Труды Комиссии по научному наследию П.А. Кропоткина. М., 1992. Вып. 1. С. 151–170.
Публикация А.В.Бирюкова, Н.К.Фигуровской
Комментарии А.В.Бирюкова
В ночь с 11 на 12 июня (ст.ст.) 1917 г. Пётр Алексеевич Кропоткин вернулся в Россию из эмиграции, длившейся 41 год. Ещё с дороги он написал несколько писем оставшемуся в Лондоне знакомому, Сергею Петровичу Тюрину. А приехав в Петроград и немного остыв от горячей встречи и суматохи первых дней, Кропоткин послал Тюрину подробный отчёт о путешествии от Христиании до Петрограда и первых днях на родине.
Хотя письма Кропоткина Тюрину 1917–1920 годов были опубликованы ещё в 1924 г. (журнал "На чужой стороне", № 4), мы приводим два из них ввиду их несомненной важности для понимания отношения Кропоткина к русской революции. К тому же публикация в эмигрантском журнале и сегодня остаётся труднодоступной для большинства исследователей.
Петроград, Рыночная, 10.
На даче мы проживём, вероятно,
не больше 2-х недель (45, Средняя аллея,
Каменный остров,
Петроград)
26 июля / 8 августа 1917 г.
Дорогой, милый Сергей Петрович.
Вот уже во второй, — нет, в третий, раз начинаю писать Вам, и так не удаётся кончить. Сперва болезнь (простудился в день приезда), потом бесчисленное количество посетителей, масса впечатлений, налегающих одно на другое, то дивно-хороших, то глубоко-грустных, и всегда новых, до того, что раньше ничего подобного ни в жизни, ни в книгах не переживал. Потом события первых дней июля [1], а за последние две недели то, что в газетах называют "кризисом власти", т.е. перекройка Временного Правительства со всеми её последствиями в данную минуту. Ну, да когда это письмо дойдёт до Вас, всё это уже будет древнею историею. И вот это отбивает охоту писать. А между тем, только этим живешь, только об этом думаешь, и думать о чем-либо другом кажется чуть ли не преступным.
Все-таки расскажу Вам, поэтому, об нас лично. Общественное Вы, наверное, уже знаете от Гарольда Вильямса или других.
Доехали мы хорошо. Подводная немецкая лодка караулила наш пароход перед входом нашим в норвежские воды, но, увидав быстроходных военных конвоиров, поспешила нырнуть и на другой день выместила свою неудачу на полдюжине мелких торговых норвежских судов.
В Бергене мы пробыли, должно быть, несколько часов и попали на внушительную манифестацию рабочих. Повидали Warderop'а, а в Христиании встретили совершенно неожиданно старого знакомого, т.е. молодого англичанина, приятеля Саши [2], теперь женатого на норвежке, журналиста. Он попросил свою жену перевести на норвежский язык мою написанную interview, i. e. statement [3], о войне и мире, и ее протелеграфировали сейчас же в Стокгольм. Другие interviews — воображаемые.
В Норвегии к нам очень симпатичны, и когда мы уезжали из Христиании, на поезд собралась молодежь и довольно большая группа норвежских студентов с грудами роз.
Переезд по железной дороге в Христианию через высокие фьельды [4], местами еще в снегу, чрезвычайно красивый и поучительный. "Альп" нет, но высокое плоскогорье еще в том виде, в каком осталось пол-Европы. Кое-где растаял ледяной покров. И вот тут, на фьельде — первая встреча с Россией.
В одном месте полотно дороги на четыре версты было испорчено. Нужно было выйти из поезда и перенести свой ручной багаж самим. Милейший, просто очаровательный, наш спутник Б. и такой же милейший Ч[упахин], конечно, помогали нести всякую всячину; я нес свою долю и вдруг навстречу бегут четыре сестры… "Кропоткины, вы!" Оказывается, русские сёстры на отдыхе в санатории, в горном воздухе, предоставленном им Норвегией. Сердце застучало, как шальное, слёзы брызнули из глаз. Ведь — оттуда, оттуда, где кровь льётся ручьями, чтобы отстоять свой край от завоевателей.
С час, должно быть, пришлось простоять, пока перегрузили все в новый поезд. Одна молодая сестра умно, живо рассказывала, как все произошло в Петрограде: сама там была. Новая, молодая, смело смотрящая в даль Россия.
А тут же и зловещее про-германство. С нами на пароходе и в поезде ехали лондонские про-немцы и депутаты от двух дивизий с фронта из Франции. Одна дивизия дала добрых, бодрых, смелых, честных делегатов, другая — так называемых "большевиков". И тут, на фьельде, я познакомился поближе и с этой "Лондонской Россией", с героями пораженчества, с людьми, которые и во время революции найдут тысячи предлогов, чтобы оправдать своё "невмешательство", своё "моя хата с края".
