Настоящую статью следовало бы назвать иначе: де-Валера лишь третье действие драмы — одной из самых мрачных и кровавых драм последнего времени. В ней многое непонятно и почти всё иррационально. Если что показывает наглядно, как мало места занимает разум в политической деятельности людей, то пожалуй, скорее всего история партии «Шин-фэн» [1].
Эта трагическая партия густо залита кровью своих врагов и сторонников. Кровь лилась во имя национальной культуры, во имя самоопределения народа. Будущее покажет историческую участь этой идеи. Об ее внутренней ценности я говорить не буду, ибо нет тех аксиом, из которых можно было бы тут исходить.
Иррационален самый спор: стоило ли «возрождать» ирландскую культуру, стоило ли возвращаться к ней людям, воспитавшимся на культуре английской? Этот спор нам достаточно ясен по вопросу об Украине и России. Я знаю, специалисты высоко ставят культуру Ирландии, — английская уступает ей в древности. Но всякий беспристрастный человек должен признать, что в настоящее время, по сравнению с несметными богатствами английской культуры, ирландская стоит недорого. Утверждать обратное могут лишь ирландские мегаломаны. Однако, само по себе, это обстоятельство спора не решает, ибо аксиомы спорящих разные. «Mon verre n’est pas grand, mais je bois dans mon verre» — чем не аксиома? «Шин-фэн» — «мы сами», — вот один идеал. «British Commonwealth» — свободный союз людей разных и равноправных национальностей, объединенных сказочно-богатой культурой — другой идеал. «Всечеловек, гражданин мира» — третий идеал. Как сравнивать их ценность? И в логическом, и в нравственном, и в политическом смысле, «всечеловек» так же не обязателен, как «Шин-фэн». В последние десятилетия жизнь идет по линии «небольших стаканов»; куда она придет, это другой вопрос, и я им здесь заниматься не буду.
В ирландской трагедии, однако, характерен не самый спор, — он такой же, как в России, как во всех больших государствах (страны-счастливицы, почти однородные по национальному составу, как Франция, в мире считаны). Зато особенно интересны способы разрешения этого спора в новейшей ирландской истории. Здесь все смешалось: война, интервенция, революция, террор, республика, монархия, независимость, федерация, — чего только не скопила жизнь, за двадцать лет, в этой небольшой стране, с населением в пять миллионов человек!
Имен (Эдмунд) де Валера родился в 1882 году в Нью-Йорке. Мать его была ирландка, отец испанец (по другим сведениям, мальтиец), по всей вероятности, еврейского происхождения. Двух лет отроду де Валера лишился отца. Оставшаяся без средств мать отослала ребенка в Ирландию, где он воспитывался, сначала на ферме у дяди, потом в школе и в университете. У него оказались математические способности, и, по окончании университетского курса, он стал в Дублине не то учителем, не то приват-доцентом математики.
Поверхностный вывод напрашивался сам собой, и его, конечно, делали: «Де Валера математик и в политике», «для де Валера жизнь есть уравнение», «де Валера все приносит в жертву своим политическим формулам», и т.д. Не вижу, в чем сказывается непреклонно-математический характер ума и деятельности де Валеры. Называют его обычно и идеалистом. Это тоже довольно условно и разве лишь отчасти верно. Разумеется, де Валера человек неподкупный и всю жизнь служил своей идее. Но то же самое можно сказать о Ленине. Я не очень верю в идеализм людей, годами живших в жаркой кровавой бане. Де Валера принимал ближайшее участие в двух гражданских войнах, был главным руководителем одной из них. Психология ирландских событий 1916–1923 гг. очень мало напоминала рыцарскую войну (если допустить, что рыцарская война вообще где-либо когда-либо происходила). Во всяком случае, в Ирландии не было «Messieurs les Anglais, tirez les premiers» — там даже и выдумать такую фразу было бы довольно трудно. В апреле 1920 года, в пору первой гражданской войны, Коллинс, тогда ближайший сподвижник де Валеры, а впоследствии смертельный враг, убитый другими ближайшими сподвижниками, писал нынешнему главе ирландского правительства: «Я никогда не мог бы подумать, что на свете есть столько подлости, бесчестности, козней, посредственности и притворства».
Во всяком случае, ничто не предвещало бурной жизни де Валеры. Учитель гимназии, да еще математик! Казалось бы, подобная карьера не ведет ни к баррикадам, ни к войне, ни к террору. Этот человек, по-видимому, поздно вспомнил о правиле: «Познай самого себя». Но и правило не такое уж простое.
По внешности де Валера высокий, худой, нескладный человек с утомленным лицом восточного типа. По характеру он человек очень замкнутый, упрямый и мрачный. Близкие к нему люди как-то пытались вспомнить: пошутил ли когда-либо в жизни «Дев»? Оказалось, никто не мог похвастать, что хоть раз слышал какую-нибудь его шутку. По-видимому, де Валера чрезвычайно тщеславен. Он из тех политических деятелей, которые, вместо «мы» или «наша замечательная партия» или «наше великое движение», предпочитают для краткости говорить просто «я», — разумеется, не без комплиментов. Прием не безошибочно-верный, но и далеко не безнадежный: надо присматриваться к тем, кто его пускает в ход. Вначале люди смеются, потом перестают смеяться. Из множества представляющихся примеров вспомним хотя бы Гитлера, который на этом построил свою карьеру — и чуть-чуть не попал из маляров в президенты. Бернард Шоу в течение десятилетий повторял «Шекспир и я», «я и Шекспир», — слава Богу, теперь он Шекспир. Вильгельм II одну из своих речей начал словами: «Всемилостивейший Бог и я» («Der gnädige Gott und ich»), — он вообще говорил о Господе Боге так, как генерал-майор может говорить о генерал-лейтенанте, — и тоже выходило отлично в течение двадцати пяти лет: — кто ж ему велел проиграть мировую войну?
