А.В. Буганов
ОТНОШЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА К РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1877–1878 годов
(По материалам последней четверти XIX в.)
История СССР. 1987. № 5. С. 182–189.
Для анализа процесса развития национального самосознания показательно изучение исторических представлений крестьянства о войнах. Во время войн наиболее интенсивно идет осмысление общенациональных и патриотических задач и интересов. С этой точки зрения выбор темы статьи не случаен. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. и предшествовавшие ей события на Балканах носили национально-освободительный характер, они вызвали в России невиданное со времен Отечественной войны 1812 г. общественное движение в защиту славян. К войне 1877–1878 гг. можно отнести слова В.И. Ленина, сказанные по отношению к другим войнам данного периода: «войны… были связаны… с важнейшим „народным интересом“, именно: с могучими, затрагивающими миллионы буржуазно-прогрессивными, национально-освободительными движениями, с разрушением феодализма, абсолютизма, чужестранного гнета» [1].
Отношение крестьянства к войнам составляет часть широкой проблемы общественного сознания крестьянства, занимающей всё большее место в исторических исследованиях. Вопросы развития национального самосознания крестьянства, в частности отношение к справедливым войнам, специально в историографии не рассматривались.
В дореволюционный период вопрос о русско-турецкой войне 1877–1878 гг. нашел отражение в трудах общеисторического характера [2]. Основное внимание в них уделялось изображению военных действий, дипломатической переписке. Вопрос об отношении различных слоев русского общества и, в частности, трудящихся масс к войне затрагивался в незначительной степени. Данная проблема стала разрабатываться лишь в советское время [3].
Источниковую основу данной статьи составили материалы архива В.Н. Тенишева из Государственного музея этнографии народов СССР в Ленинграде и документы, опубликованные в трехтомнике «Освобождение Болгарии от турецкого ига» (т. 1–3. М., 1961–1967). Указанный фонд содержит ответы корреспондентов частного «Этнографического бюро» В.Н. Тенишева на вопросы «Программы этнографических сведений о крестьянах Центральной России». Документ, разработанный членами бюро, практически охватывал все стороны жизни крестьян. Он распространялся среди сельской интеллигенции — учителей, семинаристов старших курсов, земских чиновников, священников и частично крестьян. Местным корреспондентам вменялось в обязанность давать развернутые ответы с обозначением точного адреса, времени описываемых фактов и событий. Труд этот оплачивался.
Назначение «Этнографического бюро» состояло в просмотре, отборе поступавших из различных губерний рукописей корреспондентов.
В фонде содержатся материалы по 23 губерниям центральной и северной частей России. Рукописные ответы корреспондентов с мест относятся к 1896–1900 гг. Не во всех анкетах корреспонденты сообщали сведения по разделу русско-турецкой войны. Их ответы порой отличались противоречивостью, различными подробностями изложения. Тем не менее в целом они дают возможность с большой степенью достоверности исследовать специфику крестьянского сознания. Нами привлекались те ответы, в которых освещалось отношение крестьян к войне 1877–1878 гг. (раздел программы «О русско-турецкой войне»), проникновение в их среду вестей и слухов о военных событиях (раздел «Вести и слухи») и ряд других вопросов.
Сведения, приводимые в разделе «О русско-турецкой войне», выявляют отношение народа к данному событию как в период его совершения (пожертвования, добровольное участие), так и спустя 20 лет, в конце XIX в. В этом же разделе можно найти ответ на вопрос об источниках получения крестьянами информации о войне.
Вторая группа источников является в основном комплексом полицейских донесений времени 1875–1878 гг. На страницах первого тома издания «Освобождение Болгарии…» (хронологические рамки тома — от начала событий в Боснии и Герцеговине летом 1875 г. до объявления войны 12 апреля 1877 г.) впервые нашли отражение сведения о русском добровольческом движении в Сербию. В документах характеризуются социальная среда добровольческого движения, его побудительные мотивы. С источниковедческой точки зрения данные материалы интересны прежде всего для показа широкого сочувствия русских крестьян освободительной борьбе южных славян, для изучения вопроса о том, в какой мере крестьяне в период самой войны были осведомлены о военных действиях.
