Труды Международной научной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения П.А. Кропоткина. М., 1995. Вып. 3: П.А. Кропоткин и революционное движение. С. 115–144.
Л.Перович
Югославия
"Вы русские, о нас знаете мало. Гораздо меньше, чем мы о вас. Тут нет ничего удивительного. Ваша страна велика, у вас большие задачи, и вы во многом ушли далеко вперед. Мы отстали от вас в смысле общественного развития на несколько десятилетий. И если бы вы заглянули на страницы движения нашей сербо-хорватской, вообще юго-славянской интеллигенции, то нашли бы многие черты вашего собственного движения, каким оно было в 60-х и 70-х годах прошлого столетия. А мы знаем вашу идейную историю и любим ее, мы во многом воспроизводим ее на себе. Чернышевского, Герцена, Лаврова и Бакунина мы считаем в числе наших ближайших учителей. Мы, если хотите, — ваша идейная колония. А колония всегда отстает от метрополии" [1].
Этими словами Владимир Гачинович, один из идеологов национальной революционной организации "Молодая Босния", члены которой 28 июня 1914 г. убили в Сараево австро-венгерского престолонаследника эрцгерцога Франца Фердинанда, — начал свое "Сараевское покушение". Такое начало можно объяснить его назначением. Гачинович писал его, собственно, для Льва Троцкого (во всяком случае, по его предложению), с которым встретился в Париже в феврале 1915 года [2]. Без преувеличений, которые можно было бы объяснить назначением сочинения, Гачинович точно выразил отношение младобоснийцев к русскому революционному движению, чьими целями они вдохновлялись и чьи методы борьбы — тайные организации и акты политического террора — считали образцом для себя. Более того — он не только описал политические симпатии младобоснийцев (в меньшей степени — свой личные симпатии), но и дал описание определенного состояния духа. Он точно отметил, что русская революционная мысль была жизненно важно для формирования сербской интеллигенции. Из этого источника несколько поколений ее черпало материал для системы ценностей, которые вошли в историю общественной и политической мысли сербского народа. Следует иметь в виду еще два обстоятельства. Во-первых, самое тщательное исследование не всегда может отделить то, что почерпнуто из этого источника, от того, что лишь получило на его основе теоретически разработанное подтверждение. Во-вторых, в малочисленной интеллигенции бедного крестьянского и еще не освобожденного сербского народа, "интеллектуального пролетариата" в "пролетарском народе", естественно "жил глубоко и беспокойно дух общественного бунта" [3]. Восприятию различных русских революционных теорий предшествовала симпатия к русским революционерам как мученикам и харизматическим личностям. Ни о ком из западноевропейских революционеров, за исключением, пожалуй, О.Бланки, этого нельзя сказать, хотя в Сербии знали П.Ж.Прудона, Л.Блана, Ф.Лассаля, К.Маркса.
Откуда такое различие? Прежде всего, нет ни одного родоначальника того или иного направления русской революционной мысли, кто не прошел бы через политический процесс, тюрьму, каторгу, ссылку или эмиграцию. Каждый из них — Герцен, Лавров, Чернышевский, Бакунин, Ткачев, Кропоткин — свою теорию "выстрадал". Вместе с тем они еще и славянские братья. Понятно, что отношение к ним в Сербии было переполнено эмоциями и пронизано сильным стремлением к подражанию, прежде всего в акциях, в действии [4]. Это не рациональное, а эсхатологическое отношение, в котором личность теоретика ставится над его теорией. Это распространенное явление, которое у сербов, по упомянутым причинам, лишь больше выражено.
В своих "Записках революционера" Кропоткин говорит об одной неожиданности, с которой встретился в революционной среде по приезде в Швейцарию. "Поразило меня больше всего то, — пишет он, — что нравственное влияние Бакунина чувствовалось даже сильнее, чем влияние его как умственного авторитета". Юрские рабочие "находились под обаянием колоссальной личности борца, пожертвовавшего всем для революции, жившего только для нее и черпавшего из нее же высшие правила жизни" [5]. Если в этом отрывке юрцев заменить сербами, а Бакунина — Кропоткиным, то получится картина, достаточно точно описывающая ситуацию в Сербии в конце XIX — начале XX в.
Вместе с тем необходимо отметить, что практически все русские революционные мыслители и все направления русской революционной мысли в той или иной форме оказали влияние на сербскую общественную мысль того времени. Причем это касается не только сербских социалистов. Русская революционная мысль привлекала внимание и либеральнных, и даже консервативных течений в Сербии. Причина этого лежит прежде всего в том факте, что Сербия была ориентирована на славянскую Россию и была связана с ней разнообразными узами. Литературная форма, в которую облекалась эта мысль в деспотической России, облегчала ее проникновение.
Первые связи с вождями русской революционной эмиграции А.И.Герценом и Н.П.Огаревым установил в Лондоне в 1860 г. идеолог сербского либерализма и лидер Объединенной сербской молодежи ("Омладины") Владимир Йованович. Об этих связях он много писал [6], а их последствия для Сербии стали предметом исторических трудов [7].
Через Герцена и Огарева Владимир Йованович в Лондоне в 1862 году познакомился и с Бакуниным. Основой для их взаимоотношений стал славянский вопрос, точнее — ощущение необходимости славянской взаимности. Союз свободных независимых славянских государств стал русско-сербским идеалом [8]. Ко времени их следующей встречи в 1870 году Бакунин уже разработал свою анархистскую теорию, о сущности которой Владимир Йованович имел вполне ясное представление; знал он и о том, что эту теорию "принял [...] и дальше развил князь Петр Алексеевич Кропоткин" [9]. Хотя их взгляды не совпадали, в вопросах теории Бакунин и Йованович находили общий язык. Во всяком случае, выше теоретических разногласий стояло чувство взаимного уважения и дружбы, славянского братства [10]. Перу В.Йовановича принадлежат лучшие страницы о Бакунине на сербском языке. Йованович, быть может, лучше других сербов понимал смысл бунта этого русского аристократа. Желание В.Йовановича, чтобы сербский народ, после своего освобождения и объединения, основал бы университет, "в котором науки преподавались бы настольно свободно, чтобы и Бакунин мог в нем занять кафедру" [11], свидетельствует о широте взглядов этого либерала, понимавшего доктрину бакунинского анархизма, пожалуй, лучше, чем сербские социалисты. Конечно, и они находились под обаянием личности Бакунина, об их отношениях с ним сложены легенды. Бакунин был вовлечен в их политические дела, однако сербские социалисты служили орудием для обеих конфликтовавших сторон в Интернационале, и для Бакунина, и для Маркса. И сторонники, и противники Бакунина среди сербских социалистов были одинаково далеки от теоретического восприятия анархизма [12].