Лет до 35 де Валера был весьма мало известен у себя на родине. Шин-фэнское движение было создано другими. Главным его создателем был журналист Гриффит, ставший вождем партии «Шин-фэн» (он же выдумал и самое слово) и впоследствии главой ирландского правительства. Это был тоже совершенно бескорыстный человек. Ему судьба послала счастливый конец (особенно для ирландского политика): в самый разгар гражданской войны, Гриффит за работой скоропостижно умер от разрыва сердца. В кармане у него нашли два пенса — и больше ничего: ни в бумажнике, ни в ящиках стола, ни в банках, нигде. Это всё, что оставил в наследство жене и детям глава ирландского правительства, создатель большой партии, очень нашумевшей в мире.
Сразу видно, что мы не в Европе. Мы в Ирландии.
3-го августа 1914 года Джон Редмонд, глава ирландской фракции в палате общин, в небольшой речи торжественно обещал британскому народу «дружную, лояльную и безусловную помощь Ирландии в деле борьбы с внешним врагом». Палата общин покрыла бурными аплодисментами это заявление Редмонда. Оно было до некоторой степени неожиданным: отношения англичан с ирландцами в ту пору (как, впрочем, и во все времена) далеко не отличались сердечностью. «Гомруль» все не мог осуществиться: протестантский Ульстер (провинция в Северной Ирландии, населенная преимущественно потомками выходцев из Англии) грозил восстанием.
Редмонд до некоторой степени сдержал слово: Ирландия дала британской армии около 170 тысяч добровольцев, — приблизительно столько, сколько могла дать по численности своего населения, или лишь немногим меньше. Но, по-видимому, энтузиазм ирландских членов палаты объясняется неожиданностью первых дней; во всех парламентах Европы тогда целовались и обнимались, в порыве такого же восторга, люди, органически не выносившие друг друга, — они уже давно больше нигде не обнимаются. Добавлю, что в самой Ирландии Редмонда и в первые дни обнимали сравнительно мало. Скажем больше: его на всех ирландских перекрестках ругали дураком и идиотом. И даже люди, разделявшие его настроение в день объявления войны, скоро постарались об этом забыть. За ошибки или неудачи партии обычно отвечает только вождь, — о нем одном помнят, и собак на одном человеке вешать проще. Большинство ирландцев в августе 1914-го года склонялось к мысли, что надо принять участие в войне на стороне союзников. Но, по мнению многих из них, объятиям должна была предшествовать закулисная политическая подготовка (так оно в некоторых парламентах и было). — «Почему Редмонд не поставил Англии условий?» — спрашивали с негодованием враги Редмонда, имея в виду большую или меньшую самостоятельность Ирландии.
Редмонд отвечал, что благородный жест, сделанный на известных условиях, собственно перестает быть благородным жестом. Этот ответ, по мнению врагов, лишь подтверждал то, что они говорили. Как бы то ни было, речь, сказанная Редмондом 3-го августа 1914 года, и устроенная ему англичанами овация совершенно погубили на родине его долголетний огромный престиж. Он потерял всякую популярность и вскоре умер, забытый и одинокий.
Одному полюсу соответствовал другой. Очень видный ирландец пришел в то время к прямо противоположному выводу. Он также находил, что Ирландии следует вмешаться в войну, но, по его мнению, Ирландия должна была оказать «дружную, лояльную и безусловную помощь» — Германии.
Этот человек, впоследствии столь трагически погибший, был сэр Роджер Кэзмент. Он является первым действием той трехактной драмы, о которой я говорил.
По национальности Кэзмент был ирландец, по религии — протестант. Он принадлежал в старой семье «черных протестантов», — так назывались в великобританской истории лютые враги католической церкви, едва ли вообще считавшие «папистов» людьми. Быть может, вследствие этой семейной традиции, Кэзменту было не по пути с католической Ирландией. Он состоял почти всю жизнь на английской дипломатической службе преимущественно в далеких частях света, в Африке, в Южной Америке. Его очень высоко ценило министерство иностранных дел. Особенно выдвигал Кэзмента сэр Эдуард Грей, исходатайствовавший для него и титул. По общему отзыву, это был чрезвычайно порядочный, благородный и независимый человек. Его называли в «Форин Оффис» «Баярдом» [2].
Одно дело создало ему, незадолго до войны, громкую и почетную известность во всем мире. В 1911 году по европейской печати поползли темные слухи о каучуковых плантациях Путумайо, в Перу. Говорили, что там рабочие-туземцы живут в каторжных условиях и работают пятнадцать часов в день, что их подвергают всевозможным истязаниям и даже казнят без суда. Эту каучуковую долину назвали «Чертовым Раем».
Времена были не столь бесчувственные, как нынешние. Печать начала кампанию против администрации общества Путумайо. Перуанское общество работало преимущественно на английские деньги, — в него было вложено около 150 миллионов фунтов британского капитала (дивиденды доходили до 25%). Правительство Асквита постановило произвести расследование. Грей поручил его «Баярду». Кэзмент съездил в «Чертов Рай» и представил правительству ужасающий доклад. По его данным выходило, что в Путумайо было забито и загублено, за десять лет, тридцать тысяч туземцев! Доклад был таков, что британское правительство долго не решалось его опубликовать, опасаясь дипломатических осложнений с Перу. Да и в Европе многим влиятельным лицам очень хотелось, чтобы неприятное дело было как-нибудь замято. Кэзмент был для этого неподходящим человеком. Содержание доклада пришлось изложить, — вышел скандал на весь мир.
Дальнейшее совершенно непонятно. Вот и еще материал для размышлений о правиле «Познай самого себя». Образцовый английский дипломат, верноподданный короля Георга, получивший от него титул, вдруг оказался ненавистником Британской империи.
Высказывалось предположение что «Чертов Рай» навсегда поселил в Кэзменте отвращение и ненависть к английским богачам. Англия, однако, не отвечала за действия акционеров Путумайо. Не отвечало за них и британское правительство. Вероятно, до нас не дошла какая-то личная драма, — иначе трудно объяснить столь необыкновенную перемену в человеке. Эта перемена не имела большого значения до 1914 года. Затем дело приняло совершенно иной характер.
С первых дней войны сэр Роджер Кэзмент появился в Соединенных Штатах. К общему изумлению, он повел в Америке резкую антибританскую агитацию. Вел он ее открыто и, разумеется, тотчас же попал под наблюдение английской секретной службы. Немедленно выяснилось и то, что бывший британский дипломат вступил в переговоры с германским посольством, — да он не скрывал и этого. Кэзмент на митингах доказывал американцам ирландского происхождения, что они должны желать победы Германии и всячески ей содействовать: немцы разрушат Британскую Империю и дадут Ирландии независимость.