При анализе документов подобного типа следует иметь в виду возможность наличия в них верноподданнических преувеличений, бюрократических штампов и т.д. В то же время в приводимых сообщениях не могли не отразиться реальные настроения крестьян в эпоху русско-турецкой войны.
Предваряя анализ материала, следует оговорить, что, если высказывания крестьян о войне во время, предшествовавшее ее началу, и в самом ее ходе говорят прежде всего об интересе к войне, об определенной осведомленности крестьян, то воспоминания конца XIX в. свидетельствуют об определенной устойчивости представлений, их историческом характере. С учетом сказанного изложение материала будет дано в хронологической последовательности — с одной стороны, отношение крестьян в 70-е гг. к событиям русско-турецкой войны, с другой — отношение к ней спустя 20 лет, в конце XIX в. В соответствии с поставленными задачами необходимо рассмотреть вопрос об источниках информации крестьян о войне в 70-е гг. и в последующее время, показать, в каких конкретных поступках выражались взгляды крестьян, как понимали они цели, характер войны, какие исторические события, лица пользовались популярностью в народной среде.
Характер взглядов и представлений крестьян о тех или иных событиях зависит во многом от степени их осведомленности, другими словами, от количества и качества поступающей информации. Выявление источников информации, интенсивности их проникновения в крестьянскую среду существенно при изучении уровня общественного сознания народных масс. Решение данной задачи необходимо и при объяснении причин популярности в народе русско-турецкой войны. Наряду с уже упоминавшимся национально-освободительным характером войны, другой существенной причиной ее популярности явилась большая информированность крестьян о военных событиях, по сравнению, например, с предыдущими войнами.
Одним из источников получения сведений с театра военных действий служили газеты. «Крестьянское население, возбужденное доходящими до него по слухам газетными известиями… действительно глубоко проникнуто сочувствием к безотрадному положению славян Балканского полуострова…» [4], — сообщалось в рапорте начальника Псковского губернского жандармского управления. Сходная оценка роли прессы в «возбуждении и доведении народного настроения до настоящей степени напряженности» содержится и в донесении шефу жандармов Н.В. Мезенцову из Московской губернии [5]. В сообщениях с мест корреспондентов «Этнографического бюро» встречаются данные противоположного характера. В Грязовецком уезде Вологодской губернии, например, ход войны крестьянам «положительно не был известен за неполучением никем из крестьян газет или ведомостей» [6]. На плохую осведомленность крестьян о войне указывали информаторы из Владимирской, Тверской, Ярославской губерний [7].
Довольно редки сообщения о том, что крестьяне получали в это время (70-е гг.) газеты, которые «ходили по рукам и читались при большом многолюдстве» [8] (информация корреспондента «Этнографического бюро» В. Максимова из Новоладожского уезда С.-Петербургской губернии в 1898 г.). В Череповецком уезде Новгородском губернии «местное купечество и разная деревенская интеллигенция постоянно выписывали газеты, а во время войны газеты выписывались в увеличенном количестве. Некоторые зажиточные крестьяне сами выписывали какую-нибудь недорогую газету или листок, иногда в складчину… В деревне Поладьино поставщиком и чтецом газет был Михаил Васильевич Заводчиков… В праздничный день, а иногда и в будни, как выдается часок, мужики идут к Заводчикову и просят почитать про войну газету или рассказать на словах, что пишут и что слышно с войны» [9] (информация корреспондента В. Антипова).
Из того же Череповецкого уезда Новгородской губернии сообщал А. Власов: «Во время войны священник выписывал газету. По его словам, многие крестьяне бросали полевые работы и спешили к нему за вестями с театра войны, как только получалась почта; номер газеты выпрашивался и ходил из деревни в деревню, пока не истрепывался в лоскутки» [10].
