужно забывать, что когда он вышел из леса, то, конечно, не отказал себе в удовольствии испытать: корейта-унда и может быть не один раз: перед началом промысла, после благополучного его окончания, нужно было зайти к тому тонгу, возблагодарить этого мэнга и т.д. Может быть, такие-то потребности и заставили остяка идти в работники и кроме полученных 23 р. он, вероятно, успеет еще задолжаться. В случае, если года бывают менее изобильны, остяки получают меньше и еще больше входят в долги. Нередко неурожайные годы на зверя, скудные рыбой, вводят остяка в безвыходное положение. За недостатком времени не увеличиваю больше примеров, доказывающих ту неизбежную необходимость, по которой остяк, сообразно с своими заработками, должен становиться в зависимости от других. Укажу только на тот печальный путь, в котором он ищет исхода, но который вовлекает его еще в большую нищету.

Остяк не любит над чем-нибудь долго думать, останавливаться мысленно, высчитывать; у него есть люди, которые об нем заботятся, думают, рассчитываются за ясак и налоги, доставляют ему хлеб, соль, всё, что он пожелает, не жалеют ему даже денег. А между тем, что с него возьмешь? — У него ничего ни позади, ни впереди, помрет, с кого искать? Приходит, например, остяк просить денег в долг, как рассказывал мне один уважаемый человек: — на что тебе? — Весь погорел. Что же сгорело? — Юрта сгорела. Следовательно, юрта да лоскутья в ней — всё имущество остяка. Таким-то образом и приходится «кормить» остяков людям более состоятельным. — Автору статьи: «О сочинении Григория Новицкого: „Краткое описание о народе остяцком“, писанном около 1715 года», напечатанной в Известиях И. Р. Г. Общ. за 1875 г., № 1, конечно, будет приятно узнать, что фамилия Новицкого не исчезла в Тобольской губернии. Ныне, как раз в той самой Кондинской волости, где автор «сочинения об остяцком народе» был надзирателем за исполнением новокрещенными остяками христианских обязанностей и где он был впоследствии убит, существует село Шаркалинское, почти исключительно населенное Новицкими. Из рассказа старейшего в роде я узнал, что предок нынешних Новицких был поляк, что предполагается и о Григории Новицком, именно, он был поляк или малороссиянин военнопленный, поселенный в Сибири. Как автор древнего сочинения тесно связал свое имя с судьбами остяков, так и нынешние Новицкие, может быть, его потомки, стоят на той же дороге. Они кормят остяков, обувают, одевают их, несут за них ясак и подати на громадном протяжении, начиная от Кондинска и Шеркалов по Большой и по Малой Оби далеко за Березов, на протяжении многих сотен верст, также по всему Казыму, по Сосве и пр.; при всем том они арендуют у инородцев большую часть песков, доставляя им кусок хлеба. В условие они, между прочим, ставят только одно, например, по р. Сосве: за пуд хлеба, стоящий на Оби, от Сухорукова до Березова, от 30 до 35 к., берут 10 белок, на белку — 2 фунта соли; 1 ф. табаку — 5 белок; одна белка 4–5 медных колец; ь; одна четвериковая сальная свеча —1 белка; таким образом, пуд хлеба обходится остяку, считая белку во всех случаях средним числом по 12 к. — 1 р. 20 к., а белка придет г-дам Новицкпм в 4 к., вместо 12 к., притом если настоящую стоимость хлеба принять в 40 к.; пуд соли станет остяку2 р. 40 к., а принимая настоящую стоимость соли черной, нечищеной, в 80 к., белка обойдется покупателю в 4 к., фунт табаку, стоящий много 15 к., обойдется остяку 60 коп., а белка покупателю — 5 к.², 100 медных колец стоит в Ирбите 50 к., следовательно, 5 медных колец = 21½ к. = 1 белке, если фунт сальных свечей представить равным 20 к., то ¼ = 5 = 1 белке. (Данные взяты из биографии остяка Данилы Маримьянина, записанной у меня в дневнике, цифры стоимости давались им в сообществе и других, бывших налицо, его товарищей). При выезде моем из Самарова мне встретилась лодка, принадлежащая одной только ветви Новицких. В ней было, кроме всяких других мехов, 50 000 белок, шедших на ярмарку; по выше приведенным данным, стоимость белки средним числом, меной на товар, обойдется в 4 к., следовательно, за 50 000 — они заплатили 2000 р., если они продадут их на ярмарке по цене, стоявшей ныне на свободе по долине Оби, по 14 к., то приобретут 5000 барыша; с инородческих песков гг. Новицкие нагружают до 3 больших павозков всякого рода рыбой, за обыкновенную существующую по р. Оби низкую арендную плату, между тем как остяк, прикормленный ими, наделенный хлебом, состоящий им кругом в долгах, не имеет права отдавать ни песков, ни пушного товара в какие-либо другие руки. В какой степени действуют гг. Новицкие при всех этих неусыпных заботах и попечениях об остяках, в духе того христианского учения, которого, может быть, их предок был одним из первых проводников, — предоставляю судить другим. После этого примера кстати приведенного мною по двойному его научному интересу, я не буду вдаваться в дальнейшие подробности в отношениях между остяками и их «кормильцами», из коих последние заняли даже свои определенные области по течению Иртыша и Оби, также по побочным притокам этих рек, в которых кормление остяков кажется еще более привлекательным для кормильцев, по глухому и часто совершенно изолированному их положению, в силу чего здесь и можно быть в той или другой степени самостоятельным; там, где кто-либо достиг такого идеала, — значит, хорошо, можно быть вполне самостоятельным и бесконтрольным. Но в особенности на главных реках стоит нередко между кормильцами сильная борьба за области или преобладание, то, что в общежитии называют конкуренцией, и чтоб выйти из нее победителем, нужно занимать удобное географическое положение, т.е. иметь постоянное жительство между остяками, или жить в центре их земель, какова, напр., Кондинская волость, нужно начать приучать остяков к хлебу с более или менее древних времен, т.е. их прикармливать. Даже этих двух условий достаточно, чтоб считать прочным свое положение даже в центральном, бойком месте. В некоторых местах сталкиваются два, три кормильца, пришлеца; они все задают вперед деньги хорошему охотнику (или рыбаку), в разное время и в немалом количестве. Но в 1870 году при бывшем хорошем урожае кедровых орехов с одного ничтожного клочка кедровника, уцелевшего по какому-то случаю от лесных пожаров, было выношено до 13 000 пудов орехов сравнительно небольшим количеством Ендырских остяков, получивших за орехи до 21 000 руб.; небольшая часть из этих денег пала на долю русских, собиравших орехи, часть была уплачена в казну тысяч до 3000, все же остальное было пропито; то же самое и с остяком-охотником, получающим вперед деньги под зверя; еще до начала промысла он все промотает, или если выйдет из лесу со шкурами, то в крайней нужде, которая и влечет его к кормильцу, занимающему центральное положение, который ближе всех и дорога к которому пробита его дедами и прадедами, и к которому он сам ходит за необходимыми ему в нужде крохами хлеба зиму и лето. При таких-то условиях конкуренция ложится на остяков еще более тягостно; остяк, уплачивая доли ближайшему хозяину, начинает бегать, скрываться от остальных, которых долг он чувствует за собой. При таких-то условиях можно всегда верить торговцам, что долги за инородцами остяками пропадают или остаются за ними на весьма долгое время; все же другие случаи пропажи долгов нужно подвергнуть крайнему ограничению, кроме одного, с которым и я вполне буду согласен: это бывает тогда, когда вымирают не только задолжавшие отцы, но и их дети и все их потомство, тогда долги все, конечно, пропадают… И прежде чем привести из известных мне примеров один или два в пользу того, что за остяками в большинстве случаев долги не пропадают, если только кто-либо из потомков задолжавшегося остается в живых, я позволю здесь сделать себе в пользу этого одно наведение чисто научного характера. Фамилии всех русских, занимавших издавна центральное положение между остяками и влиявших на них экономически, имеют чрезвычайно много представителей, т.е. сильно расплодились, тогда как все они происходят от единичных личностей; если б собрать в полной степени точные статистические данные, то можно было бы несомненно прийти к заключению, что в долине Оби из русских преимущественно плодились: торгующие казаки, бывшие вахтера запасных хлебных и соляных магазинов, отчасти лица духовного сословия, одним словом, все те лица, которые стояли в более или менее тесных отношениях к остякам, из которых некоторые по преимуществу должны были печись о пользе и благе инородцев. Так, на Оби из торгующих господствуют фамилии Кайгородовых, Протопоповых, Новицких, Нижегородцевых, Плехановых, Карповых. Большая часть Березовских казаков — Шаховы, первоначальный прародитель которых первый пришел в Березов и сокрушил здесь остяцкого — Нувый-ази (Еман тоже), перенесенного за тем в Тегинские юрты. (По преданно остяков). В руках этих фамилий сосредоточены капиталы, влияние на местную экономическую жизнь, притом есть некоторые, владеющие капиталами, но или не имеющие особенной плодовитости (Буторины, из вахтеров) или плодовитые только на дочерей и поэтому служащие умиротворяющим элементом для сплачивания других фамилий, через порождение между ними родства. (Через родство едва ли все более и более не упрочивается неприкосновенность многих областей для кормления остяков). Я почел долгом привести этот факт размножения тех или других фамилий потому, что он находится в соотношении с одновременно совершающимся с ним фактом вымирания остяков. Природа представляет нам много явлений аналогичных этому, для вывода надлежащих умозаключений; напр., в яйце первоначально существует только ничтожное зародышевое пятнышко, но когда в силу неизменных законов оно начинает развиваться, то поглощает первоначально окружающий его желток, затем белок и делается тогда уже весьма заметным зародышем или целым организмом. Мне приходит на ум еще другое биологическое явление из жизни сравнительно низко организованных животных, уподобляющееся отношению кормильцев к остякам. Это факт замечательного ухаживания муравьев за травяными вшами, при котором первые холят, очищают, стерегут от всякой опасности последних; притом оказывается, что у трудолюбивого насекомого простой расчет, — он хочет воспользоваться за свои труды тем нектаром, который выделяют невзрачные, покровительствуемые им создания. И нужно думать, что муравей гораздо более благороден в своей роли, чем те из обских торгующих, которые говорят о себе, что остяки их разоряют, не платят им долгов и что они, торгующие, кормят остяков из благодеяния. — О том, что остяки платят свои долги не только за себя, но и за отцов и дедов своих, говорится во всех об них описаниях, не только научных, но и популярных. Прибавлю к этому следующее; мне известен остяк в Малом Атлыме, который, оставшись от отца 10-летним, до сих пор, в течение 15 лет заслуживает долги своего отца, живя в работниках, причем ему, конечно, неизвестно, был ли его отец должен и действительно ли столько, сколько говорят, при этом нужно сказать, что редкий остяк знает величину своих собственных долгов. Он знает, что должен, и иногда говорит долг вдвое больший, чем у него может быть; он взял хлеба, холста, знает тогда-то, тогда-то брал, но сколько за это поставить, — полагается на добросовестность торгующего. А в какой степени на нее нужно полагаться, можно видеть из следующего. После смерти старого князя Артанзиева, сын его, нынешний князь, встретился с некоим Булатниковым, проживающим в селе Кушеватском, который говорит князю, что отец его был должен ему Булатникову и чтоб поквитать этот долг, князь бы заплатил ему 15 р. денег и отдал бы принадлежащие ему, князю, сор для рыбной ловли в течение 5 лет, что и было исполнено, хотя Артанзиев не имел никакого понятая и никаких данных о долгах своего отца. Ныне прошло 20 лет со смерти старого князя, а Булатников все еще говорит Артанзиеву, не пора, долг еще не кончился, он должен еще владеть сором и ловить в нем рыбу.

³ По 3 р. за пуд мерного осетра, до 5 четв., а недостающий даже ½ вершка, идет за половинную цену.

Но чтоб не стоять на мелочах, обращусь к главнейшему источнику, из которого остяк мог бы черпать себе благосостояние; это, конечно, Обь, которую не поглотит пожар и течение которой не остановит никакая земная сила; но остяк умеет из огня выходить целым, из воды сухим, попросту нищим; в его владениях, часто его собственными руками, теплые люди жар загребают. Вот пример. По Иртышу, около Романова, на Филинском песке, принадлежащем остякам, арендатор нисколько лет назад выловил и продал 1000 осетров, но пуду средним числом каждый; взявши за пуд по 5 р., он получил 5000 руб., затем язя, щуки, стерляди добыл до 1000 пудов, по 2 р. за пуд, он получил 2000 р., не считая до 18 000 шт. всякой другой, мелкой рыбы. Если ему содержание неводов и рабочих обойдётся, по самому большому масштабу 2000 р., то он получит чистого барыша в лето с песка — 5000 р. с., платя за него каких-нибудь презренных 100–150 р., и то по большой части гнилым товаром, так как арендатор — местный житель. Теперь возьму для примера другой песок, на Оби, в самом бойком месте, и один из лучших и постоянный — Белогорский. Он, как и большая часть песков, где живут остяки с русскими, принадлежит им пополам. Остяки отдают свою половину в аренду, так что в ловле крестьяне чередуются с арендатором посуточно. Крестьяне ловят 3-мя артелями и добывают в лето и осень, считая на все три артели:

Нельмы осенней мерной:

Следовательно, крестьяне тремя артелями вылавливают в лучшем случае рыбы на 4240 руб. по местным ценам. Невод стоит им на каждую артель 800 руб., на всё общество 900 руб., не считая работы, которая идет у них на устройство невода; но так как в лове участвуют только 39 человек, а всех крестьян собственников 78, то ловящие покупают у остальных 39, не участвующих в ловле, их право на песок за 91 руб. В лето. За вычетом этих расходов приходится участвующим в ловле крестьянам около 80 руб. на человека за труд по неводьбе. Естественно думать, что то же количество рыбы вылавливает и арендатор, на ту же сумму, так как он располагает своими сутками, как и крестьяне. Расходы у него следующие: два невода, может быть, бóльшие, чем у крестьян, стоимость их много — 700 руб.; жалованья 26 рабочим по 25 руб. (оно может быть и меньше, как я твердо убедился на севере при дальнейшем путешествии) и 100 руб. башлыку — 750 руб., содержания им на 215 руб. (табак, бродни, рукавицы, хлеб). Всего 700+750+215=1665 р. Вычитая эти расходы по неводу и по всем затратам на содержание рабочих из 4240 руб., найдем 2575 руб., которые получил бы арендатор, если б продал рыбу тут же на месте, при всех тех стеснительных условиях, при каких продают ее крестьяне: покупатели бы нашлись, так как уже в Тобольске за нее можно получить цену в полтора раза большую, даже двойную. Но оставаясь при местных условиях, арендатору из 2575 руб. нужно заплатить 62 руб. годовой арендной платы остякам, на 13 руб. выпоить им водки, что было бы знаком крайней милости, и еще более бы закрепило за ним песок (крестьяне дают остякам за песок 100 руб. в год, но они отказываются). Затем арендатору остается 500 руб. откладывать от дохода на случай неуловного года, что в течение лет 5 может случиться хотя один раз. И при всех этих условиях доход с песка в 2000 руб. сер. ежегодно будет прочно ему обеспечен.

Нужно думать, однако же, что остяки сравнительно дешевле отделываются от своих кормильцев, чем такие же вотчинники на рыболовные пески, — крестьяне, которые во многих случаях закабаляют не только пески свои капитальным рыбакам, но даже и лично себя. Я приведу здесь выписку из контракта, из которой будет видна и система заготовления рыбы для продажи. Рыба, выловленная в теплое время, летом, — солится; в это время вода повсеместно в долине Оби теплая, нагретая, подергивается массой водорослей, диатомей, «вода цветет», как здесь говорят; да и рыба в это время дряблая, мягкая, даже положенная в спирт, скоро портится, разлагается; в жары рыба любит воду свободную, свежую, она ищет себе приволья, корма, отъедается; в жаркое лето, но солнечным дням, она любит всплывать на поверхность воды, как бы дышит здесь свежим воздухом, ловит мошек, комаров, липку, — говорят: «экая погода, даже рыба играет». Рыбу, выловленную в этот период, солят. Но с тех пор, как жары начинают упадать, вода холодеет, — отъедается и рыба, она становится плотной, крепкой и выносчивой, — такую здесь, на всем протяжении от устья Иртыша до Березова, садят в сады, в которых она живет до самых значительных заморозов; когда холод сделается постоянным, рыбу вынимают неводами из садов и замороженную везут на продажу в Тобольск, в Екатеринбург, в Ирбит, в Нижний, в Москву, и она даже доходит до Петербурга. Вот условия, на которых крестьяне одного села при реке Оби ловят эту рыбу:

«1) Мы, крестьяне такие-то и такие-то с товарищами, по обоюдному нашему соглашению, условились с ними (рыбопромышленниками), такими-то и такими-то, производить в лето сего года рыбопромышленность стрежевыми неводами на принадлежащих нам рыболовных песках и добываемую нами разного рода рыбу с самого начатия промысла сдавать им, рыбопромышленникам, свежую в соль, по условленным ценам, а именно: осетра мерного (один пуд до 1½ и более пудов весом) по 1 руб. 15 к. за голову, нельму мерную 45 к., муксуна обыкновенно 12 к., сырка, язя и щуку по 2 к., нельму недомерка 22½ к.; а когда будет удобно, по выпадке из-под воды земляных садов, обязаны таковую садить всю без изъятия в подобные сады; а во время осени должны иметь неослабное наблюдение за садами, чтобы в оных не было ущербу или упадка рыбы от нерадения и недосмотра нашего. В случае же от воли Божией последует какой-либо упадок рыбы, то за это нам не отвечать, так равно и с хозяев иску не чинить; а по заморозу рек в удобное время обязаны мы, крестьяне, выневодить из садов всю посаженную рыбу и заморозить в самом лучшем виде, хорошего замороза и цвета, скласть таковую в глухое место, дабы она от теплого воздуха не могла попортиться, а когда хозяева потребуют для сдачи садовой рыбы, тогда беспрекословно каждый из нас обязан явиться и сдать оную хозяевам по следующим ценам: осетра мерного от 5 четвертей, муксуна и нельму от 9 вершков по 2 руб. 40 к. за пуд, сырка 1 руб. 15 к. за пуд, язя на 1 руб. за пуд, щуку, налима уступить против существующих цен 12 к. с пуда и сколько будет в улове разной рыбы, отнюдь на сторону, кроме их, рыбопромышленников, не сдавать за какие-либо частные долги.

2) в счет этого подряда мы, крестьяне, такие-то и такие-то с товарищами, вырядили от них, рыбопромышленников, на каждый пай забору, как-то: хлебом и деньгами, с неводным материалом по тридцати рублей, — всего на тридцать шесть паев одну тысячу восемьдесят (1080) руб. В счет их получили от рыбопромышленников вперед, на уплату податей за 2-ю половину 1875 г. по 6 руб. и ржаной муки по 10 пудов, ценою по 35 к., на 3 руб. 50 к., итого на каждый пай по 9 руб. 50 к., а остальное количество получить по приплаву баржи неводным заведением и мукою.

3) По принятии от них, рыбопромышленников, неводных обзаведений, весною мы обязаны приступить к сделке неводов своевременно и окончить таковые во всей исправности до появления морской рыбы, а также приступить к расчистке принадлежащего нам рыболовного песка. В продолжение рыбопромышленности должны быть с должным старанием, не упуская из виду принадлежащие сутки и тони и никто без дозволения артели не должен отлучаться на домашние и другие работы.

4) По окончании всего летнего промысла и по сдаче садовой рыбы должны сделать с рыбопромышленниками верный расчет, и если против забора нашего окажется недолов рыбы, то причитающиеся с нас деньги обязаны заплатить им безнедоимочно, по неимению же таковых в наличии, должны поступить к ним в этот же подряд в следующее лето на тех кондициях, какие по обоюдному нашему согласно условлены будут; буде же сверх забора будет перелов рыбы, то предоставляем право им, рыбопромышленникам, зачесть таковой за расчеты, состоящие на нас по этому же подряду по неулову рыбы в прошлые года».

Эта выписка говорит сама за себя; из контракта видна вся тяжесть условий, падающих на крестьян: здесь крестьяне на своем собственном песке, со своими рабочими силами являются как бы крепостными; — хозяевами становятся подрядчики-рыбопромышленники, интерес которых в контракте огражден со всех сторон. Крестьяне должны работать летом при жарах, к концу его в сырости и слякоти, зимой на морозах и притом во всем подвержены ответственности или своим карманом, или постоянными долгами, закрепляющими их в одном и том же положении; мало выловил — давай, много выловил рыбы, тоже давай за нынешние или старые годы, рыбопромышленнику остается только получать рыбу во всей исправности по ценам самым низким; пуд мерных: осетра, нельмы, муксуна, тут же, в этом селе или в других селах ближе или далее лежащих, продается на свободный, условиях в мороженном состоянии по 3 р. 50 к., следовательно, если бы подрядчики продали рыбу тут, на крестьянском песке, то получили бы по 45% на рубль; на самом же деле им пришлось бы еще больше, так как деньгами они израсходовали только 210 р., остальное — до 1080 р. — они уплатили неводными материалами и мукой. Оставляя в стороне коренные расчеты о возможной стоимости муки с доставкою на место (доставка, по воде и по течению, должна быть дешева, так как хлеб гонится на барках, силою рабочих, нанявшихся на лето, в неводьбу, о чем будет еще речь), укажу только на тот факт, что ныне же в Елизарове торговцы отдавали хлеб, в долг, без всяких обязательств по отношению к рыболовству, по 30 к. за пуд; если они надеялись таким образом выручить здесь не только свою цену, но и приобрести выгоду на хлебе, то подрядчики, по выше приведенному контракту, несомненно взяли на рубль, уплачивая его хлебом по 35 к. за пуд, по крайней мере 15% лишних, значит, рыба уже обойдется им более, чем на 60% дешевле ее действительной местной стоимости. Таким-то образом крестьяне, употребивши деньги на подати, съедят даже во время самого рыболовства весь взятый ими хлебный запас (земледелия здесь не существует), а осенью должны снова возобновить тот же приведенный мною контракт, на тех же условиях, тем более, что, в случае недолова рыбы, денег им взять совершенно негде. Но Елизаровцы еще более счастливы, чем соседи их, — крестьяне Сухоруковские.

1866 год застал Сухоруковцев состоящими в подобном же вышеприведенному подряде с одним купцом рыбопромышленником, владевшим тогда самыми лучшими песками по течению р. Оби, до самого ее устья. Лето этого года обрадовало Сухоруковских крестьян замечательно хорошим уловом, таким, на какой весьма трудно было надеяться. Рыбы ловилось столько, что прикащики купца едва могли управляться с засолом ее; наконец, дошло до того, что у них истощилась вся соль; они должны были отказывать крестьянам в приемке рыбы по неимении соли, и просили их пускать ее в сад; и так как прикащиками соли совершенно не было найдено, то посадка рыбы в сад, начавшись с самого жаркого периода лета, долго продолжалась и наконец от жаров, от тесноты, частию вообще бывшей в этот год слабости рыбы, она начала дохнуть. При начавшейся затем попытке, под руководством прикащиков, выневодить рыбу, большая часть ее была упущена. Из 150 голов осетра разошлось по сору и издохло 90, из 600 голов нельмы — 130, из 27 000 муксуна — 18 000, из 15 000 сырка — 10 000, всего, не считая мелкой рыбы, по самому умеренному расчету на 5400 р. Кто же здесь виноват, на ком должна лежать ответственность за эту громадную утрату; чем в контрактах гарантируется интерес крестьянина? — Если бы у купца рыбопромышленника было достаточно соли, то большая часть рыбы осталась бы у него в бочках, соленою; остальная, пущенная в сад в меньшем количестве и уже в более окрепшем виде, имела бы больше шансов вынеси и неволю, тогда не потребовалось бы выневаживать рыбу не в свое время, все бы пошло, без вмешательства в дело прикащиков. Если б с крестьянами случилась такая беда, что они не выневодили бы из сада рыбу зимой в течение долгого времени, по каким-либо домашним обстоятельствам, то рыбопромышленник мог бы придраться к ним за несвоевременную доставку рыбы по первому требованию; на основании контракта, он мог бы привести доводы, что время ушло, цены упали и т.д. Точно так же он мог бы придраться к крестьянам, если бы они, получивши отказ принимать рыбу в соль, по недостатку ее у хозяина, унесли бы другому рыбопромышленнику. Между тем по отношению к крестьянам он другого мнения: «в бочках у меня рыбы нет, мороженною она не принята», а если и «последовал» у крестьян упадок рыбы, то «от воли Божией» и, следовательно, он ничуть за это не ответствует. Поступил бы этот рыбопромышленник несколько более человечно, если бы принял хотя часть беды на свою долю; но во время многолетней своей практики на поприще рыбопромышленности по р. Оби он не привык особенно вникать в положение рыбаков и в данном случае, сложив с себя всякую ответственность за упадок рыбы, старые долги, причитающиеся по его счету на крестьянах села Сухорукова, пожертвовал, вместе со всеми другими, в пользу благотворительных заведений в Тобольске. Уже достаточно очевидно из примера, выше мною приведенного, что крестьяне, в течение десятков лет служащие рыбопромышленнику, побуждаемые нуждой и часто крайностью, на выясненных уже условиях, были бы достойны несколько лучшей участи, чем нынешние Сухоруковские. Из 49 человек, участвовавших в подряде у этого рыбопромышленника, на каждого положено уже официально вносить на благотворительные заведения, за долг, по 1 руб. в год; ныне осталось из участвовавших только 27, следовательно, они вносят уже много лет за всех; со временем число участвовавших в подряде, конечно, еще уменьшится, и тогда благотворительность рыбопромышленника тяжело ляжет не только на оплаканные рубли отцов, но и на рубли их потомства.