В «Форин Оффис», в Англии вообще, люди от изумления просто протирали глаза. Можно было говорить, что Кэзмент продался немцам. Но поверить этому было невозможно, — «Баярда» достаточно знали. Как бы то ни было, негодование в Англии было очень велико.
Роджер Кэзмент не был создан для того, чтобы ограничиться митинговыми выступлениями. Из Соединенных Штатов он выехал в Германию и там изложил представителям верховного командования свой план: Кэзмент хотел поднять в Ирландии вооруженное восстание против англичан, и просил военной поддержки немцев.
Независимость Ирландии, достигнутая при помощи интервенции! Идея не была нова. За сто двадцать лет до того, для ее осуществления знаменитый Гош чуть не высадился в Ирландии с 25-тысячной армией. Однако с тех пор морская стратегия изменилась. Германское командование обсудило предложение Кэзмента и признало, что высадить войска в Ирландии невозможно. Но на всяческое содействие восстанию оно, разумеется, было совершенно согласно. Кэзменту были предложены деньги и оружие. От денег он отказался по принципиальным соображениям! Деньги должны дать ирландцы. Но помощь оружием Кэзмент принял.
Было решено, что немецкое коммерческое судно выйдет из Киля под норвежским флагом, попытается пройти к берегам Ирландии и доставить революционерам большой груз оружия. Были назначены время и место высадки. Судно обещали встретить в условленный час агенты Роджера Кэзмента. Сам он решил отправиться в Ирландию на немецкой подводной лодке: он должен был стать на родине руководителем вооруженного восстания.
Путешествие корабля «Ауд» — настоящий роман с приключениями — немцы не без основания рассматривают, как блестящее дело войны. Не буду его рассказывать, — скажу только, что, несмотря на все многочисленные препятствия, капитан Шпиндлер пришел в указанное ему место, в указанный ему час, с совершенной точностью.
На берегу никого не было!
Восстание было подготовлено очень плохо.
Оно соответствовало традициям страны. Поколение начала XX века было за полтораста лет первым, которое не пыталось вести вооруженную борьбу с англичанами. Многие ирландские националисты находили, что Ирландия, уже упустившая удобный момент для восстания в пору трансваальской войны, никак не должна повторять ошибку. Мировая война, поглощавшая все силы Англии, создавала для борьбы с ней исключительно благоприятную обстановку.
С этим, естественно, был связан спор об интервенции. Он имел политический и принципиальный характер. Вопрос ставился не так, как у нас в 1918—20 гг., — для ирландских националистов Англия была внешним врагом. Но мнения были, как и у нас, самые различные: «Допустимо…» — «Недопустимо…» — «Это наш долг…» — «Это преступление перед родиной…» — «Все лучше, чем английское владычество…» — «Германия стоит Англии…» — «Надо предварительно выяснить немецкие условия…» — «Нет, только внутренние силы Ирландии…» и т.д.
Принято было среднее решение. Ирландские революционеры постановили, что помощь от немцев принять можно, но только оружием и инструкторами. Немецкий десант признавался недопустимым. Эта резолюция никакого практического значения не имела, так как сам германский штаб отказался от высадки, — разумеется, отнюдь не по принципиальным причинам. Однако, самая постановка вопроса представляется довольно наивной: германские инструкторы приемлемы, германские войска неприемлемы. Обсуждалось все это почти полтора года, — за это время могла кончиться и мировая война. Восстание было, наконец, назначено на первый день Пасхи 1916 года.
Шин-фэнеры заявляют с гордостью, что революционное движение в Ирландии было организовано по венгерскому, кошутовскому образцу [3]. Этим, собственно, хвастать не следовало бы: революционная техника сделала успехи с 1848 года. О технике подготовки дублинского восстания вообще и говорить не приходится: достаточно сказать, что, по свидетельству ирландского историка, лично принимавшего участие в деле [4] предстоявшее восстание было предметом общей болтовни в Дублине! Еще удивительнее, однако, то, что английские власти в Ирландии не придавали этой болтовне никакого значения и никаких мер не принимали, — полицейская техника властей стоила революционной техники шин-фэнеров.
В подготовке дублинского восстания принимал деятельное участие и де Валера. Это был его революционный дебют; он не имел военного образования; однако, был назначен «командиром третьего батальона гражданской армии», — чины в этой армии, вероятно, давались без особых затруднений, щедро, и не по выслуге лет.
За несколько дней до Пасхи генерал Френд, командовавший вооруженными силами в Ирландии, получил из Америки сообщение о том, что в Дублине подготовляется вооруженное восстание. По-видимому, само по себе это сообщение большой тревоги не вызвало: англичане вообще плохо верили, что ирландцы способны сойтись на какой-то программе и общими силами ее осуществлять. В представлении рядового англичанина рядовой ирландец — бестолковый человек, неудачник и пьяница, вдобавок, самое неуживчивое существо на свете. Кажется, Дизраэли сказал, что если где-нибудь поджаривают ирландца, то всегда находится другой ирландец, который с удовольствием поправляет вертел. Приблизительно то же самое теперь говорят о русских, прежде говорили о поляках, о французах, а в XVII веке и о самих англичанах, — нет ничего легче, чем взваливать раздоры и неурядицу в стране на ее национальную психологию.
Однако в поступившем из Америки предостережении говорилось также о том, что какое-то немецкое судно должно доставить в Ирландию груз оружия.
Это было дело серьезное. Генерал Френд принял меры предосторожности. Вероятно, они были замечены некоторыми из руководителей восстания. А может быть, и независимо от этого, более проницательным революционерам стало ясно, что восстание никаких шансов на успех не имеет, — прежде всего по недостатку оружия. Во всяком случае, в последнюю минуту один из главных вождей, Мак-Нейль, решил остановить дело и поступил весьма своеобразно: он поместил в газете объявление о том, что восстание отменяется! Это было сказано в объявлении не буквально, но почти буквально, — объявление начиналось словами: «В виду весьма критического положения, все приказания, отданные на завтрашний день ирландским волонтерам, отменяются»… Думаю, это единственный случай отмены революции посредством газетного объявления.