Несомненно, что газеты при всей их малодоступности для крестьян, сыграли положительную роль в доведении до населения информации о войне. Известия о ходе военных действий, почерпнутые, в конечном итоге, из газет, проникали в селения от крестьян, возвращающихся из городов с заработков, от крестьян, «часто бывающих в трактирах… и читающих или слушающих там газеты…» [11]. Крестьяне узнавали о ходе войны также из проповедей священников [12]. В Дорогобужском уезде Смоленской губернии с началом войны «крестьяне не пропускали ни одной церковной службы, желая что-нибудь услышать про „воинство“» [13]. Сведения о войне содержались в письмах односельчан с фронта. Сообщение корреспондента «Этнографического бюро» Т. Иванова из Спасского уезда Казанской губернии в 1899 г. позволяет судить о характере содержащейся в письмах информации. С особой подробностью в них излагались тяжелые условия походной жизни, а также сведения, «кто из знакомых убит или ранен, когда, как тяжело… Читались эти письма всюду на улице, потом крестьяне пересказывали их содержание членам своей семьи» [14]. В ряде случаев крестьянам попадались в руки книги, брошюры благотворительных учреждений [15].
Вести и слухи быстро распространялись. Например, сообщение о падении Плевны стало известно «не позже как на пятый день в самых отдаленных уголках Ефремовского уезда Тульской губернии» [16].
В качестве «разносчиков» вестей и слухов корреспонденты «Этнографического бюро» называют в первую очередь «прохожий народ, останавливающийся у крестьян для ночлега: солдат, странников, богомольцев, нищих и др.»; как на источники получения информации указывают также на «поездки самих крестьян на заработки» [17]. С наибольшим доверием, однако, крестьяне относились, как полагал корреспондент А.В. Балов, к известиям, «исходившим от „деревенской интеллигенции“: учителей, священников, причетников, фельдшеров, писарей» [18].
После окончания войны рассказы и воспоминания вернувшихся с войны солдат стали играть определяющую роль в формировании представлений крестьян о русско-турецкой войне. Корреспондент «Этнографического бюро» К. Григорьев сообщал в 1900 г. из Калужской губернии: «Рассказов о последней турецкой войне очень много и притом самых разнохарактерных, смотря по рассказчику: крестьяне от 40 лет, которые были еще молоды в 77-м и 78-м годах, — передают довольно правдиво народные волнения того времени…» [19]. Из Новоладожского уезда С.-Петербургской губернии в 1898 г. информировал В. Максимов: «Теперь, когда среди крестьян проживает много солдат, побывавших на турецкой войне, часто слышатся рассказы о солдатском житье на чужой стороне, о тамошних местах и о народах, там живущих» [20]. В селе Пречистом Ростовского уезда Ярославской губернии «пришедший сюда по окончании службы солдат рассказывал… о разных подвигах русских солдат и офицеров в последнюю русско-турецкую войну и при этом уверяет слушателей, что нет никого во всем мире сильнее русского войска» [21].
Кроме рассмотренных корреспондентами «Этнографического бюро» случаев зафиксировано бытование рассказов и воспоминаний о русско-турецкой войне ее участников-солдат в Вятской, Новгородской, Пензенской, Смоленской губерниях [22].
С появлением в деревнях участников войны увеличилось количество поступающей информации, существенно изменилось ее качество. К известиям общего характера, полученным крестьянами из официальных газетных сводок, прибавились живые рассказы, знание конкретных эпизодов войны, положения внутри армии. Степень информированности о войне зависела от ряда причин: отдаленности селения от культурных центров, наличия в деревне очевидцев, непосредственных участников войны и т.д.
Взгляды и представления крестьян закреплялись в их привычках, традициях, обычаях, проявлялись в их поступках. Целесообразно рассмотреть, как и в чем выражались сочувствие русских крестьян общеславянскому делу, их гражданская позиция перед началом войны и в ходе ее.
Опубликованные в трехтомнике «Освобождение Болгарии от турецкого ига» документы позволяют убедиться в массовости фактов пожертвований крестьян в 1875–1878 гг. Пожертвования поступали из Псковской, Рязанской, Московской, С.-Петербургской, Самарской, Вятской, Ярославской, Курской, Тульской, Новгородской и других губерний. Анализ сообщений, политических обзоров по губерниям за 1875–1878 гг. дает возможность рассмотреть вопрос об отношении различных классов, в том числе крестьян, к событиям на Балканском полуострове.