Укажу еще на один источник, с помощью которого торговцы наполняют свои суда, или посудины, по здешнему выражению, всякого рода рыбой из р. Оби. Со вскрытием Иртыша, около Тобольска начинается оживление. Десятки барок, коченевшие до того времени во льду, начинают чиститься, подновляться и грузиться всякого рода товаром: мука, соль, табак, всякого рода мелочь, побрякушки для остяков, кожи, бродни, бочки, осмоленные сверху, и которые мне казались подозрительными: не оправдывают ли они на себе пословицы, что «наружность бывает обманчива» тем более, что иногда мне даже и говорили, что на барке есть водка для рабочих»; в том-то и дело, что в факте ее присутствия в разных посудинах, смоленых и не смоленых, я ни чуть не сомневался; но потом убедился, что рабочему на промыслах не удается даже понюхать того места, где она лежит. Наконец является и самый дешевый товар на барке — сами рабочие, в большинства случаев они тоже нагружены спиртом; но в них он проявляет свое естественное свойство скоро испаряться, в силу чего они снова исчезают с барки на берег, чтобы найти доступ к тому, что для них надолго потом сделается недоступным. Барка нагружена, стоит, ждет рабочих, но их нет, хозяин торопится. Ищут их, собирают, иногда грузят на барку едва живых от переполнения спиртом; но это для них — последнее удовольствие. Иногда предусмотрительные хозяева за несколько дней до отплытия барки садят рабочих в полицию, если б они были и трезвы, дабы сохранить их от пагубной страсти, для удовлетворения которой кажется загадочным, где рабочие берут средства, так как ничтожные деньги под работу еще с осени забираются вперед. Они по большей части люди бывалые, с Камы, с Волги, из разных частей России поселенцы, также местные жители: крестьяне, татары, бухарцы; многие из них, если б они жили при Ермаке, пошли бы с ним в самые неведомые страны, покорять Сибирь, Китай, Индию, и руководимые умным, сильным нравственно, энергичным и справедливым человеком, терпеливо, без ропота несли бы все трудности и лишения на пользу предпринятого дела. Несут они эти трудности и здесь, но едва ли всегда под руководством людей прочно установившейся нравственности и чувства справедливости. — С отплытием барки из Тобольска начинается одна из самых трудных обязанностей рабочего. Барка идет, как здесь говорят, «своесильно», по течению. Но всем, знакомым или научно, или на опыте, с севером Азии и даже России, хорошо известно, что от берегов Камчатки «до Финских хладных скал», по всем большим и малым рекам, во все времена года, из чего и весна не составляет исключения, преобладают ветры северные, как раз противные ходу всех Обских «посудин», пробирающихся иногда со своим грузом далеко к северу, тысячи за полторы, за две и более верст от Тобольска; при таких-то условиях посудина, какая бы она ни была, недалеко уйдет к месту своего стремления. Между тем хозяин торопится, боится опоздать к промыслу, и тут уже рабочий не имеет ни днем, ни ночью покоя; ему нужно сидеть в гребях на громадной и неуклюжей посудине, владеть веслами, имеющими форму едва обтесанных бревен, под противным, нередко крепким ветром; нужно заботиться, чтоб барку не нанесло на мель; если села она, нужно лезть в холодную весеннюю воду. За наступающую в нем вялость и утомление он получает потасовки и подзатыльники — привычка, которая до такой степени на посудинах вошла в обычай, что с них распространяется на суда более изящные, появившиеся на водах р. Оби с целями более высокими. Сплав судна, это только косвенная работа; главное назначение рабочих — неводьба на тех песках, которые арендуются рыбопромышленниками от инородцев. Но прежде, чем сделать набросок общей жизни рабочего на песке — месте удобном для рыболовства, замечу, что на каждый невод, длиною от 350 до 500 ручных маховых саженей (от 700–1000 метров), полагается 8–9 человек рабочих, кроме берегового — рабочего, обязанного следить за починкой невода, и башлыка, главного лица при неводе, который руководит неводьбой, исправляет невод сообразно с требуемыми при рыболовстве общими и местными условиями: глубиной реки, быстротой и пр. Я подъезжаю к любому песку, подхожу к первой так называемой артели рабочих, стоящих за одним неводом. Оказывается при неводе 9 рабочих рядовых, кроме того один башлык на 2 невода, один береговой, тоже обязанный следить за целостью двух неводов. По окончании тони я подзываю первого рабочего — только чтоб тут не было хозяина или заступающих его место, иначе услышишь: «всем довольны, знать не знаю, ведать не ведаю»; задаю ему вопросы, из которых складывается такой эпизод из его биографии, сопровождаемый спорами уже собравшихся рабочих и окончательным заключением: «верно»!

«Михаил — крестьянин Тобольского округа, Дубровной волости: жалованья 18 руб., взял перед Новым годом; ходит «на низ» — 5 лет. Пришел ныне в Тобольск на барку служить по забору 2-го мая; из дому шел пешком 3 дня; взял пищи только один хлеб. От Тобольска плыли сюда на песок на паузке (судно — по форме совершенный утюг), который был нагружен товарами до 15 000 пудов, притом работали веслами при противной погоде, самая худая работа. По приезде на песок получил бродни, их хватает на ½ месяца, потом делаются дырявыми, течет вода, ходишь как босой; за заплатками нужно ходить к хозяину раз 10 (один из артели, молодой еще парень, утверждал, что дает и тогда, когда сходишь раза два, но так как он в неводьбе еще в первый раз, то другие с ним не согласились). Получает по 1 фунту табаку в месяц и рукавицы, стоимостью в 30 к. Кормят только рыбой, той мелочыо, которая остается от тонь; мясо только в передний и задний путь, так как покупка рыбы в это время стоила бы дорого. Водки никогда не дают. Живут в избушках без печки, негде просушиться. Пологов на защиту от комаров не дают. Не только для пологов, а не дают холста, чтоб зачинить дыры на единственной рубашке. Вся «одежа» — своя; нижнее белье в единственном экземпляре (следовательно, менять его нельзя, а нужен случай, чтоб только просушить его). В чем пришел, в том и здесь и с тем придется идти домой, т.е. в лоскутьях. Тянут артелью пять тонь невода; при хорошей погоде на тоню нужно 4 или 4½ часа, следовательно, пять тонь можно вытащить в сутки; если худая погода, то тащат и 1½ сутки, значит, в течение суток или полуторых суток требуется беспрерывная, тяжелая работа. По окончании пяти тонь наступает другая артель и тянет невод тоже пять раз; отдыхать приходится, да сушиться часов 8–10, а там опять гонят на работу, чистить рыбу и пр. По окончании пяти тонь второй артели, снова принимается за свои первая. Если после тяжелой и трудной работы, особенно после непогоды, рабочий утомится и расстроится здоровьем, если ему «заскудается», то хозяин все-таки нудит к работе, гонит и ругается. Бывает, что и побьет. В Тобольск возвращаются к Покрову или после, в первой половине октября». Затем в артели следуют русские крестьяне: отец, 19 р. жалованья, его сын — 20 р., Пятовщик — 20 р., полотенщик — 15 р., татарин — 18 р., бухарец — 18 р.; два остяка, один получает 18 р. и сверх получаемых другими рабочими бродень, рукавиц и табаку, берет верхнюю одежду: гуся из фабричного сукна на 3 р. 60 к., рубаху и порты, второй — 20 р., но без гуся, а только с портами и рубахой. Всего, следовательно, на невод жалованья рабочим, считая ½ башлыка и ½ берегового, идет 236 руб., а среднее на человека — 20 р., в каковой цифре я убеждался и раньше и после, где только сам лично записывал показания рабочих. Оставляю теперь в стороне все другие результаты сделанного мною перечета рабочих и их жалованья. На некоторых песках преобладают поселенцы, в других смесь наций и сословий: крестьяне, мещане, татары, поселенцы и пр. Много людей бездомных, бобылей, есть и семейные; дома остаются жены, дети, матери, сестры, которые кормят себя уже своими силами и зарабатывают иногда на месте, на покосах и жатвах у соседей руб. до 20, т.е. больше, чем многие из работников на отдаленнейших Обских песках. Прибавлять дальнейшие подробности насчет содержания и быта рабочих к тем более или менее коротким характеристикам, которые уже приведены выше в эпизоде из биографии любого рабочего, будет даже не особенно здесь кстати. Касательно помещения нужно сказать, напр., что и сами хозяева живут на песках в самых походных жилищах, в избах, с комарами, с запахом, часто темных. Тем более трудно найти какие-либо удобства в помещении самих рабочих: оно состоит из низенькой лачуги, в форме четырехугольного сруба, часто с плоской крышей, напоминающей деревенские бани, сажени 1½–2 по диагонали; в одном углу его обыкновенно находится чувал, — самая первобытная форма камина; пол помещения — земля; на некоторой высоте от пола находятся по стенам лачуги нары, на которых рабочие спят вповалку; в таком тесном помещении спят обыкновенно до 15–20 человек рабочих, и воздуху может быть еще достаточно и смрад в помещении уменьшается потому, что лачуга представляет бесчисленное множество отверстий в стенах, в крыше; с последним обстоятельством соединено, однако, другое неудобство: сквозь щели и отверстия летом забираются комары бесчисленными стаями, к концу лета бури и непогоды дают себя знать в жилье рабочего, которого положение действительно не завидно: летом, в жары он преследуется комарами, во время работы в течение суток, возвратившись на отдых, он встречается с ними же; осенью или в конце лета, промокший на сырости и непогоде, среди воды, полуобутый, оборванный, он находит ту же слякоть, сырость, промозглость воздуха и в своем печальном жилище. — Невыносимо плохо положение остяка, но хуже оно еще у рабочих на неводах. В вышеприведенном перечне рабочих я упомянул о двух остяках; они получают лучшее или даже высшее жалованье, стоимостью выше, чем на 20 р., чего нет ни у одного из участвующих тут же, рядом с ними, русских рабочих; кроме того, остяки не плывут с судами рыбопромышленников ни вперед, ни назад, позже русских приходят на песок, раньше уходят. Остяк часто имеет при песке свою юрту, жену, семью; он живет на песке, как дома; для спасения от комаров он изыщет все средства, чтоб приобрести себе полог; в случае надобности он употребит на него платья своей жены, которые он дал ей на свадьбу или она принесла в приданное. От комаров, этого бича севера, даже животные, лоси, олени и пр., ищут себе спасения то в густом непроницаемом лесу, то заходят в воду и погружаются в нее всем туловищем, оставляя на ее поверхности только малую часть головы или рыло; лишен этой возможности избавиться от них только русский рабочий, он не имеет не только полога, но даже и старого лишнего лоскута, которым мог бы прикрыть свою голую во время работ шею, наиболее доступную комарам: я видел рабочих, которые с удовольствием закрывали свое лицо и шею, вместо сетки, старыми засмоленными лоскутьями неводных сетей, выброшенных водой на берег. Обижен рабочий косвенно, обижается он и прямо, и немыми свидетелями его обид являются только собственные его лохмотья и синяки. Вот выписка из дневника: «Рабочий, как человек, принижен и убит нравственно; он, как живой организм, подвержен всем неблагоприятным влияниям однообразной и мало питательной рыбной пищи, сурового и непостоянного климата, тяжелого труда, в совокупности крайне гибельно отзывающихся на его здоровье, которое исправить часто решительно невозможно; с другой стороны, самые условия найма и пребывание на песках не представляют к этому никаких средств. Больной рабочий, если он только может ходить и двигаться, высылается на какую-либо другую работу около дома, кроме неводьбы, на обмывание рыбы или поправку снастей. Больной тяжело предоставляется сам себе и своим стоном убаюкивает монотонную и безотрадную жизнь своих собратий. Больные рабочие не имеют ни отдельного жилья, ни лекарств или докторских советов. На одном песке я встретил из 4-х артелей татарина: он вместе с другими, тут же спавшими усталыми рабочими, мучился от страшной боли и спазмов в желудке; он стонет и охает, мечется в стороны, то встанет, то ляжет; в течение недели он уже не мог ничего есть. На другом песке из 40 человек, было 5 больных рабочих, с совершенно почти отнявшимися ногами. Но в особенности поразил меня своим видом один из них: щеки и глаза впалые, цвет лица изнеможенный, рот с оскаленными зубами, как у покойника, руки исхудали, а ноги, как бревна, распухли, так что я едва мог поднять и поставить его, чтоб снять с него фотографию; одетый в заплатанное овчинное рубище, он представлял из себя только тень живого человека (по забору он взят уже больной из дому).

Скажу еще об одной стороне дела, относящейся больше к мрачному северу, где уже более холодно и где вода более мутная, в которой, впрочем, и удобно рыбаку «рыбу ловить». Много раз я пробегал глазами в течение своего путешествия и читал с огорчением нижеследующие строки: «В 1857 году Совет Главного Управления, в ограждение инородцев от обманов и стеснений со стороны русских, положил рыболовные инородческие статьи Березовского края отдавать с торгов» (Списки нас. м. Тобольск, губернии, стр. CCXXVIII). Мне было жаль потому, что это постановление осталось только на бумаге н лежит где-нибудь спокойно в архиве; дело ограничилось только тем, что об нем упомянули в книге, которой также, вероятно, никто с особенным усердием не читает, тем менее остяки, до которых это непосредственно относилось. Действительного же применения этого правила к инородческим пескам я не встретил нигде по Оби, кроме одного случая уже не инородческого. Между Березовым и Обдорском находится на Оби один из лучших песков, Мелёксинский; он принадлежит Березовским крестьянам и с небольшим, довольно маловажным песком, лежащим около него Комарьим, отдается крестьянами с торгов; за Мелёксинский песок платят аренды по 1600 р. в год. На эти деньги возможно было бы приобрести большую часть остяцких песков, лежащих на всем протяжении Оби, от места ее разделения на Большую и Малую, около селения Чумашевского, далеко не доезжая Березова, до самого крайнего предела, докуда распространено теперь по ней рыболовство; тут бы вошли пески во многих отношениях лучшие, чем Мелёксинский — Куноватский, арендуемый по здешней системе за 300 р., Яровской, самый лучший по всей Оби, за 200 р.; затем пески вроде Питлярского, едва ли особенно уступающие Мелёксинскому — около125 руб., Перегребный, со всею массою принадлежащих к нему мелких песков — 300 руб.; затем Пудиланский песок (полагая около 150 р.), на котором уже в начале промысла было добыто до 5000 муксуна, коих попадало в тоню по 50–100 шт., не считая другой рыбы; песок Оленский, арендуемый с тремя другими за 200 р., Устрём, арендуемый за 71 р. 43 к., кроме всего этого остается еще (до 1600 р.) 131 р., для найма весьма хорошего песка. При нынешней частной системе найма песков, они так упрочились за тем или другим арендатором, что передаются ими или в другие руки, как личная собственность, с платой за право на владение ими, или даже просто поступают как приданное за арендаторскими дочерями или родственницами (песок Яровской). Но в низовьях Оби пески не единственное средство приобрести рыбу; иногда бывают сора гораздо более изобильные рыбой, чем пески; летом они составляют главный притон для рыбы; в них, во время хода из моря, она первым долгом идет отъедаться, в них же загоняют ее дельфины —белуга по здешнему названию, тут ловят во время прохода дельфинов по реке не говорю сотнями, но до 1000–2000 шт. муксунов в одну тоню, и муксуны несчастные иногда являются с оборванным боком, без хвоста, со сломанной челюстью и пр., но и то рады, что урвались от морского зверя, бежали на мель, а тут их и почерпнули в невод: «повернешься — бьют, не довернешься—бьют». Вместе с тем, как взрослая рыба поднимается вверх по реке, — осенью она мечет икру и возвращается в море (морская рыба), весной из икры вылупляется молодь, которая тоже старается идти вверх но реке; но при этих попытках, ей непосильных, течением реки сносит ее в течение суток вниз, верст на 5, и таким образом она собирается в низовьях, — к ее счастию, потому что с наступлением зимы начинается в Оби порча воды, от которой ей недалеко до моря или Обской губы. Весной она, уже достаточно подросши, идет в реку и, конечно, не имея сил преодолеть течение, расходится в низовьях, по самой реке и сорам. — Я спросил однажды заступавшего место хозяина на одном песке, даются ли у них рабочим когда-либо наградным тони, как об этом мне кто-то рассказывал. —О, у нас этого нет, да и я не слыхивал. А вот бывает, когда от тонь остается много этой мелочи — тогда даем. Вон в прошлом году у нас на нижнем песке столько ее попадало, что солили, солили, да и рабочим сколько давали, они солили ее в старом рассоле — просто возьмет этот старый рассол, что остается от нас, и кладет в него, так и то оставалось; ну уж тогда куда ж ее девать — просто бросали. В какой степени похвальна подобная щедрость, особенно в своем конечном результате, — она, конечно, повторяется не в одном только месте, — об этом надо бы спросить белуг — когда им промысел доставался легче, прежде или ныне, а я пока об этом, но недостатку времени и по обширности самого предмета, умолчу, ограничившись одним замечанием. Остяки свое первобытное право запирать и ловить неводом рыбу в сорах уступили также рыбопромышленникам. Мне известен только один сор, за который платится аренды 200 р.; цены всех остальных чрезвычайно низкие; так, около Кушеват я знаю сор, в котором ежедневно, в 3 тони невода, ловится штук до 20 осетров, по 200–300 муксунов, до 300 сырков, кроме другой мелкой рыбы; за него 10 руб. аренды в год, также как и за другой Остер-вар, который притом запирается; при этом я не говорю о тех сорах, в которых тот же хозяин ловит рыбу за долги остяцких отцов, дедов и прадедов. — Влияние рыбопромышленников простирается и на те места, преимущественно сора же, которые остяки оставляют для себя. Около каждого остяцкого жилья непременно есть станок, в котором живет прикащик от того или другого рыбопромышленника; часть наловленной рыбы остяки оставляют у себя и сушат в прок, часть продают. Ниже по Оби распространен обычай нанимать остяков для ловли рыбы в их собственных угодьях, на следующих условиях: хозяин дает (хозяином уж является тот, кто дает) остяку материал для невода, рублей от 20 до 40 денег, смотря по месту и ловцу, с тем, чтобы остяк ловил со всем семейством и, может быть, еще с компаньоном, рыбу и половину улова отдавал хозяину, из другой продавал ему по условленной цене то, что найдет держать у себя излишним. Если остяк вылавливает в своих собственных угодьях рыбы на 200 руб. по местным ценам, то хозяину уже окупится половиной улова неводной материал на 25 р. и плата остяку — весь расход на половинщика средним числом 55 р., с двойной прибылью; кроме того он купит все лучшее из остяцкой Половины, по крайне низкой цене, особенно уплачивая за покупаемое товаром. Я не могу также привести всех подробностей касательно расплаты с северными остяками и покупки от них рыбы. Рыба принимается по большей части счетом и мерой, свои товары отдаются на аршины и вес. На одном песке сопровождавшие меня остяки принесли мне жалобу, что их обвешивают, что у прикащиков весы неверные. Я попросил весы, мне принесли одни только доски; а коромысло весов искали, искали и наконец окончательно объявили, что его увез уехавший куда-то хозяин. На другом станке я встретил хотя и довольно исправное коромысло, но доски до такой степени требовали много разных щепок и камней для разновесок, что на них удобно можно из одного фунта соли сделать два, если б принимающий соль даже и знал толк в гирях, до чего, однако же, далеко не дошли все остяки. И самая покупка рыбы тоже, если б взвесить ее на точных весах правосудия, едва ли бы осталась безупречною. — Остяки, выловив, например, осетра, продевают ему сквозь жабры веревку и привязывают к какой-нибудь палке, воткнутой в воду; в случае нужды вынимает остяк такого осетра, кладет его в свою легкую лодку, наливая в нее воды, и отправляется его продавать за 10 и более верст на песок. Мне рассказывали по этому поводу следующий случай об одном старом рыбопромышленнике; конечно, грешное дело наблюдателя, он не всегда и не все может видеть сам: чаще, чтоб узнать русского, ему приходится кротко побеседовать с остяком, а чтоб узнать ближе и понять остяка, нужно почаще разговаривать об нем с русским; чтоб узнать нового рыбопромышленника, следует за всем прочим обратиться к старому, если он только сохранил здравый смысл, что не всегда случается, и к одному из таких и будет относиться нижеследующее. Остяк привозит осетра, предлагает купить, хозяин не соглашается; нет, говорит, дорого просишь, а возьми 15 к.; остяк умаливает; наконец хозяин просит посмотреть осетра. Остяк вынимает его из лодки, хозяин начинает его рассматривать с важностью величайшего натуралиста: посмотрит жабры, повернет с боку на бок, подавит его со всех сторон, чтоб узнать, икряный ли он и насколько; потом остановится, подбодрится, подумает, чмокнет губами и еще посмотрит жабры, поднимет на воздух, чтоб узнать, тяжел ли он. Наконец заключает: нет, не возьму, дорого, и уходит. Между тем осетр, уже раньше истомленный дорогой, при продолжительной процедуре рассматривания на воздухе, испустил дыхание. Куда же везти его обратно, и остяк уступает пудового и больше осетра за 15 к.

Впрочем, это еще всё ничего, если покупка рыбы совершается по низким ценам, уплата производится плохими и дорого поставляемыми товарами, только бы в уплату меньше всего замешивалась водка; а в этом отношении низовья Оби, ниже Обдорска, и самые крайние рыболовческие пески, не остаются безупречными. В среднем течении Оби, до Березова, еще водятся в разных местах официально известные заведения для продажи водки; в самом Березове существует 5 винных оптовых складов, торгующих ежегодно на 50–70 тысяч руб. Остяки, в случае крайнего желания, могут сами за ней съездить или получить ее в частных руках не по крайне дорогой цене. Ниже Березова всякие заведения для продажи водки строго воспрещены; но запрещенный плод — сладок, с чем вместе водка приобретает для остяка двойную прелесть. И даже из-под Обдорска остяки сами ездят за ней, для чего избирается надежный человек, ему доверяет всякий купить столько водки, сколько считает необходимым: ¼–½ ведра и более, с платою за комиссию по 60 коп. с ведра. Комиссары в особенности исполняют возложенные на них поручения, осенью, по окончании рыбопромышленниками рыболовства; тогда они сплавляют вниз целыми большими лодками — неводниками бочонки с запрещенным, но дорогим для них напитком; с установлением зимнего пути целые караваны нарт пробираются с водкой на север, часто по путям, только им одним ведомым. И эта система удовлетворения желаний все-таки лучшая у остяков, — они теряют здесь меньше; иначе, если они покупают ее мелочами от русских, в более или менее населенных местах или даже на песках, она обходится им дорого, за бутылку ½-штофа водки, наполовину разведенную водой, они платят уже до 1 р. (в Обдорске и в Кушеватах). Жители более северные, ниже Обдорска, живущие за 500–700 верст от Березова, уже совершенно лишены возможности сноситься с ним, особенно летом. И мне приходилось слышать, что половинщики нередко губят не только свою собственную половину рыбы за их летний труд, но и ту сумму денег, которая им должна бы причитаться. Остяк ругает таких рыбопромышленников, которые губят его отпуском ему водки; но зато ругает и того, который ему совершенно в ней отказывает. Ловкие манеры отпуска водки усваивают себе иногда и некоторые остяки. Один остяк, который несколько лет живал «на Надыме у Корниловских», отправился однажды в Березов, купил бочонок ведер в 8 спирту и поселился затем в тундре, где около юрт такие поселенцы нередки; около их чума вывешена бывает даже бутылка, в знак того, что тут можно поживиться выпивкой. Остяк купил спирту не без умысла; он уже научился, на месте своего служения, как из спирта можно сделать водку: надо взять воды (сколько — ему уже известно), вскипятить ее, потом дать немного охладиться, потом, пожалуй, немного подогреть и спирт (мера тоже известна) и смешать с водой — вот и всё. За это небольшое, приобретенное им знание остяк нажил на 8 ведер спирту немало барыша; если б везти водку в том количестве, которое он получил из 8 ведер спирту, надо бы много подвод, а тут все просто. Цена же водки в тундре установилась довольно прочно в следующем виде: ¼ ведра — олень, цена его от 3 до 7 руб.; 1 ведро — 4 оленя. Иногда же бывает 1 штоф за оленя, или 10 оленей на ведро. Изобретательный же остяк выгнал тогда из тундры — 70 оленей за свои 8 ведер спирту и за знание делать из него водку, приобретенное на русских рыболовческих песках.

На реку Обь ходит из Тобольска до 30 посудин, именно барж и так называемых павозков, как об этом сказано ниже; осенью, в сентябре, посудины возвращаются в Тобольск обратно, нагруженные рыбой, соленой, вяленой, рыбьим жиром, клеем, икрой. Вес вывозимой в Тобольск рыбы из остяцких земель можно смело положить в 500 000 пудов, иногда несколько меньше, иногда больше. На месте лова все это количество рыбы может быть приобретено при условиях крайние разнообразных и по ценам весьма низким, но в Тобольске можно определить среднюю стоимость всей рыбы, считая по 2 руб. за пуд, в 1 000 000 руб. Вывезенная из Тобольска, вся эта рыба приобретет, конечно, большую стоимость; осетр, покупаемый на месте по номинальной цене в 2 руб. 40 коп. за пуд, продается в Москве по 8 р.; полагая 3 руб. за провоз его от места покупки до Москвы, можно думать, что хозяин получит с пуда 2 р. 60 к.; точно так же и в Петербурге я покупал муксуна по 25 к. за фунт от тамошних торговцев, что составит уже 10 р. за пуд. Такими-то оборотами хозяева с одного песка получают верного дохода в год до 10–15 тысяч руб., а аренда за песок — 200 р. Есть случаи, когда с нескольких песков добывается до 35 тысяч р. дохода на одного хозяина; между тем, что же приходится на долю остяка за то, что развозятся его богатства по различным направлениям за целые тысячи верст расстояния; со всей суммы, на которую вывозится из его владений рыбы, едва ли причитается на его долю до 10 тысяч аренды и если взять и распределить эту сумму только между остяками Березовского округа, которых найдется до 12 т. жен. и муж. пола, то на них пне придется по 1 р. на человека. Из этого будет очевидно, кто кого на Оби кормит: действительно ли рыбопромышленники остяков или обратно?