Капитан Шпиндлер всю ночь простоял в бухте, с отчаянным риском сигнализируя огнями. На берегу никто так и не появился. Дело провалилось. Несколько позднее погибло и норвежское судно «Ауд». Его пришлось взорвать, чтобы груз оружия не достался англичанам.
Почти одновременно с «Ауд» к другому пункту на ирландском берегу подошла германская подводная лодка. Ей удалось высадить сэра Роджера Кэзмента. Однако злой рок ирландской революции сказался и на его судьбе: наутро он был замечен английским патрулем и задержан. Начальник патруля и не подозревал, что ему попался в руки Кэзмент. Но, разумеется, личность бывшего дипломата была очень скоро установлена. Его отправили для суда в Лондон.
Газетное объявление не достигло цели: часть революционеров не согласилась с мнением Мак-Нейля и начала восстание. Без германских инструкторов, без германского оружия оно было обречено на неудачу. Английская артиллерия быстро разгромила «гражданскую армию». Военно-полевой суд приговорил к смерти главных виновников дела. Шестнадцать человек было немедленно казнено. Другим суд заменил казнь пожизненным тюремным заключением. Среди этих последних находился и де Валера. Его роль в восстании была не велика: третий батальон получил предписание защищать от англичан какой-то завод. По одним сведениям, де Валера сражался очень храбро. Враги же утверждают, что он «постыдно сдался без единого выстрела» [5]. Версия врагов мало вероятна: она не согласуется с той огромной популярностью, которой де Валера позднее пользовался именно в кругу бывших участников восстания 1916 года.
В совершенно иной обстановке происходил в Англии суд над сэром Роджером Кэзментом. Он был обставлен очень торжественно. Председательствовал верховный судья лорд Рединг; обвинял сэр Фредерик Смит, впоследствии лорд Беркенхэд; защищал знаменитый ирландский адвокат Селливан. Кэзмент вел себя на суде с большим достоинством. Если не ошибаюсь, его защитительную речь теперь читают в ирландских учебных заведениях, как образец патриотического красноречия. Собственно, эту речь нельзя даже назвать защитительной: Кэзмент доказывал, что, как иностранец и враг Англии, он неподсуден британскому суду и что обвинять его в «измене английскому королю» так же нелепо, как обвинять в измене английскому королю немца или турка. Присяжные с этими доводами не согласились. После 50-минутнаго совещания [6] они вынесли обвинительный вердикт. Суд приговорил Кэзмента к смертной казни через повешение.
Произошло то, что предписывает в таких случаях средневековый английский обряд. Один человек в парике произнес торжественно «Oyez!». Другой — сам председатель — сказал: «Сэр Роджер Кэзмент, вы будете отсюда отведены в тюрьму, а из тюрьмы на место казни, и там вы будете повешены за шею до тех пор, пока не умрете. И да сжалится Господь Бог над вашей душой!». К чему третий человек в парике добавил: «Аминь!» Обряд этот, не свободный и от кощунства, в суде над Роджером Кэзментом звучал особенно зловеще. Как бы ни относиться к идее и к делу Кэзмента, этот человек был героем и отдавал жизнь за родину. А о снисхождении к его душе молил Господа Бога лорд Рединг, — он же деловой адвокат Айзекс, которого незадолго до того вся Англия называла «Маркони-Айзекс» и которому газеты, после маркониевского дела, советовали навсегда оставить политическую деятельность.
Вслед за судебным приговором известнейшие писатели Англии, Холл Кэн, Голсуорси, Честертон, Беннет, Конан-Дойль, Джером, Зангвилль, обратились к правительству с просьбой о помиловании Кэзмента. Но ограниченные черствые адвокаты, управлявшие тогда Англией, как они правят почти всем миром, отказались удовлетворить эту просьбу. Роджер Кэзмент был повешен 3-го августа 1916 года в Пентонвилльской тюрьме.
Перед смертью он изъявил желание перейти в католическую веру, — веру своего народа. Ирландские писатели утверждают, что в тюрьме священник передал ему письмо из Ватикана: римский папа посылал сэру Роджеру Кэзменту, вместе с отпущением грехов, свое последнее благословение.
Приведу несколько строк из газетного отчета о казни, — добавлю, что только в Англии в ту пору такой отчет могла пропустить военная цензура.
«Ирландский мятежник Роджер Кэзмент умер сегодня, в девять часов утра, в Пентовилльской тюрьме, на английском эшафоте смертью предателя. Его тело было погребено в негашеной извести на дворе тюрьмы. Последние его слова были: «Я умираю за родину. В Твои руки, Господи, предаю свою душу»…
«Перед воротами тюрьмы с утра стала собираться большая толпа. Без двадцати минут девять зазвонил тюремный колокол. У стены, очень близко от места эшафота, обособленно от толпы, стала небольшая группа ирландцев. Они явно собрались здесь для того, чтобы их единомышленник знал в свои последние минуты, что по близости от него находятся немногочисленные друзья.
Незадолго до девяти колокол перестал греметь. Наступила мертвая тишина. Все понимали, что это значит: осужденный человек всходил на эшафот. Еще через минуту раздался новый тяжелый удар колокола. Одновременно в толпе поднялся дикий гул, — из насмешек, издевательства и истерических рыданий»…
Предоставляю читателям разобраться в морально-политической стороне всего этого дела, — это не так просто. Скажу только, что в военное время в любой стране любой суд поступил бы точно так же, как английский. Теперь все английские Рединги любезно-почтительно беседуют с министрами ирландского государства, которые в 1916 году были присуждены к смертной казни за общее преступление с Роджером Кэзментом. Точно такое же преступление совершил в ту пору русский подданный и австрийский офицер Иосиф Пилсудский, — он, вероятно, также был бы казнен, если б попал в плен в 1916 г. В таких делах только успех дает возможность отличить подвиг от преступления, а преступление от ошибки. Последнее верно также для казнящих. Ибо часто (хоть и не всегда) оправдываются слова Мальбранша: «Dans les lieux où Ton brûle les sorciers on en trouve un grand nombre».