В Сербии не осталось незамеченным и русское революционное движение шестидесятых годов, постоянно подталкиваемое деятельностью русской революционной эмиграции и сильно радикализованное внутренним недовольством после реформы 1861 года. Как и о вождях русской революционной эмиграции, о "людях 40-х годов" (Герцене, Огареве и Бакунине), сведения о русском революционном движении шестидесятых годов (о Чернышевском, Писареве) в Сербии появляются вначале не в социалистической прессе. Консервативные сербские издания писали о русском революционном движении шестидесятых годов как о новом явлении. В этих пукбликациях отмечалось, что его значение переходит национальные рамки и распространяется на всю Европу [13]. Первыми переводчиками трудов вождей русского революционного движения шестидесятых годов были тоже не-социалисты [14].
Первые сербские социалисты по большей части были русскими учениками. С их появлением на политической арене начинается качественно новая фаза в отношении сербской культурной и поличической печати к русскому революционному движению 1860-х годов. В печати начинают выступать протагонисты главных идей этого движения. Они стремятся отождествлять себя с его вождями. В письме к приятелю Любомиру Белимарковичу, отправленном из Цюриха 26 июня 1869 г., Светозар Маркович писал: "Мы должны быть в сербском народе тем же, чем Чернышевский и Добролюбов в русском" [15]. В идеях Чернышевского о возможности сокращения пути общественного развития благодаря общине, патриархальной общности, которая сохранилась в русском и сербском народе, и о ведущей роли интеллигенции в народе, Светозар Маркович нашел ответ на мучавший его вопрос: как не повторить путь, который прошли в своем развитии западноевропейские народы с тем, чтобы избежать той цены, которую они платили, и одновременно использовать их достижения? Это — ключевая идея, из-за которой Маркович считал Чернышевского самым крупным социальным реформатором XIX века [16]. В сущности, эту идею варьировали все направления сербской интеллигенции во всех ее поколениях. Хотя только этим нельзя объяснить интерес к Светозару Марковичу, не ослабевающий с конца 1860-х годов по сей день [17]. Широко распространено мнение, что Маркович был на пути к решению того, как может бедный патриархальный народ избежать западни модернизации.
Оба течения, которые выросли после смерти Светозара Марковича из его движения, — и радикалы, и социалисты — опирались на разные направления русского революционного народничества.
Первые, радикалы, были разннобразно связаны с родоначальником эволюционистского направления П.Л.Лавровым [18]. Его теория народной партии как выражения единства критически мыслящих личностей и народа влияла и на идеологию, и на организацию Народной радикальной партии больше, чем какая бы то ни было другая доктрина. Программная основа его органа "Вперед!" — "не только для народа, но и посредством народа" [19] — стала и их основой — "работать с народом для народа" [20].
Другие, социалисты, отражали влияние якобинско-бланкистского направления в русском народничестве, идей Ткачева и Нечаева. Революция для них — дело узкого, хорошо организованного революционного меньшинства. Народ — это объект, который меньшинство должно осчастливить; он — определенного рода исторический материал. В России сербские социалисты теснее всего были связаны с революционно-террористической организацией "Народная Воля" [21]. В газете социалистов "Радник" [22] были опубликованы программа и устав Исполнительного комитета "Народной Воли", стенограммы суда над организаторами покушения на императора Александра II, а также многие корреспонденции из России о положении в обществе, о революционном движении после покушения. Если принять во внимание то, что "Радник" информацию о западно-европейском социалистическом движении перепечатывал чаще всего из изданий русской революционной эмиграции, то можно сказать, что из 180 вышедших номеров газеты практически нет ни одного, не связанного так или иначе с русским революционным движением.
Широкие и разнообразные связи сербов с русским революционным движением в 1860-е — 1880-е годы хотя и не оставили какого-либо серьезного следа в Сербии, все же не могли быть разорваны уже по инерции. Нельзя не учитывать тех констант в отношениях Сербии и России (славянство, православие, преобладание в обоих народах крестьянских масс, миссионерский характер элиты), которые сербскую интеллигенцию ориентировали на общественные идеи, развивавшиеся в России, особенно на революционные идеи. Кроме того, русское революционное движение не переставало давать сильные личности, великих генераторов идей, которыми чаще всего были люди необычной и волнующей судьбы. Одной из таких личностей, которые не могли не привлечь внимания сербов, был, по словам Йована Скерлича, "столь сильный мыслитель, как Кропоткин, лучший теоретик анархистского социализма" [23]. Однако жизнь Кропоткина, как и жизнь Бакунина, влияла на умонастроения сербской интеллигенции сильнее, чем их творчество. Не случайно самой популярной книгой Кропоткина в Сербии была его автобиография. "Записки революционера" привлекали читателя как пример бунта против невыносимых общественных условий, как подвиг, который звал к борьбе.
Кстати заметим, что жизнь Кропоткина магически действовала не только на молодых сербов. "Биографии Верлена и Кропоткина, — писал Оскар Уайльд, — принадлежат к самым совершенным и к самым полным впечатлениям всей моей жизни. Оба несколько лет провели в тюрьме. Верлен — единственный христианский поэт после Данте. Кропоткин обладает душой прекрасного седого Иисуса, который как будто избрал Россию местом своего исхода" [24]. А датский литературовед и критик Георг Брандес в предисловии к "Запискам революционера" писал: "В настоящее время есть только два великих русских, которые думают для русского народа и которых мысли принадлежат человечеству: Лев Толстой и Петр Кропоткин. [...] Многие свершили великое дело, хотя и не жили великой жизнью. Многие люди интересны, хотя жизнь их может быть, ничтожна и банальна. Жизнь Кропоткина в одно и то же время и велика и интересна" [25].
Хотя сербские социалисты XIX века знали о Кропоткине [26], в сербском социалистическом и революционном движении он стал широко известен только в ХХ веке, особенно в годы, предшествовавшие I Мировой войне. Его влияние шло благодаря (1) переводам его работ на сербский и хорватский языки; (2) трудам о нем; (3) восприятию его научных, общественных и революционных идей.
Труды Кропоткина начали переводиться в сокращенном виде на сербский и хорватский языки в конце 1900-х годов. Полные переводы его трудов, если не считать капитального труда о Великой Французской революции [27], стали появляться только в 1980-х годах**. Часть переводов вышла без указания имени переводчика; среди тех, чьи имена известны, есть социал-демократы, младобоснийцы и новые левые.