Таким образом, если принять во внимание частию то, что я раньше высказал, также и то, чему я был посторонним наблюдателем, то неизбежно придется остановиться на таком заключении: остяк по своей жизни, взятой но всей ее целости, находится еще на весьма низкой, первобытной степени своего культурного развития; тут же рядом с ним, на его собственных владениях, совершается промышленность представителями более развитого племени в громадных размерах, но по тем же первобытным приемам, на хищнических основаниях. В таком положении ни то, ни другое не может долго оставаться; нет в природе, у всех живых организмов, ни у растений, ни у животных, врагов более сильных в борьбе за жизнь, как им же близко подобные, растения и животные, — та же фаза в отношениях рыбопромышленника к остяку и к его естественным богатствам. Но бывают случаи и между растениями, из сотен тысяч особей вырабатывается несколько с какой-нибудь новой способностью в своих корнях разлагать ту же почву, на которой прозябает вся масса их первобытных собратий, иным образом, с целью извлечь из ней другие питательные вещества; таким образом, эти вооруженные новой способностью растения, передавая ее наследственно, множатся, приобретают особенную красоту и растут тут же рядом с представителями своего первобытного образа и из смертельных врагов их становятся неизбежно полезными спутниками, разлагающими ту же почву с другой стороны и доставляющими этим более легкий способ питания, через что и первобытный тип к лучшему изменяет свою форму, крепчает, сильно разрастается, получая большую внешнюю красоту. Таков, по моему мнению, идеал, к которому должна стремиться Обская рыбопромышленность из своего вполне первобытного состояния. Прежде всего она должна из тех денег, которые хозяева кладут в свои кошельки в Тобольске, Екатеринбурге и после Ирбитской ярмарки, уделять значительную часть остякам, которые остаются в своих убогих юртах и чумах постоянно в долгах; — рабочим, которые уносят из Тобольска по полу-ковриге черного хлеба, лохмотья, болезни, часто неизлечимые, с тупым воспоминанием о понесенных трудах, лишениях, о нанесенных оскорблениях, вдобавок к чему, возвращающийся и нищий уже рабочий находит в той же нищете и свою семью, представители которой, может быть, заняты для добычи хлеба самым тяжелым трудом. В частности, для остяка деньги необходимы в особенности для того, чтоб дешевле обеспечить его потребности и продовольствие, чтоб создать для него сколько-нибудь удовлетворительную администрацию и, наконец, главное, чтоб создать для него по всей его обширной области обитания, хоть несколько центров, из которых бы хотя частию распространялось на него доброе влияние в форме тех поступков и идей «истины, справедливости и человеколюбия», видимое отсутствие которых в людях, с ним непосредственно сталкивавшихся, так его запугало и заставило еще с большей силой замкнуться в гибельной для него при нынешних условиях области первобытных нравов, обычаев и верований: теперь остяк доволен и тем из русских, более или менее по его предположению сильных в каком-нибудь отношении, который «не рычит» на него; тем более приятно для него бескорыстно ласковое слово.

Но ведь рыбопромышленности окажется необходимым уделить очень много средств из своих доходов, чтоб выполнить предполагаемое по отношению к остякам и к рабочим, — тогда самим хозяевам ничего не останется? — в виду предполагаемого в будущем идеала для Обской рыбопромышленности, я в предыдущем, разбирая ее современное состояние, в кратких и беглых очерках, коснулся оценки поступков и таких лиц, которым я обязан благодарностью за гостеприимство, за оказанное мне сочувствие и полное внимание; тем менее я могу посягать сколько-нибудь на уменьшение их доходов. Мне желательно, чтоб всякий хозяин получал их столько же, сколько имеет теперь или даже больше. Откуда же их взять, уделяя многое для других?

Для этого Обская рыбопромышленность должна перейти из своей хищнической фазы в обрабатывающую. Река Обь представляет для этого такой богатый материал, какой едва ли возможно найти в какой-либо другой реке земного шара. Из преобладающих рыб в улове р. Оби являются представители двух семейств, по научной зоологической классификации: Лососевые и Осетровые.

Семейство Лососевых (Salmonoidei); из него господствуют в реке Оби представители рода сигов (Coregonus). Это — муксун, сырок, пыжьян, щокур, нельма и небольшие сижки, неправильно называемые на Сосве и в низовьях Оби селедками; они весьма близки по форме к европейскому сигу — ряпушке. Ближайшие родственники этим Обским рыбам распространены в холодной и в холодно-умеренной полосе северного полушария. Они славятся в Америке, по своему нежному и вкусному мясу, в особенности из озера Верхнего — белый сиг, мясо которого считается лакомством. В Западной Европе сиги распространены в Альпийских озерах Швейцарии, особенно в Боденском и Невшательском, и в Северной Германии, где пища из них считается за лучшее блюдо, хотя здесь они не достигают значительного роста и не отъедаются так, как можно встретить их в реках и озерах Северной России. Но нигде представители рода сигов не являются в таких резких и самостоятельных формах, как в р. Оби и, может быть, в других северных реках Сибири. Нет ни одной формы или, сказать проще, породы сига в свете, которая бы могла уподобиться по величине и нежности мяса муксуну или щокуру, кроме одного, в высшей степени редкого вида, водящегося на недосягаемых рыбаку глубинах Онежского озера; нельма имеет у себя соперницу только в р. Волге — белорыбицу, превосходящую величиной ее и совершенно себе подобную представительницу из рек Западной Америки. Хорошо, что суровый зимний климат благоприятствует, в некоторых случаях, доставке этих рыб в Россию мерзлыми; но что же до сих пор обские рыбопромышленники сделали самостоятельного для сколько-нибудь сносного приготовления впрок этой рыбы, лучшей на земле? — Они ограничиваются только тем, что нанимают, смотря по предполагаемому улову, одного, двух засольщиков, — крестьян, с платою каждому по 25–35 р. в лето, производящих грязно и неряшливо засол по приемам дедов и прадедов. А разве западно-европеец, если б когда-нибудь открылся предполагаемый путь от устьев Оби морем на Архангельск и далее, отказался бы променять свою тленную селедку на хорошо приготовленного мерного муксуна, что бы это ему ни стоило, так как иногда рыбопромышленник позволяет себе пить шампанское. Тогда те муксуны, которых теперь портят засолом и которые все-таки доставляют верный двойной барыш, приносили бы тройную выгоду, и отделяя от нее должное на остяков и рабочих, рыбопромышленник получил бы барыш больший, чем он теперь получает, а всё за то, что ловит лучшую рыбу в наиболее изобильном ею пункте земного шара. А поучился кто-нибудь этому искусству солить или готовить рыбу, сделал ряд усидчивых опытов, проехал настойчиво, с целью приобрести знание, Европу — нет; рыбопромышленники еще смолоду держат своих сыновей на песках, приучают их есть просто — сырую рыбу, живую, только что вынутую из воды — по остяцкому обычаю.

Семейство Осетровые (Chondrostei); главнейшие представители этого разряда на большей части земной поверхности, где они прежде господствовали, — вымерли; ныне они остались только в небольшом количестве видов в некоторых реках Северной Америки; но главным центром их распространения на материке Старого света служат Арало-Каспийский бассейн и бассейн Ледовитого моря в Сибири, со всеми главными, впадающими в него реками, из которых Обь должна занять, конечно, по их изобилию, самое видное место. Едва ли кто может спорить о той громадной ценности, которой заслуживают осетровые рыбы. Из них в Оби господствуют осетр и стерлядь. Но в той же степени, в какой они здесь изобильны — осетр больше на севере, стерлядь — на юге, в Иртыше, распространено и незнание способов, по которым было бы возможно извлекать из них надлежащую выгоду. В Тобольске, напр., весной я видел на рынке лодки стерлядок по 5 к. десяток мелких; покрупнее, по 10 к. и наиболее крупные по 15 к. за десяток. В это время крестьяне продают 1 пуд икряных стерлядей по 4 р. Покупая этот пуд по такой цене, можно из пуда икряных стерлядей получить 10 фунт. икры и продать ее в свежем виде тут же на рынке, по 1 р. за фунт; здесь вся обработка стерляди будет состоять только в том, чтоб распороть ей брюхо, достать оттуда икру, очистить ее кое-как и продавать; из самых стерлядей остается сделать сколько угодно пирогов и варить уху, а продажа 10 ф. икры доставит еще 6 р. барыша; так здесь и привыкли поступать промышленники. Точно так же, нынче зимой приехали в Самарово самоеды, привезли осетров, в каждом пудов до 5–6 весом, и с сделавшеюся на время оттепелью, должны были их отдать, и то умаливая покупщика, по 2 р. за каждого, при том из них было вынуто громадное количество икры. А всё оттого, что решительно нет никакого уменья приготовить осетровых рыб и их продукты впрок. Тут же в Самарове была попытка делать балыки. Был для этого призван из Тобольска ссыльный уральский казак; из 12-ти данных ему осетров он действительно получил балыки превосходные; но по его мнению, их еще нужно было «довести», сделать лучшими, для чего нужно было съездить в Тюмень; доверчивый хозяин, конечно, согласился, казак уехал с балыками в Тюмень, там на имя бывшего своего доверителя по приготовлению балыков взял у кого-то денег и исчез вместе с балыками, так что теперь за ним и след простыл. О той бурде, которую теперь делают из осетровой икры, я сказать что-либо не решаюсь.

Все говорит за то, что рыбопромышленнику необходимо приобретать прежде всего знания, не только практические, технические, но и теоретические. Если при твердо усвоениых знаниях, при ряде опытов (нужно по крайней мере знать во многих случаях, что такое герметически закупоренная банка), и их применении к практике, выгода будет недостаточна, то нужно искать ее на всем обширном протяжении Обской губы; а затем далее, за ее пределами, морскими промыслами в Океане нужно доказать остяку, что там скрывается не путь к его вечному мучению в «темном царстве», а источник для счастия и развития человека.

Каюк «В. Земцов», в Обдорске,

7-го августа 1870 г.

PS. Только что я успел кончить этот отчет и вышел на крышу моего каюка отдохнуть от довольно продолжительного сиденья, подышать свежим, уже прохладным здесь воздухом, также рассеяться от мыслей, только что мною высказанных здесь и долго преследовавших меня во время моего путешествия, я заметил с западной стороны, оттуда, где Урал уже две недели стоит окутанным в непогоды и где вместо него чернеют массы туч и облаков, — подплывающую к Обдорску лодку. Оказалось, члены Бременской экспедиции возвратились благополучно из путешествия в долину Щучьей реки. Кроме длинной беседы, продолжавшейся далеко за полночь, о разных предметах, была речь между прочим о рыболовстве, о способах заготовления рыбы впрок. Я сообщил им некоторые мысли, уже высказанные в отчете, и члены экспедиции признали их вполне справедливыми, согласившись, что нет хуже метода на земле, по которому бы приготовлялась такая лучшая в свете рыба. Нынешний метод приготовления — порча рыбы, тогда как при лучших методах, которые видели члены экспедиции в разных концах земли, она бы могла легко конкурировать с рыбами Норвегии, Голландии, Америки, Сардинии и т.д. Во многих случаях метод простой: они угостили меня совершенно свежими стручками гороха, который был положен больше, чем год тому назад в герметические жестянки; жестянки только формой отличаются от тех коробок, в которых из-за громадных расстояний обские рыбаки привозят, как лакомство, сардинок в область пребывания тех обских рыбок, называемых селедками, которые при подобном же способе приготовления вдвое по крайней мере превосходили бы рыбок Средиземного моря, но которых иногда рыбаки в громадном количестве вываливают на берег по негодности.

VI

В долине р. Оби сохранился тот первобытный склад жизни человека, который был пережит Европою в до-исторические времена. — Виды пищи остяков, домашние принадлежности. — Места жертвоприношений и их характер. — Мыс Емангниёл. — Вид на Урал из долины Оби и влияние его на характер окрестностей в ледниковую эпоху и в настоящее время. — Растительность и животные нижнего течения Оби. — Рыболовческий станок. — Вульпаслинские юрты и очерк происходящей в них жизни. — Путь в устьях Оби и в Обской губе. — Характер местности при устьях Надыма. — Нынешние обитатели остяки и черты из их нравов. — Надымские рыбопромышленники и сравнение их с обскими: торговля водкой, выменивание рыбы на товары. — Остяки вотчинники и посягательство рыбопромышленников на их воды. — Обратный путь к Обдорску.

Поздно вечером, 10-го августа, я оставил Обдорск и направился вниз по течению Оби, в Обскую губу. Сопровождавшая меня на этом пути картина природы и жизни не один раз заставляла останавливаться мысленно на одной из тех отдаленных эпох, которые Европа пережила в до-исторические времена. В конце ледникового периода и в начале современного, природа в равнинах Франции и Германии имела совершенно иной вид, чем тот, в котором она представляется теперь. Вместо нынешних, превосходных виноградников, там устилали почву полярная ива и приземистая низкорослая береза; вместо сочных лугов, местности кутались в бесконечные покровы из мхов и ягелей; вся разнообразная масса нынешних лиственных дерев, оживляющая своим веселым видом равнины Средней Европы, заменялась более мрачными породами хвойных растений, группировавшихся отдельными перелесками. Такие местности населял уже и человек, стоя однако же на весьма низкой степени культурного развития; он был окружен животными, не похожими на нынешних серн, козуль, ланей, благородных оленей и пр.; то были громаднейшие животные: мамонт, носорог, первобытный бык, гигантский олень; с ними обитали львы, гиены, пещерные медведи, вместо современных дикого кота, рыси, волка и пр. В более поздний период большая часть этих животных вымерла и в Средней Европе, во Франции и Германии, остался господствующим — северный олень. В эту эпоху господства северного оленя и человек явился более развитым, чем то было в эпоху мамонта; хотя в то время люди не знали еще металлов и не умели их обрабатывать, однако камни и в особенности кость, заменявшие им металлы при выделке различных домашних принадлежностей, обрабатывались с большим совершенством. Ныне Западная Европа не представляет уже ничего подобного; рядом с изменившейся природой степень культурного развития ее жителей дошла до громадных размеров; вместе с широкой и разносторонней разработкой ее естественных произведений в нее стекается в настоящее время всё лучшее из всех частей света. Между тем, эта первобытная жизнь, имевшая место в Европе во времена до-исторические, не исчезла вполне с лица земли; некоторые элементы западно-европейской природы и жизни человека до-исторической эпохи северного оленя сохранились доныне в той области, в которой я частию уже находился или которую мне предстояло исследовать. Здесь именно, в окрестностях Обдорска, возможно найти живым тот склад жизни человека, о котором западпо-европейские ученые, по отношению к существовавшим у них некогда первобытным обитателям, делали свои заключения по отдельным, нередко разрозненным и неполным остаткам. При всем том взгляды, установившиеся на до-исторических обитателей Западной Европы эпохи северного оленя, поражают своим точным сходством с тем, что можно доныне видеть между обитателями Обдорского края. Приведу несколько примеров: так называемые Везерские троглодиты эпохи северного оленя были всеядны; в их пище господствовал северный олень; но кроме рыбы и различных птиц, также разных видов тогдашних животных, лошади, зубра, быков, серны, горного козла, они ели мясо и хищных зверей. Остяки и самоеды до сих пор считают за большое удовольствие есть мясо песца, лисицы, росомахи, при случае даже и волка; мясо медведя съедают, отправляя всякие, приличные случаю, обряды и празднества. Если взять в наибольшей чистоте самые методы приготовления пищи, то они окажутся у остяков и самоедов Обдорского края весьма простыми; наибольшей степенью изысканности можно считать, пожалуй, следующий способ: у белки остяк ценит больше всего желудок, который он вынимает и, в полной целости вздевая на палку, поджаривает около огня. Поджаренный желудок белки в то время, когда она исключительно питается кедровыми орехами, имеет вид начиненной орехом колбасы; тогда он снутри и снаружи совершенно белый; когда же белка, вместе с орехом ест и грибы, тогда поджаренный ее желудок черен в разрезе; наибольшим почетом пользуется желудок с чистым орехом. Такой способ приготовления пищи — поджаривание, —существовал у Везерских троглодитов; но отсутствие в массе оставленных ими кухонных остатков посуды, в которой они могли бы готовить себе пищу, указывает на то, что троглодиты употребляли пищу по преимуществу сырую, как это делают до сих пор остяки и самоеды, оправдываясь, что при здешнем холодном климате нельзя иначе, но оправдать факт сыроядия имели совершенно такое же право и троглодиты, живя еще при довольно суровом климате Средней Европы; в существовании же у них этого явления убеждают и кости среди кухонных остатков, совершенно связанные сухожилиями, — что очевидно зависело не столько от изобилия пищи, сколько от того, что в сыром виде возможно есть только мягкие части; так это по крайней мере можно наблюдать в настоящее время у остяков: например, приступая ко всякой рыбе — нельма, муксун и пр., — остяк тщательно снимает с рыбы чешую, срезывает с нее с величайшим искусством все мягкие части тела, в виде красивых лент, боковые и спинные мускулы, отдельно черевко-брюхо, еду начинает с черевка, как наиболее жирной и мягкой части тела, затем уничтожает другие ленты; внутренности, — печень и сердце, жир, лежащий около желудка и кишок, служат для него последним, хотя и не великим, но наиболее лакомым куском; затем у него остается только костяной скелет рыбы, со всеми связками и с самым ничтожным количеством мясистых частей. При нынешних условиях у остяка не теряется, однако, и этот скелет: он высушивает его на воздухе и потом пускает в корм собакам, а в случае недостатка пищи, толчет рыбьи кости и подмешивая к ним муки с водой, ест из них похлебку. Расправа с оленем имеет подобный же характер; прежде всего съедаются сырые внутренности, особенно печень, причем остяк всякий отрезанный кусок помакивает в еще горячую, дымящуюся кровь убитого животного; кроме того, эту горячую кровь он пьет ковшами; от внутренностей, как наиболее мягких частей, он переходит уже к мускулам, и если затем съедается всё остальное, то только потому, что остяк ныне знаком с котлами и прочей посудой для варки пищи. Вместе с тем остяк доныне остается чрезвычайным любителем, как и большая часть первобытных народов, костного мозга, в искусстве добывать который из больших трубчатых костей животных он едва ли уступит троглодитам, имевшим для этого даже особенные снаряды.

Если таким образом продолжать сравнение черт жизни, аналогичных или тождественных у нынешних остяков и у европейцев периода северного оленя, то нетрудно заметить сходство в некоторых других принадлежностях домашнего быта; помимо того, что у остяков до сих пор существуют каменные принадлежности, выделываемые еще ныне по образцу древнейших, каковы камни у колыдана, грузила у неводов, нужно сказать, что у них оленьи кости, особенно рога, играют такую же первостатейную роль, в выделке изделий, как это было у троглодитов. Кроме кожаных лент в оленьей упряжи в виде блях и связей является исключительно только оленья кость; из оленьего рога приготовляется громадная масса принадлежностей при устройстве ловушек; из оленьего рога устраиваются ручки для ведер, наконечники для стрел и пр. Наконечники делаются иногда из целых клыков молодых моржей; кроме того, идут на разные изделия трубчатые кости оленя; из рогов лося производятся те кружки́ для обработки крапивы у южных остяков, подобные которым, но только сделанные из камня, встречаются весьма часто в остатках каменного века на Севере России. У троглодитов были не меньше распространены просверленные зубы разных животных; относительно их назначения ученые ограничиваются только догадками; но распространенность этих зубов между остяками и самоедами дает возможность угадать ближайшее их назначение. Так, зубы, клыки мелких животных в роде выдры имеют иногда назначение запонок, с зубами других соединяется другое, более глубокое значение. Таков, напр., клык медведя; просверленный при основании, он прицепляется к поясу и в таком случае предохраняет человека от спинной боли, в случае же ее присутствия, избавляет от нее; вещество, соскобленное с зуба, идет также как лекарство от разных болезней; другое назначение зуба — служить посредством, чтоб уверить кого либо в истине сказанного или сделанного; для этого остяк кусает зуб медведя, со словами, «если он говорит неправду, то чтоб медведь грыз его так же, как он, остяк, грызет его зуб». Клятва перед зубом медведя, также как перед его лапой и когтями, связана с божественным, по понятию остяков, происхождением медведя, и если просверленные зубы разных животных имели у древнейших западно-европейцев аналогичное значение, то, следовательно, и троглодиты не были лишены религии, касательно чего теперь исследователи не решаются пока сказать что-либо положительное. Между тем если взять в пример остяков, то можно положительно сказать, что троглодиты имели по крайней мере понятие о загробном существовании человека; они с покойником клали обделанные кремни и украшения из раковин; сопровождая пиршеством его отхождение из мира сего, остяки делают то же самое: кладут с покойником разного рода вещи, служившие ему при жизни, и украшения, с убеждением, что всё это пригодится в будущем. Надмогильное пиршество остяков есть одно из целой вереницы других, ведущих непосредственно в область их религии, которая у них, как и у всех других первобытных народов, тесно связана с интересами желудка. Во всех жертвоприношениях на долю высшей силы, олицетворяемой по обыкновению в форме какой-нибудь грубо обделанной деревяшки, падает всё исключительно несъедобное, кости, главным же образом рога оленя, да еще смазка по губам лакомым куском, который съедается, как и всё остальное, самим остяком; результатом этого является в местах жертвоприношений, у подножия истуканов, громадная масса костей, рогов и черепов разных животных. Подобного рода кучи оленьих рогов, относящихся к человеку эпохи северного оленя, были находимы в Германии (Фрааз) и таким образом религия, подобная остяцкой, должна была существовать если не у Везерских троглодитов, то у других, современных им народов Средней Европы.

Глубоко врезались в моей памяти эти места, в которых остяк совершает своп религиозные обряды. Одно из таких я видел верстах в 5-ти от Обдорска, вверх но р. Полую. В Пасерцовых юртах. Это ряд бревенчатых лачуг, расположенных на правой стороне долины Полуя, среди рощ из мелкого березняка, прерывающегося безлесными, моховыми полянами, с растущими на них приземистыми кустами голубичника, полярной березы (B. nana), также покрытыми морошкой (Rubus chamaemorus), клюквой, воронцом (Empetrum nigrum); изредка идут в Полуй ручейки, долины которых или травянисты, или заросли ивовыми кустарниками. Березняк, как растительность наиболее выдающаяся и видимо тщательно охраняемая, сосредоточил в себе наиболее следов остяцких религиозных празднеств. У подножия многих березок, дающих от одного корня несколько отпрысков или небольших стволов, навалены кучи оленьих рогов; среди них, тут же, выдаются простые поленья разных величин, с некоторым подобием глаз, носа и рта. Это местопребывание очень древнего пената, теперь уже забытого; сам он полугнилой, покрылся мхом и лишайниками, так же, как вся масса окружающих его оленьих рогов. Далее около юрт встречаются истуканы — деревяшки более новые, может быть, еще до сих пор имеющие поклонников. Но главнейший — находится под лиственницей, одиноко стоящей среди рощи и почитаемой наиболее, чем другие деревья. Лиственница невысокого роста, довольно корявая, сучковатая; ее ветви идут горизонтально, почти под прямым углом к стволу, образуя шатер; у ствола лиственницы стоит, прислонившись, истукан; он представляет из себя полено, до 2-х аршин вышиной; верхняя часть его, изображающая голову и лицо, вся увешана целым снопом всякого рода суконных лент, красных, черных и пр.; этими лентами совершенно закрыто лицо его, как бы для того, чтоб оно не было доступно глазу смертных или, может быть, потому, что в истукане остяки хотели изобразить нечто грозное и суровое; последнее вероятно и потому, что по правую сторону деревяшки на ветви висит половина военной сабли с рукояткой — признак воинственности пената, у ног которого находятся ящички с разным хламом, с рубашками, лоскутками сукна, обломками железа; тут же под деревом, между разрушившимися шкурами, находятся другие, более мелкие болванчики, около же них черепа съеденных лисиц, песцов и пр. Это истукан родовой, который, видимо, переносился в юрту старейшего в роде; отстранив лохмотья с его лица, можно было видеть в поперечной щели, соответствующей губам, остатки разных яств, перемежающихся с слоями дыма, который садился на него в юрте. Далее вниз но течению Оби, верстах в 120 от Обдорска, находятся остяцкие юрты — Воксарковы. Обыкновенно крутой и возвышенный правый берег Оби пробит здесь поперек глубоким оврагом, по которому с высоты к уровню реки быстро сбегает источник с прохладной и светлой водой; сзади подступает к оврагу гора с ровными скатами, разделяющая овраг вилообразно на две ветви. На крутых скатах оврага, обращенных к его устью, по преимуществу в нижних частях, с той и с другой стороны, лепятся остяцкие берестяные чумы; между ними пробиваются только одна–две юрты из бревен; вместе с тем здесь одиночно рассеяны лиственницы, которые; чем выше к вершинам гор, тем становятся реже, мельче и корявее; задняя гора, с пологими скатами, совершенно лишена растительности; единственный мох застилает ее беспрерывным, толстым покровом. Сопоставленный с этой скудной растительностью, бесплодно борющейся здесь с холодами и вообще с суровой природой, остяк ищет покровительства высших сил, олицетворяя их, конечно, в самых грубых, сподручных его понятиям формах. Таким образом и здесь, на правой стороне оврага, по скату выше юрт, он поместил своих покровителей, отдав под охрану их всё свое имущество. Имущество остяка состоит здесь из оленьих шкур, зимнего платья и пр.; оно всё тщательно уложено в нарты, в которых лежат и сами, обожаемые им, истуканы; возы накрыты сверху берестом и крепко увязаны. Одна из большой кучи нарт имеет вид отличный от других; на ней лежит совершенно целая шкура оленя с головой и рогами, с ногами и копытами; голова оленя набита и представляет некоторое подобие головы живого оленя; — это олицетворение верховной силы. В большинстве случаев трудно, однако, решить, кому именно принадлежат возы, собственно ли остякам или их пенатам. Остяк считает свое имущество общим с пенатами; чем богаче его покровитель, тем больше может ему дать, поэтому остяк приносит ему всё, что имеет, хотя потом может занимать и распоряжаться имуществом покровителя по своему усмотрению. Часто при своих кочеваниях остяк перевозит и истуканов с места на место, вслед за собой со всем их достоянием. Непосредственная же жертва божеству состоит и здесь из остатков пищи: около нарт висят в разных местах сшитые осетровые шкуры, затем по другую сторону оврага выступают снова черепа разных животных и оленьи рога, которыми бывают увешаны разные лиственницы, замечательные своим положением или оригинальным видом. Как чтятся и ценятся всякого рода предметы природы, так считается не менее важным украсить эти предметы чем-либо более или менее необыкновенным, и в этом отношении особенно ценится здесь у остяков, как дар высшему существу, скелет или череп белухи (Delphinus leucas), загоняющей в Обь рыбу. Отлагая пока в сторону ряд других фактов, касающихся остяцких религиозных верований, я приведу еще одну выписку из дневника, знакомящую с формой, в которой остяк рисует себе высшую силу, с способом, каким он выражает перед ней свою преданность, а также и с мотивами, на основании которых он признает присутствие этой силы в том или другом месте.