После провала Дублинского восстания де Валера был перевезен в Англию и заключен в тюрьму «на вечные времена», — смертная казнь была ему заменена пожизненным заключением. На самом деле, он оставался в тюрьме очень недолго. Собственно, тюрьма и положила начало блестящей политической карьере де Валеры. В ту пору он был еще мало известен. По случайности, товарищи избрали его старостой; желающих занять эту должность было, вероятно, немного. Он проявил твердость в обращении с тюремным начальством, — это создало ему популярность. Заключение было не очень строгое, сношения с «волей» поддерживались постоянно, имя де Валеры стало появляться в печати.
Надо ли говорить, что в Ирландии чрезвычайно интересовались жертвами Дублинского дела. Среди шестнадцати расстрелянных были очень видные люди. Томас Мак-Дона был известный поэт. Джемс Конолли пользовался огромной популярностью среди рабочих. Престарелый Кларк был одним из последних представителей фенианскаго движения и прожил большую часть жизни в тюрьмах. Вокруг восстания уже складывалась легенда. Молва переносила и за океан особенно драматические эпизоды. Конолли, тяжело раненый во время уличных боев, был доставлен на место казни на носилках. Пленкет, за несколько часов до расстрела, в полночь, обвенчался со своей невестой, — она добивалась чести носить всю жизнь его имя.
В самой Англии начиналась реакция против расправы 1916 года. Многие англичане чувствовали, что с Ирландией выходит не совсем хорошо: мировая война, как всем известно, велась за освобождение угнетенных народов. Кроме того, казнь Роджера Кэзмента и его сообщников вызвала большое раздражение в Америке, где ирландцы пользуются немалым влиянием. Сам Вильсон был ирландского происхождения, а в 1916 году никак не приходилось раздражать президента Соединенных Штатов.
В конце года на смену Асквиту пришел Ллойд-Джордж. Новое английское правительство объявило амнистию участникам Дублинского восстания. По тому самому делу, по которому их товарищи были казнены, они отделались несколькими месяцами тюрьмы. Случайности военного суда, случайности спешного следствия странно поделили ирландских революционеров: одних отправили на эшафот, перед другими открыли большую политическую карьеру. Так часто бывает в пору революции и гражданской войны.
Де Валера, еще до амнистии, был намечен кандидатом и в законодательные учреждения, и в высшие органы «Шин-фэна». Его возвышение произошло с необычайной быстротою. Виднейшие революционеры погибли, освободилось много вакансий. Де Валера был окружен ореолом чужого мученичества. По взглядам, он в ту пору занимал в партии среднюю позицию, — почти всегда наиболее выгодную. Он говорил, что не является «доктринером республики» и удовлетворился бы признанием за Ирландией прав доминиона. Но, разумеется, и независимо от побочных обстоятельств, как человек умный, образованный, честолюбивый и упрямый, де Валера имел достаточно данных для того, чтобы стать вождем партии. Он им скоро и стал. Гриффит не сочувствовал восстанию 1916 года и не принял в нем участия. Быть может, поэтому, с одобрения самого Гриффита, на пост главы партии был выдвинут де Валера. Через некоторое время английские власти снова его арестовали и заключили в Линкольнскую тюрьму.
Из этой тюрьмы он бежал 3-го февраля 1919 года. Побег его произошел в чрезвычайно эффектной обстановке. Как-то вечером к нему в камеру зашел священник, посещавший обычно заключенных. Во время беседы с де Валерой, священник рассеянно положил на стол ключ от входной двери. Де Валера капнул воском свечи на стол, а затем, улучив момент, быстро сделал отпечаток ключа на воске. Через некоторое время его друзья получили из тюрьмы шуточную открытку. На ней был изображен пьяница, тщетно старающийся всунуть в замок ключ.
Сообразительные друзья догадались: де Валера посылал им точное изображение ключа, необходимого ему для побега. Такой ключ был немедленно изготовлен и запечен в пирог, посланный де Валере в качестве подарка от родных. Но изготовленный по рисунку ключ не подошел к замку. Тогда в тюрьму, опять-таки в пироге, были отправлены необходимые материалы. Один из товарищей де Валеры по заключению, знавший слесарное ремесло, подделал ключ. При помощи этого ключа де Валера в условленное время отворил дверь, вышел из тюрьмы, сел в приготовленный для него сообщниками автомобиль и скрылся.
Во всем этом деле как будто много неправдоподобного: и камеры в современных тюрьмах освещаются не свечами, а электричеством, и дверь для бегства нужно открыть не одну, и сторожа сидят обычно у каждой двери тюрьмы, и ключ мудрено изготовить по шуточному рисунку на открытке, и передача ключей в пироге удается больше в романах Понсон-дю-Террайля. Однако, не подлежит сомнению, что де Валера бежал именно таким способом, — разве только легенда чуть приукрасила кое-какие подробности. Остается предположить, что порядками Линкольнской тюрьмы ведали совершенные ротозеи. Добавлю, что главным организатором побега был легендарный ирландский заговорщик Михаил Коллинс, Робин-Гуд революционного эпоса Ирландии.
Этот побег вызвал сенсацию в Англии. «По непростывшим следам де Валеры» пустились не только сыщики, но и репортеры. Непростывшие следы эти находились в самых разных местах Европы. Де Валера так найден и не был.
Побег создал ему на родине огромную популярность. В Ирландии, вдобавок, настроение совершенно переменилось: прежде шин-фэнеры составляли в стране небольшое меньшинство; на выборах же, последовавших за перемирием, партия одержала полную победу. Все только и говорили о восстании. Это было не совсем логично. Казалось бы, в пору мировой войны было больше шансов на успех восстания, чем после 11 ноября 1918 года, когда у Англии освободилось пять или шесть миллионов солдат. Здесь, до некоторой степени, оправдывалось изречение лорда Сесиля: «Ирландия разумных решений не принимает принципиально». Партия «Шин-фэн» в ту пору возлагала большие надежды на Америку: Вильсон принудит Англию дать ирландцам независимость. Этот расчет, конечно, также не свидетельствовал о большой политической проницательности.
