Труды Международной научной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения П.А. Кропоткина. М., 1995. Вып. 1: Идеи П.А. Кропоткина в философии. С. 43–55.
В.Г.Белоус
Россия
Кончина П.А.Кропоткина трагически совпала с так называемым "Кронштадтским мятежом". В этом совпадении — своя символика, своя мистика. Символически одна эпоха сменяла другую: одна, революционная, начавшаяся в Феврале 1917-го, завершилась не в Октябре того же года, а в судорогах Брестского мира, гражданской войне и в событиях Марта 1921-го; другая — государственная, тоталитарная, определилась со всей неотвратимостью именно на этом роковом рубеже. Мистически — душа революции, отмаявшись свои "сорок дней", отлетела, чтобы возвратиться в духе — в самосознании людей, отождествивших свою судьбу с духовной революцией. Надеждам и иллюзиям суждено было уступить место жесткому самоанализу.
Такую миссию взяла на себя "Вольфила" — Вольная Философская Ассоциация, организованная в Петрограде в конце 1918-го инициативной группой, в состав которой входили А.Белый, А.Блок, К.Петров-Водкин, К.Эберг, А.Штейнберг и др. [1] Центром же этого уникального послереволюционного товарищества был литератор, публицист и историк общественной мысли Иванов-Разумник (псевдоним Разумника Васильевича Иванова, 1878-1946) [2].
Вольфила, по воспоминаниям ее ученого секретаря А.Штейнберга, объединяла "мыслящих людей, творящих, заслуживающих даже признание, которые считали возможным, не будучи врагами революции — контрреволюционерами, тем не менее критиковать происходящее" [3]. Конечно, оппозиционное, критическое отношение к победившим большевикам было в Ассоциации началом важным, но далеко не главным; идея духовной революции — вот что определяло пафос большинства выступлений в "Вольфиле" в голодном и полуразрушенном Петрограде начала 1920-х годов. Со всей определенностью эта линия была выражена Д.Пинесом (вторым, после эмиграции А.Штейнберга в 1922 г., ученым секретарем Ассоциации) на заседании "Достоевский и К.Леонтьев" 23 октября 1921 г.: "Мы не раз говорили и соглашались, что революция не в тех или иных лозунгах "либерте и проч.", и что революция совершенно может быть не в... отдельных действиях, не в [...] политических шагах и экономических реформах, и что, конечно, может быть где-нибудь на письменном столе Достоевского, выражаясь образно, может быть больше революции... И может быть, в том деле, которое делает Вольфила, и в тех словах, которые раздаются иногда в них, может быть и в них есть элементы той революции, элементы революционного сознания, которые когда-нибудь в конце концов должны дать... преображение мира..." [4]
Вольфильское заседание "Памяти Кропоткина", состоявшееся в августе 1921 года (заседание, опять-таки символически совпавшее с кончиной А.Блока и гибелью Н.Гумилева) стало ярким подтверждением этого символа веры в духовную революцию и грядущее Преображение. Замечу, что это заседание было открытым, а по свидетельству организаторов "Вольфилы", открытые заседания собирали полные залы (вместимость помещения в здании на Фонтанке, 50, достигала 1200 человек). На вечере "Памяти Кропоткина" выступали А.Белый, А.Штейнберг, Я.Новомирский, А.Мейер, Ф.Витязев, В.Кибальчич, Иванов-Разумник [5] — и литераторы, ориентировавшиеся на народнические идеалы, и представители традиционного анархизма. К сожалению, стенограммы выступлений не сохранились, зато сегодня можно воспроизвести тезисы основного доклада, посвященного памяти П.А.Кропоткина, с которым выступил Иванов-Разумник [6].
Документ этот представляет собой три листка небольшого формата, исписанных с обеих сторон. Первая часть тезисов — биографическая; в ней дается краткая характеристика личности Кропоткина, его вклада в историю русской общественной мысли, в историю русской науки. В свое время, в знаменитой "Истории русской общественной мысли" (первое издание вышло в 1906 г.) Иванов-Разумник уделил анархизму и П.А.Кропоткину всего несколько строк (из последующего изложения станет понятной такая интерпретация). Поэтому, как бы компенсируя отсутствие обобщающей характеристики в "Истории", Иванов-Разумник пишет в тезисах: "Слабость и сила — от эпохи его развития: 60-е гг. [...] Но не в науке сила. От эпохи 60-х гг. идет основной дух Кропоткина — революционный. И в этом главная сила его".