И вот с тех пор семь недель, все время толчемся среди этих двух течений, и Вы знаете, как трагически отзывается на всю жизнь России и на войну вообще, это про-германство. По временам сердце обливается кровью. За день до того утомишься, что засыпаю я моментально. И вот среди ночи проснешься, как ужаленный мыслью о том, что творится «там», к чему ведет эта агитация. Какой ужасной ценой России, — всей России, придётся за неё расплачиваться, да и не одной России, а всей передовой цивилизации Европы.
В Стокгольме мы остановились только на несколько часов. Виделся с Брантингом [5]. С., ехавший с нами, протелеграфировал ему, и он встретил меня на вокзале. Мы час проговорили с ним о конференции. Его идея — верная, по крайней мере, что касается состава конференции, если не ее цели. Он сразу увидал, что если залпом созвать конференцию, то она не выразит ничьих мнений, и ее сорвут агенты германскаго правительства.
Боюсь, что и затянувши ее созыв, Брантинг ничего не добьется. Агенты Германии за это время уже успели набрать много сил и работают во всю. Стокгольм — их очаг: открыто предлагают и раздают сотенные русские бумажки — поддельные или настоящие — не знаю (две такие бумажки Шапиро [6] отобрал у одного приезжего) и почтовые марки в 15 и 20 копеек, у которых на обороте точь-в-точь таким же шрифтом, как на законных марках, напечатано — "имеет хождение наравне с разменной серебряной монетой": — "имеет хождение наравне с банкротом серебряной монеты", или "с русским разорением и грабежом". Это раздаётся щедрой рукой. Я привез две такие марки: одну передал Бурцеву.
А с другой стороны, тут же в Стокгольме — Новый Кобленц.
Путешествие из Стокгольма до Хапаранды — длинное и неинтересное: две ночи в вагоне. Затем длинная выгрузка багажа (наш застрял на шведской границе и пришлось оставить милого Ч[упахина], чтобы его выручить; привез через неделю); переезд на пароходе через реку и — Торнео. Вокзал набит русскими офицерами. Перед отъездом пришли финские рабочие с красным знаменем и гарнизон. Пришлось говорить с автомобиля — и так всю дорогу, до Петрограда. На больших станциях выходил встречать гарнизоны — в Рихимяки целый батальон с красными знаменами, полковыми и полотнами с надписями "Хлеб и Воля" и т.п. И везде приходилось говорить. В Рихимяках солдаты клялись, в ответ на мои слова, лечь костьми, но не допустить немцев до Петрограда; в Выборге — молчали и оглядывались на большевика, выражавшего всей своей позой: "Слыхали вас, таких-сяких". В Белоостров приехали навстречу корреспонденты. В Петроград добрались только в 2 ч. ночи, вместо полночи, из-за этих остановок. Толпа ждала спокойно, но когда поезд медленно входил в вокзал под звуки "Марсельезы" и крики караула Семеновцев, все старания удержать пришедших встречать были напрасны, и толпа в 60.000 человек бросилась к вагонам, колыхаясь волнами из стороны в сторону. Когда я попытался выйти и не захотел, чтобы несли на руках, постарался пройти к почетному караулу Семеновцев, меня чуть не раздавили; Соня даже чуть не упала. Спасибо, человек 8 Семеновцев, сцепившись руками вокруг меня, провели в зал, где ждали приехавшие встретить. Но с какими усилиями!
Только когда уже было светло, добрались до Рыночной.
Все следующие две недели приходили посетители, и я учился все время, стараясь понять, как стоит дело во всяких направлениях: война, продовольствие, настроение рабочих в городах, крестьян, буржуазии и т.д. Иные факты до того прекрасны, другие до того ужасны по последствиям, что две–три недели приходилось всё время переходить от умиления к ужасу и от ужаса к умилению. Ну, конечно, старость взяла своё. Простудился уже с первого дня, — начало формироваться что-то в левом легком, значит — лежанье в постели, банки и т.д. предотвратили готовившееся воспаление. И целых пять недель тянулось что-то в легком и горле. Ни в одном митинге не мог говорить — больше шёпота не мог добиться от своего горла. В первый день в Большом театре говорил, как молодой. Нехорошо быть старым в такие минуты. Не стану писать о положении в России. Вы его, верно, знаете из газет, а я не в силах этого писать. Буду, значит, продолжать личное. Так как я и Саша хворали, а доктор велел выбраться безотлагательно из Петрограда, то мы переселились на Крестовский, на дачу одного голландца, предлагавшего эту дачу моей племяннице — Половцевой, которая осталась без квартиры. Роскошный, громадный сад, почти парк, с чудными деревьями. Лето — сухое, и мы оба, Саша и я, поправились. Зато Соня разболелась чем-то вроде желудочной инфлуэнцы.
