Труды Международной научной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения П.А. Кропоткина. М., 1995. Вып. 1: Идеи П.А. Кропоткина в философии. С. 126–136.
И. де Ллоренс
Испания
Один из наиболее серьезных парадоксов анархической мысли — невнимание к проблемам этики, к тому, что отрицание политического господства приводит к признанию исключительной важности моральных факторов. Бакунин в конце жизни высказывал желание прибавить учение об этике к коллективизму, начать изучение проблем этики с коллективистской точки зрения, но смерть помешала ему осуществить этот замысел. Кропоткин, как известно, всерьез приступил к разработке либертарной этики, однако, если не считать небольших статей, посвященных нравственности, которые были опубликованы в начале ХХ века [1], его замысел осуществлен им только наполовину. Его труд "Этика", напечатанный посмертно, по существу, является историей этики; вторая часть, в которой он намеревался сформулировать и проанализировать предпосылки, принципы и развитие анархической нравственности, осталась ненаписанной.
После Кропоткина теоретики анархизма также не решились вступить на трудное поле этической теории. Кроме работы испанского анархиста Рикардо Мелья, написанной в начале века [2], вряд ли можно назвать труд, в котором были бы последовательно рассмотрены проблемы этики. Эррико Малатеста, Луиджи Фаббри, Рудольф Рокер, Себастьян Фор, Эмма Гольдман, Герберт Рид, Пол Гудмэн... все они внесли неоценимый и страстный вклад в анархическую критику общества, но ничтожно мало содействовали разработке либертарной морали.
Поэтому и сегодня по вопросам анархической теории этики мы обращаемся прежде всего на работы Кропоткина. Были интересные разработки в области морали, принадлежащие перу Бертрана Рассела.
Однако помимо произведений Кропоткина, известна книга, непосредственно примыкающая к его исследованиям — "Очерк нравственности без санкции и принуждения" французского философа Жана Мари Гюйо. Кропоткин высоко ценил эту работу. Хотя имя ее автора в настоящее время забыто, она упоминается в библиографических обзорах по анархизму в непосредственной связи с работой русского князя-бунтовщика [3]. Кропоткин говорил, что Гюйо "в сущности, быть может, не сознавая этого, — [...] был анархист" [4], и несомненно "Очерк" послужил для автора "Взаимной помощи" вдохновляющим импульсом и огромным подспорьем.
Хотя произведения Гюйо пользовались определенным успехом при его жизни и были широко известны во Франции, в особенности его книги о нравственном учении Эпикура [5], о современных английских этических учениях [6] и упоминавшийся уже и "Очерк нравственности без санкции и принуждения" [7], вскоре Гюйо был забыт, несмотря на попытки его отчима Альфреда Фуилье, который также был философом, опубликовать собрание его сочинений [8]. А.Фуилье также был забыт, и его вспоминают сегодня лишь как автора трудов о Платоне и Декарте и благодаря введенному им термину "идея-сила" (idee-force), который по-прежнему используется в философской литературе [9].
Однако, помимо влияния, которое Гюйо оказал на Кропоткина, надо упомянуть о влиянии его идей на труды Анри Бергсона, который был знаком с произведениями Гюйо и видел в его философии жизни ясный прецедент своей концепции Elan vital.
Гениальный мыслитель, который не был склонен хвалить своих современников, — Ф.Ницше, — тоже был знаком с трудами Гюйо. Он называл его "Очерк" "сердечной и меланхолической книгой", и, если верить Фуилье, держал его у изголовья своей постели. В опубликованных посмертно записках, озаглавленных "Воля к власти", фигурировали ясные указания на мнения Гюйо [10].
Сравнительно недавно французский социолог Жан Дювиньо в своей работе "Ересь и разрушение. Очерки об аномии" [11] воскресил автора "Очерка" в связи с развиваемой им теорией социальной аномии, являющейся, по существу, концептуальным развитием одного из многочисленных и разнообразных положений Гюйо.
В XIX веке произошло воцарение Науки, любимого дитяти Божественного Разума. Без сомнения, замечательные научные открытия развили этот звездный протагонизм научного мышления, который отобрал у религии ее общественную и эпистемиологическую роль. Одним из самых важных событий в истории общественной и гуманистической мысли, не говоря уже о биологии и антропологии, стало появление дарвиновского эволюционизма. Своим появлением дарвинизм способствовал развитию самостоятельного взгляда на жизнь животных и человека.