Всеобъемлющих работ о жизни и деятельности Кропоткина на сербском и хорватском языках нет. Быть может, с учетом возможностей, которыми располагает историография малого народа, это и не удивительно. Но грустно, что нет работ, посвященных тем сторонам многогранной научной деятельности Кропоткина, которые определяли в той или иной степени историю общественной и политической мысли сербского народа. Этому, особенно неизученности трудов Кропоткина в области социальной теории, имеется вполне понятное объяснение, кроющееся во вполне конкретном состоянии духа, десятилетиями царившего в историографии и в общественных науках вообще. Исключение анархизма из сферы научного изучения, как и упоминавшееся уже ограничение в изучении сербско-русских революционных связей — только до шестидесятых годов XIX века — были последствиями идеологической нетерпимости, от которой пострадало и изучение трудов Кропоткина [28].
В Сербии интерес к русскому анархизму и его теоретикам — прежде всего к Бакунину [29], а затем и к Кропоткину, — возобновляется после 1968 года. Переводами трудов Кропоткина, большая часть которых была сделана в семидесятые и восьмидесятые годы, было положено начало разработке проблем, связанных с теоретическим наследием основателей анархического учения. Что, собственно говоря, означало возобновление интереса к анархизму: политическую моду; сознательную или бессознательную инструментализацию отдельных элементов доктрины анархизма; попытку критики авторитарного социализма с позиций свободного социализма; начало изучения самой доктрины анархизма, ее откликов и влияния на сербскую общественную мысль, или же все это вместе — об этом остается только предполагать.
Во всяком случае, о Кропоткине больше всего написано в предисловиях, послесловиях, в более или менее пространных комментариях к переводам его трудов, напечатанных в отрывках или целиком.
Хотя дальнейшие исследования, возможно, внесут некоторые уточнения, однако они, скорее всего, не изменят существенно библиографию переводов Кропоткина и работ о нем на сербском и хорватском языках.
Обзор немногочисленной литературы о Кропоткине на сербском и хорватском языках [30] хорошо иллюстрирует его восприятие как ученого, социального мыслителя и революционера. Этот обзор совершенно недвусмысленно свидетельствует о том, что переводы трудов Кропоткина и работы о нем — важные, но далеко не единственные свидетельства его влияния. На молодых сербов-бунтарей наибольшее влияние оказывало то, что в идеях Кропоткина они узнавали свои мысли; в его работах они находили подтверждение тому, что они сами чувствовали и что обычно сводилось к определенной политической идее: необходимости бунта [31]. Поэтому отношение сербской интеллигенции к Кропоткину, как, впрочем, и к другим русским революционным мыслителям, никогда не было чисто академическим. С их идеями знакомились для того, чтобы их применять. Это не только следствие определенного духа времени, но и следствие определенного менталитета.
Хотя Кропоткин был всемирно известным географом, у нас он гораздо больше известен как социальный мыслитель и теоретик анархизма. Этому особенно способствовала его книга "Взаимная помощь как фактор эволюции", первое издание которой появилось на английском языке в самом начале ХХ века [32].
В Сербии первым на эту работу обратил внимание Йован М.Жуевич [33] в публичной лекции, которая была опубликована [34]. В книге Кропоткина Жуевич обратил внимание на аргументацию против абсолютизации дарвиновского принципа борьбы за существование, особенно против применения этой теории к человеческому обществу.
Дарвин был не только хорошо известен в Сербии, но его теория пользовалась здесь сравнительно широкой популярностью. "Дарвинизм у нас, — писал Жуевич, — приняли по какой-то нравственной обязанности люди передовых политических убеждений — либералы, радикалы и социалисты" [35]. Неизбежным последствием популяризации теории Дарвина, как, впрочем, и всякой другой теории, тем более в условиях общей отсталости Сербии, неразвитости науки, было упрощение. Дарвиновский принцип борьбы за существование был принят как железный закон, "как единственный фактор сохранения, развития и совершенствования животных и человеческих видов", как "основная причина того, что исчезают индивидуумы, расы, виды, роды и племена" [36]. Не соглашаясь с тем, что принцип борьбы за существование — некий общий и главный закон в природе, Жуевич его приложение к человеческому обществу считал почти аморальным и асоциальным. В противовес "нашим дилетантам дарвинистам" он выдвинул принцип взаимопомощи, который Кропоткин сформулировал в своей книге "Взаимная помощь". Этот принцип Жуевич считал "точным и благородным мнением мудреца", а свою работу завершил ссылкой на убеждение Кропоткина, что взаимопомощь, или объединение — "самое надежное средство получения каждым наибольшего количества средств существования и наиболее быстрого прогресса — и физического, и умственного, и нравственного" [37].
Что касается восприятия Кропоткинской теории анархизма, об этом можно говорить лишь применительно к началу ХХ века, когда одновременно с проникновением в Сербию идей анархо-синдикализма началось первое серьезное восприятие анархизма вообще [38]. С этого времени труды Кропоткина стали широко интерпретироваться. Их лучшим знатоком в Сербии в то время был Крста Цицварич [39].
Отдавая Кропоткину очень высокое место в мстории общественной мысли ("он на сегодняшний день превосходит всех живущих мыслителей Европы и Америки" [40]), Цицварич первым на сербском языке изложил его взгляды. Согласно Цицваричу, Кропоткин выделяется среди других крупных анархистов — Прудона и Бакунина — как раз тем, что он "разработал философские, этические, социологические, экономические и политические основы анархии" [41]. Иными словами, Кропоткин из анархии создал систему, главными составляющими которой, по Цицваричу, являются: отсутствие в природе руководящего центра, центральной власти; весь мир базируется на федералистской основе; нравственность как главная центростремительная сила общества, источник которой лежит не в некоем внешнем авторитете, а в чувстве симпатии, и в непреодолимой потребности нашей души, аналогичной потребности в пище, отсюда следует, что всякая опека над человеком должна быть уничтожена; автономия как первое условие нравственности и позитивная сторона анархии; общество основано на принципе взаимопомощи, из чего следует необходимость в объединении ("объединение труда, объединение промышленности и сельского хозяйства, объединение физического и умственного труда" [42]); способность людей к самоорганизации делает излишним государство, а с ним и частную собственность.