В дни 3–5 июля у нас на Каменном Острове было тихо; но пальба в Петрограде была ясно слышна. По телефону мы знали, что происходит, и сразу видно было, что дело уладится, не доходя до гражданской войны.
Эту последнюю неделю я много видел народу, и здесь, и в Петрограде. Вы, верно, уже знаете из газет о сделанном мне предложении, я, конечно, моментально его отклонил, но сколько мог, помогал людям согласиться на чём-нибудь и направить усилия на строительство внутренней жизни, доходящей до большой разрухи.
При этом приходилось входить не только в общие "политические" соображения, а, главным образом, в подробности, мелкие частности нового, повсюду слагающегося строя, взаимного отношения различных органов общественной и хозяйственной жизни. — Вы знаете, как меня интересует именно эта часть, и со мной охотно об этом говорят; ну, и трения приходилось хоть сглаживать. Момент ведь ужасный мы переживаем. Хорошо то, что выдвинулись люди молодые, твердо верящие, что глубокие перемены нужны, что out необходимо, властно impose themselves [7], и верящие в конечное торжество народного здравого смысла.
Я говорю не о тех "детях" и клубных агитаторах большевизма и максимализмов: эти повторяют перед новыми аудиториями свои эмиграционные речи парижских митингов, не замечая, что от них ждут ответа на вопрос: "как?", а не "что?"
Эти — иные безнадежны, другие учатся понемногу, но среди несравнимо более серьёзных людей крепко держится вера, что если дружно приложить добровольно готовые работать силы, внутренняя жизнь наладится к чему-то новому и хорошему. А только вера дает силу осуществить желаемое.
Только военное положение плохо, хотя и тут приезжающие с фронта уверены, что понемногу и тут дело наладится. Если бы немножко больше здоровья, я давно бы был там. Вот где Земский и Городской Союзы могли бы много сделать, если бы за эти месяцы они не завяли, или вернее — их не заставили завять. Очень серьезно мне некоторые советуют ехать в Москву, говоря, что оттуда придет подъем духа, не такими героическими средствами, как женские батальоны смерти и ударные батальоны, а общим заражающим подъемом, но я колеблюсь. Чувствую, что и здесь могу пригодиться в тяжелую минуту, ну, и пост здесь опаснее: Рига не за горами.
Ну, а теперь, дорогой Сергей Петрович, как Вам живётся в Лондоне? Как идёт Ваша работа? Налаживается ли она? Надеюсь, англичане еще не махнули на нас рукою? Как идет наше "общество сообщения верных сведений о России"? Мы здесь совсем не видим английских газет и скучаем без них. Продолжаете ли Вы ездить на week-end’ы в Брайтон и видаете ли Вы кого-нибудь из наших брайтоновских знакомых? Не бываете ли вы у наших милых Jennings’а, у Miss Lucas, у Sims. Если кого увидите, передайте им, пожалуйста, от нас обоих самые сердечные приветы. Как в Англии относятся теперь к России? Надеюсь, все умные люди понимают, что такой глубокий переворот, какой совершается в России, неизбежно влечёт за собой такие результаты, особенно когда германское правительство так искусно использовало влияние германской социал-демократической партии во всей Европе (и особенно в России, где на Берлин смотрят, как католики смотрят на Рим), чтобы поддерживать иллюзию мира, которому мешает только Англия и иллюзию социал-демократической революции, готовой вспыхнуть в Германии.
Опять сбился на общественные, жгучие, наболевшие вопросы. Напишите непременно, как идут дела Земского Союза в Англии. Я был, конечно, тотчас приезде у кн. Львова [8], видел его раза четыре, однажды как раз в день 18-го июня, потом во время правительственного кризиса, и накануне своего отъезда в Москву он был у нас на даче. Мы оба понравились друг другу, и я очень жалею, что он вышел из правительства: он и его помощники из Земского Союза серьезно работали, чтобы организовать всё Земское Самоуправление на широко демократических началах. И я уверен, что в последнем кризисе он не дал бы ему затянуться так долго.
Спасибо Вам пребольшое за оба пакета с письмами. Я Вам писал раз, но то было короткое письмо наспех. Тогда же писал нашей милой Miss Tashoff. Видели ли Вы ее? Если увидите, расскажите об нас. Соня никому в Англию еще не писала. Сперва хлопоты по устройству большого (очень удачного) митинга в пользу военнопленных, потом по Обществу заботы о них (очень запущено), а потом вот уже третью неделю нездорова, сильно похудела и ослабела.