«Рано утром, 20-го августа, я оставил остяцкое селение Хоровой, лежащее на р. Надыме, и пустился в обратный путь на Обдорск. Хороший попутный восточный ветер крепко надул парус и скоро вытащил надежную при всяких опасностях лодку в непроглядную ширь Обской губы; напрасно бурливые волны старались настичь нас, большая, но легкая лодка далеко оставляла их позади. Таким-то образом мы быстро примчались к южному берегу Обской губы, где и встретил нас высокий, резко очерченный мыс — Еман’гниёл, считающийся местопребыванием остяцкого божества — Емана. Было решено принести жертву Еману, о котором я узнал от остяков при расспросах тут же на месте следующее: он имеет жену, детей, но неизвестно в каком количестве; какой он имеет вид, тоже неизвестно. Видят только остяки, проезжая около Еман’гниёла зимой в темные ночи, что здесь горит огонь и освещает им дорогу; в светлые ночи этого нет. Летом, когда при проезде около мыса приносится жертва Еману, погода часто из неблагоприятной становится благоприятною; изменяется она именно по просьбе просящего; в случае опасности, остяк находит себе безопасный приют в лежащей около мыса речке. В этой речке можно ночевать многим остякам, но одному нельзя: ему снится и чудится. В лесу раздаются голоса, стук топора, ходят люди; вообще, всё это можно больше всего видеть и испытать ночью, но днем нельзя. Для умилостивления Емана в благоприятном для человека направлении необходима жертва; он, как семьянин, нуждается во всем, как и человек; притом он всё знает и предвидит: куда и откуда кто выехал, какая жертва ему приготовлена или будет сделана. Жертву по силам должен принести всякий, особенно остяк, чтò у него только есть, даже если и лоскут от его платья. Но главным образом для Емана приятно серебро; остяк, не имеющий серебра, должен запасти его заблаговременно, предвидя проезд через Еман’гниёл. Потом лучшим даром служит ему водка. У нас было назначено Еману: два серебряных гривенника, три бронзовых перстня, из них два со вставками, две пустые гильзы от штуцера Бердана, несколько ниток бус; наконец, была и водка, причем остяки испросили у меня право подать водки Еману из имевшегося у меня серебряного стакана, но не из никелевого, из которого они по обыкновению угощались сами.

Наконец настал важный момент жертвоприношения. Совершение обряда взял на себя остяк Индерма, как старейший из всех бывших на лодке остяков и как вотчинник местностей, лежащих около мыса; здесь он кочует зимой, ловит песцов и лисиц, однако же только на значительном расстоянии от священного мыса. Прежде всего он взял бутылку водки, наполнил ею серебряный стаканчик, устремил умоляющий и призывающий взгляд на материк, безмолвно вылил водку в воду, затем последовательно бросил в воду с сосредоточенным выражением лица: два гривенника, две пустые гильзы, бусы, кольца, снова обратил умоляющий взгляд на мыс и поклонился; заключил он свое приношение новой рюмкой водки, которую с поклоном Еману вылил в воду. Затем он принял за непременное условие для самого себя, а также и для другого товарища, которого он почему-то считал равносильным себе по приношению жертвы, — выпить водки, по рюмке которой кстати исходатайствовал и для всех остальных гребцов остяков, находившихся на лодке. Я с своей стороны проговаривался было выйти на берег и напиться там чаю, но Индерма всеми силами старался отсоветовать мне это, говоря, что жертва принесена и мы должны пользоваться попутным ветром, но что на обратном пути они сами должны во что бы то ни стало купить бутылку водки и целиком ее поставить Еману. Вместе с тем остяки выражают свое почитание мысу тем, что около него нельзя из губы пить воду, тут нельзя стрелять, петь, В некоторых случаях даже воспрещается грести или шевелить веслами; на самом материке некоторое пространство является углом вполне заветным, тут нельзя охотиться, женщинам воспрещается даже ходить туда и сбирать ягоды и пр.

Мыс Еман’гниёл — последний, лежащий на пути от острова Хэ в Надым; миновав его, приходится ехать в Надым по совершенно открытому водному пространству, иногда не видя берегов, в случае непогоды около мыса встречается наибольший прибой волн — наибольшая, чем где-либо в другом месте опасность. Но тут же около мыса, в случае опасности, есть и средство для спасения: это речка, вода которой спокойна при всех ветрах. Такие места повсюду служили первобытным жителям для поселения; и у названного мыса два крайние его свойства, в силу топографических его особенностей, послужили, вероятно, основанием тому, что остяки поместили здесь всемогущую силу — Емана. С другой стороны, из всего сказанного видно, что остяк в своем олицетворении верховной силы выразил свой собственный характер, свои потребности; созданный им Еман — есть тот же остяк, живущий своим домом, семьей, в своих владениях, в которые вмешиваться никто другой не вправе, иначе дерзкий подвергнется наказанию; он также ест оленину и прочую дичину, рыбу, пьет с любовью водку, нуждается в деньгах и одежде, в украшениях и безделушках, притом женские украшения, бросаемые остяками, идут во владения женщин же, напр., бусы, перстни со вставками; наконец, он рубит дрова, деревья от его топора иногда с большим треском, разводит огни и, видимо, греется, что по временам бывает неизбежно в этой холодной стране, к очерку которой в этом отношении я и перейду теперь.

Еще далеко не доезжая Обдорска, именно около песка Питлярского, Урал начинает показывать свои мрачные массы и гребень, и чем далее к северу, тем он принимает более и более целостный вид и ясные очертания, приближаясь к долине Оби и сопровождая ее далеко за Обдорск; еще около Воксарковых юрт он рисовался передо мной в юго-юго-западном направлении; при более значительном отдалении отсюда, хотя он и не казался массивным, но тем не менее сохранял ясность своих очертаний. С наибольшей ясностью на пройденном мною пути он представляется из окрестностей Обдорска. Урал отстоит от Обдорска к западу верстах в 80-ти; отсюда прежде всего рисуется перед ним широкая, однообразная низменность, долина р. Оби, воды которой во время разлива покрывают большую часть низменности и многие сора подходят близко, почти к самому Уралу; особенно это часто случается по Малой Оби, между Обдорском и Мужами. Местности в низменности наиболее выдающиеся заросли по обыкновению ивняками и травами; но они не нарушают однообразного вида низменности, на западной окраине которой резко выступает Урал, довольно крутой стеной, без особенно заметных предгорий. Часть Урала, составляющая южную его половину, состоит из ряда масс, круто падающих к низменности, а иногда еще более круто и внезапно кончающихся по направлению к северу; это несомненно уже описанная Гофманом вершина Пае-Ера, с группою других к ней прилежащих и в совокупности составляющих часть Урала, известную под именем Обдорских гор. Рядом с крутыми скатами этих вершин следующие далее к северу вершины начинаются полого и лежат западнее, почему Урал кажется пересеченным несколькими поперечными долинами, проходами, как оно и есть на самом деле; но в общей сложности и северная часть его скоро принимает вид определенного и ясно очерченного хребта, с общим всему Северному Уралу характером суровости. Скалистый и каменистый, расщеленный в разных направлениях крутыми долинами и лишенный на большой части своих высот растительности, он, мрачный и морщинистый, носит на себе еще больше отпечаток мертвенности и нелюдимости, чем раскинутая у его восточного подножия низменность, хотя в то же время вид на него, при здешнем однообразии, не лишен величия и некоторой весьма своеобразной красоты; такой точно вид представляли, вероятно, горы Средней Европы в конце ледникового и в начале современного периода. Большую часть года Урал покоится, конечно, под толстыми снеговыми покровами; еще во время моего переднего пути, в конце июля, на его уже почерневшем остове белели пятнами и полосами массы снега, заполнявшие очевидно долины и ущелья в наиболее высоких его пунктах. На возвратном пути, в конце августа, можно было заметить, как вершины его снова кутались в свежее снеговое одеяние, которое, впрочем, скоро исчезало; около10 сентября вершины Урала забелели на более продолжительное время. По наблюдению Гофмана, вершины Обдорских гор пудрились свежим снегом с 20 на 21 июля и трудно сказать, какой это был снег, последний ли весенний или первый осенний; хотя отсюда очевидно, что не всегда старые массы снега успеют стаять прежде, чем свежий новый запас снега является уже на вершинах Урала более или менее толстым и постоянным покровом. Не всегда Урал виден из Обдорска с одинаковою ясностью; в ненастную, пасмурную погоду он обыкновенно скрывается из виду, совершенно окутанный туманами; нередко облака скрывают от глаза его отдельные вершины; в ясную погоду он рисуется на горизонте более отчетливо, одеваясь, при значительном насыщении воздуха парами (перед ненастьем), более или менее прозрачною дымкою; с воздухом более чистым, он как бы приближается к Обдорску и обнажает весь свой мрачный остов, со всеми подробностями его изгибов и очертаний. В противоположность прекрасным летним дням, в половине и в конце августа погода в окрестностях Обдорска начала заметно изменяться к худшему; нередко в течение нескольких дней стояло ненастье с холодом, слякотью и ветрами, но вместе с тем по временам выпадали и теплые дни: вместо непроницаемой, серо-свинцовой пелены, сплошь и равномерно расплывавшейся по небу, на нем появлялись густые беловатые облака, с довольно определенными очертаниями; в одних местах они тесно сплачивались, в других расступались, выказывая скрывавшуюся за ними синеву неба. И бывали случаи, когда массы облаков бросали сплошную и густую тень на все окрестности Обдорска, на всё доступное глазу протяжение Обской долины, в то время как на Урале, сквозь существовавшие между облаками промежутки, сквозь эти небесные окна проглядывало солнце и освещало своими лучами те или другие части хребта. Но в игре этих перебегавших с места на место световых полос и пятен, как в панораме, еще с большею силою обнаруживался суровый характер Урала: его каменные вершины, заостренные или округленные, темные или седоватые, лишены леса, а скудная кустарная или древесная растительность средних высот и подножия была одета уже совершенно пожелтевшей листвой, тогда как кустарная растительность долины Оби продолжала представлять на себе значительное количество зеленой листвы.

Урал несомненно издавна уже влиял неблагоприятно на окружающие его окрестности. В отдаленную эпоху ледникового периода он, видимо, был закован громадными толщами ледников, сползавших с него в различных направлениях. С востока, у его подножия, расстилался значительный водоем, может быть даже морской залив, на прежнем ложе которого впоследствии Обь пробила себе долину и образовала нынешнюю Обскую губу. Материал из различных горных пород выносился ледниками с высот Урала и, попадая у его подножия в водоем, разносился здесь вместе с глыбами льда но разным направлениям и отлагался среди слоев на дне водоема. Во всем этом достаточно убеждает характер слоистых образований, сопровождающих р. Обь, на которые мне уже приходилось прежде указывать. В разных слоях этих образований, на различной глубине, находятся втиснутыми валуны, имея величину от одного до нескольких футов в наибольшем поперечнике, иногда футов до 5–6, они представляют часто на своих поверхностях замечательно ясную политуру и ледниковую штриховатость; точно такого рода поверхности встречаются у валунов и на выступах горных пород в Финляндии, в Альпах и пр., одним словом, в тех странах, где происхождение изборожденных и полированных поверхностей на глыбах горных пород было связано с некогда действовавшими или действующими еще теперь ледниками. Одновременно с движением ледников на восточном склоне Урала, таковое совершалось и на западных его склонах, но направлению к долине Печоры, к чему убедительное доказательство представляют наблюдения А.А. Штукенберга. Вместе с тем нужно заметить, что валуны в слоях вышеназванных Обских образований никогда не встречаются массами или слоями самостоятельными, но разбросаны более или менее разъединенно в слоях песчаных, глинисто-иловатых и пр.; кроме их, здесь не находится никаких других следов от продуктов ледников. Отсюда следует, что продукты ледников не разносились в водоеме с восточной стороны Урала большими массами или сам водоем отложил свои слоистые осадки, доступные теперь наблюдение, в том периоде, когда ледники значительно уменьшились в своих размерах. Одновременно с разнесением валунов или с сортированием заранее оставленных ледниками типичных ледниковых образований на восточной стороне Северного Урала жили гигантские млекопитающие: мамонт, носорог и первобытный бык.

Влияние Урала на его окрестности продолжается и доныне, хотя несколько в иной форме; он действует на них как холодильник. Места в долине Оби, наиболее близко прилегающие к Уралу, носят на себе следы большей суровости, чем местности дальше к востоку отстоящие от Урала, хотя бы при том эти места лежали и севернее соответственных по суровости мест в долине Оби. Урал охлаждает свои восточные окрестности, потому что сравнительно долго сохраняет на себе снег, и ветры западный и северо-западный, проходя чрез его высоты, достигают до Обской долины уже охлажденными; эти ветра по своей силе и суровости считаются в низовьях Оби наиболее опасными во всех отношениях. Несомненно в силу этого влияния Обдорск и его ближайшие окрестности бедны древесной растительностью; около Обдорска нет строевого леса; береза здесь ничтожных размеров, лиственница низка, сучковата и корява, большая часть других дерев не растет здесь, как кедр, сосна и пр.; местами, разъединенно, встречается ель. Скудный запас дерев не образует здесь сплошных лесов, а является в виде перелесков, разъединенных обширными, моховыми полянами с их скудной и еще более однообразной полярной растительностью. В силу такого характера местной древесной растительности Обдорск выстроен из привозного леса, преимущественно из барочного: это большие плахи из южных частей Оби, составлявший некогда неуклюжие посудины, приходившие в Обдорск с хлебом; всякая плаха пронизана большим количеством дыр около 1 вершка в диаметре; при употреблении в постройку такие дыры забиваются соответственной величины деревянными стержнями; но при всем том Обдорск, построенный из барочного леса, кажется печальным дырявым селением среди здешней холодной и пустынной страны. Есть несколько домов, выстроенных из леса, приплавленного из вершин р. Полуя, отстоящих верст на 60 к юго-востоку от Обдорска, местность видимо уже по своему более восточному положению и большему отдаленно от Урала, пользующаяся более благоприятными условиями. Но и здешний строевой тес имеет только до 4–6 вершков в отрубе. Таким образом, Обдорск на всем пройденном мною пути явился одним из самых бедных пунктов лесной растительности, хотя в строгом смысле его нельзя считать крайним северным пределом ее распространения. Отдельные рощи из лиственницы можно было наблюдать далее к северу от него, хотя деревья, взятые в отдельности, уже не имеют здесь правильного роста, который у них мал, ствол сучковат, неровен, с изгибами, разветвление —шатрообразное, — всё напоминает в них напряженную борьбу с холодом; вместе с тем по обрывам правого берега Оби нередко целыми густыми плотными чащами растет еще ольха (Alnaster), иногда к ней примешиваются даже рябина, осина и береза. По выходе из Оби в губу, вдоль южного берега на восток, растительность становится несколько более оживленной; так например, около Еман’гниёла деревья имеют более высокий рост и являются в форме более густых перелесков. Еще далее, по Надыму, встречаются уже леса, в состав которых входит даже кедровник, приносящий орехи. Вообще граница древесной растительности, с углублением на восток, уходит далее к северу, около Обдорска она лежит южнее, чем к востоку от Тазовской губы и около Енисея, как это можно видеть, приняв в соображение наблюдения Ф.Б. Шмидта.

По мере того, как прекраснейшие леса, кедровники, сосняки, ельники и листвяки среднего течения Оби исчезают по направлению к северу или же идут туда в форме редких, тут или там рассеянных рощ, происходит изменение и в составе животных, населяющих край. Большая часть млекопитающих, свойственных лесной полосе, доходит частию до Березова, частию несколько дальше, совершенно исчезая около Обдорска. Соболь редок уже около Березова; он придерживается больше ныне вершин речек, текущих в Обь со стороны Урала; он в наибольшем изобилии встречается но Пелыму, совершенно отсутствуя на пространстве между Березовым и Обдорском; исчезает в соседстве с тундрой и лось, также рысь; выдра составляет здесь уже редкое явление; медведь попадается в долине Оби, около Обдорска, в виде крайне редкого исключения. Распространение волка весьма своеобразно: будучи довольно многочисленным в среднем течении Иртыша, он к северу, особенно в лесистой полосе среднего течения Оби, становится весьма редок; год тому назад он появился в большем количестве около селения Кондинского, но жители считают это явление крайне редким. В окрестностях Обдорска, т.е. в нижнем течении Оби, волк снова становится многочисленным, нападая систематически на стада домашних оленей, да и сами остяки не всегда бывают застрахованы от него. Между волками здешней местности часто попадаются экземпляры частию или даже совершенно белые. Белка также избегает окрестностей Обдорска, вместе с бурундуком. Но вместе с лесами на восток от Обдорска многие из этих лесных зверей уходят дальше к северу, особенно по Надыму; здесь остяки промышляют белку, известную под именем надымской; тут уже чаще встречается медведь, а также и другие мелкие хищники в роде горностая, колонка и пр. Надым, с прилежащими к нему вершинами Полуя, составляет одно из известнейших мест зверопромышленности между остяками. Наиболее характерными обитателями полосы бедной лесом или совершенно его лишенной — тундры, нужно признать северного оленя и песца; вместе с ними распространяется здесь и лисица, а из мелких, конечно, пеструшка (Myodes); кроме нескольких мелких видов полевок (Arvicola), в долине Оби около Обдорска часто встречается водяная крыса (Arvicola amphibius) или крот, по здешнему выражению, так что ее иногда ловят в большом количестве и шкурку ее употребляюсь на меха. Но из этих обитателей большая часть не ограничивается одной только областью тундры и ее окраинами. Олень, как я уже указывал, уходит в своем распространении очень далеко на юг, по долине Иртыша, почти до Тобольска, особенно по побочным и болотистым притокам Иртыша. Начиная отсюда, он всюду встречается по долине и притокам р. Оби, во всей лесной полосе. В окрестностях Обдорска он, однако же, избегает местности вполне безлесной, особенно самую долину Оби, и держится преимущественно на высотах Урала, а с другой стороны — в вершинах р. Полуя и Надыма, где остяки, промышляя белок, ведут охоту и на оленя. Здесь в ходу один весьма оригинальный способ ловли оленя: домашнему оленю самцу опутывают в нескольких местах рога веревкой и подпускают его к стаду диких оленей, старейший защитник и страж которых — самец сейчас же нападает на незваного гостя, стараясь поразить его рогами; начинается схватка, борцы, благодаря веревкам у домашнего оленя, так спутываются рогами, что при всем желании разойтись, никак не могут этого сделать; остается только одно — вмешаться в борьбу остяку, освободить домашнего и взять в неволю дикого оленя. Иногда бывает, что дикие олени добровольно попадают в стадо домашних и обратно, нередко домашние, попавши в стадо диких, исчезают вместе с ними навсегда от хозяина. В общей сложности дикий олень, по-видимому, редок в тех местах, где в большом изобилии водится домашний олень; в особенности это нужно отнести к местам, представляющим характер чистой тундры, по крайней мере Ф.Б. Шмидт, во время своего пребывания в тундре, к востоку от Тазовской губы, убедился, что там дикий северный олень отсутствует, будучи вытеснен стадами домашних оленей. Без сомнения, такое же явление имеет место в тундрах, окружающих Обскую губу. Оставляя пока в стороне жизнь домашних оленей и их периодические передвижения летом к высотам Урала и к Океану, к концу лета и к осени обратно к Обдорску и долине Оби, укажу еще на лисицу. Этот всюду проникающий, везде приноравливающийся образчик хитрости и изворотливости, принадлежит также к числу обитателей безлесной области тундры, где частию зайцы, частию пеструшки и пр., доставляют ему средство к пропитанию. Лисица, распространяясь во всей Восточной и Западной Сибири, в лесных и степных областях, является весьма обыкновенным гостем и в окрестностях Обдорска; здесь она вместе с песцом нередко подходит близко к остяцкому жилью даже в долине самой Оби; вообще в окрестностях Обской губы, как и в других местах, она представляет весьма разнообразные оттенки в своем одеянии, от огненно-красного цвета до темно-бурого, с проблесками серебристых волос. В Обдорске я приобрел большое количество лисьих шкур, представляющих полный ряд переходов, от огненного цвета до черно-бурого; форма средняя между обыкновенной лисицей и черно-бурой в тундре нередка и называется здесь сиводушкой; вместе с тем я располагаю подобными же шкурами из окрестностей Тобольска. Песец (С. lagopus) более коренной житель тундры, хотя и он забегает довольно далеко на юг, в лесную полосу, до Березова; он выводится по преимуществу в северных безлесных местностях, представляя от времени своей молодости до совершенно взрослого состояния ряд изменений от темного до чисто белого цвета; в самом юном возрасте, летом, он имеет мягкую темно-бурую шерсть, — копунец; затем в форме норника и крестоватика у него около пахов в значительной степени проявляются более или менее широкие желтоватые пятна, которые всё более и более расширяются по направленно к хребту, пока, наконец, общий цвет животного не сделается темно-серым, светло-дымчатым, — синяк; эта форма переходит в недопеска желто-белого цвета, после которой уже к зиме делается чистый песец, с белоснежной пушистой шерстью. Иногда песец в течение всей своей жизни сохраняет первоначальный цвет шерсти, свойственный самому юному возрасту; это по всему животному равномерно распространяющийся темно-бурый цвет, принимающий зимой легкий голубоватый оттенок; это так называемый голубой песец, — разность обыкновенного, ныне весьма редкая в окрестностях Обдорска, а также и в самых тундрах Ледовитого моря. Обыкновенный песец зимой встречается повсеместно как в лесах, так и в безлесных пространствах, а обдорские остяки занимаются ловлей его даже около своих юрт, где бы таковые ни стояли. Песец не в каждый год встречается в Обдорском крае в одинаковом количестве; иногда он очень редок, иногда, же появляется повсюду в громадных количествах, целыми стаями; в таком случае остяки ловят песцов просто сетями. Песец, вместе с лисицей и оленьими шкурами, в особенности со шкурами молодых оленей — неплюй, составляет главный предмет торговли на январской Обдорской ярмарке.