При изучении упомянутых источников было обнаружено лишь одно замечание чиновника, утверждавшего бóльшую степень сочувствия славянскому делу у представителей имущих классов по сравнению с крестьянами [23]. Свидетельств противоположного характера несравненно больше. В С.-Петербургской губернии, например, «сочувствие явственное обрисовывается в простом необразованном классе»; во многих губерниях суммы, пожертвованные крестьянами, существенно превышали пожертвования дворян, купечества, мещан. Из собранных к концу октября 1876 г. в Псковской губернии 15 тыс. руб. 12 тыс. внесли крестьяне, а остальные 3 тыс. — жители городов. Подобная информация содержится в донесении Н.В. Мезенцову и. д. начальника Ярославского губернского управления: с середины июня до ноября 1876 г. в пользу славян поступило пожертвований через здешние волости до 35 тыс. руб. серебром. Сумма эта «по отношению пожалований по сословиям приблизительно выражается в следующей пропорции: 80% пожаловано крестьянами, 15% служащим сословием, 5% дворянством и купечеством». В итоговом докладе Мезенцова Александру II об отношении различных классов России к освободительной борьбе южных славян и возможной войне России с Турцией подчеркивалась большая степень готовности русских крестьян к пожертвованиям. С получением известий о том, что «наши братья-славяне, наши единоверцы страдают под игом неверных… воодушевление охватило народную массу, и трудовые копейки стали поступать на жертву страждущих братии…» [24].
Формы пожертвований были различны — от пожертвований деньгами и вещами до помощи семьям солдат, призванных в армию. Кроме этого, крестьяне бесплатно перевозили призывников, безвозмездно снабжали продовольствием проходившие через их деревни войска. Например, корреспондент «Этнографического бюро» зафиксировал в 1899 г. рассказы крестьян Орловского уезда Орловской губернии о том, как во время войны местные «богатые крестьяне давали лошадей бесплатно, чтобы подвозить сухари, одежду и т.п.» [25]. Крестьяне собирали пожертвования на войну и в Череповецком уезде Новгородской губернии. «Пожертвования эти были для них довольно значительными: большей частью гривенниками и рублями. Женщины по праздникам щипали корпию. Прием пожертвований производился по деревням, потом они сосредоточивались в с. Улом, а отсюда уже направлялись в Череповецкое отделение Красного Креста. Уломский священник за обильный сбор пожертвований был награжден знаком Красного Креста…» [26].
Несомненным доказательством развитости национального самосознания народных масс являлось возникшее в годы, предшествовавшие началу русско-турецкой войны, добровольческое движение на Балканы. Русские и раньше участвовали в борьбе за свободу и независимость южных славян, но массовый характер движения добровольцев в Сербию приобрело в середине лета 1876 г., после начала войны последней с Турцией [27]. Изучение материалов полицейских донесений позволяет сделать вывод о том, что в добровольческом движении, как и в сборе пожертвований, главную роль играли народные массы. В Астраханской, Пензенской, Симбирской, Московской, Курской и других губерниях полицейские власти отмечали наличие многих желающих отправиться в Сербию. В С.-Петербурге царский агент, наблюдавший за деятельностью Петербургского славянского комитета, сообщал о том, что «между волонтерами… очень часто являются теперь крестьяне, пришедшие на заработки в Петербург и его окрестности и окончившие уже свои контракты с подрядчиками» [28]. Информатор Ф. Костин сообщал в 1898 г. из Орловского уезда Орловской губернии в «Этнографическое бюро»: «Некоторые крестьяне решились тогда бросить семьи и идти на войну, чтобы сразиться с неверными за православную веру. Об этом охотники сообщили волостному старшине и просили его передать об этом куда следует. Из Мышковой пошло охотою на войну пять человек крестьян и их обществом наградили как следует» [29].
В конце апреля 1877 г. министр внутренних дел А.Е. Тимашев докладывал Александру II об успешном проведении второй частичной мобилизации: «По общему отзыву губернаторов запасные люди собирались везде быстро и охотно… Уклонившихся от явки по призыву не было» [30]. В Острогожском уезде Воронежской губернии при наборе молодых солдат в декабре 1877 г. «многие забракованные заявляли желание служить добровольно, а зачисленные на службу просили об отправлении их в Действующую армию» [31].