На Жана-Мари Гюйо дарвинизм оказал решающее влияние. В философии Кропоткина, испытавшего, как и французский философ, сильное влияние дарвиновского эволюционного учения, отчетливо заметна эта антропологическая и биологическая основа. Но Гюйо был главным образом философом, а не социологом или биологом, и хотя его привлекали различные отрасли науки, его язык выдает его философскую основу. Искренний витализм Гюйо, ядром мышления которого являлось понятие "жизни", был переведен Кропоткиным в социологические и биологические термины. Различие исходных посылок и терминологии позволило Кропоткину обнаружить мысли, интересные для переработки и послужившие одной из опор при создании собственных критериев нравственности. Поэтому Кропоткин считал "Очерк" самой серьезной попыткой построения этики на чисто научных основаниях, этики, опирающейся на биологические данные о двойственности человеческой природы, сочетающей в себе черты животного и исторического существа. Эта двойственность, собственно, и составляет основу антропологических представлений.
XIX век видел в науке оружие против институционализированного невежества, выступающего в форме религии. Но в ХХ веке сциентизм рассматривался в качестве теологизированного заменителя теологии. Философия нашего века критиковала претензии науки XIX века на всеохватность. Поэтому "Современная наука и анархизм" Кропоткина, бывшая в свое время весьма популярной, и в которой эти сциентистские концепции нашли наиболее полное выражение, сегодня кажется нам наиболее устаревшей из всех его работ. У Гюйо сциентистский пыл был не так силен, хотя и он не был свободен от него. В "Очерке", вслед за критикой религиозной морали и трансцендентальных этических принципов, сущность нравственности он излагает так: "Свобода в области морали заключается не в отсутствии моральных правил, но лишь в устранении принудительных предписаний во всех случаях, когда эти предписания не могут быть научно и логически обоснованы" [12]. Поэтому, если невозможно всесторонне, то есть научно, обосновать принцип или правило, то и суждение не может быть сделано; это можно рассматривать как этическую осторожность, которая изображает традиционные нравственные представления как интеллектуальный обман, недостаточно обоснованные или рискованные утверждения.
Поэтому нравственность, требующая теологического оправдания и основыванная на принуждении к следованию категорическому императиву, не выдерживает никакой научной критики. Основой, ядром всей традиционной морали является концепция долга. По мнению Гюйо, категорический императив, или чувство долга, может быть заменен набором рассуждений, в частности, сознанием нашей внутренней мощи, или силы, влиянием идей на наши поступки, постоянно возрастающим общественным характером наших удовольствий и страданий, любовью к риску как в деятельности, так и в области мышления. "Эти разнообразные мотивы, взятые вместе, являются теми основами, на которых может быть построена новая свободная реалистическая мораль, вместо старой морали, основанной на категорическом императиве, т.е. на долге" [13]. Вот что составляет основу "исключительно научной" нравственности.
В конечном счете понятие долга — это не более, чем сознание избытка жизненных сил, которое присуще человеку и само нуждается в развитии и росте. Нравственность не нуждается в трансцендентальных обязательствах и божественном оправдании, потому что она есть не что иное, как врожденное и имманентное выражение человеческой жизненности. Более того, нравственность должна стремиться к достаточному раскрытию человеческих возможностей. Санкции и обязательность — это категории, относящиеся к развитию способности чувствовать, но они ищут логического удовлетворения способности к пониманию, что является ее естественным стремлением. Как отмечал Гюйо, наряду с инстинктом самосохранения, на котором так настаивают утилитаристы, существует также потребность в жизни разносторонней, полной, развивающейся — потребность в истинно человеческой жизни.
Поскольку все попытки обосновать сверхчувственный закон в качестве основы нравственности оказалисть несостоятельны и не смогли представить убедительных доказательств, такой закон не может быть использован в качестве научной основы нравственности.
Но Гюйо писал не моральный трактат, а обзор того, какой может быть нравственность, свободная от трансцендентальных предрассудков. Поэтому в том, что он предлагает, нет ничего категорического, речь идет только о "гипотетических советах", которые сама жизнь должна либо доказать, либо опровергнуть. Научная нравственность может "обращаться к личности только со следующим велением: развивай свою жизнь во всех направлениях, будь индивидуумом, возможно более богатым интенсивной и экстенсивной энергией, для этого — будь возможно более общежительным, общественным и социальным существом" [14].