Так Иванов-Разумник приближается к главной теме своего выступления — теме духовной революции, рождая поистине афористичные строчки:
Что такое истинный революционер?
Тот, которого надо повесить на другой день после революции. В каждой революции есть такие.
В 1790-х гг. — Бабеф.
В 1848 г. — социалисты.
В 1871 г. — коммунары.
В 1918 г. — Кропоткин. [...]
Были срывы и у Кропоткина.
1) Когда пришла война 1914 г.
2) Когда пришла октябрьская [зачеркнуто: "социальная" — В.Б.] революция 1917 [зачеркнуто: "8" — В.Б.] г."
В третьей части своего выступления Иванов-Разумник высоко оценивает анархизм — мировоззрение, которое исповедовал П.А.Кропоткин: "Анархизм теперь идеологически слаб, но за ним великое будущее. Левый социализм все больше и больше будет склоняться к анархизму в своей основе — в отношении к государству. Анархизм есть дальняя веха, к которой мы все идем, и имя Кропоткина всегда будет развеваться знаменем на этом далеком маяке для всего человечества".
Такая замечательная оценка анархизма из уст приверженца левонароднических идей не может не потребовать дополнительных комментариев. Для того, чтобы их сделать, необходимо вернуться ко времени завершения "Истории русской общественной мысли". Вот какая характеристика анархизма предлагалась здесь читателю:
Коммунистический анархизм Бакунина — это именно та проселочная дорога" русского самосознания, та отделившаяся от главного ствола ветвь, которой мы пока не можем уделить много внимания. Интересно, что анархизм, этот типичный социологический ультра-индивидуализм, никогда не был особенно популярен среди русской интеллигенции, хотя, казалось бы, условия русской государственной жизни могли только создать почву, чрезвычайно благоприятную для развития идей анархизма. [...] В настоящее время, когда почти все наши политические партии произвели подсчет своих сил, с ясностью обнаружилось, что русский анархизм, несмотря на славные имена его родоначальников — Бакунина, Кропоткина и др. — пока есть почти что quantité négligeable [величина, которой можно пренебречь (фр.) — Прим.ред.] ... И причина этого для нас ясна: мы считаем анархизм характерно романтической концепцией. Анархизм, выраженный в реалистических формах — неубедителен и мало доказателен; не убеждая ума, он оставляет холодным чувство" [7].
Итак, основное расхождение, по Иванову-Разумнику, между социализмом (народничеством) и анархизмом — это вечный конфликт, вечное противоречие между реализмом и романтизмом:
Реализм и романтизм — два полюса человеческого духа, и всякий человек, сам того не сознавая — неизбежно или реалист, или романтик.
Реализм, как психологическая категория, есть исконное свойство человеческого духа: вечное стремление к земной реальной действительности, вечное тяготение к "человеческому, слишком человеческому", любовь к земле, к этой земле, не преображенной, ограниченной пространством трех измерений. [...]
Романтизм, как психологическая категория, есть вечное стремление и проникновение за пределы земной реальности, за пределы разума; романтизм есть мистическое восприятие, мистическое соприкосновение мирам иным" [8].
Со времени написания "Истории русской общественной мысли" и до 1917 года Иванов-Разумник безоговорочно относил себя к "реалистам", полагая, что "людям нового реалистического сознания" нет необходимости выходить за пределы жизни, вторгаться в область мировоззрения анархизма; вполне достаточно "жадного стремления к земной, реальной действительности" и "действенной любви к человеку" [9]. Тогда же, в 1906 г., Иванов-Разумник предполагал более детально обратиться к взаимоотношениям народничества и анархизма в книге "История русского социализма и анархизма". Книга эта так и не была написана (скорее всего, размышления о социально-политических доктринах сменились философско-литературным поиском, воплотившимся в следующей книге Иванова-Разумника "О смысле жизни", вышедшей в 1908 г.); зато в его архиве сохранился развернутый "план содержания" "Истории русского социализма и анархизма", который имеет непосредственное отношение к теме нашего разговора и который я хотел бы привести здесь с максимальной полнотой:
Реализм и романтизм, — как основные психологические формы нашего миропонимания[...]