Довольны ли Вы нашей Marie [9]? Как ее дела?
Ну, довольно на сегодня. Крепко обнимаем Вас оба, любим Вас и ждём, когда опять свидимся. От всего сердца желаем Вам, дорогой, милый Сергей Петрович, всего, всего хорошего. Если увидите нашу nursie, скажите, что оба ее крепко обнимаем.
Искренно Вас любящий
П. Кропоткин.
Очевидно, с приглашением выступить на одном из упомянутых в этом письме митингов связана следующая записка Кропоткина, сохранившаяся в фонде Половцевых в Отделе рукописей Гос. публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (ф.601, ед.хр. 1245).
Товарищи.
Благодарю вас очень за ваше приглашение. Мне очень приятно было бы говорить на вашем митинге, тем более, что многое есть что сказать по поводу великих событий, когда все силы требуются на защиту завоеваний Россией свободы от натиска Германской и Австрийской империй с их приспешником — болгарским царём.
С удовольствием я присоединил бы мой голос к вашему. Но, к сожалению, совершенно неспособен говорить на митинге, иначе непременно приехал бы.
Впрочем, события говорят сами за себя, и мои слова ничего не могли бы прибавить к тому, что всякий искренний человек чувствует сам — именно, что борьба в Европе идёт теперь между двумя противоположными началами: народным, демократическим началом и началами реакции, на защиту которых ополчился Союз Трёх Императоров. Один из этих трёх заговорщиков уже свергнут с престола.
Остаётся свергнуть и двух остальных. И именно этот вопрос решается теперь на фронтах.
Братский привет.
П. Кропоткин.
Следующее письмо С.П.Тюрину Кропоткин написал уже из Москвы, куда он поехал для участия в Московском Государственном совещании.
| Москва, Больш. Никитская, 44. | 4 сентября 1917 г. |
Дорогой, милый Сергей Петрович.
Хоть несколько слов хочу Вам написать. Жизнь идет таким темпом, что и здоровому не остается времени для дружеских писем. А тут еще хвораю.
Мы прожили лето, до Московского совещания, на даче, на Каменном Острове среди чудного большущего сада-леса с Сашею и её мужем и с племянницею-вдовою Половцева археолога. Ей предложил эту дачу Голландский консул, а она пригласила нас.
Так как я не принадлежу ни к каким группам, то не мог быть на Московском Совещании, но Керенский и др. решили пригласить Бабушку [10], Плеханова, Морозова [11], Панкратова [12] и меня вне групповых. И вот я попал, наконец, в Москву. Борис Федорович Лебедев [13] получил билет, как мой секретарь, а Софья Григорьевна приехала позже и застала только вечернее заседание последнего дня, так что, к сожалению, не присутствовала на знаменательнейшей овации в пользу провозглашения Республики.
Я предложил это в очень скромной форме (до того даже никто слово "Республика" не упоминал), а именно нисколько не предвосхищая прав Верховного Учредительного Собрания, а только облегчая его задачу, высказать пожелания Совещания в пользу Республики. Весь зал вскочил на ноги и устроил бурную овацию. Она продолжалась долго: минуту или полторы. Я обвел глазами всю залу, весь партер, вся левая в ложах — на ногах. И к моему удивлению, — вся правая — тоже; особенно поразил меня бель-этаж (промышленники, финансисты), всё время будировавшие и демонстративно остававшиеся безмолвными при демократических овациях левой.
Керенский прав в декларации, Республика была принята Совещанием единогласно. К сожалению, по заранее условленному принципу, никакого постановления Совещание не имело права сделать. Оттого я и высказался так скромно.
Вот почему, мне кажется, Корниловское выступление, хотя им несомненно хотели воспользоваться роялисты, не имело бы никаких шансов на успех. Не в этом главное горе России, а в дезорганизации Армии — всем вообще: усталостью, бездействием, упадком духа, всем предыдущим поклонением перед Германией и игнорированием латинского мира, и, конечно, германскими, широко оплаченными агентами, — в дезорганизации Армии и надвигающемся голоде. Полфунтом хлеба, и фунтом для мускульного рабочего, нельзя прожить; а всё остальное очень трудно достается, даже в малых количествах. Новая Городская Дума из с.-р'ов учится городскому хозяйству. Как только выздоровею, попробую помогать ей в строительстве и «завоевании хлеба». Но — задача нелёгкая.
Со времени совещания всё болею. Два дня спустя слег от инфлуэнцы. Схватил от моего соседа по месту. Двенадцать дней не выходил. А как только поправился, сперва Соня, а потом я заболел какой-то скверной гастрической болезнью — поветрие. Третьего дня температура была совсем близка к ста четырём [14].