Направившись в путь из Обдорска вниз по Оби, я, конечно, должен был прежде всего интересоваться погодой, так как она могла ускорить или задержать путешесвие; последнее и случилось как раз на второй день после выезда из Обдорска. Благодаря противному северному ветру, я должен был провести около суток в Вульпаслинских юртах. Эти юрты, отстоящие верст на 60 ниже Обдорска, служат одним из многочисленных станков, около которых производится рыболовство по общераспространенному в низовьях Оби способу. Юрты расположены на острове по левому берегу Большой Оби; остров низменный, заросший ивовыми кустарниками, травой, частию покрытый моховыми полянами и болотами; по его берегу раскинуты вереницей и на большом протяжении десятки берестяных чумов, с обычной около них убогой обстановкой. Перед ними наставлены колья, вверху которых лежат поперечные перекладины; это простые сооружения для сушки рыбы, они иногда расставляются в форме четырехугольной решетки, с несколькими поперечными перекладинами, которые увешаны рыбой. Рыба тут всякая: большие налимы и щуки, распластанные на две половины со стороны брюха: лентами срезанные с обеих сторон мягкие части с муксунов и немного поперек подрезанные, позём; подобного же рода мягкие части с сырка, таким же образом снятые и слегка надрезанные — юрюк, или юрок. Позёмы и юрок соответствуют сухой рыбе, называемой в Восточной Сибири юколой. Вся эта рыба вялится на воздухе без соли и без всяких других предварительных приготовлений; тут же рядом с нею висят и костяные остовы от муксуна и сырка. К этому прибавляются, как необходимая обстановка остяцкого чума — конус из палок, накрытый берестом, и стаи по преимуществу белых собак, нередко пользующихся, без позволения хозяев, выставленной на сушку рыбой, прежде чем она сделается готовой; то же делают и вороны. Между сворою белых собак изредка показываются смуглые, немытые остяцкие ребятишки; временно выглянет из глубины полуоткрытого чума или в какую-нибудь щель одним несмелым, относительно узким, но любопытным женским глазом остячка и чуть лишь встретит, может быть, не менее пытливый взгляд постороннего, как закрывает уже торопливо платком свое широкое, округленное, смуглое, никогда не моющееся лицо, с грубой, пропитанной жиром, часто морщинистой, кожей, с выдающимися скулами, впалыми щеками, с толстыми губами, потупляя глаза и погружая свой короткий приплюснутый при основании нос в какую-нибудь случайно лежащую около нее работу. Обыкновенно она сидит в чуме, поджавши или растянувши ноги на полу, почти неподвижно, и лучше всего ее можно рассмотреть в то время, когда она готовит любимое остяцкое кушанье — варку. Обрезав мягкие и жирные части, лежащие вдоль брюха муксуна, сырка, особенно нельмы, также сняв жир с их внутренностей, она кладет всё это в котел, который и ставится на огонь; жир скоро начинает распускаться и в нем с треском жарится остальное содержимое до тех пор, пока достаточно не покраснеет, причем остячка помешивает в котле, опускает его ниже, поднимает, выкладывает готовое и т.д., обнаруживая всю свою невзрачную фигуру, свое убогое, кожаное, пропитанное салом и грязью одеяние. Иногда остячки не без умысла усердно закрывают свою голову; у некоторых она бывает в сильной степени покрыта струпьями, вследствие чего у них голова становится совершенно лысою, тогда как они любят щеголять волосами, заплетая их в две длинные косы, и не считается против правил удлинять их почти до земли искусственными приставками. Вообще однако же днем остяцкие юрты не представляют особенного оживления; всё их наиболее подвижное население в отлучке, на рыбных ловлях, верстах в 5–10 и более от юрт, которые пустеют рано утром и оживляются приездом хозяев поздно вечером. В ожидании приезда остяков нас встречают около юрт их покровители — русские рыбопромышленники, которых лачуги разбросаны тут же, между остяцкими чумами. Это — маленькие деревянные избушки или амбарчики, самого жалкого по внешности вида, и около них плетеные из тальника сарайчики; в первых живут сами хозяева, во вторых солят и сохраняют рыбу уже засоленную, вяленую. Какова бы ни была избушка — она еще совершенство для помещения; многие из рыбаков живут просто в чумах или в лачугах, выстроенных из палок и бересты. Во время стоявшего северного ветра, принесшего холод, хозяева вышли ко мне навстречу, к берегу, одетые в остяцкие малицы из оленьих шкур, шерстью вверх; только по их полным лицам и бородам, по высокому росту, нередко по весьма объемистому корпусу, можно было отличить их от низких и приземистых остяков, которые никогда не представляют и тени такой плотности тела, какая по преимуществу отличает наше торговое сословие (в общей сложности климатические и жизненные условия не особенно располагают русских к полнокровию, особенно в северных частях Обского бассейна, хотя и бывают примеры, что человек в каких-нибудь четыре года превращается в Обдорске из тощего, костлявого существа в полное, моллюскообразное состояние, чему несомненно способствует бездеятельный, неподвижный образ жизни). Иногда около рыбацкой лачужки покажется хлопочущая фигура русской женщины, одетая в какое-нибудь пестренькое ситцевое платье, с головой, повязанной чистым платком и с особенным румяным лицом, — единственный предмет в рыбацком поселении, не исключительно прозаический. В Вульпаслинских юртах в период рыболовства постоянно живет до 4–5 мелких скупщиков рыбы, частию из Обдорска, частию из других, верховых поселений, как это бывает на всех других рыболовческих станках. По общепринятому в низовьях Оби способу, они имеют от остяков право на получение половинного улова или даже больше; это право покупается у остяков за плату, начиная с 20 руб. до 40, а иногда и больше. Вообще условия весьма разнообразны; для ближайшей их характеристики приведу несколько примеров из окрестностей Вульпаслинских юрт. Остяк Порши отдает свой, как здесь говорят, полуневод за 20 рублей, хотя и было ряжено 30 рублей, вместе с тем получает 160 сажен мережи для невода; остальное, такое же количество мережи должно быть свое. В неводе участвовал он сам, 2 работника и двое ребят; половину улова по условию получал арендатор, за 20 условленных рублей и мережу; из своей половины Порши с товарищами делал позёмы и кормил семью, а остатки сдавал арендатору; из них было насолено, по показанию последнего, 2½ бочки; сам Порши, однако, этого не проверял. За эти бочки из своего пая Порши получил 30 рублей (столько же дают ему, если из его остатков насолят 4 бочки), следовательно, пришлось по 10 руб. на участника в ловле; притом из 50 руб., причитавшихся остякам, половина была уплачена товаром, хлебом, мережей и пр. В бочке средним числом можно положить 380 муксунов, следовательно, хозяин, если б его половина равнялась только одним остаткам от остяцкого пая, получил бы около 1000 муксунов; но целая половина должна быть несравненно больше этой цифры и, считая муксуна по здешней цене в 10 коп., он уже с одной тысячи муксунов приобретет 100 руб. на свои истраченные 20 руб., и мережу, стоимостью на 10 руб. Вместе с тем хозяин, получая сполна свою рыбу, по крайне дешевой цене в половину выменивая на товар, другую остяцкую половину, и даже если бы можно было допустить, что счет рыбы при ее приемке верный и плата не одна и та же за 2½ или за 4 бочки, то и тогда оборот дела будет крайне выгодный для скупщика рыбы. Иногда из остяцкой половины поступаете хозяину до 4½–5 бочек, а плата за полневода доходит до 30–35 руб.; в случае, если остяк не имеет товарищей, то он нанимает работников, остяков же, если их не находит, то берет русских работников от хозяина, при этом из платы, следующей за полневода, вычитается следующее рабочим жалованье; так, из выряжаемых 50 р. хозяин вычитает за 2-х рабочих 30 руб. в свою пользу и потом из остяцкой, второй, половины рыбы берет за рабочих два пая. На таких-то крайне изменяющихся по характеру основаниях приобретают скупщики рыбу, и из 4–5 человек, живущих в Вульпаслинских юртах, многие нагружают свои лодки в течение лета 1000–2000 пудов рыбы, сухой и соленой. В большом количестве рыболовческих станков, разбросанных в низовьях Оби, живут прикащики от крупных рыбопромышленников; весьма многие ведут дела самостоятельно, — это мелкие подчиненные промышленники, сдающие весь запас заготовленной летом рыбы крупным рыбопромышленникам сейчас же по окончании рыбных промыслов и по приезде в Обдорск. В Обдорске, с окончанием промыслов, как крупные, так и мелкие рыбопромышленники должны решить свои дела в каких-нибудь два–три дня: крупные —потому, чтоб знать, сколько именно наберется клади в их суда, как ее уместить, а мелкие потому, чтоб с уходом судов в Тобольск рыба их не осталась в Обдорске, где тогда она потеряла бы всякую ценность. Начинается таким образом охота крупных скупщиков, предварительно условливающихся между собой, выше какой цены не давать за рыбу, на мелких, при покупке обыкновенно покупатель уплачивает большую часть стоимости товаром: мережами, хлебом, солью, или же мелкие рыбаки еще заранее берут в долг эти товары. Иначе, рыбопромышленник встречает мелкого продавца словами: Зачем он будет брать у него рыбу и по дорогой цене; ведь он, мелкий рыбак, не брал у него мережи, соли или чего другого? Таким образом и мелкие рыбаки часто бывают принуждены отдавать свою рыбу по крайне дешевой цене, и чтоб во всяком случае приобрести себе выгоду и даже значительную, должны, как в свою очередь сильные против слабых, употреблять все меры добыть ее по возможности дешево от самих остяков, даже если б это и было соединено с неизбежными жертвами против мало принимаемых здесь во внимание человеческих чувств чести и справедливости, вообще твердой нравственности. Наконец, к вечеру начинают показываться с разных сторон и сами остяки-рыболовы; лодка за лодкой пристает к берегу; у каждой лодки по неводу и по 4–5 человек остяков, изредка между ними и русские. Некоторые ловцы насквозь промокли, так как приходилось бродить и стоять в воде, при здешнем способе ловли, по грудь; их кожаное одеяние превратилось от воды в слизистую, грязно-серую массу, холодящую тело так же, как и крепкий северный ветер. Наловленная рыба выносится на носилках на берег; в разных лодках от 2 до 3 носилок, 8 же носилок составляют бочку; при мне она оказалась сравнительно мелкою, как справедливо жаловались скупщики, и двое, трое носилок, по их мнению, — ничтожный улов; бывает улов в два или три раза больший, а то ловцы в день нагрузят целую лодку и даже добудут на две. Но много ли рыбы, мало ли, когда она вся на берегу, остяк, управляющий неводом, или хозяин его, начинает раздел; выбирая рыб одинаковой величины, он кидает их то вправо, то влево, на две кучи; одна половина его, другая — для скупщика. Если ловцы не одной семьи и имеют право на пай, то и свою половину он делит на соответственное количество равных частей для каждого участника. Если в неводе участвует русский, пай которого идет скупщику, то он и его не забудет; еще прежде общего деления на половины, он берет из общей кучи одну или две рыбы, больших или малых, смотря по улову, и бросает их рабочему, в его полную собственность на «присол», в этой своей воле остяк остается вполне неприкосновенным и не забудет не менее несчастного своего сотоварища. Всякий из получивших рыбу распоряжается ею по своему усмотрению; к остяцким паям приступают остячки с ножами и готовят из рыбы обычным порядком позёмы, юрок и пр.; часть оставшуюся, по преимуществу крупных рыб, отдают скупщику, который всю следующую ему рыбу готовит в соль в своем сарае или просто на воздухе. Рыба наскоро чистится, вынимаются у ней внутренности, и она кладется в бочку таким образом: дно бочки посыпается довольно грязной, нечистой солью, которую кладут горстями и вовнутрь рыбы; рыба за рыбой раскладываются в бочке одна на другую, с предварительным посыпанием солью, и так наполняется вся бочка; через несколько времени рыба выделяет из себя воду и получается в бочке рассол, среди которого рыба лежит до 7 дней, затем ее вынимают из бочек, обмывают в воде и, сортируя по размерам, укладывают в виде поленниц или, как здесь говорят, в стопы, в сараях; тут она лежит иногда в течение всего периода ловли, до отправки в Обдорск или дальше. Рыба, засоленная таким образом, груба, жестка, солона и может быть съедобною только для людей самых неразборчивых в пище; если при такой системе рыба мало солится, то скоро портится, обращается в совершенную гниль, что и случается весьма нередко у обских рыбопромышленников. Рассол, остающейся после вынутой из бочки рыбы, берут остячки, однако с тем условием, чтоб за это вымыть скупщику определенное количество усолевшей рыбы. Из рассола остячки вываривают соль в своих собственных котлах и ею продовольствуются; этот способ добывания соли у остяков распространен во время лета больше, чем покупка соли. Тем же рассолом пользуются и русские рабочие или караванные, как здесь говорят, чтоб приготовлять свою, выпадающую им от артельщиков остяков, рыбу; вместе с тем один из способов соления рыбы, к которому прибегают иногда рабочие в низовьях Оби, напомнил мне одну из тех эпох, когда люди в своем первобытном состоянии еще не додумались до искусства делать посуду, вместо которой служили им ямы, вырытые в земле и обмазанные глиной, как это, по крайней, мере было во внутренней Африке; в том же роде посуду можно видеть и у нижне-обских рабочих: они вырывают в земле яму и, подкладывая на дно ее бересту, складывают туда рыбу, обливая ее рассолом; при таких условиях рыба много или мало высаливается.

Прибыв в Вульпаслинские юрты довольно рано, я дождался глубокого вечера, а дальнейшая поездка всё-таки была невозможна; рыбаки внимательно рассматривали мою лодку, признали ее во всех отношениях удовлетворительной и удобной для дальнейшего плавания, даже на бурных водах Обской губы, близость которой предчувствовалась; но оснастку они нашли решительно никуда негодною, т.е. мои три якоря были слишком малы, а канаты, на которых они прикреплялись, терпимы лишь при речном плавании, при мирной стоянке в защищенных от ветра заливах. В открытых же водах губы достаточно одного моментального, но сильного порыва ветра, чтоб сразу оборвать эти канаты, и рыбаки, заботясь о моем благополучном плавании, предложили мне всевозможное на случай опасности, и канаты, вполне благонадежные, и запасные веревки; они составили наиболее выгодную комбинацию из якорей, на случай остановки во время бури, давая моему, молодому и малоопытному, казаку наставления о способах прикрепления веревок и канатов. При этом тянулся ряд рассказов о разных опасностях и приключениях, испытываемых рыбаками во время возвращения из губы с добытым запасом рыбы, о том, как бури часто ставили их на край погибели и спасением они нередко бывали обязаны простому случаю. Оборони Господи, такая погода, да плохая снасть!.. — слышалось в заключение, под всё более и более усиливавшийся гул ветра. Под влиянием его внезапных и часто повторявшихся порывов колыхались, ударялись друг о друга и поскрипывали наши лодки, несмотря на то, что они стояли у самого берега, под защитой хотя и невысокого, но обширного острова; на самой пристани ходила легкая зыбь от волн, уже сильно ослабевавших и мерно подходивших в нее из открытого для ветра пространства, оттуда, где сердито ходили черные большие волны с белыми гривами, за которыми дальше на Оби стояла непроницаемая мгла, скрывавшая правый берег. Из этой тьмы по временам, однако же резко, выделялся мерцавший огонек. Оказалось, там остячки; еще рано утром они отправились за реку собирать морошку, а к концу дня застала их на берегу непогода. Но они в таких случаях не унывают, так как с ними это не в первый раз: лодку — на берег, опрокидывают ее вверх дном и, разводя большой костер, сами кроются под защиту лодки от дождя и ветра; тут они проводят время, как в чуме, в разговорах, в рассказах, в борьбе и пр. и таким образом случается, живут вблизи от своего жилья, не имея возможности попасть в него, день, два, три и даже неделю. К утру следующего дня ветер значительно ослабел, и 12 августа я отправился дальше вниз по Большой Оби, которая долго еще сохраняет свой уже ранее проявившийся характер: фарватер ее идет неизменно около правого берега; только плеса ее становятся здесь заметно более широкими, напоминающими озера, и воды ее разливаются на обширном пространстве, причем образуются мели, мелководные заливы и пр. При сравнительно слабом противном ветре, который в средине дня сменялся почти совершенною тишиной, я довольно быстро подвигался вперед и к ночи сделал около 100 верст расстояния, с остановками в разных рыболовческих станках, именно в юртах Самбенских, Воксарковых, Аурских, Казымских и Сумутнельских. Обычными, встречавшимися на водах обитателями, были на этом пути гагары (Colymbus arcticus и septentrionalis); будучи весьма осторожными, они издалека замечали лодку и, подпуская ее на расстояние, редко, впрочем, доступное на выстрел обыкновенного ружья, начинали выказывать свое замечательное искусство в нырянии, в одном месте исчезая под водой и появляясь далеко в другом, что повторялось много раз и в различных направлениях; но нередко удачно пущенный выстрел из Берданки, если не укладывал их на месте, то крайней мере казался им настолько опасным, что они, хотя и неохотно и тяжело, оставляли родную им стихию. Вместе с большим количеством чаек и разных видов уток показывались по временам и гуси; они, воспитав молодых, собирались стадами, располагаясь по отмелям и заливам. Нарушалось однообразие нашего плавания и остановками около юрт, переменой гребцов, которыми всегда состояли 8–10 человек остяков; по приезде в юрты, мы всегда норовили к ближайшим местам, где производилось рыболовство, обыкновенно также остяками. Из вытащенной тони невода я отбирал себе наиболее интересные экземпляры для сохранения в спирте, конечно, с платой законного ловцам гонорария; затем к выловленной рыбе являлись полными хозяевами гости-гребцы; всякий из них брал по приличной размерами рыбе, вынимались ножи, остяки усаживались на берег, на травку, и рыба, еще трепещущая, съедалась сырою; в случае, если тоня была изобильна, подступы к рыбе повторялись многократно, если она заключала в себе до 10–15 порядочных рыб, то ловцам приходилось минут через 5 или 10 снова бросать невод, чтоб сколько-нибудь достаточно удовлетворить аппетит приезжих, причем о какой бы то ни было плате здесь не было и речи. Рыбацкие лодки встречались весьма часто по Оби, вдали от юрт; рисуясь часто далеко на горизонте, иногда с беловато-серыми парусами, в разных направлениях, они так же, как блестевшие своей белизной стаи лебедей, оживляли величественную, но пустынную реку. Во время значительных переездов остяки-гребцы обыкновенно норовили подъехать к таким лодкам, конечно, с своим расчетом; лов рыбы все эти лодки производят на мелких местах; один из четырех или пяти человек сходит с лодки в воду и держит в своих руках веревки от одного конца невода; лодка идет вокруг того места, где предполагается рыба, причем спускается полукругом невод; когда весь невод оказывается спущенным в воду, то остяк, стоящий в воде, и лодка сходятся, причем сводятся и концы невода, который затем рыбаки тащат в лодку, вместе с находящеюся в нем рыбой, если она попала. В изобильные рыбой года таким способом рыба добывается в большем количестве: во всяком же случае, остяки, закидывая тони невода несколько раз на одной отмели — салма по здешнему выражению, переезжают на другие, им уже известные, стоят более или менее продолжительно на месте, где лов наиболее удачен. Добродушные и кроткие ловцы рыбаки по первому слову предлагали обыкновенно своим собратьям всё лучшее из дневного улова, подъезжая со своей лодкой к нашей. Заметив однажды весьма быстрое исчезновение штук 15 рыб, благодаря поспешности, с которой гребцы поглощали кусок за куском, я выразил по этому поводу удивление, которое, однако же, возбудило только веселый смех между остяками, причем они мне указали на тут же сидевшего своего собрата, который сразу съедает 2-х или 3-х мерных муксунов, тогда как из числа съеденных 15 были по большей части недомуксунки, имевшие, впрочем, не меньше 3–3½ фунтов каждый. Тут же остяки принялись высчитывать, сколько они съедают рыбы в день, находясь на рыбной ловле; оказалось, всякий порядочный остяк съест в разные периоды дня до 5 мерных муксунов, в сыром виде, да фунта в 3–4 ковригу хлеба; если положить, как обыкновенно, вес мерного муксуна средним числом в 5 фунтов и присовокупить, что остяк по приезде домой еще иногда съедает муксуна в сыром виде, да еще ест рыбу вареную, то придется признать, что остяк может съедать в день не меньше полу-пуда рыбы только в сыром виде, без костей и головы, вес которых в муксуне простирается до 1–1½ фунтов. Ночью на 18 августа подул попутный нам южный ветер, и мы через юрты Неутинские и Имбарские достигли острова Яро, на котором находится замечательнейший песок но изобильному улову на нем всякой рыбы, в особенности осетров; это — так называемый песок Яровской или Яры. Здесь, около всего обширного острова, также как около островов, лежащих далее, Нанги и Мохтаска, производит рыболовство один из крупных хозяев-рыбопромышленников в обширных размерах; у него в станке на острове Налги я и провел более суток, среди довольно скромной, но совершенно европейской обстановки, благодаря тому, что он живет здесь со своей семьей, главнейшая представительница которой привыкла на своей родине, в окрестностях Петербурга, к комфорту и надлежащему домашнему обиходу, поддерживать которые нетрудно даже в самом пустынном преддверии к негостеприимному Ледовитому морю, была бы охота. Присутствие самого хозяина в тех местах, где у него ведется рыболовство в обширных размерах, полезно для самих местных жителей-остяков, так как он не всегда позволит себе, из хозяйственных расчетов, тот ряд неблаговидных действий, на которые обыкновенно решаются прикащики от хозяев, присоединяющие к интересам хозяина свои личные и доходящие в удовлетворении своих стремлений до полного произвола и безнаказанности. Личное присутствие крупных хозяев рыбопромышленников могло бы отстранить многое из крайне печальных отношений к остякам прикащиков, конечно, при тех только условиях, если прикащики не будут поставляться в разные области от крупных рыбопромышленников наподобие того, как у нас прежде посылались воеводы в разные места «на прокормление». Ныне некоторые из крупных рыбопромышленников вовремя всего периода рыболовства живут в Тобольске, занимаясь там другими делами, и приезжают только на окраины своих рыболовческих областей с пароходами за наловленной рыбой, причем случается нередко, что барышей на долю хозяина приходится меньше, чем на долю их доверенных. Под конец своего пребывания в Нанги у С.И. Бронникова, я условился возвратиться с Надыма не позже конца августа, с тем, чтоб отсюда с пароходом пуститься к Обдорску, а теперь пока должен был пользоваться благоприятной погодой и спешить в дальнейший путь; да и было во мне какое-то чувство, которое подмывало меня: «дальше, дальше!» За островом Нанги воды р. Оби еще более потеряли свой речной характер, речные плеса превратились как бы в отдельные водоемы, верст до 15–20 в ширину; кроме возвышенного правого берега Оби, по всем другим направлениям, далеко на горизонте едва виднелись низменные острова; главное русло реки здесь делается сильно изменчивым, а наносные речные пески образуют обширные мели. По выезде из Нанги легкий попутный ветер надул слегка парус, и мы пустились по ровной зыби сначала к местечку Сох-велты-погол, а затем к устью Мохтаской протоки, по которой к вечеру достигли Мохтаского рыболовческого станка. На другой день мы были на пути к станкам Варкуты, Ярцинги и Хэ, в самых водах Обской губы, придерживаясь южного берега; кроме острова Хэ, здесь уже нет других, сколько-нибудь значительных, островов, и глазу открывается раскинутая по всем направлениям, беспредельная площадь вод, теряющаяся далеко на окраинах горизонта. С утра нас подгонял вперед ветерок, с легкой зыбью, к полудню он еще более ослабел, а во второй половине дня, на пути от Хэ в Надым, нас сопровождала совершенная тишина; вся поверхность широко раскинутых вод представлялась прекрасным зеркалом, в которое с недосягаемой высоты смотрело солнце и золотило его своими, еще яркими лучами. К вечеру над водой появился легкий, прозрачный сероватый туман, небо также оделось сплошным сероватым покровом, подобный же оттенок приняла и вода, так что наконец уже не было возможности различать, даже не на дальнем расстоянии, пределов между поверхностью вод и небом. Наконец по воде, от востока к западу, начали показываться легкие темные полосы ряби; через нисколько времени они еще более широко раскинулись по воде, которая приняла мало-помалу черный оттенок; небо прояснилось, в нем показались синеватые окна с яркими звездами, тучи разместились в разных частях неба черными пятнами, и нам навстречу подул легкий восточный ветер. Замолк хохот чаек, затихли крики гагар, исчезла сова, почему-то нашедшая нужным сопровождать нас; ночь застигла нас около Еман’гниёла, где мы и решились подождать света.

Утром, 16 августа, я вошел в устье Надыма и остановился около юрт Хоровой, совершив отсюда поездку к юртам Паули, расположенным также, как и Хоровой, на одной из проток при устьях Надыма. Надым впадает с ю.-ю.-в. в Обскую губу, образуя при устье множество низменных островов; острова разделены соответственным количеством проток, по преимуществу весьма мелководных, узких; даже главный рукав Надыма сравнительно неширок; проезжая по нему, можно было во многих местах видеть дно или встречать такую глубину 5–6 четвертей, по которой только могла пройти лодка; по самому фарватеру проходят однако же обские рыбацкие посудины-павозки. Судя по существующим картам, в распределении вод Надыма, в их разливе, можно было бы ожидать большего величия, резко выдающегося преобладания вод над сушей, в роде того, что имеет место при устьях Оби, чего однако же далеко нет на самом деле. Общи по характеру, по широте только долины этих двух рек, причем рукава Надыма напоминают лишь второстепенные протоки, перекрещивающие долину Оби в разнообразнейших направлениях. Я ехал по долине Надыма из Хоровой в Паули этим рядом мелких проток, берега которых окаймлены островами, заросшими высокой травой, преимущественно осоками, также кустарниками из ивняка, по большей части невысокого роста, но ветвистого и растущего довольно густо. То же самое можно видеть около Хоровой, где глазу открывается широкая низменность, между ивовыми кустарниками которой растет и смородина (Ribes); окраины или скрываются кустарниками, или теряются на громадном отдалении; вообще, вся местность около Хоровоя с ее болотистой, мокрой, усеянной кочками почвой, производит безотрадное впечатление, в особенности к концу лета. Места, более или менее выдающиеся по высоте и сухие, крайне редки, а высоты, окаймляющие долину, по-видимому, очень далеки от главного русла Надыма. В самый разгар половодья Надым, может быть, несколько больше приближается к тому виду, в каком он представляется на картах; но вместе с тем несомненно, что вид его долины сильно изменяется по одному, совершенно случайному обстоятельству, именно потому, что устье его прямо открыто доступу северных и северо-западных ветров. Эти ветры, преобладающее в здешнем крае и особенно грозные по своей продолжительности и силе, нагоняют воду из северных частей Обской губы к южному ее берегу, а также и к устьям Надыма; в это время рыболовческие суда, нередко сидящие на мели и даже почти обсыхающие, настолько поднимаются, что свободно сходят из мест своей невольной стоянки, без всяких усилий со стороны находящихся на них людей; притом же обские рыболовческие посудины часто сидят весьма глубоко. В долине Надыма, при его устьях, повышение уровня воды и поток ее из Обской губы еще более резко отражается, частию потому, что встречным потоком спираются воды самого Надыма. Такое явление страшно для всего живого в долине Надыма: здесь не остается ни одного клочка земли, который остался бы свободен от воды; это явление подобно тем наводнениям около Петербурга, которые происходят в нем осенью от сильных западных ветров, но только оно более широко распространяется. Остяки, во время продолжительно стоящих северо-западных и северных ветров, от которых вода в Надыме поднимается всё выше и выше, уже заранее собирают свои чумы и укладывают их в лодки, со всем наличным имуществом; затем, выискивая более или менее безопасные места, останавливаются выжидать окончания ветра, что длится иногда с неделю и больше. Неминуемая гибель ждет человека, который будет внезапно захвачен напором воды в долине Надыма, без лодки или в плохой лодчонке. Может быть, только остяк, привыкший к воде, найдется при трудных обстоятельствах; бывают случаи, что бушующие волны опрокидывают его легкий челн, но остяк и тут справится: держась за лодку, он найдет удобный случай повернуть ее надлежащим образом и снова вскарабкаться в нее, а затем он снова потащится своей дорогой, продолжая борьбу с суровой, бушующей стихией. Наводнения в долине Надыма в одинаковой степени опасны и для сухопутных животных, как то полевок, горностаев, песцов; так как они повторяются весной и осенью, то не остаются без влияния на гнездование птиц в здешней местности. Вероятно, по всем этим причинам долина Надыма кажется весьма пустынною и печальною; кроме небольшого количества сухопутных птиц, ее оживляли во время моего пребывания преимущественно водные птицы: утки, гуси, кулики и пр. Верстах в 30–40 вверх по Надыму, начинаются леса, лиственница и кедровники; здесь со многими млекопитающими, белкой, медведем, лисицей, песцом и пр., встречаются и гнездятся орлы (Aquila fulvus); по крайней мере я во многих чумах у Надымских остяков видел несколько экземпляров орлов, принадлежащих видимо к указанному виду; остяки, взявши их в лесной полосе Надыма, держали у себя на воспитании, вскармливая преимущественно рыбой; с полным развитием молодого экземпляра, остяки выдергивают у него перья и употребляют их для оклейки стрел; одного такого орла я привез живого из Надыма в Обдорск. Из водяных обитателей входят в устья Надыма водящееся в Обской губе дельфины (Delphinus leucas) и тюлени. Дельфины, в особенности весной, собираются в губе большими стаями, и, гоняясь за рыбой, нередко заходят на отмели, откуда уже не могут выбраться, и становятся тогда жертвою остяков, которые вообще, как здесь, так и на Оби, не знают иного промысла за дельфинами. Дельфины, попадая по большей части в безвыходное положение одиночными экземплярами, иногда заходят в мелководные заливы целыми стадами, не имея возможности отсюда выбраться; таким образом несколько лет тому назад при устьях Оби попало в руки одного местного жителя целое стадо в 12 штук. Тюлень также не составляет предмета специального промысла, хотя при устьях Надыма и во время плавания по губе он встречается нередко. Рыбы, входящие в Надым из Обской губы, те же, как и в Оби: преимущественно муксун, нельма и осетр. Первые ловятся неводами при устье реки, а также и на большей части ее течения, вместе с другой, мелкой рыбой. Осетр промышляется главным образом переметами, — это крючья на тонких нитях, прикрепленные к одной общей веревке и спущенные в воду, с находящеюся на них наживой, состоящей из мелкой рыбы; этот способ ловли осетра распространен по всему течению Оби и Иртыша. Все промысловые рыбы, поднимаясь весной по Надыму, к концу лета и осенью начинают обратный ход в губу. Рыбы, поднимающиеся по Надыму, так же, как и вообще ловимые в течение лета в низовьях Оби, менее икряны, чем встречающиеся в среднем течении Оби и в Иртыше, хотя ловимый в Надыме осетр сравнительно крупен, средним числом весит до 1–2 пудов; часто встречаются экземпляры до 5 пудов весом, бывают и 12-пудовые, в редких случаях, однако, и в Иртыше встречались одиночно осетры больше 13 пудов весом. Осетр, заходя в большом количестве в Надым и служа здесь рыбой, наиболее завлекательной для рыбопромышленников, распространяется и дальше к северу; притом он придерживается восточного берега Обской губы, который вполне соответствует по своему характеру правому берегу р. Оби и при устье Тазовской губы образует изгиб на восток, переходя таким образом в западный берег Тазовской губы. Держась около восточного берега Обской губы, осетр заходит весною в небольшие реки, впадающие с запада в Обскую губу; отсюда он уходит наконец в своем распространении в Тазовскую губу. Между другими рыбами осетр в особенности привлекал рыбопромышленников в Обскую губу; из Надыма рыбопромышленность идет далее, к северу; теперь существуют рыболовческие поселения в местечке Линзетэ и при р. Ныде, откуда успешный улов осетра влечет рыбопромышленников еще дальше, и Тазовская губа служит для них крайним и самым заманчивым пунктом стремлений. В прежние времена из Тазу в низовья Оби самоеды вывозили каждый год до 150 пудов осетрового клею; ныне привозится только половина этого количества, так как клей идет в большом количестве в Туруханск, а осетр вывозится самоедами к Сургуту и Самарову, Средним числом на каждого осетра полагается ¼ фунта клея, так что для получения 150 пудов нужно изловить по крайней мере 24 000 штук осетров. Прежде чем останавливаться на здешних рыбопромышленниках, появившихся здесь недавно и живущих временно, обращусь к первобытным обитателям долины Надыма — к остякам.