Социализм и анархизм, — как основные социологические формы современной общественной мысли.
Возможные сочетания и группировки этих четырех элементов:
1. Романтический социализм.
2. Реалистический анархизм.
3. Реалистический социализм.
4. Романтический анархизм.
Изучение этих четырех сочетаний — задача предпринимаемой работы.
I. Романтический социализм
Обыкновенно называется "утопическим социализмом". (Исследование выяснит, что в этом утопическом, романтическом социализме были и вполне реалистические стороны.) — Стремление "за пределы предельного" приводит, в конце концов, к знаменитым утопиям Фурье. Выяснить, насколько во всем этом и есть романтизма; утопический социализм, как псевдо-романтизм (NB). Совершенная невозможность действительно романтического социализма. Социализм есть главным образом теория экономических отношений, а потому и базируется на реальной почве. Нежизнеспособность не только романтического, но даже (а отчасти тем более) и псевдо-романтического социализма.
Определение социализма.
II. Реалистический анархизм
Стремление ввести в этот "реальный мир" нечто "потустороннее" и в то же время облечь его в ультра-реальную оболочку. Выяснить, что этот реалистический анархизм в сущности в высшей степени псевдо-реалистичен; совершенная невозможность действительно реалистического анархизма. Анархизм есть главным образом (в настоящее время) система этических отношений. "Вот кабы все люди ангелами были..." (Гл. Успенский). Определение анархизма.
Отсюда вывод: для романтика социализм (как мировосприятие) настолько же неприемлем, насколько для реалиста — анархизм (id.). Возможность, все-таки, таких сочетаний объясняется недостаточной продуманностью, при соединении частей своего мировоззрения. Следовательно, социалистическим мировоззрением романтика неизбежно должен быть анархизм, так же, как реалиста — социализм.
(NB. Выяснить положение демократического либерализма как программы-min социализма.)
III. Реалистический социализм
Жизнеспособное соединение. Зародыши его еще в утопическом социализме. К.Маркс.
IV. Романтический анархизм
Также единственно возможное соединение. Его зародыши. Его представители — главным образом в России.
Все эти четыре группы имели своих представителей в истории русской общественной мысли. Именно:
I. Романтический социализм (т.е. в сущности псевдо-романтический). Русские сен-симонисты 30-е гг., Герцен — Огарев, 40-е гг. Белинский. Петрашевцы.
II. Реалистический анархизм. Бакунин, Кропоткин, Толстой. (В последнем уже отчасти переходы к романтическому анархизму.)
III. Реалистический социализм. Белинский (последний период), Герцен, Чернышевский, Михайловский, марксизм 80-90-х гг. и т.д.
IV. Романтический анархизм. Славянофилы, Достоевский, Вл. Соловьев (отчасти). Нео-романтики.
СПб. Декабрь 1906 г." [10]
Как видно из приведенного выше плана, имя П.А.Кропоткина встречается здесь в контексте "псевдо-реализма", скрывающего свою мистическую сущность под "ультра-реальной оболочкой". Спустя пятнадцать лет в тезисах "Памяти Кропоткина" характеристика этого выдающегося представителя русского анархизма окажется прямо противоположной — П.А.Кропоткин будет назван среди тех "подлинных революционеров", которые воплощают собой дух любой революции. Что же произошло с собственным мировоззрением автора "Истории русской общественной мысли"?
Иванов-Разумник — историк, литературовед, публицист, становится "скифом", духовным максималистом. "Скифство" — это апология духовного бунта, проникновение в глубинные основы народной ментальности, коллективного бессознательного, "встреча" (употребляю этот термин в бахтинском смысле) самых разных, в том числе и противоположных, идей и интенций, определяемых вековечным стремлением русского народа к "инонии", "преображению" [11].
Один из критиков "скифства" — А.Гизетти, сам принадлежавший к левонародническому лагерю, первым подметил эволюцию мировоззрения Иванова-Разумника и дал ей такую характеристику:
Бунт Скифов" неизбежно должен завершиться религиозным народничеством, новою формой мистического анархизма. [...]
