|
Кооперация — научная практика взаимной помощи. Элизе Реклю. |
ПОЧИН |
Кооперация разрушает, созидая — новое, более разумное и справедливое.
|
|
Анархо-Кооперативный Листок. |
||
Одно из излюбленных утверждений кооператоров-практиков, это — что кооперация аполитична, стоит вне партий.
Действительно, чтобы достичь наибольших практических результатов, объединить наибольшее число членов, кооперация должна остаться в стороне от прямых вожделений политических партий. Непосредственная цель частных организаций, называемых политическими партиями, — стремление к достижению власти, к господству над всем обществом. Это стремление настолько чуждо самым широким слоям народа, как крестьянство и промышленные рабочие, что ныне правящая партия, после двух лет неограниченного господства именем этих двух классов, — монополизировав печать, дело народного просвещения, широко пользуясь государственными ресурсами и общественными службами для своей пропаганды и агитации, — по официальным данным едва насчитывает 300.000 членов (см. „Извест. В. Ц. И. К.“ № 210, 1919 г.). Нужно при этом заметить, что в это число входят многие чиновники, служебная карьера и сама служба которых целиком зависит от принадлежности к партии и в незаинтересованности которых можно усомниться.
Сказанное в равной мере относится ко всякой иной политической организации. Все политические партии по существу схожи между собой.
Хороша была бы кооперация, если бы она связала свою судьбу с той или другой партией и насчитывала, при самых благоприятных условиях… 300 тысяч приверженцев на всю Россию!
Кооперация по своей природе добровольна. Ей чуждо стремление насильственно кого-либо объединить и подчинить себе. Власть же, по определению Элизе Реклю, „ничто иное, как насилие“. Понятно поэтому, что добровольная кооперация не может стать пособницей власти. В этом смысле она действительно аполитична.
Кооперация на услужении у государственной власти, а тем более обязательная государственная кооперация — бессмыслица.
Кооперация должна остаться свободной не только в своих средствах — по приемам организации, но и в выборе своих целей, — иначе она перестанет быть кооперацией.
Но может ли кооперация игнорировать государственную власть, какова бы она ни была?
При всем своем желании она этого сделать не может, так как сама власть не игнорирует ее: при всяком государственном строе власть, в той или другой степени вмешивается в ее деятельность.
Но власть власти рознь, поэтому естественно, что кооперация держит фронт в сторону более слабой, менее централизованной государственной власти, обещающей больший простор для ее самодеятельности. Этим следует объяснить уклон кооперативного движения, — не в сторону той или другой демократической партии, а к либеральному демократизму вообще. Этим же объясняется ее, с трудом заглушаемая оппозиция к централизованному абсолютизму, как к монархическому, так и к нынешнему партийному.
Тем не менее демократизм, даже либеральный, не идеал кооперации, а лишь меньшее зло.
Власть, даже самая свободная — строго конституционная, даже самая благожелательная — искренно социалистическая, по своей принудительной природе противоположна кооперации.
Это прекрасно изложил Туган-Барановский в своем „Кооперативном идеале“, доказав, что в политическом отношении кооперация анархистична.
Для кооперации анархизм — ярко светящий маяк, к которому она должна сознательно и открыто идти, не уклоняясь в сторону той или другой власти.
Подобно математической аксиоме, кратчайший путь между действительностью и идеалом — прямой путь.
У преддверия 20-го года 20-го века мы живем о Москве, как в дремучем бору. Общественная жизнь замкнулась по районам, по группам, по, кружкам и с трудом просачивается из одной части города в другую. Нет свободной печати, этой пробудительницы мысли, — порабощенной у нас «великой державы», признанной в своё время даже Бисмарком.
Случайно мне попалась в глаза на столбцах одной недельной, ныне покойной газетки заметка, что в обществе юристов-кооператоров гр. Даль прочел доклад на тему об «автономном правотворчестве кооперации».