Любопытно, что именно считает Цицварич главным недостатком системы Кропоткина. Вопреки провозглашенному социальному реализму, эта система, с его точке зрения, остается идеалистической. Противопоставляя себя экономическому фатализму марксизма, анархизм провозглашает всемогущество идей. Кроме того, анархисты хотя и не последовательные индивидуалисты, отправной точкой имеют индивидуализм, который, по Цицваричу, "насквозь неверная теория: в обществе индивидуум должен играть совершенно подчиненную роль, его воля должна подчиняться воле общества" [43]. Анархия тоже своего рода принуждение. Только в отличие от государственного принуждения, осуществляемого косвенно, через учреждения и законы, принуждение анархии — прямое, ибо его осуществляет само общество. Поэтому, считает Цицварич, выражение "свободный коммунизм" (le communisme libertaire) необходимо отбросить и пользоваться только выражением "анархический коммунизм" [44].
В анархизме, как и в марксизме, произошло столкновение между теорией и тактикой. В марксизме этот конфликт решила социал-демократия, которая ревизовала теорию и привела ее в соответствие с практикой. Анархистская теория может, по Цицваричу, разрешить этот конфликт, только отказавшись от идеалистических, индивидуалистических элементов и перейдя к органической реалистической основе, в результате чего теория "была бы полностью приведена в гармонию с синдикализмом, как единственным практическим классовым движением" [45].
Для восприятия анархизма в Сербии характерен антииндивидуализм: "Масса — отправная точка анархизма", писал Цицварич [46]. Индивидуум для анархизма имеет "известную ценность только как часть массы"; антииндивидуалистический по определению анархизм "все общественные учреждения критикует с точки зрения масс, с точки зрения их интересов, стараясь создавать большее благосостояние и большую свободу масс" [47].
С какой бы точки зрения ни рассматривали массы — как социальную сущность (пролетариат) или как национальную сущность (народ), — такое восприятие анархизма слишком упрощенно. Оно лишает анархизм его либертарных компонентов, которые учитывают человеческую природу, а значит, и индивидуум. Проецируемое на экономику, политику, на всю духовную сферу в целом [48], такое упрощенное восприятие анархизма становится основой для оправдания худших сторон человеческой природы и предваряет тоталитаризм. Чем обязана такому восприятию анархической идеи, которую создали Прудон, Бакунин, Кропоткин — каждый сам по себе олицетворение свободы, — сама доктрина, а чем — среда, в которой она начала усваиваться, т.е. крестьянское коллективистское общество, которого она достигла; и уровень ее последователей и толкователей — это отдельный вопрос.
Через анархистов в Сербии, чьим самым ярким представителем был Цицварич, в начале ХХ века познакомились с идеями Кропоткина и молодые революционеры Боснии.
Богдан Жераич, который 15 июня 1910 года совершил покушение на губернатора Боснии и Герцеговины, привез в 1908 году из Сербии труды Кропоткина. "В обществе Кропоткина — писал очень близкий к нему Владимир Гачинович, — он мог проводить целые дни, расширяя свой кругозор и поднимаясь все выше по лестнице революционера" [49]. О том, насколько вдохновлен был Кропоткиным Жераич, свидетельствует тот факт, что у него после покушения был найден значок, относительно которого будапештская полиция установила, что он идентичен титульному листу лейпцигского издания книги Кропоткина "История французской революции" [50].
О Кропоткине имели представление многие члены "Молодой Боснии", не только руководители, но и рядовые, малоизвестные участники. Работая в 1911 г. в Белграде наборщиком в типографии, в которой печаталась газета анархистов "Комуна", Неделько Чабринович читал анархистские работы, участвовал в долгих ночных дискуссиях белградских анархистов. Он стал членом молодежной анархической секции, некоторое время был ее председателем. Цицварич подарил ему свои книги, в которых много говорилось и о Кропоткине [51]. В письме к приятелю, посланном из Шида 1 июня 1911 года, Чабринович жаловался, что ему не хватает книг. Среди упоминаемых в письме авторов на первом месте стоит Кропоткин [52].
Главный организатор Сараевского покушения на Франца Фердинанда Данило Илич в "Библиотеке освобождения", которую он основал вместе с бывшим социал-демократом Йованом Шмитраном, напечатал и Кропоткина [53]. Для этой библиотеки Илич перевел труд Бакунина "Парижская коммуна и понятие о государстве" [54].
Представитель "Молодой Боснии" в центральном южнославянском обществе Йован Зубович говорил, что кроме Степняка он много читал и Кропоткина [55].
В связи со смертью Йована Живановича Гачинович, для которого его молодой друг был "народником [...] в лучшем смысле слова", писал, что он часто встречал Живановича на улицах, в парках и полях Швейцарии с книгой Кропоткина или Бакунина, погруженного в чтение или размышление [56].
Из заметок, которые сделал Гаврило Принцип 12 мая 1916 года в больнице, видно, что между младобоснийцами одно время шла дискуссия об отношении социальной и национальной революции, которая была вызвана вопросом, поставленным в одной статье Кропоткина [57].
Таким образом, все младобоснийцы читали Кропоткина, некоторые переводили его работы. Главную роль в этом деле играл Владимир Гачинович [58]. Влияние идей Кропоткина на его мировоззрение и труды ярко выражено. Эти идеи подтолкнули его взять в качестве дипломной работы этику Ж.М.Гюйо, французского философа, которого Кропоткин считал "основателем анархистской этики". Гачиновича вообще очень интересовала русская революционная мысль [59]; можно сказать, что он принадлежал к русскому революционному движению не только идейно — во время Первой Мировой войны он был непосредственно связан с русскими революционерами в эмиграции [60].
Интерес младобоснийцев к русским анархистам и к Кропоткину происходил из того постоянного влияния русской революционной мысли на сербскую интеллигенцию, из того ощущения (о котором писал Гачинович в уже цитированной работе, сделанной по просьбе Троцкого), что в России найден ответ на вопрос "Что делать?". И особенно как делать. Прежде чем они проникли в суть русских революционных доктрин, младобоснийцы переняли методы русских революционеров — встречались в тайных кружках и толковали о способах национального и социального освобождения. "Здесь впервые узнавали о Вере Засулич, о великом самопожертвовании, хладнокровии и твердости до последнего момента Софьи Перовской, что до тонкости извлек и продемонстрировал во время покушения Данило Илич" [61].
Влияние русских террористов на младобоснийцев несомненно. В центре идеологии и тех, и других — общественное благо и национальная свобода народа в целом. Те и другие, по словам Гачиновича, фанатично преданы своим целям: "забыть о себе, сгореть за других, жить в мучениях и голоде, как крестоносец пронести свою веру и победить падая и умирая" [62]. У них и сходная психология. Это люди действия, считающие высшим актом самовыражения террористический акт, направленный против тех, кто, по их мнению, виноват в несчастьях народа. Схожесть в их методах вполне естественна.