В Москве чувствую себя куда лучше, чем в Петрограде, что касается личных друзей. Нас устроили у очень хороших людей (Большая Никитская, 44), и Соня радуется, что они взяли на себя кормление нас. Должно быть, тут и останемся на зиму.
В Петербурге я ближе познакомился с Керенским и полюбил: высоко-трагическое его положение. Здесь часто вижусь с Георгием Евгеньевичем [15], и мы очень его полюбили. В трагический момент он сейчас же поехал в Петербург помогать Керенскому, и я поехал бы с ним, если бы не лежал с повышенной температурой. И сейчас еще лежу. Лечит меня проф. Ланговой, специалист по кишечным заболеваниям и очень симпатичный.
Я глубоко верю, что Россия справится с теперешней разрухой. Но пережить ей придется тяжелую годину. Я говорил с Георгием Евгеньевичем, — нельзя ли найти нужные строительные силы в Земствах и организовать Земскую Россию для неизбежной перестройки, как он организовал Земский Союз для войны как серьезную политическую силу. Но земства больше нет. Новые Земства, где и выбраны — из всякого сброда, назвавшего себя эс-эрами, не больше стоят, чем новые Думы: ни знания, ни опытности, ни привычки к работе. Всему надо учиться, а знающих отталкивают, или знающие будируют. Я умолял их в Совещании дать свои — не капиталы, а знания — промышленности и торговле. Об этом рассуждали и решили, что их время еще не пришло. Когда же придет. Болею, а то заставил бы высказаться.
Но довольно.
Получили ли Вы мое письмо, написанное с дачи, должно быть, в июне?
События Вы, наверно, знаете, без прикрас. Вы там за это страдаете. Представьте, как они здесь отзываются. Французские друзья спрашивают, отчего не пишу, и, по-видимому, догадываются сами, отчего. Если увидите Gardiner'а — скажите ему, отчего. Он поймет.
Вы помните, может быть, что я писал Вам о моей беседе с гарнизоном в Выборге по пути в Петроград. Ясно, что на Выборг немцы направили особые силы.
Как вы живете, дорогой, милый Сергей Петрович. Не пеняйте, что я не был еще у Вашей матушки. Слёг через два дня после совещания. Соня тоже сильно хворнула, и забота обо мне. Нигде не была.
На второй день совещания, перед его открытием, был свободный час, и с Борисом мы проехали на автомобиле в Штатный переулок. Дом, где умерла моя мать — очаровательный. Прислуга пустила нас (хозяева в деревне) и я нашёл спальню, где умирала наша мать, только вместо двуспальной деревянной кровати стоят две малые. И дом в Мало-Левшинском остался такой же.
Пишите, дорогой. Здесь есть французский и американский консулы (верно, и Английский), все охотно перешлют сюда письмо. Так хочется услыхать от Вас, как Вы живете, что думают о России в Англии?
Как поживают наши Брайтоновские друзья? Видели ли Вы нашу милую nursie? Встречаетесь ли с милым д-ром Jonides'ом и его семьей. Скажите всем: время проходит либо в лихорадочных переживаниях, как 3-5 июля, 20 июля, Совещания, министерских кризисов, либо в постели.
Крепко, крепко обнимаем Вас оба, дорогой, милый друг.
Крепко любящий Вас
П.Кропоткин.
Стенограмма выступления Кропоткина на Московском совещании опубликована (Государственное совещание. М.; Л.: ГИЗ, 1930. С.229–232), поэтому мы позволим себе процитировать из неё лишь небольшой отрывок, весьма актуально, на наш взгляд, звучащий сегодня:
"Мне кажется, нам, в этом Соборе русской земли, следовало бы уже объявить наше твёрдое желание, чтобы Россия гласно и открыто признала себя республикой. При этом, граждане, республикой федеративной! Товарищи и граждане, заметьте, я не понимаю федерации в том смысле, в котором это слово употребляют, говоря о федерации в Германской империи: это не федерация. И если бы в России, на несчастье, различные народности разбились на мелкие государства: кавказское, украинское, финское, литовское и т.д., то это была бы такая катавасия, которую мы видим на Балканском полуострове. Это было бы поприщем для таких же интриг между всеми царьками — романовскими, т.е. гольштейн-готторпскими, кобургскими к т.п. Нет, не такая федерация государств нам нужна, а федерация, которую мы видим в Соединенных Штатах, где хотя каждый штат имеет свой парламент и этот парламент заведует всеми внутренними делами, но во всех делах, где требуется согласие нескольких штатов, там они выступают как тесный союз, как действительная федерация".