Но опять спрошу, какова при всем этом роль Иванова-Разумника? Ведь он неоднократно заявлял, что типы романтика и реалиста непримиримы, и себя причислил к реалистам. Как же он теперь очутился во главе необузданной пропаганды мистического романтизма, пропаганды духа Дионисова в его чистом виде, враждебном Аполлону, враждебном разуму, воле, художественной мере. [...] Если так, значит, "крайности сошлись", писатель-эрудит и догматик бросился с тоски, ради эксперимента в буйство и мистику, а там, глядишь, отряхнется и как ни в чем ни бывало в старую оптимистическую, "позитивную" волынку заиграет. [...] Не оттого ли легко уверовал, что всегда носил в себе глубоко запрятанной внутри душу "подпольного человека", бунтаря-надрывника и только успокаивал себя благополучными схемами" [12].
Все в этой критической характеристике верно, и все — неверно. С точки зрения общемировоззренческой неонародничество (а взгляды Иванова-Разумника необходимо квалифицировать именно как неонароднические) не могло не быть отрицанием традиционного народничества, традиционного социализма: и в этом качестве — должно было сблизиться в первую очередь с анархизмом. В этом смысле подобная идеологическая эволюция глубоко закономерна, а следовательно, оценка Гизетти — справедлива. Но как только оценивается личность, якобы "легко", "ради эксперимента" меняющая "шило" реализма на "мыло" романтизма, — здесь суждения критика падают мимо цели. Вера в духовное преображение была для Иванова-Разумника актом глубоко продуманным, выстраданным — экзистенциальным. "Никогда не был я в вере детского позитивизма ("мы — только люди"), — писал он в сентябре 1918 г. А.Блоку, — и всегда знал — и не только "знал" — что правда на другой стороне. Знал смутно и мало, знаю тверже и больше; прежде говорил "быть может", теперь говорю — "наверное". По этому пути последних десяти-пятнадцати лет я, несомненно, подошел к "вам", отошел не только от "позитивизма", но и от шестовского нитцшеанства; если раньше воздушный шар я считал мыльным пузырем (лишь иллюзия подъема и — лопнул), то теперь я знаю, что есть и подлинные подъемы, хотя бы и безмерно редкие" [13].
Воплощением такого "подлинного подъема" и стала Вольная Философская Ассоциация — "Вольфила". "Вольфила" — загадочна, романтична, утопична. Это, скорее, мечта о соборном воплощении культурных исканий, нежели их действительное утверждение. Но — голоса умолкли, стенограммы — уничтожило или уничтожает время, и теперь только с величайшим трудом можно понять, что же заставляло этих людей, прорвавшихся сквозь полотно революции за нарисованный очаг, сотканное из надежд, упований и мечтаний (имя которому — духовная революция), организовать новый театр, собираться вместе и... вольно философствовать?
Главная цель "Вольфилы" — самосознание: понять себя, осмыслить происшедшее, отыскать собственные корни, разглядеть за иллюзорными "мыльными пузырями" подлинные духовные подъемы. Вот почему "Вольфила" обращается к блестящим пророчествам Герцена, религиозному социализму Достоевского, неославянофильским построениям К.Леонтьева, эсхатологии Вл.Соловьева, к культурологии и антропософии [14]. И в центре внимания самосознающей мысли, как лейтмотив, — идея духовной революции: что же все-таки произошло с Россией?
"Для меня, конечно, начало конца революции совпадает с Брестским миром, — отвечал на этот вопрос Иванов-Разумник (в октябре 1921 г., при обсуждении темы Достоевский и К.Леонтьев"), — т.е. когда революция не выдержала определенных требований долженствования, которые к ней предъявлены, когда она пошла на компромисс с реальной политикой, и дальше она идет к концу своему, но все-таки целый год революционный для меня совершенно ясен по своей революционной сущности, а вот теперь, когда революции давно нет, когда революция осталась только лозунгом, неизвестно откуда, какая-то мистическая сущность, бескровная, бледная, божественная сущность революции проявляется. Революция проявляется кровавая, грязная, ужасная во всем своем внешнем обличье, и в своем восходящем течении творящая то дело, которое она призвана совершить. Вот по тому восходящему пути революции мы о ней и судим, но когда восходящий путь заменяется плоскостью, проторенной дорожкой по уже избитым колеям, возвратом к старому, то мы говорим — это уже не революция... Революция была некогда, в краткий период существования, одновременно и сущей, и должной, а теперь стала просто сущей, т.е. не существующей, ибо всякая революция кончается тем, что перестает существовать, а вместо нее становится вот этот самый "на земле мир, в человецех благоволение", Леонтьевское, в кавычках, конечно, которое было ему так противно" [15].