Сейчас же после того, как Туром сотворил воду и землю, здесь на Надыме, в Хоровой, поселился Есовай, прародитель нынешних здешних вотчинников-остяков, трех братьев Няульчи, Хангая и Сон’гома. Он городил в реке заездки (ез) и в них «важанил», т.е. спускал в проход, оставленный в перегородке, мешок, подобный колыдану, и таким образом ловил рыбу. Однажды, когда случилось наводнение и большая часть земли была затоплена, Есовай сидел около загороженного им заездка в русле реки и вел свой промысел. Вдруг к нему подъехал незнакомый остяк и стал просить, чтоб Есовай, первый поселенец местности, отдал ему ез. Есовай удивился просьбе и сказал, что приезжий может городить сам себе новый ез и важанить. Приезжий сказал, что он желает иметь именно этот ез, так как тут хорошо рыба попадает. Есовай всё-таки не согласился расстаться с своей ловушкой и продолжал свое занятие. Тогда вновь появившийся остяк, предок нынешних Надымских вотчинников, рода Тонки, Тярмас-Катон, заехал вверх по реке, натянул лук, направил свою стрелу в тыл Есовая и, подъехавши на близкое расстояние, спустил ее. Стрела угодила прямо в затылок Есовая, и он мертвый повалился в важану; находившийся при нем сын страшно перепугался, но остался цел. Он передал потом о случившимся своей матери, которая сейчас же отправилась в Паули и привезла оттуда другого своего, старшего сына, с которым снова поселилась в Хоровое, на том же месте. Между тем, во владения ее убитого мужа наехали родственники Тярмас-Катона, предки тех же родичей: Тонки, Индермы и др. Когда дети убитого достаточно подросли и окрепли, то пришельцы уговорили старшего в роде, чтоб он не сердился, не имел бы зла за смерть отца, за что обещали ему двух жен. Но на самом деле они дали только одну жену, в чем снова показали себя, как худые люди. Нынче от рода Есовая сталось только трое братьев, которых потомки Тярмас-Катона, Тонка, Индерма и др. до сих пор стараются преследовать и даже принимают меры как-нибудь выжить их из их первобытной области обитания.

Как Туром создал землю, откуда появился первобытный житель Надыма — Есовай, ничего неизвестно. Остяки знают только, что место, где сначала жил Тярмас-Катон, было на Оби, пониже Обдорска. Оттуда Тярмас-Катона с родственниками, во время наводнения, принесло водой и огнем Емана: самая вода была, как огонь; между тем пришельцы плыли в простых лодках. Когда Есовай жил в Надыме, родни у него никакой не было, вообще род велся плохо, был мало плодовит; детей у потомков первого поселенца было мало, и если у некоторых было по нескольку парней, то они всегда помирали, и обыкновенно оставался только один, от которого и шел дальше род; от того и родни в этом роде немного. Средний из трех братьев, потомков вошедшего в предания Есовая, Хангай, передававший мне рассказ, носит действительно в своей наружности нечто первобытное. Он невысокого роста, коренастый, плотного телосложения; голова пропорциональна росту, небольшая; лицо, ничем на первый взгляд не бросающееся в глаза, округленное, подбородок не преобладает над прочими частями лица, не выдается заметно вперед и вниз, как это обыкновенно у многих других остяков; небольшой рот ограничен толстыми губами, которые, однако же, не бросаются в глаза рядом с небольшими, но полными щеками, с коротким, на конце несколько вздернутым кверху носом; невысокий лоб наполовину прикрыт спадающими вперед и круто обрезанными темными прямыми волосами, которые густо покрывают голову, разбиваясь на пряди. Из-под значительно развитых глазных орбит, из глубины глазных впадин выглядывают два темно-кapиe, выразительные и живые, но несколько запуганные глаза, округленные, с ничтожными признаками щелеватости; кожа на лице темная, негладкая, несколько шаршавая. Помимо интереса, заключающегося в приведенном родовом предании касательно заселения Надыма, условий, при которых здесь люди селились и жили, также относительно безыскусственных взглядов остяка на ход явлений в природе, в нем заключается указание на одну из черт жизни остяка, свойственную всем первобытным народам, на родовую распрю, разладицу, которая, в частности, и у остяков имела место в прежние времена, не прекратилась даже до сих пор, и выражаясь в тех или других формах, существует у них вместе с грубыми чертами первобытного склада их жизни. Хангай рассказал мне свое родовое предание после того, как со скорбью объяснил положение своей сестры, находящейся в замужестве за сыном Тонки, потомка Тярмас-Катона.

Старшина Тонка овдовел; у него уже взрослый, женатый сын; вдовый свекор высказывает свои поползновения на сожитие с своей невесткой; сын ему в этом не препятствует и даже сочувствует, но не соглашается на такую роль молодая женщина, которую поэтому и подвергают побоям как муж, так и свекор. Муж однажды угостил свою супругу ударом топора, именно обухом в шею, так что женщина несколько времени лежала без чувств на земле, — столько именно времени, во сколько может совершенно перегореть вязанка дров в чуме. Свекор, нанося истязания, спрашивает невестку: «отчего же она не соглашается с ним жить, ведь он такой же человек, как и все, и чем не хорош?» — Тонка имеет за пятьдесят лет, у него широкое, угловатое лицо, с сильно выдающимися скулами, сплюснутым носом; его подбородок так же широк, надавлен снизу вперед и вверх, глаза узкие, слезящиеся, кожа на лице белесоватая, гладкая, которая, рядом с пробивающейся на ней кой-где румянностью, производит такое впечатление, что будто бы хозяин ее только что нежданно встал из гроба или туда собирается, одним словом, он мужчина хоть брось. Однажды муж свалил жену около дверей чума и, после безмерной потасовки, вынул даже нож, чтоб ее зарезать; она спаслась только потому, что на ее крики отчаяния сбежались женщины-соседки и отклонили руки разъяренного супруга от совершения страшного злодеяния. Вообще муж не стеснялся никаким орудием против жены; он наносил ей удары большой доской, с пропущенным сквозь нее колом, — поплавок при ставке переметов; при нанесении ударов он приговаривал, что доведет ее до того же, до чего дошла его мать, ушедшая в могилу от беспрерывно преследовавшего ее кашля: Тонка бил свою жену до такой степени, что она, выйдя за него замуж с длинными, густыми волосами, умерла совершенно лысая, принеся все свои волосы в жертву супружеского гнева. К счастию, я застал Тонку уже женихом, он ухаживал за одной вдовицей из Паули и в скором времени имелась в виду свадьба; сын сделался вместе с тем менее жесток к своей жене и угощал ее, в случае нужды, только кулаками. Отношения Тонки к невестке считались предосудительными, и местные женщины, решавшиеся делать ему касательно этого замечания, также подвергались потасовкам.

Надымские остяки имеют в большинстве случаев обычаи, общие остякам нижнего течения Оби. Браки они заключают в самой близкой степени родства: не могут выходить замуж или жениться друг на друге дети родных братьев; всякое остальное родство не принимается в расчет; два остяка могут для женитьбы меняться родными сестрами, с придачей небольшого калыма с той или другой стороны. Жена умершего остяка принадлежит, как наследственная собственность, ближайшему родственнику, родному брату, двоюродному, племяннику; по отказу родственника, она свободна выйти замуж по своему желанию, с калымом в пользу родственника. Вместе с многоженством, здесь обыкновенно неравенство брачущихся по возрасту; половая зрелость у женщин начинается около 12–13 лет; во время регул они живут от всех отдельно; в это время им воспрещается всякое прикосновение к какой бы то ни было хозяйственной принадлежности, появление в жилье, особенно прикосновение к ловушкам, — одним словом, на них лежит «табу» жителей островов Тихого океана; всякая вещь, подвергшаяся прикосновенно «нечистой, поганой» женщины, должна быть окуриваема бобровой струей. С наступлением периода половой зрелости, женщины носят «вороп», нечто в роде пояса целомудрия, — принадлежность, общая у них с жителями Камчатки и Америки. Девице не ставится в особенный упрек, если она не сохранит девственности, но считается несколько предосудительным, если она принесет в приданое мужу готовых ребят; впрочем, некоторые остяки такому приданому бывают рады. Седьмая заповедь в обычном праве остяков не существует, хотя грех против нее не всегда остается безнаказанным. Вообще, остячки не вполне лишены того чувства, которое всякий европеец имеет по крайней мере в теории: они имеют своего рода симпатии и антипатии, отсюда, в связи с теми или другими семейными неудовольствиями, вытекает расторжение брака, чтò случается весьма часто. По этой причине остяки-христиане в низовьях Оби считают брак по своим обычаям для себя лучшим, и систематически избегают венца. Как во многих других местах, на Надыме остяки часто остаются холостыми, по случаю недостатка калыма. Во время моего пребывания в Хоровой, я застал приготовления к свадьбе; сын бывшего старшины Эрэ Паина, «Пронька», некрещеный, а так названный потому, что родился в Прокофьев день, собирался выдать свою дочь, девочку 13 лет, за своего близкого родственника по матери. Калыму выряжено: 100 песцов, 2 бобра, 1 черно-бурая лисица, 2 медных котла, 150 оленей и 16 аршин красного сукна. С своей стороны отец невесты должен нарядить в приданое: 15 нарт рыбы, хлеба, мяса, масла, позёмов, варки, рыбьего жиру; 1 чум с постелями, из которых две — накрыть сукном; 30 больших колокольцев, 5 дубленых кож, ремней 45 маховых сажен из шкур морского зайца и медведя. Стоимость калыма будет здесь простираться по крайней мере до 1000 руб. Обдорский князь Тайшин. родственник Проньки, взял за свою внучку калыму более 2000 руб. стоимостью. Рядом с этими случаями, имеющими место при выходе замуж и женитьбе у богатых остяков, для большинства плата калыма в 5–15 оленей, дело крайне трудное, особенно в последнее время, когда падежи производят страшные опустошения среди оленьих стад. Надымские остяки не особенно интересуются вопросами, лежащими вне их земного существования; они зарывают покойников в землю неглубоко, в одежде, но без гроба; кладут с ними, чтò возможно, не придавая того смысла этому обычаю, какой он имеет у остяков среднего течения Оби, с убеждением, что земною жизнью кончается существование человека. У нижне-обских и надымских остяков шаманство находится в большой силе; в Паули и Хоровой есть даже весьма искусные шаманы-остяки, и однажды мне, во время беседы с остяками в чуме у Прокофья, указали на одного из таковых. Остяк согласился уже показать мне свое искусство, как я услыхал, к несчастию, вместо остяцкого разговора, чисто русскую речь: «Я не позволю!» — Отчего, спросил я. — Это мой работник, я его пошлю неводить. —Я вам заплачу, сколько угодно! —Я не хочу. Значит вышло дело, — нашему нраву не препятствуй; вместо шамана предо мной оказался рыбак, пионер в распространении русской цивилизации.

Надым оказался фокусом, в котором сосредоточился весь свет обской рыбопромышленности. От самих рыбопромышленников я ничего не узнал существенного касательно их занятий; они сами, по собственным рассказам, парод страждущий, обиженный остяками, которые ими облагодетельствованы; все яге их торговые обороты с остяками составляют «коммерческую тайну», неприкосновенность которой я и приму в настоящее время решимость нарушить, с целью выяснить суть этой тайны. Первостатейный элемент, с которым рыбопромышленник пробирается к северу по Обской губе, это — давно известный на Оби запретный плод, главная составная часть «коммерческой тайны», водка. Один из торговых деятелей в Обдорске особенно красноречиво выяснял мне всю несостоятельность в отношениях русских к инородцам различных приемов, и главным пятном, лежащим на торговцах, считал торговлю водкой, уверяя меня, что он в своих сношениях придерживается более честных оснований. Но мне жаль этого молодого, еще мало опытного человека; он не навострился еще так, чтоб вести свои дела шито и крыто, не полагаясь даже на брата родного. Между тем, он тут же, из Самарова, писал к брату следующее, если ввести сюда орфографические поправки: «Водки тебе не посылаю, потому что мне только что отпустили 200 ведер, больше не было вина готового; остальное вино должен получить из Березова». С этим запасом он собирался отправиться в Тазовскую губу, узнав об изобилии осетров в том крае, а также и о том, что обские пионеры туда не проникали водным путем. Проговариваются иногда и самые закоренелые коммерсанты насчет своего искусства: «Я привез „на низ“ для собственного употребления 20 ведер водки. Все лето был сам пьян до отвалу, в крайности поил рабочих, да еще нажил на этой водке 500 руб., заплативши за нее в Тобольске около 100 руб.». А дело простое; дайте сначала остякам по чашке водки хорошей — даром; первую бутылку — за 1 рубль; две вторые, наполовину с водой — по полтора рубля за каждую; следующие три бутылки чистой воды по два рубля, и остяки уйдут совершенно пьяные, а иначе — угостить их подзатыльниками; эта система торговли водкой как в низовьях Оби, так и на Надыме, имеет одинаковый характер. По приезде в Надым, в Хоровое прежде всего речь зашла с остяками о водке. Остяки уже пропили всё, что могли, кто два рубля, кто три, кто пять; если не было денег, снесена заготовленная впрок на зиму рыба, юрок, позёмы, а то шла в ход имевшаяся налицо зимняя одежонка, по преимуществу ягушка, женская шуба. Все шло по цене крайне дешевой или в полцене. Больше всех позволил себе, конечно, Тонка, очевидно с горя, от неудач около невестки в Хоровое, а частию с радости около вновь найденной будущей в Паули; в Хоровое он пропил 7 р. и оставил в закладе лисицу в 2-х рублях, которая стоила по крайней мере 5 руб.; в Паули с невестой прокутил также 5 руб. Остяки и самоеды в Паули пили еще более усердно и в удостоверение несомненности своих показаний дали мне бирки, — палки с зарубками, из которых каждая означает количество пропитых рублей; эти бирки представлены мною впоследствии в Омск; из них есть такие: самоедин Сэув пропил 15 руб., в этом числе ушла одна оленья шкура (постель) и две малицы, каждая за одну бутылку; Пэдри — 17 руб., в то число пошло 4 песца, оленья шкура, хорошая малица; Парессэ — 25 руб., и кроме чистых денег отдал одну пешку, 2 пуда юрюка, 20 муксунов (одна бутылка), одного белого песца. Все это остяки пропивали в самый скудный период, когда у них нет ни денег, ни мехов. Большее празднество их ожидало с окончанием рыбных промыслов; тогда все они много или мало получают денег под полуневода на следующую весну, и эти-то деньги возвращаются обратно хозяевам; и если принять в соображение этот конец, то итоги выйдут слишком велики, несколько лет назад остяки Яче, ныне умерший, и еще живой Янута пропили в короткий период 100 руб., полученные за полуневода. Остяк Ем, пропивший 5 руб., просил меня оговорить, что он водку брал у рабочих, а не у некоего Алексея, который тогда поступил с ним очень жестоко, так как он боится, чтоб истина не сделалась известною; вообще остяки пропитаны крайнею боязнью рассказывать правду, так как рыбопромышленники потом начинают теснить их еще больше и мстить. О качестве отпускаемой остякам водки, конечно, и говорить нечего; она самого худшего сорта и наполовину с водой, иногда едва только пахнет водкой. Обыкновенно полуштофная бутылка наливается неполною, а в некоторых случаях остяки показывали мне ½-бутылку от зельтерской воды, которую им выдают как полуштофную. В большей части местностей ниже Березова номинальная цена бутылки водки 1 рубль; но нередко, кроме полу-бутылки от зельтерской воды, остяк за рубль получает только чайною чашку водки. В свою очередь стоимость рубля, в мене на товар, в разных местах различна и в общей сложности, чем ниже но Оби, тем рубль становится дороже, а остяцкий товар дешевле.

Обыкновенной единицей ценности, приравниваемой к рублю, является, в разных частях Оби, мерный муксун, имеющий 9 вершков длины. В среднем течении Оби, между устьями Иртыша и Березовым, муксун ценится в 12 коп., следовательно, на рубль летом полагается 8⅓ муксунов. По Оби между Березовым и Обдорском полагается на рубль уже 10 муксунов, следовательно, муксун идет в 10 коп. Ниже Обдорска, в Вульпаслинских юртах, полагается уже 12 муксунов на рубль, или один муксун стоит 8⅓ коп.; около юрт Аурских, островов Яро и Нанги на рубль 15 муксунов, или один муксун идет за 6⅔ коп. В юртах Воксарковых, а так же и далее по Обской губе, в Варкуте, Ярцинги и Хэ, 20 муксунов на рубль, или один муксун идет в 5 коп. Наконец, в Надыме полагается 25 или 30 муксунов на рубль, или каждый муксун идет в 4–3¹⁄₁₀ к. Лет 6 или 8 назад, в Надыме господствовал один только промышленник и брал по 40 муксунов на рубль, следовательно, в 2½ коп. штуку; такая цена еще и нынче стоит на мало посещаемой р. Ныде. Обыкновенно мера муксуна в среднем течении Оби полагается от средины глаза до основания хвостового плавника, и в случае, если не хватает до 9 вершков линии или полулинии, муксун считается недомуксунком, каковых полагается два экземпляра за одного, мерного, муксуна. Если недомуксунок, измеренный от средины глаза до основания хвостового плавника, хотя одной 10 доли линии не доходит до 8½ вершков, тогда он считается колезнем, каковых полагается 2 за одного недомуксунка, 4 на одного муксуна. По Надыму условия меры рыбы еще более выгодны для рыбопромышленников; здесь меряют муксуна, как и всякую другую рыбу, не от средины, а от заднего края глаза и не до основания хвостового плавника, а только до средины расстояния между хвостовым и заднепроходным плавниками. Рыбы, измеренные по первой системе, были бы мерными муксунами, тогда как по последней они будут недомуксунки. При этом я уже не принимаю во внимание чисто личных приемов измерения рыбы, существующих повсеместно на Оби и в Надыме; так напр., рыба при измерении сгибается несколько дугообразно и мерка идет по хорде; также бывает принимаемо за правило, что при измерении голова рыбы сильно пригибается к туловищу. При таких, весьма выгодных для рыбопромышленников способах меры рыбы, приобретение ее обходится им еще выгоднее меной на разные жизненные продукты и на товар. Так, в Обдорске и около него за 10 муксунов дают 2½ пуда муки, т.е. по 4 муксуна за пуд, причем цена муки принимается в 40 коп.; далее же пуд муки доходит в Воксарковых юртах, в Варкуте до 10 муксунов, а в Надыме до 13–15 муксунов; таким же образом возрастает и соль — с 10 муксунов за пуд около Обдорска до 25–30 на Надыме, табак от 100 до 250–300 муксунов за пуд. Выгода на мелких вещах более поразительна: например, на Надыме два медных кольца, стоящих по ½ коп., идут за 1 муксуна; в этом случае, следовательно, стоимость муксуна обойдется торговцу в 1 коп., а если он получит недомуксунками, то, конечно, она будет еще меньше; также 2 бумажных пояска, стоимостью по ⅓ коп., идут за 1 муксуна или за 2 муксуновых позёма. Бродни, стоящие повсеместно на Оби, кроме низовьев, 3 руб., на Надыме идут за 5 руб. или за 125–150 муксунов, точно так же разного цвета грубое сукно, ценностью меньше рубля за аршин, продается в количестве 3-х аршин за 5 руб.; во всех этих случаях муксуны приходятся промышленникам гораздо меньше, чем в 3 коп.; за тем фунт чаю, крайне подозрительного достоинства, ставится в 1 р. 50 к. и в 2 руб., т.е. ценится от 40–45 муксунов до 60. Фунт сахару — 1 руб. или 25–30 муксунов; если принять здесь стоимость сахара в 30 коп., то муксун обойдется хозяину в одну коп. или немного больше. Не увеличивая списка цен на разные медные изделия, круги, бляхи, кольца для оленной упряжи, для женских украшений, составляющих вообще один из весьма видных предметов торговли, приведу еще следующее: сальная свеча семериковая или восьмериковая, стоимостью не больше 2 коп., идет на Надыме за 2 муксуна; шесть маленьких сухих крендельков, с медный пятак в диаметре, связка которых из 40 штук стоит около 10 коп., идут за одного муксуна. Местным торговцам все эти цены не кажутся еще поразительно дешевыми; господствовавший на Надыме 8 лет назад рыбопромышленник брал за 5 папуш табаку, весом около 1 фунта и до 20–25 коп. стоимостью, по 1 песцу, цена которого никогда не была меньше 1 р. 25 коп., а то доходила и до 2 р. 50 коп. А на северных окраинах Березовского и Сургутского округов еще и ныне можно купить у самоедов 1 фунт осетрового клею, стоящий до 2 р. 50 коп., за одну папушу табаку.

Повсеместно у остяков тому или другому поселению принадлежит своя «вотчина», некоторое, определенное обычаем, пространство земли; так, в Хоровое считается 9 человек вотчииников остяков, которым принадлежит громадная площадь земель с водами, начиная от Хэ до верховьев Надыма. Обитатели юрт Паули также имеют свои вотчины; вотчинников здесь человек около 20; между преобладающим числом остяков есть и самоеды. Около Надыма только некоторые места, особенно замечательные по изобильному лову рыбы, отдаются в аренду. Так Хоровойские вотчинники отдают в аренду р. Шугу; в отдаче в аренду рыболовных мест около Паули чередуются самоеды с остяками. В большей же части рыболовных мест производится рыбная ловля самими вотчинниками, также и приезжающими с Оби остяками на правах полуневодчиков от разных рыбопромышленников без всякой платы; иногда приезжие остяки невотчинники ловят двумя, тремя неводами от одного и того же остяка хозяина, так что являются сильными конкурентами для самих вотчинников, которые в таком случае изъявляют уже неудовольствие на приезжих. Право быть вотчинником в данной местности определяется давностью пребывания в ней жителя. Если поселение состоит из нескольких родов, то каждому из них принадлежит определенное пространство земель. Если род вымирает, то его вотчина поступает во владение других, ближайших родственных родов. Ныне рыболовческие места распределены в долине Оби весьма неравномерно между остяками, по степени доходности. Лучшее по Оби место для рыбопромышленности, остров Яро, с принадлежащими к нему другими рыболовными местами, составляет собственность двух вотчинников, братьев Хозери и Полетэ; они получают аренды за рыболовные места400 руб., по 200 руб. на брата. В большинстве же других местностей, где также производится рыбная ловля, вотчинники, как полуневодчики, не имеют аренды за свои вотчины. Подобного же рода неравномерное распределение рыболовных пространств, по степени их доходности, имеет место и в среднем течении Оби; у одних остяков во владении хорошие пески, у других почти ничего. Имея в виду то, что доходы с рыболовных мест должны составить в будущем один из важнейших источников к поднятию между остяками благосостояния, необходимо, кроме желания создать более прочные правила аренды остяцких рыболовных мест и равномерно распределить доходы с них, стремиться к тому, чтоб удержать эти места за остяками же, в случае вымирания прямых вотчинников; остяцкие рыболовные «вотчины» должны быть неприкосновенны для появляющихся в долине Оби временных спекуляторов. Для нынешних рыбопромышленников недостает именно только одного — сделаться вотчинниками в остяцких владениях, чтоб разрушить последнюю основу, на которой еще может держаться эта первобытная жизнь, и принести окончательную гибель для кроткого северного обитателя. Именно такого рода посягательство на вотчины выражено в нижеследующем духовном завещании самоедина, который, конечно, грамоте не учен, о законах не имеет понятия, и написал свое завещание не в пример своим прочим сородичам, у которых завещаний писать не принято; завещателем руководили здесь причины внешние, опытная рука прошедшего чрез все земные мытарства:

«По случаю одержимой болезни, ревматизма и опухоли в животе я чувствую неизбежную смерть, почему, на основании 1010 ст. X. т. 1 части и 1-го к ней примечания, вознамерился сделать духовное завещание в следующем: Имея издревле принадлежащее мне рыболовное место с принадлежащими к ним угодьями, сорами, курьями, гольцами и заливами, которого далее, как небезызвестно Березовскому окружному полицейскому управлению и Обдорским инородной и самоедской управам, по переписке возникшей по ходатайству моему, Главное Управление Западной Сибири по рассмотрении сказанной переписки положением своим признало меня по закону действительным и прямым вотчинником, — а потому по буквальному смыслу приложения к ст. 1012 и ст. 1084 X т. 1 ч., пригласив свидетелей, как это требуется 1050 ст. того же тома и части, в присутствии священной особы, сим завещаю: законной моей жене, двоюродному моему брату, крестному моему отцу Обдорскому крестьянину такому-то и крестной моей матери по муже такой-то, означенное выше рыболовное место с принадлежащими к ним угодьями жене и брату в вечное и потомственное их владение, которыми они имеют полное право, согласно 1-му примечанию к 1010 ст. X т. 1 ч., как пользоваться сами по ровной части, так и при необходимости закладывать в другие руки и отдавать в аренду, но не иначе, как с общего всех четырех на то согласия, крестный и крестная имеют пользоваться по смерть и их дети, — жена же, если выйдет в замужество, то из принадлежащей ей части половину должна отделить брату. При чем не лишним считаю присовокупить, что я, по ранее данной мною расписке, состою должным торгующему по свидетельству крестьянину такому-то семьсот пятьдесят рублей серебром; дабы не оставить по себе худого имени, прошу вас, мои наследники, уплатить долг тем порядком в вышеупомянутой расписке: „что я эту сумму 750 рублей обязываюсь уплатить из получаемой арендной платы за вышесказанную местность по 60 руб. сер. в год, т.е. половину суммы годовой платы, и впредь до уплаты таковой под строгой ответственностью законов, никому другому не отдавать, кроме его, торгующего крестьянина такого-то, и не от кого другого за меня залога или взноса не принимать“ — чему прошу и вас следовать неотступно, как по закону Творца, так и по закону людей, также прошу по смерти моей по долгу и религии христианства, предать меня земле по христианскому обряду, а настоящее мое духовное завещание с соблюдением правил, изложенных в законе, засвидетельствовать законным порядком. Аминь. 1874 года, июля 27 дня. К сему духовному завещанию по безграмотству моему и по обыкновению самоедин Пуйковской ватаги, старшина такой-то приложил тамгу». Из всего сказанного видно, что именно завещает инородец своим законным наследникам: громадный долг, мифический; закабаляет свои родовые владения, вводя, кроме того, в них наследником человека, совершенно постороннего, который, конечно, постарается сделаться единственным законным наследником рыболовного места, коль скоро бездетные жена и двоюродный брат завещателя уйдут в могилу и когда таким образом с ними покончится род.