Хотя младобоснийцы знали, конечно, о террористической борьбе во Франции, в Италии и в Испании, пример русских террористов был для них, по словам Гачиновича, "подготовкой". Они верили, что повторяют "великое завещание русских поколений нескольких предшествующих десятилетий" [63]. Свой очерк о молодом участнике покушения Богдане Жераиче Гачинович назвал "Те, кто приходит", а в одном письме 1916 года о сараевском покушении писал: "Мои лучшие товарищи его задумали, подготовили с искусностью русских нигилистов" [64].
Кропоткин протестовал против отождествления анархизма с терроризмом. Отчего же у младобоснийцев, в тактике которых терроризм занимал столь видное место, такое преклонение перед Кропоткиным? Оставляя в стороне все остальные объяснения, упомянем лишь об амбивалентном отношении Кропоткина к террору. В одной статье, напечатанной в лондонской анархистской газете "Freedom" в декабре 1893 года, Кропоткин подчеркнул нравственное стремление анархизма к уничтожению всех авторитетов с целью создания свободного общества. По его мнению, в жизни общества бывают моменты, когда единственный ответ "угнетенных и отчаявшихся масс и гонимых индивидуумов" — "преступление убийства". Это "ужасная форма протеста, но бывают ситуации, когда всякий, кто идет на убийство "с тем, чтобы защитить своих ближних, святой в сравнении с пассивными или активными защитниками насилия и лжи, даже если его протест и уничтожает нараду с его жизнью и другие жизни" [65].
Эта идея Кропоткина, самого крупного теоретика анархизма ХХ века, не могла не обратить на себя внимания младобоснийцев. Для ее восприятия они были духовно подготовлены. В допущении Кропоткиным индивидуального террора, при условии невыносимого насилия над народом, они нашли лишь подтверждение своему намерению, осуществленному в Сараево.
После Сараевского покушения активное политическое влияние личности и дела Кропоткина на долгое время прерывается. Почти прекращается и изучение его трудов. Исключение составляет работа Миленко Марковича "Кропоткин о современной науке и анархизме". Написанная вскоре после смерти Кропоткина, эта работа дает объективистский обзор его анархии и его уверенности, что в отличие от Конта и Спенсера он шел правильным путем в создании "синтетической философии и общего восприяния мира". Главным источником работы Марковича была книга Кропоткина "Современная наука и анархизм", вышедшая на русском языке в 1901 году в Лондоне. Эта книга, по Марковичу, демонстрирует эволюцию Кропоткина от негативной критики к позитивной работе. Она не "катехизис анархизма для верующих, но короткий, сжатый "compte rendu" его взгляда на мир" [66]. В период между двумя мировыми войнами среди левой интеллигенции в Югославии возобладал марксизм, что не могло не привести к негативному отношению к анархизму.
После Второй Мировой войны, когда марксизм стал господствующей идеологией, работы об анархизме и о Кропоткине не появлялись в печати. Исключение составляет книга Предрага Враницки, появившаяся в 1951 г. [67], автор которой позднее опубликовал трехтомную "Историю марксизма" [68]. В работе о Кропоткине Враницки рассматривал понимание Кропоткиным нравственности как биологизм и критиковал его с позиций классовой сущности морали. Человек есть общественное, а не только биологическое существо; материальные отношения определяют все остальные отношения в обществе. Во всяком общественном порядке существуют различные понимания нравственности, поэтому стремление к общей нравственности является заблуждением. Стремясь обосновать систему анархии, Кропоткин свое идеалистическое и биологизаторское понимание общества перенес в область нравственности. Общество, основанное на принципе взаимопомощи, равенства и братства, должно отвечать человеческой природе. Следовательно, завершает Враницки свою критику этики Кропоткина, "история творится на идейной основе и биологической природы человека"; тем самым "это, на первый взгляд материалистическое положение, раскрывает свою идеологическую сущность, и, более того, — утопический характер анархистской исторической деятельности" [69].
После многих лет идеологической нетерпимости в изучении истории общественных учений имя Кропоткина было впервые упомянуто в связи с изучением тех альтернатив, которые стояли перед Россией после революции 1905 года. Кропоткин в период революции 1905 г. деятельность "в смысле местной независимости и личной инициативы" противопоствлял утверждению государственного социализма, которое, по его мнению, означает "угнетение всякой местной независимости и уничтожение всякой личной инициативы" [70]. В начале 1980-х годов были опубликваны в переводе на сербский язык короткие, но чрезвычайно важные тексты Кропоткина: его запись беседы с Лениным и два письма ему. Эти работы П.А.Кропоткина хорошо известны русскому читателю, и здесь нет необходимости останавливаться на их содержании.
Постепенный рост интереса к анархизму вообще исследователь связей Бакунина и сербских социалистов М.Суботич рассматривает "в контексте кризиса марксизма, пересмотра господствующей марксистской традиции и переопределения ее современного облика" [71]. В целом это верно. Но главный импульс обновлению интереса к Кропоткину дало движение западноевропейского студенчества 1968 года, которое имело широкий отклик и в тогдашней Югославии. Вновь, как и в начале века, обострился интерес к личности Кропоткина. Бунтующий аристократ, ученый, писатель, социальный мыслитель очень отличался от "профессиональных революционеров". "Не случайно, — пишет Зоран Джинджич, что европейское студенческое движение, насыщенное классическими схемами силы, искало в Кропоткине собственного "классика" [72]. В нем это поколение нашло не столько определенные политические идеи, сколько "общую интеллектуальную и жизненную позицию" [73]. Не случайно, что именно в 1960-е — 1970-е годы на Западе было опубликовано несколько биографий Кропоткина [74]; рецензии на эти издания появлялись и на сербском языке.
Вместе с тем мотивы возобновления интереса к личности и деятельности Кропоткина в Западной Европе и в Югославии, как это было точно замечено, были неодинаковы. На Западе этот интерес служил доказательством тезиса Кропоткина о том, что только высоко развитое индустриальное общество делает возможным осуществление различных форм самоорганизации. В Югославии усиление интереса к анархизму вообще и к Кропоткину в частности свидетельствовало о кризисе государственного социализма и начале разложения теоретического монизма, являясь к тому же дополнительным аргументом в критике анархистами авторитарной природы государственного социализма. Анархия Кропоткина воспринималась теперь в Сербии совсем иначе, чем в начале века. Индивидуализм уже не считается недостатком его системы. Напротив, упор делается на свободу; она отождествляется с автономией, которая есть основа самоорганизации народа. В понимании Кропоткиным "самоорганизации всегда ясно чувствуется эгалитарный акцент". В то же время подчеркивается, что Кропоткин "разнообразие отдельных личностей понимает как основное условие социальной динамики" [75].