На многих присутствовавших в зале речь Кропоткина произвела сильное впечатление именно благодаря призыву к единению. Историк Н.И.Кареев в своих мемуарах вспоминал: "Кропоткин, с большой белой бородой, говорил о необходимости братской любви, напомнив мне легенду об апостоле Иоанне, который, по преданию, в старости не уставал повторять: «Дети, любите друг друга». По окончании его речи [...] мой сосед наивно сказал мне: «Вот кого бы сделать президентом республики» [...]
Ничто вообще так мало не соответствовало миролюбивой речи Кропоткина, как та озлобленная атмосфера, которая наполняла зал Большого театра" [16].
Кропоткин, конечно, не был смиренным и кротким апостолом: таким он выглядел на фоне того озлобления, которое стремительно нарастало в обществе и находило свое выражение, в частности, в перебранке на Государственном совещании.
С обликом апостола, человека не от мира сего, не согласуется и вполне деловое письмо Кропоткина известному издателю и общественному деятелю Михаилу Васильевичу Сабашникову, посланное вскоре после приезда Кропоткина в Петроград. Оно сохранилось в фонде М.В.Сабашникова в Отделе рукописей Гос. библиотеки СССР им. В.И.Ленина (ф.246, карт.4, ед.хр.75) и ранее не публиковалось.
24/VI 1917
Петроград
Многоуважаемый Михаил Васильевич.
Благодарю Вас очень за Ваше письмо от 12-го июня, с проектом договора и банковым переводом на пять тысяч рублей. Этого аванса я не буду трогать, пока мы не заключим окончательного договора.
На счёт этого договора я позволю себе сделать следующие замечания:
По первому пункту — я думал уступить Вам право на издание моих сочинений в определённом количестве экземпляров. Издательству "Знание" [17] я уступал право издания некоторых томов моих сочинений в 20-ти тысячах, а других в 10-ти тыс. экземпляров. Но так как теперь издания расходятся, говорят, в большем количестве, чем прежде, то, конечно, мы могли бы установить другую цифру, какую Вы найдёте удобной. Основная моя мысль та, что я не хочу расставаться с авторским правом, так как издательства переходят иногда в другие руки, и новые владельцы могут относиться совершенно безразлично к книге, — как оно и случилось с издательством «Знание».
План полного Собpания Сочинений был, сколько помнится, в 8-ми томах. Во всяком случае, в хронологическом порядке он мог бы быть такой:
I. Речи Мятежника (я привёз новый, редактированный мною перевод).
II. В русских и французских тюрьмах.
III. Хлеб и воля или Завоевание хлеба.
IV. Поля, фабрики и мастерские (или Земледелие и промышленность. Предстоит сделать новый перевод с нового английского издания).
V. Записки Революционера.
VI. Взаимная помощь.
VII. Русская литература (вышла в новом английском издании, слегка исправленном).
VIII. Современная Наука и Анархия.
IX. Великая Французская Революция.
X. Влияние Среды и Борьба за Существование (новый томик из английских статей, ещё не изданный в Англии и ещё не переведённый).
Затем есть много статей, помещавшихся в наших анархических газетах и в Nineteenth Century, которые когда-нибудь, вероятно, захотят издать отдельными томами, а также некоторые географические работы, изданные Русским Географическим Обществом (как например, «Высыхание Азии» и т.д.), или же только по-английски. Но эти работы в наш договор, я думаю, не должны входить, так как первые должны войти в разряд брошюр, на которые я не удерживаю права собственности, хотя том или два можно было бы издать, например, статьи о рабочем движении в Европе за 20–25 лет, о Финляндии, об движении "Народная Воля", об Николае II etc., но это может быть предметом особого договора.
Пункт второй касается изданных уже брошюр, на которые я не сохраняю авторских прав. Их список я постараюсь составить по возможности полный; но так как я отказался от авторских прав на все свои брошюры, то многие издают их, не уведомляя меня, и сообщать Вам обо всех этих изданиях мне было бы невозможно.
Пункт третий. Здесь возникает вопрос, какой характер Вы предполагаете дать изданию моих сочинений?
Из долгого опыта за границей я убедился, что расходятся только дешёвые издания моих сочинений. Английские и немецкие издатели выпускали красивые и более дорогие издания моих сочинений (Мемуары, Взаимная Помощь, Русская Литература), но настоящая продажа шла только тогда, когда, рядом с более дорогим, выходило дешёвое издание (в шиллинг или в марку). Рублёвые издания «Знания» расходились хорошо, а книги «Земледелие и Промышленность», издание «Посредника», продававшейся за 80 к., разошлось 4 издания.
Замечу только, что для дешёвых изданий 20% автору может оказаться слишком много, если не предполагается продажи свыше 30 или 40 тысяч.
