Дни. 1924. № 364, 19 января. С. 1–2.
Вопрос о признании советской власти стал «дискуссионным» на страницах «Дней» и «Последних Новостей» — спор принял неожиданный характер. Если бы было просто заявлено, что советская власть будет всё равно признана иностранными державами, а потому и говорить об этом незачем, я не просил бы редакцию «Дней» дать место настоящей статье. Но несколько публицистов, по-видимому, связывают с признанием радужные надежды и готовы его «приветствовать». Постановка же вопроса в статье А.М. Беркенгейма чрезвычайно удивила, вероятно, не меня одного, — неожиданными оказались, впрочем, не мысли его статьи: они нам давно известны.
Доводы против признания советского правительства достаточно очевидны. На вопросе этом, разрешение которого зависело и зависит от иностранцев, шла в течение нескольких лет упорная борьба между советской властью и ее русскими противниками. Совершенно ясно, что, помимо всяких реальных последствий, признание будет означать победу большевиков, которую они, разумеется, сумеют бесконечно раздуть. Не следует недооценивать психологическое воздействие раздутой победы в России в смысле укрепления в населении и в армии престижа власти, сильно поколебленного недавними событиями. Могут быть у признания и не психологические, а более осязательные последствия. Из них самые существенные — возможность перехода к советскому правительству огромных капиталов российского государства, находящихся заграницей, и увеличение шансов на иностранный заем («от казначейства к казначейству»). Конечно, из самого факта признания еще не следует, что большевикам будут тотчас переданы русские капиталы и что им немедленно будет устроен заем. Но было бы напрасно категорически отрицать обе эти возможности, — всякие могут быть у некоторых иностранных правительств соображения внешней, внутренней, электоральной политики.
Невольно является вопрос: какую же позицию займут нынешние сторонники признания советской власти в том случае, если жизнью будет практически поставлен вопрос о передаче большевицкому правительству русских денег за границей и об устройстве для него иностранного займа? И как они отнесутся к возможным попыткам со стороны иначе настроенных кругов русской эмиграции помешать осуществлению того и другого? Некоторое подобие (только подобие) прецедента для постановки этого вопроса существует. Почти двадцать лет тому назад русскими политическими деятелями была сделана попытка помешать во Франции устройству займа самодержавного правительства (справедливо при этом вспомнить, что тот заем ни в какой своей части не предназначался ни для устройства мировой революции, ни для обогащения международных аферистов). Насколько мне известно, некоторые из нынешних сторонников признания советской власти в ту пору сочувствовали этой попытке.
Напротив, октябристы (того октября) признали ее оскорбительной для национального достоинства России и почти равносильной государственной измене. Очень хотелось бы знать, как ставится вопрос в настоящее время. Если национальное чувство русских граждан так задето тем, что г. Скобелеву еще не передан исторический дворец русского посольства в Париже, то, быть может, оно столь же болезненно отзовется и на попытки сорвать финансовые операции большевиков? Уж не предписывает ли нам патриотический долг заодно повести кампанию и в защиту идеи советского займа на западе? Разумеется, с гарантиями, с гарантиями…
Вопросы эти, казалось бы, тесно связанные с ведущимся спором, однако, совершенно не обсуждаются в статьях сторонников признания. Доводы у них иные.
В первую очередь почти неизменно делается ссылка на волю русских граждан, оставшихся в России. Воля русского народа сторонникам признания известна и совпадает с их собственной точкой зрения. Толстой сказал когда-то с холодной насмешкой: «Удивительно, как все, кроме меня, хорошо знают волю и мысли русского народа. И Николай II в Зимнем дворце знает, и Победоносцев на Литейном знает, и Грингмут с Проппером у себя в редакциях, и Владимир Соловьев в своем кабинете… Вот только я совершенно не знаю, — и предпочитаю говорить за себя. Да и мужик-то каждый думает по своему». Эта насмешка величайшего из русских людей может быть отнесена к каждому из нас. Вот, например, Р.М. Бланк в своей статье о признании высказывает уверенность, что русский народ ни в коем случае «не допустит образования нового привилегированного сословия в лице иностранной буржуазии» Помню, И.А. Бунин мне когда-то по-своему излагал, что допустит и чего не допустит русский народ. Я сохранял право на некоторый скептицизм и в разговоре со знаменитым автором «Деревни». Однако, признаюсь, у мня нет уверенности в том, что Р.М. Бланк лучше знает настроения русского народа, чем И.А. Бунин.
Никто из нас не знает мнения России, — и мнения такого не существует. Русские граждане по вопросу о признании и по всем другим вопросам расходятся там совершенно так же, как и здесь. Говорят, будто там они настроены «левее», чем здесь. Должен заметить, что я ни от одного из эмигрантов (включая и очень правых политических деятелей) никогда не слышал таких реакционных мыслей, какими делились в частных беседах люди, только что прибывшие из России, — я этого не обобщаю.