Каковы тезисы доклада гр. Даля, мне не привелось узнать, но само название многовещательно.
Автономное правотворчество — каков смысл этих слов?
Правотворчество или законодательство составляет прерогативу государственной власти. Автономное законодательство означало бы установление своих независимых законов, т.е. норм взаимоотношений той или другой группы людей, в государстве.
Существует ли где-либо такое, на первый взгляд парадоксальное явление?
Да, существует. В варварских государствах, в Турции, Персии, Китае и иных отсталых странах. Оно называется капитуляцией.
Сущность капитуляций заключается в тол, что иностранцы, проживающие в упомянутых странах, изъяты из-под воздействия местных законов и подлежат юрисдикции своих стран, осуществляемой консулами.
В стране, древнейшей «культуры», в Персии, до сих пор применяются такие наказания, как отсечение кисти руки за кражи и поджоги, пригвождение за ухо к столбу за порнографию, отрезание ушной раковины и тому подобные возмездия, уж не говоря о систематичном применении колод в тюрьмах или публичном сечении по пятам. Пишущему эти строки пришлось, как врачу, самому лечить обрубки всех пяти пальцев правой руки у заподозренного в поджоге юноши. После таких «операций» палач погружает обрубок члена в кипящую смолу, чтобы остановить кровотечение.
За такие преступления, как святотатство, вскрытие реликвий и мощей, виновным по меньшей мере вздернули бы головы назад железными крючками за ноздри и перерезали бы горло (приём смертной казни, практикуемый поныне в Персии).
Понятно, почему новейшие «цивилизованные» государства так упорно не отказываются от капитуляционных прав. Наши нынешние российские власти, столь великодушно отказавшиеся от прав на капитуляции, без сомнения, быстро отрезвились бы от своих самоопределительных иллюзий, если бы находились в непосредственном общении с облагодетельствованными ими странами.
Но цивилизация от цивилизации отличаются лишь ступенями. Если варварские калечения и иные телесные наказания изжиты европейскими странами, то сколько ещё сохранилось варварства в наших законодательствах и пенитационных приемах, одинаково как в капиталистических, так и в «социалистических» государствах! Тюрьмы, одиночное заключение, ограничение в пище и литературе, принудительные работы, расстрелы заложников, смертная казнь…
А в области общественных служб и гражданских прав? Разве не варварство, чтобы ничтожная кучка людей, сговорившись в преступное сообщество — политическую партию, имела бы право и возможность направлять и уродовать по своему усмотрению и для целей своей партии, народное просвещение? Или обирать население произвольными налогами для своих партийно-государственных видов? Затруднять свободное передвижение людей разными паспортными системами? Или устраивать облавы?.. Bcеx диких пережитков, сохранившихся в современных государствах, не перечесть на столбцах маленького листка. Они — последствия основного варварского пережитка: государственной власти и государственного законодательства.
Если автономное правотворчество кооперации является требованием изъятия самодеятельности кооперации из сферы воздействия государственной власти, то такой лозунг можно лишь приветствовать.
Пора добиться прогрессивным течениям в современной жизни, в частности кооперации и профессиональным союзам, капитуляций со стороны государственной власти перед своими правовыми нормами.
Но капитуляции не даются добровольно, их нужно взять силой. Для этого кооперация, аполитичная, т.е. вне-партийная по своей природе, должна перестать быть политически мягкотелым организмом и ощетиниться всеми своими ресурсами против вмешательства государственной власти, какого бы цвета она ни была, в свои внутренние дела.
Право капитуляций в отсталых странах нужно не упразднить, а расширить, распространить на наш внутренний строй, на варварский пережиток — государственную власть.
А. А.
Потребительные товарищества оказались очень жизнеспособными. Из рядов их членов выдвинулись выдающиеся организаторы, и этими организаторами оказались рабочие. Прежде всего рабочий Чарльз Говард дал человечеству самую идею потребительных товариществ, а в последнее время Холиок, Максуэль и Грей — механик, малер и железнодорожник — поставили английские товарищества на высоту, которой мы удивляемся.