Из вышеизложенного видно, что война 1877–1878 гг. пользовалась популярностью в народе. Причины этого следует искать в том, каким образом крестьяне понимали цели и характер войны.
Для высказываний крестьян, касающихся событий 1875—1878 гг., характерна не простая констатация факта войны, но стремление объяснить, понять — почему идет война, кто в ней заинтересован. Показательно зафиксированное в конце XIX в. объяснение самими крестьянами причин начала войны: «Как погнали наших солдат в Турцию, так, господи, какой переполох пошел между деревенскими… кто говорит — француз поднялся, хочет отомстить за 12-й год, кто говорит — нехристь хочет избить православных христиан…» [32]. Интересно упоминание о 1812-м годе — прямое свидетельство памяти народа о героических страницах прошлого. Кроме того, наличие подобного, хотя и неверного с исторической точки зрения толкования причин войны, говорит о попытке проникновения в сущность вещей, стремлении подняться до обобщений и выводов. С попыткой исторически объяснить причины войны с турками перекликается текст донесения от 26 октября 1876 г., рассказывающий об отношении населения Псковской губернии к предполагаемой войне с Турцией: «С первых чисел октября… выдвинулась на первый план возможность войны с турками и англичанами. С именами этих наций еще живет в народе воспоминание о севастопольском погроме, и потому возбуждение в народных массах стало обнаруживаться яснее. Энтузиазм начал проявляться неподдельный, народный…» [33].
В целом для рассказов самих крестьян преобладающим является понимание войны как борьбы за христианскую веру. Вот что рассказал в конце XIX в. крестьянин деревни Издешково Вяземского уезда Смоленской губернии Андрей Сергеев, бывший во время войны сельским старостой: «За два года еще до войны пошли слухи меж народу, что турки режут христиан, что муку мученическую терпят от них христиане… Знали мы, что милостив наш батюшка-царь, думали, а некоторые и вслух говорили: „Что же это царь-то наш батюшка поганым туркам своих в обиду дает? Ну вот, Андрей Кузмич, слышно нам стало, что посылать стал царь-то потихоньку народ на заступу туда, да верно и для того, чтобы, значит, раздразнить на себя турок. Знамо, почему царю нельзя самому начать войну“» [34]. Корреспондент «Этнографического бюро» А.Л. Гребнев сообщал из Вятской губернии: «Про последнюю турецкую войну крестьяне рассказывают, что, когда турок начал теснить и истязать православных его подданных, наш государь-батюшка узнал об этом и вступился за единоверцев» [35]. Сходные объяснения крестьянами причин войны содержатся также в корреспонденциях из Казанской, Пензенской, Ярославской губерний [36].
Еще более определенно высказывался начальник Воронежского губернского управления Э.А. Мензенкампф в своем донесении Н.В. Мезенцову от 26 ноября 1876 г.: «Главную причину и цель ожидаемой войны крестьяне понимают исключительно в защите христиан от мусульманского ига, но так как теперь распространяется слух, что русским мешают англичане и австрийцы — тоже христиане, то это приводит крестьян в недоумение…» [37]. Следует заметить, что враждебная России позиция Англии была известна многим крестьянам уже во время войны. В Череповецком уезде Новгородской губернии крестьяне объясняли поступление «печальных известий» с театра военных действий тем, что «всё англичанка портит дело: она помогает туркам» [38]. В конце XIX в. в Зарайском уезде Рязанской губернии «о войне 1878 г. крестьяне говорят, что, если бы не помешала „англичанка“, то русские непременно бы взяли Константинополь… и разгромили бы всю Турцию» [39].