Интерпретация идей Кропоткина в семидесятые и восьмидесятые годы служила гуманизации реального социализма. Критика государственного социализма осуществлялась не с позиции буржуазного общества, что подразумевало бы требования изменений в отношениях собственности и установления демократии, а с позиций либертарного социализма, главными лозунгами которого являются социальная справедливость и самоуправление народа при постоянном расширении границ свободы. Воздействие такой критики государственного социализма на практику было гораздо сильнее, чем при разрешении теоретических противоречий.
Хотя Кропоткин видится как "человек культуры — одна из тех громадных фигур, которые дала Россия в прошлом столетии" [76], — его личность и различные стороны его анархии, среди которых наибольшее значение имеет ее практическая сторона, оставили след в памяти нескольких поколений сербской интеллигенции. Этот след не надо преувеличивать — риск этого всегда существует, когда явление рассматривается изолированно, — но все же среди идейных источников тех общественных и политических идей, циркулировавших в кругах сербской интеллигенции в течение более чем полутораста лет, след кропоткинских идей весьма четко различим.
*Хотя главная задача этого доклада — изучение влияния П.А.Кропоткина на сербскую общественную мысль, автор не строго придерживался национального критерия. В определенные периоды история сербского народа была тесно связана с историей других народов, так что применительно к этим периодам механическое применение национального критерия лишало бы историю естественного течения, многогранности охвата и, собственно говоря, полноценности. Все то, что, например, было связано с духовным творчеством на сербском и хорватском языках, для историка остается нераздельным. В конкретном случае при изучении влияния Кропоткина как ученого, социального мыслителя и революционера, представляющем, разумеется, специальную исследовательскую задачу, рассматривается то, что по своей сути неделимо.
1. Троцкий Л.Д. Годы великого перелома. Пг.; М.: Коммунист, 1919. C. 8–9.
2. Не в состоянии в сутолоке парижского кафе слушать как следует исповедь Гачиновича о Сараевском покушении, Троцкий предложил ему: "Знаете что, [...] набросайте ваши воспоминания письменно, расскажите хотя бы то, можно рассказать публично уже сейчас. Я думаю, что это будет небезынтересно для русских читателей. — Через два дня, — продолжает Троцкий, — мой молодой друг принес мне свою рукопись" (Там же, с.8).
Очерк Гачиновича Троцкий опубликовал в 1915 году в киевской газете "Мысль", корреспондентом которой он являлся, а затем в упомянутой выше книге. На сербском языке очерк Гачиновича первый раз был опубликован в беглрадской газете "Пьемонт" 8, 9 и 10 июля 1915 года под названием "Где начало? Создание сербохорватского союза".
3. Ujević T. Gaćinović, Vladimir // T.Ujević. Opjietnost uma. Misli i pogledi. Zagreb, 1986. S.99.
4. Младобоснийцев напрямую вдохновлял пример русских народовольцев, совершивших покушение на императора Александра II. В статье о молодом Богдане Жераиче, который в 1910 г. совершил покушение на губернатора Боснии и Герцеговины, Владимир Гачинович возвеличивал пример "святой смерти А.Желябова и Сони Перовской, которые погибли как легендарные герои, в душной и тягостной атмосфере России". Этот род борцов необходим был сербскому народу, считал Гачинович: "Создание нового типа, который подготовит действие и всколыхнет действительность, в связи с нашей традицией, которая богата страданиями, заговорами и бунтами. В сегодняшнем сербском затишье нужна великая и скорая цель" (Gaćinović V. Ogledi i pisma. Sarajevo, 1956. S. 127).
5. Кропоткин П.А. Записки революционера. М.: Моск. рабочий, 1988. C. 277.
6. Jovanović V. Uspomene. Beograd, 1988.
7. Vuletić V. "Sloboda" Vladimira Jovanovica // Zbornik Matice srpske za drustvene nauke. Novi Sad, 1962. Br. 32; Vuletic V. Odjeci Hercenova "Zvona" u srpskoj stampi sezdesetih godina 19. veka // Ibid. 1963. Br.34; Vuletic V. Ujedinjena omladina srpska i ruska knjizevnost // Zbornik radova, Matica srpska. Novi Sad, 1968.
8. Jovanović V. Uspomene. S.162.
9. Ibid. S.258.
10. О Бакунине и его отношении к нему Владимир Йованович пишет: "Он, сторонник идей анархо-коммунизма, и я, сторонник либерально-националистических идей, были близкими приятелями и при встречах давали свободу нашим мыслям. Различия во мнениях никогда не ослабляли личного уважения, дружбы и отношений славянского братства между нами. Я знал его как человека благородных чувств и высокой нравственности [...] В борьбе за идеи и принципы его единственным оружием было свободное слово [...] Безжалостно гонимый и мучимый жестоким противником, у которого были миллионы штыков, самое совершенное оружие, он никогда не показывал желания отомстить [...] Его благородное сердце билось для блага человечества, его ясный дух поднимался над дурными страстями и дышал чистым и ясным духом человечности" (Jovanovic V. Uspomene. S. 259).
11. Ibid. S.258.
12. О связях сербских социалистов с Бакуниным см.: Skerlić J. Svetozar Markovic. Njegov zivot, rad i ideje. Beograd, 1910; Perovic L. Srpski socijalisti 19. veka. Beograd, 1985. Knj.1; Subotic M. Bakunjin i srpski socijalisti sedamdesetih godina proslog veka // Filozofija i drustvo: Zbornik radova. Beograd, 1987; Kazimirovic V. Nikola Pasic i njegovo doba (1845–1926). Beograd, 1990. Knj.1.
13. Boborikin P.D. Nihilizam u Rusiji // Danica, Novi Sad. 1869. Br.16–18.
14. Отрывок из работы Д.И.Писарева "Реалисты" в переводе С.Новаковича — ученого, сербского государственного деятеля — был опубликован в журнале "Matica" (Novi Sad, 1869. Br.4). Переводчик отметил, что Писарев — "один из новейших русских критиков реалистов". Фрагменты из романа Н.Г.Чернышевского "Что делать?" были напечатаны в том же журнале и в том же году (Br.30). Переводчик, Лаза Лазаревич, отмечал, что это не роман в обычном смысле слова, а произведение, которое "делает смутные понятия серьезными и ясными, и показывает читателю путь, который ведет к благополучию".
15. Цит. по: Skerlić J. Svetozar Marković. S. 135–136.
16. Markovic S. Ruski revolucionari i Necajev // S.Markovic. Sabrani spisi. Beograd, 1965. Knj.II. S.376.
17. См.: Perović L. Srpski socijalisti 19. veka. Beograd, 1985. Knj.2. S.19–198.