Несмотря на то, что анархисты Запада относятся к потребительным товариществам далеко не дружелюбно, утверждая, что „если бы завтра все люди, даже сами капиталисты, сделались кооператорами, остались бы несчастные и нищета“, остались бы и угнетенные, тем не менее, видя в потребительных кооперативах одну из форм взаимопомощи, часть русских анархистов высказывается за эту форму организации товарообмена. Интересно, что и проф. Туган-Барановский, вплотную подошедший в конце своей жизни к анархизму, видел в этих товариществах учреждения, воплощающие до некоторой степени анархическую идею вольной, равноправной организации.
Тем не менее, нужна громадная выдержка, нужна громадная внимательность и серьезная работа для того, чтобы прекрасное по своей идее учреждение не было отравлено условиями буржуазной жизни. Мы видели, что многие западно-европейские товарищества обратились в простые торговые лавочки, до такой степени гоняющиеся за выгодностью торговых оборотов, что их члены всецело прониклись буржуазной психологией. Не говоря об эксплуатации приказчиков и рабочих, эксплуатации, свирепствующей даже в „рабочих“ потребительных товариществах Запада, сошлюсь на слова социалиста Д. Ирвинга, сказанные им на копенгагенском конгрессе и на письмо Л. Брентано к В. Тотомианцу: первый говорит об английских товариществах, что в них „масса членов состоит из либеральных и консервативных рабочих, которые именно благодаря кооперации проникаются антисоциалистическим духом“, а второй сообщает о сельских кооперативах Германии следующее: „Задуманная в начале на товарищеских принципах она (кооперация) сделалась вполне индивидуалистической. Она не изменила крестьян в моральном отношении, а сама заразилась их эгоистическим духом погони за прибылью… заняв места торговцев, кооперация сама заразилась их индивидуалистическо-любостяжательным ядом“.
Социалисты разных школ возлагали на кооперацию вообще, а на потребительные товарищества в частности, обманчивые надежды, которые сводились к тому, что кооперация преобразует капиталистическое общество в социалистическое общежитие. Но эти надежды не оправдались. Более того, по словам Генри Паррио, „в первое время социализм казался буржуазии каким-то страшным драконом. Но кооперативизм обрезал когти чудовищу и чудовище стало домашним животным“.
Надо, разумеется, постараться, чтобы кооперативизм не сделал анархизм ласковым теленком, чтобы условия внешней жизни не сделали из потребительных обществ „школу торгашества“ (как они сделали это в буржуазно-капиталистическом обществе), чтобы они не сделали из них „школу торгового чиновничества“ (что грозит кооперации в социалистическом государстве). Можно указать несколько правил, которыми надо бы руководствоваться анархистам, организуя потребительные товарищества, но об этом в другой раз.
А. Карелин.
В ряду общественных служб, присвоенных государственной властью, так называемое эмиссионное право, т.е. исключительное право на выпуск денежных знаков, занимает не последнее место; между тем анархисты обыкновенно или обходят молчанием этот важный вопрос, или же разрешают наивным „упразднением денег“.
Уже на очень отдаленных ступенях цивилизации слитки ценных металлов — первообраз звонкой монеты — заменили натуральный товарообмен. В дальнейшем люди убедились, что и в звонкой монете нет надобности, достаточны письменные обязательства, основанные на доверии, т.е. векселя и чеки.
„Деньги, это — миф“, говорит Кропоткин шутя в приятельской беседе. Он долгие годы жил в Англии и почти не видел денег, кроме мелкой монеты. Труд его вознаграждался чеками, чеками же он расплачивался с поставщиками продуктов и за квартиру. Денежные знаки надобились лишь для самых мелких и случайных расходов.
Векселя и передаточные векселя (чеки на предъявителя) применялись с самых древних времен. Государственная власть присвоила монополию как на чеканку звонкой монеты, так и выпуска особых привилегированных векселей, — кредитных знаков, — для эксплуатации народа самым беззастенчивым образом, доходящим до прямой фальсификации.