К концу моего пребывания в Надыме погода сделалась изменчивой, пасмурной и ветряной; воздух оказался свежим, прохладным. Рыбаки начали сборы к обратному пути, грузили посудины, приближались расчеты с остяками, расплата с ними и наем их на будущий год. Мое присутствие, видимо, очень стесняло рыбопромышленников в Хоровое, где я преимущественно жил; но в Паули было больше свободы: туда направлялись от нас остяки, там происходило что-то таинственное, коммерческая тайна, — остяки возвращались молчаливыми, задумчивыми. В виду всего, передо мною происходившего, я почувствовал в себе тяжелую нравственную усталость и с удовольствием ждал случая пуститься в обратный путь. Мысль о поездке к Тазовской губе я окончательно оставил, так как ехать водным путем было поздно, а оленей нужно было ждать по крайней мере месяц, когда они придут от Ледовитого океана; притом мой казак не говорил по-самоедски, что было весьма неудобно. Но и это всё было бы не существенно, если б с наступлением весны северная природа не скрылась от меня под своим толстым белоснежным покровом, а сам человек представил что-нибудь более новое, чему бы я не был свидетелем на Оби и Надыме. Итак, 20 августа я распростился с крайним пределом своего путешествия. Надымские остяки были крайне довольны тем, что я проводил у них в чумах целые дни и даже ночи. При этом они говорили, что «другие русские смотрят на них, как на собак; говорят, что остяки едят и спят с собаками, значит, и сами собаки». Остяки сознают свою простоту, и когда я объяснял им действительную стоимость вещей, покупаемых ими по слишком дорогой цене, они крайне удивлялись; когда я расспрашивал их об их религиозном культе, рассказывал верования остяков, живущих южнее, то они, не зная таковых, говорили, что они глупы, ничего не знают, оттого их так легко и обманывают русские.

После жертвоприношения Еману, мы благополучно достигли Хэ и Ярцинги. Как здесь, так и далее до Варкуты, водный путь вполне удобен и беспрепятствен для хода лодки. Попутный юго-восточный ветер сопровождал нас и на другой день, 21 августа, на пути от Варкуты к Мохтаску. Было пасмурно, над губой носился туман, с густыми мокрыми облаками; после часового пути, мы потеряли из виду берега, остяки держали лодку сначала совершенно по ветру, но затем, благодаря большой мели, отклонились вправо, а потом, держа прямо на запад, подошли к Мохтаскому острову. Оказалось, что местность на всем протяжении отлично известна остякам; в наиболее мелководных местах у них наставлены палки: здесь они неводят, забредая в воду. Один остяк, рассказывая о всех неудобствах этого способа ловли рыбы для здоровья неводчиков, признал, что он еще сносен в жаркое время. Тот же остяк, в противоположность большинству других знавший по-русски, очень правдиво жаловался на то, что в здешних местах люди бедны, не имеют защиты ни от русских, ни от богатых остяков. Так, несколько лет назад лично ему прикащик в Варкуте рассек поленом нос так, что он лежал больным нисколько лет, суда на это он не нашел, а нос действительно был у него некогда рассечен, и поперек его еще до сих нор остался глубокий шрам. Недавно у него один остяк взял к себе на зиму брата на работу, а теперь прошло больше года, — богатый остяк и отчета не дает, куда девал его брата. Все начальство, старшины, князь, заседатель — только для богатых. Бедный помрет, и о том, что с ним случилось, никому не будет известно, — всё покроют, всё будет хорошо. А чем же мы, остяки, — не люди? — платим ясаку по 3 руб. и по 3 р. 50 коп., а свое дело тоже знаем. — Вот ты видишь, говорил остяк, мы вышли из Варкуты, ничего не было видно, мы берега потеряли, обходили мели, а пришли к Мохтаскому пугору, вон видишь, — он показался; а вот теперь мы заехали в жерло Мохтаской Оби; на это тоже надо ум. А русский что же? — другой умеет писать, да читать; а другой что же? — не умеет. На следующий день, пройдя Мохтаскую протоку, я был снова среди широкого водного пространства между Мохтаском и островом Нанги; здесь также нёс нас попутный ветер и сопровождала пасмурная погода, которая, однако же, и пернатых заставила подумать о возвратном пути в страны, более теплые. Все мели и косы около острова Нанги казались совершенно черными от громадных стад гусей и уток; примириться с мыслью, что это — птицы, можно было только тогда, когда, после пущенного издали выстрела, мели принимали более светлый оттенок, а в воздухе поднимались черные густые облака, состоявшие из гусей и уток. Среди открытых вод, вдали, на темной водной поверхности, покрытой туманом, ярко белели ясный полосы и пятна: то были стада лебедей. Всё это готовилось отправиться к югу; туда же я стремился, и через несколько дней был уже в Обдорске.

Январь 1877 года.

С.-Петербург.

VII

Обдорск по сравнению с Лукоморьем и его жизнь; пароходы и каюк «В. Земцов». — Убыль воды, замирание Оби, живцы и жизнь рыб около них; груз пароходов и путь вверх по Оби. — Газета «Сибиряк» и остяцкие песни. — Приезд в Тобольск. — Характер пути на Омск и его обитатели, — Возвращение в Петербург.

Окраины разных областей всегда привлекают к себе людей, по преимуществу жаждущих наживы; стремление к наживе подавляет у таких людей все другие, более благородные стороны человеческих способностей. Такие люди не знают нравственного утомления, так как у них видимо отсутствует самое чувство; они не ощущают умственного голода, так как им чуждо всё то, что не касается непосредственно их узких, чисто личных, эгоистических интересов. Такой именно характер несут многие из северных поселений; то же можно сказать и об Обдорске. На весь Березовский округ, кроме никем не читаемых официальных изданий, выписывается одна только газета «Сын Отечества». По приезде в Обдорск с Надыма, я встретил здесь номера этой газеты, вышедшие еще в то время, когда я был в Петербурге. Из книг здесь, разве только в виде исключения, можно встретить у какого-нибудь зырянина сказку об Еруслане Лазаревиче. Да, впрочем, если б в Обдорске и было больше книг и газет, то, по малому количеству грамотных, читать их было бы некому; здесь самые капитальные жители в крайнем случае могут только подписать свою фамилию, что, впрочем, не мешает им наживать в год по нескольку тысяч дохода, а то и за полдесяток тысяч. Гражданской школы в Обдорске не существует; есть только школа миссионерская, помещающаяся в нижнем, почти подвального характера этаже миссионерского здания: это — низенькая, небольшая комната, с маленькими окнами, которые зимой совершенно закрываются льдом; нужно быть крайне невзыскательным, чтоб провести несколько лет в ученьи среди этой конуры; да и наставники к тому же таковы, что их самих следовало бы посадить на школьную скамью и учить самым элементарным правилам грамматики и нравственности, — в особенности о вреде лжи, алчности к наживе, также о вреде пьянства и многих таких остяцких пороков, которые глубоко укоренились между жителями Обдорска. С другой стороны, требовать от Обдорска большего и нельзя; он занимает самую характерную часть полунощной страны, известной с глубокой древности под именем Лукомоморья. Здесь именно находятся упоминаемые в Несторовой летописи горы: «суть горы, зайдуче луку моря, им же высота яко до небесе». О той же местности имеются следующие древнейшие известия: «На восточной стране, за Югорскою землею, над морем живут люди, самоеды зовомы, молонгозеи, а ядь их мясо оленье, да рыба, да межи собою друг друга ядят; а гость к ним приедет, и они дети свои заколают на гостей, да тем кормят. А который гость у них умрет, и они того снедают, а в землю не хоронят, а своих тако же. Сии ж люди не велики возрастом, плосковидны, носы малы, но резвы вельми и стрельцы скоры и горазды, а ездят на оленях и собаках, а платье носят соболье и оленье, а товар их соболи. В той же стране иная самоедь, такова же, линная слывет, лете месяц живут в море, а на суше не живут того ради, занеже тело на них трескается, и они тот месяц в воде лежат, а на берег не смеют вылести. В той же стране есть иная самоедь, по пуп люди мохнаты, а от пупа вверх, якоже и прочие человецы; а ядь их рыбы и мясо, а торг их соболи, и песцы, и олении кожи». Затем следует перечень других разностей самоеди, люди, у которых «рты на темени», также такие, которые «зимой умирают на два месяца», оживая тогда, когда «солнце на лето вернется». Далее «вверху Оби реки великия есть земля, Баид именуется, леса в ней нет, а люди, как и прочия человецы, живут в земли, а едят мясо соболье, а иного у них никоторова зверя нет, опричи соболя, а носят платье все соболье, и рукавицы и ноговицы, а иного платья у них нет, ни товару никоторова. А соболи у них черны весьма, шерсть живова соболя по земли ея волочить. В той же стране иная самоедь, по обычаю человецы, но без глав, рты у них межи плечей, а очи в грудех» и пр. В заключение ряда еще других известий приводится следующее: «В восточной стране есть иная самоедь, каменская, облежит около югорския земли, а живут по горам высоким, а ездят на оленех и собаках, и платье носят соболие и оление, а едят мясо оленье, да и собачину и бобровину сырую едят, а кровь пьют человечью и всякую. Да есть у них лекари, у которова человека внутри нездраво, и они брюхо режут, да нутро вынимают, да очищают, и паки заживляют». Во всех этих известиях о Лукоморьи, о «самояди на полунощных странах» нетрудно доискаться до многих весьма верных и ценных фактов, что же касается до формы, в которой они вошли в предания, то она несомненно заключает в себе много образного, фигурального; и если о жителях земли Баида, вместо «живут в земле», сказать живут в землянках или пещерах, чтò будет равносильно первому, то в очерке жителей не будет ничего несбыточного. Точно так же, если в известиях о существующей еще до сих пор каменской самоеди слово «лекарь» заменить словом шаман, действием которого еще и теперь приписывается так много чудесного, тогда также всё будет попятно. Своеобразная действительность дала еще больше простора для вымысла простому народу, в сказках которого Лукоморье явилось вполне страною чудес. Во время моего пребывания в Обдорске, мне не раз приходили на память слова Пушкина: «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том» и т.д. Во всем этом произведении один только дуб зеленый смущал меня, чтоб признать в сказочном Лукоморьи нынешниий Обдорск или древнюю Обдорию. Но народная фантазия, любящая вступать в анахронизмы, легко смешивающая лица и события, тем охотнее могла променять приземистую, скромную полярную березу на гордый и величественный дуб; что же касается до златой цепи, то ее уже давно стараются разыскать многие из сибирских капиталистов в недрах лежащего близко отсюда Урала; но, лишенные всяких научных знаний, они напрасно зарывают в землю свои капиталы; даже нынче один из купцов, прослышав о многих экспедициях на нижнее течение Оби, пустился туда раньше всех, с собственным пароходом, разыскивать золото. Неудачу предприятия уже заранее можно было предвидеть. Вместо кота ученого, Обдорск славится собаками. (См. Verein für die Deutsche Nordpolarfahrt in Bremen. Forschungsreise nach Westsibirien 1876. Rede des Herrn M. Sidoroff). По словам г. Сидорова, «Обдорск представляет странную особенность: во всяком доме содержится до 10 штук собак, которые в различных нуждах употребляются вместо лошади. Во время ночи все собаки селения, по данному знаку одной, сбегаются на открытое место и начинают всеобщий вой, продолжающиеся приблизительно около получаса; после этого они самодовольно разбегаются обратно по домам». К этим словам почтенного знатока севера нужно прибавить, что в Обдорске до 60 домов, которые распадаются на несколько групп; собаки каждой группы домов имеют свои особые сборные пункты; обыкновенно случается так, что когда одна стая собак кончает свой концерт, начинает его другая и т.д. Кто имел возможность лично заинтересоваться этой собачьей жизнью в Обдорске, тому едва ли покажется она менее занимательной, чем похождения мурлыки: «идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит». Итак, если б была охота продолжать дальше эту параллель, то относительно Обдорска и его окрестностей можно было бы вполне согласиться с словами поэта: «Там чудеса, там леший бродить, русалка на ветвях сидит». Доказательства этому приведет любой приверженец коммерческой тайны, способный лично натворить каких угодно чудес. Это — нечисть-шайтан, сила, которую остяк олицетворяет в своих грубых истуканах. «Ведь когда невзлюбит — беда, ни за что не даст одному ночевать в лесу: гонит, пугает. То собакой покажется, залает, то засвищет; а то, как есть человек, — пробежит, так лес ходенем заходит. Что вы думаете? право так!» Всилу этого, весьма многие русские, во избежание неудовольствий с шайтанами, в наиболее чтимых остяками местах непременно приносят жертву, бросают деньги, кольца, пьют водку; то же делают некоторые перед началом рыбного промысла. Но ввиду перехода к предметам более серьезного характера, я сделаю выписку еще из одного неизданного, касательно Обдорска, документа, который написан не менее своеобразно, как и известия летописей: «Об образе жизни птиц перелетных полиции ничего неизвестно, а о жизни местных она умалчивает, так как все они относятся к разряду хищных и притом бескрылые; сидят на яйцах зимой, во время обдорской ярмарки, высиживают песцов, недопесков, неплюев, собак, лисиц и пр. Главная пища во время насиживания — водка; закуска — исландский мох. Куриц в Обдорске нет, а петухов водится порядочное количество, они часто женятся на местных гусынях и рожают живых детенышей»: Эти сидящие на яйцах обдорские и им подобные птицы гораздо страшнее сидящих на ветвях русалок; благодаря им, обдорская ярмарка всё больше и больше падает; в прежние года на ярмарке продавалось разных товаров на 42–77 т. руб., в последние — на 22–29 т. р. Конечно, эти цифры имеют только относительное значение, показанная же величина их гораздо меньше действительной; затем в числе главных предметов сбыта здесь не принята во внимание водка. Ярмарка имеет место в Обдорске в то время, в конце декабря и в начале января, когда остяки и самоеды появляются здесь для внесения ясака. Вместе с внесением ясака, инородцы привозят продукты своей добычи, преимущественно пушной товар, песцов разных возрастов, лисиц, волков, частию белку, затем шкуры оленей старых и молодых, неплюй, песца; соболя, понятно, нет на ярмарке. Желая сбыть свой товар, инородцы в то же время должны обзавестись разного рода продуктами на весь год; им нужно хлеба, преимущественно печеного, соли, сукон, холста и разных безделушек для калыма и приданого. У многих остяков и самоедов ярмарка назначается условленным сроком свадеб; многие во время ярмарки выбирают себе жен и т.д. Причины понижения оборотов обдорской ярмарки весьма разнообразны: это — имеющие место в последнее время сильные падежи оленей у остяков и самоедов, в силу которых многие семьи приходят в совершенное разорение, и расширение власти рыбопромышленников, которые по всему нижнему течению Оби заранее снабжают жителей необходимыми жизненными продуктами. В то же время многие из самоедов из окрестностей Тазовской избы, приходившие прежде в Обдорск, ныне избегают его, благодаря весьма невыгодному для инородцев складу порядков на ярмарке, и ищут новые пути для сбыта своих произведений — Туруханск, окрестности Сургута, Самарово и пр.; также еще далеко до начала ярмарки, зыряне уже объезжают тундру с своими товарами и, отбирая у инородцев их наличные меха, везут их прямо, через северный Урал, в Россию. Что же касается до общих порядков на ярмарке, то едва ли о печальной их стороне нужно распространяться; это понимают и сами инородцы, избегая Обдорска; многие из жителей Березова приезжают на ярмарку только с 5–10 ведрами водки и в заключение увозят мехов на столько, что могут потом сносно и безбедно просуществовать целый год. — «Ужас, ужас, эта жизнь в Обдорске, да еще зимой, во время ярмарки, — рассказывала мне уважаемая старушка, уроженка южной Сибири, живущая уже четыре года в Обдорске; — тьма, снег, мороз; по улицам везде пьяные, крик, драки; да тут же еще и собаки в разных местах завывают». Не говорю о мелких драмах, разыгрывающихся на ярмарке, но бывают и крупные. Так, инородцы, проведя так или иначе день, на другой не только не всегда досчитываются до того или другого количества бывших с ними денег и шкур, но нередко лишаются и своих последних оленей, потому именно, что воровство оленей принимает здесь уже систематический характер, в роде русского конокрадства. Ловкие люди во время ночи объезжают окрестности Обдорска, где обыкновенно располагаются инородцы с чумами и стадами оленей, и чуть лишь заметят стадо или часть его вдали от хозяйского глаза, как подхватывают его, угоняя от хозяина. Обыкновенно оленекрады, чтоб не быть легко выслеженными, гонят стадо на Обдорск, по хорошо выбитой дороге; около Обдорска делают несколько петель также по многочисленным, уже ранее проложенным, оленьим следам и затем уже выгоняют оленей по той из дорог, какая считается наиболее выгодной для безопасного скрытия следов воровства. Наутро инородцы, спохватившись об оленях, начинают их искать по следам, доходят до Обдорска и здесь, конечно, теряют их в тысячах других следов и по совершенно торным дорогам, расходящимся от села в самых разнообразных направлениях. По какой дороге идти, куда бежать? Неизвестно. Между тем, олени в одну ночь окажутся верст за 60–100, а в сутки они будут верст за 200, в стаде какого-нибудь зырянина, около Мужей или в другом направлены от Обдорска: так именно организовано оленекрадство; олени передаются обыкновенно из рук в руки. В оленекрадстве подозрение падает всегда на зырян; обвиняются зыряне и во многих других преступлениях. Действительно, остяки часто, благодаря зырянам, лишаются своего имущества, находящегося при «шайтанах»; во время лета, зыряне, встречаясь с одинокими остяками, пасущими оленей по Уралу, смешивают, как бы нечаянно, с их стадами свои и затем, при разделении, уводят вместе с своими значительную часть остяцких оленей. Рассказывают о случаях, что зыряне, опаивая остяков-пастухов водкой, угоняли спокойно их стада или даже убивали пастухов. Вообще, о зырянах остяки такого мнения: если что потерялось и попало к ним в руки, то не ищи, не найдешь концов.

В начале сентября, перед приходом пароходов, мертвый до этого Обдорск оживляется; собираются постоянные его обитатели, проведшие лето на рыбной ловле в сорах и на песках в низовьях Оби; домá, которые были до этого времени заколочены, раскрывают свои окна и ставни; в Полуй прибывают лодка за лодкой, каюк за каюком; наконец, показываются павозки: рыбаки кончили свой промысел и ждут пароходов; съезжаются крупные и мелкие рыбопромышленники и ведут таинственно сделки касательно покупки и продажи рыбы. К преобладавшему до сих пор собачьему населенно Обдорска прибавляются новые элементы: остяки, рабочие. Везде начинают показываться пестрые толпы народа, в радости от окончания промыслов, навеселе. Тут инородцы в малицах, в этих северных одеждах шерстью вверх, закрывающих вместе голову (о них предание естественно могло сказать: «по пуп люди мохнаты»); они же — одетые в гуся, женщины в ягушку, рабочие в зипуны, в старые солдатские сюртуки, которые когда-то были сделаны из толстого грубого сукна, но от которых теперь остались только лохмотья. К вечеру гул, по обыкновению, усиливается; можно видеть трогательный сцены нежных объятий, целования, за ними распрю, ссору, затем снова наступление мира в одной и той же компании или чете. Ночной мрак накрывает повсеместно валяющихся остяков и самоедов, ноги которых были не в силах дотащить их хозяев до надлежащего приюта. Десять человек остяков, приехавших с одним хорошо мне знакомым рыбаком, желавшим осведомиться о времени прихода пароходов, в сутки оставили имущества и денег на 25 руб. в Обдорске. Когда я на другой день, встретившись с моим уважаемым знакомым, спросил, где же остяки оставили свои деньги и имущество, он, основываясь на словах остяков, указал почти на шесть домов, из которых у двух главных как раз тут же и оказались домохозяева.— А, так это ваши дома? как же так? значит и вы, господа, торгуете водкой? — обратился я к ним из любопытства. — Гм…, да как же иначе, кто же здесь живет в Обдорске без этого, кроме, может быть, одного, двух домов?» — был ответ, в справедливости которого я уже раньше имел возможность убедиться. Понятно, в виду всего этого, с каким нетерпением я должен был ждать пароходов, чтоб оставить Обдорск. Почти каждый день я выходил из-под горы, где на водах Полуя стояла моя лодка, и смотрел с возвышенности, на которой расположен Обдорск, в даль, на южную часть течения р. Оби, и много раз уходил назад с понуренной головой. Наконец, 5-го сентября под горой, между остяками разнеслось известие: «кабак бежит», — так между ними известен пароход.

Дня через два к Обдорску пришли уже 4 парохода; после короткой остановки около села, пароходы исчезли в низовьях Оби и тащили оттуда посуду за посудой; некоторые уходили надолго и являлись обремененными целым десятком павозков. С появлением пароходов движение в Обдорске еще усилилось, толпа сделалась более пестрою, а Полуй почти на версту был совершенно заставлен судами; десятки мачт от павозков и барж торчали лесом в высоте; промежутки между ними были сплошь заставлены сотнями лодок и небольших каюков. Повсюду шла перегрузка рыбы из мелких посудин в большие, и запах плохо засоленной рыбы далеко разносился над водами Полуя. На берегах появилось множество импровизированных чумов, в которых шла обычная праздничная жизнь инородцев. Пароходы навезли, кроме многих уже имевшихся в Обдорске продуктов, еще и такие, каких лишена природа на наших северных окраинах; то были овощи: картофель, капуста, огурцы, репа, редька, не находящиеся в посеве около Обдорска. При бывших здесь опытах посева, картофель давал громадного роста мякину, но мелкие клубни с толстой кожей; редька также была весьма мала, хотя в Березове большая часть овощей, при хорошем уходе, родится весьма удачно, редька бывает больших размеров. В числе привезенных плодов были и арбузы из Омска; сравнительно с другими, арбузы были дешевы; огурцы, стоящие на месте до 30 коп. за сотню, в Обдорске продавались по 3 руб.; картофель за ведро 30–50 коп., при стоимости на месте в 2 коп. Арбузы стоили по 20 коп. за штуку или по 2 руб. за десяток. И странную представлял иногда картину сильно выпивший остяк или самоед: держа в руках разрезанный пополам арбуз, он уставлял на его розовую и сочную внутренность свою плоскую или угловатую физиономию, пребывая в таком виде долгое время неподвижным; затем, вонзая во внутренность арбуза своп грязные пальцы с острыми и твердыми ногтями, сжимая его в кулаке, отправлялся самодовольно дальше, останавливаясь глазами на разных случайно встречающихся предметах и как бы забывая об арбузе. Было нечто весьма своеобразное в этом союзе северного инородца, сына суровой природы, с плодом палящего солнца степной части южной Сибири, так же, как в прогулке негра, по рассказу Ф.Б. Шмидта, на собаках в окрестностях Николаевска-на-Амуре. Ввиду скорой возможности оказаться в сибирском отечестве арбуза, я искренно пожелал стране северного оленя и ее обитателям лучшей участи, более вкусных плодов цивилизации, чем те, с которыми им до сих пор пришлось по преимуществу сталкиваться; с этими мыслями я оставил 9-го сентября Обдорск и направился на пароходе «Сибиряк» вверх по течению р. Оби. В то же время я распростился со своим каюком, в надежде, что его путь по Оби не был последним. Проведя целое лето в исследованиях природы и обитателей долины Оби, я прихожу к заключению, что эта область представит еще много интересного для исследований научных и практически важных, и только рука об руку с такими исследованиями возможно ожидать существенных изменений к лучшему в жизни обских обитателей. Получивши каюк в дар от В.Т. Земцова, я в свою очередь предоставляю его в пользование всех тех лиц, которые явятся в долине Оби с научными целями, и таким образом прекрасная лодка пусть будет на суровом севере рассадником идей «человеколюбия, истины и справедливости».