18. П.Л.Лавров сотрудничал в газетах сербских социалистов и был одним из самых переводимых теоретиков социализма в Сербии во второй половине XIX века. Сербские социалисты сотрудничали в его органе "Вперед!", который для того времени имел сравнительно широкий круг читателей в Сербии. См.: Perovic L. Pera Todorovic. Beograd, 1983. S.90–93; Perovic L. Saradnja srpskih socijalista u glasilu ruske revolucionarne emigracije "Vpered!" od 1875–1876. godine // Tokovi. Beograd, 1990. Br. 1.
19. Наша программа // "Вперед!" 1873. T.1. C. 12.
20. Nik. P. Pasic // Pasic. Ilustrovani radikalni almanah. Gradja za pedesetogodisnju istoriju Narodne radikalne stranke i politicku istoriju Srbije. Beograd, 1927. Knj.4. S.3.
21. О связях cоциалистов с русскими якобинцами, бланкистами и народниками см: Perovic L. Dimitrije Mita Cenic // D.M.Cenic. Izabrani spisi. Beograd, 1988. Knj. 1.; Perovic L. Pera Todorovic o svom ucescu u pokusaju oslobodjenja ruskog revolucionara S.G.Necajeva iz zatvora u Svajcarskoj 1872. godine // Zbornik Matice srpske za istoriju. Novi Sad, 1989. Br.40; Perovic L. Srpsko-ruske revolucionarne veze 80-tih godina 19. veka // Tokovi. Beograd, 1990. Br.1.
22. О газете "Радник" (1881) см.: Radenic A. Socijalisticki listovi i casopisi u Srbiji 1871–1918. Beograd, 1977. Knj.1: 1871–1895. S.367–406.
23. Skerlić J. Svetozar Markovic. S.133.
24. Цит. по: Dijndjić Z. Beleska o P.A.Kropotkinu // P.A.Kropotkin. Zapisi jednog revolucionara. Beograd, BIGZ, s.a. S.5.
25. Брандес Г. Предисловие // П.А.Кропоткин. Записки революционера. М., 1918. C.VIII–IX.
26. Todorović P. Podgovor I i II ("Novina", roman I.S.Turgenjeva) // P.Todorović. Izabrani spisi. Beograd, 1987. S. 115, 118.
27. См. приложение, № 8.
**Список публикаций работ П.П.Кропоткина на сербском и хорватском языках см. в приложении.
28. Много материалов об анархизме и анархистах хранится в фонде историка Радослава Перовича в университетской библиотеке им. Светозара Марковича в Белграде. Р.Перович собирал эти материалы, вероятно, с намерением писать на эту тему. К сожалению, его намерение осталось неосуществленным.
29. О переводах трудов М.А.Бакунина на сербский и хорватский языки и трудах о нем см.: Perović L. Srpski socijalisti 19. veka. Knj.1. S. 134–135.
30. Cicvarić K. Anarhizam i anarhisti. Beograd, 1909; Cicvarić K. Demokratija i socijalizam. Beograd, 1910; Skerlić J. Svetozar Marković. Njegov život, rad i ideje. Beograd, 1910; Napomena uz prevod odlomka iz dela Francuska Revolucija. Podglavlje prvo. Dvije velike struje revolucije // Zora: Glasnik srpske napredne omladine. Beč, 1910. Br. 4. S.164–166; Napomena uz prevod odlomka iz dela Francuska Revolucija: Napad na Bastilju i bezimućne klase // Borba. Beograd, 1910. Br.8. S. 311; Napomena uz prevod odlomka iz dela Zapisci revolucionara // Zora. 1911. Br.9. S.400; Nekoliko reči o piscu ove knjižice // Omladina. Beograd, 1911. S.31–32; Zujović J.M. Borba za život i uzajemnost kod životinja // Srpski književni glasnik. Beograd, 1911. Knj.XXVI, br.9–12; Marković M. Kropotkin o Modernoj znanosti i Anarhizmu // Jugoslovenska njiva. Zagreb, 1921. Br.2. S.17–20; Velev M. Knez izgnanik // Zastavnici. Slike iz života zadružnih velikana. S bugarskog preveo B.V.Susevic. Beograd, 1941. S.32–39; Vranicki P. O Kropotkinovoj etici. Prilog kritici evolucionističke teorije // Prilozi problematici društvenih nauka. Zagreb, 1951. S.13–44; Djindjić Z. Napomene iz Kropotkinova pisma // Delo. Beograd, 1981. Br. 5. S.129–130; Djindjić Z. Podgovor: Petar Kropotkin — nepomućena vera u samoorganizovanje naroda // Anarhizam i moral. Beograd, 1984. S. 237–266; Djindjić Z. Beleška o piscu // P.A. Kropotkin. Zapisi jednog revolucionara. Beograd, BIGZ, s.a. S.5–11; Matvejević P. Predgovor: Petar Kropotkin — izazov velikodušnosti // Anarhizam i moral. Beograd, 1984. S.7–12.
31. В этой связи особенно интересно отношение младобоснийцев к Бакунину и Кропоткину. См.: Dedijer V. Sarajevo 1914. Beograd, 1966.
32. Kropotkin P. Mutual aid: A factor of evolution. London, 1902.
33. Благодаря своим трудам в области геологии Йован М. Жуйович (1856–1936) приобрел международную известность. Учился в Цюрихе. Рано начал интересоваться социализмом, был связан с русской революционной эмиграцией. Перевел на сербский язык труды Луи Блана и П.Л. Лаврова. Позднее посвятил себя науке (был профессором Белградского университета и председателем Сербской Академии наук), но все же продолжал участвовать в политической жизни Сербии. Был посланником, министром просвещения и министром иностранных дел.
35. Zujović J.M. Borba za život i uzajemnost kod životinja. Br.9. S. 685.
36. Ibid. S.681.
37. Ibid. Br.12. S. 944.
38. Subotić M. Bakunjin i srpski socijalisti sedamdesetih godina prošlog veka // Filozofija i društvo: Zbornik radova. Beograd, 1987. S.277.
39. Крста Цицварич (1879–1944) закончил шесть классов гимназии, а затем заочно учился в Венском университете и в Белграде. Самостоятельно изучал историю общественных идей. Был несколько раз судим за революционную деятельность. Занимался журналистикой и до 1912 г. написал много книг в анархо-синдикалистском духе. После 1913 г. сотрудничал с различными режимами против оппозиции. C 1929 г. издавал газету "Балкан". Хотя и он, и его издания интересны не только с точки зрения истории анархизма в Сербии, но и для изучения сербского менталитета, серьезных работ о нем и его деятельности нет.