В Персии, где в ходу серебряная и золотая монета разных царствований, стоимость их определяется не номиналом, а действительной ценностью металла.
А разве мелкая серебряная монета царского режима — серебряная более по названию — представляла из себя товарную ценность?
Разве западно-европейская никелевая и даже серебряная монета соответствуют своей действительной себестоимости?
Но поразительной степени достигает обман и обирание населения в „цивилизованных“ государствах при выпуске государственных кредитных знаков.
Кредитное доверие к государственной власти у всех народов очень относительно, а потому курс кредиток во всех странах колеблется. До каких крайних пределов может пасть доверие к государственной власти, мы это испытываем теперь на разных территориях расчлененной России независимо от их политического режима.
Понижение курса тяжело отражается на широких слоях населения, главным образом при оплате труда. Дороговизна не есть общее повышение стоимости продуктов и предметов потребления, а понижение ценности денег. На этой почве, судя по отрывочным казенным сведениям, в Западной Европе происходят волнения. Россия все сносит, ко всему ее приучила столь желанная для многих „твердая власть“.
Власть на деле всем доказала, что деньги — фикция.
Но фикция лишь в материальном отношении, в действительности — необходимая, очень полезная ценность в моральном, как знаки взаимного доверия.
Любопытно отметить на практическом примере опровержение предрассудка, будто доверием в эмиссионно-финансовом отношении должна пользоваться лишь государственная власть. В Персии выпуск кредитных знаков находится в руках частной английской акционерной компании под громким, но лживым названием „Императорский Банк Персии“.
Не уместно ли задать вопрос: если частная акционерная компания может пользоваться привилегией на эмиссию кредитных знаков в обширной стране с многомиллионным населением, то не правильно ли было бы изъять эмиссионное право из рук как партийных правительств, так и частных предпринимателей, и передать это право широким хозяйственным объединениям населения — кооперации?
Не заслуживает ли кооперация большего доверия, чем государственная власть, эта разоблаченная уголовная преступница, систематично фальсифицирующая деньги—товар и деньги—доверие?
Ал. Атабекян.
Задача настоящего листка познакомить рядовых кооператоров с анархизмом и обратить большее внимание анархистов на кооперативное движение. Много лет тому назад Элизе Реклю указал, что „серьезные и искренние анархисты могут многому научиться“ у кооперативных союзов. С другой стороны, не менее верно, что вдумчивые кооператоры могли бы найти немало принципиальных указаний в серьезной анархистской литературе для направления своей практической деятельности. Тем не менее до сих пор нет анархо-кооперативного движения.
„Почин“ не имеет в виду содействовать возникновению новой фракции в анархизме, рядом с анархистами-индивидуалистами, коммунистами и синдикалистами, — этими разными сторонами одного целого — единого анархизма, а лишь пополнить по мере своих сил существенный пробел.
Для издания даже маленького органа нужны коллективные усилия многих. „Почин“ с радостью примет сотрудничество друзей и сочувствующих своей основной задаче, но, понятно, ограниченные размеры и средства листка потребуют особенного тщательного выбора из материала, который может быть прислан.
Нынешняя финансовая разруха, граничащая с государственным банкротством, не дает возможность организоать издание на строгом начале кооперативного расчета между потребителями-читателями и производителями-издателями, поэтому „Почин“ будет высылаться всем желающим, в расчете на материальную поддержку со стороны читателей по их усмотрению по мере получения ими последующих номеров.
О поступивших средствах и произведенных расходах будут печататься отчеты. Если поступления превысят расход, то это даст возможность развить и расширить орган; в противном случае, понятно, он прекратит свое существование.
Запросы, материалы и деньги просим высылать по адресу:
МОСКВА, 1-й Дом Советов, комн. 219.
Тов. А.А. Карелину.