В январе 1919 года шинфэнерское национальное собрание «Даул Эрхан» (так произносится Dail Eireann) провозгласило Ирландию независимой республикой. По предложению Гриффита, де Валера был избран «Priomph-Aire». Повидимому, этот титул допускает разное толкование: он может означать и председателя «Даул Эрхана», и министра-президента, и даже (с большой натяжкой) главу государства. Де Валера предпочел последнее толкование и с тех пор, уважая волю народных избранников, упорно и неизменно называл себя президентом ирландской республики. Его противники впоследствии ожесточенно доказывали, что никто никогда президентом де Валеру не избирал, что звание «Priomph-Aire» с самого начала означало лишь должность председателя Национального Собрания, а затем, в связи с полным изменением обстановки, вообще перестало означать что бы то ни было. Де Валера твердо стоял на своем: он президент ирландской республики и знать ничего не желает.
Попытка Шин-фэна добиться международного признания, разумеется, кончилась полной неудачей. «Дауль Эрхан» обратился с воззванием «ко всем свободным народам», назначил «послов» в Париж, послал делегацию к Вильсону с напоминанием о 14 пунктах. Всё это было наивно — никто не собирался воевать с Англией из-за ирландской независимости. Свободные народы не отозвались на воззвание, парижские послы вернулись домой, Вильсон о 14 пунктах позабыл. В «пакт» Лиги Наций был введен 10-й параграф, на неискушенный взгляд как будто вполне невинный: по этому параграфу, члены Лиги обязуются уважать территориальную неприкосновенность всех других членов в ее настоящем виде («l’intégrité territoriale et l’indépendance politique présente de tous les membres de la société»). Застраховавшийся синдикат победителей мог ответить ирландцам, что не имеет права посягать на территориальную неприкосновенность Англии, — впрочем синдикат и вообще ирландцам не отвечал.
Парнелль оставил Ирландии завет: «Добром от Англии ничего не получишь». На чем был этот завет основан, трудно сказать. Надо ведь помнить, что и требования умеренностью не отличались. «Гомруль» с Англии можно было получить и добром, — правда, для этого потребовалось время. Но какая же страна добровольно давала полную независимость другой, слабейшей стране, имея на нее «историческое право»?
«Дауль Эрхан» решил следовать своему девизу: «Мы сами». Для противодействия «оккупационным властям» (т.е. англичанам) было создано тайное ирландское правительство. Оно постановило начать борьбу за независимость Ирландии. Лет тридцать тому назад здесь полагалось бы вспомнить стишок о «безумстве храбрых».
Де Валера решил отправиться в Соединенные Штаты искать «моральной и материальной поддержки». Моральная поддержка Соединенных Штатов, собственно, могла расцениваться не выше моральной поддержки любой другой страны. С материальной поддержкой дело обстояло иначе: деньги на всё в мире после войны дает, главным образом, Америка. Тем не менее друзья де Валеры убеждали его остаться на родине: президент республики должен принять ближайшее участие в восстании. Ему ставили даже на вид, что отъезд в Америку перед восстанием будет истолкован для него невыгодно. Он и к этому доводу был равнодушен: его место теперь в Соединенных Штатах. «Я говорил ему, да вы сами знаете, чего стоят попытки в чем-либо переубедить Дева!..» — с горечью отвечал Коллинс друзьям, находившим, что де Валера должен остаться в Ирландии [7].
Президент ирландской республики уехал в Америку, переодетый матросом. Такое обстоятельство, редко случающееся с президентами, может поставить в трудное положение заведующего церемониймейстерской частью в той стране, куда президент направляется. Но для газет, да еще для газет американских, переодетый матросом президент, конечно, являлся настоящим кладом. А этот президент, к тому же, только что бежал из тюрьмы. Отпечаток ключа на воске, шуточная открытка с пьяницей, пирог с ключами и инструментами, — с газетной точки зрения лучше и выдумать ничего нельзя, — не хватало только запеченной в пирог веревочной лестницы! Вдобавок, американцы были злы на Европу. Де Валере был оказан королевский прием. Митинги сменялись банкетами. Город Нью-Йорк избрал ирландского президента своим почетным гражданином. Моральная поддержка была полная. Материальная тоже оказалась недурной: подписка на дело борьбы за независимость Ирландии дала пять миллионов долларов.
Он вернулся в Ирландию государственным человеком. В Соединенных Штатах политика элементарна, но это самая настоящая политика, — через американский политический Берлиц не мешает пройти и революционерам, и идеалистам. Ирландским движением до де Валеры руководили писатели, чаще всего поэты. Выходило не очень удачно. Политика слишком низменное дело для поэтов, — как известно каждому, низменные чувства писателям совершенно чужды и непонятны. Одна Ирландия обратилась к поэтам для устроения своих судеб, — и очень плохо сделала.
Оставь земле ее цветы,
Оставь созвучья Дамаскину.
На родине де Валеры в его отсутствие началась гражданская война. Она велась по старым, испытанным методам, нам достаточно хорошо знакомым. Боев не было; был с обеих сторон кровавый и беспощадный террор. Страшные дела прикрывались благозвучными именами. Ирландские революционеры убивали английских городовых, грабили почту, жгли правительственные учреждения, — это называлось «актами освободительной борьбы». Британские власти расстреливали повстанцев, выжигали замки и фермы, — это называлось «рейдами». О полезной деятельности «революционной армии» и британских властей можно судить по следующим данным: за 1920-й год ирландцами было убито 54 английских военных, 182 полицейских, сожжены 69 зданий суда, 533 казармы и 998 раз ограблена почта. Англичане убили 105 повстанцев, 98 штатских, уничтожили323 частных дома, 20 заводов, 255 лавок, 32 кооператива и 171 ферму, произведя, в общем (за 14 месяцев) 22 279 «рейдов». Общей статистики всех человеческих жертв за все время этой странной войны на револьверах я не мог найти, — по-видимому, этому дешевому товару, в отличие от лавок и казарм, счет велся неточно.
Как всегда бывает в таких случаях, усиленно обсуждался вопрос: кто начал, кто первый и т.д. Ирландцы утверждают, что начали англичане. А Ллойд-Джордж говорил, что к «репрессалиям» британское правительство приступило лишь после того, как революционерами было убито свыше ста городовых. Сомневаюсь в таком долготерпении британского правительства, но, по существу, не так важно, «кто первый». Людям, имеющим поэтические представления о гражданской войне, не мешает заняться ирландскими событиями 1919–20 гг. Это длинная мрачная повесть грубейших насилий, зверств и преступлений, далеко оставляющая за собой наш 1863-й год. Идейная и идеалистическая борьба превратилась в кровавый спорт, порою вырождаясь и в чистую горгуловщину.