В пункте 4-м придётся в таком случае заменить слова "из 20%" на "из авторских процентных отчислений".
Наконец, вопрос, когда Вы думаете начать издание, и с чего начать?
Мне кажется, что не теряя времени можно было бы, вернее, следовало бы, издать 3 тома: Записки Революционера, Великая Французская Революция и Земледелие и Промышленность (это последнее — как только будет сделан новый русский перевод с последнего издания).
Вот, кажется, всё.
Извините, пожалуйста, что так замешкал ответом. Безусловно, себе не принадлежу.
Надеюсь скоро попасть в Москву и тогда лично познакомиться с Вами.
Примите уверение в полном уважении
П.Кропоткин
Ещё одно.
Ко мне приходил один человек из издательства «Солдат Гражданин». Я ответил ему, что на свои брошюры я предоставил право издавать всем. Они — общее достояние. На книги же уступаю право издателю. Они начали печатать под заглавием Завоевание Хлеба одну из моих книг с непросмотренного мною и, вероятно, не очень точного перевода. Я указал, что если мы окончательно согласимся с Вами, то отчего бы издательству "Солдат Гражданин" не купить у вас 10, 20, 50 тысяч экземпляров, — раз у них есть возможность столько распространить. В 70-х годах наш кружок покупал так у Полякова [18] (на наличные за пол-цены) издания Лассаля и др.
Это было бы лучше, чем делать не-авторизованные издания.
П.К.
На всякий случай прилагаю копию с моего договора с Знанием». В нём точно выражены мои намерения.
К сожалению, по ряду причин планировавшееся издание собрания сочинений не состоялось (история переговоров с Кропоткиным кратко изложена М.В.Сабашниковым в его воспоминаниях [19]), и тем важнее публикуемое письмо, что предложенный в нем план не только не осуществлен до настоящего времени, но и не известен исследователям творчества Кропоткина.
Следующее письмо, также не публиковавшееся, адресовано известному теоретику анархизма Алексею Алексеевичу Боровому. Несмотря на свою краткость и заметную сухость (по-видимому, адресаты ко времени его написания не были еще знакомы лично, хотя переписывались по крайней мере с 1913 г.: письма Кропоткина А.А.Боровому за 1913–1918 гг., включая публикуемое, хранятся в фонде П.А.Кропоткина в ЦГАОР — ф.1129, оп.2, ед. хр.10), письмо свидетельствует о несомненной симпатии и доброжелательности Кропоткина к адресату.
45. Средняя Аллея, Каменный остров
После 1/VIII: 10, Рыночная, Петроград
21 июля 1917.
Многоуважаемый Алексей Алексеевич.
Сердечно благодарю Вас за ласковое приветствие и за книги, так любезно переданные мне Вашею супругою.
Мне давно хотелось встретиться с Вами, и я очень жалею, что до сих пор это не удавалось. Надеюсь, что чистый воздух деревни быстро восстановит ваши силы, и что-либо здесь, либо в Москве мы-таки встретимся.
Вашу брошюру "Либерализм, Социализм и Анархизм" прочел с большим интересом и начал читать 1-й том "Истории Личной Свободы". Очень рад был, что вы заступились за "Archives parlamentaires". Для парламентской истории Революции Archives parlamentaires и, конечно, Duvergier Collection de constitutions при проверке другими источниками, очень удобно.
Насчет брошюры многое хотелось бы сказать, но времени так мало остается для писем в горячее теперешнее время, что придется отложить до личного свидания.
Какая досада, что у меня здесь нет нашей анархической литературы, хотя бы только русской! Многое вы, верно, прочли бы с интересом (кстати, Коммунистический Манифест Маркса и Энгельса, в экономической своей части, заимствован не из анонимной брошюры, а из очень известной (кажется, даже судившейся?) брошюры Консидерана, изъятой из обращения после июньских дней вместе со всей Фурьеристской литературой — до того изъятой, что во Франции невозможно купить ни одного экземпляра сочинений Pecqueur'a, Considerant, Buret и т.д., и мы нашли их только — в Москве! должно быть, со времен петрашевцев).
Ну да встретимся как-нибудь, поболтаем. А пока позвольте сердечно пожелать вам полного выздоровления: я тоже пережил воспаление легких и т.д., и поправился.
Поправляйтесь и вы.