Ясно, что свободное и всестороннее развитие жизни личности своей может напоминать "человеческие джунгли" Гоббса. В действительности развитие личности подвержено влиянию общественных взаимоотношений; общество может устанавливать выгодные для себя ценности и оценивать действия людей в соответствии с общественной моралью. В действие вступают два имманентные аспекта жизни, сознательное и бессознательное, которые сами по себе выражают два аспекта человеческого существования, физический и духовный. Равновесие между этими факторами может указывать на то, что свободное и распространяющееся развитие жизни идет в правильном направлении.
Внимание, уделяемое Гюйо бессознательному фактору деятельности, свидетельствует о его поразительной интуиции, особо выдающейся в до-фрейдистскую эпоху. Автор "Очерка" лишь вскользь указывает на этот фактор, за которым позже, как мы знаем, будет признана исключительная важность. Больше внимания уделил он социальной теме, хотя, возможно, Кропоткин сказал об этом больше.
Сочетание альтруизма и эгоизма характеризует поведение человека и может привести, по мнению Гюйо, к моральной плодотворности, которая состоит именно в расширении индивидуальной жизни на пользу других, так что личность может даже принести себя в жертву ради других. "Жизнь, как и огонь, может сохранить себя, лишь передаваясь другим" [15]. В отличие от утилитаристов и гедонистов, Гюйо считал, что действительная и эффективная цель (борьбы) — жизнь, которая имеет тенденцию к усилению и расширению, и которая достигает удовольствия именно вследствие этого расширения. Таким образом, счастье — необходимое средство развития, и нет лучшего средства для этого чем общество. Чувствительность, мышление и действие — вот три расширяющиеся потенции человеческой природы, и все они приводят к обществу, к другим. Двойной риск, физический и моральный, теоретический и практический, может также стать растущей необходимостью личности, которая становится сильнее благодаря социальным связям.
Социальная составляющая в этом очерке свободной анархической морали, хотя и занимает важное, центральное место, она, как считает Кропоткин, недостаточно развита. Действительно, для автора "Взаимопомощи" природная социальность присутствует не столько в концепции жизни, как утверждает Гюйо, сколько в самой природной эволюции.
Основой концепции нравственности Кропоткина была не "жизнь", которая, с его точки зрения, была достаточно неясным понятием, к тому же связанным с рецидивами метафизики, а "справедливость", о которой Гюйо говорит мимоходом. Но в его концепции справедливость является первоначальным инстинктивным аспектом, руководящим развитием человеческой жизни в ее требованиях свободы и непрерывном поиске интегральной жизни. Но Кропоткин критикует недостаточное развитие понятия справедливости в другом аспекте, где проявляется социальный характер человеческой деятельности. Воля к достижению интегрального развития жизни может стать как антисоциальной, так и правильной. Поэтому кропоткинская критика недостаточности внимания к социальности понятия справедливости в "Очерке" является в определенном смысле отправной точкой его теории этики, которую он, к сожалению, не смог разработать. Исключительная важность этой социальности находит подтверждение в работе Дарвина и составляет отправную точку в кропоткинской "Взаимной помощи", начиная с которой он глубже рассматривает связи солидарности, которые делают возможной эволюцию видов.
В человеческих сообществах справедливость выражается в концепции равенства. Как напишет Кропоткин в "Этике", в главе, посвященной Гюйо, "Гюйо не оценил того решающего значения, которое в нравственных колебаниях развивающееся в человечестве понятие о справедливости, т.е. о равноправии людских существ" [16]. Но принцип равенства недостаточен. В "Нравственных началах анархизма" Кропоткин писал, что "если бы люди знали один только принцип равенства, если бы каждый, руководствуясь одним только принципом торговой справедлмвости и всегда равного обмена, постоянно думал бы, как бы не дать другим больше того, чем сам получишь от них, это была бы смерть общества.