Очевидно, что и во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., и спустя 20 лет в народных представлениях, восприятии событий того времени переплетались национальное, религиозное, патриотическое сознание. При решении вопроса о соотношении этих понятий следует учитывать, что самосознание какой-либо большой общности содержит ряд элементов [40], которые могут по-разному проявлять себя в отдельные периоды истории. В России, как правило, существовала тесная связь между этническим (национальным) самосознанием и осознанием государственной и конфессиональной принадлежности. Поскольку в данной войне борьба шла с «басурманами», «нехристями», тема защиты братьев по вере звучала более отчетливо, чем, к примеру, в войне 1812 г. Особенно это характерно для времени, предшествовавшего началу войны — времени движения добровольцев.
Следует заметить, что для взглядов крестьян на войну наряду с искренним сочувствием и желанием победы общеславянскому делу была свойственна трезвая оценка значения происходящего. Еще в преддверии войны все крестьяне «…сознают, что война есть одно из величайших народных бедствий» [41]. В Череповецком уезде Новгородской губернии весть об объявлении войны, «по словам местного священника, была принята народом не с радостью, как ожидалось, а сосредоточенно серьезно…» [42].
После объявления Россией войны Турции военные события в большей степени приобрели национально-патриотическую окраску. С темой защиты православной веры и братьев-христиан теперь взаимосвязано осознание национального единства, защиты своей земли, своего государства. Происходит слияние национального чувства и чувства патриотизма; как отмечал В.И. Ленин, «патриотизм — одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств» [43].
Изучение вопроса о сохранившихся в народной памяти событиях этой войны, ее героях помогает точнее раскрыть сущность, особенности народного миропонимания, Для рассказов крестьян в конце XIX в. не характерно понимание отдельных военных эпизодов в их общей последовательности, знание хода всей войны. Чаще встречались упоминания о битве при Плевне и т.п. В Шуйском уезде Владимирской губернии один из местных крестьян, участник войны, рассказывал «об ужасах перехода через Балканы» [44]. В целом рассказам крестьян о событиях русско-турецкой войны присущ избирательный характер. Наибольшее внимание уделялось военным успехам, выпадавшим на долю русских солдат. «Многие местности театра войны и до сих пор сохранились у некоторых в памяти: Дунай, Плевну, Шипку, Адрианополь, Ардаган, Карс, Эрзерум и др. тогдашние чтецы газет помнят» [45] (1899 г. Череповецкий уезд Новгородской губернии). Выделяется информация корреспондента А. Балова из Ярославской губернии. По его словам, «весьма часто приходится слышать от бывших солдат рассказы о тех злоупотреблениях, которые допускались в войсках интендантским ведомством, о злоупотреблениях поставщиков и т.п.» [46] Подобные свидетельства достаточно редки, однако сам факт их существования примечателен с точки зрения попыток осмысления крестьянами положения в армии и критики этого положения.
Круг исторических деятелей, завоевавших популярность в народе, очерчен довольно четко. Одним из них являлся военный и общественный деятель М.Г. Черняев. В 1876 г. он уехал в Белград и был назначен главнокомандующим сербской армией в войне Сербии и Черногории против Турции. По донесению в III Отделение начальника С.-Петербургского жандармского управления Н.С. Бирина, «крестьяне считают Черняева ниспосланным богом на защиту крестьянства, и их вера так велика в него, что он непременно прогонит турок из Европы и восстановит православную веру на всем Балканском полуострове…» [47]. В письме М.Г. Черняеву И.С. Аксаков писал: «Не забивайте, что Вы теперь самое народное имя в России, что на всем ее пространстве поются молебны с многолетием „христолюбивому и братолюбивому вождю славянского воинства, рабу божию Михаилу“» [48].
При самом критическом взгляде на эти два свидетельства очевидно, что популярность в народе личности и деятельности Черняева, уехавшего в Сербию сражаться за «братьев-славян», лишний раз говорит о народном сочувствии общеславянскому делу Вместе с тем неизвестно, в какой мере Аксаков имел в виду крестьян, говоря о популярности Черняева. В выявленных нами материалах архива имя М.Г. Черняева не встречается.