Для подавления ирландского «бунта» англичане отправили в Ирландию отряды из особо подобранных людей. По цвету их мундиров, население прозвало их «The Black and Tans»; кажется, так называется какая-то порода собак. В Ирландии о действиях «Black and Tans» по сей день говорят с зубовным скрежетом. Надо сделать, разумеется, поправку на односторонний характер ирландских суждений в этом деле. Однако, британский генерал сэр Генри Лоусон в официальном донесении правительству в январе 1920 года писал, что карательные отряды ведут себя в Ирландии, как немцы во время войны в Бельгии, — это в ту пору было самым уничтожающим из всех возможных сравнений.
Наиболее известным трагическим эпизодом гражданской войны было самоубийство Коркского лорда-мэра. Это был еще молодой человек, — тоже писатель и поэт, — Теренс Максуиней. Его арестовали по обвинению в неисполнении каких-то приказов, — он доказывал, что все приказы в Корке могут исходить только от него, как от законно избранного лорда-мэра. Военный суд приговорил его к двум годам тюремного заключения. Выслушав приговор, лорд-мэр сказал: «через месяц я буду свободен», — и сдержал свое слово, несколько ошибившись лишь в сроке. Перевезенный в Лондонскую тюрьму, он объявил голодовку и уморил себя голодом, проявив нечеловеческую силу воли: лорд-мэр голодал 74 дня. По словам его жены, ему в камеру ежедневно подавался обед (к которому он не прикасался): цыпленок, суп, молоко, брэнди. По-видимому, Ллойд-Джордж не верил, что человек может добровольно умереть голодной смертью.
Независимо от своего морально-политического смысла, просто как сенсационный fait divers, как похищение ребенка Линдберга или харакири генерала Ноги, медленное самоубийство лорда-мэра поразило мир. В разных странах заключались пари: умрет или не умрет? А если умрет, то через сколько дней? Американские газеты предписали своим лондонским корреспондентам сообщать подробности о деле каждые два часа.
Сестра лорда-мэра впоследствии показывала американской комиссии, что она обратилась по телеграфу к Ллойд-Джорджу (который в то время замирял Европу на какой-то международной конференции), с запросом: на кого именно следует возложить ответственность за убийство ее брата? Первый министр, явно запутавшийся между простым чутьем и идеей государственного авторитета, по телеграфу выразил в ответ сожаление, что лорд-мэр сознательным самоубийством причиняет горе своей семье. «Я называю это ответом подлеца», — говорила с ненавистью американским сенаторам и епископам сестра лорда-мэра. Ей посоветовали обратиться за помощью к английским социалистам, — они могут в 24 часа добиться освобождения ее брата. У английских социалистов как раз тогда заседали национальный конгресс и особый «Совет действия», обсуждавший вопрос о том, как защитить сов. Россию от польского вторжения. По недостатку места, я не могу передать подробно рассказ сестры лорда-мэра об ее переговорах с вождями рабочей партии. «Я их спросила, допустят ли они, чтобы мой брат скончался, или же сделают что-либо для его спасения… Им чрезвычайно не хотелось вмешиваться в это дело. Однако им чрезвычайно не хотелось и ответить мне отказом», — почти с такой же ненавистью говорит сестра лорд-мэра. — «Они были очень храбры, когда дело касалось России. Но в русском вопросе их тактика не шла вразрез с целями их правительства»… В конце концов, после долгих разговоров, английские социалистические лидеры ответили, что их вмешательство в дело Коркского лорда-мэра было бы «неразумно». — «Он имеет немалое сходство с Ллойд-Джорджем», — говорит в заключение об одном из социалистических лидеров сестра лорда-мэра; в ее устах это звучало приблизительно так: «он имеет немалое сходство с сатаной».
25-го октября 1920 года, на 74-й день голодовки, Коркский лорд-мэр, наконец, скончался. Умирал он в бреду, говоря бессвязные слова и напевая какую-то песенку. «Он был совершенно безумен» («He was as mad as could be»), — говорит его жена, видевшая его в последний раз за несколько часов до его кончины. У ворот тюрьмы, в предсмертные часы лорда-мэра, другие фанатики, во главе с его сестрами, читали вслух молитвы за упокой души умирающего. Тут же рядом толпились фотографы с аппаратами, журналисты с записными книжками. Всё это сливалось в совершенно бредовую сцену. О кончине лорда-мэра ирландские революционеры оповестили своих условной телеграммой, по форме несколько странной: «Наша лошадь выиграла».
Их лошадь, действительно, выиграла. Это дело очень повредило Англии. Десмонд Шоу назвал его «коронной глупостью Даунинг-Стрит» [8]. По-видимому, перед страшной смертью лорда-мэра, перед несшимися из Ирландии проклятьями, Ллойд-Джордж, человек не злой и суеверный, несколько растерялся. Он разрешил революционерам поставить в соборе, у гроба умершего, стражу в форме республиканской армии, разрешил покрыть гроб шин-фэнерским флагом.
Ирландские политические деятели сумели использовать дело, как следует. Де Валера выпустил о нем воззвание. Газеты в Ирландии писали, что «цивилизованный мир содрогнулся». «Содрогаться» в подобных случаях — ремесло «цивилизованного мира». В действительности, он не так уж интересовался ирландскими событиями. Англичане могут себе позволить больше, чем другие народы: их политическая фирма, в смысле свободы и порядка, имеет достаточно старую, прочную и заслуженную репутацию. Первая в мире политическая культура метрополии не дает, конечно, прав на разные вольности вне ее, но зато создает очень прочную основу для publicité «в общем и целом». Некоторые английские администраторы проделывали в колониях такие дела, какие и не снились, например, Муравьеву-Виленскому. Однако этих администраторов никто «вешателями» не называл.