40. Cicvarić K. Demokratija i socijalizam. S.238.
41. Ibid. S.229.
42. Ibid. S.232.
43. Ibid. S.242–243.
44. Ibid. S.244.
45. Ibid. S.246.
46. Cicvarić K. Anarhizam i anarhisti. S.60.
47. Ibid. S.61.
48. Цицварич, например, считал, что "церковь надо совсем уничтожить", что "литература доложна быть зеркалом жизни, жизни масс: отдельные личности могут отражаться в искусстве только как типичные представители масс. Искусство должно свои образы заимствовать из народного творчества, в основном оно должно быть отражением народной жизни" (Ibid. S.87, 93).
49. Gaćinović V. Onima koji dolaze // V.Gaćinović. Ogledi i pisma. Sarajevo, 1956. S.69.
50. Dedijer V. Sarajevo 1914. S.408.
51. Ljubibratić D. Gavrilo Princip. Beograd, 1959. S.58.
52. Dedijer V. Sarajevo 1914. S.324.
53. Ibid. S.516.
54. Spomenica Danila Ilića. Sarajevo, 1922.
55. Dedijer V. Sarajevo 1914. S.369.
56. Gaćinović V. Jovan Živanović // V.Gaćinović. Ogledi i pisma. S. 135.
57. В этой характерной заметке Г.Принципа говорится: "Мы как-то говорили в обществе о вопросе, поставленном Кропоткиным, в «Wohlstand für alle» — "Что будут делать анархисты в случае, если произойдет социальная революция». Все мы больше опирались на фразу старого анархиста, чем на то, всерьез ли он полагал возможность такой революции в то время; но мы все же дебатировали об этой "социальной революции" и почти все согласились, что она, по нашему мнению, возможна, и что до того во всей Европе следует создать между народами такие отношения, при которых противоречия между ними изгладились бы; но мы как националисты [...] мало занимались этим вопросом, так как считали, что у нас есть другие обязательства — национальные обязательства". Цит. по: Ljubibratić D. Gavrilo Princip. S.286–287.
58. Гачинович перевел для "Зори" отрывки из "Записок революционера" Кропоткина, а для "Сербской Омладины" — отрывок из его работы "Идеалы и действительность в русской литературе".
59. Для газеты словенской революционной молодежи "Препород", направленной против сохранения монархии Габсбургов, и с которой младобоснийцы были тесно связаны, он перевел предисловие Г. Брандеса к "Запискам революционера". Кроме того, Гачинович перевел известный "Катехизис революционера", "Обращение к русским студентам" Бакунина, работы Герцена "Простите", "Братьям в России", "Русским солдатам в Польше". (Все эти переводы были целиком напечатаны в уже упоминавшейся книге В.Дедиера, см. прим. 31.) Для членов "Препорода" Гачинович написал биографию Бакунина; в известном смысле это и идейная биография самого Гачиновича. Для него Бакунин — "пророк революции будущего, великий гений скованных народов, воплощение всех национальных и социальных движений бурного и тревожного XIX века". Целиком биография Бакунина опубликована в: Dedijer V. Sarajevo 1914. Napomene. Gl.10, br.267. S.854–857.
Кроме того, Гачинович подготовил большую работу "Русские революционеры и югославянское движение 1876–1878 гг. (война Сербии с Турцией 1876–1878 гг.).
60. Гачинович поддерживал связи со старым русским революционером М.А.Натансоном (1850–1919). О своих связях с Натансоном Гачинович упоминает в письмах 1916–1917 гг. из Нью-Йорка, Чикаго и Фрибурга, адресованных брату Воиславу. См.: Gaćinović V. Ogledi i pisma. S. 241, 258, 288, 291.
61. Kaludjerović S. Danilo Ilić u revolucionarnom pokretu // Spomenica Danila Ilića. Sarajevo, 1922. S.94.
62. Gaćinović V. Bogdan Žerajić // V.Gaćinović. Ogledi i pisma. S.129.
63. Ibid.
64. Gaćinović V. Rosi Mercep. 20.X.1914 // V. Gaćinović. Ogledi i pisma. S.211.
65. Dedijer V. Sarajevo 1914. S.282–283.
66. Jugoslovenska njiva. Zagreb, 1921. Br.2. S.18–20.
68. Vranicki P. Historija marksizma. Zagreb, 1978. Knj. I-III.
69. Vranicki P. O Kropotkinovoj etici. S.42, 43.
70. Цит. по: Djindjić Z. Napomene iz Kropotkinova pisma // Delo. Beograd, 1981. Br.5. S.129.
71. Subotić M. Bakunijn i srpski socijalisti sedamdesetih godina prošlog veka. S.259.
72. Djindjić Z. Beleška o P.A.Kropotkinu // P.A.Kropotkin. Zapisi jednog revolucionara. S.6.
73. Ibid. S.11.
74. См.: Djindić Z. Podgovor: Petar Kropotkin — nepomućena vera u samoorganizovanje naroda // P.A.Kropotkin. Anarhizam i moral. Beograd, 1984. S.237.
75. Ibid. S.256.
76. Matvejević P. Predgovor: Petar Kropotkin — izazov velikodušnosti // Ibid. S.12.
Перевод Л.В.Кузьмичевой
1. Omladini. Split: Odbor socijaldemokratske stranke, 1909.
2. Napad na Bastilju i bezimućne klase (odlomak iz dela "Francuska revolucija") // Borba: Organ socijalne demokratije. Beograd, 1910. Knj.1, br.8.
3. Francuska Revolucija. Podglavlje prvo. Dvije velike struje revolucije // Zora: Glasnik srpske napredne omladine. Beč, 1910. Br.4.
4. Omladini. Beograd, 1911 (Izdanje socijalističke grupe "Oslobodjenje"; Br.1).
5. Zapisi revolucionara (odlomak) // Zora. 1911. Br.9.
6. Iz ruske književnosti (odlomak iz dela "Ideali i stvarnost u ruskoj književnosti") // Srpska omladina. Sarajevo, 1912. Br.1–2.
7. Zapisi revolucionara (odlomak) // Zora. Beč; Prag, 1912. Br.3.
8. Francuska revolucija 1789–1793. Zagreb, 1936.
9. Razgovor sa Lenjinom i dva pisma // Delo. Beograd, 1981. Br.5.
10. Anarhizam i moral. Izbor tekstova. Beograd, 1984 (U prilogu: Glavni Kropotkinovi spisi i bibliografski podaci).
11. Zapisi jednog revolucionara. Beograd, BIGZ, s.a.