Наиболее полное перечисление имен исторических деятелей, пользовавшихся популярностью во время войны и сохранившихся в народной памяти, содержится в сообщении корреспондента «Этнографического бюро» из Череповецкого уезда Новгородской губернии: М.Д. Скобелев, И.В. Гурко и др. [49] (1899 г.). Особо следует выделить в этом ряду генералов Гурко и Скобелева. В Орловском уезде Орловской губернии в 1899 г. крестьяне «…рассказывали, как Скобелев с Гурко отстали от войска и их хотели турки взять в плен, но не смогли…» [50]. В Саранском уезде Пензенской губернии «„особую цену“ имеют книги про Скобелева и Гурко» [51].
Из героев русско-турецкой войны 1877–1878 гг. имя М.Д. Скобелева являлось наиболее известным и чтимым. На территории Борисоглебского уезда Ярославской губернии «чаще всего приходится слышать рассказы о генерале Скобелеве» [52]. В Дорогобужском уезде Смоленской губернии «большой симпатией пользуется Скобелев и время его славных подвигов» [53]. Упоминания о Скобелеве встречаются помимо указанных случаев в сообщениях из Владимирской, Вологодской, Калужской, Новгородской, Орловской, Рязанской губерний [54].
Русско-турецкая война занимала существенное место в круге исторических представлений русских крестьян последней четверти XIX в., принадлежала к числу тех событий отечественной истории, память о которых сохранилась в народе. Не случайно поэтому в изложении крестьянских взглядов имя Скобелева стоит в одном ряду с именами Суворова, Кутузова. В Тарусском уезде Калужской губернии «Суворова, Кутузова, Скобелева считают избранниками божьими, которым была известна „Планида небесная“» [55]. Сохранившиеся в народной памяти деяния генерала Скобелева, подобно деяниям Кутузова в 1812 г., всегда победоносны. Крестьяне считали, что Скобелев «…всегда побеждал турок и что если бы не он, то нашим досталось бы плохо» [56] (Новгородская губерния, 1899 г.).
Естественно, что главным при оценке крестьянами образа Скобелева являлись его военные успехи и достижения на благо России, во имя защиты «православных христиан» от неверных. Однако, будучи возведенным в сознании крестьян в ранг национального героя, образ Скобелева неизбежно приобретает социальное звучание, противопоставляется, как Кутузов и Платов в 1812 г., представителям господствующего класса — «изменникам-генералам». Например, в селе Вассы Щелкановской волости Мещерского уезда Калужской губернии одни крестьяне «хвалили наших генералов, другие корили: они-де изменники, царь им не верит… Дальше стало известно, что наших под Плевенью много дюже полегло, оттого, что генералы изменили; один только Скобелев „героем“ оказался и велел солдатам стрелять своих начальников, если они будут бояться турок или изменять…» [57]. Налицо, таким образом, противопоставление «предателей-генералов» и положительного героя, выразителя интересов страны и народа.
В заключение следует отметить, что отношение крестьян к русско-турецкой войне свидетельствует о высоком уровне их национального самосознания. В условиях войны в сознании крестьян сливаются патриотическое, национальное, религиозное чувства. В силу специфики данной войны как борьбы с «басурманами» конфессиональное чувство играло существенную роль в отношении крестьян к войне. Факты пожертвований крестьян, их добровольное участие в национально-освободительном движении южных славян свидетельствуют об осознании ими общности интересов славян в целом. Взглядам и представлениям русских крестьян последней четверти XIX в. о войне 1877–1878 гг. было свойственно в большинстве случаев исторически верное понимание целей войны, ее справедливого национально-освободительного характера.
1. Ленин В.И. ПСС. Т. 27. С. 101.
2. См., напр.: Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. СПб., 1899–1911. Т. 1–6; Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. СПб., 1901–1913. Т. I–Х, и др.