Ирландия не была всё же колонией. У нее нашлись и средства, и люди для агитации, особенно в Соединенных Штатах. Американцы после войны перестали церемониться с Европой. Они назначили, для исследования ирландского вопроса, свою комиссию, в которую вошло около 150 епископов, сенаторов, ученых. Эта комиссия допросила большое число лиц, принимавших участие в гражданской войне, в том числе родных погибшаго лорда-мэра, и выпустила отчет в тысячу с лишним страниц [9], с выводами, весьма неблагоприятными для англичан. Но еще значительно важнее было общественное настроение в самой Англии. Лорд Грей, лорд Сесиль, Гендерсон резко осудили ирландскую политику правительства. Архиепископ Кентерберийский, 17 епископов англиканской церкви, виднейшие представители английской литературы и науки заявили решительный протест против террора в Ирландии. Этот террор стал вызывать недовольство и у английского военного командования. Так, в феврале 1921 года генерал Крозьер распорядился предать военному суду несколько своих подчиненных за какой-то особенно скандальный «рейд». Его распоряжение не было утверждено высшим начальством. Тогда генерал Крозьер демонстративно вышел в отставку, что произвело сильнейшее впечатление в Англии.
Ллойд-Джордж, со свойственной ему чуткостью, понял, что пора перетасовать политическую колоду. Вдобавок, у него всегда была слабость к сенсациям. На этот раз сенсация оказалась чрезвычайной. 24-го июня 1921 года первый министр Великобритании обратился по телеграфу к мятежнику из мятежников де Валере (тем самым признавая его президентом), с просьбой приехать в Лондон для переговоров о мирном разрешении ирландского вопроса! Это было почти то же самое, как если бы у нас, в 1905 году, граф Витте вызвал в Петербург Пилсудского для сходных переговоров о Польше.
Де Валера принял приглашение и выехал в Лондон, во главе революционной делегации. Историю мирных переговоров 1921 года изложить в кратком очерке невозможно. Ллойд-Джордж с первых слов предложил Ирландии те же права доминиона, которыми пользуется Канада. Собственно, это можно было сделать и раньше, — нельзя понять, для чего велась кровавая гражданская война! Англия — страна политической мудрости; но в этом ирландском деле она была не на должной высоте.
Разумеется, Ллойд-Джордж вел переговоры очень искусно, — переговоры его стихия. Когда надо было прельщать ирландцев выгодами соглашения, выступал он сам. Когда надо было грозить новой ожесточенной войной в случае разрыва переговоров, он выпускал Черчилля и Беркенхеда. Ему было отлично известно, что у вождей ирландской революции началось разногласие: Гриффит и Коллинс готовы были принять английское предложение. Де Валера, впрочем не без колебаний, отстаивал свое: не соглашаться ни на что, кроме полной независимости Ирландии.
Остальное достаточно известно. Разногласие, искусно использованное Ллойд-Джорджем, превратилось в раскол. Гриффит и Коллинс, вопреки воле де Валеры, подписали договор с Англией. «Дауль Эрхан», после бурных и ожесточенных прений, утвердил этот договор большинством 64 голосов против 57. Де Валера подал в отставку. Его заменил, на посту президента, Гриффит. Англичане ушли из Ирландии. Образовалось свободное ирландское государство.
Казалось бы, на этой странице ирландской истории бомбы и револьверы должны были бы из нее исчезнуть. Демократические убеждения де Валеры требовали подчинения воле ирландского парламента. Но, кроме демократических убеждений, у него были бурный темперамент, необузданное честолюбие, неограниченная вера в свой гений. Де Валера поднял вооруженное восстание против правительства Гриффита и Коллинса, с которыми его тесно связывали «святые воспоминания долгих лет освободительной войны».
Здесь исчезают последние следы разума во всей этой иррациональной истории. Демократические убеждения и святые воспоминания были мгновенно забыты. Война между де Валерой и правительством Гриффита-Коллинса велась совершенно так же, как их прежняя общая война с англичанами. Бомбы, револьверы, ограбления, казни в качестве методов борьбы, полная деморализация страны в ее результате. «Дев совершенно сошел с ума», — говорил Гриффит о своем бывшем друге. Де Валера проповедовал «организованный хаос», предписывал систематически взрывать мосты, поезда, вокзалы, расстреливать членов правительства и их сторонников.
Его приказы исполнялись, десятки и сотни видных людей убивались беспощадно. Одной из первых жертв новой гражданской войны пал национальный герой Коллинс. Этот ближайший друг де Валеры, устроивший когда-то его побег из тюрьмы, попал в засаду и был убит «валеристами». Правительство отвечало массовыми расстрелами своих недавних друзей. Гриффит умер от разрыва сердца как раз тогда, когда в Ирландии возродились времена Black and Tans. Но обвинять больше иностранного завоевателя не приходилось. Англичане могли только издали наблюдать за событиями, вспоминая иронические слова Гладстона о «двойной дозе первородного греха», выпавшей на долю ирландцев.
Войска преемников Гриффита одержали верх. Де Валера сложил оружие. Правительство не решилось казнить бывшего президента; он отделался годом тюрьмы. Затем раскололись и собственные его сторонники; он основал новую партию и от большевистской практики перешел к демократической теории, дожидаясь законной победы на выборах. Дело хорошее, но опять-таки это решение можно было бы принять несколько раньше: вторая гражданская война была неизмеримо бессмысленнее первой.
Теперь ирландский народ дал на выборах большинство валеристам. Путь к программе де Валеры, очевидно, шел через программу Гриффита, — в теории оба были правы. Не так уж достоверно, что от сторонников федерации можно откупиться автономией, а от сторонников независимости федерацией, — жизнь пересмотрела и этот распространенный взгляд. Что будет дальше, мы не знаем. Разум всегда побеждает, — «Іа raison finit par avoir raison», — говорят французы. Беда в том, что разуму не к спеху.
1. У нас обычно пишут: «Синн-фейн». Эти слова значат: «мы сами».
2. Redmond Howard. Sir R. Casement, p. 12.
3. См. Е. Brady. Ireland’s secret service in England, p. 8.
4. Beaslai. M. Collins. V. I. p. 101.
5. S. H. Bretterton. The Real Ireland, p. 27.
6. Trial of Sir Roger Casement, edited by S. Knoth.
7. Beaslai. М. Collins. V. I, р. 269.
8. Desmond Schaw. The drama of Sijin-Fein, p. 327.
9. Evidence on conditions in Ireland. American Commission. Washington, 1921.