После выезда из Обдорска легко было заметить сильное изменение в виде р. Оби; вода ее уже сильно упала; убыль воды началась около 20-го августа и шла весьма быстро; уровень в сутки понижался на ¼ аршина, на пол-аршина и больше; главным образом, в промежуток времени около 20 дней, убыло воды сажени на две или даже до 2½. Разницу между высшим летним уровнем воды и существующим осенним легко можно было усмотреть на высоких подмытых песчаных ярах. Благодаря сильному понижению уровня вод, Обь приняла более скромные размеры, не теряя, однако же, своего величия: протоки сузились, многие совершенно исчезли; обнажились мели; острова приняли более определенные очертания; на громадных протяжениях обсохли берега, имеющие то песчаный характер, то состоящие из песка с галькой и валунами или же иловатые, изобилующие органической грязью (няша), и поэтому топкие. Не осталось следов и от тех широко разливавшихся соров, которые связывали протоки и рукава р. Оби. С понизившимся уровнем Оби оказалось меньше простора для рыбы; она двинулась по направлению к главным рукавам и в самое русло Оби. Теперь лов рыбы был наиболее удобен, но рыбаки не могут вполне воспользоваться этим периодом, так как должны спешить к югу, в верховья Оби, дабы не замерзнуть в пути. Между тем, с наступлением морозов, для местных жителей открываются еще новые способы ловли рыбы, именно со времени наступления замора в р. Оби. О заморе Оби и о влиянии его на передвижения рыб вообще я уже говорил в письме из Березова. Здесь я укажу на совокупность причин, которыми, по всему вероятию, обусловливается это явление. По всему нижнему течению Оби вода зимой начинает краснеть, она имеет тогда неприятный вкус и выделяет пузыри. Раньше всего вода замирает в притоках Оби; в Обдорске, в Полуе даже лед приобретает в себе качество порченой воды: он нечист, дает горькую, неприятную на вкус воду; поэтому зимой обдоряне ездят за льдом на р. Обь за несколько верст от села; следовательно, сама Обь, во время замерзания, имеет еще свежую воду. Рассказывают, что порченая вода дает в стакане красный осадок. На этом основании можно думать, что порча воды происходит от изобилия в обской воде окиси железа, на связь которой с замиранием Оби указывает еще следующий факт. Замирание начинается с притоков Оби, текущих в нее с правой, восточной стороны; порченая вода показывается первоначально около правого берега самой реки и, уже значительное время спустя, распространяется на левую сторону; в то же время замирание распространяется в малой степени на левые притоки Оби, текущие со стороны Урала; а вершины этих притоков в горной части остаются свободными от замирания. Если взять во внимание, что левые притоки текут из области аллювиальных образований, изобилующих окисью железа, что можно видеть также на ручьях во время лета на правом берегу Оби (это ручьи ржавые, с красноватой водой), то влияние окиси железа на замирание будет весьма вероятно, тем более, что левые притоки Оби, подверженные в меньшей степени замиранию, текут в коренных, кристаллических породах. И очень может быть, что изобилие окиси железа, влияя на отлагающиеся в водах органические осадки, обусловливает и самое выделение газов, что может совершаться и само по себе, при весьма медленном течении Оби и ее правых притоков. В низовьях Оби, вместе с красной водой, встречается и белая, но также порченая, невкусная; в среднем течении Оби, говорят, белая вода преобладает, хотя около Березова, в Сосве, я уже во время своего проезда замечал красный оттенок в воде. Вообще вода Оби и Сосвы, при обмывании ею фотографических аппаратов, действовала восстановляющим образом, что и указывает на присутствие в ней металла. Область, на которой происходит в обском бассейне замирание Оби, в разные года изменяется: то она бывает шире, то уже; иногда замирание распространяется на верховья таких рек, где оно не бывает в течение десятков лет, напр., по рр. Конде, Сосве и пр. С чем именно связано это изменение в широте, на которой распространяется в разные года замирание: с климатическими ли причинами, или с изменяющейся быстротой течения — это вопрос нерешенный. Кроме уже ранее указанных мною периодических явлений в жизни рыб, зависящих от замора, я приведу еще несколько мелких. Если рыба не удалилась заблаговременно в верховья рек или Обскую губу, то она ищет приюта около так называемых живцов, источников с свежей, непорченой водой; около таких живцов рыба набивается подо льдом громадными массами, так что даже спирает течение живой воды; если источник имеет только на одну четверть аршина глубины, то она набивается в него несколькими этажами, рыбы лежат положительно друг на друге. Делается это таким образом: когда к живцу подходит стая рыб и занимает всё свободное пространство, то рыбы других, вновь приходящих стай подлезают под первых с такой силой и натиском, что мало-помалу, после долгих усилий, подрывают даже почву, углубляя ее и отстраняя на стороны; иногда рыбы образуют при этом слой в несколько четвертей и, плотно натиснувши друг друга, представляют из себя нечто в роде плотины. В таком случае скудный запас воды в источнике скопляется перед рыбами и своей медленной струей омывает всех их в той или другой степени. Так перед живцом иногда бывает растянут по руслу источника целый подледный, углубленный в землю рукав, заполненный рыбой. Рыбаки обыкновенно стараются открыть вход к живцу и когда найдут возможным запереть его, то тогда для рыбы не будет никакого исхода, она составит полную собственность рыбака, которому тогда остается, прорубив лед, брать ее руками или черпать саком. В таких местах рыба набивается целыми десятками пудов; но вход к живцу должен быть заперт осторожно и настоящий, а не второстепенный, иначе рыба быстро исчезает. Другой случай с теми же живцами или речками со свежей водой указывает на замечательную у рыб стойкость в стремлении к самосохранению, также на существующую у них память о тех местах, где возможно найти спасение от замора. Рыбаки обыкновенно запруживают речку, несущую свежую воду, устраивая плотный вал при устье такой речки; они делают перед валом во льду отверстие, через которое запруженная свежая вода выходит на поверхность льда; вместе с тем вал устраивается так, чтоб свежая вода не уходила под лед. Около вала делается дверь и ставится морда (или гимга, по здешнему выражению); рыба, стараясь пробраться в речку, заходит во двор и в морду в таком количестве, что в короткие промежутки времени морда совершенно наполняется рыбой; также около вала рыбу черпают саками. Во время замора рыба становится белою и дохнет; но в смеси воды порченой со свежей, например, при последнем способе ловли, рыба гибнет еще быстрее.

Все пароходы уже вышли из Обдорска с грузом к 11 сентября; всех пароходов оказалось затем на Оби 5. Это были: «Сибиряк», «Тоболяк», «Степан», «Василий», «Союз». Они вели за собой 6 барж, вместимостью до 25 тыс. пудов каждая, и 25 павозков различной величины, средним числом до10 тысяч пудов вместимостью каждый; следовательно, груз всех посудин, состоявший из соленой и сухой рыбы и из разных других продуктов, доходил до 400 тысяч пудов. Прибавляя сюда затем мороженую рыбу, вывозимую с Иртыша и Оби, количеством до 100–150 тысяч пудов, получим улов рыбы на Оби и Иртыше в 500–550 тыс. пудов. Всех больше был обременен кладью «Сибиряк», служивший для нас помещением. Сначала он тащил за собой до 9 посудин, затем к нему начали прибавляться еще павозки, до 11, так что всего грузу за ним по крайней мере можно было предполагать до 100–120 тысяч пудов. Поэтому ход парохода в 120 сил был медленный; картина, которую представляла Обь, была однообразная и уже довольно унылая; всё живое двигалось к югу; чайки-халевы, утки, гуси — всё мало-помалу подвигалось вверх по течению. Чайки неуклонно шли вслед за павозками, в которых находились их рыбаки-покровители; чайки именно тогда начинают думать об отлете, когда рыбаки начинают собирать свои снасти и прекращать тони, от которых прожорливые пернатые в течете лета собирают свои крохи и в силу чего чувствуют себя около рыбаков, как дома. Растительность запестрела наводящими тоску осенними красками; перед глазами рисовалась желтая опадающая листва ив и берез, покрасневшие осины, опадающие желтые хвои лиственницы рядом с потемневшею зеленью ели и кедра. Наступили темные ночи, нередко со слякотью, холодом и ветром; по ночам, во мраке, мелькают огоньки с десятка буксируемых пароходом посудин, располагавшихся длинною вереницею; иногда по вечерам на берегах Оби остяки совершали своп жертвоприношения «кулю», умилостивляя его или гадая о благополучии дальнейшего их рыбного промысла; их ворожба представляла нечто таинственное; на берегу реки, во тьме ночной, перебегали с места на место огоньки; они были одиночны или показывались сразу в нескольких местах, иногда совершенно исчезая. К явлениям, сопровождавшим наше путешествие, приведу еще следующую цитату: «На днях наш пароход остановился в Кушевашах для грузки дров; павозки были оставлены за несколько верст и рабочие для носки дров должны были идти пешком или ехать за пароходом на лодках. Дрова были уже нагружены, пароход дал несколько свистков и снял сходни, как на берегу заслышался шум; явившийся на шум капитан парохода встретил на берегу массу рабочих, которые в свою очередь представили к нему троих, с ящиком; в ящике было скрыто несколько остяцких истуканов или, как здесь говорят, шайтанчиков, с их имуществом, одеждами и деньгами. Один из рабочих имел окровавленную физиономию и нож в руках, почему и нужно думать, что шайтанчики не достались лакомкам на чужую собственность даром и веровавшие в святость истуканов не отдали их без сопротивления, из которого, может быть, и сами не вышли невредимыми. Ящик с шайтанами был доставлен на пароход; находящейся здесь натуралист подверг его тщательному рассмотрению и нашел его весьма интересным для своих научных выводов, почему и изъявил желание сейчас же приобрести его для доставки в Петербург, во что бы то ни стало. Доводя об этом до сведения наших уважаемых читателей, мы снова должны заявить наше сожаление о том, что этот случай похищения языческих предметов для поклонения — один из тысячи подобных случаев, остающихся неизвестными. Обыкновенно вместе с истуканами похищается находящееся при них имущество, деньги и даже вещи самих остяков. Если похищение самих шайтанов не может иметь особенно важных последствий, так как шайтанчика не трудно приготовить нового, то похищение их имущества должно иметь последствия, ибо остяки из имущества шайтанов заимствуют в крайних случаях деньги, одежду, меха; в этом отношении шайтаны играют у остяков роль первобытных, беспроцентных ссудных касс; благодаря ограблению шайтанов, остяки впадают еще в большую зависимость от торговцев и рыбопромышленников. Нам передавали, будто бы некоторые из рыбопромышленников даже нажились от имущества, взятого от остяцких шайтанов».

Из Обдорска на пароходе «Сибиряк» выехали также члены экспедиции от Московского общества мореходства в Обскую губу, капитан Даль и помощник его Раудзеп, и члены экспедиции к Байдаратской губе от Петербургского общества для содействия промышленности и торговле, гг. Матвеев и Васильев. При однообразии дорожных впечатлений, пассажиры часто собирались в рубке парохода и вели беседы как о своих нынешних приключениях, так и о давно прошедших. Через несколько дней весьма медленного пути и эти материалы для бесед холостой компании начали истощаться, становились однообразными. К счастию пассажиров, на пароходе появилась иллюстрированная и литературная газета, под названием «Сибиряк». В ней помещались текущие новости, статьи о состоянии Обского края, повести, рассказы, биографии известных рыбаков, стихотворения, телеграммы и частные объявления. Газета выходила «ежедневно при удобном случае»; подписка на нее принималась «во всех известных книжных магазинах в Обдорске»; условия подписки были весьма тягостны: в год требовался за газету целый скелет мамонта, в месяц —365 муксунов в обыкновенный год и 366 в високосный, в день — 24 песца или 48 недопесков. Остяки могли получать номера газеты бесплатно, с обязательством покупать в редакции по 1 бутылке водки, с платою за нее по 7 оленей. При таких условиях на газету не было ни одного подписчика и выходящие номера ее читались по вечерам в рубке парохода, перед аккуратно собиравшимися пассажирами. Ныне редактор-издательница этой газеты, Нельма Пыжьяновна Сыркова, находится уже в Петербурге, вместе с главными сотрудниками, из которых ерш вел в газете внутреннее обозрение, окунь содержал телеграфное агентство, скорбный налим писал стихотворения и пр. Пользуясь лестным вниманием обитателей великой реки, я получил в полную собственность единственный экземпляр названной газеты и здесь позволяю себе привести целиком передовую статью из 3-го номера этой газеты: «Нам сообщали, что дело об улучшении быта рыб довольно быстрыми шагами пошло вперед; депутаты от разных видов обских рыб представлялись уже к одному из нынешних путешественников натуралистов, занимающемуся ихтиологией. Депутатами были избраны г-да и г-жи стерлядь, ерш, язь, минога и нельма. Депутация была принята весьма благосклонно, причем почтенный ерш обратился от лица всех своих сотоварищей депутатов и от имени всех своих собратьев, еще живущих в воде по сорам, рекам и речкам, также пребывающих или в бочках рыбопромышленников на песках, или в стопах на павозках, с нижеследующей речью: «Отец родной, ходатайствуй перед наукой, чтоб нас не гноили рыбопромышленники, вместо того, чтоб заготовлять нас впрок! Участь наша, если вам угодно будет хоть сколько-нибудь в нее вникнуть, поистине самая горькая, особенно с того времени, как по несчастию угодишь в невод; как и везде, малый и слабый страдает более, чем сильный, большой; часто случается, что всю мелочь из наших собратий просто выбрасывают на берег, на съедение халевам и воронам, в то же время остяки и рыбопромышленники, для добывания из нас жира, складывают нас в чаны или в корчаги и здесь гноят нас до тех пор, пока мы не выделим жир вместе с самым отвратительнейшим запахом. Наше молодое поколение и мелкие наши собратья гибнут в громаднейших количествах, в особенности тогда, когда нас запирают в сорах; число погибающих в этом случае не имеет себе подобного ни в каких сферах животной или человеческой жизни. То количество людей, которое гибло в варварских походах Тамерлана и других азиятских завоевателей, также в кровопролитнейшие войны европейские, со времен Греции, Рима и средних веков до войн крымской и франко-прусской, ничто в сравнении с тем количеством наших жен и детей, которые становятся жертвою варварства в одном ничтожном сору, в течение одной только осени. Если ныне образованный мир так возмущен кровопролитными войнами на Балканском полуострове, то не менее, по нашему мнению, заслуживали бы негодования и варварства со стороны рыбопромышленников в судьбе нашей. И если младшие из наших собратий гибнут преждевременно, то старшие, после своей многотрудной жизни рядом с замиранием Оби, с затиранием среди льдов, попадают затем прямо в горькую и грязную соль в чанах рыбопромышленников. Положение дел становится тем более возмутительным, что нас, распоровши брюхо, почти живых кладут в бочки пьяные засольщики, невежественные в деле засола также, как всем известное, неопрятное и щетинистое четвероногое в апельсинах. Отец родной, будьте рыболюбивы, примите меры к снятию с нас этой кары, которая уже давно тяготеет над нами, как бы за грехи наши, и употребите ваше влияние на то, чтобы вывести нас из этой «нищеты и безызвестности!» — Господин ученый в кратких, но ясных выражениях благодарил депутатов за их к нему расположение, объявив, что сам он целое нынешнее лето изучал эти печальные стороны в быте рыб и уже довел об этом до сведения начальства; уверив депутатов, что их доверители по своей доброкачественности — лучшие на земном шаре, он указал на то, что в нынешнем году для изучения края, также для поднятая в нем уровня человеческого образования и благосостояния, были командированы при содействии начальства, экспедиции от различных ученых, русских и иностранных, обществ, причем он очертил кратко исследования гг. членов Бременской экспедиции, также Даля и Раудзепа, Матвеева и Орлова с Васильевым. В заключение он объяснил, что, может быть, благодаря трудам всех этих экспедиций, судьба Обских рыб настолько изменится, а приготовление их впрок улучшится, что они будут известны не одним только крестьянским желудкам при-уральского края, но даже получат возможность путешествовать по Европе, появятся на столах цивилизованнейших людей и послужат приятной пищей прелестнейшим в мире созданиям; они «ознакомятся с внутренним складом довольно здоровых и краснощеких москвитянок, бледнолицых обитательниц Петербурга, чувствительных, голубоглазых немок, солидных и несколько холодных англичанок, живых, юрливых француженок, узнают весь жар итальянской натуры. Наконец, может быть, и эта чудная голландка, дочь капитана, попробует ваш вкус и почувствует, что я был вашим, мм. гг. и мм. г-ни, усердным и пламенным защитником от варварства». Депутаты до такой степени были тронуты этой речью и ей теплотой, что некоторые из них сейчас же пожелали остаться в спирту у господина естествоиспытателя, с желанием отправиться в разные европейские и американские музеи «людей посмотреть и себя показать».

На прощаньи с Обью и ее коренными обитателями — остяками, я вспомнил, что остяки не всегда проводят время угрюмо и молчаливо, окруженные вечной нуждой. Они так или иначе умеют веселиться, на вечеринках поют и пляшут, устраивая маскарады. Песни остяка — не всегда случайная импровизация, по поводу первого встречного предмета. У меня записана весьма популярная между устьями Иртыша и Березовом песня, составление которой остяки приписывают одной женщине, живущей еще и до сих пор в Ендырских юртах; к сожалению, эту поэтессу мне не удалось видеть, хотя я и познакомился с лицами, которых касается песня; ее содержание приблизительно следующее. «Софья Фокеёвна объясняла своему любовнику Афанасью, с которым она неразлучно ходила в лесу и промышляла много горностаев, что она бы этого не делала, если б не пылала страстью к Афанасью. Это был тот самый Афанасий, который купил корову за 5 рублей, убил ее деревянным чернем топора, оставил на санях и которую затем съели собаки. Ай люли, «бестолковый, негодный» помощник старшины, Иван Михайлыч (Софья Фокеёвна была его неверная жена)». Другая, весьма популярная песня, того же автора, бичует некоего остяка Луку Гордеича, который с Оби поехал торговать в Верхотурье. Но доехав только до селения Меркушинского, он утонул в разных удовольствиях, забыл свой дом, жену, детей и возвратился домой ни с чем. В другом варианте песня более снисходительна, поездку в Верхотурье Луки Гордеича считает довольно смелым подвигом и если герой и увлекся новой для него жизнью, то в конце концов всё-таки привез домой разных товаров и его жена, Арина Михайловна, рассказывала соседкам, что Лука Гордеич навез и чаю и сахару и холста и пр.

В самом конце сентября в воздухе было довольно холодно, нам уже не далеко оставалось до цели пашей поездки; на берегах Иртыша показался временно снег, который, видимо, далее к северу выпал в большем изобилии; 29 сентября с самого раннего утра показались в воздухе вереницы перелетных птиц, преимущественно гусей; часов с 4 утра до 2 дня не было момента, в течение которого нельзя было бы тут или там в высоте видеть вереницу птиц; даже больше: вереницы рисовались в поднебесье целыми десятками в разных сторонах; по мере того, как одни исчезали из виду, другие появлялись, численность стад была поразительна, не говорю о том, сколько могло пролететь в этот день особей. Наконец, через 20 слишком дней медленного хода мы оказались в Тобольске. В Тобольске я пробыл больше недели; в течение этого времени я, между прочим, имел возможность сообщить отчет городскому обществу, указав в нем на большую часть главных фактов, уже приведенных в разных местах выше. В заключение своего пребывания в Тобольске, я считаю долгом благодарить за искреннее внимание и содействие в моих исследованиях: начальника губернии Ю.П. Пелено, городского голову В.Д. Жарникова, также А.П. Дзерожинского, которому я обязан за услуги, оказанные мне во время самого путешествия и за научные поручения, которые он выполняет для меня и до сих пор.

Мой путь лежал от Тобольска на Омск, сначала вверх по Иртышу, затем по Вагаю до Истяцких юрт, от которых дорога поворачивает через юрты Балахлейские и др., к долине р. Ишима, на Готопупово и Абатскую станцию, откуда начинается до Омска обыкновенный большой сибирский тракт. Характер местности, внешний вид поселений на всем этом пути уже значительно отличается от того, что можно видеть вниз по Иртышу от Тобольска. По Иртышу и по Вагаю лежит холмистая местность, пересеченная крутыми оврагами, сопровождающими мелкие речки и ручьи. Некогда, видимо, господствовавшие здесь густые хвойные леса теперь расчищены; их место заняли пашни, луга или мелколесье; но во многих местах по дороге уцелели еще стройные сосновые боры, ельники и даже кедровники, а отдельные кедры, иногда огромного роста и большой толщины, растут еще около самых поселений, охраняемые обычаем от беспощадного топора. В хвойных лесах сохранились все характерные звери; часто медведь посещает жилье человека, а в зимнее время тут или там появляются в большом количестве рыси. По выезде из Тобольска в тарантасе, нас на первой же станции застал снег и еще через несколько станций пришлось тарантас переменить на сани. Санный путь был в весьма хорошем состоянии по всей лесной полосе, в долине Вагая. С перевалом к Ишиму, на пути к Готопуповской станции, в характере местности произошла довольно резкая перемена. Хвойный лес исчез, вместо его появился березняк рощами или перелесками, которые разделялись друг от друга обширными безлесными площадями, заросшими травой. Среди этих безлесных равнин гулял свободно ветер, и хотя погода всё время стояла снежная и снег падал густыми хлопьями, однако на пути встречалось много мест, совершенно голых, с которых снег уносился ветром. Почва на безлесных пространствах частию плотная, кочковатая; на месте ее еще недавно были озера, теперь высохшие; озера были соленые, так как самая почва в настоящее время солонцевата. Соляные озера разных величин встречаются и до сих пор в долине Ишима. С исчезновением хвойного леса, переменилась наружность деревень: они состояли из лачуг, выстроенных из осины и березы, с крышами из дерна; это маленькие избушки, с небольшими окнами, узкие. Такой характер местность представляла на большей части пути к Омску, с тою разницею, что в одних местах березняк и вообще мелколесье были более изобильны, в других встречались реже. Вообще, от станции Абатской, и в особенности от Орловой, местность представляет чаще обширные безлесные пространства, с плотной, степной почвой, по-видимому, мало плодородной; и самое бесснежье стоит здесь весьма продолжительно. Около половины октября от Орловой я ехал до самого Омска в тарантасе, сопровождаемый буранами, — которые нужно признать за явление весьма характерное для степей. Из Омска я выехал обратно на Тюмень 31 октября и на этом пути должен был несколько раз менять то тарантас на сани, то сани на тарантас. Так в тарантасе я ехал от Омска до Орловой, затем в санях до Ишима, около которого санный путь был крайне плох и я выехал из города снова в тарантасе, что продолжалось почти до Ялуторовска, откуда я опять сел в сани и на последней станции к Тюмени в последний раз на всем пути ехал в тарантасе. Все эти перемены тарантаса на сани и обратно, соответствовали безлесности пройденных пространств, связанной со скудостью в снеге.

В течение всей этой дороги я, однако, не мог вполне забыть глубокого Севера. Березовые дубровы и рощи в степи соответствовали скудным перелескам хвойных лесов на полярных границах древесной растительности; открытые пространства степей, с плотной или болотистой почвой, уподоблялись в моем представлении с проблесками северной тундры. Во время моего пребывания в степи тундра несомненно была уже одета толстым снежным покровом и многие из ее летних обитателей уже пронеслись над степью в страны более теплые, другие же из обитателей тундры, во время всего моего пребывания в степи, носились целыми стадами около дорог; они на бесснежных степных пространствах собирали растительные зерна для своего пропитания. Это были подорожник снежный (Plectrophanes nivalis), альпийский жаворонок (Alauda alpestris); в то же время белые куропатки (Lagopus albus) стадами или парами носились над степью; чудную картину представляли эти птицы в то время, когда они рассаживались по кустарникам, резко выделяясь своим белоснежным цветом от окружающей их пожелтевшей травы или черной почвы. Все эти птицы перемешивались с тетеревами, оживлявшими своим присутствием дубравы, с разными видами полевых воробьев (Fringilla), как то: коноплянки (F. cannabina), щегла (F. carduelis) и пр. Даже и люди, русское население, не один раз заставляло меня переноситься мысленно на Север, к первобытным условиям существования тамошнего человека. Когда я отводил свою усталость в танцах на деревенских вечеринках и свадьбах, во время пути по степи, мне не раз приходилось вспомнить остяка Тонку и других ему подобных. По Вагаю можно наблюдать татар, около Омска киргизов, а живущее среди них или отдельно русское население во многом мало от них отличается. Самостоятельного, прочного культурного развития, крепко сложившегося характера в русском человеке как бы не существует; он легко подчиняется привычкам племени даже мало развитого. Так, у русских, живущих около татар, существует нечто в роде калыма, только под другим названием; говорят, необходимо дать или выряжено отцу невесты 30–50 рублей на подъем. Самое положение женщины в русской семье печальнее, чем у татар; так, русская женщина должна сшить жениху или мужу, на какие хочет средства, красную рубашку, плисовые штаны, крымскую шапку; девицы должны сами себя одевать, отец или глава семейства об этом не заботится; они должны заткать на платье и прочую одежду, иначе, чтоб прикрыть свою наготу, они бывают поставлены в необходимость приносить в жертву свои неприкосновенные в девическом состоянии блага, чем и пользуются в особенности странствующие торгаши. У крестьян наиболее состоятельных, кроме жены, всегда бывают так называемые сударки, которых даже держат на дому. Сожитие свекров с невестками, во время отлучек сыновей, также обыкновенное явление. При этом я не привожу массы примеров зверства мужей по отношению к женам.

В отношениях крестьян кредиторов к должникам существует также страшный обычай — долг с каждым годом удваивается. Таким образом, как рассказывают, один крестьянин должник за одну крымскую шапку, стоившую 3 р., поставил уже 500 копен сена, раз оплошавши; а долг всё рос да рос, так что наконец несчастный любитель шапки взвыл перед своим кредитором.

5 ноября я был уже в пределах Пермской губернии, Западная Сибирь осталась позади; при этом я считаю в настоящее время долгом благодарить Н.Г. Казнакова за содействие, оказанное мне в путешествии и за любезное гостеприимство, которым я пользовался в Омске, во время своего двухнедельного здесь пребывания.

Теперь мне оставалось преодолеть одно только несчастие — езду на вольных почтах и на большом протяжении; эта езда дорогая, неудобная, медленная, на измученных лошадях, часто в дырявых, перекладных санях. Но с некоторыми остановками в Екатеринбурге, в Перми и в Казани, я достиг наконец Нижнего Новгорода, где 23 ноября с большим удовольствием сел в вагон железной дороги и через два дня был в Петербурге.

8-го февраля 1877 года,

С.-Петербург.

Алфавитный каталог   Систематический каталог