Искренне вам преданный
П. Кропоткин
Наконец, еще одно публикуемое здесь письмо адресовано совсем незнакомому Кропоткину человеку — священнику, о.Александру Орнатову, сыну колоритного cельского священника, который упомянут в "Записках революционера". В 1873 г., во время приезда П.А.Кропоткина в доставшееся по наследству от отца с.Петровское Тамбовской губ. отец адресата уговаривал молодого Кропоткина: "Если у вас лежит к тому сердце, так вы идите [...] и с евангелием в руках проповедуйте крестьянам... Вы сами знаете, что проповедовать… Никакая полиция не разыщет вас" (Кропоткин П.А. Записки революционера. М.: Мысль, 1990. С.279). Именно об этих разговорах вспоминает Кропоткин в публикуемом письме, которое хранится в Отделе рукописей Гос. публичной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина (ф.601, № 1255).
Петроград, Рыночная,10
20.VII.1917
Уважаемый Александр Николаевич, благодарю Вас очень за Ваше милое письмо и привет. Мне очень жаль было узнать, что Вашего батюшки уже нет в живых, и вместе с тем в высшей степени приятно встретиться на жизненном пути с его сыном, и где же? — в том самом Петровском, где мы подолгу вели задушевные разговоры с Вашим отцом.
Вот и лучших времен дождались. Очень бы хотелось мне посетить и сыновей моих старых знакомых из крестьян, но дорога дальняя, и не знаю, удастся ли попасть к Вам.
Очень уж тяжелые времена приходится переживать России вследствие германского нашествия не только на Россию, но и на западную Европу вообще. Все усилия, которые мы делали среди западно-европейских рабочих, чтобы предотвратить войну, не помешали правителям Германии и Австрии вселить своим рабочим мысль, что лучший путь к обогащению их стран будет завоевание в Бельгии, во Франции, в России и на Балканском полуострове, а также и в Азии, особенно в Малой Азии.
Нужно сказать, что народ в самой Германии и Австрии жестоко поплатился за то, что поддержал затеи своих императоров и бросился на завоевания. Но вся Европа, особенно Франция и Россия, Сербия и Румыния, жестоко страдают из-за этих затей, а России приходится выносить при отсталости у нее промышленного дела жестокую разруху.
Но я верю, что теперь, когда Россия отделалась от внутренних врагов, она справится и в новых условиях начнет развиваться так, как мы бывало с Вашим батюшкой мечтали.
Вы просите меня прислать книг. Правду сказать, я еще не разобрался в разных изданиях, но посылаю Вам несколько. Черкните как-нибудь — понравились ли Вам. Крепко жму руку. Всего хорошего.
П.Кропоткин.
1. Кропоткин имеет в виду так называемый "июльский кризис" Временного правительства. 2 июля ряд его членов, принадлежавших к партии кадетов, подали в отставку. На следующий день в Петрограде происходили манифестации с требованием передачи власти в руки Советов. Во время демонстраций произошло несколько вооруженных стычек демонстрантов (преимущественно солдат) с войсками, лояльными по отношению к Временному правительству.
2. Дочь Кропоткиных Александра.
3. Интервью, т.е. заявление (англ.).
4. Фьельды — платообразные вершинные поверхности гор Скандинавского п-ова; имеют ледниковое происхождение.
5. Карл Яльмар Брантинг (1860–1925) — один из основателей и лидеров Социал-демократической партии Швеции, в 1917–1913 гг. — министр финансов Швеции.
6. Александр Шапиро — анархист, один из близких друзей Кропоткина.
7. Обязательны (англ.).
8. Князь Георгий Евгеньевич Львов (1861–1925) в марте–июле 1917 г. возглавлял Временное правительство.
9. Marie — служанка в доме Кропоткиных в Брайтоне.
10. Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844–1934) — один из лидеров партии эсеров.
11. Николай Александрович Морозов (1354–1946) — революционер, шлиссельбуржец.
12. Василий Семенович Панкратов (1864-1925) — один из первых рабочих-революционеров, шлиссельбуржец. В 1917 г. — комиссар Временного правительства по охране царя.
13. Зять П.А.Кропоткина, муж дочери Александры.
14. Кропоткин пользуется принятой в англоязычных странах шкалой Фаренгейта.
15. Князь Г.Е.Львов. См. прим. 8.
16. Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л.: Изд-во ЛГУ, 1990. С.269-270.
17. "Знание" — культурно-просветительское издательство, идейным руководителем которого был М.Горький. В 1906–1907 гг. выпустило единственное до настоящего времени собрание сочинений Кропоткина на русском языке. Из предполагавшихся семи томов вышло только пять.
18. Николай Петрович Поляков (1843–1905) — издатель-демократ. Сотрудничал с кружком "чайковцев" — издавал литературу по взаимной договорённости с кружком. О сотрудничестве П.А. и А.А.Кропоткиных с издательством Н.П.Полякова см.: Толстяков А.П. Люди мысли и добра. М.: Книга, 1984. С.158–168.
19. См.:. Сабашников М.В. Воспоминания. М.: Книга, 1988. С. 436.