Но, говорю прямо, если бы и существовало по какому бы то ни было вопросу общее мнение всей оставшейся в России интеллигенции, это для нас не могло бы иметь решающего значения. Русские граждане не становятся ни глупее, ни хуже, переезжая рубеж; не становятся и менее осведомленными: там они, в большинстве случаев, кроме настроений своего квартала и информаций советской печати ничего не знают. Эмиграцией, эмигрантской неосведомленностью, эмигрантским «непониманием событий» Катков попрекал Герцена, Фаддей Булгарин — Адама Чарторыйского, Камилл Демулен — Ривароля и Малле-дю-Пана. История показала, кто был прав. История засвидетельствовала, что никто из деятелей французской революции (исключая Мирабо и Бонапарта) не судил так проницательно о событиях во Франции и не предсказывал их так верно, как покинувший родину Талейран. Среди нас нет ни Герценов, ни Талейранов; однако, небесполезно сделать это маленькое историческое напоминание для теоретического разговора об «эмигрантской идеологии» и об «эмигрантской неосведомленности».
Кроме ссылки на «мнение России», в защиту идеи признания советской власти приводятся, конечно, еще и иные доводы. Доводы эти, правда, не совсем между собою сходятся. Так, А.М. Беркенгейм находит, что непризнание «искривляет чувство национального достоинства» России. А А.Ф. Изюмов думает, что «некоторое национальное унижение русским людям пережить придется» — после признания. По мнению А.Ф. Изюмова, «самое опасное в признании — это тенденция обратить Россию в колонию иностранного капитала». А по мнению А.М. Беркенгейма, подобная опасность — «жупел, которым никого пугать не приходится». А.Ф. Изюмов надеется, что «признание лишь углубит коммунистическою рознь, и что «трудности признания для власти начнутся на другой же день после признания» А А.М. Беркенгейм, напротив, убежден, что «России потребуется окончательный внутренней мир». — Поистине надо удивляться, каким образом оба публициста пришли к совершенно одинаковому результату.
Г. Беркенгейм озаглавил свою статью: «Надо кончать». Это заглавие (как, повторяю, и вся статья) вызывает недоумение. Что надо кончать? Кому надо кончать? Поясняется мысль автора следующим образом: «Давно уже ясна для каждого здравомыслящего человека необходимость установления в России начал личной неприкосновенности, неприкосновенности договоров, прав на свободный труд и так дальше». И затем: «Надо все-таки выбираться из тупика. Кончать пора всю эту бессмыслицу и нелепость русской жизни». — Верные, бесспорные и ценные, хоть не очень новые, мысли. Совершенно справедливо — России необходима и личная неприкосновенность, и неприкосновенность договоров, и право на свободный труд, «и так далее», — очень много «и так далее». Можно бы даже найти такие «и так далее», которые я поставил бы впереди неприкосновенности договоров: существует естественный порядок и для общих мест (все эти «и так далее», вероятно, тоже явятся вслед за чудесным действием признания). Совершенно справедливо, «надо все-таки выбираться из тупика», «пора кончать всю эту бессмыслицу и нелепость русской жизни». Только не совсем понятно, почему на пути всех этих хороших вещей стоит непризнание советской власти иностранными державами. Ведь статья г. Беркенгейма посвящена именно этому вопросу, и заглавие ее «Надо кончать», очевидно, в первую очередь относится к факту непризнания.
Г. Беркенгейм, к сожалению, не разъяснил, что именно представляют собой основные положения его статьи. Пожелания, обращенные к советской власти? Но они ей верно известны, и если она их до сих пор не удовлетворила, то, должно быть, не по незнакомству с мнением русской демократии, которое теперь, по словам г. Беркенгейма, надо «бросить на чашку исторических весов». Или автор просто предсказывает пути ближайшего развития русской политической истории? Но тогда откуда же взялись и что означают повелительные и желательные наклонения статьи, озаглавленной «Надо кончать» и кончающейся словами: «Так да будет»?
Недоумение это уж никак не рассеивает конец статьи г. Беркенгейма: «Трудно, мучительно, надрывно, но «всё образуется». «Начнут залечивать зияющие раны и во имя интересов страны найдется понимание и забвение у всех сторон, взаимно так страшно виновных в крови миллионов людей, в терзаниях России». Знакомые, знакомые слова… О том, что в крови миллионов людей, в терзаниях России «взаимно так страшно виновны» все стороны, — мы уже довольно давно читали в сборнике «Смена вех». Надежду на всеобщее понимание, всеобщее забвение и всеобщее примирение высказывал пять лет тому назад В.Г. Чертков и сто шестьдесят пять лет тому назад доктор Панглосс. Но надежда эта несколько неожиданна в устах политического деятеля, принадлежащего к тем общественным кругам, которые иначе расценивают характер н степень ответственности разных сторон в несчастьях России и которые своей идеологией, своим прошлым не связаны с благодушием Панглосса и с миролюбием Черткова.