3. См.: Козьменко И.В. Русское общество и Апрельское болгарское восстание 1876 г. // Вопросы истории. 1947. № 5; Фортунатов П.К. Война 1877–1878 гг. и освобождение Болгарии. М., 1950; Яковлев Н.Н. Русское добровольческое движение на Балканах в 1876 г. // Ученые записки Куйбышевского пед. ин-та. 1955. Вып. 15; Его же. Народная помощь в борьбе за освобождение балканских славян в 1877–1878 гг. // Там же. 1963. Вып. 41; Никитин С.А. Русское общество и национально-освободительная борьба южных славян в 1875–1876 гг. // Общественно-политические и культурные связи народов СССР и Югославии. М., 1957; Его же. Россия и освобождение Болгарии // Вопросы истории. 1978. № 7; Киперман А.Я. К вопросу об общественном подъеме в России в связи с балканскими событиями 1875–1878 гг. // Ученые записки Шуйского пед. ин-та. 1960. Вып. 18; Xевролина В.М. Об отношении русского общества к войне за освобождение Болгарии от турецкого ига (документальные материалы Центрального государственного архива Октябрьской революции) // Краткие сообщения Института славяноведения АН СССР. М., 1964. Вып. 40; Русско-турецкая война 1877–1878 гг. М., 1977; Бескровный Л.Г., Нарочницкий А.Л. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. и ее историческое значение. М., 1978; Виноградов В.И. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. и освобождение Болгарии. М., 1978; Хитрова Н.И. Россия и национально-освободительная борьба на Балканах 1875–1878 гг. М., 1978; Нарочницкая Л.И. Россия и национально-освободительное движение на Балканах 1875–1878 гг. К столетию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. М., 1979; Россия и восточный кризис 70-х гг. XIX в.: Сб. статей. М., 1981, и др.
4. Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 458.
5. Там же. С. 468.
6. Архив Государственного музея этнографии народов СССР (далее — Архив ГМЭ), ф. 7, оп. 1, д. 215, л. 43.
7. Там же, д. 58, 1726, 1820.
8. Там же, д. 1471, л. 4, 4 об.
9. Там же, д. 805, л. 1 об.
10. Там же, д. 838, л. 1.
11. Там же, д. 1813, л. 13.
12. См.: Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 467–468.
13. Архив ГМЭ, д. 1589, л. 1.
14. Там же, д. 475, л. 44; д. 838, л. 1 об.
15. См.: Освобождение Болгарии… Т. 1, С. 485.
16. Там же. Т. 2. С. 350.
17. Архив ГМЭ, д. 1787, л. 13 об., 14.
18. Там же.
19. Там же, д. 551, л. 2.
20. Там же, д. 1471, л. 4, 4 об.
21. Там же, д. 1813, л. 13–14.
22. Там же, д. 446, 729, 755, 838, 1358, 1388, 1571.
23. Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 468–470.
24. Там же. С. 463, 486, 507.
25. Архив ГМЭ, д. 1105, л. 2.
26. Там же, д. 805, л. 2.
27. См.: Кузьмичева Л.В. Русские добровольцы в сербско-турецкой войне // Россия и восточный кризис. С. 90.
28. Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 380.
29. Архив ГМЭ, д. 1105, л. 2.
30. Освобождение Болгарии… Т. 2. С. 51.
31. Там же. С. 400.
32. Архив ГМЭ, д. 551, л. 2.
33. Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 469.
34. Архив ГМЭ, д. 1554, д. 3–4.
35. Там же, д. 434, л. 54.
36. Там же, д. 475, 1388, 1820.
37. Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 532.
38. Архив ГМЭ, д. 805, л. 2.
39. Там же, д. 1449, л. 37; д. 963, л. 34.
40. См.: Бромлей Ю.В. Очерки истории этноса. М., 1983. С. 176.
41. Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 469–470.
42. Архив ГМЭ, д. 838, л. 1.
43. Ленин В.И. ПСС. Т. 37. С. 190.
44. Архив ГМЭ, д. 58, л. 1.
45. Там же, д. 805, л. 1 об.
46. Там же, д. 1820, л. 29.
47. Освобождение Болгарии… Т. 1. С. 463.
48. Там же. С. 386.
49. Архив ГМЭ, д. 805, л. 1 об.
50. Там же, д. 1105, л. 4.
51. Там же, д. 1390, л. 12.
52. Там же, д. 1820, л. 29.
53. Там же, д. 1585, л. 13.
54. Там же, д. 52, 186, 274, 379, 521, 551, 555, 818, 950, 1467.
55. Там же, д. 555, л. 3.
56. Там же, д. 818, л. 9.
57. Там же, д. 551, л. 2.