Самый принцип равенства тогда исчез бы из наших отношений, так как для поддержания его необходимо, чтобы в жизни постоянно существовало нечто большее, более прекрасное, более сильное, чем простая справедливость" [17]. Это "нечто большее, более прекрасное" возникает благодаря излишку энергии, жизненному излишку, принцип которого сформулирован Гюйо. Избыток энергии руководит человеческими действиями благодаря неразрывному союзу с общественным; эта идея в меньшей степени развита Гюйо и в большей степени — Кропоткиным. В то время как у Ницше этот излишек жизненной энергии есть черта сверхчеловека, превосходящего "последнего человека" способностью к созданию новых ценностей, для Гюйо и Кропоткина речь идет о сверхобществе, возникновение которого связано с развитием социальной справедливости. Там, где Ницше утверждает волю к власти, Гюйо и Кропоткин видят избыток жизненной энергии, связанный с общительностью.
Таким образом, виталистская основа опирающейся на дарвиновский эволюционизм морали, которую выработал Гюйо, находит свою социальную проекцию в этических предложениях анархизма Кропоткина. Однако, подобно лучшим музыкальным произведеням, этика Гюйо и Кропоткина осталась незаконченной. В обоих случаях смерть оборвала творчество. Это — трагический парадокс, положивший предел проектированию жизненной, справедливой и либертарной морали. Хотя она осталась лишь в виде незавершенных очерков, мы ощущаем ее стимулирующую красоту.
Перевод Н.Муравина, С.Морееля и Л.Акай
1. Kropotkin P. The ethical needs of the present day // Nineteenth Century. 1904. Vol. 56, Aug. P.207-226; Kropotkin P. The morality of the nature // Ibid. 1905. Vol. 57, March. P.407-426. Текст этих двух статей использован Кропоткиным в качестве первых двух глав "Этики".
2. Mella R. La coacción moral. Barcelona: Editoral Moderna, 1922. 127 p.
3. См., напр.: Nettlau M. Bibliographie de l'anarchie. Paris, 1897. 294 p. (J.M.Guyau: p. 226; P.Kropotkin: p.72-87.)
4. Кропоткин П.А. Нравственные начала анархизма // П.А.Кропоткин. Этика. М.: Политиздат, 1991. C.310.
5. Guyau J.M. La morale d'Épicure et ses rapports avec les doctrines contemporaines. Paris: G.Baillière, 1878. 290 p. (7 éd.: Paris: F.Alcan, 1927. 292 p.)
6. Guyau J.M. La morale anglaise contemporaine; morale de l'utilité et de l'évolution. Paris: G.Baillière et Cie, 1879. XII, 420 p. (6 éd.: Paris: F.Alcan, 1911. 432 p.) Русский перевод: Гюйо Ж.М. История и критика современных английских учений о нравственности. СПб., 1898. 458, II c.
7. Guyau J.M. Esquisse d'une morale sans obligation, ni sanction. Paris: F.Alcan, 1885. 254 p. (21 éd.: Paris: F. Alcan, 1935. 254 p.) Русский перевод под редакцией друга П.А.Кропоткина Н.К.Лебедева, подготовившего издание "Этики", был сделан женой последнего Н.А.Критской: Гюйо Ж.М. Нравственность без обязательства и без санкции. М.: Голос Труда, 1923. 146 c. Испанский перевод: Guyau J.M. Esbozos de una moral, sin obligación, ni sanctión. Montevideo: C.García & Cia, 1944. 284 p.
8. На русском языке вышло пятитомное собрание его сочинений: Гюйо Ж.М. Собрание сочинений. СПб.: Изд-во О.Н.Поповой; Знание, 1898-1901. T.1-5.
9. Fouillée A.J.E. L'evolutionnisme des idées-forces. Paris: F. Alcan, 1890. XCIV, 300 p.; Fouillée A.J.E. La psychologie des idées-forces. Paris: F.Alcan, 1893. T.1-2.
10. Ницше Ф. Полн. собр. соч. М.: Моск. книгоизд-во, 1910. T.9: Воля к власти. 362 c.
11. Duvignaud J. L'anomie. Hérésie et subversion. Paris: Éd. Anthropos, 1973. 185 p.; Duvignaud J. Hérésie et subversion. Essais sur l'anomie. Paris: La Découverte, 1986. 171 p.
12. Гюйо Ж.М. Нравственность без обязательства и без санкции. C.12.
13. Там же. C.14.
14. Там же. C.83.
15. Там же. C.139.
16. Кропоткин П.А. Этика. М.: Политиздат, 1991. C.251.
17. Кропоткин П.А. Нравственные начала анархизма. C.308.