Если духовная революция, как надежда — в прошлом, а как вера — в будущем, то здесь, в настоящем, ее должна заменить идея нового "соборного" культурного поиска. Культура — всегда форма духовного сопротивления и самосохранения духа, особенно в условиях несвободы. Выработка нового самосознания — вот что, по замыслу Иванова-Разумника, могло бы объединить самые разные мировоззренческие устремления ("реалистов" и "романтиков", "скифов" и "эллинов") "в эпоху невероятных событий": "Да, в Вольфиле мы стремимся не дать угаснуть в нашем поколении искре вечной Революции, той последней духовной Революции, в которой единый путь к чаемому Преображению... Но когда теперь снова придет стихия — мир загорится; нам же еще века, быть может, скитаться по пустыне, но вера наша, столп огненный — перед нами. Этой вере мы служим по мере сил в Вольной Философской Ассоциации..." [16]
Вспоминая сегодня (а скорее, поминая недобрым словом) революцию, мы как бы заранее отвели себе роль судей, распространяя и на себя принцип презумпции невиновности, чтобы ни у кого не возникло сомнения: уж мы-то в революциях не участвовали и участвовать не собираемся. Зачем — неисчислимое количество энергетических затрат, ради ничтожного итога? Зачем — сопротивляться, искать, мыслить, если ответ давно известен? Зачем — история, если даже она ничему не научит?
Но — хотим мы того или не хотим — история склонна к "вечному возвращению" (особенно в тех случаях, когда интеллигенция в страхе перед настоящим готова объявить прошлое — достигнутой вершиной).
И тогда вновь мысль самосознающая обратится к вечным российским духовным странникам, среди которых имена П.А.Кропоткина и Р.В.Иванова-Разумника всегда будут стоять рядом, не столько благодаря своим теоретическим изысканиям, сколько "человеческому, слишком человеческому" — подвигу самосознающей души.
1. См.: Гаген-Торн Н.И. Вольфила: Вольно-Философская Ассоциация в Ленинграде в 1920-1922 г. (Публикация Г.Ю.Гаген-Торн) // Вопросы философии. 1990. № 4. C. 88-104.
2. См.: Иванов-Разумник. Тюрьмы и ссылки (Вступительная заметка, публикация и комментарии В.Белоуса) // Вопросы литературы. 1991. № 11/12. C.252-277.
3. Штейнберг А. Друзья моих ранних лет (1911-1928). Париж, 1991. C. 56.
4. ИРЛИ. Ф.79, оп.1, № 151, л.31-32.
5. См.: Белый А. "В.Ф.А." // Новая русская книга. Берлин, 1922. № 1. C.33.
6. ИРЛИ. Ф.79, оп.1, № 155. Невозможность полной публикации оговаривается хранителями архива; отточия в публикуемом тексте принадлежат мне.
7. Иванов-Разумник. История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. Изд. 2-e, доп. СПб., 1908. T.2. C.104-105.
8. Иванов-Разумник. Вечные пути (реализм и романтизм) // Заветы. 1914. № 3. C.96-97.
9. Там же. C.109-110.
10. ИРЛИ. Ф.79, оп.1, № 61, л.2-3.
11. Подробнее см.: Белоус В.Г. "Скифское", или Трагедия "мировоззрительного отношения" к действительности // Звезда. 1991. № 10. C.158-166.
12. Гизетти А. Стихия и творчество (Русская литература перед лицом революции) // Мысль. Пг., 1918. Сб.1. C.245-247.
13. Литературное наследство. Т.92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн.2. М., 1981. C.407. (Публикация А.В.Лаврова.)
14. См.: Белый А. Указ. соч. C.32-33.
15. ИРЛИ. Ф.79, оп.1, № 151, л.13.
16. Белый А., Иванов-Разумник, Штейнберг А.З. Памяти Александра Блока. Пб., 1922. C.63.